й возвышенности и Казани — к северу по верховьям Северной Двины, захватывая Онегу и Ладогу и через Псков к Бресту. В этом пространстве есть свои «острова», где генотип практически идентичен типичному русскому — большое пространство южнее Онеги и Ладоги до Смоленска, небольшие зоны, вытянутые к северу от Курска и Воронежа, островок юго-восточнее Саратова.
Наиболее информативную картину дает геногеографическая карта отклонения от русского генотипа по маркеру комплекса лейкоцитных антигенов (HLA). Считается, что варианты этого комплекса контрастно дифференцируют различные этнические группы. Центром русского пространства можно считать треугольник Москва-Вологда-Нижний Новгород, а также зону с центром в Волгограде, соединенную восточнее Воронежа пуповиной с вышеуказанной зоной и протянутую через Новокузнецк до Уральска и несколько севернее. Снова мы видим, что из широкой полосы от беломоро-балтийской зоны до Каспия вырвано пространство Приволжской возвышенности, южная граница проходит к западу от Воронежа, повторяя несколько севернее границу Украины, захватывая почти всю Белоруссию и восток Латвии и Эстонии. Ярко нерусскими проявляются знакомые нам зоны в районе Ровно-Житомир, на севере — район р. Мезень, и самый север Скандинавии.
Увы, карты пространственных распределений русского генотипа и отклонений от него, серьезно подорваны методологическим просчетом. Авторы соответствующих исследований приняли за базовый генотип некий усредненный генотип для населения, проживающего на территории между 28 и 56 градусами восточной долготы и 50 и 60 градусами северной широты. Сюда попали искажающие картину типы прибалтов вепсов, коми, марийцев, удмуртов, мордвы, чувашей, татар, башкир и казахов. Зато исключены большие группы остальной территории России — Севера, Украины, Сибири, Дальнего Востока. Средняя величина, таким образом, заметно искажена. Остается надеяться, что не настолько, чтобы перекрыть фактор численного превосходства русских в указанном пространстве. Представляется очевидным, что следствием такого вольного отношения к методике исследований является сужение Русского мира — в том числе за счет смещения среднего типа в сторону «угро-финских» характеристик и потери по этой причине Украины и части Белоруссии. Подобное построение карты отличий от средне-белорусского показателя также несостоятельно за счет включения в средний показатель западных типов, уже заметно отличных от русских.
Историческая интерпретация всего массива геногеографического материала, предпринимаемая исследователями, по большей части совершенно не обоснованна. Подтвердить изгибы геногеографического рельефа историческими данными — затея почти безнадежная. Лишь самые яркие тенденции, видные на картах, можно считать обусловленными масштабными миграциями. Но в то же самое время они же могут быть интерпретированы и как следствие климатогеографических различий, которые более очевидны, чем исторический материал о миграциях многовековой давности. Связывать геногеографический рельеф с различными археологическими культурами — совершенно пустое дело, в чем признаются и авторы этой затеи, считая свой «перевод геногеографических карт на язык археологии» фрагментарным и не претендующим на точность. Крайняя сомнительность этих сопоставлений невольно продемонстрирован авторами, пытающимися приписать «проходному двору» причерноморских степей устойчивую геногеографию, якобы увязанную с древними культурами, исчезнувшими давным-давно и вместе с их носителями.
К сожалению, мы можем дать лишь некоторые наметки на антропологическую интерпретацию геногеографических данных. Сопоставить эти карты с картами антропологических типов практически не представляется возможным в силу грубейших методологических ошибок — как при составлении первых, так и при составлении вторых. Наши выводы могут носить только приблизительно-качественный характер без каких-либо численных корреляций между антропологическими и генетическими данными. Приходится считать, что генетические карты вскрывают некоторые недоступные антропологам местные особенности, которые не выявил слишком грубый масштаб антропологических исследований.
Главной расологической проблемой, решаемой с помощью генетических исследований, является установление тенденций расхождения-сближения между различными этническими и расовыми группами. Если антропологические данные позволяют нам выделить у разных народов группы смутной идентичности (то есть, принимающих тот же этноним, но имеющие иной антропологический портрет) и предположить внутриэтнический конфликт в связи с расовыми различиями, то генетика может дать нам параметры, скрытые от антропологии, и позволяющие выдвинуть гипотезы по поводу проблем и перспектив комплиментарности между идентичными или близкими в антропологическом плане группами.
Фундаментальный вывод, следующий из геногеографии, свидетельствует, что классификация по признакам европеоидности-монголоидности, принятая антропологами для русского и славянского населения, является совершенно негодной. «Тени» монголоидности — скорее штамп научного языка, чем реальность. Русский генотип, как видно из его пространственного распределения, вполне допускает то, что называют «налетом монголоидности», но на самом деле является лишь внутрирусской расовой вариацией.
Второй фундаментальный вывод состоит в том, что зона западной и северной Украины, юга Белоруссии и примыкающая к ним территория южнее Воронежа — генетически проблемна. При том что эта зона представлена единым антропологическим типом и признаки в ней понтийской расы, более проявленные южнее, еще малозаметны, она отделена как от собственно русского пространства, так и от европейского антропологического континента. К сожалению, загадочный район Ровно-Житомир остался практически не изученным антропологами. Внимательное отношение к нему, между тем, диктуется особенностями, которые этот район демонстрирует во всех представлениях геногеографического материала (то есть, по разным вариантам выборки групп генов — по трем первым главным компонентам или по генетическим «расстояниям» от некоей средней нормы).
Третий вывод (в котором мы, наконец, совпадаем с авторами исследования «Восточные славяне») состоит в явном указании на неевропейское происхождение генотипов не только Поволжья, Приуралья и Казахстана, но и Кавказа и Малой Азии, и, что самое любопытное, Прибалтики, Карелии и т. н. Фенно-Скандии. При этом речь идет не о признаках монголоидности, а обо всем комплексе генетических признаков — интегральном генетическом различии.
Общность генетики Русского мира неплохо прослеживается в координатах главных компонент, когда в них выстраиваются «этнические облака» — группы точек, каждая из которых отражает средний показатель замера в отдельной популяции.
Об общности или родственности генофонда говорит тот факт, что в пространстве первой-второй, второй-третьей и первой-третьей главных компонент, рассчитанных из анализа генетического разнообразия народов Восточной Европы, изменчивость популяций эстонцев и мордвы полностью поглощается изменчивостью великороссов. Причем обе популяции оказываются чрезвычайно близки, несмотря на свое географическое и историческое разобщение.
Изменчивость генофонда Восточной Европы в пространстве главных компонент (треугольниками обозначены центры тяжести «этнических облаков»).
[Лимборская С.А. и др. Этногеномика и геногеография народов Восточной Европы. — М.: Наука, 2002.]
В целом великорусское «этническое облако» в пространстве главных компонент охватывает не только другие русские популяции (белорусов и украинцев), но и финно-угров, что говорит о единстве материнской «породы». Следует говорить не о финно-угорском субстрате в русском генофонде, а о дочернем характере финно-угров по отношению к русскому генофонду.
В пространстве главных компонент восточно-европейские популяции с несколько иным составом проанализированных этносов проявляется достаточно своеобразная закономерность. Если аварцы и мордва фактически представлены линейными закономерностями (то есть, для них может быть выделен единственный комплекс плавно меняющихся признаков), то белорусы явно представлены двумя подобными ветвями — одной, совпадающей с русской ветвью, и другой, ортогональной первой, — вне русского «генетического облака». Причем линейная ветвь мордвы выглядит продолжением белорусской ветви (плавным изменением той же тенденции трансформации генетических признаков). Мари образуют компактное облако с низкой изменчивостью. Башкиры сочетают одну доминирующую и одну второстепенную ветви, смешанные меж собой. Наконец, русское «генетическое облако» выглядит составленным из множества больших и малых линейных ветвей.
Изменчивость генофонда Восточной Европы в пространстве главных компонент (стрелками обозначены центры тяжести «этнических облаков»).
[Лимборская С.А. и др. Этногеномика и геногеография народов Восточной Европы. — М.: Наука, 2002.]
В предыдущих главах уже приводилось значение частот маркеров мтДНК для расовой диагностики.
Пять главных компонент, рассчитанных для полиморфных маркеров мтДНК, охватывают 49 % совокупной изменчивости их частот. Первая главная компонента охватывает 18 % изменчивости, вторая — 11 %, третья — 7 %, четвертая — 7 %, пятая — 6 %. Визуально очевидна (и подтверждается корреляционным анализом) высокая степень сходства первых и вторых главных компонент мтДНК и аллельных генов. Также имеется достаточно ясное сходство между рельефом изменчивости пятой главной компоненты мтДНК и рельефом третьей главной компоненты изменчивости аллельных генов.
На рисунках мы ограничиваемся лишь двумя главными компонентами. Учитывая, что данные геногеографии по Зауралью серьезно искажены исключением русских, мы можем видеть обширные «низкочастотные территории вокруг Черного и Каспийского моря на первой главной компоненте, шлейф от Кавказа на второй главной компоненте и алтайско-южноуральский регион на третьей главной компоненте. Возможно, каждая из «ортогональных» групп изменчивости свидетельствует об уникальном векторе генетической эволюции: первая — о кавказоидной экспансии, третья — о южноуральско