- Я не знаю, что происходит, - дрожащим голосом шепчу я. – Просто вдруг неожиданно мои руки, они стали невидимыми, и…, - с ужасом закрываю ладонями лицо, - и я ничего не могу с этим поделать. Не понимаю, что это, почему, как?
Вдруг слышу чей-то смех. Непринужденный. Убираю от глаз руки, выпрямляюсь и ничуть не удивляюсь, увидев улыбку на лице Рувера. Он кривит рот и говорит:
- Быстро ты.
- Хочешь сказать, что…
- Да, - перебивает Риту «немецкая речка». – Это ее способность. Невидимость – что может быть скучнее.
Я даже не понимаю, каким именно образом наши взгляды встречаются, ведь чисто теоретически видеть меня он не может. Но я всеми силами пытаюсь испепелить его взглядом. Черт подери, его сарказм уже не просто выбивает из колеи. Он безумно злит.
- И как там? По ту сторону? Холодно?
- Перестань, - рявкает Саша. – Лучше скажите, как это исправить?
- Это не надо исправлять, - отвечает Рита. Она пытается найти меня взглядом, но натыкается лишь на пугающую пустоту. – Аня, ты должна контролировать этот процесс. Ты не станешь невидимой просто так, как и ноги Рувера не понесут его ни с того, ни с сего вперед. Сосредоточься.
- Каким образом? – глубоко вдыхаю. – Я вообще не понимаю, как это случилось.
- Успокойся. Все будет нормально. – Саша протягивает руки, и я непроизвольно хватаюсь за них как за спасательный круг. Он вздрагивает. – Ух. И, правда, ледяные.
- И что дальше?
- Просто дыши. Почему ты стала такой?
- Я…, - покрываюсь румянцем и прикусываю губу. Не говорить же всем, что я бессовестно подглядывала за разговором Риты и «немецкой речки». – Я просто шла по коридору, и… - Рувер вдруг цокает. Тут же я перевожу взгляд на него. – Что?
- Ничего.
- Нет уж. Говори.
Выпускаю руки брата и недовольно приближаюсь к парню. Так и тянет врезать ему по недовольной физиономии. Рувер вообще умеет веселиться, расслабляться, дышать? Или он постоянно ходит с этим каменным лицом, изредка одаряя людей лицемерными улыбками? А, может, стоит подпортить его безупречную репутацию, вроде той, что он неуловимый парень, легенда Аспида, и все-таки не скупиться на удары? Ну, разок. Всего один. Прямо по лицу. В челюсть. Или, так уж и быть, по щеке. Как истеричная жена, заставшая мужа с любовницей. Что может случиться? Никто ведь даже не увидит! А если спросят – скажу, что у него поехала крыша. Решаю, что пощечина – это уж слишком пафосно и останавливаюсь на простом пинке в плечо. Ничего личного. Размахиваюсь, говорю себе, что бить сильно не буду, а внутри злорадствую, что ударю сейчас так, чтобы этот индюк отлетел в сторону и рухнул на пол, как беззащитная девчонка. Однако ничего не выходит. Рувер перехватывает мой кулак. В воздухе. Сжимает его с такой силой, что мне становится больно. И я уже открываю рот, хочу закричать, как вдруг вижу свое отражение в его карих, темных глазах.
- В следующий раз отвлекись на что-нибудь другое, - чеканит он и отбрасывает в сторону мою руку. – Я понимаю, что занимаю все твои мысли. Но не такое уж это и благородное занятие, хвостик.
Меня пронзает судорога. Кажется, это предел. Внутри все взрывается, в голове все взрывается, и я совершено осознанно вновь размахиваюсь и бью его по щеке. Хлопок.
- Никогда больше так не разговаривай со мной.
- Так-то лучше.
- Не лучше.
- Отчего? Ты на что-то рассчитывала? Ты что-то почувствовала?
Стискиваю зубы и хочу солгать. Но не получается.
- Почувствовала. Жаль, что ты ничего не чувствуешь.
Я ударила по самому больному и без второго комбо. И на этот раз Рувер не пытается скрыть эмоции за непринужденной улыбкой, за дымом сигарет. Он смотрит на меня и говорит что-то, не шевеля губами, и я испытываю такую дикую злость, смешанную со стыдом, что готова заорать от бессилия и ярости. Однако мы оба молчим. И тяжело дышим. И мы бы простояли так еще долго, если бы вдруг не услышали чей-то кашель.
Оборачиваемся.
- Простите, что прерываю, - Саша вновь прочищает горло и пожимает плечами, - но что здесь происходит?
Рувер отрезает:
- Ничего такого, что заставило бы меня почувствовать.
И уходит. А я смотрю ему в след, затем смотрю на Риту, брата и шепчу:
- Так и есть. Ничего такого.
А затем срываюсь с места и иду в первую попавшуюся комнату.
Сначала я думаю, что так и буду целую ночь пялиться в потолок. Мне пришлось прогнать Сашу, выслушать тираду Риты по поводу того, какой Рувер своеобразный человек, остаться наедине со своими мыслями и практически дойти до безумия. Однако затем я поворачиваюсь на бок и ощущаю что-то твердое в своем кармане. Вакцина. Именно она вытаскивает меня из гущи самобичевания. Я вскакиваю, включаю свет и дотошно исследую желтоватую жидкость в тонком, металлическом шприце. Что же это? И зачем оно Аспиду? Вряд ли смертельное вещество – для этого у них есть винтовки. Тогда что внутри? Я недолго думаю. Вдруг понимаю, что терять мне нечего: венаторы все равно не убьют меня, им это невыгодно, и задираю рукав одолженной Ритой кофты. Будь что будет. Вкалываю вакцину в запястье.
- Ауч! – интуитивно отскакиваю в сторону и морщусь. Жжет, черт подери. Чешу теплыми пальцами ранку, вздыхаю и жду. Не знаю чего. Может, прозрения. Может, нового дара. Может, появления третьего глаза на лбу. Что там заключили в склянку мои сумасшедшие родственники? Наверняка, во главе клана мой дедушка. А бабушка – владеет такими приемами каратэ, что даже Джеки Чан отдыхает. Громко усмехаюсь и замираю: может, это вещество действует на подобных мне как хорошая порция не очень хорошего виски? Вновь улыбаюсь. Боже, да я схожу с ума. Перед глазами все плывет. Я смотрю на свою руку и вдруг вместо пяти вижу семь пальцем. Вот черт! Начались мутации! Моргаю, и, к своему счастью, уже не отмечаю изменений. Может, это лекарство сводит с ума?
Вдруг слышу шум за дверью. Вскидываю брови и решительно покидаю комнату. Напротив - еще одна большая спальня. В ней Рита и Саша. Спят. К моему огромному облегчению – раздельно. Рита на кровати. Саша в кресле. Оба расположены так, чтобы видеть дверь комнаты, в которой горевала я. Вот уж няньки. Но пусть мой сарказм никого не сбивает с толку. Я благодарна им, безумно. Даже за такую чересчур навязчивую заботу. Крадусь в зал, уже предчувствую сладкую встречу с Рувером, как вдруг вижу совсем иное. И я к этому не готова. Абсолютно.
Никка отходит от окна, испуганно расправляет плечи и пронзает меня тяжелым взглядом.
- Ты, - она выплевывает это, будто ругательство. Подается вперед, растопыривает пальцы и рычит, будто дикое животное, - это ты им нужна! Ты!
- Никка, я…
Но подруга не слушает. Она резко приближается ко мне, хватает за горло и отталкивает в сторону. К счастью, я не теряю равновесие.
- Они пытали меня, они хотели узнать о тебе все! – Карие глаза Вероники наполняются слезами. Она тут же смахивает их, выпрямляется и восклицает, - это твоя вина.
- Я ничего не знала! – Подхожу к подруге, но она тут же отскакивает в сторону. – Боже, просто поверь мне! Никка, я…, черт, ты здесь, ты в нашем городе. Но почему? Как это произошло? Ты же уехала!
- Какой сейчас месяц?
- Что?
- Просто ответь!
- Октябрь.
- Прошло уже пять месяцев, - ошарашенно шепчет Никка. Она распахивает глаза, делает несколько шагов назад и ударяется спиной о стену, - пять. Что же с моей мамой? А с отцом?
- Пять месяцев? – хватаюсь ладонью за рот. – Боже мой. Они держали тебя так долго?
- Они не просто меня держали! Они хотели узнать о тебе. Они спрашивали. И пытали. И водили на процедуры, и…
Я отворачиваюсь. Не могу этого видеть. Мне вдруг становится трудно дышать. Хватаюсь пальцами за горло, отхожу в сторону и крепко зажмуриваюсь: как же так. Почему? Зачем они это делают? Я ведь даже не подозревала об их существовании, а они в это время пытали мою подругу. Какой кошмар.
- Я просила их остановиться, - мямлит Вероника и медленно скатывается по стене вниз, на пол, - но они не слушали. Они все спрашивали, говорили, ты иная, ты приносишь беды. Они хотели тебя убить. Но за что?
Вновь смотрю на Никку и не верю своим ушам. Она не знает? Не знает об Андрее? Мои колени подкашиваются.
- Что же ты такое сделала? – хрипит не своим голосом подруга. – Что ты натворила?
- Эти люди рассказали тебе обо мне?
Никка складывает на груди трясущиеся руки, и я вспоминаю, как она делала нечто подобное, когда злилась или хотела поспорить.
- Знаешь, они были не особо разговорчивы. В основном, говорила я.
- И что ты говорила?
- Просила прекратить.
- Боже, Никка, я, правда, ничего не знала! Я сама относительно недавно стала частью этого мира, этого ужаса. Мне так жаль. Прости.
Подруга отворачивается. Мы сидим друг напротив друга. Я разглядываю ее черные, почти угольные волосы, изучаю костлявые плечи, торчащие локти. Что же они с ней сделали? Никка всегда была такой живой. Такой фигуристой и здоровой. А сейчас ее кожа сероватого цвета. Она исцарапана и покрыта шрамами, будто пытали ее вовсе не пять месяцев. А всю жизнь.
- Я приехала к Андрею, - шепчет Вероника. Она вновь смахивает с лица слезы. – На кладбище они меня и нашли.
- Ты пыталась сбежать?
- Аня, - наконец, она смотрит мне прямо в глаза, - я даже сбилась со счета дней, забыла, как говорить, как дышать нормально. О каком побеге могла идти речь? Я просто смирилась со своей смертью.
- Нет. – Качаю головой. Мне больно слышать такое. – Не говори так.
- А как иначе, когда тебя каждый день разрезают на кусочки? А знаешь их самый изощренный метод пытки? Они привязывали меня к стулу, располагали над головой чашу с водой и выключали свет. Я часами, если не днями, если не неделями сидела в изоляции, в темноте и медленно сходила с ума, ощущая ледяные капли, врезающиеся в мой лоб, словно булыжники. А еще одна сумасшедшая любила выводить на моей коже твое имя. – Она резко задирает рукава оборванной туники. Я вдруг вижу десятки шрамов, пересекающихся и образующих мое имя. – Мне наверно больше ничего в этой жизни не страшно. Ничего. – Ее глаза стальные. В них слезы, в них сила, и я не знаю, что сказать или сделать. Просто подползаю к Никке, неуверенно тяну в ее сторону пальцы и шепчу: