В десять вечера Даяна и Хэлстон покинули фабрику. Они поужинали в кафе в центре города и вернулись в отель. Хэлстон остановил машину и, повернувшись, наградил Даяну странным, несвойственным ему взглядом.
– Не мучайся, – сказал он, фальшиво придавая голосу беззаботность. – Не подбирай слова. Просто сходи и посмотри, как там Данинджер.
– С чего ты взял, что я хочу… – Даяна замялась, отчитав себя за невольное оправдание. Почему она не должна волноваться за жизнь отца ее ребенка? Почему должна относиться к нему не так, как к остальным. Как бы она поступила, если бы в соседнем номере лежал не Данинджер, а, например, Макговерн? Конечно, сходила бы и проверила, как он. Так почему сейчас должно быть что-то иначе?! – Зайду к Данинджеру утром, – сказала Даяна, посмотрела на Хэлстона и пытливо поджала губы. – Думаю, если за ночь ему станет хуже, то придется провести полное обследование, а если нет…
– Что-то мне подсказывает, что с ним все будет в порядке к утру, – сказал Хэлстон, в очередной раз подчеркнув свое отношение к Данинджеру.
Даяна попыталась возразить, но решила, что от этого ничего не изменится. Она не станет относиться к Данинджеру хуже, чем он того заслуживает, а Хэлстон не станет относиться к нему лучше.
– Пойдем спать, – сказала она, выбираясь из машины, и упоминание о предстоящей ночи вызвало зевоту. – Кажется, что усну раньше, чем успею раздеться, – Даяна выгнула уставшую спину и еще раз зевнула. – Или же раньше, чем доберусь до кровати.
Глава седьмая
Сны были яркими, наполненными неестественно сочными картинами. Данинджер то летал где-то высоко в небе, то срывался с высотных зданий, устремляясь вниз, чувствуя, как все внутренности сжимаются и сердце не бьется, то бродил где-то в лесу, вглядываясь в голубое небо, ловя на лице пробивающиеся сквозь ветви солнечные лучи, а то просто шел по улицам Вашингтона, и папки в руках напоминали ему о делах в суде, которые он никогда не читал и к которым тем более никогда не готовился.
Иногда сознание отправляло его в прошлое, в школьные годы. Экзамены, которые он не мог сдать, пугали его, вселяли ужас, но потом Данинджер вспоминал, что все это осталось позади, и, улыбаясь, выходил из класса. И никаких сомнений в реальности происходящего. Никакой необходимости играть заданную разумом роль. Не было даже ночных пробуждений. Один сон сменял другой, продолжая ночь развлечений и красок, грез и мечтаний. Потом наступило утро.
Данинджер открыл глаза и глуповато уставился на низкий, невзрачный потолок, нависший над ним. После ярких снов он казался до неприличия обыденным. За окном начиналось утро. Данинджер кашлянул, поднял голову, пытаясь понять, прошла болезнь или нет. Рука отозвалась острой болью. Указательный палец распух сильнее. Теперь он не сжимался, не подчинялся своему хозяину. Данинджер попытался подчинить его, согнуть. От острой боли на глаза навернулись слезы. Данинджер зажмурился, но боль не прошла. Ее стало больше. Она вспыхивала в сознании чудовищным цветком, который распускался, набирал силу.
Данинджер повернулся на бок и закусил край подушки. Крик утонул в мягких перьях, захлебнулся в них. Но боль отступила. Осталась лишь тяжесть. Данинджер повалился на спину и уставился в потолок, пытаясь отдышаться. Липкий пот покрыл тело.
Четверть часа Данинджер пролежал недвижимо, боясь потревожить ноющую руку, затем очень осторожно поднялся с кровати и прошел в ванную. Кажется, там был аспирин. Кажется…. Он остановился, растерянно уставившись на свое отражение. В зеркале был кто угодно, но только не он. Скорее, мертвец с налитыми кровью глазами. Синие вены на висках вздулись. Еще одна вена пересекала покрытый испариной лоб. Данинджер нервно сглотнул, включил воду и умылся. Вода показалась ледяной. Мелкая дрожь начала бить тело.
«Кажется, на выздоровление нечего и надеяться», – решил Данинджер, возвращаясь в кровать. Он забрался под одеяло и принял форму эмбриона. Сейчас единственным спасением казался сон, в котором не будет ни этого ужасного незнакомца в зеркале, ни боли, ни жара. Но сна не было. Всего лишь полубессознательное состояние, но Данинджер был рад и этому.
Где-то далеко постучали в дверь. Данинджер пробормотал что-то бессвязное. Собрался с силами и чуть громче сказал, что дверь открыта. Даяна вошла, настороженно оглядываясь.
– Тебе не стало лучше? – спросила она Данинджера.
Он покачал головой, открыл глаза, посмотрел на нее сквозь пелену забвения. Даяна подошла чуть ближе.
– Покажи мне руку, – велела она.
Данинджер подчинился. Холодный воздух, который заползал в незакрытую дверь, казался ему ледяным дыханием зимы. Внутри у него горело адское пламя, а снаружи он замерзал.
– Не трясись! – велела ему Даяна.
Она сняла повязку с пальца и изучила рану. Кожа вокруг наложенных швов воспалилась, но краснота спадала. Для верности Даяна осторожно надавила пальцем чуть выше раны. Данинджер застонал, опустил голову и посмотрел, что делает бывшая жена. Открывшееся его глазам зрелище вызвало тошноту. Зеленый гной просачивался между швов. Красные пятна поднимались по руке. Палец пульсировал, словно собирался лопнуть. Данинджер посмотрел на Даяну и удивленно отметил, что на ее лице нет ни отвращения, ни озабоченности. Скорее, сожаление. Жалость, что он такой нетерпеливый, такой…
– Ну, как наш неженка? – спросил Хэлстон, проходя в незакрытую дверь.
Вид Даяны, которая сидела на кровати бывшего мужа и держала его за руку, вызвал новый укол ревности. «Слишком она с ним возится», – подумал Хэлстон, подошел еще ближе и со знанием дела осмотрел рану.
– Кажется, заживает, – сказал он и вопросительно посмотрел на Даяну, ища подтверждения.
Она кивнула и как-то странно, не то удивленно, не то заботливо, посмотрела на Данинджера. Продолжая держать его за руку, она потрогала другой рукой его лоб.
– У него жар, – сказала Даяна.
Перед глазами, подобно слайдам, промелькнули результаты вскрытия пойманной Данинджером птицы. С одной стороны, это был просто голубь, с другой – что угодно, но только не голубь. Если бы Даяна видела то черное облако из птиц, которое нависало над фабрикой, перед тем, как птиц в округе не осталось, то, вероятно, тревога захватила бы ее с такой силой, что стало бы невозможно мыслить здраво. Но Даяна не видела этого. Лишь слышала, предполагала, что фабрика как-то связана с тем происшествием. Но взаимосвязь с каждым новым днем подтверждалась все больше и больше. Факты и чувства складывались в неутешительную для «А-синтез» последовательность. Черная субстанция во дворе фабрики, вирус, птицы, вакцина… Даяна наградила Данинджера еще одним тревожным взглядом.
– Нужно взять у него на анализ кровь, – сказала она Хэлстону.
– Да перестань! – скривился он. – Он ведь просто капризничает. Никто же не виноват, что у него такое восприимчивое здоровье!
– Джефри! – Даяна смерила его гневным взглядом. – Он может быть болен. У него может быть тот же вирус, что и у служащих фабрики.
Данинджер наблюдал за ней сквозь бесконечную пелену, которая застилала глаза. Сухие губы лопнули, и он начал чувствовать металлический привкус крови у себя во рту.
– Выглядит он действительно не очень, – признался Хэлстон, решив, что немного погорячился в своей первоначальной оценке.
Даяна промолчала. Убрала шприц, наполненный взятой из вены Данинджера кровью, и заботливо укрыла бывшего мужа одеялом. Он свернулся калачиком, пытаясь унять дрожь.
– Дверь, – прошептал Данинджер, отбивая зубами барабанную дробь.
– Что? – Даяна наклонилась к нему так близко, словно собиралась поцеловать.
– Закройте дверь, – Данинджер забрался с головой под одеяло. Мир смазался, перестал существовать для него. Даяна и Хэлстон вышли на улицу, дверь хлопнула, но Данинджер не услышал этого.
По дороге в больницу, где агентов ФБР дожидалась Феламина Снодграсс, Даяна и Хэлстон молчали. В отношениях пролегло что-то незримое, невидимое, но оно ощущалось настолько остро, что каждый из них понимал – лучше молчать и пережить этот момент, победив его временем, а не выяснением отношений, тем более что и выяснять было нечего.
Когда Хэлстон заворачивал на стоянку у больницы, в двигателе «Шевроле» что-то грохнуло. В повисшей тишине звук показался настолько громким, что Даяна невольно вздрогнула. Она посмотрела на Хэлстона, увидела, что он улыбается, и сдержанно улыбнулась в ответ. Настроение улучшилось. Осеннее солнце пригревало.
Детский врач и патологоанатом по совместительству, Феламина Снодграсс, встретила их с внушительным гамбургером в левой руке и чашкой кофе в правой. На вид ей было около тридцати. Пара жировых складок предательски выдавалась под блузкой в районе талии. Здоровое, розовощекое лицо сияло добротой и заботой. Ярко-рыжие волосы завивались, скатываясь по плечам на спину. Она увидела агентов и радостно помахала им рукой.
В этом маленьком городке и тихой степенной жизни, любое разнообразие принималось подобно дару небес. Даже не особенно приятная работа патологоанатомом иногда приносила толику разнообразия. Особенно если учитывать, что Феламина никогда не боялась крови. Дополнительный приработок стал отличным увлечением для досуга. Она выписывала специальные журналы, заказывала по почте видеопособия. Даже процедура скрытия от сына этих материалов забавляла Феламину.
Когда-то давно, когда они еще были молоды и жили с отцом Тинка, они так же прятали от сына все сладкое, что можно было найти в доме. У него была аллергия, но попробуйте объяснить это трехгодовалому ребенку! Сейчас Тинку было одиннадцать, и про свою аллергию он знал практически все. К тому же интересы его стали чуть шире, чем желание найти конфету. Феламина знала, что пройдет пара лет, и он начнет интересоваться девочками, пройдет еще пара лет, и она вынуждена будет ждать, когда он вернется со своего первого свидания, а потом он женится и у нее ничего не останется.
Эти мысли приходили редко и нравились ей так же, как людям в кафе понравились бы ее рассказы об очередном вскрытии. Но это была неизбежность, привыкнуть к которой у Феламины было еще время. Семь, может быть, десять лет. Она старалась не думать об этом. Главное то, что есть у нее сейчас. А сейчас у нее было все, чего она хотела. И семь лет – это большой срок.