– Заходи!
В шинели без ремня, с «сидором» за плечами и с палкой в руке Анохин предстал перед майором. Тот сосредоточенно изучал какие-то бумаги. Анохин понял, что это его документы. Не ко времени не на шутку разболелась нога.
«Ну вот. Сейчас начнется, – подумал Анохин. – В лучшем случае – назад в госпиталь. В худшем – под трибунал и в штрафбат. И опохмелиться не дадут».
Ожидая неприятностей, он стал рассеянно рассматривать комнату. Она была неуютная, казенная, с какими-то ободранными шкафами, сейфом и положенными портретами и плакатами на стенах.
Наконец майор поднял на него глаза:
– Пьешь? Много?
У майора был вид старой, измученной, все понимающей собаки. В суконной гимнастерке и уютной меховой безрукавке, он не совсем вписывался в казенный антураж. Багровый шрам перечеркивал подбородок. Зубы были металлические, и говорил он из-за вставной челюсти медленно и неуклюже.
– Да нет, – ответил Анохин.
– Хороший ответ. И «да», и «нет». Понимай как хочешь, – ухмыльнулся майор и вновь уткнулся в бумаги.
– Вообще-то не позволяю себе, – добавил Анохин.
За вторым столом, делая вид, что увлечен писаниной, сидел капитан с медалью на груди. Его перо неподвижно застыло над бумагами.
– Но напозволялся – до непристойности.
– Виноват, товарищ майор, – попытался оправдаться Анохин. – С боевыми товарищами выпили. На радостях.
Вид у него был весьма сконфуженный. Ругал себя на чем свет стоит.
– Боевые товарищи, видать, крепкие. Им хоть бы что, а ты… – проворчал майор.
Анохин еще раз оглядел тесный кабинет, вспомнил вчерашнюю цыганку и сокрушенно покачал головой:
– Не сбрехала, – прошептал он.
Майор заметил шевеление губ младшего лейтенанта:
– Стыдно?
Анохин вздохнул.
– Ты чего стоишь? Садись!
– Постоим.
– Садись! Разговор у нас длинный…
Анохин присел на кончик скамейки. Колено, сгибаясь, словно бы щелкнуло и послало резкий болевой сигнал. Он враз вспотел.
Майор в упор, через стол, посмотрел на Емельяна, а тот, не отводя глаз, глядел на майора. Изучали друг друга. «Ну выпил, так что теперь? Расстреляете, что ли? Хотя, конечно, неприятностей этот майор может доставить по самое нехочу. Может обратно в госпиталь вернуть. Это еще ладно. А то и в штрафбат. Ишь, как разглядывает. Небось прикидывает, не дезертира ли поймали», – думал про себя Анохин.
– А мы сначала решили, фармазон к нам попал, – краем губ усмехнулся майор.
– Какой еще фармазон?
– Ну, жулик. Сейчас их развелось… И Звезду навесят, и орденок, и нашивки… Непохож ты по первому глазу на Героя.
– Да какой я Герой? Так, случайность.
Майор встал, подошел к окну. Вскочил и Анохин.
– Сиди, сиди!
В окно была видна улочка провинциального городка. Ветер гнал по мостовой рыжую листву. Женщина тащила по деревянному тротуару детскую коляску, доверху нагруженную кочанами капусты.
– А вот философия марксизма заявляет, что случайность – родная сестра необходимости, – каким-то лекторским тоном возразил Анохину майор. Он, видимо, был из учителей.
– Вам виднее, – смиренно согласился Анохин.
– Почему это мне виднее?
– По философии. Вы – майор, а я – младший лейтенант.
Майор бросил на Анохина короткий, но удовлетворенный взгляд. Дерзок лейтенант. Но майору это понравилось. Он снова сел за стол, в который раз стал перебирать бумаги Анохина.
– Н-да… – покачал он головой. – Просто не знаю, что из этого может получиться.
– В штрафбат? – снова вспомнив цыганку, обреченно спросил Анохин.
– Ну почему же обязательно в штрафбат, – буркнул майор. – Ты ж не с фронта бежал… И, опять же, заслуги…
Он задержал взгляд на какой-то бумаге, отложил ее в сторону. И, словно решив что-то для себя, поднял на Анохина глаза:
– Значит, артразведка?
– Там написано.
– Тут много чего написано. И что, всему верить?.. Ну, что тебе двадцать – верю. Это видно. И что ты младший лейтенант – факт. Это что же, после трехмесячных саратовских курсов тебе присвоили?
Анохин промолчал. Не считал нужным отвечать, поскольку майор наверняка знал все по его бумагам.
– Ну а вот тому, что ты взводом командовал, тоже верить?
– Довелось. Это, когда Колесника убило, я принял командование на себя.
– Скажи, какой гусь! – восхитился майор. – Лично я пацану бы не доверил.
– А Константин Константиныч доверил, – с вызовом ответил Анохин, и уточнил: – Рокоссовский Константин Константиныч.
– Ты не кипятись, Анохин, – примирительно сказал майор. – Я к тому, что разведка, это, брат, те еще архаровцы! С ними совладать, это же уметь надо! Так ведь?
– Выходит, так, – уже беззлобно ответил Анохин, не до конца понимая, куда клонит майор. Но чувствовал, что разговор этот он затеял неспроста.
– А Героя-то как получил?
– Что, тоже сомневаетесь?
– Проверено, – усмехнулся майор. – Комендатура, брат, такой орган… Просто интересно, за что получил-то?
– Да вы, наверно, уже все знаете… раз такой орган.
– А ты своими словами. Правда, интересно.
– Да ничего интересного, – сказал Анохин. – Переправились ночью, да еще в тумане. На высотке утвердились с рацией, корректируем. Ну, наши стали их огнем давить. Они к нам на высотку поперли. Мы попросили огонь «на себя». Завалило нас. Только двое в живых и остались. Стали пробираться к своим. Друга сшибло. В голову. А меня пулей – в ступню. А как нога была поднята – шибко бежал-то – пуля через колено и вышла. Нашли меня в лесу.
– Ну а Героя-то за что?
Капитан с медалью с любопытством поднял голову.
– Да вот за это. Случайно, можно сказать… – сказал Анохин, окая по-северному, как это иногда, в минуты волнения, с ним случалось. – Вишь, артиллерия подавила фрицев по нашим целеуказаниям. Переправа состоялась. А выяснилось: начальственный приказ такой вышел. Кто, дескать, обеспечит переправу – к Герою. А из всех шести я один и остался. Вот мне, стало быть, и дали… Могли б и товарищам. Посмертно. А они почему-то только мне. Стало быть, случайно. За всех.
Он замолчал. Молчали, глядя на Анохина, и майор, и капитан.
– Тебя звать-то как? – спросил наконец майор. – А, да! Емельян. Емеля, стало быть.
– Омелей в деревне звали. Когда-то.
– Омеля… Ты с севера, по говору похоже.
– Ага. С Пинеги-реки. Но с малых лет родители увезли оттуда…
– Но с топором-то знаком? С деревянной работой?
Анохин даже обрадовался перемене разговора. Ему показалось, отмяк майор. Конечно, с топором он был знаком по заготовке дров, не более. Но ему хотелось поддержать разговор.
– Как без этого? – улыбнулся Анохин. – Без топора и помирать пора. Так у нас там, на Пинеге, говорили.
– Н-да… А между прочим, ты годен только к нестроевой. Знаешь это?
– Поправлюсь. Мне бы только до своей части добраться!
– В часть я тебя не отправлю. Не могу. По медицинским показаниям, – майор заглянул в лежащую перед ним бумагу. – Другое получишь задание… Государственной важности.
И тут встал все время молчавший капитан.
– Иван Евстафьевич, есть разговор!.. Выйдите, младший лейтенант! Погуляйте в коридоре!
И когда они остались одни, капитан, который, видимо, обладал здесь какой-то особой властью, негромко, но решительно сказал:
– Иван Евстафьевич! Извините, но с нас же Батюк головы поснимает, если не выполним задание. Это же приказ Генштаба!
– А почему же не выполним?
– Потому… потому, что этот парень действительно настоящий Емеля, как тот… на русской печи. Тут же нужен человек с кругозором, с пониманием. А что он Герой, так это… сами слышали, как он Героя получил. Случай, фортуна! Бывает.
– Не бывает, – резко ответил майор, глядя на медаль «За боевые заслуги», поблескивающую на кителе капитана. – А на сортировке люди уже третьи сутки ждут. И дело стопорится… А парнишка ничего, крепенький. И глаз у него вострый, хороший. И характер есть. Разведка, как-никак.
– И пьет вдобавок.
– А кто не пьет? Вы, что ли, не пьете?
– Заметили, как у него нога дергается?
– Не заметил… В командировке подлечится.
– Ну, тогда хоть Чумаченко с ним пошлите. Подправит, если что не так пойдет. Или хоть сообщит нам, в случае чего.
– Согласен. Пошлем Чумаченко.
– Ой, не провалиться бы нам, – со вздохом сдался капитан.
– Вы меня знаете, за спину других никогда не прятался. Не бойтесь, в случае чего, сам отвечу.
И когда Анохина вновь вызвали в кабинет, майор продолжил разговор:
– Такое вот дело… Мог бы тебя на «губу» суток на десять, а потом назад, в госпиталь. На такой грубой «липухе», – он потряс перед Анохиным «госпитальным документом», – и под трибунал угодить ни копейки не стоит. Но… сделаем вид, что мы эту «липу» не заметили. И забудем, что ты вчера напился до скотского состояния. Не по доброте мы это делаем. Просто, ты нам нужен. Есть для тебя дело. Серьезное дело.
– Дело… на фронте?
– Что фронт? Немец уже не вчерашний. Вялый. То, что мы тебе предлагаем, – не менее важно, чем фронт. Будешь строить на севере, в тайге, деревянную вышку для радиомаяка. Американские и английские самолеты прежде вынуждены были через Дальний Восток перегонять, почти через весь земной шарик. Теперь же север от врага очищаем, и есть возможность сократить расстояние. Будем из Мурманска перегонять. Для этого крайне необходима хорошая аэронавигация. Будешь начальником командировки. Кровь из носу, а в январе вышку надо поставить!..
– Я на фронт хочу, – перебил его Анохин.
– Фронт, надеюсь, и без тебя будет успешно продвигаться на запад. А потом решим, как тебе дальше жить. Может, и успеешь еще Берлин взять.
Анохин промолчал. По голосу майора он понял, что, ничто другое ему уже не светит. Разве что позорное возвращение в госпиталь. Это в лучшем случае.
Майор же весь ушел в свои дела, листал какие-то бумаги.
– Команда-то хоть надежная? – тяжело вздохнул Анохин.
– Самая что ни на есть дисциплинированная. В рот будут глядеть, как генералу… Ну а запьешь, провалишь дело – не обессудь! Пойдешь под трибунал! При всей твоей звездности!..