– Действительно… На кой. А где сам самурай-то?
– Уехал. Обиделся.
– Неудобно получилось…
Фотокудесник Владимир Савельевич Сварцевич. Пробует себя в телесъемках
Мы уже стали привыкать. К пыли этой, к жаре. К моджахедам, которые жили тут по своим законам позапозапрошлого века. Вот, кажется, нет здесь порядка. Хаотичность одна. Ан нет. Вот Володя Сварцевич, из «АиФа», вырулил как-то на съемку в российской пятнистой летной курточке. Да еще с шевроном «Российская армия». Его тут же подозвали местные товарищи с автоматами:
– Вы в армии служите?
Вова оторопел:
– Нет…
– Так вам нельзя в таком виде ходить. Снимите вашу камуфлированную одежду.
Вот вам и порядки. А у нас в камуфляже Российской армии мусор грузят, под забором в грязи валяются, гаражи охраняют – пожалуйста, демократия!
А еще тут ко мне подошли наши охранники. И опять на Владимира Савельевича показывают:
– Мы ему сегодня ночью кишки выпустим.
Я, конечно, похолодел, но виду не подал.
– А что такое-то? Может, я и сам участие в этом приму?
– А он все время на маму плохое слово говорит. Мы-то понимаем! Мы-то помним русский!
Надо сказать, что Савельич ругался не больше остальных. Может, громче немного, но за это же не казнят. Однако надо было реагировать. Я пошел от обратного:
– Режьте!
Моджахеды посмотрели на меня с нескрываемым ужасом.
– Режьте, ребята, а мы его подержим!
Они развернулись и засеменили от меня на скорости, как черти от ладана, постоянно оглядываясь. А так в целом все у нас было хорошо. Рис надоел, который здесь называют пловом. И чай – легонько подкрашенный кипяток. Но мы добивали свои запасы тушенки и «Доширак», пили кофе с сушками и были довольны.
Писать тексты все чаще приходилось по ночам
Правда, в один из вечеров у нас случился казус. Мы ввалились в наш лагерь пыльные, потные и смертельно усталые. Наползались по передовой. Но я решил сделать еще одно дело. Давно хотел записать интервью местного мэра, Кази Кабира. Он вызывал у меня интерес тем, что, по моим сведениям, имел отношение к нападению на двенадцатую российскую заставу в Таджикистане в девяносто третьем году. Громкое было дело. И я бывал на той заставе. Короче. Я отрядил в посыльные нашего переводчика.
– Мухаммед, сходи к местному царю и скажи, что русские журналисты желают взять у него интервью. Веди его сюда, короче.
Я умылся водой из колодца и как раз прикидывал, удобно ли будет встречать гостя в тапочках и спортивных трусах, когда Мухаммед явился обратно.
– Как там? Идет?
У толмача были выпучены глаза. Он был возбужден, если не сказать перепуган.
– Нет!
– Ну и хрен с ним. Отдыхаем.
Мухаммед обогнал меня и встал нос в нос.
– Ты чего?
– Он нас к себе зовет!
– Да не пойдем мы.
– Ты не понимаешь. Он не просто раис (хозяин). У него пятнадцать тысяч сарбозов, и с ним лучше не ссориться.
Чертыхаясь, мы собрали аппаратуру и двинули к резиденции Кази Кабира.
На подступах нас остановила охрана. Товарищи, словно из массовки фильма «Белое солнце пустыни». Только Черного Абдуллы не хватало. Нас похлопали по карманам и пропустили. А вот переводчиком занялись с пристрастием. Он завизжал:
– Да чего они меня лапают!!!
Странно. В модельном понимании наш друг был далеко не красавец.
– Ой, за сиську ущипнул!!!
Мы развернулись, угрюмо уставились на моджахедов. Те, гогоча, подтолкнули Мухаммеда в сторону резиденции. Он шагал и шипя матерился.
– Сволочи какие! У меня жена, дети! Педерасты!
У ворот нас снова остановила охрана. Эти были в камуфляже и в разгрузках. С автоматами и пулеметами. Старший поманил меня, видать, внешность моя показалась ему самой буржуйской, и чуть-чуть растворил ворота. Я обомлел. Во дворе по левую и по правую сторону рядами сидели богатые афганцы. Это можно было определить по чистым халатам и пакулям и по холеным лицам. А посередине, вдали, сидел Бурхануддин Раббани, официальный президент Афганистана, собственной персоной. Еще не дряхлый старик. Чалма, белая окладистая борода и черные-черные глаза. Видать, чайку заехал хлебнуть к Кази Кабиру.
Я показал охраннику жестами, что хочу снимать. Он кивнул. Галаныч подоспел со своей камерой. Нам приоткрыли чуть шире ворота, и мы сняли, как Раббани прервал свою трапезу, помолился со всеми вместе и опять сел за стол. Охранник, вращая глазами, дал знать, что пора заканчивать. Мы благополучно вернулись на базу. Господи, одни приключения. Ну и страна!
Молился президент, молились и его моджахеды
А утром мы направили свои стопы на рынок. И там я не переставал удивляться. Ну, во-первых, на окраине города я увидел ход ишаков. И остолбенел. На меня в сторону базара шел поток этих ушастых животных с седоками на горбах. И шириной этот поток был метров в пятьдесят. И был он нескончаем. Настоящая ослиная река. Я не мог оторваться. Смотрел и смотрел, пока меня Галаныч не утащил.
Во-вторых… У нас на каждом большом рынке есть автостоянка. Здесь же имелась парковка для ишаков. Каждый хозяин заводил своего четвероногого друга в загон, на уши ему цепляли номер, и все, транспортное средство оставалось в сохранности. А знаете, как на рынке взвешивали товар? У каждого продавца вместо гирь были камни. Вот их-то и клали, как грузики на весы. Как они друг другу верят – ума не приложу. Афганистан – это какая-то отдельная, закрытая цивилизация. Меня заворожил рубщик мяса. Он препарировал висящего барана с филигранной техникой. Когда подошла моя очередь, он взял нож в зубы и улыбнулся мне, как лучшему другу. Представляете такую картину? Рот до ушей, белые зубы и зажатый между ними клинок. Аж мурашки пошли по телу, и это в сорокаградусную жару.
Я купил баранью лопатку, а еще попросил отрезать курдюк. Лопатку мы дома зажарили, а вот курдюк я поручил домовладельцу. Его надо было просто сварить. Ну, думаю, хоть родной Кавказ вспомню, поем вечерком бараньего сала с горчичкой. Отнюдь. По приезде с производства я заглянул в кастрюлю. Наш афганец зажарил курдюк в одну большую шкварку, размером с моченое яблоко. Эта шкварка болталась в кастрюле в собственном топленом жиру. Чудо-повар улыбался и показывал большой палец, мол, хорошо же! Правда, хорошо? Я согласился, даже похвалил его. На афганцев кричать бесполезно. Я, помню, облаял однажды своего переводчика, так он слезу пустил и три дня со мной не разговаривал. Не потому что жидкий такой, нет. Он просто свято верил в нашу дружбу. А я ее предал. Долго потом у него прощения просил, стыдно было.
Торговец мясом
Эх, загадочная страна… Я потом не раз и не два работал в Афганистане.
И он никогда не разочаровывал. Всегда удивлял. Не было дня, проведенного мною в Кандагаре, Джелалабаде, Кундузе, Файзабаде, Поли-Хумри, Баграме, Гардезе и так далее, чтоб я не воскликнул: «Вот это да! Это поразительно!» Или что-то в этом роде. Так было всегда.
Между прошлым и будущим
Теперь о производстве. Каждый раз мы вставали засветло и пили чай.
Умывались. Еловский прохаживался, чесал пузо и мощно зевал. Галаныч растапливал примус, грел воду и брился, глядясь вместо зеркала в блестящий титановый котелок.
Потом мы выезжали на первую линию. Моджахеды, сдерживающие талибов, наступающих на Ходжабахауддин со стороны Кундуза, сидели в окопах. Линия фронта проходила по реке Кокча. Мы подруливали к тылам на арендованном нами «уазике», находили главного генерала, брали у него интервью, снимали боевые стычки, проходившие большей частью с применением артиллерии.
Потом уезжали. Там, где были генералы-таджики, договориться о съемках не составляло труда. Мы, к примеру, весьма близко познакомились с замминистра обороны Альянса Атикулло Бариалаем. Внешность у него была вполне европейская. Он даже жаловался, что в Голландии, где проживала его семья, в генерале не всегда признавали афганца. Да к тому же он был похож на моего дружка-сослуживца Сашку Алексеева. Короче, отношения у нас сложились прелестные, и мы ползали по передовой в его зоне ответственности без проблем.
Галаныч был аккуратист. Вечно брился и мылся, несмотря на пыль, дефицит воды и войну
С генералом Бариалаем на передовой
Хуже было там, где стояли узбеки. Нет, люди они неплохие. Вот только не любили они нас почему-то. Приехали мы как-то в кишлак Дусад, Двести – если перевести на русский. А там стояли на позициях люди генерала Мохибулло. Узбеки. Так нас обложили по матушке, реально, да еще на слабо попытались взять. Генерал ткнул пальцем в сторону кишлака и сказал:
– Мои люди сейчас пойдут штурмовать. Пойдете?
– Конечно, пойдем!
И поперлись. Встали в общую колонну и зашагали. Дошли без стрельбы.
Выяснилось, там уже были люди. Их предстояло всего лишь поменять. Вернулись. Генерал похихикал, мол, напугал русских, и дал интервью.
Как-то приехали в опорный пункт хазарейцев. Это народ такой афганский, ребята, похожие на монголов. Так они, как увидели камеру, сразу пошли в атаку. Кричали друг другу: «Андохт, андохт!», мол, «Стреляй!». Выяснилось, это западные журналисты их так приучили. Те приезжают, дают денежку, и хазарейцы играют спектакль. Мы постановочные кадры всей душой презираем. Снимать такие в высшей степени непрофессионально.
Однажды, чтоб попасть к моджахедам из Панджшера, нам пришлось переправляться через Кокчу. Сначала мы подъехали к ее притоку и остановились. Нанятый водитель на своем «уазике» отказался форсировать. Тут как тут мальчики с конями. Мы попытались взять четырех скакунов в аренду. Те – нет. Покупайте и все. А зачем нам эти кони? Нам они нужны ровно на сутки, а потом что, резать их на колбасу? Вон наш повар из курдюка шкварку сделал, и приличной козы, конской колбасы, от него ждать можно навряд ли.
На наши прямые эфиры афганцы собирались, как на спектакль
А фокус простой. Европейцы покупают скакунов, потом за ненадобностью отпускают, и те опять приходят домой. Их опять продают. Короче, афганские бачата, пацаны, победили. Мы сторговались и поскакали. Да так лихо, что заблудились. Чудом выехали на панджшерцев. У них как раз минометная перебранка с талибами началась. Поснимали, поговорили, на коней – и обратно.