– Новенький?
Меглин всматривается в него, судорога воспоминания пробегает по лицу, но не отзывается ничем в памяти.
– Эй… Ты живой?
– Пока. Но ненадолго, чую.
Андриевич смеется.
– С чувством юмора. Это хорошо. Здесь без него никак. Хочешь анекдот? Про слепого?
– Давай.
– На пляже слепому говорят: эй, прекратите надувать резиновую женщину, тут же дети! А слепой – женщину? Так я всю зиму резиновый матрас, что ли, трахал? Че не смеешься?
– Не люблю анекдоты. Не понимаю.
– Просто смешные не попадались.
Андриевич, рассказывая анекдот, продолжает уборку. Подойдя к тумбочке за Меглиным, роется в своем кармане и достает заточку.
– Тебя как звать? Нельзя же просто – слепой.
– А чего нельзя, это правда. Меня если по-другому назвать, прозрею, что ли? Может, и беды все от этого. Что по правде друг друга не зовем. Добряк там. Зануда. Дура. Убийца. Это только здесь. В аду. Мы знаем, кто есть кто. Вот ты – кто?
– Не помню.
– Так удобно. А я Гена. Андриевич.
В коридоре шаги. Входит начальник тюрьмы. Андриевич быстро прячет заточку, продолжает мыть пол.
– Что случилось, Меглин?
– Упал.
Начальник скептически смотрит на его раны.
– И откуда ты… упал?
– Поскользнулся. В камере.
Начальник тюрьмы кивает.
– Ну раз тебе это подходит, то и меня устраивает. Ну, давай здесь аккуратней. Полы скользкие.
Меглин просыпается от того, что кто-то сидит у его кровати. Темный силуэт. Меглин садится, озирается в поисках, чем бы защититься.
– Баба идет по улице. Видит, нищий сидит, слепой. И журнал читает. Ну, она ему: как не стыдно врать. Говорите, слепой. А сами читаете.
– А он?
– А я не читаю. Картинки смотрю. Ну?
– Нет. Извини.
– Ничего. Я тебя пробью когда-нибудь. Ты меня правда не помнишь?
– Голос. Немного.
Андриевич поднимает руку с заточкой и показывает ей на свои глаза.
– Это твоя подруга мне. Автограф оставила.
Меглин усмехается:
– А почему ты здесь? А не в госпитале?
– Здоров потому что. Не скажешь по мне? Один глаз спасли. Хрусталик удалили, но на минус восемь вижу.
– И как оно?
– Сам как думаешь? Как будто пьяный в киселе плывешь. Но что надо – вижу, будь спокоен.
– Убьешь меня?
– Да я хотел. Но смысл, если ты не помнишь? Не то. Я же думал, как месть.
– Ну, извини. Но ты не расстраивайся, меня другие убьют.
– Не, не… Я же тебя рассмешить хочу. Бывай, Меглин.
– Бывай, слепой.
Между Надей и Есеней – сковорода с мясом.
– А я говорю – ешь.
Есеня качает головой – не буду. Надя накалывает на вилку кусок мяса и решительно протягивает ей – от движения руки поднимается рукав, и Есеня видит на ее запястье старый шрам от глубокой раны.
– Из-за немца?
– Молодая была. Дура. Щас немолодая, но тоже дура, хоть что-то не меняется. Я из-за него жить не то что не хотела – не могла. А он кайфовал. От того, что я была слабой. Так что соберись, подруга. Хочешь победить – ешь.
– А давай.
Есеня цепляет на вилку кусок мяса и ест.
На потолке загорается лампа дневного света, выхватывая из темноты белый кафель и нержавейку. Большая кухня. Гена подходит к холодильной комнате. Открывает. Внутри – подвешен за ребро на крюке голый человек. Геннадий снимает его с крюка. Кладет на разделочный стол. Рядом, на блестящем подносе из нержавейки, лежат инструменты мясника для разделки туш. Человек еще жив. Но заморожен до такой степени, что говорить не может и не очень соображает, что происходит. Его щеки, губы, ресницы подернуты инеем. Он дрожит. Пытается что-то сказать.
– P-p-please… Please…
Геннадий не слушает его. Уходит. Жертва пытается продолжить говорить, но с ее губ срывается только еле слышный шепот:
– Please…
В занимающемся рассвете полыхает огонь из железной бочки во дворе. Геннадий сжигает вещи жертвы. Одежду. Очки. Ремень. Бумажник выпадает из его рук на землю. Геннадий поднимает его, при этом бумажник открывается на фотографии: жертва обнимает своего сына. Мальчику двенадцать. У него синдром Дауна. Геннадий надолго замирает, держа снимок в руках. Двое мальчишек, лет по одиннадцать, со школьными рюкзаками за плечами, идут по ухабистой грунтовке, футболя ногами круглый камень – сначала один бьет вперед, затем другой.
– Супермен, или Железный человек?
– Железный человек.
– Супермен пришелец!
– Железный человек прикольнее.
– Ладно. Железный человек или Бэтмен?
– Бэтмен.
– У него сверхспособностей нет!
– Бэтмен!
И с силой пинает камешек в сторону автобусной остановки на дороге, смотрит туда и замирает с открытым ртом.
– Ты че?
Мальчик показывает рукой на остановку. На лавке сидит Эжен Тьери. Жертва. Все его тело и лицо – ресницы, щеки, брови – покрыто инеем. Застывший взгляд в никуда. Дети очень медленно подходят к нему.
– Слышь… не подходи, надо ментов вызвать!
– Надо…
Но продолжает идти к нему, все медленнее и медленнее.
– Звони…
– Серега!!
Тело на лавке вдруг дергается, и мужчина в отчаянной попытке встать нечленораздельно хрипит и падает на землю. Мальчики кричат.
Есеня быстро идет по коридору к палате, у которой ее ждет Каховский.
– Личность установили?
– Эжен… Тьери, француз.
– Турист?
– Инженер. Французы молокозавод строят в Вологде, он там работал.
– Как его сюда-то занесло?
– До Вологды семьдесят кэмэ, час ехать…
– С ним можно поговорить?
– Он как жив до сих пор – непонятно. Врач сказал, обморожение четвертой степени. Вряд ли мы сможем его допросить.
Есеня заходит в палату. Эжен – на искусственной вентиляции легких. Мерно двигается помпа. Тихо попискивают аппараты жизнеобеспечения. Глаза полузакрыты. Есеня садится рядом с ним.
– Если вы меня слышите… Мы хотим найти того, кто это сделал. Помогите нам…
Француз коротко двигает указательным пальцем. Справа налево. Как будто листая.
Есеня и Каховский идут к машине. У больницы останавливается полицейская машина. Из нее выходит обеспокоенный Широков.
– Что за срочность?
– В вашем районе действует серийный убийца. Он убивает иностранцев. Нужно эвакуировать всех, срочно.
Широков смотрит на нее, будто она сморозила глупость.
– Тогда лучше сразу под паровоз всем! Мы за счет туристов живем! И не сказать, что они в очередь выстраиваются! Мы из кожи лезем, чтоб их хоть чем-то заманить, фестиваль калача каждое лето проводим. А теперь их сюда никакими калачами не заманишь! Какие тут, на хрен, туристы, какой инвестиционный климат, если мы их жжем! Замороженных!
На дороге у поля – на месте первого преступления – стоят машина Есени, «Лада» местных ментов и машина Жени. Он привез из города Самарина, с мечтательной улыбкой разглядывающего поле, края которого теряются на горизонте в тумане.
– Планирую дом купить в деревне. Потом как-нибудь. Не дачу, а именно дом. В деревне. В глухой. Посконной такой. Заброшенный. – Самарин озирается по сторонам.
– Искать долго не придется. У нас полрайона этого добра. – Каховский улыбается.
– Что скажешь? – Женя обращается к Есене.
– Убийца организован. Следов не оставляет. Тела транспортирует в замороженном состоянии.
– Зачем? Замораживает? А зачем сжигает?
– Чтобы убрать следы заморозки, вероятно.
– А почему иностранцы? Ему наших мало?
– Не знаю, может, ты скажешь?
Женя усмехается, решив пропустить мимо ушей.
– Какой мотив? Из-за денег?
– Вряд ли у них много денег было. Обычные работяги. Это что-то другое, личная какая-то боль…
– Патриот?.. Сейчас начнется, из каждого утюга… Психолог, может, что-то скажет? Примет, так сказать, участие?
– Может быть реакцией на пропагандистский психоз. Впечатлительному, не совсем здоровому человеку навязывают образ врага. И патриот убивает, защищая Родину.
– Если это псих, убил бы топором. Он идет на дополнительный риск, для него важен ритуал. Он оставил тело под дождем. Мог вернуться. Но не стал. Ему все равно, что тело нашли. Француза вообще не сжег. Отпустил.
Женя отходит в сторону от остальных. Приглашает Есеню. Она идет за ним. Здесь их не могут слышать.
– Худой сказал, у Меглина девять жизней, как у кошки. И восемь он спалил. Только ошибся Худой. Больше жизней у Меглина. Он, сука, в режиме Бога. Иммортал. Слышала, в тюрьме напали на него? Семь человек.
– Что с ним?..
Жене не понравилось волнение в ее голосе.
– Живой, прикинь. Нетипичный кот. Что ты делать собираешься с ним?
– А что я могу сделать? Не знаю…
– Я зато знаю! Видишь, как мы друг друга дополняем? Весело жилось нам, все делили пополам. Вон там ты его и грохнешь. В том лесочке.
– Как? Он же…
– Я тебе его вытащу – а дальше импровизируй.
Женя, улыбнувшись, уходит.
Есеня оставляет машину у пристани. Идет к мосту, ведущему к тюрьме. Она оставляет на КПП мобильный и оружие. Конвойный заводит Меглина в допросную. В наручниках. Лицо в синяках и гематомах.
– Что с тобой?
– Пал жертвой. Здешнего гостеприимства…
– Скажи ей… – мальчик умоляюще смотрит на него.
– Все нормально…
Мальчик подходит к нему и кричит:
– Скажи ей! Тебя убьют здесь, идиот!..
– Закрой рот!!
Конвоир дергается к ним, Есеня останавливает его поднятой ладонью.
– Ты мне нужен. Посмотри.
Есеня передает ему документы. Он рассматривает фото жертв.
Худой, выслушав Женю, хмурится:
– Ты в своем уме?
– У нас трупы обожженные каждый день. Иностранцев. Пресса воет, до конца недели не раскроем, нас показательно уволят всех, и будут правы. А он в ста километрах оттуда.
– Он подследственный!
– И что? Раньше вы как-то сквозь пальцы смотрели! Когда он убивал для вас!
– Рот закрой!
– А не закрою? Вот не закрою! Уволите? А я расскажу везде про ваши с Меглиным художества!