В 1631 г. папа Урбан VII приказал всем владельцам запрещенных изданий Библии сдать их для сожжения под угрозой осуждения со стороны инквизиции. Следующий перевод католической Библии был осуществлен только в 1769–1781 гг. флорентийским архиепископом Антонио Мартини, но и он подвергался запретам.
Дж. Гаравалья провел количественное исследование итальянских библейских текстов с 1471 по 1799 г., сохранившихся в более чем 1100 библиотеках Италии и 400 зарубежных[600]. До 1569 г. в Италии было осуществлено 44 полных издания Библии, 32 отдельных издания Нового Завета; затем цифры резко снижаются вплоть до 70‑х гг. XVIII в.[601] Подобная картина наблюдается в отношении изданий отдельных частей Священного Писания: до 1570 г. около 350 изданий, в том числе 89 лекционариев (отрывков из Евангелия, читаемых во время литургии, греч. – перикоп, речь идет о переводах на народный язык, облегчающих понимание церковной службы). С 1570 по 1700 г. вышло примерно 200 изданий, в том числе более 100 лекционариев, которые были очень популярны. Общий вывод, к которому склоняется данный автор, заключается в том, что «применительно к переводам Библии Италия постепенно, хотя и медленно, отдаляется от остальной Европы, и попытки римской курии и епископской иерархии помешать чтению Писания в цельном виде были успешными»[602].
Итак, в эпоху кризиса действия католической церкви в Италии были направлены не на либерализацию доступа к источникам религиозной традиции, а на усиление контроля над ним, что применительно к переводам Библии означало почти полный их запрет. Результаты и обоснованность этой политики могут оцениваться по-разному, но сегодня бросаются в глаза ее издержки. Любопытно, что на отсутствие итальянской Библии в итальянской культурной традиции сетует кардинал Джузеппе Бетори, в 2001–2008 г. генеральный секретарь итальянской епископской конференции: «Итальянской культуре присущ недостаток, связанный с отсутствием в нашей истории перевода Библии, который пользовался бы культурным и церковным авторитетом. …Возможно, такое отсутствие Библии в итальянском переводе, который был бы “официально” признан в культурном отношении, привело к разрыву с богословской мыслью и с верой в самом широком смысле, часто наблюдавшемуся в нашей стране. …Будем надеяться, что конфликты из-за гегемонистских притязаний остались в прошлом»[603]. Это выступление было связано с изданием нового итальянского перевода Библии для литургических целей. Ему вторит в этой же связи автор журнала «Rivista Liturgica» А. Меллони: «Священное Писание стало “деликатным” предметом, задевающим римско-католическую чувствительность, и в Италии это привело к удалению от этого кладезя богословского, поэтического, образного наследия в процессе формирования национальной культуры, языка, искусства, которое – именно поэтому – чем более “религиозно”, тем оно свободнее в использовании любых библейских аллюзий для воплощения самых дерзких эстетических замыслов»[604]. Очевидно, что если эти замечания справедливы, то они все же могут быть таковыми лишь в отношении итальянской культуры начиная с XVIII в., может быть, даже его второй половины или конца, поскольку трудно отрицать присутствие и влияние Библии на эту культуру как минимум до эпохи барокко включительно. Корни и причины устойчивости позиций католицизма в Италии не в последнюю очередь связаны, на мой взгляд, с тем, что он стал национальной религией страны, и в этом отношении она не нуждалась в дополнительном обособлении от остальной Европы в эпоху Реформы. Напротив, церковь делала попытки, и небезуспешные, сохранить свое универсальное влияние[605].
Тем не менее Италия не могла остаться в стороне от общеевропейского процесса обмирщения культуры и десакрализации знания, в ходе которого конфессиональный монополизм сменился верой в науку, в животворную силу всеобщего образования. На место религиозной догмы наука ставит (в идеале) принцип постоянного сомнения и свободы высказывания. Ренессанс приблизился к разумным границам этого сомнения и этой свободы, так что протестантизм был своеобразной реакцией и на Ренессанс, реакцией, опирающейся на идею предопределения. Предопределение – это условная граница человеческой способности к самоопределению и изменению. На практике, однако, в XVI в. были открыты шлюзы для преобразования мира, для создания искусственного мира, в котором человек, как теперь выясняется, чувствует себя не очень уютно. Республика ученых скорее остается государством в государстве полуобразованных потребителей отдаленных результатов ее производственной деятельности.
В заключение один пример того, как современники на рубеже XVI–XVII вв. относились к обрисованной выше проблеме знания и что они говорили о ситуации с переводами Священной книги. Сатирик Траяно Боккалини в своих «Парнасских известиях» изображает как раз будни «Республики словесности», возглавляемой Аполлоном: поэты, писатели и ученые обсуждают новые и старые события, вызывают на суд «провинившихся» авторов. В одном из эпизодов обсуждается вопрос о религиозной терпимости, которая порождает в государстве смуты. Турецкая монархия выступает на суде против народного просвещения и, в частности, против доступности Писания «невеждам»: «Знайте, – говорит она, – что я искоренила в своих провинциях все науки и благородную словесность лишь для того, чтобы мои подданные жили в той простоте, которая крайне нужна для моей религии… и строго запретила переводить Алкоран, написанный на арабском, на народный турецкий язык, выучившись на дурном примере некоторых христианских царств, какой вред приносят переводы Библии на народные языки. Когда священная книга становится доступной невеждам, судя по тем государствам, куда проникло это злоупотребление, бабенки самого низкого происхождения больше времени проводят в спорах о религии, чем за прялкой»[606]. Здесь Боккалини прямо воспроизводит слова противников чтения Библии для народа, звучавшие в дискуссиях того времени: «Не дело мирян, неучей, ремесленников и бабенок досконально рассуждать о предметах нашей веры и говорить учительным тоном»[607].
Еще прозрачнее политическая подоплека запретов на просвещение и науку показана в продолжении «Парнасских известий», «Пробном камне политики», где великое княжество Московское утверждает, что народы суть паства государей, а «книги превращают простодушных овец в злобных волков»[608].
Сегодня вопрос о доступности знания и просвещении кажется решенным в пользу открытости того и другого для всех, во всяком случае, никто впрямую не предлагает держать народ в темноте, как пародируемые у Боккалини персонажи. Тем не менее дистанция между массовой и «элитарной» культурой сохраняется, и те начатки грамотности, которые являются теперь общеобязательными (к ним прибавляется и владение средствами электронной коммуникации), неплохо служат поддержанию современного общества в управляемом состоянии.
Т. М. РуяткинаМесто медицины в иерархии наук и системе взглядов английских гуманистов XVI в.
Расцвет гуманистической культуры, наступивший в Англии на рубеже XV–XVI вв. и проявившийся в основном в деятельности знаменитого оксфордского кружка, означал развитие прежде всего, а в некоторых случаях практически исключительно, гуманитарного знания. На первый план выходили идеи наилучшего социального и политического устройства государства (будь то «Утопия» Томаса Мора или вполне реальные картины Томаса Старки и Томаса Элиота) и педагогические системы, которые должны были обеспечить достойное воспитание правившего слоя, дабы его представители могли реализовать предложенные схемы управления.
Все сколько-нибудь заметные педагогические трактаты и образовательные практики конца XV – первых двух третей XVI в. понимали всестороннее развитие личности как изучение преимущественно гуманитарных наук, а также нравственное, эстетическое и физическое воспитание. Это в большей или меньшей степени справедливо для учебных заведений, в которых впервые в Англии стали распространяться знания гуманистической направленности, таких как: Магдален-колледж (Модлин-колледж), возглавлявшийся Джоном Клеймондом и числивший в своих учениках видных английских деятелей культуры эпохи Возрождения: Реджинальда Поля, Уильяма Латимера, Томаса Уолси, Томаса Тиндала, Джона Колета, Уильяма Лили, а также колледжи Тела Христова, Святого Джона и т. д.[609] И в дальнейшем гуманитарная направленность была характерна как для вполне официального образования школы Святого Павла в Лондоне[610], так и для совершенно неформального образовательного кружка в доме Томаса Мора[611]. Программы гуманитарного обучения разбирались в педагогических трактатах эпохи[612] и предусматривались для индивидуального воспитания знатных особ, наследников престола и монархов[613]. Видимо, позиционирование и пропаганда всесторонне развитой и гармоничной личности как некоего гуманистического идеала эпохи не предполагало включения в него знания точных и естественных наук.
Ситуация начала меняться лишь в последней трети XVI в. В школе известного педагога Ричарда Малкастера уделялось внимание изучению математики[614]. Другой педагог, Уильям Кемп, в 1592 г. перевел с латинского книги французского философа-гуманиста Рамуса (Раме) «Искусство арифметики во всех числах и дробях»