— Ладно вам, — вмешался Вепуат, аккуратно отодвигая Кут’тайри от чужака. — Значит, Куттуш тоже прислал жрецов? Для мастеров, для «руки Куттуша» тут куда больше интересного. Осматривайся. Здесь — дом стекла, наши печи.
Сэта отошёл на пару шагов от костра и дёрнулся, будто хотел оглянуться. Вепуат растерянно хмыкнул.
— Здесь ничего опасного. И не так уж холодно.
Он отодвинул заслонку ближайшей печи. Сэта взглянул на россыпь кейека, шевельнул усами, протянул к осколкам руку — и тут же отдёрнул.
— Знаки, нанесённые на кейек? Чем можно нанести их, не расколов камень?
Вепуат широко ухмыльнулся.
— Иглой из священного металла… ну, и прямыми руками, само собой. Это работа Хеттийиррна, — он кивнул на Гедимина.
— Эти печи холодные, — буркнул тот, недовольно щурясь. — Показал бы лучше рабочие.
Пришелец скользнул взглядом по висящим инструментам и резким движением протянул руку к спиральной «горелке».
— Что это за вещь с огнём внутри? Почему он и сильный, и слабый?
Гедимин мигнул. «А ведь точное описание механизма… Он что-то чует — или говорит по памяти?»
— Слабый — чтобы случайно не обжечься, — Вепуат взял «горелку» в руки, показывая откидную зеркальную крышечку. — Сильный — чтобы плавить стекло и металл.
Он бросил в плавильный конус немного шихты и оглянулся на Гедимина.
— Твой луч сильнее — покажи, как плавится, а я потом догрею.
…Вепуат поднял штырь с надетой на него бусиной и, сдёрнув её когтями, протянул чужаку. «Кристалл» получился кривой, краситель распределился неравномерно, — сармат больше следил за Сэта, чем за изделием. Существу явно было не по себе. Оно протянуло ладонь за бусиной; на сжатом кулаке вспыхнули и опали языки пламени.
— Так можно много чего сделать. Кут’тайри вам, наверное, рассказывал, — закончил разъяснения Вепуат. — Но мы тут застряли. Хочешь посмотреть на большие вещи из камня, на длинные строения, на горячий источник?
Сэта, вскинув было уши, плотно прижал их к голове, а кулак с бусиной внутри — к груди.
— В доме Пламени много удивительного. Нам говорили об этом. Очень много странного. Жаль, я должен вернуться. Очень жаль.
Вепуат растерянно хмыкнул.
— Возвращайся, конечно. Только — чего ты боишься? Кто-то из нас напугал тебя?
Кут’тайри, до сих пор молча наблюдавший за чужаком, шагнул к нему, смерил недобрым взглядом и издал громкое шипение.
— Что вам сказали? Кто? Аса’ан? Что сказали — что Пламя враждебно? Тут перебывало пол-Аса’ана, и никто…
Там, где стоял куттушский жрец, поднялся огненный столб. Не успел Гедимин смигнуть, как он погас, не оставив следов. Красный костёр всколыхнулся.
— Мы не хотим нанести обиду Пламени, — донеслось из огня. — Но в его доме много опасностей. Сейчас плохие дни для Сэта. Куттуш будет ждать дня Огня.
— Вы придёте в день Огня? — переспросил Вепуат. — Ну, если вам так спокойнее…
Кут’тайри зашипел.
— Вас будут ждать. Но вас не будут звать и звать без конца! Приходите в дом Пламени без страха, но с достойными подношениями. Клянусь своим последним огнём, что вам не причинят вреда!
— Мы не будем говорить, как этот огонь стал последним, — сдержанно ответили из костра, и Гедимин мигнул. — И чьи клятвы уместно слушать. Мы с почтением смотрим на жрецов Пламени… на истинных жрецов — могущественного Хеттийиррна и крылатого Хетпу. На соединяющих огонь со льдом и рассекающих на части время…
Гедимин вздрогнул.
— Кут’тайри! Про время — опять ты наболтал⁈
Жрец склонил голову, но острые зубы недобро оскалились.
— Я молчал. Тут и без меня много языков.
— И ты молча позвал нас туда, где делают опасное, — донеслось из огня. — Где скалы рассыпаются в пыль по случайному слову. Куттуш склоняется перед мощью Пламени, но в его дом пойдёт, когда сможет положиться хоть на что-то. Если Пламя сочтёт это обидным — в вашей воле оставить ворота закрытыми.
Пламя, пожелтев, опало. Вепуат растерянно оглянулся на Гедимина и пожал плечами.
— Даже не знаю, что такое им наболтали. И, похоже, совсем недавно. Вчера или сегодня. Они поговорили с нами, связались с другими городами и…
— Аса’ан! — Кут’тайри оскалил все клыки. — Я не говорил ничего, что могло напугать их. Я хотел, чтобы они пришли и смотрели сами…
— Ага, — кивнул Вепуат. — Не волнуйся. Теперь, когда они знают, за что тебя изгнали… Тебе не опасно к ним ходить?
На шее жреца проступили красные пятна, и он поспешно прикрыл их ладонью — но они зажглись и на ней.
— Слабый разум… порождает много дурного. Много… нелепых вещей. Умнее будет избегать глупцов.
— Хорошо сказано, — кивнул Вепуат. — Будь осторожен, ладно? В месяц Льда… ведь в этот месяц вряд ли кто-то из Сэта… устроит войну, нападение или что-то такое? Ничего не случится, если выждать?
Гедимин прижал ладонь к шлему. В черепе тихо, но неприятно гудело.
…Гедимин выключил воду и, дотянувшись, открыл вентиляционные лючки. Джагулы неторопливо расчёсывали посветлевшую от краски шерсть, проверяли, как лёг на лицо красный пигмент, и глазели по сторонам. Ближайший к Гедимину кочевник тщательно натирал краской уши. Сармат покосился на открытый костяной контейнер и незаметно тронул краситель пальцем. «Интересно, зачем они…» — он взглянул на покрашенный палец и растерянно мигнул. По коже под щитком панциря расплывалось фантомное тепло. «Оно же фонит…» — сармат схватился за анализатор и сцепил его «щупы» на пальце. Экран подёрнулся едва заметной рябью. «Сигма… А что с температурой?»
Он следил за термометром минуты три, даже просунул щупы под скафандр, — «фонящий» пигмент не нагрел броню ни на градус, но ощущение тепла не пропадало, пока Гедимин не смыл всё до молекулы. «А, вот оно зачем. Понятно… Ни реакций с кожей, ничего, — просто сигма действует на рецепторы. То есть — холодно не будет, но криогенный ожог получишь…»
Он, опомнившись, перевёл взгляд на Джагулов. Двое из них незаметно перебрались к водяным часам; один, поддев ракушку когтем, заглядывал внутрь.
— Когда что-то делаешь — смотри, как сделано, и делай так же, — объяснял он второму. — А не так, как придумалось. Кто говорил — нет знаков? Вот же — прорезь-кольцо и насечки спиралью. А я говорил — нужны насечки.
— А он говорил — никаких знаков не нужно, — проворчал второй Джагул, слегка прижимая уши. — А у Кьюссов насечки кольцами и разорванные. Откуда мне знать⁈
— Говорю же — смотри, как сделано, — первый шевельнул вибриссами. — Сказать что хочешь можно. Вот же — кольцо и спираль. Ты сделал — и стало как надо. И руки целы.
Гедимин мигнул.
— Джегех? — он шагнул к кочевникам, глядя на покрашенные ладони. Тот, кто изучал ракушку, отдёрнул руки и чуть наклонил голову, навострив уши.
— Ожоги зажили?
— Его везение, — дёрнул ухом «исследователь», неприязненно глядя на Джегеха. Тот приподнял губу, показывая клыки.
— Вот ты не сказал ему про знаки, — с упрёком продолжал «исследователь». — Твоё дело, конечно. У жрецов всегда так.
— Да помолчи, — рыкнул Джегех, выдвигаясь вперёд. На тыльных сторонах его ладони кожа была ярко-красной — хорошо видной из-под поредевшей шерсти, выпавшей клоками. Мелкие проплешины шли до локтя, похоже, масло плеснуло и на живот — но заметных рубцов не было.
— Я считал, как ты сказал, — продолжил он, пристально глядя на Гедимина. — Долго — до сорока рук. Выходило по-разному.
— Он считал как попало, — вмешался недовольный «исследователь». — Все вожди считали. Выходит почти одинаково. Разница на палец, на два, на три — но не на десяток рук. Эти куски времени, и правда, равные.
Информация наконец просочилась в мозг, и Гедимин изумлённо мигнул. «Он же говорит… Они провели опыт с часами! Измерили время ракушкой, убедились в точности… Мать моя пробирка! Они всё-таки его провели…»
— И что? Время не развалилось? — нетерпеливо спросил он. В груди теплело, на лицо лезла нелепая ухмылка. «Они способны на эксперимент. На признание ошибок. Не каждый сармат способен…»
Джагулы переглянулись.
— Мы отрезали мало кусков, — сказал Джегех, прижимая уши. — Видно, оно успевало срастаться.
— Срастаться? — Гедимин мигнул. — Наши часы работают который день без перерыва. Время не разваливается от измерения — и не нужно его сращивать.
Джагулы быстро переглянулись. Джегех, прижав уши, подался назад, второй помрачнел, задёргал вибриссами, но остался на месте.
— Не бывает без перерыва, — он взглянул на Гедимина исподлобья. — Вода вытекла — налить надо? Сама не нальётся. Вот уже перерыв. Ты говорил — у вас там песок? Песок сам тоже не затекает. Жрецы не говорят прямо. Но ты ведь опасное говоришь. А глупцы слушают. Зачем так?
Гедимин растерянно хмыкнул. «Чего?..» — он уловил упрёк, но в чём его обвиняют, так и не понял. «Кочевники учат технике безопасности. Дожили, мать моя пробирка…»
— Значит, если оно срастается, беды не будет? — спросил он. — Урджену там ничего нового не снилось?
Джагул шевельнул ухом.
— Видел капли и спокойную воду. Нетревожный сон. А вот про другое… — он неожиданно вскинул голову и заглянул Гедимину в глаза. — Много льда и перья. Чёрные на белом и синем. И двое у ворот Ук-кута. Не лезь в лёд! И самке скажи. Для неё — опасно.
Гедимин ошалело мигнул.
— Какой самке⁈
— Урху, — отозвался кочевник. — Быстрее тебя. Но слабее. Скажи — пусть бережётся. Самки всегда…
Кто-то из Джагулов замахнулся на него когтистой лапой и сердито рявкнул.
— Много говоришь!
Урджен, зарычав, подался в сторону.
— Тут все сухие, — доложил, недовольно взглянув на него, кто-то из вожаков. — А там ждут. Мы идём?
…В душевой было пусто. Гедимин пустил воду сильнее, смывая остатки шерсти и «фонящих» пигментов. Из-за стены были слышны глухие тяжёлые шаги сааг-туула и протяжный свист, переходящий в шипение, — животное стравливало воздух из дыхательных полостей. Сармат покосился на дверь и покачал головой. «Скажу Вепуату, что он — самка. С кочевниками пусть сам общается.»