– Не обманывайте себя, Алиса, – покачал головой Деннис, – если бы ваше с ним знакомство ограничилось двумя неделями в студенческом лагере, вы еще могли бы тешиться иллюзией, будто ему все равно и он не станет искать встречи со своим сыном. Но вы слишком хорошо его знаете. Вы ведь сами сказали – его сын, его кровь, его собственность. Фотографии. Встреча на пляже. Разве этого не достаточно, чтобы понять: он не оставит вас в покое?
– А если я сообщу в полицию? – быстро спросила Алиса.
– Вас не выпустят из страны. Вами будет заниматься МОССАД. Не уверен, что они обеспечат безопасность вам и Максиму. Более того, я не исключаю, что они попытаются использовать эту информацию в своих целях, далеких от целей вашей безопасности… Простите, я неловко выразился, в общем, мне кажется, полиция вам не поможет. Да и слишком уж много придется объяснять. В их глазах вы будете…
– Да, я знаю, как буду выглядеть в их глазах. Бывшая любовница международного террориста. Но главное даже не в этом. Я не могу допустить, чтобы Максим узнал правду. Не могу. Он слишком маленький, для него это станет страшным потрясением. И, честно говоря, я не знаю, чего больше боюсь – Карла или этой правды…
– Но все-таки что-то вы чувствовали к нему, – медленно произнес Деннис, это не была случайная интрижка. Вы встречались на протяжении четырех лет. Неужели в нем, тогдашнем, не было ничего пугающего или хотя бы странного для вас?
– Было. Конечно, было. Но я привыкла не придавать особенного значения словам, болтовне. Я сама человек не слишком разговорчивый и чужие слова часто пропускаю мимо ушей. Папа с детства внушил мне, что судить о человеке можно только по его поступкам, но никак не по словам. Многие болтают сегодня одно, завтра другое. Карл болтал глупости, он издевался над всем миром и тут же смеялся над собой. Он умел смеяться над собой. Это мне нравилось.
– Наверное, не только это?
– Конечно, не только. Если бы я знала, если бы могла объяснить… голос, усмешка, разрез глаз, походка, запах. Меня страшно тянуло к нему, вопреки здравому смыслу, вопреки его злой болтовне и всяким моим подозрениям.
– Вы подозревали, что он не просто болтун, а серьезный преступник?
– Нет.
– Но вы сказали «подозрения»….
– Оговорилась.
– Я читал где-то, что в советской России контакты с иностранцами фиксировались КГБ. Вас не беспокоила эта организация?
– Нет. Граждане социалистических стран были не совсем иностранцами, а студенты и аспиранты, которые учились в Москве, – тем более.
– А сейчас вы что-нибудь чувствуете к нему?
– Я уже сказала, – Алиса поморщилась, – он перестал существовать для меня одиннадцать лет назад. Сейчас есть только страх и отвращение. Я не хочу, чтобы мой сын когда-нибудь узнал, что его отец убийца… Ладно, Деннис. Я очень устала. Уже светает. Спасибо вам, и спокойной ночи, – она соскользнула с кресла.
Он шагнул к ней, быстро, молча обнял, прижал к себе так сильно, что несколько секунд она не могла шелохнуться. Она чувствовала его живое тепло, чужое, ненадежное, обманчивое, но все-таки живое. Он отвел губами прядь с ее щеки, и ей захотелось плакать от собственной слабости, от одиночества, оттого, что сейчас непременно произойдет, а потом она себе не простит. Нет ведь опять никакой любви, вообще ничего нет. Только страх и слабость, и желание спрятаться, вжаться лицом в чужое плечо, дать себе короткую передышку.
– Мама! Мамочка! Ты где?
Максимкин сонный голос звучал в тишине сквозь тонкую стенку так отчетливо, словно ребенок находился здесь, в комнате. Алиса резко отстранилась, Деннис быстро поцеловал ее в губы, растерянно уронил руки, шагнул вслед за ней в коридор.
– Спокойной ночи. – Она тихонько прикрыла дверь своего номера.
Деннис ушел к себе и слышал сквозь тонкую стенку, как она что-то ласковое, нежное говорит сыну по-русски, напевает колыбельную песенку, и ребенок сонно, недовольно бормочет в ответ. Деннису стало жаль, что он не понимает ни слова.
Чем больше Авангард Цитрус думал, тем мучительней хотелось ему начать действовать. Голова его была устроена таким образом, что больше двух, ну максимум трех абстрактно-логических ходов сряду в ней не помещалось. Он был человеком действия, чувствовал себя комфортно и уверенно только в стихии бурных событий, когда становился центром внимания, и все вокруг кипело, и всем, буквально всем было до него дело.
Сидеть на тихой кухне, бороться с искушением выпить еще рюмку, курить до тошноты, варить себе кофе, расхаживать из угла в угол и размышлять о том, что же с ним произошло и как теперь поступить, – это было невыносимо. А тут, как назло, предательски молчал телефон. Товарищи по партии отдыхали после бурных юбилейных торжеств.
Цитрусу было тревожно и неуютно. Ему надо было срочно привести в порядок самого себя, справиться с горькой путаницей, которая царила в голове. Интуиция подсказывала ему, что прошлым утром в его квартире с ним произошло нечто неприятное, нечто опасное и двусмысленное. Но он гнал прочь это разрушительное чувство.
Картина странного происшествия с мнимой корреспонденткой, Карлом. Майнхоффом и конфетной фольгой постепенно прояснялась, наполнялась четкими радостными красками.
Шутник Карл решил разыграть его, подурачиться, оттянуться после сложной, опасной операции. Он приехал в Москву, познакомился с девушкой, попросил позвонить Цитрусу, представиться корреспонденткой хорошего мужского журнала и узнать адрес Га-рика. Потом они втроем надрались до беспамятства. А девушка случайно оказалась удивительно похожа на Ирину. Вполне нормально, что после такого веселья никто ничего не помнит.
Кто-нибудь другой на месте Цитруса обязательно подумал бы, с чего это вдруг Карлу Майнхоффу так приспичило развлечься именно в такой компании? Конечно, с Цитрусом они знакомы очень давно, но оба уже не молодые люди, и сейчас отношения их носят чисто деловой характер. Что, Карлу Майнхоффу в огромной Москве некуда больше пойти с красивой молодой блондинкой, кроме как в гости к Авангарду Цитрусу?
Озадачивали и другие мелочи, например, куда девалась посуда после бурной пьянки? Красивая блондинка оказалась такой доброй и сострадательной, что вычистила дом одинокого писателя после утренней гульбы, чтобы он не расстраивался, проснувшись в грязи? Но почему, перемыв посуду, она не догадалась вытряхнуть окурки из пепельницы? И почему пьянка эта происходила утром, а не вечером? И куда потом подевались дорогие гости? Тихонько ушли, закрыв за собой дверь? Стало быть, они напились не так сильно, как он, и были в состоянии соображать? Тогда почему бросили его в тяжелом беспамятстве?
Но Цитрус не стал задавать себе этих глупых вопросов. Занудная вязкая логика противоречивых мелочей злила, раздражала. Когда он вертелся перед зеркалами в спальне наедине с самим собой, он рефлекторно выбирал наиболее выигрышные позы и ракурсы. Любую ситуацию он старался повернуть таким боком, чтобы выглядеть в ней как можно привлекательней, чтобы казаться самому себе и окружающим человеком значительным, ярким, единственным и незаменимым. В желании Карла Майнхоффа нагрянуть к нему домой с красивой блондинкой он не усматривал ничего странного.
Беспокоило другое. Почему соврал Азамат, будто Карла еще нет в Москве?
Сначала Цитрус рассудил так: Азамат его кинул. И с этим надо что-то делать. Нельзя позволить, чтобы об тебя вытирали ноги. Но, подумав еще немного, рас-" судил иначе: хитрый кавказец ведет какую-то свою игру. Возможно, он скрывает факт появления Карла в Москве не только от Цитруса, но и от самого Подосинского.
Зачем? Ну, это и ежу понятно. Карл похитил профессора, который занимается разработками сверхмощного биологического оружия. Азамат решил заполучить этого профессора вместе с секретом смертоносных бактерий и не отдавать Подосинскому такое ценное приобретение. Все просто и логично, как в крепком американском боевике.
Теперь надо очень быстро и осторожно воспользоваться ситуацией, в обход Азамата выйти, на Подосинского, сообщить ему о предательстве кавказца, выступить в его глазах ценным и честным союзником.
Именно ради Геннадия Ильича Цитрус полгода назад свел довольно близкое знакомство с противным кавказцем Азаматом. Он все ждал, что в один прекрасный день ему представится счастливая возможность познакомиться с Геннадием Ильичом, заинтересовать его своей яркой творческой индивидуальностью, и тогда всесильный меценат вложит настоящие деньги в рекламу его книг, пойдут миллионные тиражи, потом начнут снимать фильмы по его романам, потом… О, потом будет еще много всего приятного и интересного.
Не было рядом с ним никого, кто мог бы шепнуть на ухо: Гарик, ты уже большой мальчик. Так не бывает в жизни, чтобы явился добрый сильный дядя и купил для тебя настоящую, прочную, надежную славу, любовь многомиллионной прихотливой публики.
Сейчас, сидя в своей маленькой прокуренной кухне, он пришел к простой и радостной мысли, что настал наконец момент, когда можно выйти на Подосинского.
Конечно, были среди многочисленных приятелей Цитруса люди, лично знакомые с Геннадием Ильичом. Но шуточное ли дело – позвонить и попросить: слушай, брат, сведи-ка меня с господином Подосинским, желательно прямо сегодня.
Лихорадочно листая свою записную книжку, перебирая в голове имена. Цитрус остановил свой выбор на журналисте Петре Малькове.
Мальков был фигурой тихой, незаметной. Он сторонился скандалов, никогда не стремился к популярности. Слово «журналист» было золотыми буквами написано на его визитке, но журналистикой Петр Мальков никогда в жизни не занимался.
Он делал деньги на том, что помогал различным коммерческим структурам вклиниться в информационное пространство, посредничал в создании косвенной рекламы, владел в совершенстве искусством знакомить бизнесменов с нужными чиновниками, сводить, разводить, нейтрализовать, натравливать, мирить, ссорить. Но сам не ссорился никогда ни с кем. Он умудрялся сохранять теплые приятельские отношения даже с теми, кто серьезно пострадал в результате его бурной посреднической деятельности.