Гедимин мигнул.
— Но сюда они долетели. Как?
— А, вот что тебе не даёт покоя… — Кенен оглянулся на трофейный корабль — его по-прежнему загораживал широкий барк — и отступил в сторону, выпуская сарматов за ограждение. Его передатчику не мешал городской купол — Гедимин слышал голос Маккензи, даже остановившись за оградой.
— С этими кораблями у них куча проблем, — Кенен щёлкнул коммутатором, отсекая лишних слушателей. — Были случаи, — реакторы взрывались на взлёте. Запускать их умеют, вроде бы умеют глушить, но получается как-то странно. После первых взрывов запретили летать с работающим реактором. Они запускают его на твёрдой земле и ждут, когда аккумуляторы зарядятся до упора. Тогда всё глушат, выжидают до полной остановки и взлетают на накопленном. Говорят, хватает.
Он посмотрел на Гедимина. Тот притронулся к шлему, опуская на глаза тёмный щиток, и медленно расплылся в недоброй ухмылке. «Вот вам наш флот, hasulesh,» — думал он, щурясь на космодром; барк отогнали в сторону, и трофейный корабль, выкрашенный нелепыми полосами, снова был хорошо виден. «Много вам от него пользы?»
28 сентября 29 года. Луна, кратер Пири, город Кларк
Реактор был микроскопическим — Гедимин держал всю активную зону в одной руке и не чувствовал веса. Семь сборных стержней — по шесть слоёв тонко раскатанного металла в каждом, всего семнадцать килограммов, не считая вспомогательных элементов, без которых тончайшая фольга мгновенно слиплась бы в один раскалённый комок. Оставалось поместить его внутрь корпуса и убрать защитные поля, отделяющие плутоний от ирренция, а потом — несколько лучевых вспышек, и реакция снова начнётся. «Так же, как на Кагете, на Фебе и в „Гекате“,» — Гедимин задумчиво улыбнулся, глядя на светящуюся сборку в руке. «Так же, как в Ураниум-Сити. Хоть что-то не меняется…»
Он отодвинул свободной рукой сегмент корпуса, боком, держа в вытянутом кулаке хвостовики, втиснулся внутрь. Мозг временами отказывал, — не всегда сармат понимал, что и как он делает; но руки помнили всё. Через несколько секунд Гедимин вылез наружу и вернул сдвижной сегмент на место. Излучатель можно было направить автоматически, но он протянул руку и осторожно подвёл его к стержням. Видимо, это отразилось на мониторах в отсеке управления, — в ту же секунду в наушниках послышался голос Кенена:
— Эй, Джед! Что с пуском? Нажимать?
— Tza, — кивнул Гедимин, замыкая последний контур биозащиты и отходя к переборке. Установка зажглась зелёным светом, — у сарматов не было ипрона, чтобы надёжно блокировать излучение, а система защитных полей под омикрон-квантами шла зелёной рябью. Гедимин погасил тусклые светодиоды и остался в отсеке, освещённом только зеленоватым сиянием реактора. Он смотрел на установку и улыбался.
— Растёт, — сказал Кенен. — Сказать, сколько сей… Эй! Оно ещё растёт! Скачками!
— Температура? — отрывисто спросил Гедимин. В реакторе было сорок два грамма ирренция, размазанного тончайшим слоем и разделённого на микроскопические порции слоями плутония, — цепная реакция была невозможна в принципе, даже если бы это был чистый кагетский металл, он не смог бы взорваться. Но вот плутоний… Перегрев был всегда возможен — несмотря на продув гелием, несмотря на охлаждение газа в специальной установке, для которой Кенен раздобыл баллон жидкого азота…
— Остывает! — крикнул Кенен. — Вот-вот… Ага, ещё упала на два градуса. Ты его не заморозишь?
— На выработку это не повлияет, — отозвался Гедимин. Довольная ухмылка не сходила с его лица. «А ведь это я изобрёл,» — думал он, глядя на сияющий реактор. «Когда ещё был атомщиком. Хорошее было время.»
Реакторный отсек от щита управления отделяло ровно десять метров — считанные шаги для сармата, но на проход он потратил все десять минут. Защитные поля выстроились на протяжении всего пути — по три экрана на каждый метр, и Гедимин, осторожно проходя сквозь них и восстанавливая их за спиной, потерял кучу времени. «Надо искать ипрон,» — он с досадой вспомнил трофейный корабль и толпу экзоскелетчиков на каждой палубе. «С космодрома не вынесешь. Хоть скафандр разбирай…»
— Вот! — громко сказал Кенен. — Всё, остановилось… а, нет. Растёт, но по чуть-чуть.
— Это синтез, — отозвался Гедимин, выходя в отсек управления. — Теперь так и будет расти.
Помещение, выделенное под мониторы, было довольно тесным — три метра в поперечнике, и сармат входил в него боком, чтобы не врезаться в пульт или кресло оператора. За пультом, подозрительно щурясь на мониторы, сидел Кенен, а за его плечом неподвижно стоял Иджес. Увидев Гедимина, он слегка улыбнулся, но сармат видел, какие широкие у него зрачки, и как едва заметно дрожат края век.
— Зачем пришёл? — спросил Гедимин, недовольно щурясь. — Тебе плохо. Кенен, ты его притащил?
Маккензи неопределённо пожал плечами.
— А кому тут сидеть? Я часто не смогу. Фланн занят плутонием, Айзека трогать нельзя, ты — лучший ремонтник, у Зета цех. Остаётся он. Или рассказывать кому-то ещё и думать, проболтается или нет. Об этом не должна знать вся база, понимаешь? Мы и так ходим по тонкому волоску…
Гедимин тяжело вздохнул.
— Не проболтайся первым. Я ещё помню тот корабль…
Кенен вздрогнул и неприязненно покосился на него.
— Хватит уже, Джед. Я вас не сдавал. И потом, тогда всё сложилось неплохо, верно? Знакомство с Фюльбером, должность инженера, научный центр…
Гедимин поморщился.
— Смотри за мониторами. Я пойду сменю Фланна.
Кенен жестом подозвал Иджеса.
— Иди, Джед. Ис, запоминай, что надо делать. Мне пора собираться — к семи надо быть в центре.
Гедимин мигнул, покосился на часы, — по условному времени, принятому в Кларке, было только полшестого, ещё полчаса до официальной побудки. Сарматы встали рано, чтобы собрать и запустить реактор, — с пуском и так сильно затянули.
— Меня пусть не трогают, — сказал Гедимин. — Даже если весь космодром сломается.
Кенен рассеянно кивнул.
— Само собой, Джед. Сегодня выходной, забыл? Сиди на корабле, занимайся своими делами. Вернусь — привезу особые пайки…
— Выходной? — Гедимин посмотрел на него удивлённо. Иджес, до того молчавший, громко хмыкнул.
— Опять ты улетел на Энцелад?
— День атомщика, Джед, — пояснил Кенен, щёлкнув по смарту на запястье — в данном случае прибор заменял ему календарь. — Двадцать восьмое. Официальный выходной на нашей базе. Совет разрешил. Нами тут очень довольны, Джед. Космодром, вояки, электростанция… Даже шериф обещал поздравить. Так что иди — отдыхай и развлекайся. Только наружу не выходи, слышишь?
…Плутониевый реактор не требовал особого внимания — синтез шёл своим чередом, температуру пока удерживала система охлаждения, до выгрузки оставалось почти два месяца. Гедимин, положив раскрытый ежедневник на край пульта, вспоминал состав топливной смеси. Туда, как он твёрдо помнил, входил ипрон, и сармат думал, чем его заменить, — разбирать скафандр ему очень не хотелось, а где можно незаметно украсть металл, не существующий в природе, он не представлял.
Кто-то ввалился в отсек, на ходу открывая дверь и неловко врезаясь плечом в переборку, и Гедимин, вздрогнув, обернулся. На пороге стоял ухмыляющийся Кенен и махал крепко сжатой в руке бутылкой рыжеватой жидкости.
— Джед, давай фляжку, — скомандовал он, усаживаясь на пол рядом с пультом и щёлкая пальцем по бутыли. — Давай-давай! Это спирт с красителями, тут нет ничего человеческого!
Гедимин нехотя протянул ему флягу. Воды в ней было мало — после запуска реактора сармат выпил много, и жидкость не успела сконденсироваться. Кенен щедро плеснул, едва не пролив спирт на палубу. Гедимин понюхал — раствор был довольно крепким, но, как Маккензи и сказал, без посторонних примесей.
— Я вот думаю — пора вернуть наши традиции, — сказал Кенен, отхлёбывая из горла. — Гнать жжёнку из Би-плазмы, делать глинтвейн «Маккензи». Шериф обещал не лезть, пока мы не торгуем. А торговать мы не будем. Кому это надо, в конце концов? Обыкновенный этиловый спирт…
Гедимин хмыкнул.
— Шериф? С чего он сегодня такой добрый?
Кенен ответил не сразу — он, отставив в сторону бутылку, рылся по карманам в поисках чего-то мелкого.
— Специально попросил отложить, — бормотал он. — Для тебя, Джед. Ты не знаешь, что сделал для меня… для нас всех! Вот, возьми. Ты любишь, я знаю.
Гедимин посмотрел на его трясущуюся ладонь и растерянно мигнул — Кенен держал, стараясь не рассыпать, полдесятка тюбиков горчицы. Сармат вспомнил вкус синтетической пряности и сглотнул набежавшую слюну. Ему вспомнились кексы Конара, попытки охранников их надкусить… и кривая ухмылка Юпанки в окошке электрической камеры.
— Не надо было это приносить, — угрюмо сказал он, отбирая у Кенена тюбики. Сначала ему захотелось бросить их в утилизатор, но потом он вспомнил, как сарматы охотно разбирали особые пайки. «Отдам кому-нибудь,» — решил он. «Или всё же съесть?»
Он посмотрел на тюбики, попытался удержать воспоминания о Конаре, — поверх них тут же всплыла их последняя встреча, ядерный загар на худых руках и лихорадочно горящий взгляд. «Оставь в покое Конара,» — угрюмо подумал он. «Ничего уже не будет — ни той переписки, ни тех кексов.»
— Знаешь, кого я видел? — спросил Кенен, подняв голову и заглянув Гедимину в глаза. — Ведь не догадаешься!
Гедимин молча покачал головой. Кенен вёл себя странно — возможно, под влиянием спирта, но тогда речь шла об очень большой дозе.
— Тикийя Нъя… нъями… ямиси… Ah— hasesh! — Кенен хлопнул ладонью по палубе. — Господин Тикийя, полномочный представитель Мианы на этом проклятом куске камня. Он был на совете сегодня. Мне велено передать тебе его извинения — мианийцы неправильно поняли твои намерения там, на космодроме, и были с тобой неоправданно грубы. Хех! Тикийя очень сожалеет. Шерифу пришлось краснеть и бледнеть за твою отсидку. Вот, вот ещё…
Он сунул Гедимину в ладонь десятикойновую карточку. Сармат мигнул.
— Ты говорил с мианийцем? — недоверчиво переспросил он.