Как далеко человек может зайти в своем стремлении получить желаемое? Я скажу вам, что границ не существует. Все эти рамки в головах тех, кто никогда не был настолько одержим своей идеей, чтобы пойти против совести. Мое представление о морали умерло вместе со мной прежней, зато родилось немало полезных качеств.
Умение подчищать за собой – один из лучших навыков, отточенных мною годами. На примере Элси я учла возможные погрешности и риски, убрав из переменной факторы, которые помогли Линкольну и Джошу разыскать ее, несмотря на мои попытки спрятать подругу от чужих глаз. Люди, которые верят в романтику, сказали бы, что это судьба, ведь в конце концов Элси обрела свое счастье, а я просто спишу на недоработку, которую улучшу, чтобы, когда мне придется уйти, никто не смог обнаружить мой след. Даже такой гений, как Линкольн.
Как раз в момент, когда эти мысли наводняют мою голову, он резко выворачивает из-за угла, глядя в свой планшет. Я не успеваю отскочить в сторону, поэтому по инерции врезаюсь в него на полной скорости, и мое тело от столкновения начинает падать назад, но крепкая рука появляется на пояснице, удерживая.
Это похоже на странное дежавю, почти как момент, когда я была застигнута врасплох тем полуголым парнем в душевой на нижнем этаже. Даже спустя почти неделю этот образ стоит перед глазами, словно отпечатался на самой сетчатке. Но дело не только во внешнем великолепии того, что я успела разглядеть, а в энергии, что окутала мое тело и напитала каждый крохотный атом в комнате. Сильная, неукротимая и смертоносная аура исходила от легиона римских воинов, изображенных на покрытой шрамами коже, все они в убийственных позах, заставляющих сжиматься от страха. Реалистичность татуировок настолько обескураживала, что, если бы не правила приличия, я бы наверняка осталась там на весь день, просто разглядывая детализированные изображения суровых лиц и доспехов. Удивительным было то, что вместо привычных копий и мечей некоторые из легионеров держали в руках скандинавские секиры, томагавки и различные другие топоры.
Вот когда я поняла, что больше всего возбудило мой разум в момент, когда моя грудь едва коснулась обнаженного влажного торса, – он настоящий Воин. Из числа тех, кто не моргнув глазом убивает самых отъявленных ублюдков, паразитирующих на слабостях общества. Мне не нужно было видеть его лицо или знать его имя, чтобы прийти к этому выводу, достаточно было взглянуть на его собственные доспехи, созданные из чернил.
Самая сломленная часть меня горько вздохнула, ведь за моей спиной никогда не было кого-то настолько же сильного, способного поставить на колени каждого, кто посмел причинить мне боль, а потом потребовать покаяния перед тем, как снести им головы. Если бы мне пришлось собирать армию, я бы хотела, чтобы этот Воин стал моим.
– Если ты закончила, то мне нужно быть в другом месте. – Низкий голос выдергивает меня из мысленного вакуума, возвращая в реальность. Я все еще ощущаю жар его большой ладони на моей пояснице и вопреки здравому смыслу не отстраняюсь сразу, встречая взгляд серых глаз с безрассудным мужеством.
– Дай угадаю! Там, куда женщинам вход воспрещен? – наблюдаю, как мускул на его челюсти дергается, а выступ на шее пульсирует, и у меня пересыхает во рту.
– Скорее там, где ты не врезаешься в меня при каждом удобном случае. Падать в мои объятия твое новое хобби?
– Мечтай, Ботаник! День, когда я прикоснусь к тебе по собственной воле, случится не раньше, чем Джош нарядится в розовый.
Мы оба знаем, что жених Элси одевается только в черный, поэтому сравнение ясно как день – этого никогда не случится.
– Должен ли я заметить, что ты делаешь это прямо сейчас? – насмешливо выгнув бровь, говорит Линкольн, и тут я понимаю, что прижата к нему гораздо сильнее, чем раньше, а мои руки стискивают его бицепсы, прикрытые рубашкой. Чувствую, что материал скрывает гораздо больше, чем с виду кажется.
Резко отхожу назад, разрывая связь.
– В следующий раз смотри, куда идешь! – говорю, не зная, на кого из нас двоих сержусь больше.
Ощущение, вызванное его руками на моем теле, все еще висит в воздухе как тяжелое грозовое облако, а редкая улыбка, расплывающаяся на губах Линкольна, только усугубляет ситуацию. Он молча изучает меня с интересом, как будто тоже не прочь играть в это словесное перетягивание каната, чего никогда ранее не делал, и это еще больше сбивает с толку.
– Что? – наконец спрашиваю, потому что мне действительно интересно, что творится у него в голове.
– Ты что-то вынюхиваешь здесь, Наоми, – внезапно говорит Линкольн, что заставляет меня забыть о причине спора и впасть в ступор. – Можешь притворяться для других, но я вижу тебя насквозь. – Он подходит ближе, наклоняясь к моему уху так, что горячее дыхание касается кожи, и я собираю все свои силы, чтобы не выдать ни грамма волнения, способного обличить меня. – Я докопаюсь до причины, по которой ты пришла в «Стикс», поэтому мой тебе совет, мисс Маленькая Всезнайка, – беги, пока у тебя есть такая возможность. Потому что, когда я приду за тобой, будет поздно.
Он отстраняется, не удостоив меня взглядом, и обходит, исчезая в конце коридора, а мое сердце, бьющееся где-то в горле, проваливается в желудок, резонируя по всему телу глухим стуком.
Две мысли одновременно крутятся в голове, перекрикивая одна другую: «Что это было, мать его? И как снова найти того Воина и заставить его встать на мою защиту?»
Наоми
Порой случается короткий момент помутнения, когда тебе кажется, что вот сейчас заиграет воодушевляющая мелодия в духе бродвейских историй о том, как простая девушка сумела выбраться из трущоб и обрела свое счастье. Ты ждешь, что кулисы распахнутся, выбегут танцоры в сверкающих нарядах и заставят зрителей забыть о том, насколько мир за пределами театра в действительности жесток и опасен. Но овации и радостное пение слышат лишь те, кто умеет сбегать из кошмаров в уютные маленькие места в своей голове, не предназначенные для посторонних.
Я так и не научилась…
Мои родители сгорели заживо, потому что кто-то из них забыл потушить газовую горелку в нашем крохотном домике в Роксбери. Зимы в Бостоне – настоящее наказание для тех, кто вовремя не платит по счетам, предпочитая спускать деньги на выпивку и запрещенные вещества. Кто бы мог подумать, что ночь, проведенная в больнице в плену лихорадки, вызванной обморожением после сна на холодном диване, станет моим благословением и карточкой по спасению от глупой смерти.
Я не плакала на похоронах, в основном потому, что мало что понимала, все еще не оправившись от болезни. Пара закрытых гробов с висящими на них черно-белыми портретами, перечеркнутыми траурной лентой, – весьма непонятная ассоциация для простого восьмилетнего ребенка. Понимание произошедшего ударило чуть позже, когда мисс Дженкинс из службы опеки усадила меня перед красиво одетой женщиной со светлыми чуть желтоватыми волосами.
– Это Генриетта Морган, – сказала она, пока я, сбиваясь про себя, пересчитывала количество стразов на блестящих туфлях незнакомки. – Она за тобой присмотрит.
Несколько подписей и одна слишком фальшивая улыбка, чтобы довериться тому, кого видишь впервые. Но уже тогда я знала, что выбора нет. Декорации подготовлены, дымовая машина шумит, пуская в глаза пелену, скрывающую от глаз часть происходящего, зрители занимают места, актеры выходят на сцену, и спектакль начинается. Никто и не подумает, что настоящее действие разворачивается за кулисами, где слезы не фальшивы и не выдавлены с помощью театральных техник, а колкие реплики не продиктованы сценарием. Вот где настоящая жизнь, болезненная и разрушительная, горькая и пустая.
Первый удар не похож на пощечину, он служит одновременно бодрящим сигналом к пробуждению и предупреждением. Распахиваю глаза, не понимая, что происходит, но тут же ощущаю, как тонкие пальцы с острыми ногтями впиваются в предплечье, пока меня тянут в сидячее положение.
– Видите, с ней все в порядке, – щебечет Генриетта елейным голосом, который использует в ситуациях, когда нужно кого-то умаслить. – Просто переволновалась.
– Мы должны позвать врача на всякий случай, чтобы исключить сотрясение и другие увечья, – говорит другая женщина, ее тон более взволнованный и на сотню градусов теплее.
– Бросьте! – отмахивается опекунша, незаметно щипая меня в области локтя. – Ты ведь в порядке, милая? Это просто стресс, немного драмы – залог успеха настоящего дамского шоу.
Она смеется, а меня все еще немного подташнивает. Думаю, все-таки голодовка перед конкурсом была лишней, ноги все еще дрожат, когда поднимаюсь, кивая как болванчик.
– Со мной все хорошо, – хриплым голосом говорю, а потом, прочищая горло, добавляю чуть громче: – Раньше я не выступала на сцене.
Женщина приспускает полукруглые стекла очков и скептически осматривает меня, все еще одетую в купальник. Кто-то из ее помощников протягивает плед, и я так благодарна за возможность спрятаться под шерстяной колючей тканью, которая цепляется за пайетки.
– Хорошо, – наконец говорит организатор, кивая Генриетте. – Судьи примут решение и огласят его в течение часа, но, к сожалению, с учетом несостоявшегося финального выступления я не могу гарантировать призовое место.
То, каким сочувствием наполняется ее взгляд, гораздо больнее, чем осознание грядущих последствий моего провала. Короткий акт неподдельного участия обрывается, и женщина уходит, оставляя меня сгорать под пристальным взглядом Генриетты.
– Мы поговорим дома, – выплевывает она, направляясь в гримерную комнату, вытряхивая из пачки новую сигарету. Эта женщина курит только в двух случаях: когда выходит из спальни с мужчиной или когда злится, и я не знаю, какой из вариантов сейчас был бы лучше.
Я не решаюсь войти за ней следом, поэтому стою в коридоре, прислонившись к стене. Входная дверь в конце коридора открывается и закрывается, впуская с улицы воздух, пробирающий до костей, я сильнее закутываюсь в плед, пока воздух в коридоре становится все холоднее. Прямо как в ту ночь, когда умерли мама и папа. Дыхание больше не невидимое и приобретает очертания, клубясь в воздухе блеклым паром. Как скоро кто-нибудь заметит мое отсутствие, если прямо сейчас я рвану изо всех сил через те двери прямо на улицу?