— Амелия, мама и папа разведутся?
Наши взгляды встретились в зеркале.
— Не знаю, Уиллс.
Я предвкушала следующий вопрос.
— Амелия, это я виновата?
— Нет! — яростно ответила я. — Честно! — Я убрала из волос заколки и резинки, пытаясь распутать узлы. — Так, хватит. Не надо делать из меня королеву красоты. Ложись спать.
Все забыли уложить тебя сегодня в постель. Я и не ожидала другого, наблюдая в последнее время низкий уровень родительского внимания. Ты забралась в свою кровать с открытой стороны: по обе стороны матраса все еще были перекладины, которые ты терпеть не могла, говоря, что они для малышей, хотя они служили твоей безопасности. Я склонилась над тобой и накрыла одеялом. Зачем-то поцеловала тебя в лоб.
— Спокойной ночи, — сказала я и, выключив свет, запрыгнула в свою постель.
Среди темноты дом пульсировал, словно у него было сердце. Эта вибрация отдавала в моих ушах. Пум-пум-пум. Сейчас стало еще громче. Может, мои новые волосы стали неким суперпроводником.
— Знаешь, мама всегда повторяет, что когда я вырасту, то могу стать кем угодно, — прошептала ты. — Это ложь.
Я приподнялась на локтях:
— Почему?
— Я не могу быть мальчиком, — сказала ты.
Я усмехнулась:
— Спроси маму об этом.
— И я не могу быть «мисс Америкой».
— Как так?
— Нельзя носить ортезы на конкурсе красоты.
Мне подумалось об этих конкурсах: девушки были неестественно красивыми, высокими, идеальными, как пластиковые куклы. Потом я подумала о тебе, приземистой, коренастой, перекошенной, словно корень, который рос от ствола неправильно, с лентой, пересекавшей твою грудь.
Мисс Непонимание.
Мисс Заблуждение.
Мисс Ошибка.
Желудок сдавило спазмом.
— Ложись уже спать! — сказала я более резко, чем хотела, а потом досчитала до тысячи тридцати шести, пока ты не засопела.
Я спустилась на первый этаж, на цыпочках прокралась на кухню и открыла холодильник. В доме совсем не было еды. Возможно, мне пришлось бы есть лапшу быстрого приготовления на завтрак. Честно, родителей можно было уже привлечь к суду за жестокое обращение с детьми, если они не сходят в магазин.
Все повторяется.
Я порылась в отсеке для фруктов и достала высохший лимон и корешок имбиря.
Я захлопнула холодильник и услышала стон.
Перепугавшись — а что, если люди, которые вломились в дом, насилуют девочек с синими волосами? — я подкралась к кухонной двери и выглянула в гостиную. Когда мои глаза немного привыкли к темноте, я увидела, в чем дело: стеганое одеяло было перекинуто через спинку дивана, подушка лежала у отца на голове, а он сам перекатился набок.
Я ощутила ту же боль в желудке, как и при твоих словах о королевах красоты. Вернувшись на кухню тихонько, как мышка, я провела пальцами по столешнице, пока они не коснулись рукоятки ножа для мяса. Я забрала его с собой наверх, в ванную.
Первый порез причинил мне боль. Я смотрела, как, словно волна, поднимается кровь, как струится по моему локтю. Черт, что я наделала? Я включила холодную воду, подставила под струю руку, пока кровь не замедлилась.
Потом сделала параллельный надрез.
Они были не на запястьях, не думай, что я пыталась покончить с собой. Просто причинить вред и понять, почему мне так больно. Все было прозрачно: ты делаешь надрез, чувствуешь боль, и точка. Внутри что-то нарастало, словно горячая волна, и я лишь добавляла жара. Я вспомнила про маму, как она делала коржи для пирога. Она протыкала в них маленькие дырочки. «Чтобы он дышал», — говорила она.
И я просто… дышала.
Я закрыла глаза, предвкушая каждый тоненький порез, испытывая прилив облегчения, когда со всем было покончено. Господи, как мне было хорошо! Это нарастающее чувство и сладкое освобождение. Мне придется спрятать эти отметины. Я лучше умру, чем позволю кому-нибудь узнать про них. Но я также гордилась собой. Такое совершали безумные девчонки, которые сочиняли стихи про свои органы, наполненные вязкой смолой, или густо подводили глаза карандашом в египетском стиле, а не хорошие девочки из хороших семей. А значит, либо я не была хорошей девочкой, либо не относилась к хорошей семье.
Решай сама.
Я приподняла бачок унитаза и сунула внутрь нож. Возможно, он мне еще понадобится.
Потом я уставилась на порезы, которые теперь пульсировали, подобно всему дому. Пум-пум-пум. Они напоминали развязки железнодорожных линий. Башню из ступенек, которую находишь на платформе. Я представила себе парад из таких же уродцев, как и я. Мы королевы красоты, которые не могли ходить без ортезов. Закрыв глаза, я подумала, куда могли вести эти ступени.
Часть третья
На землях этих изобильных
Нет места для вещей бессильных:
Так презирай, ломай, бросай!
Пусть дни тяжелыми бывали,
Но что любимы — раньше знали,
Но сердцу я скажу — прощай!
Твердое тело: одна из стадий сахарного сиропа в приготовлении карамели, которая происходит при температуре 250–266 градусов по Фаренгейту
Нуга, маршмеллоу, леденцы, жевательный мармелад — все готовятся до состояния твердого тела, когда концентрация сахара достигает высшей точки и сироп, стекая с ложки, образует такие нити. (Будьте осторожны. Сахар продолжает наносить ожог даже после того, как соприкоснется с кожей. Легко забыть, что нечто столь сладкое может оставить шрам.) Чтобы проверить сироп, нужно бросить кусочек в холодную воду. Карамель готова, если образует твердый непластичный шарик, который, однако, может поменять форму при сильном надавливании.
Более распространенное описание твердого тела: грубое, агрессивное, боевое, созданное, чтобы формировать чужое мышление под себя.
2 1/2 стакана сахара.
1/2 стакана легкого кукурузного сиропа.
1/2 стакана воды.
Щепотка соли.
3 больших яичных белка.
1 чайная ложка ванили.
1/2 стакана нарезанных орехов пекан.
1/2 стакана сушеной вишни, черники или клюквы.
Меня всегда поражало, что карамель с названием «Божественность» нуждается в грубой силе для своего создания.
В двухлитровой кастрюле смешайте сахар, кукурузный сироп, воду и соль. С помощью термометра для карамели нагревайте до состояния твердого тела, размешивая только до того момента, пока не растворится сахар. Тем временем взбейте яичные белки до образования твердых пиков. Когда сироп достигнет температуры 260 градусов по Фаренгейту, добавляйте его постепенно к белкам, взбивая на высокой скорости в миксере. Продолжайте взбивать, пока карамель не обретет форму, — около 5 минут. Добавьте ваниль, орехи и сушеные ягоды. Быстро переложите карамель из чайной ложки на пергамент, завершая каждую конфету завитком, и поставьте остужаться до комнатной температуры.
Твердое тело, взбивание, снова взбивание. Возможно, эту карамель стоило бы назвать «Подчинение».
Шарлотта
Январь 2008 года
Все началось с пятна в форме морского ската на потолке в столовой — водный знак, указание на то, что появились проблемы с трубами в ванной второго этажа. Но водный знак расползался дальше, пока не превратился из ската в морскую волну и половину потолка словно бы покрыли чайные листья. Сантехник час ковырялся под раковинами и под передней панелью ванной, после чего пришел на кухню, где я варила соус для спагетти.
— Кислая среда, — заявил он.
— Нет, просто маринара.
— Я про трубы. Не знаю, что вы смывали по ним, но это их разъедает.
— Единственное, что мы туда смываем, это то же, что и все. Вряд ли девочки проводят химические эксперименты в душе.
Сантехник пожал плечами:
— Я могу заменить трубы, но, если вы не решите проблему, это повторится.
Я заплатила триста пятьдесят долларов за один визит; по моим расчетам, мы не могли себе этого позволить, а уж тем более второй визит.
— Хорошо.
Еще тридцать долларов уйдут на краску для потолка, и то, если мы сделаем все сами. Вот мы уже ели макароны в третий раз на неделе, потому что они дешевле мяса, потому что тебе понадобились новые ботинки, потому что мы сели на мель.
Было почти шесть часов — время, когда Шон обычно появлялся на пороге. Прошло около трех месяцев с момента его провальной дачи показаний, хотя ты и не догадывалась об этом из наших разговоров. Мы говорили о том, что сказал начальник полиции в местной газете об акте вандализма в старшей школе, о том, нужно ли Шону пройти экзамен на детектива. Мы говорили об Амелии, которая вчера объявила забастовку молчанием и устроила пантомиму. Мы говорили о том, как ты сегодня обошла дом, а я не побежала назад за креслом, потому что у тебя устали ноги.
Мы не говорили об иске.
Я выросла в семье, где считали, что если кризис не обсуждать, значит его не существует. У моей матери обнаружили рак груди за несколько месяцев до того, как я это поняла, и к тому времени стало слишком поздно. Отца увольняли три раза за мое детство, но это не становилось темой разговора — однажды он просто снова надел костюм и пошел в новый офис, будто и не было перерыва в рутине. Единственным местом, куда мы обращались со своими страхами и тревогами, становилась исповедальня. Единственное утешение мы получали от Бога.
Я поклялась, что, когда заведу свою семью, все карты буду выкладывать на стол. Мы не станем прятать важные темы, секреты и скрываться за розовыми очками, которые не позволяли нам видеть все хитросплетения обычных отношений в семье. Я забыла один очень важный элемент: люди, которые не говорили о проблемах, притворялись, что проблем нет. Люди, которые обсуждали ошибки, боролись, страдали и чувствовали себя несчастными.
— Девочки! — крикнула я. — Обед!
Я услышала вдалеке топот твоих ног по коридору второго этажа. Ты осторожно спускалась по ступеням, шаг за шагом, а вот Амелия чуть ли не влетела на кухню.