А. П. Сумароков – основоположник русской басни
А. П. Сумарокова по праву считают основоположником жанра русской басни. Опираясь на творческую манеру Лафонтена, он сделал басню оригинальной, насыщенной национальным колоритом, проникнутой и безобидным юмором, и острой сатирой. «Он придал басне характер живой бытовой сценки, миниатюрной комедии нравов; им создана и сама стихотворная форма басни – “вольный”, разностопный стих…»[18]. Исследователи отмечали жанровое своеобразие басен Сумарокова, наличие в них комедийного, сатирического начала, элементов других жанров. Притча-пародия и притча-шутка, притча-памфлет и притча-медитация, притча-анекдот и притча-политическая инвектива – все эти жанровые формы определяют структуру и идейное содержание этих произведений[19].
Всего Сумароковым было написано около 400 басен, сам автор называл их «притчами». При жизни им было выпущено три книги «Притч» (1762–1769), всего же его басни составили шесть книг.
Басни Сумарокова проникнуты острым сатирическим духом. Объектами авторской сатиры становились человеческие или социальные пороки, уродливые явления русского быта.
Так, в ряде произведений автор обличает личностные качества человека, его недостатки, дурные привычки: хвастовство («Хвастун»), скупость («Сторож богатства своего», «Два скупыя», «Ненадобное сено»), глупость и леность («Лисица и орех»), высокомерие («Высокомерная муха»), лживость («Господин лжец», «Яйцо»), пьянство («Муж-пьяница», «Пьяница-трус», «Новое лекарство»).
В других притчах персонажами становятся неправедные судьи («Угадчик»), спесивые дворяне («Дуб и Трость»), корыстолюбивые торговцы («Мост»), доктора-шарлатаны («Больной и Медик»), чиновники и подьячие («Протокол», «Кот и мыши», «Две крысы», «Стряпчий», «Заяц»).
Третьи притчи посвящены сценам русской жизни: мы видим сварливую жену, изводящую мужа своими спорами и упрямством («Спорщица»), дикий обычай кулачного боя («Кулашный бой»), фарисейство и бездушие богомольной купеческой вдовы («Безногий солдат»).
Другая характерная черта басен Сумарокова – отсутствие традиционного для жанра морализирования. Функцию морали у поэта часто выполняет пословица или поговорка: «Большая в небе птица Похуже, нежели в руках синица» («Рыбак и рыбка»); «Когда к воде придешь, отведай прежде броду; Ворвешься без того по самы уши в воду» («Паук и Муха»); «Где много мамушек, так там дитя без глазу» («Единовластие») и т. д.[20]
В притчах Сумарокова перед читателем разворачивается целый ряд бытовых сценок, проникнутых авторской оценкой, в которой мы видим не только осмеяние порока, но и его обличение. Такова басня, изображающая посещение доктором-шарлатаном своего больного:
Он бредит: это добрый знак.
Назавтра у больного пятна:
Примета доктору и та приятна,
И утверждает он,
Что жар выходит вон.
Назавтра жар переменился в стужу:
А доктор говорит: жар вышел весь наружу,
Моим старанием скорбь эта путь нашла
И отошла.
Назавтра наш больной скончался,
А доктор мой опять бежит,
И в пору самую примчался;
Больной во гробе уж лежит.
Пощупал доктор пульс, каков больной проведал.
Скорей, кричит, его велите исповедать.
Именно поэтому во многих притчах Сумарокова отсутствует традиционное авторское морализирование, читателю и так понятна авторская позиция. Именно авторский голос во многом обеспечивает сатирическую направленность этих притч, заключая в себе не только иронию (подчас язвительную насмешку, сарказм), но и пафос отрицания, обличения порока[21].
Басни Сумарокова написаны разностопным (вольным) ямбом, сознательно сниженным слогом, в них присутствуют просторечия и вульгаризмы, пословицы и поговорки («И мыши карачун дала» («Мышь и Слон»), «Так брюхо гордое и горды мысли пали» («Коршун»), «Шершни на патоку напали И патоку поколупали» («Шершни»), «Не будет от тебя, как будто от козла, Ни молока, ни шерсти» («Болван»)).
Таким образом, творчество поэта было очень разнообразно, оно стало настоящей школой русской литературы. «Неутомимая работа Сумарокова над языком, над стилем, над построением всех жанров, над темой, его страстная любовь к литературе и умение пропагандировать литературу, его страстное желание распространять культуру, – все это делало его одним из величайших учителей русских писателей XVIII столетия. Его многолетняя деятельность по уточнению и очищению русского языка, введению его в нормы ясного синтаксиса, его работа по созиданию простой, естественной русской речи оказала также чрезвычайно благотворное влияние на все развитие русского литературного языка до Пушкина….Новиков писал о Сумарокове: “Различных родов стихотворными и прозаическими сочинениями приобрел он себе великую и бессмертную славу не только от Россиян, но и от чужестранных Академий и славнейших европейских писателей”»[22].
Подводя итог периоду русского классицизма, отметим важнейшие события этого периода – реформу стихосложения, стилевую реформу и оформление жанровой системы классицистической литературы. «Кантемир создал сатирическую словесную модель русского мира, а Ломоносов – одическую…»[23]. Творчество Сумарокова же объединило произведения и высоких, и низких жанров. Поэт завершил реформу стихосложения, начатую Тредиаковским и Ломоносовым, он «расширил границы метрики, введя амфибрахий, требовал строгого соблюдения законов фоники, стремился к усилению музыкальной гибкости стиха… способствовал появлению в поэтическом произведении лиризма, выразившегося в изображении естественных человеческих чувств, появлении лирического героя, обобщавшего переживания самого поэта…»[24].
Г.Р. Державин (1743–1816). Поэзия
Восприятие, толкование, оценка
1. История создания произведения.
2. Характеристика произведения лирического жанра (тип лирики, художественный метод, жанр).
3. Особенности композиции произведения.
4. Анализ содержания произведения (анализ сюжета, характеристика лирического героя, мотивы и тональность).
5. Анализ средств художественной выразительности и стихосложения (наличие тропов и стилистических фигур, ритмика, размер, рифма, строфика).
6. Значение стихотворения для всего творчества поэта.
Г. Р. Державин. «Стихи на рождение в Севере порфирородного отрока»
Новизной творческой манеры отмечено уже стихотворение Г. Р. Державина 1777 г. – «Стихи на рождение в Севере порфирородного отрока». Стихотворение посвящено рождению Александра I, внука Екатерины II. Исследователи отмечали, что интересен тот факт, что эти стихи шутливые (торжественную оду поэт писал, однако не напечатал ее) и написаны они не традиционным одическим размером (четырехстопным ямбом), а хореем, песенным размером[25]. «Державин кладет в основу своих “Стихов…” тему хвалебной оды – воспевание родившегося монарха, будущего Александра I, воплощает же эту тему в форме легкой и шутливой анакреонтической песенки», – писал Д. Д. Благой[26].
Обращаясь к мифологии, поэт вновь нарушает одические каноны, «одических богов он превращает в сказочных героев»[27], рассказывает об их делах в легкой, шутливой форме. В стихотворении появляются реалистические картины русской зимы:
С белыми Борей власами
И с седою бородой,
Потрясая небесами,
Облака сжимал рукой;
Сыпал инеи пушисты
И метели воздымал,
Налагая цепи льдисты,
Быстры воды оковал.
Вся природа содрогала
От лихого старика…
Землю в камень претворяла
Хладная его рука;
Убегали звери в норы,
Рыбы крылись в глубинах,
Петь не смели птичек хоры,
Пчелы прятались в дуплах…
Создавая образ будущего императора, Державин отказывается от сопоставления его с мифологическими образами (богами или героями). Однако при этом присутствует сказочный сюжет: порфирородного младенца одаривают гении. Талант полководца, любовь к наукам и искусству, богатство, душевная и телесная красота, разум и мудрость – все это он получает в дар со своим рождением. Но самым главной добродетелью оказывается человечность. Голос автора сливается здесь с советом последнего гения, обратившегося к герою:
Но последний, добродетель
Зарождаючи в нем, рек:
Будь страстей твоих владетель,
Будь на троне человек!
В финале мы видим олицетворенный образ России, ласкающей своего отрока. Заканчивается стихотворение обращением к будущему императору:
Возрастай, дитя прекрасно!
Возрастай, наш полубог!
Возрастай, уподобляясь
Ты родителям во всем;
С их ты матерью равняясь,
Соравняйся с божеством.
Г. Р. Державин. Ода «На смерть князя Мещерского»
Первым значительным произведением Г. Р. Державина становится философская ода «На смерть князя Мещерского» (1779). И это произведение стало у Державина оригинальным, отличающимся от традиционной оды. Ода была написана четырехстопным ямбом, темой ее явилось авторское размышление о скоротечности жизни. И все это вполне соответствовало литературной традиции. Однако исследователи отмечали ряд характерных особенностей, делающих это произведение оригинальным, выходящим за рамки одической традиции.
Так, по сравнению с обширными классицистскими одами произведение Державина включает всего 88 строк. Посвящена она не правителю, не великому полководцу, а частному лицу, другу поэта, князю Мещерскому. В. Г. Белинский так писал об этом факте: «Что же навело поэта на созерцание этой страшной картины жалкой участи всего сущего и человека в особенности? – Смерть знакомого ему лица. Кто же было это лицо – Потемкин, Суворов, Безбородко, Бецкий или другой кто из исторических действователей того времени? – Нет, то был – сын роскоши, прохлад и нег!»[28]. Итак, героем оды стал обычный, заурядный человек, не имеющий каких-либо выдающихся заслуг перед Отечеством. Размышляя о судьбе обычного человека, поэт раскрывает одну из глобальных тем – человек перед лицом времени. И раздумья поэта неутешительны: время поглощает все, перед лицом его равны «монарх» и «узник». Дни и годы жизни одного человека противопоставлены у Державина вечности:
Ничто от роковых когтей,
Никая тварь не убегает:
Монарх и узник – снедь червей,
Гробницы злость стихий снедает;
Зияет время славу стерть:
Как в море льются быстро воды,
Так в вечность льются дни и годы;
Глотает царства алчна смерть.
Жизнь и смерть противопоставлены в оде Державина. Жизнь человека – это «звезды и солнца», «утехи, радость и любовь», «разум возвышенный», «силы дерзновенны». Смерть же – это всепоглощающая бездна, хаос, «трепет естества и страх».
Изображая смерть, поэт использует приемы градации, олицетворения и гиперболы. В первой строфе образ смерти у Державина конкретизируется, олицетворяется: «зубами смерть скрежещет», «как молнией, косою блещет», «дни мои, как злак, сечет». Во второй строфе масштаб деяний смерти увеличивается: вместо жизни одного человека она «глотает царства». А затем эта картина приобретает космические масштабы, образ смерти гиперболизируется:
Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся;
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся.
Без жалости все смерть разит:
И звезды ею сокрушатся,
И солнцы ею потушатся,
И всем мирам она грозит.
Смерть у поэта покушается на жизнь самой природы, пытаясь захватить все. Однако природа вечна, а смертен лишь человек. И трагическое осознание этого порождает в душе поэта острое драматическое переживание:
Сын роскоши, прохлад и нег,
Куда, Мещерский! ты сокрылся?
Оставил ты сей жизни брег,
К брегам ты мертвых удалился;
Здесь персть твоя, а духа нет.
Где ж он? – Он там. – Где там? – Не знаем.
Мы только плачем и взываем:
«О, горе нам, рожденным в свет!»
Антитеза жизни и смерти проходит через все стихотворение. Державин подчеркивает это противопоставление точными, афористичными фразами: «Где стол был яств, там гроб стоит», «Сегодня бог, а завтра прах».
Исследователи отмечали, что лирическое чувства поэта, его острое личностное переживание вызывает в памяти современного читателя стихи Джона Донна, ставшие эпиграфом к роману Хемингуэя «По ком звонит колокол»: «…Смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол; он звонит и по Тебе»[29].
Мысль о неизбежном конце рождает в душе поэта чувство грусти о навсегда ушедшей юности:
Как сон, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость;
Не сильно нежит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько легкомыслен ум,
Не столько я благополучен;
Желанием честей размучен,
Зовет, я слышу, славы шум.
Эти мысли о беспощадном времени дают ему осознание того, что все земные ценности преходящи, а жизнь – «небес мгновенный дар». Поэтому долг человека – смириться со своей судьбой, стремиться обрести покой, так как земное счастье переменчиво и «ложно». Аналогичную мысль мы встречаем у А. С. Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля…».
И это лирическое авторское чувство было новым для жанра оды. «Ода была превращена в исповедь: человек, осознающий себя личностью, столкнулся с трагизмом бытия; чем острее осознавались им свои духовные богатства, неповторимость индивидуальной жизни, тем трагичнее воспринимал он смерть, беспощадно уничтожавшую высшие ценности бытия. Ода и раскрывала в напряженном, исполненном экспрессии слоге смятенное состояние духа. Традиционные размышления о смерти утратили риторичность, отвлеченность и рассудочность, они были согреты живым теплом сердца поэта»[30].
Г. Р. Державин. Ода «Властителям и судиям»
Среди духовных од отметим переложение Г. Р. Державиным 81-го псалма, оду «Властителям и судиям». Над этим стихотворением поэт работал в течение нескольких лет, много раз переделывал его. Начато оно было в 1780, окончательно завершено, по версиям исследователей, в 1787 г., когда поэту удалось напечатать третью редакцию стихотворения. Однако когда спустя несколько лет он познакомил с этим произведением Екатерину II, то она приняла его холодно. Державина обвинили в «якобинских стихах», его должен был допрашивать С. И. Шешковский, секретарь тайной канцелярии императрицы. Тогда поэту пришлось писать объяснительную записку, в которой он доказывал, что «81 псалом перефразирован им без всякого дурного намерения»[31].
В этой оде поэт восстает против «сильных мира всего», обличает монархов и властителей. Он напоминает им об их долге – «сохранять законы», «спасать от бед невинных», «от сильных защищать бессильных», «исторгнуть бедных из оков», «без помощи, без обороны сирот и вдов не оставлять». Однако «земные боги» глухи к призваниям поэта:
Не внемлют! видят – и не знают!
Покрыты мздою очеса:
Злодействы землю потрясают,
Неправда зыблет небеса.
Гневный, обличительный пафос достигает кульминационного звучания в пятой и шестой строфах:
Цари! Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны,
И так же смертны, как и я.
Поэт напоминает здесь «властителям и судиям» о Божьем суде, о справедливой каре за совершенные злодейства:
И вы подобно так падете,
Как с древ увядший лист падет!
И вы подобно так умрете,
Как ваш последний раб умрет!
Воскресни, Боже! Боже правых!
И их молению внемли:
Приди, суди, карай лукавых,
И будь един царем земли!
Исследователи отмечали, что именно это стихотворение стоит у истоков русской гражданской поэзии декабристов, Радищева, Пушкина и Лермонтова. Не случайно и К. Ф. Рылеев вспоминает о Державине в своих «Думах»:
Он выше всех на свете благ
Общественное благо ставил
И в огненных своих стихах
Святую добродетель славил.
Он долг певца постиг вполне,
Он свить горел венок нетленный
И был в родной своей стране
Органом истины священной.
Везде певец народных благ,
Везде гонимых оборона
И зла непримиримый враг…
Г. Р. Державин. Ода «Водопад»
Философскую оду «Водопад» Г. Р. Державин начал писать в 1791 г. Первоначальный вариант ее состоял из 15 строф. Окончательная же редакция произведения была создана в 1794 г. и составила уже 74 строфы. Напечатана же она была лишь в 1798 г. Ода была написана на смерть выдающегося государственного деятеля и полководца, фаворита Екатерины II,князя Г. А. Потемкина. Он умер 5 сентября 1791 г. в степи, находясь в пути из Ясс в Николаев.
Стихотворение было создано в русле литературной традиции оссианической поэзии. Творчество Оссиана, легендарного кельтского барда, было очень популярно в европейской литературе. Вот как говорит о нем герой романа «Страдания юного Вертера» И. В. Гете: «Оссиан вытеснил из моего сердца Гомера. В какой мир вводит меня этот великан! Блуждать по равнине, когда кругом бушует буря и с клубами тумана, при тусклом свете луны, гонит души предков слушать с гор сквозь рев лесного потока приглушенные стоны духов из темных пещер и горестные сетования девушки над четырьмя замшелыми, поросшими травой камнями, под которыми покоится павший герой, ее возлюбленный!» В 1792 г. в Москве вышел сборник песен Оссиана, переведенный Е. И. Костровым. Книга стала широко известной.
Именно в духе этой поэзии Державин строит внешний сюжет стихотворения: мы видим величественную, грандиозную картину водопада, где «алмазна сыплется гора», все утопает «в бездне, в мгле». Эта картина была навеяна реальным впечатлением поэта от водопада Кивач на реке Суне в Олонецкой губернии, где Державин был губернатором. Перед могуществом водопада преклоняется сама природа: попавшие в него сосны «ломаются… в куски», камни «стираются… в пески», льды, «как пыль стеклянна, ниспадают».
К водопаду приходят животные: волк, лань и «ретивый конь». И уже эти образы получают свой аллегорический смысл, воплощая различные человеческие качества. Вот как писал об этом сам автор в «Объяснениях на сочинения Державина…»: «под волком разумеется злоба; который от ужаса стервенеет или более ярится; под ланью кротость, которая робка при опасности, а под конем гордость или честолюбие, которое от препятств раздражается и растет»[32]. И внешний план стихотворения здесь переводится во внутренний. Возникает новый образ: к водопаду приходит «некий муж седой» (поэт имеет в виду полководца П. А. Румянцева). Именно он размышляет здесь о жизни и смерти, и голос этого героя сливается с голосом автора. Так, водопад ассоциируется у него с человеческой жизнью (у поэта – с жизнью воспеваемого им героя – Г. Потемкина), с быстротекущим временем:
«Не жизнь ли человеков нам
Сей водопад изображает? –
Он так же блеском струй своих
Поит надменных, кротких, злых.
Не так ли с неба время льется,
Кипит стремление страстей,
Честь блещет, слава раздается,
Мелькает счастье наших дней,
Которых красоту и радость
Мрачат печали, скорби, старость?
Не зрим ли всякой день гробов,
Седин дряхлеющей вселенной?
Не слышим ли в бою часов
Глас смерти, двери скрып подземной?
Не упадает ли в сей зев
С престола царь и друг царев?
Тема противостояния жизни и смерти обретает здесь мощное, драматическое звучание. Смерть поглощает «честь» и «славу», царей и простых смертных, замыслы и надежды. Это предел всех человеческих желаний, возможностей, свершений. Именно эта мысль звучит у Державина в оде «На смерть князя Мещерского». Здесь же поэт для выражения этой мысли находит емкий, точный глагол – «падут». Деяния людей, их жизни здесь сопряжены с падением воды. И здесь мы видим усиление позиции этого глагола: «не упадает ли», «упал», «в темницы пал». Водопад предстает символом времени, эпохи Екатерины, символом человеческой жизни, вечности, хода самой истории[33].
Обо всем этом размышляет в стихотворении фельдмаршал Румянцев, потом он видит сон, представляющий «своеобразный апофеоз его военных побед»[34], затем ему предстает видение о смерти «некоего вождя» (князя Потемкина). И перед этим героем встает вопрос: что же оставляет человек после своей смерти? В чем смысл человеческого существования? И здесь голос его сливается с голосом поэта: смысл жизни в подвигах, благородных делах, сотворенных человеком на земле:
…но их дела
Из мрака и веков блистают;
Нетленна память, похвала
И из развалин вылетают;
Как холмы, гробы их цветут;
Напишется Потемкин труд.
Театр его – был край Эвксина;
Сердца обязанные – храм;
Рука с венцом – Екатерина;
Гремяща слава – фимиам;
Жизнь – жертвенник торжеств и крови,
Гробница ужаса, любови.
Таким образом, «Водопад» – сложное произведение, в котором присутствует определенное смешение жанров. «Традиции жанра оды… органично сочетаются в нем с элементами элегии, а пафос трагического провиденциализма, свойственный философским медитациям Юнга, смешивается с мотивами скальдической поэзии Оссиана»[35]. Н. В. Гоголь писал, что в «Водопаде» «как бы целая эпопея слилась в одну стремящуюся оду», здесь перед Державиным «пигмеи другие поэты. Природа там как бы высшая нами зримой природы, люди могучее нами знаемых людей, а наша обыкновенная жизнь перед величественной жизнью, там изображенной, точно муравейник, который где-то далеко колышется вдали»[36].
Таким образом, Г. Р. Державин начинает воплощать в своем творчестве «поэзию действительности». «“Ода классицизма” принципиально антииндивидуалистична. Встав на “свой путь”, Державин совершает переворот в поэзии потому, что создает лирику индивидуального, реально существующего человека. Безличностная лирика катастрофически устаревала. Появилась нужда в поэзии, связанной с жизнью, в поэзии, открывавшей внутренний мир самодовлеющей человеческой личности. Величие Державина-поэта в том и состояло, что он услышал требование своего времени и удовлетворил его»[37].
Г. Р. Державин. Ода «Бог»
Над этим произведением поэт работал в 1780–1784 годах. Впервые ода «Бог» была напечатана в журнале «Собеседник любителей российского слова».
Вот как вспоминал о создании этого произведения сам Г. Р. Державин: «Автор первое вдохновение, или мысль, к написанию сей оды получил в 1780 году, быв во дворце у всенощной в Светлое Воскресение, и тогда же, приехав домой, первые строки положил на бумагу; но, будучи занят должностью и разными светскими суетами, сколько ни принимался, не мог окончить оную, написав, однако, в разные времена несколько куплетов. Потом, в 1784 году получив отставку от службы, приступал было к окончанию, но также по городской жизни не мог; беспрестанно, однако, был побуждаем внутренним чувством, и для того, чтоб удовлетворить оное, сказав первой своей жене, что он едет в польские свои деревни для осмотрения оных, поехал и, прибыв в Нарву, оставил свою повозку и людей на постоялом дворе, нанял маленький покой в городке у одной старушки-немки с тем, чтобы она и кушать ему готовила; где, запершись, сочинял оную несколько дней, но, не докончив последнего куплета сей оды, что было уже ночью, заснул перед светом; видит во сне, что блещет свет в глазах его, проснулся, и в самом деле, воображение так было разгорячено, что казалось ему, вокруг стен бегает свет, и с сим вместе полились потоки слез из глаз у него; он встал и ту ж минуту, при освещающей лампаде написал последнюю сию строфу, окончив тем, что в самом деле проливал он благодарные слезы за те понятия, которые ему вперены были»[38].
В начале стихотворения поэт обращается к Создателю, прославляя его и одновременно определяя ряд Божественных свойств. Бог у Державина вечен и бесконечен, всемогущ и непостижим. Это «дух всюду сущий и единый», он един «в трех лицах божества!»
О ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах божества!
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто всё собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем: Бог.
Во второй строфе поэт подчеркивает величие Бога, непостижимость его человеческим разумом: «Тебе числа и меры нет!» По мысли Державина, это начало и основа всего сущего:
Хаоса бытность довременну
Из бездн ты вечности воззвал,
А вечность, прежде век рожденну,
В себе самом ты основал…
Бог всемогущ, он сопрягает жизнь и смерть, пред ним «солнца» и «звезды», все «светила мира» – это ничто. Получается, что так же ничтожен перед лицом Бога и сам человек. Но вместе с тем человек – это создание Божие, малое отражение его:
Ничто! – Но ты во мне сияешь
Величеством твоих доброт;
Во мне себя изображаешь,
Как солнце в малой капле вод.
Именно существование человека, по мысли поэта, доказывает существование Бога: «Я есмь – конечно, есть и ты!» И следующая часть стихотворения – это вдохновенный гимн человеку, который у Державина становится фигурой, равновеликой самому Богу:
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна божества;
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь – я раб – я червь – я бог!
Поэт подчеркивает сосуществование в человеке земного и божественного начала, это проблема дуализма духовного и телесного. Человек ощущает себя частицей бесконечной Вселенной, потому что в душе его живет устремленность к небесному идеалу. Именно она, по мысли поэта, дает ему право на обретение бессмертия:
Твое созданье я, создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ податель,
Душа души моей и царь!
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! – в бессмертие твое.
Заканчивается стихотворение (как и начинается) обращением поэта к Богу. В финале поэт преклоняется перед Создателем, в этом обращении звучит мотив смирения и любви.
Таким образом, в этом произведении поэт рассуждает о гармоническом сосуществовании человека с Богом.
Ода написана четырехстопным ямбом, десятистишиями. Поэт использует различные средства художественной выразительности: эпитеты («бесконечный», «предвечный», «ум высокий», «волн златых»), сравнение и метафору («Лишь мысль к тебе взнестись дерзает, В твоем величьи исчезает, Как в вечности прошедший миг…»), анафору, многосоюзие, ряды однородных членов и сравнение («Но огненны сии лампады, Иль рдяных кристалей громады, Иль волн златых кипящий сонм, Или горящие эфиры, Иль вкупе все светящи миры – Перед тобой – как нощь пред днем»), вопросно-ответную форму изложения (6 строфа), метафору («Но ты во мне сияешь Величеством твоих доброт»), антитезу («Я царь – я раб – я червь – я бог!»). В стихотворении очень много восклицательных предложений, передающих эмоциональность, искренность, лирическое одушевление поэта.
В творчестве Державина философская ода «Бог» занимает особое место, так как это «первое русское произведение, которое стало достоянием всего мира» (Я. Грот)[39]. Она переведена почти на все европейские языки. Это ода, которую Державин считал вершиной своего творчества. И действительно, произведение отличается не только глубиной мысли и внутренней цельностью, но и совершенством композиции, гениальными поэтическими открытиями.
Анакреонтическая поэзия Державина
В середине 90-х годов Г. Р. Державин обращается к поэзии, воспевающей мир частной жизни, сельское уединение, природу, любовь, искусство. В 1804 г. он издает сборник под названием «Анакреонтические песни». В кратком предисловии к нему поэт писал: «Для забавы в молодости, в праздное время и, наконец, в угождение моим домашним писал я сии песни. По любви к отечественному слову желал я показать его изобилие, гибкость, легкость и вообще способность к выражению самых нежнейших чувствований, каковые в других языках едва ли находятся»[40].
Одно из лучших и наиболее известных стихотворений Державина в этом сборнике – послание «Евгению. Жизнь званская». Оно адресовано приятелю поэта, епископу, историку и литератору Евгению Болховитинову. В этом стихотворении Державин описывает один из ничем не примечательных дней своей сельской жизни, проходящей в имении Званка Новгородской губернии.
В начале стихотворения поэт провозглашает новый образ жизни, сельское уединение, дающее поэту желанную свободу:
Блажен, кто менее зависит от людей,
Свободен от долгов и от хлопот приказных,
Не ищет при дворе ни злата, ни честей
И чужд сует разнообразных!
Тот же самый мотив личностной свободы поэта затем будет развит А. С. Пушкиным в его стихотворении «Из Пиндемонти»:
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать, для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья. –
Вот счастье! вот права…
Затем, продолжая развивать первоначальный мотив свободы поэта, Державин переходит к прославлению сельской жизни, прекрасной природы:
Возможно ли сравнять что с вольностью златой,
С уединением и тишиной на Званке?
Довольство, здравие, согласие с женой,
Покой мне нужен – дней в останке.
‹…›
Дыша невинностью, пью воздух, влагу рос,
Зрю на багрянец зарь, на солнце восходяще,
Ищу красивых мест между лилей и роз,
Средь сада храм жезлом чертяще.
Великолепные картины природы, бесхитростные сельские развлечения, дружеское общение, отдых, творчество, размышления о вечности – все это проходит перед нами в течение одного дня. Исследователи отмечали, что в этом стихотворении мы видим «один из самых ярких примеров идиллического хронотопа. В рамках описания одного дня в Званке Державин изображает всю полноту и разнообразие своей жизни в любимом деревенском имении. На протяжении всего произведения он рассматривает соотношение между внутренними переживаниями поэта и его природным окружением»[41]. Этому способствует и грамматическая структура стихотворения. У Державина преобладают глаголы несовершенного вида, употребленные в настоящем времени. Эти глаголы подчеркивают повторяющиеся или привычные действия. Поэт хочет подчеркнуть обычность, регулярность, типичность всего происходящего[42]. Один день из «жизни званской» дает нам представление о сельской жизни в целом, о том, что стало настоящим уделом поэта.
Исследователи отмечали, что эти картины у Державина предвосхищают стихотворение А. С. Пушкина «Осень», а также идиллический пейзаж в романе «Евгений Онегин». Так, в «Онегине» читаем:
Прогулки, чтенье, сон глубокий,
Лесная тень, журчанье струй.
Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцелуй,
Узде послушный конь ретивый,
Обед довольно прихотливый,
Бутылка светлого вина,
Уединенье, тишина…
Тихая, уединенная жизнь располагает к творчеству и философским размышлениям. У Державина возникают мысли о Боге, о быстротечности времени, о том, что оно способно разрушить и жизнь человека, и жизнь целого селения:
Разрушится сей дом, засохнет бор и сад,
Не воспомянется нигде и имя Званки;
Но сов, сычей из дупл огнезеленый взгляд
И разве дым сверкнет с землянки.
В финале возникает мотив поэтического наследия. Поэт задается вопросом: что же оставит он после себя? Будет ли знаменита его Званка тем, что в ней жил певец «Бога» и «Фелицы»? И здесь Державин развивает мотив самоценности поэта и его окружения. Он хотел бы, «чтобы все всегда отождествляли его с этим местом»[43].
Стихотворение содержит различные средства художественной выразительности: эпитеты («скромный взор», «вольностью златой», «славных дней», «вседействующа воля»), метафоры («Не ищет при дворе ни злата, ни честей…», «славлю сельску жизнь на лире…», «Он видит глубину всю сердца моего, И строится моя им доля», «Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?»), анафору («То в масле, то в сотах зрю злато под ветвями, То пурпур в ягодах, то бархат-пух грибов…»), библейский фразеологизм («Суета сует»).