— Что ты хотел?
— Откуда ты знаешь, что я чего-то хотел?
— Может, потому, что я замужем за тобой семь лет?
Я прошел за женой в спальню, наблюдая, как она сбрасывает полотенце и переодевается в свободную футболку для сна. Ты бы не хотела услышать подробности — какой ребенок захочет? — но это еще одна причина, по которой я любил твою мать. Даже спустя семь лет она все еще стеснялась переодеваться при мне, хотя я знал каждый дюйм ее тела наизусть.
— Мне нужно, чтобы вы с Уиллоу кое-куда поехали со мной завтра, — сказал я. — В офис к юристу.
Шарлотта опустилась на кровать:
— Зачем?
Я с трудом пытался уместить свои чувства в слова.
— Как с нами обошлись. Этот арест. Я не могу оставить все как есть.
Шарлотта пристально посмотрела на меня:
— А не ты ли хотел просто доехать домой и обо всем забыть?
— Да, и знаешь, чего это стоило мне сегодня? Весь отдел потешается надо мной, как над шутом гороховым. Я всегда останусь копом, которого арестовали. Все, что у меня есть на работе, — это репутация. И они это разрушили. — Я сел рядом с Шарлоттой, взвешивая слова. Я каждый день отстаивал правду, но говорить об этом означало проявить уязвимость. — Они забрали мою семью. Я сидел в той камере и думал о тебе, Амелии и Уиллоу, и все это время мне хотелось кому-нибудь врезать. Стать тем человеком, которого они видели во мне.
Шарлотта подняла на меня взгляд:
— Кто это они?
Я сцепил наши ладони в замок.
— Надеюсь, юрист сможет нам подсказать, — ответил я.
Стены приемной в офисе Роберта Рамиреса покрывали выплаченные счета выигранных тяжб от предыдущих клиентов. Я расхаживал из стороны в сторону, заложив руки за спину, и временами останавливался, чтобы прочесть некоторые из них. «Выплатить $350 000». «$1,2 миллиона». «$890 000». Амелия маячила возле кофемашины.
— Мам, — спросила Амелия, — можно мне?
— Нет, — сказала Шарлотта.
Она сидела рядом с тобой на диване и следила за тем, чтобы гипс не соскользнул с грубого кожаного сиденья.
— Но здесь есть чай. И какао.
— Нет и еще раз нет, Амелия!
Секретарь встала из-за стола:
— Мистер Рамирес готов принять вас.
Я посадил тебя на бедро, и мы пошли за секретарем по коридору в конференц-зал, огороженный стенами из матового стекла. Девушка придержала дверь, но мне все равно пришлось наклонить тебя, чтобы протиснуться. Я перевел взгляд на Рамиреса, хотел посмотреть на его реакцию, когда он увидит тебя.
— Мистер О’Киф, — сказал мужчина и протянул руку.
Я ответил на рукопожатие:
— Это моя жена, Шарлотта, и мои девочки, Амелия и Уиллоу.
— Дамы, — приветствовал Рамирес и повернулся к секретарю. — Бриони, почему бы тебе не принести нам карандаши и пару раскрасок?
За моей спиной фыркнула Амелия. Я знал, о чем она думала: этот парень понятия не имел, что раскраски — для малышей, а не для девочек-подростков, которые носят лифчик.
— Стомиллиардный карандаш, сделанный компанией «Crayola», был цвета барвинок, — сказала ты.
Рамирес изогнул брови.
— Рад это узнать, — ответил он, потом махнул женщине, которая стояла неподалеку. — Хочу представить вам мою коллегу, Марин Гейтс.
Женщина выглядела так, как и полагается юристу: забранные назад черные волосы, темно-синий костюм. Она могла показаться симпатичной, но что-то в ее внешности выбивалось. «Должно быть, губы», — решил я. Женщина словно выплюнула нечто очень противное.
— Я пригласил Марин поучаствовать в нашей встрече, — сказал Рамирес. — Прошу, садитесь.
Но не успели мы сдвинуться с места, как вернулась секретарь с раскрасками. Девушка передала Шарлотте черно-белые листовки с заголовками «РОБЕРТ РАМИРЕС, АДВОКАТ».
— Смотри, — сказала ваша мать, взволнованно глянув в мою сторону. — Кто бы мог подумать, что в адвокатской конторе по искам будут свои раскраски?
Рамирес заулыбался:
— Интернет — удивительное место.
Сиденья в конференц-зале оказались слишком узкими для «ортопедических штанов». После трех бесплодных попыток сесть с тобой я вновь взял тебя на руки и повернул лицом к адвокату.
— Чем мы можем вам помочь, мистер О’Киф? — спросил адвокат.
— Сержант О’Киф, — поправил я. — Я работаю в Бэнктоне, штат Нью-Гэмпшир, в полицейском участке. Уже девятнадцать лет. Мы с семьей только что вернулись из «Дисней уорлд», по этой причине я пришел сегодня к вам. Со мной еще никогда так ужасно не обращались. Поездка в «Дисней уорлд» — что тут может быть необычного, да? Однако нас с женой арестовали, детей у меня забрали и передали в органы опеки, младшая дочь оказалась в больнице одна, перепуганная до смерти… — Я перевел дыхание. — Частная жизнь — это фундаментальное право, которое было немыслимым образом нарушено для моей семьи.
Марин Гейтс прокашлялась:
— Вижу, вы до сих пор расстроены, офицер О’Киф. Мы попытаемся помочь вам… но нам нужно, чтобы вы немного замедлили темп и вспомнили, как все было. Почему вы поехали в «Дисней уорлд»?
И я рассказал ей. Рассказал про несовершенный остеогенез, про мороженое, про то, как ты упала. Про мужчин в черных костюмах, которые вывели нас из парка аттракционов и вызвали «скорую помощь», желая побыстрее избавиться от нас. Про женщину, которая увезла Амелию, про нескончаемые допросы в полицейском участке и то, как никто не верил мне. Про шутки от моих коллег в полицейском участке.
— Мне нужны имена. Я хочу подать иск в суд, и побыстрее. Хочу засудить сотрудников «Дисней уорлд», больницу, полицейский участок. Хочу, чтобы ответственные за свои должности люди понесли наказание, хочу денежной компенсации за тот ад, через который мы прошли.
Когда я замолчал, лицо мое пылало. Я не мог взглянуть на твою мать, не хотел видеть выражения ее лица.
Рамирес кивнул:
— Вы говорите о довольно дорогостоящем процессе, сержант О’Киф. Любой юрист, который за него возьмется, сперва должен проанализировать затраты и прибыль. Я могу сказать вам прямо сейчас, что, пусть вы и ждете денежной компенсации, вы ее не получите.
— Но те чеки у вас в приемной…
— Остались после процессов, где имелись веские жалобы. Из вашего рассказа я могу сделать вывод, что сотрудники «Дисней уорлд», больницы и органов опеки просто выполняли свои обязанности. Врачи имеют законное право докладывать в полицию о подозрениях на жестокое обращение с детьми. Без справки от лечащего врача полиция имела все основания арестовать вас в штате Флорида. Органы опеки обязаны защитить в такой ситуации детей, особенно когда они слишком малы и не могут самостоятельно говорить о состоянии своего здоровья. Надеюсь, что, как страж правопорядка, вы отступите на шаг и посмотрите на произошедшее трезво. Тогда вы увидите, что как только Нью-Гэмпшир предоставил информацию о здоровье вашего ребенка, то детей сразу же вернули, вас с женой отпустили… Конечно, вам пришлось непросто. Однако раздражение не повод для подобных исков.
— Что насчет морального ущерба? — вспылил я. — Вы хоть понимаете, каково было мне? И моим детям?
— Уверен, что ежедневные заботы о ребенке с подобными осложнениями куда тяжелее, — сказал Рамирес; Шарлотта тут же перевела на него взгляд, и адвокат сочувственно улыбнулся ей. — Я лишь хочу сказать, что это непросто. — Он подался вперед, чуть нахмурившись. — Но я не так много знаю о… как это называется? Остео…
— Несовершенный остеогенез, — тихо проговорила Шарлотта.
— Сколько переломов было у Уиллоу?
— Пятьдесят два, — вмешалась в разговор ты. — А вы знаете, что единственная кость, которую еще ни разу не ломали фигуристы на льду, — это слуховая косточка?
— Нет, я не знал, — потрясенно ответил Рамирес. — Вижу, ваша девочка особенная.
Я пожал плечами. Уиллоу, ты оставалась самой собой, чистой и простодушной. Другой такой не было. Я понял это в тот момент, когда взял тебя на руки, завернутую в пенистый материал, что уберег бы от травм: твой дух был крепче тела, и, несмотря на слова врачей, я всегда считал, что переломы случались именно поэтому. Какой скелет выдержит столь огромное сердце?
Марин Гейтс прокашлялась:
— Как вы зачали Уиллоу?
— Э-э-э… — подала голос Амелия, о которой я совершенно позабыл. — Какой отстой!
Я покачал головой, предостерегающе глядя на нее.
— Нам было непросто, — сказала Шарлотта. — Мы уже собирались прибегнуть к ЭКО, но тут я обнаружила, что беременна.
— Еще отстойнее, — вздохнула Амелия.
— Амелия! — Я передал тебя матери и притянул к себе твою сестру. — Подожди нас за дверью, — тихо проговорил я.
Когда мы вышли в приемную, секретарь посмотрела на нас, но ничего не сказала.
— О чем вы будете дальше говорить? — с вызовом спросила Амелия. — О своем геморрое?
— Хватит! — прикрикнул я, стараясь не устраивать сцен перед секретарем. — Мы скоро уйдем.
Возвращаясь по коридору, я услышал цоканье высоких каблуков: к Амелии подошла секретарь.
— Хочешь чашечку какао? — спросила девушка.
Когда я зашел в конференц-зал, то услышал голос Шарлотты:
— …но мне было тридцать восемь лет, — сказала она. — Знаете, что пишут в карте пациентки, когда ей тридцать восемь? «Старородящая». Я переживала, что у ребенка обнаружат синдром Дауна, о несовершенном остеогенезе я и не слышала.
— Вам не делали амниоцентез?
— Амнио не сразу показывает, будет ли у плода несовершенный остеогенез. Такое исследование проводят, когда случаи встречались в семье. Но заболевание Уиллоу не передалось по наследству, а стало спонтанной мутацией.
— Значит, до рождения Уиллоу вы не знали, что у нее будет НО? — спросил Рамирес.
— Мы узнали на втором УЗИ Шарлотты, когда стали видны переломы, — ответил я. — На этом мы закончили? Если вы не хотите браться за дело, уверен, мы можем найти…
— Помнишь тот необычный показатель на первом УЗИ? — повернулась ко мне Шарлотта.
— Какой показатель? — спросил Рамирес.
— Специалист УЗИ сказала, что рисунок мозга предельно четкий.