Высыпав ещё несколько деревяшек в пакет, сармат спохватился и протянул Броннам небольшую отливку из рэссены. Аборигены не двинулись с места. Гедимин оставил кусок металла в корзине и двинулся к лаборатории. «Сначала — плёнки. Потом — это. Когда остынет стекло, дошлифую линзы и вставлю в маску. До ночи Навкет всё равно не придёт. Но сначала — облучение плёнок…»
…Обмякшие плёнки легко отделялись от обломков трубки. Они были ярко окрашены — тёмно-зелёные, почти чёрные, с тонкими длинными светлыми пятнами. Положив фрагмент под микросканер, Гедимин пригляделся и заинтересованно хмыкнул. «Тёмные участки — просто эластомер, что-то вроде сеша. А вот светлые… вот эти молекулы, похожие на спиральные галактики с „размотанными“ рукавами…» — сармат приблизил светлый участок и несколько секунд задумчиво на него щурился. «Это, похоже, и есть реагирующая область. Очень похоже на молекулы накопителя, только форма попроще.»
Он отложил обрывок плёнки в отдельную колбу и пристроил над горелкой. Эластомер растёкся тёмной лужей на второй сотне градусов, белые фрагменты, развалившиеся на более мелкие части, остались на фильтре, и Гедимин отправил их на промывку. «Эластомер, похоже, неважный. А вот эти двойные крючки… Их надо бы изучить внимательно.»
Он выставил над столом защитное поле, пару минут возился с фиксаторами, потом махнул рукой и положил небольшой обрывок плёнки в кювету. Вспомнил, как мерцал на запястье дозиметр, когда в небе проплывали гигантские моллюски, тихо вздохнул и взялся за сфалт, — лабораторный облучатель очевидно для таких экспериментов не годился. «Ну, и странно было бы, если бы оно реагировало на микрокьюгены,» — думал сармат, настраивая мощность луча. «При местном-то нормальном фоне…»
Он наращивал интенсивность медленно, не сводя с плёнки глаз; сканер, выставленный на большое увеличение, фиксировал, что происходит внутри. Гедимину хотелось поглядеть на экран, но он велел себе не отвлекаться — запись можно было просмотреть и потом, сейчас его интересовали механические свойства образца. Когда интенсивность дошла до пятисот милликьюгенов, плёнка впервые шевельнулась — началось сжатие. Гедимин смотрел на светлые пятна — они слегка укоротились, потянув за собой эластичный тёмный материал. «Минимальная чувствительность,» — мысленно отметил сармат, добавляя ещё сотню милликьюгенов. «Любопытно…»
Плёнка сжималась всё сильнее; вскоре пятна уже нельзя было рассмотреть — они исчезли в тёмных, уже практически чёрных складках эластомера. Интенсивность дошла до семидесяти кьюгенов, защитное поле зажглось зелёным огнём по всей площади. Гедимин прибавил ещё — микроскопический чёрный комок на дне кюветы не шевельнулся, похоже, ему уже некуда было сжиматься. Сармат, придерживая излучатель одной рукой, попытался растянуть плёнку между когтями — ему не удалось даже расправить её. Когда от напряжения заныли пальцы, а образец так и не поддался, Гедимин выключил сфалт — и еле успел отдёрнуть руку. Плёнка, больше не сжимаемая, расправилась так быстро, что её подбросило над кюветой. Отрикошетив от защитного поля, она упала на стол. Сармат подобрал её, растянул между когтями и еле слышно хмыкнул. «Надо бы поставить опыт с грузами. Измерить силу упругости. Должна быть немаленькая…»
Он отобрал десяток образцов для облучения и полчаса с ними возился, ни на что не отвлекаясь. Все обрывки плёнок вели себя одинаково. На всякий случай Гедимин облучил и расплавленный эластомер, — тот никак не отреагировал, и сармат кивнул сам себе — приятно было видеть ожидаемый, предсказанный результат, а не очередное порождение бреда.
«Значит, именно молекулы-крючки. Так я и думал…» — он засунул под излучатель кювету с образцом «крючков». Образец был мелкий, меньше миллиметра в поперечнике, и Гедимин, как ни пытался, не разглядел никакого изменения формы. «Не страшно,» — он покосился на анализатор. «Запись идёт, потом просмотрю. Продолжим…»
… — Гедими-ин! — кто-то постучал пальцем по его броне. Сармат обернулся, недовольно щурясь. «Только собрался сверить записи! Шёл бы ты… работать.»
— Уф, — Вепуат облегчённо вздохнул. — Ты уже четверть часа ни на что не реагируешь. Я узнал у местных, как кочевники носят «трилобитов». Видишь, на груди и плече зацепки?
Гедимин мигнул. Раньше на скафандре Вепуата точно не было этих удлинённых выступов — сармат приделал их совсем недавно, приплавив к чёрной обшивке обрезки красного гзеша.
— Отвалятся, — буркнул он, тронув обрезок когтем. — На третьей же мойке отвалятся. На кой тебе эта чушь?
— Сажать зверя, — Вепуат дотянулся ладонью до плеча. — У них снизу такие зацепки. Они ложатся на выступы и держатся. Голова спереди, хвост свисает за спиной. Когда надо взлететь, ты его берёшь под головной сегмент…
Гедимин досадливо поморщился.
— Когда вернёмся в Ураниум, пройдёшь дезинфекцию, — пробормотал он, утыкаясь в записи анализатора. «Сжатие под омикрон-лучом… сила зависит от интенсивности… похоже, я всё-таки нашёл преобразователь омикрон-энергии. Преобразование напрямую в механическую…»
На экране сканера медленно скручивались, подбирая «распущенные» витки, спиральные «галактики» молекул. Часть их цеплялась за соседние, не позволяя веществу порваться от возросшей нагрузки, часть тянула за собой волокна эластомера, и он постепенно сжимался. Процесс начинался чуть раньше, чем показалось Гедимину, — первое движение он пропустил, но это было не так уж важно. Он остановил запись там, где интенсивность излучения достигла семидесяти кьюгенов в секунду — именно в этот момент, как он помнил, живые «катапульты» сработали. Это был далеко не предел — Гедимин отчётливо видел на экране, что молекулы «скручены» только наполовину, у них остаётся большой запас сжатия.
«Это и не должно было быть пределом,» — сказал он себе, проверяя результаты — запись за записью, до самых последних, где уже не участвовала натуральная плёнка — только её составляющие. «Это предел прочности одной биологической конструкции. Катапульты для спор. Если бы она была из рэссены, а тяжи — из зелёного гзеша…»
Он открыл последнюю запись и молча кивнул. В тот раз он довёл интенсивность до ста кьюгенов в секунду. Молекулы, которым больше не мешал эластомер, продолжали скручиваться — и всё ещё не ужались до предела.
«Значит, предел — в районе ста пятидесяти,» — Гедимин выбрал из крупинок на дне кюветы новый образец и взялся за сфалт. «Проверим…»
…Белесый осадок на дне кюветы сармат мог разглядеть, только прищурившись. Мелкодисперсная пыль рассыпалась от самого слабого сотрясения, и Гедимин не дышал, пока собирал её в пробирку. Молекулы-«крючки», ужавшись до предела, отцепились друг от друга; сармат только надеялся, что их «хвосты» не обломаны, а если обломаны, то некритично. Он плотно закрыл пробирку, сгрёб из контейнера десяток неизученных плёнок и засунул их в тигель. «Отделить „крючки“. Разбить на молекулы. Наберётся достаточно — начну опыты с гзешем. Если удастся встроить эти штуки в новый субстрат…»
Звон металла и чужие шаги на секунду отвлекли его. Потом он услышал голос Айзека и нехотя поднял взгляд от фильтра, на котором оседали зеленоватые крупицы.
— У Гедимина есть проект литейни, — говорил Айзек, обращаясь к Коргену; страж слушал его молча, слегка наклонив голову и прижав к телу звенящие шипы. — Для неё будет нужно немало кейека. Она будет, конечно, похуже тех, что в Сердце Пламени. Но в ней всё будет понятно для Скогнов. И они, если захотят, построят себе такие же.
Корген слегка повёл головой — шипы негромко зазвенели.
— Если Дим-мин построит такую литейню… Да, мы всегда рады новым хорошим вещам. Особенно — понятным. Вот сейчас я не очень понимаю, что делает Дим-мин…
Сармат сердито сощурился. «А кто тебя просит понимать⁈ Иди, куда шёл.»
— Гедимин нашёл какое-то вещество, — пригляделся Айзек. — Похоже, очень интересное вещество. Что там у тебя?
Гедимин вывалил на стол пригоршню ошмётков — разломанные «пусковые установки», из которых он ещё не повыдирал тяжи.
— Эти штуки. Насколько они редкие?
Айзек оглянулся на Коргена. Тот зазвенел шипами.
— А… что это?
— Падало с неба, когда был шторм жизни, — Гедимин угрюмо сощурился на стража. — Ты что, не знаешь своих же тварей?
— С неба? — озадаченно повторил Корген. — Нет, Дим-мин, я мало знаю о небесных семенах. Возможно, Гор что-то скажет, когда тут появится. В шторм жизни хорошо охотиться… но это непохоже на знакомую дичь. У неё нет ни мяса, ни шкуры, ни крови…
Гедимин, уже не слушая его рассуждения, поднялся из-за стола. «Понятно. Помощи ждать неоткуда. Так чего я сижу⁈ Надо собрать все эти штуки. Всё, что от них осталось. Завтра они все сгорят.»
Снаружи понемногу темнело. На холме было тихо, и фонари над обрывом погасли — Бронны и Скогны свернули коптильни и незаметно уехали. Гедимин огляделся по сторонам — похоже, нхельви наелись на пару дней вперёд и сейчас не могли даже подняться на лапы, не то что бегать по холму. Сармат посмотрел под ноги — остатки ксеноорганики уже не шевелились и частично перемешались с гравием. Пройдя немного, он наткнулся на обломки «пусковой установки», потом — ещё одной. Их никто не собирал и не ел, разве что притоптали, пока бегали по лагерю.
— Гедимин! — из полумрака вышел Вепуат с дроном в руках, озадаченно пригляделся. — С чем ты там?
Сармат выпрямился, помахал пучком обломков.
— Ищу те «пусковые установки». Надо собрать все, пока не сгорели.
Вепуат мигнул.
— Да? Они тебя, кажется, всерьёз зацепили… Подожди, сейчас дрон запущу — всё найдём.
…Здесь всегда темнело медленно, каждый день — с одной и той же скоростью. Ещё можно было с обрыва различить крупные силуэты в низине, когда Гедимин засунул в раздутый пакет последний пучок обломков и выпрямился, досадливо щурясь на долину. Вепуат, почуяв неладное, крепко вцепился в его локоть.
— Там ещё много осталось, — с сожалением сказал Гедимин, глядя вниз. Такую мелочь было уже не разглядеть, но сармат не сомневался, что она там. «С холма удобнее взлетать. Но этим штукам нечем измерять высоты. Они падали повсюду. Здесь, похоже, никто их не собирает. Досадно… А если попробовать самому синтезировать такую молекулу? Хольгер бы, наверное, попробовал…»