ой перелагает наставления немецких педагогов-реформаторов и гуманистов относительно разумного и полезного использования времени. Об умном и исполненном творчества досуге нет ни слова. Вновь все богатство гуманистического диалога втиснуто, если так можно выразиться, в узкие рамки, сведено к теме меры.
Третий эпиграф открывает диалог «Об атлетических состязаниях» (I. 29 De ludo palestrarum). Он перекликается с предшествующими текстами, повторяя вторую строку по поводу необходимости блюсти умеренность-меру.
В беге, прыжках и борьбе состязаться любому похвально,
если ты меру блюсти будешь в занятьях всегда.
Et lucta, et cursu, saltu et certare palestra
haec bene conveniunt, sed moderata viris.
Первая же строка одобряет занятия олимпийскими видами спорта. И ею Пинитиан явно привносит свое понимание, которое разворачивает предыдущие высказывания и вновь перекликается с наставлениями гуманистов-педагогов. У Петрарки главная идея диалога, как всегда, выражается в последних строках: «Старайся превзойти других не силами тела, не мужественной осанкой, не мощью, но знаниями и добродетелями»[190]. А в самом диалоге он критически отзывается о таких «нездоровых» соревнованиях, как борьба, рассматриваемая как «низший» виде состязаний. И это вновь никак не выражено в эпиграфе.
Можно ли найти объяснение такому расхождению, сужению и даже переиначиванию смыслов диалогов Петрарки немецким гуманистом? Некоторые причины попытаемся обозначить. Прежде всего, перед нами в лице Пинитиана не ренессансный гуманист, а учитель грамматической школы Св. Анны. Он, как видно из эпиграфов, не ставит для себя главной задачей «вытаскивание» текстовых и затекстовых этических смыслов диалогов Петрарки, связанных с темой личности и путей ее совершенствования в жизненных практиках. Пинитиану привычны другие практики. Он видит в качестве читателей петрарковских текстов своих учеников, обращает дидактический пыл в наставления школьного порядка. Они не лишены интереса по части признания важности физических упражнений, да и вообще права на отдых. Здесь, как уже отмечалось, его педагогические тезисы перекликаются с идеями итальянских и немецких гуманистов. Но эти тезисы словно бы оставляют в тени то, что было главным для создателя диалогов и насыщало их высокой духовной энергией, что рождалось в полемике с традиционными представлениями и мнениями. Полемический дискурс переплавляется у аугсбургского автора в идею меры, в том числе в отношении физической нагрузки человека.
Выскажем еще одно соображение: Пинитиан актуализирует диалоги, имея в виду достаточно широкого читателя, народившегося вместе с типографским способом тиражирования текстов. Перед его глазами рядом со школярами разных возрастов встает усердное к чтению немецкое бюргерство, состоятельные и почтенные обитатели Аугсбурга, мужчины и женщины делового круга. Не исключено, что для них петрарковские рекомендации ученых прогулок и бесед как варианта самого благородного отдыха могли казаться отвлеченными, далекими от повседневных запросов. «В меру» развлечься игрой после напряженной недели в их «программу» отдыха могло укладываться вполне. Достаточно почитать надписи на знаменитых пивных кружках-сосудах этого времени, созданных из так называемой каменной массы (конец XV–XVI в.), чтобы это стало ясно. Пинитиан принимал во внимание, очевидно, и разделял подобные представления об отдыхе своих сограждан.
Обратимся теперь к прямым текстам на тему школы и образования и посмотрим, каковы на них реакции Пинитиана. Его эпиграфы сразу показывают, что тема образования и учения их автору была очень близка. Нам уже представлялся случай проанализировать сами диалоги[191], поэтому остановимся развернуто именно на эпиграфах. Первый из диалогов называется «О замечательном наставнике» (I. 80 De excellenti praeceptore). Его главные тезисы: можно стать образованным и ученым без всякого наставника, прилагая усилия и стремясь достичь цели; даже самый великий наставник не сможет одолеть лень и нежелание никчемного ученика. Пинитиан и здесь идет своей дорогой.
Если наставник ученый, то стыдно тебе не учиться;
сильно старайся – тогда станешь ученым и ты.
Est pudor a docto te nil didicisse magistro;
quin age te docilem redde peritus eris.
Смыслы диалога Петрарки сводятся автором эпиграфа к двум посылам: нерадение – порицаемое качество ученика, особенно если рядом с ним серьезный учитель; следует стараться усваивать все, что дает учитель, дабы стать таким же образованным, как он. Вторая фраза Пинитиана – наставление, рисующее знание учителя как эталон и планку, к которой ученика может «дотянуть» усердие. Преподаватель грамматики, Пинитиан и в эпиграфе главной выставляет роль учителя, ученик – прежде всего ведомый. Добавим сюда традиционное тяготение немцев к учености, их ментальные установки в отношении честного и упорного труда и усердия во всем, в том числе в одолении школьных премудростей, чтобы и здесь прийти к заключению: Пинитиан продолжает работать эпиграфом на свою аудиторию. Но нельзя не отметить, что очень важный момент не дает разойтись диалогу и эпиграфу: уважение к учености. Оно оказывается схожим у ренессансного автора и его немецкого «референта».
Диалог «О замечательном ученике» (I. 81 De insigni discipulo), идущий вслед за только что рассмотренным, продолжает у Петрарки тему образования, его важности, равно как и вопрос о первостепенном значении собственных усилий ученика. К этому добавляется третья тема – о великом ученике как великой славе для учителя. Приведем эпиграф Пинитиана.
Путь, по которому юность идет, совершенно не ясен;
ум, что сулит нам успех, часто ввергает в порок.
Est iter incertum juvenis, quo protrahat aetas;
ingenium felix ad mala saepe ruit.
Укажем, что Пинитиан с его школьным опытом и практиками в этом двустишии очень отходит от диалога: исчезает тема образования, славы, остается суждение-констатация относительно особенностей взросления юноши и того, что молодой человек с хорошими задатками стоит перед опасностью свернуть с доброй дороги на дурную.
В эпиграфе, если подойти к нему исторически, можно усмотреть тему влияния переходных эпох на молодое поколение, но практически нельзя обнаружить акцента на выдающихся качествах ученика и роли в его развитии талантливого учителя, что было самым существенным для итальянского гуманиста.
В диалогах второй книги Петрарка ставит «обратный» вопрос – о неученом наставнике и о неспособном ученике знатного происхождения. С точки зрения интересующей нас проблемы диалоги зеркалят с рассмотренными текстами первой книги: продолжает развиваться тема важности серьезного образования, собственных усилий ученика, к которым добавляется гуманистическая критика претензий знатных отпрысков на особое место в обществе, высокомерное поведение, в том числе – по отношению к учителю.
К первому из диалогов «О неученом наставнике» (II. 40 De indocto praeceptore) Пинитиан пишет такой эпиграф:
Если случилось, учитель попался тебе неученый,
можешь другого искать, но прилежность и сам прилагай.
Forsan ab indocto si tu docere magistro,
fac alium quaeras, sedulus esto tamen.
Сразу можно заметить, что данное двустишие точнее, чем выше проанализированные, передает смыслы текста Петрарки. Правда, оно значительно смягчает тональность диалога, поскольку выводит за скобки одну из главных тем-выводов диалога (оно вложено в уста главного персонажа Разума, подводящего итоги беседе с Печалью), что можно с успехом достичь любого знания самостоятельно, без наставника. Среди примеров – Августин и Бернар: «И вот, задавая себе вопросы, размышляя, будоража и совершенствуя ум, они постигали то, в чем вы со всеми вашими наставниками едва ли сможете разобраться»[192]. В диалоге так отвечает юному ученику умудренный собеседник; «они» – все, кто сумел выучиться без наставников. Кроме того, Пинитиан обозначает проблему неученого наставника как некий «заштатный» случай, чем тоже смягчает суждения гуманиста, писавшего как раз о частом и типичном, словно бы всеобщем явлении, кстати, подтвержденном фактами его времени.
Пинитиан, собственно, даже не предлагает ученику, как это делает главный автор, бежать от горе-учителя, скорее он рекомендует примириться с ситуацией, являя прилежание. Но вновь и диалог, и эпиграф четко нацеливают на усердие в учении, а значит, на ценность образования.
Наконец, последний из интересующих нас диалогов – «Об ученике неспособном и надменном» (II. 41 De discipulo indocile ac superbo) – Пинитиан «расшифровывает» таким стихом:
Если попался тебе ученик кичливый, но глупый,
будет напрасным твой труд и усилия тщетны.
Instruere indocilem puerum, quicumque laboras,
litus aras et erit gratia nulla tibi.
Здесь немецкий соавтор говорит в один голос с итальянским автором. Диалог Петрарки наполнен сочувствием к учителю, напрасно теряющему время, силы и труд на ученика, который не желает стать образованным человеком. Пинитиан-учитель горько констатирует тот же самый факт. Его слова о труде и усилиях учителя свидетельствуют об уважительном отношении ко всем тем, кто «сеет разумное, доброе, вечное», дает образование.
Данный диалог имеет еще одну важную составляющую, которая связана с темой знатности. Это позволяет понять, на какое место среди статусно-сословных ценностей наши авторы ставят образование. Степень престижности образования представителей любых сословий, отчасти обрисованная в начале статьи, в глазах Петрарки становится еще более понятной из характеристики, данной в предисловии трактата к первой книге. В нем Петрарка рассказывает о персоне, которой посвятил сочинение, о своем сокурснике по Болонскому университету, затем пармском правителе-тиране, политическом изгнаннике знатном синьоре Аццо Корреджо (1303–1362?). Опустим по недостатку места историю его жизни, она в общих чертах известна