— Спасибо, Алексей Николаевич, успокоил!
— Говорю, что есть. А ты раньше времени не дрожи. И не думай, что только с тобой так! Бывали, похищали людей. Не ты первый, не ты последний. И с твоим делом сладим, не сомневайся! Тут всё дело… Ох… — поручик вдруг потянул носом воздух. — Чую, пироги-то нынче с капустой!
— С квашеной! — обернулась от плиты Аглая.
Как девушка, воспитанная вполне в деревенских традициях, санитарка в мужские разговоры не лезла, да и не особо вслушивалась. Но, вот тут не выдержала, спросила:
— Алексей Николаич… А кто такие эти «иваны»-то?
— «Иваны»? — Гробовский неожиданно улыбнулся. — А это, Аглаюшка, так сказать офицеры преступного мира! Конечно, никакие они не офицеры, а так, шваль. Но, себя держат! Давай, давай чайник-то… помогу… Во-от…
Санитарка заботлива налила по кружка кипяток.
— Так вот, — в ожидании, когда остынет налитый Аглаей чай, продолжал поручик. — Преступники разной масти бывают. Самые уважаемые — «медвежатники», те, которые сейфы берут. «Варшавские» тоже в фаворе… ну, поляки — картежники-шулера, щипачи-карманники — марвихеры… Мазурики — мошенники разного рода… Ещё есть воры чердачные, воры магазинные, железнодорожные, велосипедные, взломщики, «хипесники», «мойщики», «коты»…
Санитарка (вернее, уже И. О. завбольницей) перекрестилась:
— Господи, сколько ж этих змеев-то!
— Да уж, — посмеялся Гробовский. — Хватает… Умм… Молодец, Аглаюшка. Вкусно!
— А убийцы? — Иван Палыч покусал губу. — Сильвестр же — из них?
— Убийцы? — отпив чай, Алексей Николаевич помотал головою. — Эти никогда высшего места не занимали. Все же убийство православного — тяжкий грех! Чего им гордится? Кровопролитие особо не уважают… Хотя, коли из «воровской чести» или, опять же — для форсу… Тут поймут. Мало того — одобрят. А кто такой Сильвестр, нам бы получше прояснить надобно…
— Так ты ж, вроде, телеграфировал! — вспомнил вдруг доктор. — По отпечаткам пальцев.
— Я-то телеграфировал, но дело-то не я веду!
Иван Палыч приподнял брови:
— А кто же?
— Судебный следователь! — покровительственно улыбнулся Гробовский.
Впрочем, тут же пояснил:
— Понимаете, я — сыскарь, я ищу. Ловлю фартовых! А следователь потом — расследует. Бумажку к бумажке подгоняет, чтоб на суде дело не рассыпалось. А то знаете, у нас там присяжные заседатели… поверенные… При желании самого чёрта оправдают!
Поручик неожиданно рассмеялся и искоса глянул на доктора:
— Это я, Иван Палыч, к твоему случаю со шпионством.
— Разобраться бы сперва с Анной!
— Разберемся… Мне срочно бы в город, на телефон, — вдруг засобирался Гробовский.
Артём дёрнулся:
— Я подкину!
— Ну, разве что — до станции… Не забывай, Иван Палыч, о контрразведке!
Ночь прошла тревожно, доктор почти не спал. Всё думал об Анне. О том, правильно ли он поступил, рассказав все полиции. А под утро опять стало хуже Василию…
И снова нитроглицерин, морфий.
Если так пойдёт — вполне можно и потерять парня.
«Почему же стало хуже?»
Тоны сердца, и без того глухие, теперь путались, пульс скакал — то нитевидный, то пропадал. А ведь должны были стать ровнее.
«И стали! Когда дал лекарство. А теперь…»
Передозировка? Дигоксин копится в организме медленно, у детей чувствительность выше. Но ведь все расчитал! Перепроверил на несколько раз!
Может, гликозиды нагрузили клапан сверх меры? Сокращения сильнее, но клапан не справляется, застой растёт? Нет. Судя по тонам сердца — не то.
Ждать. Как бы тяжело не было — ждать. Именно что дигоксин копится — и нужно время, чтобы добиться нужной концентрации. Рисковано. Но… Иного выбора нет.
Гробовский явился к обеду, весь из себя довольный. Уселся в смотровой, деятельно потёр руки:
— Ну, что, Иван Палыч, приступим? Вот тебе конвертик… Вручишь Сильвестру… прямо в руки! Если тот что спросит, всё подтверждай. И ничему не удивляйся! И не бойся ничего — мы рядом будем.
Доктор послушно сунул в карман конверт с надписью — «Сильвестру, ротному». Усмехнулся:
— Он что же, ещё и ротой командовал?
— Ротой, ротой… да не простой, — хмыкнул поручик. — Не простой, а «золотой»! Занимались вымогательством денег у других воров. И много кого обидели… А Сильвестр был у них «капитаном». Думаешь, зря он в Зарном сидел? Эх, всё же хорошо, что мы в деревне! Не так-то легко скрыться.
Быстро темнело. Пошел снег. Свет мотоциклетной фары выхватил из сгущавшейся тьмы закопченные стены обгоревшей церкви.
Заглушив двигатель, доктор слез с мотоцикла. Походил взад-вперед, чтобы не замерзнуть, прислушиваясь к каждому звуку. Вот где-то неподалеку залаял пёс! Едут? Уже?
Нет. Сани прокатили мимо… Не местные — городской фаэтон с поднятым верхом. Верно, кто-то к кому-то приехал… или заказали.
Прождав с полчаса, Иван Палыч поехал к часовне у старого кладбища. Там было тихо. На могилах зловеще чернели кресты.
И тут — никого! Полчаса прошло… сорок минут… час…
А, что, если Сильвестр…
Хотя — вечер еще не закончился…
Поёжившись, молодой человек запустил двигатель. И вдруг заметил фаэтон! Тот самый, с поднятым верхом.
— Туши фару, доктор! — подъехав, гулко скомандовал кучер.
Голос показался Артёму знакомым. И это точно был не Сильвестр!
Послушно погасив фару, Иван Палыч повернул руль и резко включил свет.
На козлах сидел Яким Гвоздиков! В дохе и в мохнатой шапке, как заправский «лихач».
— Говорю же, гаси!
Тьма… Тишь…
— Садись!
— Где Сильвестр?
— Ждёт. Вместе с Анной.
— Но, мы так не до…
— Если хочешь увидеть ее живой — садись! — во все горло гаркнул Яким. — А не хочешь, так я поехал… Н-но!
— Да постой ты! Мотоцикл…
— Тпр-ру! Оставь. Кому он тут нужен? Вообще, мог бы и пешком…
Хм, пешком… Не-ет! Гробовский не зря настаивал на мотоцикле!
Что ж, доверимся. Что еще делать-то?
— Стой… Повернись… Да не дергайся! Всё. Садись теперь.
В санях еще кто-то был. Вряд ли Сильвестр. Так, на подхвате…
Завязали глаза, связали за спиной руки…
— Н-но, залетные! Н-но!
Поехали. Заскрипел под полозьям снег. Залаяли где-то рядом собаки… Вот смолкли… Выехали из села… А это что за звуки? Поезд! Станция…
Не остановились, нет… Снова тишина… И вновь — поезд. Гудок паровоза, стук колес… Едем вдоль железной дороги. Интересно, куда? В город или прочь? Если в город, то можно будет определить — не так уж ещё и поздно! А сколько? Часов восемь? Девять? Скорей, около семи!
— А помнишь, доктор, как бабу отбил у меня? Тогда, когда я только в Зарное приехал? — задумчиво произнес Яким. — Она мне пощечину отвесила, а с тобой пошла…
И замолчал, больше за всю поездку не проронив ни слова.
Минут через двадцать что-то загудело… Грузовик! Рядом всхрапнула лошадь — извозчик?
Смутно донеслись людские голоса… остановились… Верно, на перекрестке…
— Вечерние ведомости'! Покупайте «Вечерние ведомости»!
— Речь господина Керенского в Думе!
— Немцы в Бухаресте, но наши держат фронт!
— Отставка генерала Жоффра!
— Речь господина Керенского!
Мальчишки, газетчик… Город! Куда теперь?
— Слазь, приехали!
Доктору развязали глаза в полутёмном подъезде. Похоже, это был чёрный ход. Гвоздиков шёл впереди, кто позади — Бог весть. Гулкие шаги… узкие пролёты… Третий этаж. Узкая дверь. Да, чёрный ход — без таблички.
— Прошу, господин доктор!
Постучав условным стуком, Яким распахнул дверь.
— Руки-то развязали б. Не убегу! — входя, буркнул доктор.
Узкий коридор, слева — комната-пенал, справа — вполне приличная зала с люстрой под высоким потолком. Мебель… вполне приличная, но, не то, чтобы очень. Книжные шкафы, бюро, круглый стол, вдоль стен — венские стулья. Высокое окно во двор. На стене картина — пейзаж… Такой… солнечно-размыто-воздушный. Кажется, Моне или кто-то из импрессионистов. Никаких личных фото… Съемная квартира, да! Или, как здесь принято говорить — меблированные комнаты. До войны за такие брали рублей пятнадцать в месяц. Сейчас — не менее тридцати.
— А, дорогой гость! Ну, наконец-то, пожаловали!
Каркающий голос. Насмешка. Темная тень в дверях.
Доктор повернул голову.
Вытянутое желтоватое лицо, искривленное саркастическою усмешкой, высокий, с большими залысинами, лоб.
Сильвестр! Собственной персоной, Сильвестр.
А где же усы, бакенбарды? Сбрил! Ну да, он же в бегах.
Всё тот же строгий темный сюртук, гарусный голубой жилет… правда, нынче вот без часовой цепочки.
— Где Анна Львовна?
— Скоро увидитесь! — зловеще улыбнулся преступник. — Правда, не думаю, что вам это понравится… Ну что, доктор, свиделись вновь? Я ведь говорил, что найду тебя! — он хищно улыбнулся. И достал из кармана нож. — Я вот что понял — ты удачу мою украл. Как ты появился в селе — так у меня фарт пропал. Вот до чего докатилось — повязали нас. Поэтому я этот фарт свой обратно себе заберу. Вырежу из тебя!
Он поднял нож над головой.
— Сильвестр… — тихо позвал Яким.
— Что? Что там ещё?
Сильвестр с досадою повернулся к Гвоздикову. Тот протянул конверт… Тот самый.
— Вот-с! Нашли в кармане…
— Чушь какая-то… Что-о?
Разглядев надпись, трактирщик тяжело уселся на стул. На лбу его выступили крупные капли пота…
И что могло так напугать? Неужели, письмо? Так он его даже ещё и не вскрыл!
— Очки! — немедленно распорядился Сильвестр. Губы его дрожали…
Гвоздиков метнулся к бюро, подал очки и костяной, с резной рукоятью, ножик для разрезания книжных страниц.
— Свободен!
— Мне уйти? — всё же уточнил Яким.
— Сказал же — пошёл прочь! — вскрывая конверт, остервенело выкрикнул трактирщик. — Следи! Жди указаний.
— Вас понял! — чуть поклонившись, Гвоздиков исчез в коридоре. Хлопнула входная дверь.
Зачем он его прогнал? Интересно… И за кем Яким должен следить? Неужели…