[513]. У Бруно благодаря всеобщей одушевленности, пронизывающей всю природу, магия устанавливает связь между «душой мира», или высшим активным началом, заложенным в самой природе, и индивидуальными предметами и явлениями. Несмотря на сохранение слова «магия», некоторые натурфилософы приближаются к рациональному пониманию практической цели познания природы. Но о методе научного познания природы говорить еще рано.
Вопрос о методе был поставлен только в науке. Но у ученых XV в. М. Савонаролы, Дж. Манфреди, Дж. Гарцони, которые были врачами и астрологами, хорошими практиками, в теоретическом осмыслении сохраняются традиционные представления, основанные на положениях древней и средневековой медицины (учение о жидкостях (humores) и об элементах (или стихиях) воде, земле, огне и воздухе) и их субстанциальных качествах, соотношении субстанциальных качеств и жидкостей и их взаимодействии с соответствующими качествами окружающей среды). С их помощью объясняется человек и все происходящее. Так что метод остается традиционным.
Радикально отходил от средневекового метода Леонардо да Винчи. Природа для него – главный источник знаний, а главный метод – непосредственное наблюдение природы и опыт. Все, что не опирается на непосредственное изучение природы, не вызывало у него доверия. Отсюда его критика тех, кто «одним воображением хотели посредствовать между природой и людьми». Он выступал против некромантов и «заклинателей духов», алхимиков и тех, кто верит в магию. В то же время он был скептически настроен в отношении умозрения, книжной учености. «Все наше познание начинается с ощущений»[514], – говорил он. Но практика, опыт должны основываться на общих правилах, сознательных обобщениях (отсюда его высказывание: «Наука – полководец, практика – солдаты»[515]), нельзя действовать вслепую. Опыт необходим, потому что неизвестны причины, разумные основания явлений. Опыт помогает понять природные закономерности, а в их существовании Леонардо не сомневался. Но чтобы вывести общий закон, надо провести испытания два, три раза и посмотреть, дают ли они одинаковые результаты.
Слово «природа» у Леонардо употребляется очень часто. Но универсального определения у него нет. Он говорит о природе как силе творящей, это как бы живой организм, обладающий творческой мощью, она «создает», «снабжает», «предупреждает», «помещает», «придает», и он относится к ней с великим почтением. Природа по необходимости придает органам жизненно важным и деятельным надлежащую и необходимую форму и местоположение: «Ты видел, с каким тщанием природа расположила нервы, артерии и вены в пальцах по бокам, а не посредине, дабы при работе как-нибудь не укололись и не порезались они»[516]. «Природа, стремясь и находя радость творить и производить формы, зная, что в этом рост ее земной материи, гораздо охотнее и быстрее творит, чем время разрушает»[517]. И она неистощима в разнообразии – среди деревьев одной и той же природы нет ни одного похожего.
Необходимость – наставница природы, и узда, вечный закон. Нет действий в природе без причины: «О, дивная изумляющая необходимость, ты понуждаешь своими законами все действия быть кратчайшим путем причастными причин своих»[518]. «Природа не нарушает закон», «она понуждается разумом своего закона, который живет внутри нее»[519].
Природа для Леонардо прекрасна, богата, многообразна, она описана глазами художника, эстетически. Но, как ученый, он воспринимал ее в живых и ярких образах, во всей ее чувственной конкретности и многообразии.
Отношение природы к Богу у Леонардо неясно, иногда он говорит «к природе или к Богу», или «О, дивная справедливость твоя, первый двигатель, ты не захотел ни одну силу лишить строя и свойств необходимых ее действий!»[520]. «Творец не делает ничего лишнего или недостаточного»[521]. И с другой стороны: «В ее [природы] изобретениях нет ничего недостаточного и излишнего»[522]. «Если мы согласны, что наш мир вечен…»[523]. В своих опытах, их описаниях и общих рассуждениях Леонардо имел дело исключительно с естественным. Даже душу он пытался осмыслить естественно (душа матери в матке образует очертания человека и пробуждает душу ребенка), однако, признавая в душе и бессмертную часть, предоставлял определение ее уму «братьев, отцов народных»[524].
Примером огромного интереса Леонардо к природе является его Лейчестерский кодекс, хранившийся в Англии (теперь Хаммеровский). Приобретя кодекс, А. Хаммер показал его в некоторых ведущих музеях мира, в том числе и в Москве в Музее изобразительных искусств.
В XVII в. кодекс носил название «О природе, давлении и движении воды». Возможно, ученый собирался написать книгу о воде, на листе страницы рукописи (15 verso) он обозначает «Разделы книги о воде»: книга 1 о воде как таковой, книга 2 о море, книга 3 о подземных реках, книга 4 о реках, книга 5 о природе глубины, книга 6 о преградах, книга 7 о гравии, книга 8 о поверхности воды, книга 9 о предметах, перемещаемых в нее, книга 10 об исправлении рек, книга 11 о водоемах, книга 12 о каналах, книга 13 о машинах, приводимых в движение водой, книга 14 о подъеме воды, Книга 15 о материи, уносимой водой[525]. Но Леонардо не осуществил своего плана.
Хотя главный интерес у Леонардо в этом кодексе к воде, но в нем содержатся его рассуждения по вопросам света и тени, по гидродинамике, астрономии, механике, географии, геологии и палеонтологии. Кодекс представляет собой разрозненные заметки на указанные темы. Любопытны размышления ученого о Луне, наличии там воды, лунный свет он рассматривает как отражение солнечного от волн на водной поверхности Луны. Он обсуждает геологическое образование Земли и ее океанов. Отвергает мысль, что находимые на вершинах раковины были оставлены там потопом, объясняет это постепенным поднятием уровня морского дна, что сопровождалось оттоком воды Средиземного моря через Гибралтар. Выдвигает гипотезу, что подземные русла, питаемые из глубин океана, лежат в основе образования рек, обсуждает отлив и прилив воды в реках и океанах, природу морского дна. Говорит об осушении болот, канализации и шлюзовых воротах, мерах безопасности при плавании, в частности, о трубке акваланга. Но не описывает свой способ пребывания под водой «по причине злонамеренной природы людей, которые могли бы использовать это в качестве средства разрушения под морской поверхностью, пробуравливая отверстие в днище корабля и потопления его вместе с людьми»[526].
Из наблюдений в области физической географии любопытно заключение Леонардо, что со временем поднятие морского дна приведет к исчезновению Средиземного моря, оно превратится в большую реку, в которую будут впадать другие реки и все они будут течь в океан[527].
Интерес Леонардо к природе, разумеется, не исчерпывался водой. Любопытен его взгляд на Солнце, самое большое и могущественное, по мысли ученого, тело во Вселенной, свет которого освещает все небесные тела. «Все души от него происходят, – пишет он, – ибо тепло, находящееся в живых существах, происходит от душ, и нет никакой иной теплоты и света во Вселенной»[528]. Земля, считает Леонардо, обладает растительной душой[529].
Ученого интересовали зоология, ботаника, минералогия, анатомия. Достаточно вспомнить его наблюдения над концентрическими слоями деревьев, позволяющими определить возраст, эксперименты с движением соков растений, изучение того, как образуется перегной, наблюдения за полетом птиц, изучение звука, который производит летающая муха (ртом или крыльями).
Огромный интерес он проявлял к человеку, который для Леонардо часть природы, и именно так он его рассматривает в своих заметках на тему анатомии и физиологии. Человек – «лучшее орудие природы»[530], «существо превосходное». При всем совершенстве человеческого ума, с помощью которого делаются разные изобретения, природные изобретения более прекрасны и более верны. Могущество человека по отношению к природе ограничивается его неспособностью производить первичные, «простейшие предметы», творимые природой. Но он из этих простейших творит бесконечное (число) сложных. «Там, где природа кончает создавать свои виды, там человек начинает из всего созданного природой создавать при помощи той же природы бесконечные виды»[531].
В отличие от гуманистов ученый не возносил человека до звезд, не слагал ему гимны, хотя и признавал в людях талант и творческие способности, достойные почета. Но он был ученый, и трезвый ум позволял ему увидеть реального человека и его роль на земле и увидеть отнюдь не благостную картину состояния человеческой жизни и самого человека. Как у Альберти, у него был зорче взгляд на человека и его возможности и нетерпимее отношение к его отрицательным качествам и дурным действиям. Он находил в человеке жестокость, алчность, безжалостность, высокомерие, и в отношении человека к природе видел проявления этих качеств. Его предсказания о мореплавании, металлах, орудиях войны – обо всем, что у иных мыслителей Возрождения является знаком прогресса наук и ремесел, звучат трагически; человек здесь показан губителем самого себя. Даже загадки Леонардо наполнены мрачными образами. И то, что придумывались именно такие образы для обозначения человеческих достижений, ставит под сомнение их положительный смысл: «Мертвые выйдут из-под земли и своими грозными движениями сживут со света бесчисленные человеческие создания» (железо, извлеченное из-под земли, и оружие из него изготавливаемое)