Постепенно чувства возвращались ко мне, с рук и ног спадало онемение, и это было даже хуже, ведь волна сильно меня побила.
— Спасибо… что спасла.
— Ерунда, — ответила Шарлотта. — Я не хотела платить еще и за вторую половину домика.
Я громко рассмеялась. Шарлотта помогла мне подняться на ноги, и мы поплелись по пляжу, таща за собой доски, как щенков на привязи.
— Что скажем парням? — спросила я.
— Что Келли Слейтер записал нас на чемпионат мира.
— Да, это объяснит, почему у меня кровь на щеке.
— Его поразил мой прекрасный зад в этом гидрокостюме, и, когда Келли Слейтер стал приставать, тебе пришлось заступиться за меня, — предложила Шарлотта.
Камышовые заросли шептали свои секреты. Только вчера на песчаном клочке слева играли Амелия и Эмма, стараясь написать свои имена палочками. Им хотелось узнать, останутся надписи сегодня или же их смоет приливом.
Амелия и Эмма.
ЛПНВ. Лучшие подруги на веки вечные.
Я взяла Шарлотту за руку, и мы вместе начали долгий подъем к дому.
До меня вдруг дошло, пока я сидела на полу «Обушон хардвер» с веером цветовой палетки, что с тех пор я не бывала в Ньюберипорте. Мы с Шарлоттой разговаривали об этом, но она не хотела бронировать дом, не понимая, будешь ли ты летом в гипсе или нет. Может, мы с Эммой и Робом съездим туда следующим летом.
Но я не поеду, я знала это. Без Шарлотты мне этого не хотелось.
Я взяла кварту краски и пошла смешать ее на аппарате в конце ряда.
— Мне, пожалуйста, «Ньюберипорт блю», — сказала я, хотя не знала, какую стену покрашу в этот цвет. Оставлю пока в подвале, на всякий случай.
Когда я уехала из «Обушон хардвер», уже стемнело, а когда добралась домой, Роб споласкивал посуду и составлял тарелки в посудомойку. Он даже не посмотрел на меня, когда я вошла на кухню, и я знала, что он злится.
— Говори уже, — велела я.
Он выключил кран и с силой хлопнул дверцей посудомойки:
— Где, черт побери, ты была?!
— Я… я потеряла счет времени. Ездила в строительный гипермаркет.
— Снова? Что тебе там опять понадобилось?
Я опустилась на стул:
— Не знаю, Роб. Просто сейчас мне там хорошо.
— А знаешь, от чего мне бы стало хорошо? От жены.
— Ух ты, Роб, не думала, что ты станешь разговаривать со мной, как Рики Рикардо…
— Ничего сегодня не забыла?
Я внимательно посмотрела на него:
— Вроде бы нет.
— Эмма ждала, что ты отвезешь ее на каток.
Я закрыла глаза. Каток. В фигурном катании начался новый сезон. Я должна была записать ее на частные уроки, чтобы весной она могла выступить, — наш прошлый тренер сказал, что она уже готова. Кто не успел, тот опоздал. Это могло лишить ее шансов на успех в сезоне.
— Я сейчас же поеду к ней…
— Не нужно. Она звонила вся в слезах. Я уехал из клиники, чтобы вовремя довезти ее. — Он сел напротив меня и склонил голову набок. — Пайпер, чем ты весь день занималась?
Я хотела указать ему на новую плитку на полу в прихожей, на светильник, у которого меняла провод на этом самом столе, но вместо этого посмотрела на свои руки.
— Не знаю, — прошептала я. — Правда не знаю.
— Тебе нужно вернуться к жизни. Если ты этого не сделаешь, значит она победила.
— Ты не понимаешь…
— Я не понимаю? Разве я не врач? Я не застрахован от врачебных ошибок?
— Я совсем не о том…
— Сегодня я видел Амелию.
Я уставилась на него:
— Амелию?
— Она пришла в клинику, чтобы снять брекеты.
— Но Шарлотта не стала бы…
— Фурия в аду ничто в сравнении с подростком, который хочет избавиться от скоб, — сказал Роб. — Я на девяносто девять процентов уверен, что Шарлотта ни о чем не догадывалась.
Мое лицо вспыхнуло.
— А что подумают люди о том, что ты лечишь дочь женщины, которая подала на нас в суд?
— На тебя, — поправил он. — Подала в суд на тебя.
Я отпрянула:
— Не верю, что ты это сейчас сказал!
— А я не верю, что ты ждешь, будто я вышвырну Амелию из клиники.
— Знаешь что, Роб? Тебе следовало так поступить. Ты же мой муж.
Роб поднялся:
— А она пациент. И это моя работа. В отличие от тебя для меня это кое-что значит!
Он зашагал прочь из кухни, а я потерла виски. Я казалась себе зависшим в воздухе самолетом, который кружит над аэропортом, но не видит, куда приземлиться. В этот момент я так ненавидела Шарлотту, что в животе у меня все окаменело, став твердым и холодным. Роб был прав: все, чем я являлась, теперь валялось в стороне из-за того, что сделала со мной Шарлотта.
И в этот момент я поняла, что связывает нас с Шарлоттой: она чувствует то же самое из-за того, что с ней сделала я.
На следующее утро я решила все изменить. Поставила будильник и вместо того, чтобы опять проспать школьный автобус, сделала Эмме французский тост с беконом на завтрак. Настороженному Робу я пожелала хорошего дня. Вместо того чтобы делать ремонт, я убрала дома. Пошла в магазин за продуктами, однако поехала в городок в тридцати милях от нашего района, чтобы не наткнуться на знакомые лица. Я встретила Эмму после школы, прихватив ее форму для фигурного катания.
— Ты отвезешь меня на каток? — увидев меня, спросила она.
— Какие-то проблемы?
— Наверное, нет, — сказала Эмма после секундного колебания, а потом пустилась в жалобы о том, как несправедливо со стороны учителя давать тест по алгебре, ведь он знал, что она отсутствовала и не могла ответить на неожиданные вопросы.
«Я скучала по этому», — подумала я. Скучала по Эмме. Я дотянулась до нее и пригладила волосы ладонью.
— Что такое?
— Я просто тебя очень люблю. Вот и все.
Эмма изогнула брови:
— Хорошо, теперь мне даже страшно. Ты ведь не скажешь, что у тебя рак или что-то вроде того?
— Нет, просто я знаю, что в последнее время… отсутствовала. Прости.
Мы стояли на перекрестке, и дочь повернулась ко мне лицом.
— Шарлотта — стерва, — заявила Эмма, и я даже не сказала ей следить за языком. — Все знают, что эта история с Уиллоу не твоя вина.
— Все?
— Ну, по крайней мере, я, — ответила она.
«И этого достаточно», — поняла я.
Через несколько минут мы прибыли на каток. Краснощекие мальчишки выходили по одному из стеклянных дверей и тащили на спинах, как черепашки, огромные сумки с хоккейным снаряжением. Меня всегда забавляла эта разница между жизнерадостными фигуристами и суровыми хоккеистами.
Как только я вошла внутрь, то сразу поняла, о чем забыла. Нет, скорее, не забыла, а что совершенно вытеснило из мыслей: Амелия тоже будет тут.
Она выглядела иначе, чем в последнюю нашу встречу, — одетая во все черное, с перчатками без пальцев, в рваных джинсах и армейских ботинках. А еще эти синие волосы. Девочка горячо спорила с Шарлоттой.
— А мне наплевать, кто нас слышит! — сказала она. — Я же сказала, что больше не хочу ходить на фигурное катание.
Эмма схватила меня за руку.
— Уходи, — еле слышно сказала она.
Но было слишком поздно. Мы жили в маленьком городке, а история порядком нашумела. Все в зале, девочки и их матери, ждали, что произойдет дальше. И ты, сидевшая на скамье рядом с сумкой Амелии, тоже меня увидела.
Твоя правая рука была в гипсе. Как ты сломала ее на этот раз? Еще четыре месяца назад я бы знала все подробности.
Но, в отличие от Шарлотты, я не хотела выносить грязное белье из дому. Я сделала глубокий вдох и притянула к себе Эмму, уводя ее в раздевалку.
— Так, — сказала я, убирая волосы с глаз. — И сколько длится индивидуальная тренировка? Час?
— Мам…
— Я могу уехать и забрать вещи из химчистки, чтобы не сидеть здесь…
— Мам… — Эмма потянулась к моей руке, как в детстве. — Это не ты начала.
Я кивнула, не в силах сказать что-либо еще. Вот что я ожидала от лучшей подруги: честности. Если она шесть лет твоей жизни вынашивала мысль, будто я сделала нечто непоправимое во время ее беременности, то почему ни разу об этом не заговорила? Почему не сказала: «Эй, как случилось, что ты не?..» Я наивно полагала, что молчание означало согласие, а не назревающий вопрос. Может, я сглупила, считая, что друзья друг другу чем-то обязаны. Как минимум объяснение.
Эмма зашнуровала ботинки и заторопилась на лед. Я немного подождала, потом толкнула дверь раздевалки и встала перед изогнутым барьером из оргстекла. В одной стороне катка находилась группа новичков — сороконожка из детей в зимних комбинезонах и велосипедных шлемах; их ноги разъезжались, как стороны треугольника. Упал один, упали все: как домино. Не так давно там каталась Эмма, но вот она уже на другой стороне льда, тренирует нижнее вращение, а тренер нарезает круги возле нее, поправляя.
Я больше не видела Амелии, тебя или Шарлотты.
Мой пульс успокоился, когда я вернулась к машине. Я села за руль и включила двигатель. Когда по стеклу кто-то резко постучал, я даже подпрыгнула от неожиданности.
На улице стояла Шарлотта, закрывая шарфом рот и нос, глаза ее слезились от ветра. Я замешкалась, потом наполовину опустила стекло.
Выглядела она такой же несчастной, какой я себя чувствовала.
— Мне… мне просто надо тебе кое-что сказать, — прерывисто проговорила она. — Это никогда не касалось лично нас с тобой.
Молчание причиняло мне боль, я стиснула зубы.
— Мне предложили возможность дать Уиллоу все, в чем она будет нуждаться. — Ее дыхание на холоде окутывало ее лицо, словно гало. — Я не виню тебя, что ты меня ненавидишь. Но ты не можешь осуждать меня, Пайпер. Будь Уиллоу твоим ребенком… уверена, ты бы сделала то же самое.
Эти слова повисли между нами, разделенные гильотиной окна.
— Шарлотта, ты не знаешь меня достаточно хорошо, — холодно сказала я и уехала с парковки, подальше от катка, не оглядываясь.
Десять минут спустя я ворвалась в кабинет Роба во время консультации.
— Пайпер… — ровным голосом произнес он, опуская взгляд на родителей и их малолетнюю дочь, которые смотрели на мои растрепанные волосы, текущий нос; слезы струились по моему лицу. — Я сейчас занят.