Гедимин подался назад. В ушах звенело, невидимый обруч поперёк груди сжался так, что сармат ожидал услышать хруст рёбер. Кое-как вдохнув, он снова взглянул на Ассархаддона.
— Это не нужно было…
— К сожалению, нужно, — прервал его Ассархаддон. — А я решил было, что вы отошли от своей привычки защищать всё, что попадётся на глаза. Ну что ж, жаль, что эта новость вас не обрадовала. Из этих двух она была самой приятной.
Гедимин мигнул.
— Кого ещё ты расстрелял?
— Речь о вашем реакторе, — отозвался Ассархаддон без тени усмешки. — Ни его, ни вас я не собираюсь расстреливать. Но отдел снабжения прислал мне кое-какие цифры. Выходит, что на килограмм ирренция, синтезированного на нашей базе, приходится пять привезённых с Кагета и не менее пятидесяти доставленных с Ириена. Реактор, который вы сконструировали, требует четырёх центнеров ирренция, из которых только двадцать пять килограммов привезены с Ириена. Ни меня, ни отдел снабжения такие пропорции не устраивают.
Сармат мигнул ещё раз, озадаченно глядя на куратора, и неуверенно хмыкнул.
— И что? Реактор работает так, как он может. Если ему надо столько…
— То вам придётся изменить его конструкцию, — закончил за него Ассархаддон. — Я не физик-ядерщик, но, думаю, вы сможете. Соотношение «один к одному» устроило бы меня гораздо больше. Но лучше, если вы выйдете на «один к десяти». На «один-пятьдесят» я настаивать уже не буду. С Ириеном всё сложнее, чем думает отдел снабжения.
Гедимин снова открыл рот, но куратор уже встал из-за стола. Линкен молча ткнул сармата под рёбра, и тот недовольно сощурился.
— Ну что опять⁈ Он ничего не понимает в реакторах. Что мне, молчать⁈
— Расстреляют тебя, атомщик, — покачал головой Линкен. — Вот я однажды отвернусь — тут тебя и расстреляют.
15 января 37 года. Луна, кратер Драйден, научно-исследовательская база «Геката»
— Один к одному… — Гедимин скрестил руки на груди и презрительно фыркнул. Он стоял в нескольких шагах от реактора, Хольгер — чуть дальше, но сарматы могли говорить через коммутатор, не опасаясь помех, — конструкция, окружённая зелёным свечением, еле-еле теплилась, и это подтверждали и отсветы на защитном поле, натянутом поверх «реакторной ямы», и показания двух дозиметров.
— Ириенский ирренций, — вздохнул Хольгер, проходя вдоль дуги реактора и глядя на сборки; все управляющие стержни были подняты до упора, и вроде бы излучение медленно росло, но ни о какой цепной реакции нельзя было и подумать. — Может быть такое, что у него другая критическая масса?
Гедимин пожал плечами.
— Он хотел такую пропорцию. Я сделал. Оно не работает, — он сердито сощурился на твэлы, точно такие же, как перед последней загрузкой топлива, но удручающе бесполезные. — Что я тут сделаю⁈
Хольгер снова прошёл вдоль реактора, осторожно обогнул «ротор» (диск-обрубок так и лежал, обвязанный датчиками, и с них ежедневно собирали информацию, но куда она идёт, Гедимин не знал) и остановился рядом с сарматом.
— А критическую массу всё-таки надо бы проверить, — пробормотал он еле слышно. Гедимин ничего не ответил. Он смотрел на дозиметр. Интенсивность омикрон-излучения, чуть поколебавшись, приподнялась и замерла.
— И давно он так? — снова подал голос Хольгер.
— С утра, — отозвался Гедимин. — Я не опускал стержни.
— С утра… и ни одной вспышки? — химик посмотрел на часы и недоверчиво хмыкнул. — А… это неплохой результат, не находишь?
Гедимин угрюмо сощурился и отвернулся.
— Результат, ah— hasu… — пробормотал он. — Это не реактор, а так, светильник…
Хольгер, зайдя чуть сзади, положил руку ему на плечо.
— Светильник… — вздохнул он. — Наверное, так и есть. А ты не пробовал снова… выйти на связь?
Гедимин с трудом сдержал раздражённый вздох. «Когда он уймётся⁈»
— Очевидно, нет, — сам себе ответил Хольгер. Его рука так и лежала на плече Гедимина. Тот не стал её стряхивать — в конце концов, работать было не с чем, можно было и постоять на месте, созерцая бесполезное сооружение из четырёх центнеров ирренция.
— Думаю, он постепенно прогреется, — сказал Хольгер. — Такое бывает с урановыми реакторами. Это мы привыкли к ирренциевым. А ведь это ненормально — такой резкий запуск…
Гедимин не ответил. Он, не мигая, смотрел на светящуюся конструкцию и ждал неизвестно чего. Дозиметр давно погас и отключился, и сармат медленно надвинул на его экран пластину брони. Он услышал тихий, едва заметный щелчок — и долю секунды спустя понял, что щёлкнуло трижды — один раз на запястье, дважды — на шлеме, рядом с висками.
К Хольгеру он развернуться не успел — тот в одну секунду оказался на другом краю «ямы», рядом с лестницей, да и было сармату не до него — в черепе словно взорвался «Теггар». Гедимин схватился за голову, стараясь удержаться на ногах; его шатало из стороны в сторону. Мыслей не осталось — только отчаянный вопль ужаса метался внутри черепа — и даже он принадлежал не сармату, и было никак не уговорить вопящего заткнуться. Через несколько секунд (как показалось Гедимину, через час, не меньше) испуганный крик оборвался, сменившись ещё более странным ощущением — кто-то словно метался, то и дело останавливаясь и вскрикивая. Гедимин не понимал ни слова и даже звуков не различал — только посекундно сменяющуюся интонацию, но каждый вскрик вызывал жжение под кожей. Он кое-как выпрямился, смигнул лишнюю жидкость из-под век, — в глазах и в голове немного прояснилось.
— Тихо, — прохрипел он. — Хватит орать.
Внутри черепа наконец настала тишина, но что-то ещё подёргивалось на грани слуха, и кожу неприятно жгло. Гедимин поднял ставшую невероятно тяжёлой руку, открыл экран дозиметра и увидел красный свет. Излучение перевалило за опасный предел. Сармат медленно поднял взгляд на реактор и увидел четыре столба яркого зелёного сияния.
— Уран и торий, — прошептал он, не веря своим глазам, снова взглянул на дозиметр — всё было правильно. Двадцать твэлов из двадцати восьми уже «разгорелись», а пока сармат смотрел на прибор, к ним присоединился ещё один, и на подходе был второй. Кожу на висках уже не жгло — казалось, горячие волокна распределились вокруг глаз, частично — под ними, под кожей и внутри черепа, часть переползла на макушку и стекала вниз по лбу, к бровным дугам. «Медленно, постепенно,» — сармат старался думать внятно и чётко, будто говорил с кем-то внутри собственной головы. «Сначала вот этот твэл, он с краю. Здесь слабее. Да, правильно…»
Твэл «вспыхнул» под его рукой, ударил зелёной вспышкой в глаза, вызвав тревожный писк дозиметра. Гедимин убрал ладонь, медленно отошёл от сборки и оглянулся на лестницу. Хольгер стоял на первой ступеньке, и в его лицевом щитке отражался зелёный свет реактора.
Он так и стоял там, пока «разгорались» последние твэлы, и пока Гедимин опускал управляющие стержни и дожидался, когда реактор «погаснет». Прошло больше часа, прежде чем ремонтник вернул на место пластины брони над висками и медленно повернулся к лестнице. Хольгер всё ещё стоял на первой ступени, не меняя позы, хотя стоять так было не слишком удобно, — он словно окаменел там, у подножия лестницы. Гедимин подошёл к нему, крепко взял за плечо и развернул лицом к подъёму.
Хольгер не сопротивлялся — ни когда его тащили наверх сквозь все три слоя защитного поля, ни когда Гедимин развернул его к себе лицом и ударил наотмашь. Он сам удивился силе своего удара — химик должен был увернуться, уклониться, так или иначе — уйти от кулака, может быть, чуть-чуть с ним соприкоснуться и тут же ускользнуть и очутиться у самой двери. Хольгер даже не пытался прикрыться. Его голова безвольно мотнулась, и он упал, в последний момент подставив руки. Гедимин остановился и прижал сжатый кулак к груди. Ярость ушла так же мгновенно, как и вспыхнула. Хольгер сидел на полу, запрокинув голову и глядя на сармата.
— Оно было там, да? Ты с ним договорился?
— Псих, — бросил Гедимин, нервно потирая костяшки пальцев. Он смотрел на слегка деформированный респиратор Хольгера — удар был достаточно силён, чтобы смять его, и, видимо, под ним тоже были какие-то повреждения.
— Получилось, — прошептал химик, убирая с глаз тёмный щиток. Его голос звучал невнятно. Гедимин увидел тёмные брызги под глазами и почти чёрную полосу поперёк переносицы — след респиратора, вдавившегося в лицо. Его передёрнуло.
— Вставай, — он протянул химику руку. — Не надо было этого делать.
— Надо, — прошептал Хольгер, с трудом поднимаясь и прижимая ладонь к респиратору. Его голос стал ещё невнятнее, но глаза ничуть не потемнели — они горели красным огнём и слегка искрились.
— Здорово, что ты с ним договорился. Только ты бы и мог. Никто больше.
Он обнял Гедимина. Тот, изумлённо мигнув, освободился и крепко взял его за плечо. Хольгер не сопротивлялся, только пытался повернуться к Гедимину и всё время усмехался, не замечая боли в рассечённых губах.
— Идём в медотсек, — буркнул ремонтник, подталкивая его к двери. — Проверим тебя на эа-мутацию.
«И меня заодно,» — добавил он про себя. «Договорился… Вот только всё стало нормальным, как опять начался какой-то бред…»
… — Не мутанты, — махнул рукой сармат-медик, повернувшись к «научникам».
Они сидели в отсеке уже полчаса, оставив скафандры на входе, и Гедимин чувствовал себя непривычно беззащитным, особенно в присутствии шести охранников. Они присоединились к раненым сарматам ещё в лаборатории, и отвязаться от них так и не удалось — даже медики не смогли их выставить. Гедимин недовольно покосился на Стивена и повернулся к медику.
— А со мной что? — он прикоснулся к виску. Сармат пожал плечами.
— Никаких следов ожога. В пробе тканей нет никаких изменений. Ты попал под сигма-пучок? Болевые ощущения под сигма-пучком, как правило, ничего не означают. Невозможно обжечься сигмой.
— Хорошо, что ты не пострадал, — сказал Хольгер, поднимаясь с места. Он по-прежнему говорил немного невнятно — ему наложили швы и сбрызнули их анестетиком. «Что-то надо делать с этими респираторами,» — подумал Гедимин, взглянув на его лицо. «Пойти к Кумале и сказать… Нет, сам поправлю. Кумалы ещё не хватало…»