.
Не менее критически он оценивает информацию своего любимого античного поэта Вергилия. Поэт ошибается, когда говорит о колесах зимних скифских повозок, каковые колес не имеют, ибо, будучи оббиты железом, они не могли бы передвигаться зимой; такая повозка зовется «сани» и пригодна для езды по льду без колес[555]. Неправда, будто вино там зимой замерзает: в этом Вергилий преувеличивает. Неправда и то, что скот погибает на морозе: его держат в стойлах взаперти. Столько еще неточностей нашел Помпоний Лет у Вергилия. Впрочем, в одном случае Вергилий все-таки прав, замечая, что зимой скифы облачаются в меха[556].
Опираясь на собственный опыт, отвергает Помпоний Лет авторитет Аристотеля и Плиния как знатоков животного мира. Ибо, вопреки их мнению, гуманист утверждает, что castor и fiber – это не один и тот же бобр, но два совершенно разных животных по размерам и внешнему облику и поэтому категорически не согласен с Плинием, настаивавшем на их тождестве, а равно и с Аристотелем[557]. Не полностью надежен и Цезарь, предупреждает гуманист; в лекциях по Валерию Флакку, сообщая об уграх, он замечает: «В летнее время около солнцестояния и сразу после него у них (угров. – О. К.) постоянный день; то же, о чем пишет Цезарь, истинно лишь отчасти, ибо, сам не наблюдая, он считает, что около зимнего солнцестояния у них постоянная ночь»[558].
Есть у Помпония Лета и неакцентированная полемика с древними по восточноевропейским географическим реалиям, которая позже, во втором десятилетии XVI в., по инициативе Матвея Меховского возобновится уже другим поколением гуманистов. Почему ей не придал остроты Помпоний Лет, нимало не смущавшийся, где считал нужным, поправлять или опровергать положения античной космографии, сказать невозможно. Дважды, в лекциях по Валерию Флакку и по Вергилию, он говорил, что Танаис [= Дон] «начинается из болота» (Tanais oritur ex palude), равно как и Борисфен [= Днепр][559]. А это значит, что ученые древности – Аристотель, Лукан, Плиний Старший, Помпоний Мела, Солин, Птолемей, а также следовавшие за ними ренессансные землеописатели, как, в частности, Филиппо Буонаккорси (известный под гуманистическим псевдонимом Каллимах Римский, или Эспериенте), участник, кстати заметить, академических собраний Помпония Лета, – ошибались, указывая на некие Рифейские горы, расположенные «за крайней Скифией», как на место, откуда берут начало великие реки Восточной Европы[560].
Впрочем, на этот счет в сходном с Помпонием Летом духе несколько раньше его, еще в 50‑е гг. XV в., сообщал, опираясь на показания очевидца, в своей «Космографии» Пий II. Ее содержание должно было быть хорошо известно главе Римской академии Помпонию Лету. Истоки Танаиса, полагает Птолемей, «берут начало в Рифейский горах, которые гораздо южнее Гиперборейских, – сказано в “Космографии” Пия II. И далее: – Мы слышали, как некий человек родом из Вероны, через Польшу и Литву достигший истоков Танаиса и исследовавший весь север этого Варварского мира (et omnem illam Barbariae borealem perscrutatum), утверждал, что болото, из которого рождается Танаис, не особенно большой величины (non admodum magnam)»[561]. Эти же известия о происхождении Танаиса Помпоний Лет, по-видимому, мог узнать от своих флорентийских знакомых. В комментариях к Вергилию (1487 г.) Кристофоро Ландино, гуманист и участник флорентийской Платоновской академии[562], рассказывал, что в его время он видел во Флоренции людей, живущих у истоков Танаиса; и в его присутствии «врач Павел тщательно их обо всем расспрашивал»[563].
Скорее всего подобный опрос свидетелей и личные наблюдения Помпония Лета больше всего повлияли на содержание рассказанного им о Восточной Европе. Этногеографическое описание гуманистом Восточной Европы, или, по его определению – Скифии, сделанное в лекциях 80–90‑е гг. XV в., дает ряд убедительных примеров острокритического восприятия информации древних авторов и предпочтения ей данных, полученных из опыта – личного или людей, достойных доверия. Выкладки античных космографов отвергаются резко и порой задиристо; чего стоит обвинение Плиния и Птолемея в лживости, означающее их полную дискредитацию в качестве ученых. Но верно и то, что Помпоний Лет не порывает связей с античной наукой и пытается организовать восприятие новой действительности в выработанных той представлениях. В частности, для него еще актуальны такие понятия, среди прочих, как Скифия и скифы, он стремится через них осмыслить этногеографические реалии Восточной Европы своего времени, объемля общим именем скифов самые разные народы от Причерноморья до Крайнего Севера, совершенно различные по образу жизни – оседлые и кочевые, – происхождению, языку и культуре. Даже выдуманные древними географами Рифейские горы, которые потеряли всякий смысл, когда он показал, что не в них берут свои истоки великие реки Восточной Европы, Помпоний Лет, тем не менее, сохранил, найдя им место на востоке региона и фактически отождествив с Уральским хребтом, вытянутым в совершенно ином направлении.
Похоже, В. Забугин слишком категоричен, полагая, что память о «скифской поездке» Помпония Лета «не выходила из тесного круга учеников-академиков», то есть участников его римского ученого товарищества. Действительно, о лекциях и заметках гуманиста, содержащих сведения о ней, не знали многие из тех, кто вслед за ним сообщал о Руси Западу – от Альберта Кампенского до Герберштейна[564]. Ведь только комментарии Помпония Лета к Вергилию вышли из печати в Брешии в 1487 и 1490 гг.[565], толкования же к другим древним авторам так и остались пылиться в архивах, пока В. Забугин не извлек отрывки из них на свет. И тем не менее не стоит недооценивать возможное влияние сообщений Помпония Лета на повышение осведомленности латинского Запада о восточных землях Европы, Скифии. Данные о ней, сообщаемые гуманистом по всяким поводам в университетских лекциях, записывались многими его слушателями, среди которых вполне мог быть и Матвей Меховский, и потом, что нередко случалось, передавались самым разным лицам или ученым кружками устно или посредством конспектов, сохранявшихся, как правило, из поколения в поколение. И небезосновательно будет предположить, что существует преемственная связь между заметками Помпония Лета о водоемах и горах Восточной Европы, в частности, об истоках рек, текущих в Черное море, и о расположении так называемых Рифейских гор, с одной стороны, и тем решительным пересмотром физической географии этого региона, который начался с сочинения Матвея Меховского в конце первой четверти XVI в. – с другой.
Возникает, правда, законный вопрос, почему польский автор не называет своих предшественников, которые еще в XV в., в сущности, предвосхитили его открытие, равно как и предопределили его отношение к античному наследию в этом вопросе. Вполне возможно и скорее всего, главную роль сыграло желание Матвея Меховского закрепить за собой одним приоритет; и сделать это было тем более легко, что в его время, в первые десятилетия XVI в., наблюдения Помпония Лета о географии и природе Восточной Европы, так и не опубликованные, были известны немногим. Не упоминать же о Пие II, замечание которого об истоках Дона неоднократно публиковалось в его «Космографии», имелись другие основания. Для Матвея Меховского и всего польского ученого мира этот папа был в полном смысле слова persona non grata, ибо он, по словам Матвея Меховского, «много ложного написал о Литве и Польше», а заодно и о правившем в них семействе[566].
Нужно, впрочем, признать, что в решении затронутой проблемы Матвей Меховский сделал по сравнению со своими предшественниками еще один и весьма существенный шаг вперед. Те доказывали, что великие реки Восточной Европы начинаются на равнине, а не в горах, однако наличие в данном регионе Рифейских и Гиперборейских гор они не отрицали, хотя к мысли об этом фактически подводили. Вот ее-то, эту мысль, Матвей Меховский и сформулировал в вызывающе резкой форме: «…Три величайшие реки, Днепр, Двина и Волга, …вытекают из лесистой и болотистой равнины, а не из Гиперборейский и не из Рифейских гор, да и вовсе не из гор, которых там нет. Только из-за старой выдумки греков (figmento olim Graecorum) стали говорить о горах, будто бы там существующих…»[567] Таким образом, отвергнув основные положения античной географии Восточной Европы как недостоверные, Матвей Меховский завершил пересмотр ее физического аспекта, начатый его предшественниками в середине и второй половине XV в.
Публикация «Трактата о двух Сарматиях» в 1517 г. вызвала в ученом мире Европы немалый интерес. Немецкий гуманист Ульрих фон Гуттен в послании к Виллибальду Пиркгеймеру, датированном 25 октября 1518 г., сообщал о встрече с Сигизмундом Герберштейном, который недавно вернулся из посольства к московскому государю, и тот ему подтвердил правоту автора трактата о Сарматиях, отрицавшего реальность Рифейских и Гиперборейских гор[568]. Как это ни странно, но в защиту древних против Матвея Меховского выступил человек, подобно Герберштейну, лично посетивший Московию. Франческо да Колло[569], в 1518–1519 гг. посол императора Максимилиана I к великому князю Московскому Василию III, имел, помимо прочего прямое з