Анохин не вмешивался в перепалку Феонии и Чумаченко. Раздумывал. Молчал.
– Вдовая я! А в хозяйстве, что ни говори, мужеска рука требуется, – все тот же козырь кинула Феония. – А я бы вам за понимание моей вдовьей доли мешочек ячневой крупы к мясу подкинула… для работ.
Решившись, Анохин сказал:
– Ну что ж… Ну ладно…В порядке поощрения за помощь. Но смотрите, Феония! Работу свою на стройке он, это… обязан, как и прежде…
– Не сумлевайтесь, товарищ командер! В стахановцы выведу!
Она торопливо отправилась с каптерки, унося мешок с кусками мяса и жира. На пороге обернулась:
– От спасибочки! Я вам еще и пяток курей на общий котел дам!
– За такие вольности… – мрачно произнес Чумаченко, когда Феония исчезла, – …вам, может, по вашему званию Героя, сойдет, а мне… я ведь десять лет беспорочно, а мне достанется по полному реестру…
– Не беспокойся! – обрезал его Анохин. – Мой совет, мой и ответ!
Глава четырнадцатая
Вышка уже крепко приподнялась над заснеженной деревней.
Немцы были сыты, повеселели, приободрились. И Бульбах вышагивал по стройплощадке горделиво, будто это он лично накормил всех медвежатиной. Вот только поднимать тяжелые бревна на третью клеть вышки становилось все труднее. Тянут-потянут, передохнут, и опять тянут…
– Стой! Стой! – закричал вдруг Африкан. – Веревка, вишь, залохматилась, лопнуть может… Да стой, кому говорю! Ну, немые и есть немые, раскоси вашу доску поперек!
– Нушен текник! Дер Верледкран! Таллен! Полиспаст! – вдобавок к словам полковник руками показывал, какая нужна техника.
– Во! Уже по-нашему заговорил: кран, тали, полиспаст, – обрадовался Африкан и обнял Бульбаха за талию. – Ты, дорогой немец, главное – не печалуйся, береги сердце. Что надо – поднимем, что надо – закрепим, что надо – прибьем! Подумаешь: вышка! Не таки штуки ладили. Вон в Березне церкву построили. Кирху, понимаешь? Ферапонт-мастер да я. И еще трое пригодных ремеслу… Так вот, веришь-нет, без единого гвоздя. Кирха. Вся из дерева. И без единого гвоздя! Нихт нагель! Да я тебе, господин фон барон, весной ее покажу. Найдешь хоть один гвоздь – ведро браги выставлю, а нет – ты ведро самогона… Ферштейн?
– Нихт ферштейн! О! Лидерлих карактер!.. – рассыпал он пригоршни непонятных слов.
Если бы был переводчик, он бы и Африкану и Анохину перевел пламенную речь Бульбаха. По-немецки она звучала бы примерно так:
– О, русская безалаберность! О! Русская дикость! Это будет самая плохая работа, которую я когда-либо выполнял. Я – инженер-полковник! Я построил в Европе, и не только в Европе, на всех континентах мира десятки красивейших сооружений. А за это «изделие» мне будет стыдно до конца моих дней. И если меня расстреляют или повесят, я хоть буду знать, за что!
При этом вся его речь сопровождалась пантомимой. С помощью рук и ног он показывал непонятливым, необразованным русским, какие дома и мосты он строил, и как его будут расстреливать или вешать, и что нельзя строить, если нет кран-балок для подъема тяжелых бревен, и подъемники нельзя сделать из дерева.
– Все можно сделать из дерева. Баум, по-вашему, – Африкан уловил смысл последней фразы Бульбаха. – Все! И подъемник, и тали, и гвозди!.. Все!..
Бульбах с сомнением покачал головой. Пояснил, все также размахивая облезлыми рукавицами, что для того, чтобы сделать кран-балки или тали, прежде всего нужна хорошая мастерская, оборудованная токарными и фрезерными станками, нужны металлические заготовки, нужны токари, фрезеровщики и слесари…
– Ну, заговорил! Как ветер волну погнал! «Металлише, металише»… Сам посуди, где я в этой глухомани разживусь металлическими заготовками?.. Но полиспаст к вечеру будет! Это я тебе твердо обещаю!.. Не веришь? Пошли, поглядишь!
Они спустились с пригорка, прихватив с собой Северьяныча. Пошли по деревне. У одного из дворов Африкан приостановился, покликал Игнашку. Тот выкатился по ступенькам на своих салазках, как будто ждал.
– Поехали, Игнат! Поможешь станок крутить… На Северьяныча, не в обиду будь сказано, не надеюсь: сноровка не та. Немца же и вовсе в расчет не принимаю.
– Да это ясно, чего там… – согласился инвалид и хитровато поглядел на Северьяныча. – А чего мне за это, бригадер?
– Немецкий обед.
– С медвежатиной?
– И еще перловая каша, медвежьим салом приправленная.
– Дак ладно!
И они пошли уже вчетвером: Бульбах, Африкан, Северьяныч и Игнашка. А далеко сзади, следом, прихрамывал Анохин.
У Африкана в избе, они знали, была настоящая мастерская. Тогда Анохин посетил ее в поисках строительного инструмента. Это заботило его прежде всего. Теперь же присмотрелся к самодельному токарному станку. Чудо техники. Колеса, шестеренки, педали для раскрутки – все из дерева. Только режущий инструмент был железным.
– Слышь, Африкан, – попросил Северьяныч, – ты сперва расскажи немцу, чем ты бревна крепил, когда в Березне церкву ладил? Какими гвоздями?
– Дак не поймет, – сказал Африкан, но все же стал рассказывать. – Это в аккурат в Гражданску было. Что ни день, то каки-то банды в деревне объявляются. Грабят. А я тогда в Березне жил. И решили мы сходом, что все напасти у нас оттого, что в деревне нету церкви… И что же? Построили. А гвозди тогда на вес золота были. Вот и пришлось – без гвоздей.
– Во! Слыхал? – Северьяныч пристально посмотрел на Бульбаха, пытаясь убедиться, что тот понял. – Нихт нагель!
– Я уж тебе, мил человек, не раз говорил: не гвоздь держит дерево, а пригонка, – добавил Африкан.
Он отыскал в каком-то из шкафчиков квадратную деревянную плашку, дал ее для осмотра Бульбаху. Тот повертел ее в руках, недоумевая. Ровненькая плашка, умело и с любовью отполированная. Ну и что?
– Хорошая работа, что ль? – хитро спросил Африкан. – Гляди!
Он с силой бросил плашку на верстак, и та, ударившись о толстые доски, разлетелась на десяток мозаичных разнофигурных кусочков. Бульбах, удивляясь, рассматривал кусочки плашки, которые, будучи обточены и отполированы до микронной аккуратности и ладности, соединяясь, как бы слипались, приникали один к другому.
– Рихтиг Кунсштюк! – удивленно и восторженно покачал головой Бульбах. – Вундерфоль!
– Во! Оценил! – Африкан спокойно принял похвалу. – Фокус в чем? Вот, гляди, немец, волчьи зубы, вот – медвежьи, – он показывал наборы. – Ими кажду плашку шлифую, полирую. И получатся, что не гвоздь держит, а пригонка. Точность! А на стройке ишшо зарезы делаем, чтоб одно в одно входило, – он сцепил пальцы своих ладоней – узловатые, покрытые шрамами, со сбитыми ногтями.
– Анпрассенверк! – понял Бульбах, складывая деревянную плашку.
– Во-во, – как бы прессуется, – по своему понял незнакомое слово Африкан. – Так и вышку ложим. Все в пазы, и навечно. Зубец в зубец… Мы – народ не деревенский, а деревянный! – постучал себя в грудь расходившийся мастер. – Я баркасы делал, понял? Шхуны, лодьи…
– Я, я! – догадался Бульбах. – Баркассе, шкуне… сконнер, я-а! Майстер!
– И без гвоздей! Нихт нагель! Нагель ржу дает… при нашей-то сырой природе, – и вновь повторил: – Рассея, брат, это тебе не какая-то там Африка!
– О, я-а! – согласился Бульбах, не до конца, впрочем, понимая речь Африкана. – Абер талле? Ролле? Нихт железны? Баум? Дас ист унмеглих. Нет. Нельзя. Не-вос-мошно!
– И тали, и ролики! Все могем из дерева… У меня дуб. С-под Вологды привезен. Мореный. Век в воде лежал. Плохо ли? Из такого дуба и гвоздь век простоит, чего ему исделается?.. Вот, гляди, Европа! Это гвоздь! Поищи такой в своей Германии!
И Африкан продемонстрировал полковнику двухвершковый колышек, который тут же загнал в заранее просверленное для каких-то надобностей отверстие в лежащей на верстаке доске, и затем расщепил его с другого конца и расклинил. Колышек стал как бы болтом. Или гвоздем, который уже не выдернуть.
– В России море железа. Но и без железа, в случае чего, обойдемся. А Европа? Обойдется Европа без железа? – и Африкан хитро сощурился и отрицательно покачал головой. – Наши шхуны с такими гвоздями через все шторма прошли. Через льды. Да что там шхуны? Барки! В Америку ходили!
– Дас ист гут. Абер – папир! Гарантие? – попросил Бульбах.
– Чего он? – не понял Африкан.
– Хочет, чтоб ты ему дал документ… ну, гарантийную расписку, что ли, на вышку, – догадался Анохин.
– Да я с нашим удовольствием, – согласился Африкан. – Вышка-то моя, «Африканова», – он вопросительно взглянул на Анохина. – Так обещали?
– Будет, как обещал. Мое слово… железное.
Из всего разговора Бульбах все же кое-что понял. Успокоился. После чего его заинтересовали ложки. Всех величин, раскрасок и форм, они висели на стене. И даже от простой полировки играли на свету, как серебряные.
– О, дас ист рихтиге кунсштюк!
– Чо, и ложки тоже хвалит? – заулыбался Африкан.
– Видишь, нравятся.
– Это так… баловство. Когда дела нету, а руки работы просят… Моими ложками, почитай, не одна только Полумгла харчится, – Африкан взял в руки несколько ложек, небрежно, но ритмично ими простучал.
Бульбах прошел вдоль стены дальше. Там висели самые разные северные музыкальные инструменты: отдаленно напоминающие скрипки гудки с тремя и пятью струнами, балалайки всех размеров и расцветок.
В глазах Африкана вдруг вспыхнул задорный огонек, он обернулся к Игнашке:
– Слышь, Игнашка! Давай концерт Европе застругаем!
– Ты бы по такому радостному случаю политурки, что ль, налил, – попросил Игнашка. – Небось политурка-то имеется?
– Утихни… а то скипидару налью! – и, сняв со стены балалайку, Африкан кинул ее Игнашке. И Игнашка, как обезьяна, ловко изогнувшись, поймал балалайку и тут же ударил по струнам. Должно быть, такие концерты Африкан устраивал нередко: все у них было хорошо срепетировано.
Под звуки балалайки Африкан топнул валенками о пол и неторопливо, с наигранной ленцой, прошелся по мастерской, и при этом, в такт заливистой струнной мелодии, стал отбивать дробь ложками. У каждой ложки, как оказалось, был свой звук.