Люк приехал сюда в пятницу, сразу после капитуляции Японии. У дверей его встретила миссис Кэрролл, нервная светловолосая женщина со следами былой красоты. Она проводила гостя в маленькую, безупречно чистую спальню с отполированным до блеска полом и высокой старинной мебелью.
Люк скинул форму – к тому времени уже майорскую, переоделся в спортивный пиджак из черного кашемира и серые фланелевые брюки. Когда он завязывал галстук, в спальню заглянул Энтони.
– В гостиной ждут коктейли! – объявил он.
– Сейчас буду, – ответил Люк. – А где комната Билли?
По жизнерадостному лицу Энтони скользнула тень озабоченности.
– Боюсь тебя огорчить, но девушки спят в другом крыле, – вздохнул он. – У адмирала на сей счет старомодные понятия. – Отец Энтони всю жизнь прослужил во флоте.
– Ничего страшного, – пожав плечами, ответил Люк. Последние три года он только и делал, что пробирался ночами по закоулкам оккупированной Европы; неужели же не сможет в темноте прокрасться в спальню к любимой девушке?
В шесть вечера, спустившись в гостиную, Люк обнаружил, что все его старые друзья уже в сборе. Кроме Энтони и Билли здесь были и Берн, и Элспет, и подружка Берна Пег. Большую часть войны Люк провел вместе с Берном и Энтони, с Билли встречался всякий раз, приезжая в отпуск, однако ни Элспет, ни Пег не видел с 1941 года.
Адмирал предложил ему бокал сухого мартини, и Люк с удовольствием сделал большой глоток. Когда же пить и праздновать, как не сейчас? Воздух в гостиной гудел от возбужденных, радостных голосов; даже мать Энтони, забыв о своей вечной гримасе мученицы, улыбалась. Сам адмирал не отходил от стола и пил бокал за бокалом.
За ужином Люк снова и снова смотрел на друзей, мысленно сравнивая их с теми беззаботными юнцами и девицами, для которых всего четыре года назад не было беды страшнее исключения из Гарварда. Элспет три года провела в военном Лондоне – и, как видно, узнала на себе все тяготы полуголодного существования: она похудела так, что выпирали кости, а от лица остались одни глаза. Пег, когда-то милая добродушная простушка, теперь была одета и накрашена по последней моде, однако исполнилась непривычной циничности. Берн выглядел лет на десять старше своих двадцати семи. Для него это была уже вторая война. Он трижды был ранен, и на нем лежал суровый, жесткий отпечаток, свойственный людям, повидавшим немало страданий – и своих, и чужих.
Пожалуй, меньше всех война сказалась на Энтони. Он тоже бывал в Европе, участвовал в опасных переделках, однако большую часть войны все-таки провел в Вашингтоне – и не утратил ни уверенности в себе, ни оптимизма, ни добродушного юмора.
Мало изменилась и Билли. С безысходным горем и нищетой она столкнулась еще в детстве – быть может, поэтому война не стала для нее потрясением. Два года девушка провела под прикрытием в Лиссабоне, и Люк знал – хотя не знали остальные, – что однажды ей пришлось убить человека: на заднем дворике какого-то кафе она точным бесшумным движением перерезала предателю горло. И все же Билли осталась прежней – лучик света, маленький сгусток энергии: то смеющаяся, то страстно спорящая и всегда с сияющими глазами и оживленным лицом, на смену выражений которого Люк мог смотреть вечно.
Удивительно, что все они живы. Как правило, в таких дружеских компаниях к концу войны хотя бы одного друга недоставало.
– Я хочу поднять тост, – сказал Люк, поднимая бокал. – За тех, кто выжил, – и за тех, кого уже нет с нами.
Все выпили. Затем Берн сказал:
– У меня тоже есть тост. Выпьем за тех, кто сломал хребет нацистской военной машине – за Красную армию!
Снова все подняли бокалы; но на этот раз адмирал поморщился и проворчал:
– Думаю, хватит с нас на сегодня тостов.
Хотя Берн остался убежденным коммунистом, Люк был уверен, что он больше не работает на Москву. Они заключили сделку, и Люк не сомневался, что Берн сдержал слово. Однако былая близость не вернулась. Доверие – что пригоршня воды, которую несешь в ладонях: расплескать легко, собрать потом невозможно. Всякий раз, вспоминая прежнюю дружбу с Берном, Люк с грустью понимал, что прежней теплоты не вернуть.
В гостиной накрыли кофе, и Люк вызвался поухаживать за дамами. Когда он предлагал Билли сахар и сливки, она шепнула:
– Восточное крыло, второй этаж, последняя дверь налево.
– Сливки?
Билли подняла бровь, и Люк едва удержался, чтобы не выдать себя смехом.
В половине одиннадцатого адмирал предложил мужчинам перейти в бильярдную, к крепким напиткам и кубинским сигарам. Люк решил больше не пить: он с нетерпением ждал свидания с Билли и не хотел приходить к ней пьяным или сонным.
Адмирал щедрой рукой плеснул себе бурбона и повел Люка в дальний конец комнаты показать свои ружья, выставленные на стойке у стены. В семье у Люка не было охотников, и оружие ассоциировалось у него только с убийством людей, так что никакого удовольствия в этом он не находил. Кроме того, его не оставляла мысль, что огнестрельное оружие и выпивка – опасное соседство. Однако из вежливости он изображал интерес.
– Люк, – заговорил адмирал, когда они осматривали энфилдовскую винтовку, – я знаю и уважаю твою семью. Твой отец – поистине великий человек!
– Спасибо, – ответил Люк.
Звучало это как предисловие к пространной, заранее заготовленной речи. Отец Люка провел войну в Управлении регулирования цен, хотя адмирал, вероятно, по-прежнему видел в нем банкира.
– И когда ты, мой мальчик, захочешь выбрать себе жену, прежде всего подумай о своей семье! – продолжал адмирал.
– Разумеется, сэр, – ответил Люк. «Интересно, что у старика на уме?»
– Та девушка, которой посчастливится стать миссис Люкас, займет место в высших кругах американского общества. И ты должен выбрать такую невесту, которая будет достойна этой чести.
Люк начал понимать, куда клонит старик.
– Непременно учту ваш совет.
Адмирал положил руку ему на плечо, не давая уйти.
– Не трать время на женщин, которые тебя не заслуживают!
Люк бросил на отца друга сердитый взгляд. Он не собирался спрашивать, что тот имеет в виду. Догадываясь, каким будет ответ, Люк понимал, что лучше этому ответу остаться непроизнесенным.
Однако от адмирала так легко было не отделаться.
– Как отец тебе говорю, – пропыхтел он, – не связывайся ты с этой евреечкой! Она тебя не стоит!
Люк стиснул зубы.
– Прошу прощения, такие темы я предпочитаю обсуждать со своим отцом.
– Но твой отец ничего о ней не знает, верно?
Адмирал попал в точку: Люк еще не знакомил Билли со своими родителями – как и она не познакомила его со своей матерью.
Прежде всего, у них не было на это времени: роман их развивался урывками, в краткие дни увольнительных и отпусков. Однако была и иная причина. Глубоко в душе Люка какой-то ехидный голосок нашептывал ему, что еврейка без гроша в кармане – совсем не та невеста, которую его родители желали бы сыну. Нет, они ее примут, Люк не сомневался – а со временем даже полюбят: ведь Билли невозможно не любить! Но поначалу будут несколько разочарованы. Вот почему он не спешил знакомить ее с родителями и ждал подходящего случая, когда они смогут пообщаться друг с другом спокойно, без спешки.
То, что в словах адмирала была доля правды, разозлило Люка еще сильнее. С трудом сдерживаясь, он процедил:
– Вынужден вас предупредить: ваши слова для меня оскорбительны!
В бильярдной вдруг стало тихо; разговоры смолкли, все смотрели на них. Однако пьяный адмирал не замечал, какие тучи сгустились над его головой.
– Сынок, я живу на свете дольше тебя. Я знаю, о чем говорю…
– Простите, но сейчас вы говорите о том, чего совершенно не знаете.
– Да неужели? А тебе не приходило в голову, что я об этой девушке могу знать больше, чем ты?
В тоне адмирала звучала угроза, однако Люк был слишком зол, чтобы обратить на это внимание.
– Ни хрена вы не знаете! – с намеренной грубостью ответил он.
– Послушайте, – попытался вмешаться Берн, – может, хватит? Давайте лучше партию в бильярд…
Но адмирала уже ничто не могло остановить.
– Послушай меня, сынок, – пропыхтел он, положив руку Люку на плечо и наваливаясь на него всей своей тяжестью, – я ведь тоже мужчина, я все понимаю. Нет ничего дурного в том, чтобы разок-другой вставить хорошенькой шлюшке, если только…
Закончить ему не удалось. Люк резко развернулся и обеими руками толкнул его в грудь. Старик пошатнулся, выронив бокал, не удержался на ногах и тяжело плюхнулся на ковер.
– Заткнитесь, или я заткну вам рот кулаком! – крикнул Люк.
Энтони, белый как стенка, схватил Люка за руку.
– Ради бога! Что ты творишь?!
Берн втиснулся между ним и упавшим адмиралом.
– Успокойтесь немедленно! – потребовал он.
– Черта с два я успокоюсь! – кричал Люк. – Зовет меня в гости, а сам оскорбляет мою девушку! Ну нет, пора кому-то поучить старого дурака хорошим манерам!
– Говорю тебе, она шлюха! – перекрыл их голоса мощный бас сидящего на полу адмирала. – Кому и знать, как не мне – ведь это на мои деньги она сделала аборт!
– Аборт?! – не веря своим ушам, переспросил Люк.
– Ну да. – Он с трудом поднялся. – Энтони ее обрюхатил, а я тысячу долларов выложил, чтобы избавиться от маленького ублюдка! – Его лицо исказилось гримасой злобного торжества. – Что, будешь и дальше кричать, что я не знаю, о чем говорю?
– Вы лжете!
– Спроси у Энтони!
Люк повернулся к другу.
Тот покачал головой.
– Ребенок был не мой. Я так сказал отцу, чтобы он помог Билли деньгами. Но ребенок был от тебя, Люк.
Люк побагровел до корней волос. Пьяный старый адмирал выставил его полным идиотом! Он думал, что знает Билли, как самого себя, что ближе ее у него нет никого на свете – а она скрыла от него такое… такое… У него мог быть ребенок, но его девушка сделала аборт – и об этом знает весь свет, а сам он не знает! Люк был страшно унижен.
Он пулей вылетел из комнаты и бросился через холл в гостиную. Там никого не было, кроме матери Энтони: девушки уже ушли спать.