– Что забавно?
– То, что ты не возражала целых пять минут.
Вместо ответа забираюсь внутрь, пристегивая ремень, хочется забраться под одеяло и расплакаться, а потом уснуть, пока не придет новый день и новый шанс все исправить. Линкольн садится следом, нажимая кнопку старта, и выруливает с парковки, включая свою музыку. Нафталиновые ритмы восьмидесятых льются из динамиков, раньше я бы переключила из вредности, но сегодня просто слушаю слова исполнителя, понемногу проникаясь. Проходит еще около десяти минут езды в странной атмосфере, я вижу, как он то открывает, то закрывает рот, явно желая что-то узнать, но все так же продолжает рулить, глядя на дорогу.
А потом резко сворачивает на обочину и бьет по тормозам.
– Какого хрена, ты думаешь, что делаешь? – почти рычит Линкольн, глядя на меня с примесью гнева и требовательной ноткой. Вот такой скоростной маневр по шкале от нуля до засранца.
– Я ничего не делаю, – говорю, защищаясь, на всякий случай прижимая свой рюкзак к груди.
– Не играй со мной, Наоми. Ты не споришь, не обзываешь меня и вообще ведешь себя не как обычно, засиживаешься допоздна, чего ты добиваешься?
Его ноздри раздуваются, пока он нависает над центральной панелью, разделяющей нас, это первый раз, когда я вижу его выбитым из колеи. Не могу сказать, что это мне не нравится, скорее наоборот, но я не ожидала, что мое бездействие окажет больше эффекта, чем борьба и придирки.
– Я просто хочу домой, вот и все. – У меня не осталось сил на борьбу и споры.
Выражение лица Линкольна сменяется с озлобленно-недоуменного на обеспокоенное, но это исчезает так же быстро, как возникла вся эта странная вспышка.
Он снова заводит мотор, и я обнимаю рюкзак – единственный доступный источник объятий. Может быть, мне завести щенка или кошку, чтобы, приходя домой, не чувствовать этого жуткого одиночества? Интересно, что сейчас делает Воин? Ушел ли он домой давным-давно или тоже остался в «Стиксе», чтобы побороть своих демонов? Он одинок или кто-то ждет его дома? Зеваю, размышляя о случайном незнакомце и почти проваливаясь в сон.
– Завтра ты получишь задание, – внезапно говорит Линкольн, и я перевожу взгляд на него, изучая суровый профиль. Он упрямо смотрит на дорогу, заезжая на мою улицу.
– Что заставило тебя передумать? – Мне действительно хочется знать, потому что ощущение маленькой победы неполноценно без понимания причины.
Машина останавливается, и Линкольн поворачивается ко мне лицом, наши глаза встречаются, он глубоко вздыхает.
– Доброй ночи, Наоми, – говорит он, и я разочарованно кричу в своей голове.
– Сладких снов, Ботаник. – Невинный протест, прежде чем покидаю уютный салон его машины под звуки рок-баллады, слова которой так и крутятся в голове, пока я не засыпаю в своей кровати, не пролив ни одной слезинки и впервые за годы не думая о людях, причинивших мне боль.
Линкольн
Мне нужно было уйти, как только я увидел свечение, манящее призывом сквозь жалюзи ее кабинета. Но, будучи боссом Наоми, я прекрасно знал, что большую часть ее работы можно было завершить еще к обеду. На котором она, кстати, так и не появилась. За весь день ни разу она не вышла, и я продолжал снова и снова спрашивать себя, почему мне не плевать.
Ответов, которые приходили, было много, и все они пугали меня до чертиков, а я уж было решил, что ничего в этой жизни не боюсь с тех пор, как научился отличать прошлое от настоящего, заперев свои страхи под замок. Но знание того, что Наоми, вероятно, не позаботилась о том, чтобы захватить с собой еду и прикончить ее в своем кабинете, почему-то тревожило мои внутренности. Я даже совершил величайшую в мире глупость, позвонив Элси и попросив ее принести что-нибудь съедобное, зная, что она не оставит без внимания подругу и первым делом завалит ее стол всякой выпечкой. Но Элси была занята со свадебным организатором, и я грязно выругался еще до того, как повесил трубку, чем заработал ее удивленный вздох. Решив отбросить это в сторону и оставить Наоми мариноваться со своими тараканами, которые зачем-то пытались переползти и в мою голову, я спустился в зал и там пару часов упражнялся на тренажерах. Потом вернулся к себе, захлопнув двери и опустив жалюзи, чтобы не возникало соблазна таращиться на соседнюю дверь, как какому-нибудь маньяку, ожидающему, когда его жертва выползет из укрытия.
Просто чтобы внести ясность – я не собирался ступать на неведомые земли, нарушая чьи-либо личные границы, но следующий порыв был еще менее объясним, чем все мои действия, так или иначе связанные с Наоми Рид. Я и не заметил, как мои пальцы стали набирать строчки из кодов, открывая удаленный доступ к ее компьютеру.
Первое, что появляется на экране, – широкоугольное изображение чьей-то спальни. Вид увеличен втрое, и не надо быть гением, чтобы понять – Наоми ведет наблюдение за спящей парой. Обнаженной парой. Другой на моем месте мог бы решить, что это часть извращенного фетиша или вроде того, но это было бы слишком даже для такой чокнутой девушки. Поэтому я сворачиваю окно, просматривая некоторые ее файлы, на ходу подбирая пароли к защищенным папкам, каждая из которых содержит видео, воспроизводящие по меньшей мере восемь локаций с той же женщиной, электронную таблицу с ее распорядком дня и бесчисленное множество фотографий.
Я уже знаю, что Наоми выросла в приемных семьях, как и Элси, возможно, потрепанная на вид блондинка с неаккуратным макияжем и в вульгарных платьях – ее биологическая мать, тогда это объясняет необузданный интерес Наоми. Но, не заметив внешнего сходства с аккуратными чертами лица и пепельно-русыми волосами своей подчиненной, я запускаю программу распознавания лиц и принимаюсь копать глубже, проваливаясь в кроличью нору.
Генриетта Морган – тридцатидевятилетняя бывшая модель, ныне нечто среднее между женщиной по вызову и безработной. В шестнадцать она заняла второе место на конкурсе «Мисс Алабама», после чего перебралась в Западную Вирджинию вместе с бабушкой и тетей, где продолжила посещать другие конкурсы красоты, пока не попала под подозрение в подтасовке и подкупе судей, за что вылетела из ассоциации. Несколько лет они жили втроем, пока бабушка не скончалась, оставив небольшое состояние, ставшее причиной раздора. Поделив скромные пожитки, родственницы разъехались, и Генриетта переехала в Массачусетс, попытавшись продолжить карьеру уже не юной конкурсантки.
Пролистывая файлы один за другим, не могу отделаться от гадкого ощущения грядущего пиздеца, но я должен знать, почему уже два часа кряду Наоми не закрывает это чертово окно камеры ночного видения, если только она действительно не извращенка. Понимание приходит, как только в поле моего зрения попадают снимки маленькой девочки, поразительно похожей на свою более взрослую версию. Далее идут пятнадцать страниц полицейского отчета о происшествии между учениками средней школы в Роксбери, с приложенными медицинскими файлами и подробностями осмотра, включая заключение психолога. Кирпичик за кирпичиком произошедшее выстраивается в один ряд с реальностью, и в моем горле образовывается сгусток незнакомой энергии, мешающей сглотнуть.
– Святое долбаное дерьмо, – произношу в тишине своего кабинета, потому что это единственное, что получается из себя выдавить, глядя на фрагменты жизни Наоми.
После инцидента Генриетта отказалась от девочки, выбросив ее как ненужный кусок зачерствевшего хлеба. Наоми больше не могла участвовать в конкурсах красоты, зарабатывая для своей опекунши деньги, а я мог только представить, какой ненужной и использованной она себя чувствовала после всего пережитого, когда так нуждалась в ком-то, кто должен был ее защитить и залечить любые раны, особенно душевные. Между нами не так уж много различий, остается лишь надеяться, что дальнейшая судьба была к ней благосклонна, чем за три года, проведенные с Генриеттой Морган и в окружении гиен.
Как по сигналу, курсор на экране Наоми шевелится, открывая новое окно, она шерстит даркнет и открывает старые статьи о некой семье Пэрриш – благотворителей и меценатов с собственным хедж-фондом. Такой контраст заставляет придвинуться ближе к монитору, и я изучаю новое фото с более взрослой версией девочки; она, заснятая на каком-то мероприятии, выглядит как настоящая красавица, широко улыбаясь в камеру и стоя с парой других детей. Шеренга из взрослых, разодетых, как голливудские звезды, выстроилась в ряд позади девочек, и на какой-то миг мне в глаза бросается выражение лица того, кто кажется лидером. Я уже видел такие глаза – холодные и безжалостные, почти мертвые, в сочетании с расчетливой улыбкой они делают его лицо дьявольским и даже пугающим.
Курсор начинает дрожать на месте, и это мало похоже на системный сбой, скорее на легкий тремор руки, лежащей на тачпаде. Я не даю себе времени, потому что хочу убедиться, что не ошибся, встаю и выхожу из кабинета, без стука распахивая дверь во владения Наоми. Ее глаза расширяются за секунду до момента, когда она берет свое лицо под контроль, и я вижу, как дрожит ее правая рука и подпрыгивает горло. Наоми до смерти напугана, может быть, зла, но не от моего появления, тогда я делаю шаг вперед, чтобы на всякий случай исключить этот вариант. Ее плечи напрягаются, а рука почти совершает резкий щелчок, чтобы свернуть окно, но в остальном она почти спокойна. Сомнений нет, она не хочет, чтобы я видел экран, но почему?
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю ее.
Задаю себе тот же вопрос, проклиная импульсивный порыв, заставивший вломиться без стука.
– Это мой кабинет, – говорит она, выгнув аккуратную бровь.
Я приближаюсь, снова улавливая тень страха на ее изможденном лице.
– Уже поздно.
– Ты такой наблюдательный.
– Рабочий день окончен, отправляйся домой, Наоми. Мне нужны продуктивные сотрудники, а не подобие зомби.
– Мило, что ты заботишься о своих кадрах, но я не стреляю в людей и не занимаюсь ничем важным, так что недосып никак не повлияет на мою способность раскладывать пасьянсы. – Обида в ее голосе и безжизненный тусклый взгляд заставляют мое нутро сжаться. Я – причина, по которой она до сих пор не допущена к особым заданиям, и это неоднократно вызывало разногласия между мной и Уэйдом. Но если он слепо доверяет ей, считайте его полным идиотом, я все еще придерживаюсь позиции наблюдателя.