— Глупый способ быть счастливым. Я поступила так, потому что не могла быть счастливой обычными способами. — Я покачала головой. — Я смотрю на тебя, Вики, сколько ерунды сваливается на тебя, но ты не позволяешь этому сломить тебя. А я не могу порадоваться тому хорошему, что есть в моей жизни. Я жалкое создание.
— Я не считаю тебя жалкой.
— Правда? — невесело засмеялась я; слова казались бесхитростными. — Тогда кто я?
— Моя старшая сестра, — только и сказала ты.
Я слышала, как скрипнула дверь, папа еще разговаривал с врачом. Наспех смахнула со щеки слезинку:
— Уиллоу, не пытайся быть как я. Ведь я пыталась быть как ты.
Затем в комнату зашли папа и мама. Они перевели взгляд с твоего лица на мое.
— О чем вы тут говорите? — спросил отец.
Мы даже не смотрели друг на друга.
— Ни о чем, — в унисон ответили мы.
Пайпер
— Завтра мне не нужно в суд, — сказала я, все еще пошатываясь от усталости, и положила телефон на место, посмотрев на Роба.
Его вилка замерла в воздухе.
— Хочешь сказать, она пришла в себя и отозвала иск?
— Нет, — сказала я, садясь рядом с Эммой, которая гоняла по тарелке китайскую еду. Я задумалась, что именно говорить в ее присутствии, но потом решила, что, если она достаточно взрослая, чтобы осмыслить этот судебный процесс, значит может услышать и правду. — Это из-за Уиллоу. Она порезала вены бритвой, и очень серьезно.
Серебряная вилка Роба звякнула по тарелке.
— Господи! — выдохнул он. — Она пыталась покончить с собой?
Пока Роб этого не произнес, мне такое даже в голову не пришло. Ради всего святого, тебе было всего шесть с половиной! Девочки твоего возраста мечтают о пони и Заке Эфроне, а не пытаются совершить самоубийство. Однако порой происходит то, чего совсем не может быть: шмели летают, лосось плывет против течения. Рождаются дети без костной системы, которая бы удержала их вес. Лучшие друзья выступают друг против друга.
— Ты же не думаешь… Роб, боже!
— С ней все будет в порядке? — спросила Эмма.
— Не знаю, — призналась я. — Будем надеяться.
— Что ж, если это не гигантский знак вселенной, чтобы Шарлотта пересмотрела приоритеты, — сказал Роб, — тогда я не знаю, что это. Не помню, чтобы Уиллоу когда-то жаловалась.
— За год многое поменялось, — заметила я.
— Особенно когда мать слишком занята тем, чтобы выдавить кровь из камня, и не обращает внимания на детей…
— Хватит! — буркнула я.
— Не говори, что будешь защищать эту женщину.
— Эта женщина была моей подругой.
— Была, Пайпер, — повторил Роб.
Эмма бросила на стол салфетку, как красный флаг.
— Думаю, я знаю, почему она это сделала, — прошептала она.
Мы оба повернулись к дочери.
Эмма побелела, ее глаза наполнились слезами.
— Знаю, друзья должны спасать друг друга, но мы больше не друзья…
— Ты и Уиллоу?
Она покачала головой:
— Я и Амелия. Я видела ее один раз в туалете для девочек. Она резала себе руку открывашкой от банки содовой. Меня она не видела, и я убежала. Мне хотелось кому-то рассказать — вам или школьному психологу, — а потом мне даже захотелось, чтобы она умерла. Я подумала, что, может, ее мать заслужила это за то, что подала на нас в суд. Но я и подумать не могла… я не хотела, чтобы Уиллоу… — Она разрыдалась. — Все это делают — порезы. Я решила, что и она проходит такой этап, как и то, что она раньше вызывала рвоту.
— Что она делала?
— Она не думала, что я знаю. Но я знала. Я слышала, когда спала у них дома. Амелия считала, что я сплю, но она шла в ванную и вызывала рвоту…
— Но прекратила?
Эмма посмотрела на меня.
— Я не помню, — тонким голосом ответила она. — Я думала, что да, но, может, я просто перестала с ней общаться.
— Ее зубы, — сказал Роб. — Когда я снял брекеты, эмаль была разрушена. Обычно мы объясняем это содовой… или пищевыми расстройствами.
Будучи еще практикующим акушером, я вела одну беременную пациентку с булимией. Как только мне удалось убедить ее перестать вызывать рвоту ради своего ребенка, она перешла на порезы. Я проконсультировалась с психиатром и узнала, что эти два отклонения часто шли рука об руку. В отличие от анорексии, зацикленности на совершенстве, булимия уходила корнями в ненависть к себе. Порезы по иронии были способом из бежать суицида, защитный механизм для тех, кто не мог себя контролировать, например, с перееданием и рвотой. Это становилось маленькой грязной тайной, которая лишь усиливала злость на саму себя за то, что она не та, кем хотела бы быть.
Я не могла себе представить, каково жить в доме, где в воздухе витают мысли, что дочери, которые не соответствуют стандартам, не имеют право на существование.
Возможно, все это совпадение. Может, Эмма увидела тот единственный раз, когда Амелия навредила себе, или диагноз Роба не соответствовал истине. Но все же, если существовали тревожные маячки, а ты заметил их, разве не следовало поделиться информацией?
Ради всего святого — на этом строился весь судебный иск!
— Будь это Эмма, — тихо сказал Роб, — не хотела бы ты узнать об этом?
Я заморгала, глядя на него:
— Ты ведь не думаешь, что Шарлотта станет слушать меня, если я скажу, что ее дочь в беде?
Роб склонил голову набок:
— Может, поэтому стоит попытаться.
Пока ехала через Бэнктон, я составляла список всего, что знала об Амелии О’Киф.
У нее седьмой размер обуви.
Она не любит черную лакрицу.
Она каталась на коньках, как ангел, и, глядя на нее, казалось, что это проще, чем на самом деле.
Она была выносливой. Как-то раз во время выступления по фигурному катанию она выполнила всю программу с дыркой в колготках и с мозолью на пятке, которую разбила в кровь.
Она знала все слова к саундтреку «Wicked».
Она убирала за собой тарелку, тогда как Эмме все время приходилось напоминать.
Она идеально вписалась в нашу домашнюю жизнь, и когда Эмма и Амелия были помладше, учителя в начальных классах называли их близняшками. Они брали друг у друга одежду, одинаково стриглись, укладывались спать в одну и ту же узкую кровать.
Может, я была виновата в том, что считала Амелию продолжением Эммы. Знание о ней десяти фактов не делало из меня эксперта, но это превышало то, что сейчас о ней знали собственные родители.
Я не понимала, куда еду, пока не завернула к больнице. Охранник в будке ждал, когда я опущу стекло.
— Я врач, — сказала я, даже не солгав, и он махнул мне на стоянку.
Формально я все еще имела право оперировать тут. Я достаточно хорошо знала персонал гинекологического отделения, чтобы быть приглашенной на рождественскую вечеринку. Но сейчас больница казалась столь чуждой, что, стоило мне пройти раздвижные стеклянные двери, и я поморщилась от запаха: промышленное средство для чистки и потерянные надежды. Пока я не была готова взять пациента, но это не означало, что я не могу притвориться, будто лечу вымышленного. Я надела маску усталого врача и прошла к пожилой волонтерше в розовом халате:
— Я доктор Риис, меня позвали на консультацию… Мне нужен номер палаты Уиллоу О’Киф.
Часы посещения прошли, а я не носила медицинский халат, и поэтому меня остановили медсестры у стойки регистрации в педиатрическом отделении. Никого из них я не знала, что было мне на руку. Конечно, я знала имя лечащего врача Уиллоу О’Киф.
— Доктор Розенблад из детской клиники попросил навестить Уиллоу О’Киф, — сказала я невозмутимым тоном, который обычно не вызывает сомнений у медсестер. — Карта пациента у двери?
— Да, — ответила медсестра. — Хотите, чтобы мы сообщили доктору Сурайе?
— Доктору Сурайе?
— Лечащему врачу.
— Ах, — отозвалась я. — Нет. Я не задержусь.
И я заторопилась по коридору, будто у меня был еще миллион всяких дел.
Дверь в твою палату была распахнута, свет приглушен. Ты спала на кровати. Шарлотта уснула в кресле рядом с тобой. Она держала в руках книгу: «10 000 001 факт, который вы не знали».
Твоя рука была в шине, как и левая нога. Бинты крепко стягивали ребра. Даже без карты пациента я могла догадаться, какие повреждения сопутствовали спасению твоей жизни.
Я нежно наклонилась к тебе и поцеловала в макушку. Потом взяла книгу из рук Шарлотты и положила на тумбочку. Я знала, что она не проснется — слишком крепко спала. Шон всегда говорил, что она храпит, как портовый грузчик, хотя во время наших семейных поездок я заметила лишь тихий сопящий звук. Мне всегда было интересно, это потому, что с Шоном она могла позволить себе расслабиться, или потому, что он не понимал ее так, как я.
Она что-то проворчала во сне и заерзала, и я замерла как олень в свете фар. Я пошла сюда, но не понимала, чего я ждала. Что Шарлотта не будет спать возле тебя? Что встретит с распростертыми объятиями, когда я скажу, что беспокоюсь о тебе? Может, причина была в том, что я проделала весь этот путь, чтобы убедиться самой, что с тобой все в порядке. Может, когда Шарлотта проснется, то услышит аромат моих духов и подумает, снилась ли я ей. Может, она вспомнит, что засыпала в обнимку с книгой, и станет гадать, кто переложил ее.
— С тобой все будет в порядке, — прошептала я.
Выскальзывая в коридор, я поняла, что обращалась к нам троим.
Шон
К моему удивлению, Гай Букер объявился в начале десятого вечера и сказал, что судья согласился дать отсрочку на один день, чтобы я не давал показания с самого утра.
— Хорошо, ведь она все еще в больнице, — сказал я. — Шарлотта там с ней. Я вернулся домой с Амелией.
— Как дела у Уиллоу?
— Она выкарабкается. Она борец.
— Знаю. Ужасно получить такой звонок! Но вы хотя бы понимаете, насколько это значимо для нашего дела? Слишком поздно говорить, что из-за иска она решила покончить с собой, но если бы она умерла сегодня… — Он резко замолчал, потому что я схватил его за ворот и впечатал в стену.
— Давайте договаривайте! — прорычал я; кровь отхлынула от лица Букера. — Вы хотели сказать, что если бы она умерла, то не было бы никаких материальных компенсаций, сукин вы сын!