Однако распространение и прямое воплощение античных моделей в материале было не единственным следствием сохраняющейся традиции обучения путем копирования образцовых книг. Гораздо более значимым было ее воздействие на умы ренессансных архитекторов, на их восприятие, как самих античных древностей, так и порожденных ими теоретических идей. Многообразие сохранившихся античных фрагментов, в частности, – ордерных форм, – фиксируемое образцовыми книгами, основной задачей которых так же, как и в Средние века, оставалось обучение секретам профессионального мастерства на примере наиболее сложных и «виртуозных» образцов, противоречило строгим нормам складывающейся ренессансной ордерной теории, равно как и ее античному первоисточнику – трактату Витрувия, который писал свой труд в I в., основываясь, как доказали исследования, на утраченных ныне древнегреческих источниках и мало учитывая реалии архитектурной практики своего времени[357]. Тем более его трактат не мог отразить те многочисленные изменения, которые произошли в архитектурной системе в эпоху поздней Античности и Средневековья. Это порождало специфическую проблему «согласования Витрувия и античных памятников», над решением которой бились все ренессансные теоретики ордера, включая Серлио, Виньолу и Палладио.
Однако, вне зависимости от того, как решали эту проблему теоретики, архитекторы-практики имели в своем распоряжении другой источник – образцовые книги, который порождал в них уверенность в свободе использования теоретических норм и допустимости их изменений[358]. Именно эта особенность – творческое использование любых теоретических правил, их гибкость и способность к адаптации соответственно реальной ситуации – отличает архитектурную мысль Возрождения, от последующего ригоризма теоретических требований классицизма и неоклассицизма. Речь в данном случае идет не об отсутствии определенных норм и правил или их недостаточном усвоении в архитектурной практике, а о специфике ренессансного ума, предполагающего многообразие форм воплощения каждой теоретической идеи.
Наглядным доказательством тому становится неоднократно цитированный трактат Филибера Делорма, который не только фиксировал традиционные методы работы средневековых мастеров, но и создавал новые ордерные формы, опираясь не на теоретические построения Витрувия или Серлио, а на модели образцовых книг, зафиксировавшие реальный опыт изучения римских памятников[359], или на собственную фантазию. В 13-й главе VII книги своего трактата с показательным заглавием «Да будет позволено по примеру Древних изобретать и создавать новые ордера колонн…»[360] он предлагает свой французский ордер, созданный не в подражание, а по примеру античных.
Это дает основание сделать важный вывод о роли книг моделей в архитектурном образовании Ренессанса. Парадоксально, но эта консервативная по сути традиция, служила творческим стимулом для развития архитектуры: она освобождала фантазию архитекторов, предлагая ему вместо застылых канонов возможность выбора среди многообразных и равноправных по значению античных моделей. Образцовые книги давали множество вариантов конкретных форм и решений, выбор которых, их сочетание, варьирование или модификация зависели только лишь от творческой воли «ученого и опытного» архитектора – создателя нового на базе старого. Именно поэтому при всем пафосе возрождения Античности Ренессанс далек от стремления к буквальному повторению творений древних и всегда включает их детали в свою новаторскую систему. Когда эта традиция сходит на нет – к концу XVI – началу XVII в., – античность превращается в застылую догму, систематизированную в теоретических трудах, подобных учебнику Виньолы, она утрачивает способность к творческой интерпретации и развитию. Это развитие идет уже совершенно иными путями, что выходит за рамки наших интересов.
И. Е. АндроновМожно ли воспитать гуманиста? Идейное и профессиональное формирование Матиаса Флация Иллирика
Благодаря господствующим в российской школьной практике консервативным моделям эпоха Возрождения в массовом сознании предстает в виде череды героев, которые с младых ногтей впитывают определенные идеалы и посредством общения между собой обеспечивают прогресс наук и искусств. При ближайшем знакомстве с эпохой, однако, появляются сомнения в предопределенности судеб ведущих интеллектуалов, обеспеченной господствовавшей системой образования и воспитания. Гарантировала ли распространенная в ренессансной Италии образовательная модель формирование личности на стезе гуманизма? Многие примеры подтверждают, казалось бы, верность такого подхода. Тем не менее в целом ряде случаев человек, получивший стандартное для эпохи образование и воспитание, уходит в сторону от этих идеалов в поисках иных нравственных и мировоззренческих ориентиров. В XVI в. крутой поворот в личной судьбе бывает связан с разочарованием в апробированных обществом моделях. Характерным случаем представляется судьба молодого Матиаса Флация (1520–1575) – выдающегося богослова и историка своего времени.
Идентификация этого человека по целому ряду параметров неоднозначна и вызывает дискуссии исследователей. Важнейшей ценностью, передаваемой в результате образования молодому человеку, является набор параметров, согласно которым он позиционирует себя в современном себе обществе и в историческом процессе. Особенно заметно эта дихотомия проявляется у историков, поскольку их ремесло само по себе заставляет задуматься о своем времени и о том, что его с этим временем связывает. Позиционирование себя начинается с социальной, государственной, а позже и с национальной принадлежностью. Помимо заслуг перед лютеранской церковью (Флаций был одним из ближайших соратников, а затем рассматривался как один из преемников самого Мартина Лютера) выходец из Далмации прославился как автор идеи и руководитель авторского коллектива крупнейшего исторического произведения XVI в. – так называемых «Магдебургских центурий» (1559–1574). Тем не менее в справочных изданиях он всегда характеризуется как богослов и почти никогда – как историк.
Большую часть своей жизни Флаций провел в Германии. На немецком языке была опубликована значительная часть его работ; он имел широчайший круг знакомств среди германских ученых, аристократов, представителей администрации и чиновничества. Его переписка с власть предержащими, многочисленные посвятительные обращения показывают его принадлежность прежде всего к германской общественной и интеллектуальной жизни. Тем не менее на бытовом уровне он постоянно воспринимался как чуждый германской жизни элемент. Находясь десятилетиями в различных городах Германии, Флаций имел обыкновение вести себя в быту на итальянский манер, а его иностранный акцент был частым поводом для насмешек, наряду с другими проявлениями его ненемецкости. Неоднократно отмечалась его роль в истории лютеранства, связанная с частичной чуждостью немецкому миру. Как писал современный историк, «он стал признанным представителем тех из нас, уроженцев других частей света, кто почитает Лютера как Отца Церкви, но остается безразличным к глубоким этническим чертам, делающим его столь дорогим для немцев»[361].
В хорватской (югославской) литературе утвердилась концепция Мийо Мирковича, согласно которой Флаций является par excellence великим хорватским гуманистом и лидером хорватского протестантизма[362]. Понятно, что такая концепция была необходима хорватской культуре в эпоху глубокой эмансипации сначала от влияния католической церкви, а затем от унифицирующих факторов пребывания в составе социалистического лагеря и СФРЮ. Несмотря на то что эти факторы канули в прошлое, в сегодняшней практике хорватские ученые продолжают тяготеть к подчеркиванию роли Флация в становлении южнославянской книжной культуры, а также многолетнего позиционирования его в протестантском мире как идейного наследника Лютера, конкурента Меланхтона и ряда деятелей меньшего масштаба. Мы не будем пытаться обсуждать заслуги Флация в деле формирования хорватского национального сознания или роль его деятельности в политической и доктринальной эволюции лютеранства в 1560–1570‑е гг. Однако если исследовать деятельность Флация под углом зрения его роли в развитии историографии, проблема его культурной принадлежности обретает новые оттенки. Прежде всего исторические труды Флация приходятся на 1550‑е и начало 1560‑х гг., время совершенно иной политико-конфессиональной ситуации в Европе. Эти годы пришлись на Тридентский собор, резко стимулировавший контакты между интеллектуалами различных европейских культур. Исторические труды Флация опираются на концепцию единого христианского протеста, не выделяют строгих последователей Лютера среди представителей союзников в борьбе со злоупотреблениями Римской церкви. Далее, работа по написанию «Магдебургских центурий», главного исторического произведения протестантского лагеря в XVI в., велась в общеевропейском масштабе, с охватом источников и проблематики практически всех государств континента. Особую ценность для этого проекта имели не только контакты с конкретными людьми, но и более глубокая связь с национальными интеллектуальными традициями, образовательными системами, национально-религиозными стереотипами. Особенно интересен вопрос об отношении любого крупного интеллектуала этих лет к традициям и практикам Возрождения. Случай Матиаса Флация Иллирика представляет в этой связи особый научный интерес.
Матия Влачич (Флаций – обычная для того времени латинизация его фамилии) родился в 1520 г. в городке Лабине, на полуострове Истрия. Истрия в то время была частью Венецианской республики, благодаря которой была включена в различные экономические и культурные процессы, характерные для гуманистической Италии. Мать мальчика происходила из итальянской дворянской семьи и воспитывала его в строгом религиозном духе