— Ох, Федечка… Пожалей мою слабенькую головку…
— Простите, Анна, мне так много сразу хочется вам сказать… Мне почему-то с вами очень легко!
Знаете, что я вам покажу? Я вам покажу один удивительный текст. Здесь у меня сейчас в компьютере… нет, не сохранилось, но я найду: представьте себе буквальное описание фотографии — чёрно-белого снимка — в шестнадцатом веке!
— О, удивительно!
— Обязательно вам покажу! Главное, — спешил Федя, — главное, что меня вдохновляет, — отмена иллюзий! Отмена ложных противоречий. Я думаю, в будущей жизни, в подлинной жизни отменится противоречие между так называемым «мной — субъектом», и «им — объектом». Знаете, как я пришёл к этой мысли? Я вам расскажу.
Представьте, что вы попадаете в рай…
— Я точно не попадаю.
— Представьте! А кто-то из ваших близких отправился мучиться в ад. Как вы можете наслаждаться в раю, зная, что кто-то — и даже любой известный вам человек — в это время страдает? Согласны?
И все согласны. А я вот думаю, это — сугубо земная, или, как писал Достоевский, «эвклидова» мысль: я думаю, после смерти должно исчезнуть противоречие между «субъективным» и «объективным», иначе сказать, между «я» — и «не-я»! Если я знаю кого-то, то он уже — часть меня. Даже если хотя бы я слышал о нём, слышал имя, читал в газете — значит, уже в этой маленькой мере он — часть меня, часть моей «субъективности», личности: например, вы — уже часть меня!
Анна склонила голову набок, и Фёдору показалось, что она смотрит на его губы.
— Значит, если я иду в рай, то все люди, которых я знаю, тоже вместе со мной идут в рай! Я — вмещаю в себя целый мир, и весь мир приведу туда вместе с собой… или не приведу! Поэтому именно самоубийство — страшнейший грех: это убийство не одного человека, а всех, кого знаешь, убийство целой вселенной! И это не поэтический образ, не иносказание, вот в чём дело!..
— Подожди-подожди… То есть, я существую только в твоей голове?
— Вы в моей, а я в вашей!
— А кто же из нас настоящий?
— Мы оба! Ах, знаю: ужасно трудно понять. Мы привыкли, что есть так называемое «реальное», «объективное», «существующее для всех одинаково» — или другое, презрительно называемое «субъективным», — и либо так, либо эдак, и мы не можем от этой привычки освободиться — как мы не можем освободиться от ощущения времени, от пространства… В действительности, обман — уже в самом различении: ибо всё — настоящее, и в то же время всё — субъективно! Оба мы суть настоящие: вы настоящая, и я тоже. Но если я встретил вас в своей жизни, то, значит, вы уже существуете во мне, внутри меня. И я — в вас!
— Я волнуюсь.
— В реальности…
— Нет, нет, Федечка, подожди, подожди… Такой разговор надо перекурить…
С этими словами Анна скользнула к камину и извлекла откуда-то из глубин пледа тонкую сигарету.
Фёдор опешил: за шесть лет он отвык от того, что можно запросто закурить в общественном месте.
— Вы что, здесь… курите?
— Балуюсь, — как ни в чём не бывало ответила Анна и щёлкнула зажигалкой. — Да не бойся так, Федечка! — рассмеялась она. — Смотри-ка, в лице изменился. Всё вытянет. Это же просто труба: вон — труба-а…
Сядь сюда.
И поставь — какую-нибудь не очень длинную…
IV. Рассказ кгбшника, или От мыши и выше
Ну, короче, работал я в ФСБ.
Служил в Германии, дембельнулся. Сосед… смотрю, с матерью они с моей говорили. Потом меня позвал, спрашивает: «Есть, — говорит, — у тебя желание в КГБ поработать?»
«Вообще-то есть… — говорю, — ну а кто меня туда возьмёт?»
«Я, — говорит, — зайду в кадры, поговорю с руководством…»
И через неделю даёт телефончик. Я позвонил, мне сказали, куда подъезжать. Пропуск выписали. Я сидел разговаривал с генералом. «Ну ладно, — мне генерал говорит. — Сообщим вам».
Прошло месяцев семь. Они меня проверяли. А мне где-то работать надо? Пошёл офсетчиком в типографию. Раз! — в пятницу мне приходит бумага, что с понедельника я уже должен прибыть к девяти часам по такому-то адресу.
Я начальнику говорю: «Всё, с понедельника увольняй меня». Он: «Какой с понедельника?! Кто работать будет? Я, — говорит, — такую тебе характеристику напишу, тебя даже в тюрьму не возьмут!» Я ему показываю бумажку: «Видишь? — говорю, — КГБ…»
Короче, мне за один день всё оформили, в бухгалтерии зарплату выдали, эти, как называется, отходные — и в понедельник я утром поехал. Там потом ещё подъехал один сотрудник, и меня с ним отправили уже по месту работы.
…А вот это секрет. Я подписку давал о неразглашении. Она на мне висит хошь не хошь. У меня и дед ничего не рассказывал.
…Дед-то мой где работал? Тоже в НКВД. «А-а!.. — кричал всё. — Враги наро-ода!..» — ну, шуткой, шутя. А так ничего не рассказывал. Там за трёп сразу это… тынь-дынь… там дисциплина строгая очень.
Единственно, мне на войне не понравилось.
…А в Иране. Восемьдесят седьмой год, исламская революция. Нас на помощь закинули несколько групп. Спецгруппы. Дают задание: надо занять такой-то участок…
…Конечно, готовили, как же. Замучили тренировками, там же «школа для дураков», во — придурки… Дом стоит деревянный — и как бы там диверсанты засели, их надо взять. Окружили, легли… А там один такой малый, немножко со сдвигом… Лежим, уже все наизготовку, а он подходит сзади, мне: «Бр-рось автомат!» А у меня же реакция, я на спину перекинулся, шлёп! — и ему как раз это… пониже пояса… Жалко человека, ампутировали…
…Какой байка?! Там сила удара-то во, будь здоров — а тут вообще, ну сколько, два метра, считай, в упор. Обычный патрон, просто пули резиновые…
Короче, нас было там четверо, мы дружили. С одним вообще кореша… Вызвали, провели с нами беседу. Всех подряд-то не брали…. Попали в Иран.
…Добровольно, всё добровольно…
…Я ж тебе говорю, исламская революция!
…А чёрт его знает, кому мы там помогали, я не вдавался. Они для меня, эти чуреки-абреки, все на одно лицо, поди разбери. Там единственно чего было: если на тебя бежит — значит, не твой: стреляй. Если сзади от тебя бежит, вперёд — значит твой: стрелять не надо. Всё. Там самое главное знаешь что? Самое главное — чтобы пожрать вовремя привезли!
А не то — сами барашка шлёпнем, разделаем, сядем, мясца пожарим — вот это дело уже…
А так горы голые, одни камни. Речка Аракс протекает. С той стороны Армения. Ни растительности, ничего. Ни кустика.
Однажды идём: внизу Аракс, тропинка такая — горному козлу только пройти. Наверху горы отвесные, не поднимешься. Десять человек: сзади нас четверо, и ещё там прикомандировали…
Ну и попали в засаду. Пятерых наших сразу шлёпнули, кто первый шёл. А я — хорошо, рядом валун здоровый был — я за него закатился. Ну, и отстреливался помаленьку. Перекатишься, магазин снимешь — ему чего? убитый уже — магазины у них поснимаешь, и опять — защёлкиваешь и пошёл…
Хорошо, на базе на время смотрели. Мы же должны были прийти во время определённое — а нас нет и нет. Ну, и пару вертушечек выслали, они их потребили там хорошо…
Три человека живых нас осталось.
Приходит к нам командир, говорит: «Ребята! Вы сделали всё отлично. Вам, — говорит, — будет по ордену Красной Звезды».
Хорошо.
Где-то дня два-три прошло, приходит: «Нет, знаете, сказали, орденов вам не дадут, но крупную сумму выплатят».
Ну, мы думаем, ладно: орден чего? — так, носить… А деньги, они в дело всегда пригодятся.
Потом опять приходит: «Ребята, ни хрена вам вообще ничего не будет».
Вот и всё, так мы и остались… Зато живые.
Но всё равно: один по пьянке под электричку попал… Ещё один — во дворе у себя… Поддал, короче, на лавочке прикемарил — и ему по голове молотком, по затылку. Говорили, что вроде жена заказала, — а там не знаю, я не вдавался…
…У меня? Три. Было две жены, сейчас третья. Первая — та жадна до денег была, сил нет. Я уж и так ей зарплату всю отдавал до копейки, на машине бомбил, тоже ей отдавал: мало, мало всё… А потом этот дефолт, и у меня машина как раз полетела, осталась одна зарплата — она орать: «На развод подам!..» Я говорю: «Ну, хочешь — подавай…»
Познакомился потом с хохлушкой. Но у той свои цели были, естественно… У неё до меня уже были… Но она как начнёт заикаться: мол, гражданство надо, — её сразу фьють! — под зад коленом. А я согласился.
…Что «почему-почему»… Мне-то она нравилась. Пошли в ЗАГС. Оформил прописку в квартире здесь…
Мне квартиру же дали в Апрелевке.
Пока служил, встал на очередь на квартиру. Стоял двадцать лет. И вот давали, я сразу: ребят, говорю, я уж больно долго стою? Пора бы. Они мне: вот, только в Апрелевке. Сначала думал, вроде далековато — а потом ничего, мне понравилось. Прудик рядом под домом, карасиков можно ловить. И на машине быстро. Однажды — ночью, правда, ездил — придавил хорошо — и за полчаса до Москвы доскакал. Даже сам удивился.
Короче, оформил ей здесь прописку. Дом в деревне купил двухэтажный, кирпичный, хороший, двести тыщ за него отдал. Пришлось кредит брать ещё… Говорю ей: «На тебе документы все, паспорт, оформишь тогда всё это?..»
«Ладно».
А мне как раз на работу надо было на сутки. Приезжаю: «Нормально?»
«Нормально».
Ну и всё, сварил там забор, ворота…
Потом приезжаю, гляжу: дом закрыт, света нет, ничего. Ворота тоже закрыты. Машину поставил перед воротами, зашёл к соседке, спрашиваю: «Где моя-то там?..»
«А не знаю. За грибами, может, пошла?..»
И раз — милиция подъезжает: «Вы такой-то такой?»
«Я».
«А где ваша жена?»
Я говорю: «Да не знаю, наверное, за грибами ушла куда-нибудь».
«Ну пойдёмте посмотрим».
Мы к дому — она открывает дверь!
Она, оказывается, это… свет выключила, двери закрыла, легла на пол, звонит в милицию: «Приезжайте-спасите, меня муж убивать приехал!» Ну, до дурости надо дожить до такой?
Мужики с ментовки смеялись: «Развели тебя, — говорят, — мужик…» Она, оказалось, дом-то оформила: вызвала своих дочек — и оформила дом на них. Теперь получается, вроде как и дом не мой, и выписываться из квартиры она не хочет. Кинула меня лихо, да. Вот сейчас у меня с ней процессы. Документы я подготовил, надо теперь будет сходить, в суд отдам по факту мошенничества… займусь этим делом…