Страсть мгновенно обратилась в раздражение и обиду.
– Ты просто рухнул от усталости, – сердито заявила Билли. – Я оттащила тебя на кровать. Ты попросил меня не уходить, и я осталась.
– Спасибо, я это ценю.
– Тогда не разговаривай со мной так, словно я вела себя как… как шлюха!
– Я ничего подобного не имел в…
– Нет, имел! Мол, за свою репутацию я могу не бояться – сильнее ее уже не испортишь!
Он шумно вздохнул.
– Послушай, что ты раздуваешь из мухи слона?
– Ага, хороша «муха»! – гневно откликнулась Билли. Она сознавала, что и в самом деле себя скомпрометировала – и от этого злилась еще сильнее.
В дверь постучали.
– Официант, должно быть, – сказал Люк.
Билли не хотела, чтобы официант увидел ее вместе с раздетым мужчиной.
– Уйди в спальню, – сказала она.
– Хорошо.
– И вот еще что: дай мне свое кольцо.
Он посмотрел на свою левую руку, где на мизинце блестело золотое кольцо с печаткой.
– Зачем?
– Чтобы показать, что я замужем.
– Но я его никогда не снимаю!
Это разозлило ее еще сильнее.
– Скройся с глаз! – прошипела она.
Люк исчез в спальне. Билли открыла дверь: перед ней стояла официантка с тележкой на колесиках.
– Пожалуйста, мисс, – проговорила она.
Билли покраснела: это «мисс» прозвучало как оскорбление. Она расплатилась, но чаевых не оставила – еще чего не хватало!
– Пожалуйста! – отрезала она и повернулась к официантке спиной.
Официантка вышла. За спиной у себя Билли услышала шум воды в душевой. Ее охватила усталость и отвращение. Всю ночь она была влюблена и счастлива – а теперь за несколько минут ее счастье рассыпалось в прах. Что случилось с Люком? Он всегда был таким внимательным, галантным… а теперь превратился в сущего грубияна!
Как бы там ни было, она чувствовала себя униженной. Через пару минут он выйдет из душа, и они сядут завтракать, словно супружеская пара. Вот только они вовсе не муж и жена, и от этой мысли Билли становилось все неуютнее.
Ладно, сказала она себе. Если меня все это не устраивает – почему я еще здесь?
Хороший вопрос.
Она надела шляпку. Может, оставить ему записку? Но тут шум воды прекратился. Сейчас Люк выйдет из ванной – в халате, пахнущий мылом, с влажными волосами, босиком, такой, что просто невозможно удержаться…
Нет, на записку времени не оставалось. Билли вышла из номера, тихо прикрыв за собой дверь.
Весь следующий месяц они встречались почти каждый день.
Поначалу он приходил в Корпус Кью отчитываться о своей работе. В обеденный перерыв разыскивал Билли, и они вместе шли в кафе или обедали бутербродами на берегу пруда. Люк вновь стал галантен и внимателен; рядом с ним Билли чувствовала, что он уважает ее и о ней заботится. Обида на его поведение в «Карлтоне» прошла. Наверное, думала Билли, он тоже никогда не проводил ночь с женщиной и, как и она, просто не знал, как себя вести. Он держался с ней как с сестрой; может, сестра и была единственной женщиной, до сих пор видевшей его в нижнем белье?
В конце недели Люк пригласил ее в кино, и в субботу вечером они вместе посмотрели «Джен Эйр». В воскресенье они катались на каноэ по Потомаку. В Вашингтоне в то время царил какой-то особый дух бесшабашного веселья. Город был полон молодых людей, едущих либо на фронт, либо с фронта домой в отпуск – людей, для которых страшная и безвременная смерть стала событием повседневным. Все они стремились играть, пить, танцевать и заниматься любовью, ибо знали, что другого случая может и не представиться. Городские бары были переполнены, и одиноким девушкам не приходилось беспокоиться о том, где найти себе кавалера на вечер. Союзники побеждали; однако радостные новости с фронта, что ни день, разбавлялись совсем иными – новостями о погибших и раненых родных, друзьях, товарищах.
Люк немного набрал вес и стал лучше спать. Он купил себе одежду по размеру: рубашки с короткими рукавами, белые фланелевые брюки и темно-синий фланелевый костюм, в котором встречался с Билли по вечерам. Из его глаз ушла затравленность, на лице появилась улыбка, а в повадках – мальчишеская веселость.
Они говорили обо всем на свете. Билли рассказывала Люку, как психология со временем научится исцелять душевные болезни, а он ей – как люди однажды полетят на Луну. Оба вспоминали тот роковой гарвардский уик-энд, изменивший их жизнь. Говорили о войне и о том, когда же она кончится: Билли считала, что теперь, когда сдалась Италия, Германия долго не продержится, Люк с этим соглашался, но полагал, что понадобятся годы, чтобы вытеснить японцев с Тихого океана. Порой они выбирались куда-нибудь в бар вместе с Энтони и Берном и там до хрипоты спорили о политике – совсем как в старые добрые времена в Гарварде. Как-то раз на выходные Люк уехал в Нью-Йорк повидаться с семьей, – и Билли так по нему скучала, что чувствовала себя почти больной. С Люком она могла и обсуждать серьезные темы, и беззаботно болтать, и делиться задушевными чаяниями: она не уставала от его общества, и ей никогда не было с ним скучно.
Впрочем, пару раз в неделю они ссорились. Ссоры всегда развивались одинаково – точь-в-точь как та первая размолвка в отеле. Люк бросал походя какое-нибудь замечание, которое ее обижало, или строил планы на вечер, не посоветовавшись с ней, или заявлял, что лучше ее разбирается в чем-то – будь то радио, автомобили или теннис. Билли горячо возражала; Люк говорил, что она делает из мухи слона. Ей становилось еще обиднее: она пыталась объяснить, что ее так задело, а он начинал чувствовать себя, словно пленный на перекрестном допросе. В пылу спора Билли порой преувеличивала, и Люк ловил ее на этом. «Вот видишь, – говорил он, – с тобой просто нет смысла спорить: ты готова нести любую чушь, лишь бы настоять на своем!» Поворачивался и уходил, уверенный в своей правоте. Однако буквально через несколько минут Билли раскаивалась в своей горячности: она бросалась за ним, уговаривала простить ее и снова стать друзьями. Поначалу он выслушивал ее с каменным лицом; но скоро ей удавалось его рассмешить, и оба забывали о ссоре.
Ни разу за этот месяц Билли не была у Люка в отеле, а если целовала его – то лишь в людных местах и целомудренно, едва прикасаясь губами к губам. Но и от такого поцелуя, и даже от простых прикосновений внутри у нее становилось жарко и влажно. Билли знала, что, стоит зайти хоть на шаг дальше – и она уже не сможет остановиться.
В промозглом октябре, сменившем солнечный сентябрь, Люк получил новое задание.
Об этом она узнала в пятницу после обеда. Билли выходила с занятий, а Люк поджидал ее в холле Корпуса Кью. По его лицу она сразу поняла: что-то случилось.
– В чем дело? – прямо спросила она.
– Я возвращаюсь во Францию.
– Когда?.. – почти с ужасом прошептала Билли.
– Вылетаю в понедельник рано утром. Вместе с Берном.
– Господи боже! Мне казалось, с тебя уже хватит!
– Опасность меня не пугает, – ответил он. – Только с тобой жаль расставаться.
К ее глазам подступили слезы. Она судорожно сглотнула.
– Два дня…
– Мне надо собрать вещи.
– Я тебе помогу.
И они пошли к нему в отель.
Едва за ними закрылась дверь, Билли схватила его за свитер, притянула к себе и запрокинула голову, подставляя губы для поцелуя. На этот раз в их поцелуе не было ничего целомудренного. Билли ласкала его губы языком, а затем раздвинула свои губы, впуская внутрь его язык.
Она скинула пальто. Под ним было голубое платье в вертикальную белую полоску, с белым воротничком.
– Прикоснись к моей груди, – прошептала она.
Люк изумленно застыл.
– Пожалуйста! – взмолилась Билли.
Сильные ладони легли на ее маленькую грудь. Билли закрыла глаза, сосредоточившись на своих ощущениях.
Когда он убрал руки, она открыла глаза и впилась в него взглядом так, словно хотела навсегда запомнить каждую черточку его лица – синеву глаз, прядь черных волос, падающую на лоб, твердый подбородок, нежный изгиб губ…
– Подари мне свою фотографию, – сказала она вдруг. – У тебя есть фото?
– Как-то я не привык носить с собой собственные фотографии, – с улыбкой заметил Люк и добавил с нью-йоркским выговором: – Кто я, Фрэнк Синатра?
– Ну, хоть какие-то снимки у тебя должны быть!
– Кажется, есть семейное фото… Подожди минутку! – И он скрылся в спальне.
Билли пошла за ним.
На чемоданной полке – там же, вспомнила Билли, где она видела его месяц назад – лежал потертый чемодан из коричневой кожи. Люк достал серебряную рамку, открывающуюся, как книжка. Внутри были две фотографии; одну из них он протянул Билли.
Снимок был сделан три или четыре года назад: Люк здесь был моложе, еще с округлым мальчишеским лицом, в рубашке-поло. С ним – пожилая пара, наверное, его родители, мальчики-близнецы лет пятнадцати и маленькая девочка, все в купальных костюмах.
– Нет, я не могу ее взять! – воскликнула Билли, хотя ничего ей так не хотелось, как заполучить эту фотографию.
– Я хочу, чтобы она была у тебя. Ведь я – часть своей семьи.
– Ты брал ее с собой во Францию?
– Да.
Можно ли лишать Люка такой драгоценности? Билли уже знала, что не откажется, но будет хранить эту фотографию, как святыню.
– Покажи мне другую, – попросила она.
– Что?
– В этой рамке две фотографии.
Люк поколебался, однако открыл рамку. С фотографии, вырезанной из Рэдклиффского ежегодника, на Билли смотрела она сама.
– Ее ты тоже брал с собой во Францию? – прошептала Билли. Ей трудно было говорить; горло сжалось.
– Да.
Слезы брызнули у нее из глаз. Так, значит, все это время он носил ее фотографию с собой, рядом с фотографией отца и матери! А она даже не подозревала, что столько значит для него!
– Почему же ты плачешь? – спросил Люк.
– Потому что ты меня любишь, – ответила она.
– Это правда, – сказал он. – Я боялся тебе признаться. Но я люблю тебя – люблю с той самой ночи, когда мы ездили в Ньюпорт, и с того дня, когда началась война.