– Без тебя в офисе как-то тоскливо, никто не хамит мне с утра до вечера и не выставляет идиотом перед подчиненными. – Он смеется, и я смеюсь вместе с ним, вытирая мокрые щеки. Боль и чувство вины отступают, растворяясь в потоках ветра, продувающих салон арендованной машины.
– Ты должен доплачивать мне за это развлечение.
– Приму к сведению. – Он смеется, а я понимаю, что в какой-то момент времени привыкла к этому звуку настолько, что хочу слышать его постоянно. – Поправляйся скорее.
Грудь щемит, но боль на удивление приятная.
– Я буду в порядке. Спасибо, что позвонил. – Вешаю трубку, пока не разрыдалась к чертовой матери, а потом завожу двигатель, намереваясь вернуться в Бостон с полным ощущением, что хоть раз в этой чертовой жизни меня там кто-нибудь ждет.
Линкольн
Смотрю, как старый неприметный арендованный «Форд» выруливает на трассу, поднимая в воздух осевшую придорожную пыль. Невидимые тиски сжимают мое нутро так сильно, что хочется поехать следом, но я остаюсь сидеть, провожая ее взглядом. Я должен остаться в Атланте и убедиться, что прошлое не догонит Наоми.
Несколько месяцев назад я считал, что она просто наглая, возможно, избалованная, девиантная маленькая нахалка, которая забавляется, пробираясь под мою кожу и смакуя причиненное неудобство. Я ошибался во всем. Степень разрушения ее личности могла стать почти катастрофической, но, несмотря на все дерьмо, выпавшее на ее долю, она не сломалась. Я жаловался на жизнь, отнявшую у меня самое дорогое, даже не вникая в тот факт, что в мире есть люди, лишенные гораздо большего. Да, мы немного похожи, но ее мужество и сила не сравнятся с моими, потому что она чертова богиня стойкости и отваги, и я, возможно, влюблен в эту ее сторону, которой готов поклоняться, лишь бы свет и вызов в необычных глазах Наоми никогда не угасали.
К моменту, когда крохотная точка в конце дороги совсем исчезает, тепло в моей груди превращается в палящий жар. Некоторые люди, такие как Наоми Рид, не способны на жестокость, и мне не нужно прямо сейчас нестись в психиатрическую лечебницу, потому что я уже знаю, насколько ее сердце в действительности мягкое. Она начала свой крестовый поход с самой безопасной цели, не потому, что труслива или слишком сломлена, а потому, что Сара Риверс – не тот человек из ее списка, который заслуживает смерти. По крайней мере, по мнению Наоми, ведь лично мое резко отличается. Так что, полагаю, бывшая экономка и помощница Пэрришей как минимум жива и как максимум невредима. Но нашла ли Наоми свое исцеление в этой встрече?
Снова вспоминаю ее омраченное неразделенной болью лицо и дорожки слез, которые она прячет от всего мира; даже с Элси она не позволяет чувствам выйти на поверхность. Единственный раз, когда Наоми позволила себе стать настоящей в чьем-либо присутствии, был в клубе, потому что она хотела освободиться, оставить контроль и просто забыть обо всем. Теперь я знаю.
Дождавшись ночи, паркуюсь недалеко от лечебницы, забираю рюкзак и надеваю кепку, скрывающую мои светлые волосы, которые легко распознать в темноте. Очки лежат в самолете, это пункт «особая примета», которая может выдать меня в случае чрезвычайной ситуации. На самом деле они мне не нужны, немногие в моем окружении знают, что я исправил зрение в восемнадцать, теперь они выполняют несколько других, гораздо более важных функций, нежели коррекция близорукости. Технологический отдел изготовил для меня несколько девайсов, оснащенных программами распознавания лиц, анализа жестов и эмоций, гарнитурой для голосовых команд и прочими примочками, помогающими делать свою работу, даже когда поблизости нет компьютера или планшета.
Смеюсь, вспоминая прозвище, которым наградила меня Наоми, имидж ботаника помогает, когда вокруг слишком много напыщенных придурков, считающих себя первоклассными бойцами. На самом деле им никогда не побить мои показатели в турнирной таблице «Стикса», я даже скрыл их, чтобы не выделяться, мой счетчик значительно превышает цифры Уэйда и Джоша, сложенные вместе, но я предпочитаю не высовываться. Поэтому выключаю свет в машине, осматривая свое черное снаряжение, состоящее из армейских ботинок, брюк карго и обтягивающей хенли с длинными рукавами, которые скрывают мои татуировки. Удовлетворенный видом, покидаю укрытие.
Даже днем сюда редко наведываются посетители, но, несмотря на громоподобные раскаты храпа, доносящиеся из будки охранника, избегаю главных ворот, продвигаясь к зданию. Территория больницы практически не освещена, стрекот сверчков разбавляет царящую здесь тишину, помогая сосредоточиться. В окне на первом этаже горит свет, медсестра сортирует лекарства, делая отметки в ежедневном журнале, ее ручка скребет по бумаге, когда женщина ставит плюсики напротив фамилий пациентов.
Две старые на вид камеры бесполезно висят по углам здания и еще одна над центральным входом, я уже отключил их, поэтому свободно подхожу к задней двери, ведущей в служебное помещение, и перерезаю тяжелый замок, удерживающий петли. До ночного обхода около двух часов, это целая уйма времени. К палатам ведет только главная лестница, но темнота коридора как нельзя кстати, медсестра даже не поднимает головы, когда, сбившись, пересчитывает количество красно-белых капсул на своей раскрытой ладони. Я быстро поднимаюсь на нужный этаж и останавливаюсь перед дверью в палату Риверс, проверяя и прислушиваясь. Мне нужна минута тишины, чтобы не наброситься на эту тварь, как только войду, но образы юной перепуганной Наоми так некстати всплывают перед лицом.
Прежде чем успеваю сделать хоть что-то, дверь в палату распахивается и в меня врезается женское тело. Это Сара Риверс, держащая в руках маленький кожаный чемодан, прижатый к груди, ее лицо – испуганная маска с округленными глазами. Увидев лезвие в моей руке, она тут же отскакивает назад, в панике озираясь, и я молниеносным движением врываюсь внутрь, хватая ее и зажимая открытый рот ладонью. Женщина изо всех сил борется, но ее попытки в лучшем случае никчемны, мне удается вывернуть обе ее руки за спину, стянув их рукавами ее старушечьего кардигана, после чего говорю:
– Ты, блядь, прекратишь дергаться прямо сейчас, пока я не перерезал тебе горло.
Она замирает, безвольно повисая в моей твердой хватке, слышу, как сильно колотится ее сердце, надо же, думал, его там вовсе нет. Мое же, напротив, бьется ровно от осознания, что держу жизнь, которая вот-вот оборвется, прислушиваюсь к ритму.
Тик-так, тик-так…
– Прекрасно, а теперь я уберу руку, а ты ответишь на мои вопросы. – Кончик моего ножа упирается женщине в горло, когда ладонь покидает ее дрожащие губы. – Девушка, что приходила днем, ты ее знаешь?
Мне не нужен ответ на вопрос, это всего лишь проверка, насколько лживой окажется Риверс даже перед лицом опасности.
– Нет, – тихо говорит она, дрожь сотрясает ее тело.
– Подумай хорошенько! Третьего шанса не будет, – вдавливаю нож в ее кожу, слыша болезненный всхлип.
– Стойте! – Риверс начинает плакать, и я с отвращением толкаю ее на стул перед собой. Мне не нужно привязывать ее или заклеивать рот скотчем, потому что она уже достаточно напугана, чтобы сесть смирно и дать то, за чем я пришел. Кровь стекает по ее шее, капая на кардиган и больничную пижаму под ним, в такие минуты я вспоминаю сцену из детства, но жалость во мне сгорела вместе с контейнером, из которого Дункан нас вытащил. – Кто вас послал?
Ее голос хриплый, она не часто разговаривает, судя по всему. Из того, что мне удалось раскопать, Сара, как и Наоми, подверглась жестокому обращению Маркуса Пэрриша, поэтому загремела в лечебницу, а когда оправилась от пережитого, решила остаться, продолжая прикидываться глубоко травмированной. Отличное решение для того, кто решил избежать тюремного срока или преследования. Ее растерянный взгляд только подтверждает, что она боится вовсе не меня.
– Я задал тебе вопрос, отвечай! – подходя ближе, рявкаю грозным шепотом.
– Знала! Я ее знала, но думала, она погибла.
– Чего она хотела?
– Я точно не уверена, наверно, убедиться, что я ее помню. – Ее взгляд на мгновение мечется к графину с водой на прикроватной тумбе, а затем к стеблям сломанных цветов, небрежно торчащим из мусорной корзины.
– О чем вы говорили?
– Мы не разговаривали, клянусь, она попыталась вывести меня из себя, но ничего не вышло, и она ушла. Я притворялась. – Плечи Сары опускаются от тяжелых рыданий, сотрясающих воздух. Ненавижу все это, искаженное горем лицо и красные глаза, жалобные звуки, издаваемые Риверс, выводят меня из себя. Единственный раз, когда слезы не вызвали у меня раздражения, был сегодня днем: мне хотелось обнять Наоми, утешить ее, забрать эту боль. – Я должна была ответить, сказать, как мне жаль, но уже слишком поздно для раскаяния, – между рыданиями выговаривает она, наклоняясь вперед.
– Поэтому ты пыталась сбежать? – без капли жалости спрашиваю, убирая нож обратно в кобуру. Взгляд Риверс прослеживает мое движение, за ним следует крохотный проблеск надежды. Они всегда ждут милосердия, как банально.
– Это он вас прислал? Клянусь, я ничего никому не сказала, ни единого слова, я исчезну, обещаю, прошу вас. – Она падает на колени, умоляя, пытаясь ползти, но сползающий кардиган мешает ей двигаться. – Только не говорите ему, что увидели здесь. Отпустите меня, и я уеду куда угодно, я просто хочу, чтобы этот кошмар закончился.
– Месть, вот что ей было нужно, – говорю, отступая на шаг, и тело Риверс почти заваливается вперед. Серое потускневшее без солнца лицо искажается, когда смысл моих слов проникает в ее разбавленный препаратами мозг. – Твой кошмар закончится прямо здесь, в этой комнате.
Вместе с частью кошмара Наоми.
– Умоляю, я никому не скажу, пожалуйста, не причиняйте мне боль. – Снова рыдания захлестывают ее, превращая слова в жалкие обрывки неразборчивых звуков и всхлипов. Она начинает кашлять, хрипя и глотая слезы, и вот тогда бурлящий внутри меня гнев достигает пика. Захожу женщине за спину, обхватив ее шею и голову двумя руками, она снова дергается, но вырваться больше не удастся.