Надо заметить, что само издательское дело в Италии переживает во второй половине XVI в. непростые времена. Ответом на Реформацию стала деятельность Тридентского церковного собора 1545–1563 гг., давшего начало Контрреформации, и новый подъем инквизиции с 1542 г. Католическая церковь санкционирует издание Индексов запрещенных книг, что наносит особенно тяжелый удар по литературно-издательским кругам в период понтификата Джан Пьетро Карафы, папы Павла IV (1555–1559). Он становится первым, кто ведет борьбу уже не только с «еретической» религиозной, но и вполне светской литературой. Многие поэтические произведения, диалоги, новеллы запрещаются при нем по причине их «непристойности», а не потому, что содержат что-либо, враждебное церкви. Новый Индекс, изданный в 1559 г., в тот же год, что и упомянутая «женская» антология, запрещал к публикации все произведения 550 авторов и еще сотни отдельных работ. В число запрещенных попадали книги Данте, Валлы, Поджо, Макиавелли, Рабле и многих поэтов, к тому моменту регулярно публиковавшихся, например, в антологиях Джолито: Пьетро Аретино, Николо Франко, Бернардино Томитано, Джованни делла Каза[165].
Итальянские издатели весьма неохотно подчинялись Индексам, нередко публикуя книги без необходимого разрешения церкви, и даже шли на открытое противодействие. В январе 1559 г. собрание гильдии книгоиздателей Венеции решило отказаться от публикации индексов и не предоставлять для проверки свои реестры издаваемых произведений. Но уже в марте в Венеции прошло публичное сожжение более 10 тыс. книг (подобные сожжения проводились и в других городах). В апреле церковь наложила на венецианских издателей и книготорговцев экономические санкции, они потеряли доступ к книжному рынку папских земель[166].
Многие произведения авторов-женщин потенциально попадали под запреты церкви и в 50‑е гг. печатались зачастую без ее разрешения (для продажи книги требовалось обозначение con privilegio на ее титульном листе)[167]. Но находились торговцы, готовые нарушать закон, а многие «сомнительные» с точки зрения отношения церкви книги печатались в это время не в самой Венеции, находившейся под пристальным вниманием религиозных властей, а в небольших городах, чьи издательства были тесно связаны с крупными венецианскими издательскими домами («женская» антология, например, была напечатана в Лукке). Находились и другие способы примиряться с политикой церкви. Так, Плинио Пьетрасанта, издавший в 1555 г. антологию Джироламо Ручелли «Храм для божественной синьоры Джованны д’Арагона» (Del tempio alla divina signora donna Giovanna d’Aragona fabricato da tutti i più gentili spiriti, E in tutte le lingue principali del mondo) в честь женщины, явно недружественной папству[168], посвятил эту книгу епископу Тренто кардиналу Кристофоро Мадруццо, считавшемуся противником жесткой репрессивной политики Павла IV[169], и не встретил препятствий к публикации.
Подъем инквизиции сам по себе был угрозой для женщин, вновь воскресив подозрения в ведовстве и заставив многих даже образованных представителей итальянского общества снова рассуждать о греховной природе женщин[170]. В 1580 г. перед судом инквизиции по обвинению в колдовстве предстала куртизанка и известная писательница Вероника Франко, и хотя была освобождена, практически отошла впоследствии от публичной литературной деятельности[171].
Негативные обстоятельства, усложнявшие публикацию женских работ, а также и жизнь женщин-писательниц, вероятно, все же возымели эффект к концу 1560‑х: число женщин, присутствующих на литературной арене, значительно сократилось, как и вообще число светских произведений не только женского, но и мужского авторства. В 1575–1577 гг. чума опустошила Венецию, нанеся, разумеется, удар и по издательскому делу[172]. Однако упадок женской литературы не стал долговременным. Конец XVI в., особенно 90‑е гг., ознаменовались как переизданием старых произведений знаменитых женщин (например, Колонны, Террачины, Андреини), так и появлением новых ярких имен и расцветом женской полемической литературы (работы Модераты Фонте и Лукреции Маринеллы в защиту женщин). Примечательно, что в этот период многие женщины вновь начинают работать под псевдонимами (так, настоящее имя Фонте – Модеста Поццо), чего не было на протяжении почти всего XVI в.
Н. И. ДевятайкинаТема образования в трактате Петрарки «О средствах против превратностей судьбы» и эпиграфах к нему Иохана Пинитиана*
Тема образования обречена на постоянную актуализацию в разные эпохи в силу того, что само образование есть один из главных признаков цивилизации и во многом определяет направление ее развития и состояние общества. При этом исторический опыт имеет здесь особое значение, укажем хотя бы на Болонскую систему.
В отношении обозначенных в названии статьи вопросов грандиозное наследие великого итальянского гуманиста и поэта Петрарки (1304–1374) пока не получило системного осмысления, хотя в целом ренессансное образование и педагогика изучаются очень активно, в том числе российскими исследователями. Достаточно вспомнить многочисленные труды Н. В. Ревякиной и содержательный русско-итальянский сборник статей об образовании XVI в. В статьях сборника Петрарка упоминается лишь мельком, интересующий нас трактат не называется вовсе. В недавней монографии Н. В. Ревякиной и автора данной статьи некоторые диалоги анализируются, но вне связи с Пинитианом[173]. Иными словами, материал трактата, связанный с темой образования и ее интерпретациями немецким автором эпохи Реформации, ждет системного осмысления. Оно важно и потому, что оценки трактата до сих пор противоположны (от признания его как самого средневекового и схоластического сочинения до характеристики как новаторского и прорывного)[174].
Что касается автора эпиграфов, его имя – Пинитиан (1478–1542). В российской науке эта фигура практически неизвестна. Удовлетворительное указание на его эпиграфы сделал в свое время американский ученый и коллекционер, специалист по ренессансным изданиям Уиллард Фиск (1834–1904)[175], затем об этом перестали писать. В современной немецкой литературе в двух-трех справочниках о Пинитиане сообщается как поэте-лауреате и педагоге. Пинитиан в 1511–1512 гг. написал аллегорическую игру-поэму «Добродетель и удовольствие», выпустил два небольших сборника латинских стихов, разработал несколько школьных учебников по латинской грамматике, составил солидный по объему латинско-немецкий словарь, вел переписку с разными деятелями своего времени[176]. Эпиграфы к диалогам Петрарки он написал в начале 1530‑х гг. во всеоружии писательского опыта и латинского красноречия и обстановке реформационных движений в Германии.
Петрарка почти двумя столетиями раньше обратился к трактату «О средствах против превратностей судьбы» («О средствах») тоже в зрелом возрасте и тоже умудренный культурным и общественным опытом. На создание самого большого текста у гуманиста ушло 12 лет (1354–1366 гг.). В результате появились 253 (254) диалога, разделенных на две книги. Разговоры в них ведут аллегорические персонажи: Разум (Ratio) и Радость (Gaudium) в первой книге, Разум же и Скорбь / Печаль (Dolor) во второй. Трактат задумывался, судя по развернутым пояснениям к каждой книге, как «лекарство» для читателя, интересное наставительное, воспитательное чтение. Судьба трактата оказалась завидной. Он первым среди латинских сочинений Петрарки стал переводиться на европейские языки. Неслыханную популярность он приобрел в Германии, где выходил в числе инкунабул (не позже 1474, 1496)[177]. В следующем веке дважды переводился на немецкий язык, издавался несколькими типографскими домами (в Аугсбурге, потом Франкфурте-на-Майне, Берне), увидел только за XVI в. более 10 изданий с предисловиями и стихотворными посвящениями самых знаменитых авторов вроде Себастьяна Бранта, продолжал выходить до середины XVII столетия.
Одно из изданий (1539) открывает линию публикаций трактата не просто в переводе на немецкий, но с эпиграфами на двух языках – немецком и латинском. И здесь мы возвращаемся к Пинитиану. Автором идеи предварения каждого диалога эпиграфом стал его коллега по школе Св. Анны в Аугсбурге, друг, переводчик трактата на немецкий язык Вигилий (Stefan Vigilius, 1465 – после 1540?). Он достаточно хорошо известен как гуманист, интеллектуал, доктор теологии, университетский профессор в Гейдельберге, где прослужил четверть века, писатель, в 1531–1540‑х гг. – как преподаватель языков в Аугсбурге[178].
Вигилий обратился к Иохану Пинитиану с предложением написать эпиграфы. Тот сразу откликнулся. В результате появилось 508 строк эпиграфов (по две строки к каждому из 254 диалогов) в старинных традициях римских эпитафий: первая строка пятистопным ямбом, вторая – четырехстопным. Одновременно Пинитиан создал 4‑строчные эпиграфы на немецком языке. Иными словами, обеспечил поэтическими строфами и оригинал, и перевод. Добавим, что издание, о котором идет речь, украшено ксилографическими иллюстрациями знаменитого «Мастера Петрарки»[179]. Потом трактат начал переиздаваться, открываясь текстами от издателей, в том числе краткими биографиями Петрарки. Появились его «карманные» форматы, по одному из которых (1610) Л. М. Лукьянова и осуществила перевод латинских эпиграфов