– Когда мы это сделаем – мы сядем. И поговорим.
У Есени – слезы в глазах.
– Завтра. Забери его из тюрьмы. Избавься от охраны.
– Как?
– Как хочешь! Он машину угонял? Пусть опять угонит! Привезешь его – и я сам все сделаю. Ты поняла меня?!
– Поняла…
– Хорошо.
Он кладет трубку. Есеня ложится на кровать без сил.
Меглин лежит на кровати, его трясет так, что он с трудом попадает по клавишам телефона, чтобы набрать номер. Но в трубке только длинные гудки, никто не берет.
– Или он звонок не слышит. Или… Одно из двух.
Меглин закрывает глаза.
Есеня, выйдя утром из номера, едва не сталкивается с Майклом – он спускается по лестнице, водя пальцем по экрану смартфона.
– О… Сорри…
Есеня спускается на ресепшн. Здоровается с Надей. Отмечает – новая прическа, туфли на каблуках.
– Особенный день?
– Гена на свидание позвал. Знаешь, я ему, наверное, дам шанс. Годы идут, я не молодею, а он… нормальный парень. Хоть и немой. Это даже плюс, нудить не будет.
Есеня улыбается в ответ и выходит из здания.
Водитель, свидетель убийства, закрывает дверь «Газели», демонстрируя явное нежелание общаться с полицией и Меглиным. Родиона накрывает, он не принимает участия в разговоре – садится на бетон ступенек магазина, держась за виски, и стереотипно раскачиваясь.
– Никуда не звонил, с чего вы взяли? С ним нормально все?
Кивает на Меглина, Есеня игнорирует вопрос.
– Если вы что-то видели, это поможет следствию спасти людей…
– Да каких людей, ладно вам!.. Людей… Я слышал, он иностранцев жжет, они против нас! У нас ресурсы хотят отнять! Хотите мое мнение, народа – он правильно делает!
Меглин на лавке поднимает голову. Идет на Магдеева, орет на него:
– Ну а правда! Чего приехали! Война идет! Сидел бы в Париже своем. Правильно? Хотели Севера – вот вам Север! Во всей красе! Фестиваль «Русская Снегурочка»!.. Может, он шпион был? Приехал выведать. Секреты наших кружев. А то они сами там не умеют. Кружева плести. Куда им? Только заговоры! Плетут! А наши. Пионеры-герои. Его вычислили! Марат Казей! Валя Котик! Чего это он?.. Убери больного, я за себя не отвечаю…
Магдеев пытается оттолкнуть Меглина, тот хватает его руку, резко выкручивает и припечатывает Магдеева к борту машины щекой, шипит на ухо:
– Тебе важно, чтоб все тихо, да?.. Чужую жену прешь ночами, русский человек, так я пойду щас по всем деревням и спрошу – у кого жена спит с… как там тебя зовут?
– Родион… – Есеня пытается его одернуть.
– На хрена я вам звонил, вообще не надо было!
– Но ты позвонил!.. Имя!..
Таня, свидетельница, смотрит на Меглина и Есеню за калиткой. Из дома спрашивает невидимый муж:
– Тань, кто там?
– Никто! Уходите. Ничего я не видела. Ничего не знаю. И ничего вам не скажу.
– Тогда я скажу. Мужу. Кого на груди пригрел. О, и дети здесь – вообще отлично!
– Стой!.. За деревней ждите.
Меглин и Есеня идут к фургону. Он задерживается у дверей. Набирает номер. В трубке гудки. Есеня смотрит на него вопросительно. Он качает головой.
– Пока только улица… Он позвонит.
И, покивав для пущей убедительности, но предчувствуя недоброе, садится в фургон. Есеня припарковала машину у деревьев, так, чтобы ее не было заметно со стороны деревни, но Таня все равно поглядывает туда каждые несколько секунд.
– Опишите, кого вы видели?
– Здоровый такой мужик. Ну, сдалека особо не разберешь, но видно, крупный. Кабан. Он его спустил, типа по как по пандусу…
– Спустил на чем?
– На коляске инвалидной.
– В гостинице. У подруги твоей коляска.
– ПНД-4… Это Гена…
Широков, Каховский и Есеня – в кабинете Каховского.
– Беликов Геннадий, семьдесят девятого года.
– Что у вас на него?
– Хулиганка. Пару раз дрался, ничего серьезного.
– Он во дворе моем жил. Родители бухали вечно. Мы его дебилом дразнили всю дорогу. А что? Ходил, мычал… Он из дурки-то вылезал раз в год, а потом работал там кочегаром. Куда б его еще взяли? – Каховский смотрит на Есеню.
– Я думаю, было так. Один человек к нему проявил внимание. За всю его жизнь. Надя. Сначала он убивал тех, кто приезжал в гостиницу и заигрывал с ней. Потом – любых иностранцев.
– Почему только иностранцев? – Широков постукивает пальцами по столу.
– Она была замужем за немцем. Возможно, ее привлекают иностранцы. Кажутся более стабильными. Ухоженными. Он следит. Видит это. И убивает соперников. Замораживает. Пытает. А потом сжигает, уничтожая улики. – Есеня накидывает версии.
– А где замораживает? – Каховский смотрит вопросительно.
– Он лежал в психдиспансере, так?
– Его закрыли же…
– Я знаю, ПНД-4… Что там сейчас?
– Ничего, гниет, стоит…
– Там мог быть такой рефрижератор?
– Там целая комната была. Но она не работает, здание заброшено…
– Ему это и нужно. Подцепился к сети – вот и электричество. Готовьте задержание. Друг наш иностранный где сейчас?
– В гостинице.
– Отлично. До него не успел добраться. Задержанием займетесь вы.
– А вы не с нами?
– Мне нужно… консультанта нашего обратно доставить. У вас телефон Надежды есть, из гостиницы?
– Есть, а зачем?..
– Она сегодня с Геной на свидание собиралась, может знать, где он.
Женя в городском потоке. Звонит телефон. Женя включает на громкую связь.
– Слушаю…
– Добрый день. Евгений Владимирович, это из клиники беспокоят, по поводу анализа ДНК на отцовство.
– Да… Готов результат?..
– Данные экспертизы готовы. Они у вас в почте. А распечатку пришлем позже, с курьером.
Женя останавливается на обочине. Заходит с телефона в почту. Не может сразу открыть, нервничает. Какое-то время сидит, глядя в окно. Не открывает.
Группа полицейских с Широковым и Каховским во главе заходит в заброшенное здание. У гостиницы стоит фургон Меглина. Есеня заходит, останавливается у ресепшн. Никого. Есеня слышит музыку из подсобок.
– Надя?..
Есеня медлит, а затем идет на звук. Музыка становится громче – это какая-то попса на немецком. Есеня проходит дальше. Она входит в складскую комнату и видит Надю, танцующую среди складских запасов и полок.
– Надя!..
Надя хватается за сердце.
– Блин… Ты чего пугаешь, подруга?..
– Хорошо, что застала тебя. Хотела ключ отдать.
– Уезжаешь? Раскрыла дело?
– Да, и у меня для тебя не очень хорошие новости.
– Ну… говори.
Полицейские обыскивают здание, холодильную комнату. Широков достает телефон, звонит. У Есени звонит телефон.
– Мы думаем, это Гена был.
– Мой Гена?.. Как же…
– Сейчас, извини…
Есеня достает телефон и, чтобы поговорить, поворачивается от Нади и чуть отходит.
– Мы его не нашли. Дома его нет, в ПНД тоже, но это он…
Шаги по лестнице. Мычание Гены. Есеня выхватывает пистолет, показывает Наде – тихо. Шаги Гены приближаются. Надя и Есеня отступают назад. Гена входит в комнату.
– Руки!..
Надя берет с полки молоток и бьет Есеню по затылку.
Меглин напрягается. Смотрит на конвоира.
– Долго ее нет. Слышишь меня?
– Ровно сиди.
– Иди проверь!
– Ты что, еще приказывать мне будешь?
– Позвони хотя бы – это ты можешь сделать?
Конвоир достает телефон. Телефон Есени звонит в ее сумке.
Геннадий выносит Есеню через черный ход. Открывает борт «Газели» с выстланными изнутри металлическими листами стенами. Внутри – Майкл, связанный по рукам и ногам. Из гостиницы выходит Надя. Геннадий закрывает дверь машины. Отъезжает.
Конвоир вламывается в подсобку с пистолетом наперевес. Пусто. Меглин сдавил шею второго конвоира наручниками.
– А теперь медленно. Достаешь ключи. И снимаешь с меня наручники. Ты понял?
Есеня приходит в себя, когда Геннадий открывает дверь. Геннадий достает из кузова две канистры бензина. Мастерит из досок импровизированный пандус. Забирается внутрь. Сложив инвалидное кресло, вывозит из кузова сначала Майкла. Потом Есеню. Майкл, чей рот заклеен скотчем, плачет. Надя стоит у стога сена, кутаясь в теплый вязаный свитер. Есеня видит, как Геннадий готовит кострище, выдирая из стога солому, сваливая ее в кучу, чтобы лучше горела.
– Это не он убивал. Ты. Это всегда была ты, да?..
Надя пожимает плечами, какая, мол, разница.
– Ты говорила, они сюда приезжают и как с цепи срываются. Их не похищали. Они уходили сами. На свидания. Через тиндер.
Надя улыбается, одобрительно кивает.
– Гена!.. Гена! Не переживай! Не из-за тебя спалились! Из-за меня! Она бы нас все равно нашла!
Она подходит к Гене и торопливо что-то объясняет ему на жестовом языке глухонемых. Возвращается к Есене.
– Переживает… Здоровый, а ум как у маленького. Жалко ему стало француза. Отпустить решил. Фоточку нашел с детьми. Прикол, да?
– Зачем ты это делаешь?
– Я тебе сейчас трогательную историю из детства должна рассказать, да? Нет у меня такой. У Гены есть, но он, блин, не рассказчик. (Комично пожимает плечами.) Впрочем, поговорить иногда хочется. Когда долго не говоришь, связки отмирают. Откуда я знаю?.. Мне всегда иностранцы нравились. Было в них что-то… от принцев. Не наши ваньки. Ген, без обид. Я с детства мечтала – выйду замуж за иностранца. Буду жить на Лазурном Берегу. Носить только белое. А когда приехала к своему принцу, он меня на цепь посадил. В подвале. Водил на поводке. Как собаку. А если вякать пыталась – в холодильник совал. Я там спала, представляешь? Он меня изуродовал. Не только физически, психически. Хансик мой любимый. Держал на грани. Жизни и смерти. Я поняла все про жизнь. Вообще. Ничего нет. Ни бога, ни жизни загробной. Мы просто звери. Умираем и гнием. Я сбежала случайно. Электричество отключили, и замки открылись. А его дома не было. Как я в Россию возвращалась – отдельная песня. По долинам и по взгорьям. По кабинам дальнобоев. Хотела управу на него найти, но мне знаешь что сказали – хотела красивой жизни? Ну а че теперь? Я не красивой жизни хотела. А чтоб меня отогрели. Не вышло. Теперь я. Отогрею их. Раз я для них не человек. То и они для меня не люди. Огонь очистит. Раскроет правду.