Когда ты возвращаешься к реальности, то хватаешь туалетную бумагу или бумажное полотенце (лучше тканевых, потому что пятна не отстирываются на все сто) и прижимаешь к порезу. Тебе стыдно. Это чувство как фоновый ритм, вторящий пульсу. Облегчение, которое ты испытывал, застывает, словно холодная подлива, сворачиваясь комком в твоем желудке. И ты вызываешь рвоту, потому что обещал, что прошлый раз будет последним, и ты снова сам себя подводишь. И ты прячешь следы своей слабости под одеждой, достаточно длинной даже летом, когда никто не носит джинсы или кофты с длинным рукавом. Ты выбрасываешь в туалет окровавленные салфетки, смотришь, как розовеет вода, прежде чем смыть их и отправить в небытие. Жаль, что у тебя не все так просто.
Как-то я смотрела фильм, где девушка перерезала себе горло, а вместо крика вырвался тихий вздох, будто не было больно, а, наоборот, это шанс наконец избавиться от всех проблем. Я знала приближение подобного чувства и ждала мига между вторым и третьим порезами. Смотрела, как кровь струится по ноге, пыталась продержаться как можно дольше, прежде чем лезвие вновь коснется кожи.
— Амелия?
Твой голос. Я подняла голову, запаниковав.
— Что ты здесь делаешь? — сказала я, стиснув ноги, чтобы ты не могла рассмотреть то, что, возможно, уже увидела. — Ты разве не слышала о личном пространстве?
Ты стояла, пошатываясь на костылях.
— Я всего лишь хотела взять зубную щетку, но дверь не была заперта.
— Была, — возразила я.
Но может, я ошибалась? Я так спешила позвонить Адаму, что могла и забыть. Я напустила на себя самый рассерженный вид.
— Убирайся отсюда! — крикнула я.
Ты поплелась обратно в нашу комнату, оставляя дверь открытой. Я быстро опустила ноги и прижала туалетную бумагу к порезам. Обычно я ждала, пока не остановится кровь, прежде чем выйти из ванной, но я просто натянула джинсы, подложив на нужное место прокладку, и зашла в нашу спальню. Я уставилась на тебя, словно провоцировала на разговор о том, что ты видела, чтобы я снова могла накричать на тебя, но ты сидела на кровати и читала. Ты совсем ничего мне не сказала.
Я ненавидела, когда шрамы тускнели, ведь, пока я их видела, я знала, зачем причиняю себе боль. Интересно, чувствовала ли ты то же самое, пока срастались твои кости.
Я легла на подушки. Нога гудела от боли.
— Амелия? — сказала ты. — Укроешь меня?
— А где мама и папа?
Тебе не нужно было отвечать. Даже если они физически находились в доме, то были далеки от нас, как будто улетели на Луну.
Я помнила первую ночь, когда не позвала родителей уложить меня. Тогда мне было примерно столько же, сколько и тебе. Еще за ночь до этого все оставалось неизменным — выключенный свет, уютное одеяло, которым меня накрыли, поцелуй в лоб — и монстры, которые прятались в ящиках моего стола или за книгами на полках. А потом в один день я положила книгу, которую читала, на стол и закрыла глаза. Гордились ли мои родители этим самостоятельным ребенком? Или им казалось, что они потеряли нечто, чему даже сложно подобрать название?
— Ты почистила зубы? — спросила я, но потом вспомнила, что ты как раз собиралась это сделать, когда я была занята порезами. — Ладно, забудь про зубы. От одной ночи ничего не изменится. — Я выбралась из постели и неуклюже склонилась над тобой. — Спокойной ночи, — сказала я, потом, словно пеликан, который хотел поймать рыбу, поцеловала тебя в лоб.
— Мама рассказывает мне историю.
— Тогда пусть мама тебя и укладывает. — Я плюхнулась на свою кровать. — У меня нет историй.
Несколько секунд ты молчала.
— Мы можем сочинить вместе.
— Как захочешь, — вздохнула я.
— Жили-были две сестры. Одна из них была очень-очень сильная, а вторая нет. — Ты посмотрела на меня. — Твоя очередь.
Я закатила глаза:
— Сильная сестра вышла на улицу под дождь и поняла причину своей силы — она была из железа, но из-за дождя она заржавела. Конец.
— Нет, сестра, которая не была сильной, вышла на улицу под дождь и крепко обнимала ее, пока снова не выглянуло солнце.
Когда мы были маленькими, то иногда спали в одной кровати. Хотя засыпали мы порознь, но посреди ночи я просыпалась и видела, что ты обвилась вокруг меня. Тебя тянуло к теплу, а мне нравилось искать в одеяле холодные места. Я часами пыталась отодвинуться от тебя в маленькой сдвоенной кроватке, но я даже подумать не могла о том, чтобы переселить тебя в твою кровать. Северный полюс не может уйти от магнитного притяжения, магнит все равно находит его.
— Тогда что произошло? — прошептала я, но ты уже спала, оставив мне самой додумывать финал.
Шон
По негласной договоренности той ночью я спал на диване. «Спал» — слишком громкое утверждение. Я ворочался с боку на бок. Когда все-таки провалился в сон, мне приснился кошмар, что я сижу на месте свидетеля и смотрю на Шарлотту, а когда я начал отвечать на вопросы Гая Букера, из моего рта полетели черные мошки.
Какую бы стену мы с Шарлоттой ни сломали прошлой ночью, она выросла вдвое и стала толще. Странное чувство — любить жену и в то же время сомневаться в своей симпатии к ней. Что будет, когда все это закончится? Можно ли простить кого-то, если он ранил тебя и людей, которых ты любишь, но искренне верил, что помогает?
Я подал на развод, но хотел я вовсе не этого. Вернуться бы на два года раньше и начать заново.
Сказал ли я ей об этом?
Я скинул с себя одеяло и сел, потирая лицо. В одних трусах-боксерах и футболке нашего полицейского участка я поднялся по лестнице и проскользнул в спальню. Сел на кровать.
— Шарлотта, — прошептал я, но ответа не последовало.
Я дотянулся до кулька из одеял и обнаружил лишь подушку под простынями.
— Шарлотта?
Дверь в ванную комнату была широко открыта. Я включил свет, но ее внутри не оказалось. Я заволновался. Может, судебный процесс угнетал ее так же, как и меня? Может, она ходила во сне? Я прошел по коридору, проверяя вашу ванную комнату, гостевую, узкую лестницу, которая вела на чердак.
Оставалась лишь ваша спальня. Я зашел внутрь и сразу же увидел ее. Шарлотта свернулась в калачик на твоей кровати, обхватив тебя рукой. Даже во сне она тебя не отпускала.
Я погладил тебя по голове, потом твою мать. Прикоснулся к щеке Амелии. Потом лег на коврик на полу и подложил руки под голову. И конечно же, когда мы все оказались вместе, я уснул за считаные минуты.
Марин
— Знаете, в чем дело? — спросила я, торопясь по коридору здания суда рядом с Гаем Букером.
— Ваши догадки будут так же верны, как и мои, — сказал он.
Нас вызвали в кабинет судьи перед началом второго дня процесса. Когда тебя вызывают так рано, обычно это не означает ничего хорошего, тем более что Гай Букер тоже ничего не знал. Какой бы срочный вопрос ни хотел обсудить судья Геллар, вряд ли я хотела его услышать.
Когда нас впустили внутрь, судья сидел за столом, его чересчур черные волосы напоминали шлем. Он походил на старую фигурку Супермена — все знали, что прическа Супермена никогда не растреплется на ветру во время полета, некое чудо физики или геля для укладки. Меня это отвлекло настолько, что я не сразу заметила второго человека в комнате, сидевшего к нам спиной.
— Господа адвокаты, — начал судья Геллар, — вы оба знаете Джульет Купер, члена жюри присяжных номер шесть.
Женщина повернулась к нам. Именно ее во время предварительного отбора Гай Букер выбрал мишенью для своих вопросов об аборте. Возможно, его вчерашние настойчивые вопросы Шарлотте касательно того же вопроса вызвали жалобу. Я чуть выпрямила спину, решив, что судья созвал нас скорее из-за сомнительных действий Гая Букера, а не из-за меня.
— Миссис Купер будет освобождена от участия в жюри присяжных. Начиная с данного момента будет выбран другой член жюри.
Адвокаты не любят менять жюри присяжных во время процесса, как и судьи. Если эту женщину удаляли, на то должна быть веская причина.
Миссис Купер смотрела на Гая Букера и намеренно избегала моего взгляда.
— Простите, — прошептала она. — Я не знала о конфликте интересов.
Конфликт интересов? Я предполагала что угодно — проблемы со здоровьем, необходимость лететь к постели умирающего родственника или отправиться на химиотерапию. Но конфликт интересов означал, что она знает нечто о моем клиенте или ответчице, однако ей следовало понимать это во время отбора в жюри.
Очевидно, Гай Букер думал о том же.
— Можем ли мы узнать, в чем именно конфликт?
— Миссис Купер имеет родственные отношения с одним из участников процесса, — сказал судья Геллар и посмотрел на меня. — С вами, мисс Гейтс.
Раньше я представляла, что встречаю свою биологическую мать повсюду, но просто не знаю об этом. Я улыбалась чуть дольше нужного женщине, которая вручала мне билет в кинотеатре, заговаривала о погоде с кассиром в банке. Я слышала вежливый голос секретаря в фирме конкурентов и представляла, что это она, сталкивалась в холле с дамой в кашемировом пальто и, извиняясь, всматривалась ей в лицо. Я пересекалась со столькими женщинами, которые могли оказаться моей матерью. Могла натолкнуться на нее дюжину раз каждый день, даже не догадываясь об этом.
И вот она сидела напротив меня в кабинете судьи Геллара.
Они с Гаем Букером оставили нас наедине на несколько минут. К моему удивлению, даже имея накопленные за тридцать шесть лет вопросы, было не так просто сломать дамбу. Я только и могла, что пялиться на ее волосы — пушистые и рыжие. Всю свою жизнь я отличалась от других членов своей семьи и почему-то всегда думала, что я точная копия биологической матери. Но я совсем на нее не походила.
Она мертвой хваткой вцепилась в сумочку.
— Месяц назад мне позвонили из суда, — сказала Джульет Купер. — Мне сообщили, что для меня есть информация. Я ожидала, что однажды нечто такое случится.
— Итак… — проговорила я, но в горле пересохло. — Как давно вы знаете?