Казнь Степана Разина. Английская гравюра. XVII в.
Это были последние слова, произнесенные атаманом. Они не подтверждаются документами, но тогдашние казни знают много подобных случаев. Ни смерть, ни самые жестокие муки не могли сломить физической и моральной стойкости большего числа обреченных на казнь – то были люди, много повидавшие в суровой жизни или охваченные могучим религиозным чувством. А что касается Фрола, то ему, кажется, была действительно отсрочена казнь. Он будто бы указал склад важных бумаг или тайный клад, и хотя розыски по его указаниям остались бесплодными, но (мы не знаем, правда, как и почему) казнь была ему заменена пожизненным заключением.
По преданию, готовый принять смерть, Стенька составил поэму, сохранившуюся в устах народных певцов, где герой просит похоронить его на распутье трех дорог, ведущих к трем очагам земли русской: к Москве, Астрахани и Киеву. Сказочный атаман мог, конечно, быть по-своему поэтом, раз он вдохновил столько других поэтов. Во всей местности, служившей театром его действий, воспоминание о нем живет до сих пор.
10. Легенда о Стеньке
Берега Волги усеяны урочищами, с которыми до сих пор связано имя атамана. Так, один холм назван «столом Стеньки», так как на нем он пировал со своими товарищами; другой носит название «шапки Разина», так как, по легенде, он там оставил свою шапку. Одну пещеру считают местом тюрьмы для плененных им вельмож. На север и на юг от Царицына, на высоком берегу реки, ряд других холмов представляют собой ту особенность, что они отделены оврагами от твердой земли: весною они бывают наполнены водою. Возможно, что, следуя традиции, атаман избрал некоторые из этих высот для своих лагерей, если верить местным жителям, там еще недавно можно было видеть следы укреплений и рвов, выдолбленных в скале, и железные ворота при входе. Там, по поверьям, скрыты огромные сокровища, но, заколдованные, они никому не даются.
Утес Стеньки Разина на Волге
Эпопея Стеньки оставила также глубокий след между Доном и Волгою – борозду, по которой он волоком перетаскивал челноки, чтобы перебраться от одной реки до другой. В своих скитаниях, как и в успешных набегах, герой совсем не боялся царя, так как он не оскорбил его ничем, и, удовлетворившись установлением пошлины с судов, спускавшихся или поднимавшихся по Волге, он избавил от нее лишь царские суда, после того как получил царскую жалобу на это. К несчастью, астраханские и московские купцы, хитрые и бесчестные, стали провозить свой собственный груз под этим флагом, и атаман должен был отказаться делать различие между одними и другими. Но царь, получив об этом сведения, не высказал ровно никакого неудовольствия, и в течение многих лет Стенька беспрепятственно пользовался своею привилегией.
Он потом воевал в Персии и покрыл себя славою. Бояре, завидуя его успехам, напали на него по его возвращении, но их пули и ядра не могли его уязвить. Одна скверная девка, Маша, завлекла его в западню, но он убежал, отмстив в свою очередь нападением на бояр, которые внушили ей это, и, осадив Астрахань, город, населенный неверными и несколькими лишь христианами, которые поспешили открыть ворота герою. К несчастью, там находился еще архиепископ, который некстати хотел исповедать атамана и заставить его покаяться в небольших грехах. И Стенька виноват только в том, что поддался гневу. Делая вид, что слушает священника, он пригласил его с собою на колокольню, откуда обещал исповедаться перед собравшимся народом. После чего он сбросил сверху несчастного исповедника со словами: «Вот как я раскаиваюсь!»
За этот поступок он был осужден семью соборами, и его товарищи, охваченные религиозным ужасом, схватили его и отправили в Москву. Но в тюрьме стоило Стеньке лишь коснуться рукой своих цепей, как они распались. Куском угля он нарисовал на стене своей камеры барку, весла, воду и очутился на Волге. Но проклятие тяготело над ним; он не мог дольше продолжать свои подвиги, он не мог даже умереть. Его не хотели принять ни вода, ни земля. Он живет вечно. Некоторые думают, что он все еще блуждает в населенных предместьях или дремучих лесах, помогая беглым арестантам или бродягам без паспорта. По другой версии, он заключен в пещеру и там искупает свою вину. Через сто лет после его предполагаемой смерти он был узнан русскими матросами, которым удалось бежать из туркменского плена на берегу Каспия. Он говорил с ними и объявил, что вернется в Россию еще через сто лет и вновь начнет свои подвиги. Он сдержал свое слово и назвался Емельяном Пугачевым.
11. Астраханское безумие
Прежде чем покинуть город, атаман, чтобы успокоить население, пустил в ход уловку – обычный прием для атаманов подобного рода. Остаток разума или стыда, усталость от грабежей или какая-либо выгода были тому причиною, но атаман оставил в покое несколько жертв, предназначенных для убийства: священников, офицеров, московских чиновников. Так как чернь настаивала, чтобы ее освободили от этих «тиранов», атаман прибегнул к обычному в таких случаях правилу: «Когда я уйду, вы сделаете с ними, что захотите».
Таким образом, он лишь отсрочил убийство, которое и совершилось после его отъезда. Двое из царских слуг сначала были задушены, и их палачи потребовали третьего у архиепископа. Он отказался его выдать и думал, что его убьют самого. Новость о поражении Стеньки не утишила этой жажды крови – Симбирск был далек, – и Иосиф оказался во власти лиц, гнев которых все увеличивался. В ноябре, получив от государя послание, в котором астраханские жители приглашались покориться, торопясь распространить повсюду эти царские грамоты, он постоянно ссорился с казаками. Опьяненные в свою очередь властью, которою они пользовались от имени своего атамана, те не хотели оставить дело. Даже плен и казнь их главы не сбили их с толку. Они думали в то время, что все они Стеньки и способны идти по его следам. Проникнувшись героическим чувством, они решили послать отряд в Симбирск, отомстить за героя.
Долго Москва не могла решиться распространить на эти места свои репрессии, так как не имела достаточно сил. В апреле 1671 года правительство Алексея отправило новое послание, которое должны были доставить по назначению татары. Архиепископ стал его читать в соборе, но народ объявил, что этот документ подложный. На нем не было красной печати официальных сообщений, и в нем давался приказ жителям Астрахани захватывать воров, прибывавших с Дона или с других мест и грабивших город. Царь должен был знать, что донские казаки выдавали теперь своих братьев. Такой факт показался лишь выдумкою архиепископа.
«Мы все воры!» – объявили его слушатели. И они не замедлили подтвердить это красноречивое признание. Иосиф был бы разорван тут же на куски, если бы не появился на кафедре в Святую пятницу. Уважение к этим торжественным дням и к благочестивым обрядам, которые день этот предписывал, заставили пойти на перемирие. Но вслед за этим избиение было организовано в широких размерах. Архиепископ избежал его еще вначале, благодаря престижу своих священных функций. Обвиняя его по-прежнему в авторстве этих призывов к порядку, порочивших доброе имя астраханцев и нарушавших их удовольствия, убийцы удовлетворились расправой с домашними злого пастыря. Но беспокойные вести все продолжали приходить извне, и кровавая оргия казалась благодаря этому неудобною. Нужно было покончить с этим беспокойным, нарушающим их праздник, человеком. Он единственный, по-видимому, мешал городу, обязанному Стеньке такою превосходною организацией, вкусить совершенное счастье.
Новости, полученные от Федьки Шелудяка, начальника отряда, посланного под Симбирск, положили конец последним колебаниям. Сообразив по дороге, что он будет иметь дело с большой силой и стараясь сохранить сообщение с оставшимися позади его, атаман узнал, что князь Семен Львов, еще живущий и находящийся в Астрахани, по соглашению с архиепископом, собрал черкасских казаков, желая отрезать ему отступление. Надо было действовать без промедления.
Двадцать первого мая 1671 года Иосиф во время службы в соборе был извещен, что казаки составили круг и приглашают его к себе. Он велел звонить в колокола, чтобы явиться с остальным клиром, и, одетый в свои первосвященнические регалии, пришел на зов. Человек простого ума, совсем не дипломат, он обратился к казакам с гневными жестами и словами, обзывая их разбойниками и клятвопреступниками. Это побудило их еще больше к исполнению их зловещего намерения. Священные регалии жертвы смущали еще, однако, их ярость. Поднялись голоса о том, что нужно начать с разоблачения изменника. Но кто взялся бы за это? Разбойники простодушно потребовали, чтобы это сделали священники, бывшие с архиепископом. Разве он-то сам не помогал разоблачать Никона?
Охваченный сознанием отныне неизбежной жертвы, Иосиф, казалось, сам желал ее. Он по духу своему был мучеником. Положив свои митру и мантию, он сказал протодиакону: «Почему ты мне не помогаешь? Мой час настал». Тот в ужасе повиновался, сняв с него омофор и ризу. Тогда казаки погнали его и его спутников ударами нагаек и повели «изменника» к пороховому погребу, желая сделать ему там допрос. Спрошенный по поводу своих предполагаемых преступлений и особенно о скрытых им будто бы сокровищах, подвергшись пытке на медленном огне, Иосиф не дал никакого ответа, удовольствовавшись только между двух молитв призывом на своих палачей Божьего суда.
Священномученик Иосиф Астраханский. Икона
Его повели потом к откосу напротив собора, и он оказался еще в силах благословить по пути труп одного казака. Один среди своих, этот человек, как кажется, возымел мужество поднять голос в защиту первосвященника и потому должен был быть зарублен саблями. Но когда осужденного приготовились сбросить с откоса, в нем заговорил инстинкт самосохранения, он долго отбивался и чуть не увлек за собою одного из палачей.
Между последними было мало казаков, да и те были самыми негодными из шайки. Однако в момент падения тела и они были охвачены ужасом. Им казалось, что они слышат ужасный шум, и палачи молча понурили головы. Они опять пришли в себя при пытках и казни князя Львова, потом заставили оставшихся в живых священников присоединиться к ним против бояр и «изменников» всякого рода.