[386]. Историк не желает высказываться критически в адрес любого из правителей, от которого может быть проведена прямая линия империума к ныне власть предержащим. Эньяцио избегает рассуждать о Провидении, о божественном в таинстве «переноса империи»: он начинает повествование с Карла Великого и продолжает краткие характеристики вплоть до своего современника Максимилиана I (император в 1508–1519). Красной нитью сквозь историю западных императоров проходят их успехи в завоеваниях. Все новые территориальные приобретения воспринимаются как залог будущих великих побед, надежда на промысел Божий, направленный на возвращение могущества Европы. Это могущество понимается как торжество христианского мира над мусульманским, и здесь у нас есть повод отметить: у Эньяцио нет видимого различия между историей Европы и историей христианства. Карл, подчинив лангобардов и саксов, лишь создал прелюдию к тому, чтобы отбросить сарацинов в Испании, а это уже шаг к восстановлению утраченной в веках блистательной державы великих первых императоров.
Достоинства работы Эньяцио были очевидны. Краткий объем, единый замысел и четкость его соблюдения, понятная и традиционная схема (череда императоров) и одновременно новый источниковый материал – все это обеспечило успех сочинения. Полностью оба выступления Эньяцио из данного тома были перепечатаны в издании, проект которого одобрил сам Эразм Роттердамский[387]. Популярностью пользовалось отступление «О происхождении турок», которое получило самостоятельное существование[388]. Высказывалось даже мнение о том, что этот небольшой текст оказал воздействие на историческое творчество самого Эразма[389].
По воспоминаниям Флация, огромное воздействие на его взгляды оказал духовный климат Венеции в целом, настроения, касавшиеся религиозных практик. В городе сложилось весьма критическое отношение к суевериям церковников – к «плачущим» иконам, монахам, проповедующим тезисы Аристотеля вместо Слова Божьего, распространившемуся среди плебса культу святых, фактически неотличимых в народном сознании от Бога. Венеция была не только одним из мировых центров книгопечатания, она была также важным импортером книжной продукции, поступавшей из-за Альп, в частности, через великие книжные ярмарки Франкфурта и Лейпцига. Римской курией Венеция воспринималась как город, сильно пораженный протестантскими настроениями. Готовилась масштабная операция по вычищению этой «чумы» из города, игравшего для католической церкви особую политическую и геостратегическую роль. Флаций, одно время склонявшийся к вступлению в орден францисканцев, внял рекомендации своего двоюродного дяди Бальдо Лупетино[390]. Тот, занимая крупную должность провинциала ордена и аббата монастыря, отсоветовал молодому родственнику идти этим путем. Падуанский или Болонский университеты слишком резко контролировались Римом; выбора не было – 19‑летний Матия направился в Германию.
Первым городом, в котором Матиас Флаций продолжил занятия классическими дисциплинами, стал Базель, а любимыми предметами – древнееврейский и древнегреческий языки и богословие. Первые учителя, среди которых были друзья и ближайшие последователи Цвингли и Лютера, привили юноше твердые протестантские взгляды. На следующий год молодой студент переехал в Тюбинген, где продолжил свои ученые занятия и существенно расширил круг знакомств среди лидеров протестантизма. Вскоре он перебрался в Виттенберг, где попал под мощное личное влияние Меланхтона. Именно в Виттенберге Флаций начал в 1544 г. свою преподавательскую деятельность. Сотрудничество с Меланхтоном реализовалось, в частности, в создании самого масштабного произведения церковной историографии XVI в. – «Магдебургских центурий».
Итак, мы рассмотрели проблему формирования Флация Иллирика как личности. Несмотря на то что в ближайшие годы после переезда в Германию он продолжал изучать гуманистические дисциплины, его переход в область протестантской теологии был предопределен и вскоре уже полностью определял круг занятий молодого человека. Гуманистические дисциплины сами по себе оказались неспособны привлечь пытливого, отличавшегося высочайшим трудолюбием и острым умом молодого человека. Почему? Как получилось, что Флаций сознательно оставил традиционную для своей родины сферу занятий? Очевидно, приобретенные им в Венеции представления о гуманизме, деятельности издателей и ученых не были для него достаточно привлекательными. Изучив вблизи труды своего венецианского учителя, он обнаружил, что инструментарий признанного мэтра не соответствовал увеличившемуся масштабу задач, встававших перед интеллектуалами в новой религиозной атмосфере. Собрания мелких эрудитских сведений, не охваченные общим глобальным замыслом, единой исторической концепцией, не могли играть в идеологическом диспуте заметной роли. Молодой человек так и не начал ассоциировать себя с ценностями гуманизма и не ощущал своей принадлежности ни к господствовавшей в Италии интеллектуальной традиции, ни к итальянским (венецианским) ценностям в более широком понимании. Это облегчило ему не только нахождение нового рода занятий, но и религиозные поиски и отъезд на чужбину. Гуманистический инструментарий утратил актуальность, когда новые интеллектуалы, следуя закрепившейся в германских университетах традиции, создавали крупные исторические труды на основе глубокого религиозного или политического чувства. Это чувство стимулировало создание объемных, но цельных по композиции, свободных от внутренних противоречий исторических сочинений, строго опиравшихся на рациональную критику источников. Историческое знание поднялось на совершенно новый качественный уровень.
Научное знание эпохи Возрождения
М. А. ЮсимРенессансное знание и трактат Л. Б. Альберти о занятиях наукой
Прежде всего несколько слов об отношении к знанию и о об изменении этого отношения при переходе от Средних веков к Новому времени.
Ценность знания в человеческом обществе всегда определялась той властью, которую получает его обладатель над окружающими его вещами и косвенным образом через власть над вещами – над людьми. Очевидно, поэтому хранение и передача знаний на ранней стадии развития обществ были сакрализованы, связаны с высшим знанием, принадлежащим хозяевам мира, богам. На этом этапе знание о мире было целостным, мифологизированным, антропоморфизированным, то есть включало в себя представления о сверхъестественном (то, что позднее было так названо, когда природа стала противопоставляться человеку). В древнейших обществах знание подкреплялось и подкрепляло веру в богов, затем появилось единобожие, с точки зрения теории познания представляющее собой смену восприятия мира в виде отдельных вещей абстрактным представлением о едином, общем для всех. Одновременно в античном, еще языческом обществе произошло разделение собственно сакральной и познавательной сферы, появилась философия, своего рода знание как самоцель, удел избранных, но не столько жрецов, сколько ученых.
Христианское общество было наследником античного мира, в том числе и его философии, но для его нужд в Средние века было достаточно той образованности, которая сосредоточивалась в сословии его жрецов, священнослужителей, имевших особый статус именно благодаря их особой функции, той же, что и раньше – общения с богом.
Ренессанс явился эпохой перехода от знания для избранных к знанию для масс (хотя классические гуманисты противопоставляются народной культуре, о чем писал, например, Ф. Де Санктис[391]). Кстати, и Реформация стала тогда же эпохой перехода к демократической церкви, в которой каждому доступно чтение и толкование Писания. Это была эпоха перехода от сакрального знания к десакрализованному – как раз в смысле его доступности для масс, их просвещения, всеобщего образования. Родилась светская наука, не связанная с религией и церковью, независимо от того, что думали ее деятели о вере и о Боге.
Переход к этой эмансипированной науке, связанный с переменами во всех сферах жизни, от промышленности до повседневного быта, не был резким и революционным, при наличии кардинальных расхождений он сохранил множество черт, явно или неявно связанных со старым.
Я бы хотел отметить эту преемственность по трем направлениям.
Во-первых, в сфере отношения к знанию. Вера в его всемогущество, в его особую власть и силу (в отношении к природе и человеку) сохранилась и даже увеличилась в Новое время. Наука уподобилась своего рода религиозному учению, которое способно дать ответ на все вопросы, устроить жизнь наилучшим образом, спасти, в конце концов, человечество, только в земном смысле. У науки появились свои подвижники и мученики. Десакрализация вылилась в своего рода сакрализацию знания.
Во-вторых, в системе организации знания. Некогда папство стояло у истоков университетского движения, участвуя в учреждении Studia generalia, школ, изучающих общие и практические знания, в которых нуждалась и сама церковь. В университетах существовала строгая иерархия наук, от artes liberales – свободных искусств, через философию к теологии, царице всех знаний. Отдельно стояли право, каноническое и гражданское, а также медицина. Мы не видим здесь естественных наук, которые получили бурное развитие в Новое время и заняли главенствующее положение благодаря своим прикладным ответвлениям. Тогда они являлись частью filisofiae naturalis, философии природы. Развитие права в Средние века отвечало потребностям общества и тогдашнего государства, то есть имело вполне практический смысл. Что касается медицины, то она, помимо своей также прикладной и важнейшей стороны, занимает промежуточное положение между естественными и гуманитарно-социальными науками, будучи наукой о человеке, прежде всего как физическом, материальном объекте, существование которого подчинено вполне строгим закономерностям и правилам, поддающимся опытному изучению. В то же время медицина, изучающая живую природу, давала материал для уподобления общества живому организму, с его болезнями, кризисами, ростом и развитием, иерархией частей, лечением и пр. В номенклатуре наук с наступлением Нового времени произошли, пожалуй, наибольшие изменения по сравнению со Средневековьем, абстрактные, отвлеченные науки оказались на втором плане (а те из них, которые имели дело со сверхъестественными явлениями, вообще выпали со временем из этого круга, как астрология, магия и богословие). В переходный период Ренессанса именно свободные искусства выступают на первый план, начиная уже с Петрарки