Сегодня здесь так безмолвно, только шум переносного обогревателя нарушает тишину, и я начинаю влюбляться в каждый новый день, проведенный в этих стенах, за высоким забором и зеленью деревьев. Мне нравится просыпаться в объятиях Линкольна, нравится смотреть, как он ворчит, сжигая очередную стряпню, но все равно не перестает стараться. Я почти не помню эпизодов, когда после застолья с ним бежала в уборную. Конечно, глупо надеяться, что мое расстройство испарится в одночасье, я все еще испытываю нечто вроде желания впиться в собственные ребра и причинить себе боль любым способом, но потом его голос возвращает меня в настоящее, и я напоминаю себе, что есть вещи, ради которых стоит бороться.
– Ты не замерзла? – спрашивает Линк, поправляя одеяло, обернутое вокруг моего тела. Он спрашивает каждые десять минут, и это настолько мило, насколько вообще возможно, у меня щемит сердце.
– Я в порядке. Сколько еще осталось?
Линк смотрит на часы.
– Пятнадцать минут. Уверена, что хочешь посмотреть?
Прижимаюсь к его боку, не испытывая ничего, кроме тепла: ни волнения, ни страха, ни чувства вины.
– Да, – твердо отвечаю, переводя взгляд на экран ноутбука, где видна пустая комната с рядом кресел. Напоминает импровизированный зрительный зал, но с белыми стенами и решетками на окнах. – Я хочу убедиться.
– Хорошо. – Ему это не нравится, но одна из вещей, которые я так люблю в этом мужчине, – это то, что он не ломает мою волю. – Если в какой-то момент тебе покажется, что это слишком, скажи, и я остановлю трансляцию.
Проходит некоторое время в тишине, люди один за другим занимают свои места, мужчины, женщины, даже директор исправительного учреждения. Но главные зрители сегодня здесь мы. Иронично, ведь точно так же когда-то на меня глазели десятки чужих глаз. Интересно, чувствовал ли кто-нибудь из них желание сбежать, пока все не зашло слишком далеко? Там не было решеток, но я ощущала себя запертой в клетке, а теперь с каждым новым угасающим дыханием я чувствую свободу. Это должно пугать, но не у всех сломленных людей один и тот же путь. Поэтому я смотрю, как Хита Моро усаживают на откидное кресло, привязывая запястья и щиколотки. Его глаза пусты после нескольких лет пребывания во «Флоренсе», но я знаю, что он все понимает.
Смотрите, девочки, это наш звездный час. Сегодня не мы на сцене, сегодня представление только для нас.
Зачитывают приговор, и первая доза смертельной инъекции уже течет по венам человека, что начинает трястись и содрогаться, тюремный доктор нажимает на второй поршень, и первая жидкость смешивается со второй, продлевая агонию. На моменте, когда содержимое трех резервуаров соединяется в единый коктейль, я отстраняюсь от Линка, придвигаясь ближе к экрану. Изучаю руки и ноги Моро, скованные в одном положении.
– Вот как чувствует себя человек, которого удерживают против его воли. Беспомощным, – говорю, обращаясь к ублюдку.
Мы опасались, что наш небольшой химический опыт вскроется, но никто не вскакивает с мест, хотя директор выглядит немного встревоженным. Он бросает вопросительный взгляд на врача, тот лишь пожимает плечами, не останавливая затянувшуюся казнь. Похоже, для таких отбросов, как Моро, в мире больше нет милосердия, а значит, и его подельник закончит в тех же муках, все четко по плану.
Снег усиливается, превращая темные деревья в размытые очертания, я смотрю на них и глубоко вдыхаю морозный воздух, а потом обращаю взгляд на темное небо.
Это для вас, мои милые сверкающие ангелы.
Наоми
Зовите меня неудачницей, но единственным подобием фигуры отца в моей жизни стал человек, который долгое время был правой рукой Маркуса Пэрриша. Теперь его имя в моем списке написано поверх белого корректора, потому что я вычеркивала его и вписывала вновь по меньшей мере восемь раз в различные минуты слабости. Он научил меня азам программирования и в некотором роде оберегал, но в конечном итоге не спас, когда пришло время, он позволил мне гореть в этом адском пламени, слушал мои крики и ничего не сделал.
Генрих Эмиль Хольцман. Типичный представитель интеллигенции, с детства вращался в кругах финансистов, промышленников и высших должностных лиц. Однажды он споткнулся у себя на родине и был вынужден перебраться в Америку, где сразу же нашел себе друзей и соратников. К большому сожалению, финансовые махинации с офшорными счетами, которые он проворачивал, еще живя во Франкфурте, резко ему наскучили. Боясь преследования, он стал тенью человека, гораздо более опасного и могущественного по тем временам.
Может быть, Хольцман в душе ненавидел Пэрриша и не всегда соглашался с его методами, но все равно продолжал на него работать, пряча следы преступлений и отдавая приказы своим церберам, которые теперь кормят червей с легкой руки Линкольна. Настала его очередь прятаться.
Линк проводит губами по шраму на моей спине, отвлекая от мыслей.
– Почему ты не избавилась от него? – интересуется он, прослеживая очертания грубой кожи, идущие от правой лопатки вниз к пояснице. Он спрашивает не потому, что его беспокоит мой шрам, нет, по крайней мере, не так, как отметины, оставленные на моей душе. Порой так легко забыть, но чем ближе мы подбираемся к змеиному логову, тем чаще память подкидывает различные образы.
– Моя знакомая Сьюзан однажды сказала, что шрамы делают нас сильнее, в них история наших побед, эти изъяны пишут картину наших жизней прямо на коже и напоминают, что мы все еще живы. У Сью тоже есть шрам на лице, и она носит его с гордостью, так что, полагаю, она знает, о чем говорит. – Приподнимаюсь, отбрасывая простыню, не упуская пламенный взгляд, который преследует меня всю дорогу до шкафа. – Я не горжусь своим, но и не вижу его в основном, чтобы анализировать, он тоже часть меня, моей истории.
Взяв одежду, я захожу в ванную комнату в гостиничном номере во Франкфурте, собираясь с мыслями. Уэйду и Линкольну пришлось совершить настоящую диверсию в Бостоне, чтобы отвлечь внимание агента ФБР на себя, а мы с Линкольном воспользовались частным самолетом «Стикса» и поддельными паспортами, чтобы заселиться сюда под видом туристов. Все ради одного человека, и какая-то часть меня по-прежнему не готова видеть его мертвым. Через сорок минут мы сядем на поезд, идущий в Ландау, где скрывается Хольцман. Я смотрю на капли крови, выбитые на моей груди, и молюсь, чтобы решимость не ослабла еще больше. Он спас меня в ту жуткую ночь, но все равно заслужил своей участи.
Дверь открыта, но Линк все равно стучит, заглядывая в ванную.
– Как ты себя чувствуешь, красавица? Хочешь остаться здесь?
Встречаю его взгляд в отражении, в сотый раз благодаря судьбу за нашу встречу.
– Я поеду с тобой, просто дай мне минутку.
Он ничего не говорит, входя внутрь, и обнимает меня, прижимая к своему телу, мы просто смотрим друг на друга через зеркало, и кажется, что любви, которой мы обмениваемся без слов, достаточно, чтобы заставить кричащих демонов заткнуться. Есть только один монстр, которому позволено говорить, и прямо сейчас он крепко держит меня в своих объятиях, передавая все свое мужество и напоминая, что я больше не жертва.
Рыночная площадь небольшого городка празднично украшена и кишит посетителями, мы протискиваемся сквозь шумную толпу, держась за руки. В рюкзаке Линка, помимо сменной одежды, веревки и складного туристического ножа, нет ничего стоящего, поэтому он настоял на том, чтобы купить кухонный топор у местных ремесленников. Мы не могли рисковать тем, чтобы на железнодорожном вокзале металлодетектор обнаружил пистолет или другое оружие. Со мной лишь ноутбук и пара беспроводных наушников, чей радиус действия весьма ограничен, поэтому я буду ближе, чем когда-либо до этого, пока Линк будет делать свое дело.
Уэйд прислал сообщение, что расчистил нам путь, но времени в обрез, прежде чем у агента Дрейка снова возникнут вопросы. На наблюдение не было времени, но цифровой след ведет именно сюда, остается надеяться, что мы не ошиблись. Когда-то Хольцман был неплох в хакерстве, и я искренне считала его первоклассным специалистом, но с течением времени мои навыки поднялись до такого уровня, что я с легкостью могу маневрировать почти любыми данными.
Солнце начинает садиться, к утру мы должны вернуться во Франкфурт, чтобы вылететь в Бостон, так что, не теряя времени, Линк направляется прямо к окраине городка, а я перебираю ногами как можно быстрее, чтобы поспевать за ним.
– Ты не заходишь и не подаешь виду, а если слышишь что-нибудь, что тебе не нравится, сразу же отправляешь сообщение Уэйду, возвращаешься на вокзал и садишься в поезд, поняла? – говорит он, не сбавляя шаг.
– Что, по-твоему, я могу услышать? – Тошнота поднимается в горле, когда ужасные картины, которых не было в сценарии, начинают маячить перед глазами.
– Эй, все хорошо. Посмотри на меня! – остановившись, зовет Линк, обхватывая мои щеки своими большими ладонями. – Это просто крайняя мера. Ты в безопасности, помнишь? – Машинально киваю, не совсем уверенная в правдивости его слов. Если хоть один из нас под прицелом, второй тоже в опасности, но я боюсь не за себя. Хольцман обучен и слишком умен, он не зря так долго продержался рядом с Пэрришами. – Пообещай, что вернешься, если что-то пойдет не так.
– Обещаю, – говорю, незаметно скрещивая средние и указательные пальцы обеих рук. В глубине души я знаю, что, если Линк окажется в ловушке, я не смогу уйти, даже если обделаюсь от страха, лучше войду следом и погибну вместе с ним.
– Умница. – Линк целует меня в лоб, задерживаясь в этом положении, и ком встает в горле.
– Пожалуйста, будь осторожен, – перебираю слова, как молитву, одними губами, но знаю, что он меня слышит.
Место проживания Хольцмана не похоже на дом, скорее это большой переоборудованный амбар с подвалом и кирпичной пристройкой, служащей чем-то наподобие склада. Вокруг еще несколько отдельно стоящих домов, обнесенных невысокими заборами с вечно запертыми калитками. Соседские окна и веранды украшены светящимися огоньками в духе Сильвестра