2.6.1. Роль скандинавов, норманнская проблема
Уже третье столетие в вопросе о возникновении Древнерусского государства сталкиваются два направления — норманизм и антинорманизм. Норманизмом принято называть то направление в историографии, в основу которого положена гипотеза о скандинавском происхождении российской государственности[744]. Борьба норманизма с антинорманизмом изначально не была исключительно научным спором, а носила политический характер. Норманская теория часто служила цели показать неполноценность русского народа, да и славян вообще, его неспособность самостоятельно создать государство и развитые правовые институты. Споры о степени скандинавского влияния продолжаются до сих пор, нельзя сказать, что они перешли исключительно на научный уровень. Всегда серьезно уступающие в плане доказательности антинорманисты приводят для утверждения своих позиций вненаучные аргументы, обвиняя в норманизме, а значит непатриотизме, даже сторонников мнения о скандинавском происхождении древнерусской княжеской династии и этнонима «русь». Но разделение этого мнения не ведет автоматически к признанию насаждения государственности скандинавами, как считают даже современные антинорманисты[745].
Временем возникновения норманской теории является XVIII в., хотя «первым норманистом» можно назвать составителя Повести временных лет Нестора: именно его труд даёт наиболее веские аргументы в пользу значительной роли скандинавов в сложении восточнославянского государства. Научные основы норманизма заложил член Петербургской Академии наук Готлиб Байер, в свое время приглашенный в Россию Петром I. В ряде своих работ немецкий ученый, обобщивший данные основного круга письменных источников (но русским языком он не владел), доказывал, что принятая славянами династия была германской и создателями государства выступили не славяне, а чужеземные правители[746]. В середине XVIII в. идеи Байера развил Герард-Фридрих Миллер. В 1749 г. Миллер выступил с речью на торжественном заседании Академии наук. Материалы выступления были заранее прорецензированы с целью поиска в них чего-либо антирусского. Иноземное происхождение правителей Древней Руси рядом патриотически настроенных русских ученых (М. В. Ломоносов, С. П. Крашенинников, В. К. Тредиаковский, Н. И. Попов и др.) было воспринято, как стремлении унизить Россию. Ничего общего с наукой дальнейший спор норманистов и антинорманистов, идейным родоначальником которых считается. М. В. Ломоносов, не имел. Позиция Миллера была более объективной и более научной, чем построения Ломоносова. Так, «химии адъюнкт Ломоносов» считал, что славянские племена роксоланов и готов перешли с берегов Черного моря на Балтийское побережье и получили там название варяги и именно от этих славян-варягов происходят древнерусские князья[747]. Главным недостатком содержания труда Миллера «О происхождении народа и имени российского», прочитанного на заседании Академии наук, было признано то, что автор «ни одного случая не показал к славе российского народа, а только упоминал о том, что к его бесчестию служить может»[748]. В итоге Миллер был лишен звания академика и его уже напечатанный труд уничтожен. Но очень скоро общая политическая конъюнктура способствовала полному восстановлению позиций норманизма (а вместе с тем и Миллера). Идея о происхождение правителей России от скандиновов-варягов еще ранее была использована с целью официального возвышения московских царей в глазах европейских монархов. Норманская теория оказывалась более «престижной» для российских властей. Но причина доминирования именно «норманизма» в науке XIX в. заключалась в том числе и в более серьезной его аргументации, основанной на анализе источников.
В начале XIX в. опубликовал свой капитальный труд под названием «Нестор» немецкий историк и филолог Август Шлецер. Труд этот, посвященный анализу летописного свода 10-х гг. XII в., оказал большое значение на развитие отечественного источниковедения. Шлецер однозначно высказался в пользу скандинавского происхождения варягов. Варяги, по мнению ученого, захватили славянские земли, что было несложно, поскольку местные племена были малочисленными и полудикими. Именно Шлецеру принадлежит наиболее завершенная формулировка ключевого постулата норманской теории: «Скандинавы, или норманны в пространном смысле основали русскую державу»[749].
«Скандинавскую природу» варягов признавали в дальнейшем виднейшие представители российской исторической науки: Η. М. Карамзин, А. А. Куник, Μ. П. Погодин, С. М. Соловьев, А. А. Шахматов, М. К. Любавский, В. О. Ключевский и др.[750] Но но отношению к степени влияния скандинавов на развитие восточнославянской государственности они занимали различные позиции. Так, весьма близки современному видению проблемы были взгляды С. М. Соловьева. Ученый полностью принял тезис о норманском происхождении княжеской династии и отводил норманнам решающую роль в образовании социальной структуры, но они быстро слились с туземцами, тем более, что «в своем народном быте не находили препятствий к этому слиянию». Варяги не были выше славян в социальном отношении и поэтому, по мнению ученого, способствовали только активизации развития Древней Руси, но не могли господствовать в «духовном, нравственном смысле»[751]. С. М. Соловьевым в итоге был сделан важный вывод: «вопрос о национальности варягов-руси теряет свою важность в нашей истории»[752]. Еще более категорично это мнение выразил В.О. Ключевский, называвший норманскую проблему патологией общественного сознания. Исследователь призывал историка, занимающегося проблемой возникновения русского государства помнить, что «национальности и государственные порядки завязываются не от этнографического состава крови того или иного князя и не от того, на балтийском или азовском поморье зазвучало впервые известное племенное название…»[753]. Но до сих пор понимание закономерности процесса государствообразования и второстепенности его этнического содержания не стало общепризнанным.
Решительная борьба с «норманизмом», под которым понималось не только признание решающей роли норманнов в складывании Древнерусского государства, но и мнение о скандинавской этнической принадлежности первых русских князей и поиск северноевропейских корней названия «русь», развернулась в советской исторической науке. Программным при этом являлся тезис, выдвинутый в свое время Энгельсом: «Государство ни в коем случае не может быть навязано извне»[754]. В чистом виде приверженцев идеи внешнего происхождения государства или теории завоевания в XX в. найти было трудно. Но ярлык норманизма, который считался «антирусской, а позднее антисоветской политической доктриной»[755], приклеивался любому намеку на некоторое влияние иноземцев, даже на иностранное происхождение названия страны и этноса. Однако игнорировать данные источников было невозможно. Официальную позицию по норманской проблеме сформулировал Б. Д. Греков: «Если быть очень осторожным и не доверять деталям, сообщаемым летописью, то все же можно сделать вывод о том, что варяжские викинги, допустим, были даже призваны на помощь одной из борющихся сторон в качестве вспомогательного отряда. Но ведь это совсем не говорит об образовании ими государства. Варяги, очутившиеся в мощной славянской среде, удивительно быстро ославянились, и русская общественно-политическая жизнь пошла своим чередом без признаков влияний извне»[756]. Но даже и эта чрезвычайно осторожная формулировка в следующем, уже посмертном издании труда метра советской исторической науки была изменена. В начале 50-х гг. XX в. в Советском Союзе в самом разгаре была борьба с «безродным космополитизмом и низкопоклонством перед Западом»[757], что прямо воздействовало на выводы советских историков. «Призвание варяжских викингов» Б. Д. Греков теперь называл «случайным явлением», а государство оказывалось образованным «без всякого участия варягов»[758]. Многие годы впоследствии официальный взгляд на проблему роли скандинавского элемента в создании Древнерусского государства выражал Б. А. Рыбаков. В его концепции становления восточнославянской государственности скандинавы только мешали внутреннему, самобытному процессу. «На протяжении всего IX в. и первой половины X в., — писал ученый, — шел один и тот же процесс формирования и укрепления государственного начала Руси. Ни набеги мадьяр или Внутренних болгар, ни наезды варягов или удары печенегов не могли ни остановить, ни существенным образом видоизменить ход этого процесса»[759]. Захват Олегом Киева Б. А. Рыбаков считал случайным эпизодом, древнерусские князья происходили от местной династии, да и этноним русь лишь из-за искажения составителей летописей XII в. оказался связанным со скандинавами[760]. Такая позиция ученого возникла не только благодаря его ультрапатриатическим или националистическим взглядам, стремлением всячески возвысить русский народ и его непосредственных предков[761], но и диктовалась политическими соображениями. Антинорманизм в науке был возведен в ранг официальной концепции. Яростным нападкам подвергались мнения, не совпадавшие с одобренными вненаучными структурами, особенно представителей западной, «буржуазной» исторической науки. Особенное неприятие встречали теории завоевания варягами территории восточных славян и происхождения термина «Русь» от финского «Ruotsi», распространенные на Западе[762].
Важно, что антинорманисткая критика советских ученых сделала невозможным отстаивание прежних идей норманизма. Было доказано, что скандинавы эпохи викингов стояли приблизительно на той же ступени общественного и культурного развития, что и восточные славяне[763], и в связи с этим не может идти речь о привнесении ими государственности. Тем не менее полное отрицание какого бы то ни было воздействия скандинавов приводило к однобокости исследований, их неполноте, а значит необъективности.
Археологические данные, существенно дополнившие исследования в XX в., позволили прийти к выводу, что удельный вес скандинавов был более значительным, чем представлялось или хотели представить ранее. Норманны оказались на севере Восточной Европы на столетие раньше славян[764] и очень тесно взаимодействовали с местным населением и с позднее появившимися переселенцами. Каким бы ни был характер славяно-скандинавских контактов сам факт их наличия нельзя отрицать. Игнорирование этих обстоятельств при рассмотрении вопроса о предпосылках государственного строительства восточных славян позволяет поставить вопрос об объективности того или иного исторического исследования. Но только перемены в обществе конца XX в. сделали возможным смягчение противостояния двух концепций. От полного отрицания каких-либо заимствований и влияний либо наоборот гипертрофированности внешнего воздействия официальная наука пришла к пониманию множественности взаимосвязей между славянами и скандинавами, а также финскими и балтскими племенами. В то же время скандинавский фактор мог лишь скорректировать — ускорить либо замедлить, но не радикально повлиять на развитие внутренних политических, экономических и социальных процессов в восточнославянском обществе. Решение норманской проблемы на современном этапе заключается в возможно более полной и детальной реконструкции полиэтничного по своему характеру процесса консолидации племенных коллективов Восточной Европы, завершившегося созданием к концу I тыс. н. э. мощного государства «восточнороманского» типа — Киевской Руси[765]. Утверждается, что варяги играли на Руси строго определенную, обусловленную и очень дифференцированную во времени роль. Со временем варяги все более и более приспосабливались к внутреннему ходу развития финно-балто-славянской государственной структуры, включаясь в ее становление и усиливая местные тенденции[766].
Но не следует преувеличивать роль варягов. В свое время польский славист Г. Ловмяньский доказал незначительность скандинавской колонизации Восточной Европы: на около 380 названий местности (включая гидронимы), связанных происхождением со скандинавскими языками, приходилось около 60 тыс. населенных пунктов местного населения (в целом по подсчетам ученого около 1000 г. в Древней Руси насчитывалось 4,5 млн. жителей)[767]. И если признать, что все селения, название которых этимологически связано с северноевропейскими языками, были заселены исключительно скандинавами, то их численность составила бы лишь около 2 тыс. чел.[768] Показательно также то, что скандинавские названия получили мелкие населенные пункту, а не крупные и тем более главные центры[769]. Тем не менее, несмотря на незначительность «норманнского присутствия», определенную роль в трансформации социальной структуры догосударственного восточнославянского общества они сыграли. Современные исследователи находят опосредованное или прямое воздействие на социальное развитие славян в связи с торговой деятельностью варягов[770]. Обнаруживают также сходство в некоторых скандинавских и древнерусских институтах (например, полюдье-вейцла). Наиболее объективным представляется мнение, что варяги стали своеобразным катализатором уже начавшихся в восточнославянском обществе процессов. «Можно было бы обойтись и своей закваской, но с варяжскими дрожжами получилось быстрее и лучше»[771].
2.6.2. Этимология этнонима и хоронима «русь»
Вопрос о происхождении этнонима и хоронима «русь» даже для современного уровня развития исторической науки остается во многом нераскрытым. Прежде всего необходимо отметить, что решение этой проблемы не может быть напрямую связано с проблемой становления государственности восточных славян. Исследователи приводят множество примеров того, как покоренные народы распространяли на свою страну название доминирующего этноса-завоевателя (Франция, Британия, Англия, Болгария)[772]. Но с термином «русь» ситуация обстоит гораздо сложнее. Слабая освещенность раннего периода русской истории источниками позволяла историкам перетасовывать крохи информации в угоду той или иной политической конъюнктуры. Нет полной определенности и в современной науке, хотя и налицо определенные достижения — все большее признание получает мнение о скандинавском происхождении имени «русь».
Сторонники скандинавской этимологии отмечают эволюцию содержания термина «русь», отражающую важнейшие этносоциальные сдвиги в восточнославянском обществе. Истоки рассматриваемого термина находят в период, когда славяне еще не освоили просторы севера Восточной Европы, и эта территория была населена западнофинскими племенами. Подтверждений тесных контактов скандинавских и прибалтийско-финских народов в «дославянское» время археологи находят все больше, несомненными были и лингвистические заимствования. Примером такого заимствования является финское слово «ruotsi», в языке эстов преобразившееся в «roots», у ливов — в «ruots», у води и карелов — в «rotsi». «Ruotsi» и его производные означают «Швеция» или «швед». Показательно, что по мере продвижения на восток значение этого слова меняется: в ряде саамских и карельских диалектах оно означает уже как шведов, так и русских. Видимо, местные племена называли одним термином пришлых иноземцев, собиравших с них дань. Таким образом, смешиваются социальное и этническое значения термина[773]: им называют вне зависимости от этнической принадлежности тех. кто собирает дань, т. е., главным образом, воинский контингент, дружину.
Предполагают, что финское «ruotsi» происходит от древнешведского «rôюеr» — «гребля, судоходство, плаванье», производным от этого словом (с основой на *roios-) могли называть себя скандинавы, проникавшие на территорию финских племен и именно с этим «профессиональным» самоназванием те познакомились[774]. Не зафиксировано, чтобы в Восточной Европе скандинавы выступали под своим самоназванием «викинги». Убедительное объяснение этому предложил шведский археолог Э. Нулей: на реках Восточной Европы невозможно было использовать «длинные» корабли, идущие в основном под парусом, кроме того здесь часто приходилось плыть против течения, используя весла[775]. Позднейшие источники позволяют увидеть в воинах первых древнерусских князей именно гребцов. Так, например, Олег потребовал от греков давать дань «на ключ» — уключину каждого боевого корабля[776]. Итак, в Восточной Европе викинги превратились в гребцов-«ruotsi». Законы лингвистики не противоречат преобразованию финского «ruotsi» в древнерусское «русь». Это подтверждают и реальные исторические примеры: так, при самоназвании финнов «suomi» на Руси называли прибалтийских финнов «сумь», сходно звучат этнонимы ямь, весь и т. д.[777] Таким образом не нужно считать поздней вставкой летописца прямые указания на скандинавское происхождение этнонима «русь»: «от варяг бо прозвашася русью, а первое беша словене»[778]. Кроме этого свидетельства, тот факт, что в древнерусском обществе (в отличие от многих историков новейшего времени) не сомневались в «варяжской природе» руси, подтверждает перевод «Хроники» продолжателя Георгия Амартола. На месте оригинального текста о руси Игоря, происходящей от рода франков, в переводе значится: «от рода варяжьска сущих»[779].
Спорным остается вопрос о появлении формы рассматриваемого термина через «о» (византийского «rоs» и «Rhos» Вертинских анналов). Предполагают, что эта форма могла быть заимствована прямо от скандинавов, как самоназвание дружины правителей, ставших во главе восточнославянских политических объединений («гребцы» название с основой на *rоюs-). Кроме того, имя «Рос» было хорошо известно византийской традиции в связи с неточным переводом с древнееврейского титула «наси-рош» — «верховный правитель» в одной из книг Библии. Получилось, что эсхатологическое пророчество касается нашествия Гога из земли Магог, архонта Роса Мосоха и Тобела[780]. Патриарх Фотий в связи с нападением на Константинополь в 860 г. варваров Восточной Европы выступил с двумя гомилиями (проповеди беседы), в которых называет их росами. Народ этот, как наказание Господне, «выполз с севера», «словно устремляясь на другой Иерусалим»[781]. На это сообщение безусловно повлияла библейская традиция. На библейских аллюзиях непосредственно основано высказывание Льва Диакона о войне со Святославом: «О том, что этот народ безрассуден, храбр, воинственен и могуч, что он совершает нападения на все соседние племена, утверждают многие; говорит об этом и божественный Иезекииль такими словами: "Вот я навожу на тебя Гога и Магога, князя Рос"»[782]. Со сходно звучащим именем упоминает некий мифический народ сирийский автор VI в. Псевдо-Захарий или Захарий Ритор. Согласно его данным, где-то далеко на востоке по соседству с амазонками обитал народ «ерос» — «мужчины с огромными конечностями, у которых нет оружия и которых не могут носить кони из-за их конечностей»[783]. Несомненно, в данном случае речь идет не о каком-то реальном народе[784]. Имена фантастических народов были естественным образом, по созвучию соединены с реальным историческим народом, тем более некоторые обстоятельства (место обитания, агрессия по отношению к цивилизованным грекам) позволяли их отождествлять.
Таким образом, появление формы «рос» объясняется существовавшей в Византии литературной традицией. Благодаря омонимичности знакомый грекам этникон был перенесен на новый этнос[785]. Из Византийской империи такая передача этнонима попала и в Вертинские анналы[786]. В западноевропейских источниках обнаруживается еще одна форма наименования некой восточноевропейской общности — «ruzzi». А. В. Назаренко считает, что оригиналом для заимствования этой формы послужил не скандинавоязычный прототип *rоюs-, а непосредственно древнерусская «русь». Это косвенно свидетельствует о том, что уже в первой половине IX в. носители этнонима «русь» пользовались восточнославянским самоназванием[787].
Термин, в славянской транслитерации звучавший как «русь», со временем приобретает этносоциальное значение в совершенно новой ситуации, сложившейся в Восточной Европе в связи с расселением славян и формированием первых потестарных образований. Русью стала зваться княжеская дружина, в которой первоначально преобладали скандинавы. Этот момент, видимо, был зафиксирован составителем Повести временных лет: так он сообщает о том, что Рюрик с братьями явился по приглашению словен и других, «пояша по собе всю русь»[788]. Как князь, так и его дружина представляли собой надплеменную, нейтральную силу, которая не была включена во внутренние противоречия восточнославянского общества. Таким же нейтральным было и самоназвание оказавшихся в Восточной Европе скандинавов, перенесенное на княжескую дружину. На территории на которую распространяется власть киевского князя складывается особая дружинная культура в которой сплавляются в единое целое элементы разноэтничного происхождения[789]. Полиэтничный характер дружины способствовал быстрому размыванию первоначальной этнической приуроченности названия «русь» к скандинавам. Уже в русско-византийских договорах начала X в. термин «русь» «русский» связывается со всей территорией, подвластной «великому князю русскому»[790]. В итоге политическое объединение привело к возникновению расширительного понятия «Русь», «Русская земля». Первоначальный функциональный термин получил этносоциальное значение, затем превратился в этноним и хороним, которые, в свою очередь, поменяли свою приуроченность.
Наряду с мнением о скандинавском происхождении слова «русь» существует предположение о «южнорусской» или «среднеднепровской» его этимологии. Некоторые историки и археологи считают тождественными этноним «русь» и гидроним Рось (древнерусское Ръсь; правый приток Днепра). К тому же ряду добавляют притоки Роси Роську и Россаву, топоним Поросье, город Родню и др. Этимология самого гидронима Рось считается невыясненной. Б. А. Рыбаков на основании данных Псевдо-Захария о неком народе «ерос» предложил гипотезу о развитии в бассейне реки Рось особой культуры, которую назвал «древностями русов»[791]. Эти русы VІ–VІІ вв., в славянской природе которых ученый не сомневался, и дали название восточнославянскому населению и территории Древнерусского государства. Но исследователями давно поставлена под сомнение связь «древностей русов» со славянами, а тем более мифическим народом сирийского автора. На самой реке Рось собственно славянские памятники появляются только в древнерусскую эпоху (XI–XII вв.)[792]. Кроме того корни «рус-» и «ръс-» этимологически независимы, население реки Рось никогда не называло себя росами, в древнерусских источниках сохранилось его наименование «поршане»[793].
Среди современных исследователей существуют и сторонники «кельтской» этимологии слова «русь». Термин «русь» производят от кельтского этнонима Rut(h)eni, известного античным источникам I в. н. э. Собственно кельтское племя рутены еще задолго до н. э. обосновалось на юге Франции, пришло же оно откуда-то с севера. А. Г. Кузьмин предполагает, что с ним можно связать часть населения Прибалтики, в частности жителей о. Рюген, которые назывались Руги, Рутены, Русци, Ройаны, Руйяны, Раны. Формы слова с основой на рус-, рут-, руд- в различных языках имели значение «красный». С внешним обликом населения Рюгена, одевавшегося в красные, пурпурные одежды, исследователь и связывает его самоназвание. Само племя о. Рюген А. Г. Кузьмин особенно выделяет: здесь светская власть была выше, чем жреческая; пурпурный цвет одежд символизировал могущество, власть. Представители этих «рутенов-русов» были приглашены славянофинской конфедерацией племен и дали название позднейшему Древнерусскому государству[794]. Очевидная гипотетичность этого предположения не нашла поддержки у исследователей. Еще более фантастичными выглядят построения западного историка О. Прицака. По его мнению носителями наименования с основой на рут-, рус- в середине I тыс. стали еврейские купцы рахданиты (ар-раза-нийа), которые вели трансевропейскую торговлю и, смешавшись с фризскими купцами и скандинавскими викингами образовали на Волге политическое объединение. Позднее волжское объединение славянизировалось и стало основой Древнерусского государства[795]. Совершенная оторванность этой гипотезы от источников не требует комментариев.
Существует также мнение о «готской» этимологии слова «русь». Рассматриваемый этноним и хороним производят от готского *hroюs, означающего «слава». Но заимствование этого слова для обозначения восточнославянского этноса маловероятно как с лингвистической, так и с исторической точки зрения[796]. Не находит поддержки также «исконно славянская» этимология корня «рус» от общеславянского слова со значением «русый», либо слова с основой на *ru-, означающего «плыть, течь». По мнению С. Роспонда от этих общеславянских терминов произошло название гидронима Русса и топонима Старая Русса, из которых и развился этноним «русь». При этом ученый ссылается на запись в Воскресенской летописи: «…Прозвашася… Русьрекы ради Руссы, иже впадоша во езеро Илмерь»[797]. Но исследователи указывают на определенное неславянское происхождение слова «русь» в силу фонетической невозможности сохранения исконно славянского 5 после ű[798]. Известный филолог О.Н. Трубачев выдвинул гипотезу об индоарийской этимологии слова «русь». Ученый считает, что рассматриваемый этноним является отражением еще дославянской и дотюркской традиции обозначения Северного Причерноморья «Белой, Светлой стороной», на др.-инд. с основой ruksa-, которая трансформировалась в *russ-[799]. И эта гипотеза в силу ее абсолютной умозрительности не может претендовать на всеобщее признание.
Итак, исследователями предложено несколько гипотез происхождения названия «русь», но ни одна из них не может быть признана абсолютно доказанной. Однако наиболее убедительной выглядит скандинавская этимология слова «русь».