[14], гирляндами и сладостями. Все заняты предпраздничной суетой, никто не обращает внимания на пару туристов. Милая старушка, меняющая занавески, напевает какую-то песню, не глядя в окно, на улице почти стемнело, так что, чтобы разглядеть пару людей, идущих вниз по улице, ей пришлось бы посветить фонариком.
Если бы я не знала лучше, решила бы, что это какая-то шутка, зачем вообще возвращаться на родину, будучи разыскиваемым властями, селиться в месте, где все друг друга знают, и не пытаться сбежать. Это настораживает, даже очень. Но еще больше пугает, когда Линкольн ускоряет шаг, сворачивает за угол и исчезает из поля зрения, а я остаюсь стоять в темноте, скрытая кроной невысокого дерева, неотрывно глядя на мрачную постройку. Здесь нет камер слежения, поэтому приходится просто глазеть по сторонам, убеждаясь, что все чисто, и прислушиваясь к каждому шороху, доносящемуся из наушника.
Раздается неопределенный звук, похожий на скрип открываемой двери, в остальном только тишина, сопровождаемая ритмичным дыханием Линка.
– Ты что-нибудь видишь? – говорю все тем же шепотом, словно кто-то другой может меня услышать.
Проходит минута, затем еще одна, прежде чем Линкольн отвечает, давая мне облегченно набрать в грудь немного кислорода.
– Дом пуст, но чайник на плите все еще теплый, он был здесь совсем недавно. Мне это не нравится, я проверю подвал, а потом вернусь за тобой, не выходи из укрытия.
– Хорошо… – успеваю ответить, прежде чем большая рука накрывает мой рот, наушник вынимают, а потом он шепчет в свободное ухо:
– Замри и иди со мной, тогда твой друг не пострадает.
Я не слышу Линкольна и не уверена, что в доме действительно больше никого нет, поэтому вместо борьбы киваю. Голос Хольцмана звучит грубее и старше, чем я помню, он много курил, работая на Пэрришей, щекочущий ноздри запах табака чувствуется даже сквозь пальцы, закрывающие нижнюю часть моего лица. Он тащит меня за собой, шагая большими рывками, этого не должно было произойти, но вот происходит, я снова ощущаю себя крошечной.
Мои глаза широко распахиваются, когда приходит понимание – он ведет меня к своему дому. Но зачем? Неужели он хочет навредить Линкольну и заставить меня смотреть? Вот когда срабатывает переключатель в голове, посылая сигнал тревоги, я начинаю сопротивляться и бороться; мы уже почти на крыльце, когда наружу выбегает одинокая знакомая фигура. Глаза Линка всего на секунду в панике расширяются, осматривая меня, а потом он поднимает вверх обе руки, говоря:
– Отпусти ее, тебе не выбраться отсюда живым, с заложником или без.
Скрипучий басистый смех прокатывается за моей спиной.
– Как будто я не знаю. Я ждал твоего появления, Наоми, – обращаясь ко мне, медленно произносит Хольцман прямо над ухом.
Что?
Все тело буквально замирает, он готовился к моему приходу, вот же я глупая. Ну конечно, он знал… Мы так много времени провели вместе, пока я училась обходить чужие системы безопасности и становиться полезной Пэрришу, что его правая рука буквально выдрессировал меня по своему образу и подобию. Я думала, что научилась его читать, но все было с точностью до наоборот.
– Убери от нее свои руки, – сердитым ровным тоном говорит Линкольн, отводя руки еще дальше назад, я знаю, что за поясом его форменных черных брюк припрятано оружие, но также догадываюсь, что он видит другое, приставленное к моему затылку. Жесткий металл всегда ощущается тяжелым сгустком энергии, даже когда не прикасается к коже. Всего один выстрел отделяет меня от окончательного освобождения.
– Не торопите события, юноша, как я уже сказал, я ждал… Слишком долго, чтобы теперь спешить. – Хольцман убирает руку от моего рта, но не отпускает, хватая за горло. – Заходи в дом, – приказывает он Линкольну, но тот не двигается ни на дюйм. Когда его взгляд останавливается на моем лице, я коротко киваю, знаю, ему это не нравится, но я не допущу, чтобы он совершил какую-нибудь глупость и попал под случайную пулю.
Губы Линка истончаются, он начинает медленно пятиться к амбару, дверь которого широко распахнута, он делает еще несколько шагов и тонет в темном пространстве, Хольцман ведет меня следом, и мы входим в дом, свет зажигается.
– В верхнем ящике под раковиной есть наручники, я хочу, чтобы ты выложил все оружие на стол и пристегнул себя вон к той трубе. – Акцент Хольцмана усиливается, он волнуется или просто слишком устал. – Только так, чтобы я видел обе твои руки.
Пистолет утыкается мне в висок, и Линк почти рычит, подчиняясь приказу, он швыряет нож и топор на деревянную столешницу поверх неубранной посуды, отчего фарфоровая тарелка с остатками еды раскалывается. Все так же двигаясь спиной, он находит наручники, а потом нехотя пристегивает себя к трубе, бросая убийственный взгляд на Хольцмана.
– Хорошо. – Рука, держащая меня, разжимается, и от неожиданности я резко оборачиваюсь, отступая к столу. Но то, что вижу, заставляет меня вскрикнуть, приложив обе руки к губам.
Некогда красивое лицо с аристократичными скулами и прямым носом теперь покрыто сморщенными буграми оплавленной кожи, настоящее месиво, похожее на уродливую восковую маску. Единственное, что дает узнать личность, – его глаза, ярко-голубые, совсем не потускневшие от времени, и в них стоит такая мука, что моя грудь начинает гореть так же сильно, как в день, когда я видела его в последний раз.
– Вот что случается с теми, кто выбирает неверную сторону, Наоми, – спокойно говорит он, опустив пистолет. На нем простая неприметная одежда и бледно-красная кепка, истертая от постоянной носки, я не могу определить его нынешний возраст, но думаю, что теперь этому мужчине около пятидесяти. Он стоит передо мной так, словно ничего особенного не происходит, а я не могу поверить, что все это реально, ноги застыли на месте, разум подсказывает схватить топор и обороняться, но от чего? – Вижу, у тебя накопились вопросы. – Он улыбается, но кожа вокруг его губ натягивается, превращая улыбку в кривую гримасу.
– Я видела… видела… – сиплым голосом выговариваю, желая сделать глоток воды, во рту стоит сухость, как в пустыне. Он был в порядке, я точно помню, как же вышло, что его лицо теперь похоже на фарш.
– Нао, – зовет Линкольн, его взгляд прикован к пистолету в руке Хольцмана, это предупреждение для меня. Тогда человек передо мной еще больше удивляет, переворачивая оружие рукояткой в мою сторону и протягивая его вперед.
– Успокой своего приятеля, возьми оружие.
Даже если это изощренная ловушка, я не упущу возможность. Выхватываю пистолет, понятия не имея, как им пользоваться, и чисто машинально поднимаю его в трясущейся руке.
– Где ключи от наручников? – спрашиваю с большей твердостью в голосе.
– В моем левом кармане, ты возьмешь их, как только у тебя хватит духу нажать на курок. Но сперва хочу, чтобы ты пообещала, что доведешь начатое до конца, это ведь ты идешь по следу Пэрриша, я знал, что это ты.
Не спрашиваю, как он узнал, никто, кроме него, не смог бы собрать информацию, сведя все воедино. Ну разве что ФБР, может быть, поэтому мы должны поспешить здесь.
– Я ничего тебе не должна, ты позволил им делать все эти ужасные вещи, притворялся честным и добрым, а потом просто отдал нас на растерзание. И я ненавижу вас всех в одинаковой степени, – выплевываю яд, заставляя себя не плакать.
– Так нажми на курок, Наоми, ты ведь для этого проделала такой путь.
Его спокойствие больше похоже на издевку, плевок в лицо или что-то настолько же пронизанное превосходством. Интересно, стало бы легче выполнить его просьбу, если бы он умолял не стрелять?
– Ты должен сказать, что тебе жаль! Почему ты стоишь здесь и просишь смерти, когда знаешь, что это самое легкое, чего каждый из вас заслуживает? – кричу, чувствуя, как мой голос начинает дрожать и срываться.
Мне хочется расплакаться, а потом рвануть в ванную и выблевать еду, что была съедена в поезде, удивлена, что какой-то кусок вообще полез мне в горло. Почему я вообще распинаюсь, в сотый раз за эту жизнь требуя раскаяния от кого-то, кто не смог защитить меня, когда должен был? Становится противно от самой себя.
– Нао, посмотри на меня, – зовет Линкольн, кажется, что он далеко за пределами комнаты, там, где я никогда не смогу до него добраться, а он больше не сможет забрать мою боль. Спазмы в животе нарастают. – Красавица, посмотри на меня! – требует он чуть громче. Генрих делает шаг в мою сторону, протягивая руку. – Отойди от нее! – кричит Линк.
Злость накрывает глаза алой пеленой, и громкий выстрел пронзает воздух, а потом я кричу так громко, что оглушаю саму себя. Падаю на ковер, отбрасывая пистолет и кричу что есть мочи. Я только что убила человека, но не чувствую ужаса от содеянного, я просто застряла в очередном эпизоде своего кошмара и жду, когда он пройдет.
Она лежит на ковре, свернувшись в клубок, глядя в открытые безжизненные глаза ублюдка, которого застрелила. Его грудь все еще слегка подергивается, но все вот-вот закончится. Зря я взял ее с собой, это было огромной ошибкой. Человек на полу значил для Нао больше, чем все остальные, я видел сомнение в ее глазах по дороге сюда, слышал ее отчаяние, когда она кричала, взывая к его совести, но теперь все стихло. Худшая часть развернувшейся драмы, когда гнев рассеивается и на смену ему приходит глубокое, мать его, горе.
Зову ее по имени, дергая запястьями в попытке освободить руки. Он заставил меня приковать себя, чтобы я не помешал ей отомстить, это было одновременно великодушно и жестоко. Я боюсь, что пуля, выпущенная в центр его грудной клетки, сломала ее окончательно. Кожа под наручниками покраснела и кровоточит, но я не перестаю пытаться.
Наконец Нао медленно поднимается, выходя из оцепенения, и шагает в мою сторону. Ее глаза полны слез, они грустны, но она улыбается, эта улыбка совсем мне не нравится, она не одна из тех, что переворачивают мое нутро в хорошем смысле, нет. В этой улыбке есть что-то темное, похожее на нечто, что завладело мной той ночью в порту, она вымученная и зловещая.