hostes) обратился в бегство, не причинив нашим (nostrorum) серьезного вреда»[934]. Ниже, описывая последствия столкновения армии короля с французами у города Э, этот автор поведал, что «…некоторые из наших (de nostris) получили ранения… и следующую ночь мы провели (pemoctavimus) в предместье города»[935]. Безусловно, неизвестный клирик, сам являвшийся непосредственным участником того похода, имел все основания для употребления местоимения «мы». Однако и те авторы, которые писали свои сочинения на основе документов и трудов предшественников, также использовали местоимения «мы» и «наши» в значении «находящиеся в английском войске». При этом в данных контекстах речь может идти как об англичанах или других подданных короля Англии, так и об иностранных наемниках. Например, Джон Хардинг, рассказывая о походе Эдуарда Бэллиола, в войске которого были как «лишенные наследства» англичане, так и шотландцы, отметил:
Прибрежные города и селения
За свой счет отправили флот в Шотландию,
Чтобы помочь нашим лордам (our lordes) одержать победу[936].
Точно так же английские хронисты называют «французами» всех выступающих на стороне короля Франции. Типична фраза Адама из Маримута о том, что в битве при Креси «французы (Gallicus) бежали в страхе», хотя этот хронист перед описанием сражения подробно перечислил всех иностранных союзников Филиппа Валуа[937].
Безусловно, местоимения «мы» и «наши» использовались не только для обозначения общности по подданству — с равным успехом они могли употребляться в иных контекстах, актуализируя другие идентичности авторов. Так, на примере «Краткой хроники» Джона Капгрейва, написанной в 1462–1463 гг., можно легко проследить, как в зависимости от содержания текста меняется авторская самоидентификация. Хроника была разделена Капгрейвом на три части: в первой события изложены от Сотворения мира и до Рождества Христова; вторая представляет собой всемирную историю после прихода в мир Спасителя; третья часть повествует об истории Англии. В первой и второй частях местоимения «we» и «оurе» (кроме цитат и некоторых авторских замечаний) используются только в значении «мы — христиане»: «наш Господь», «наша вера», «наша месса» («оurе Lord», «оurе faith», «оurе mess»)[938]. В третьей же части «оurе», без всякого сомнения, означает «нас, англичан»: «наш король», «наши англичане», «наши латники», «наши лучники», «наша сторона», «наши враги», «наши друзья» («оurе kyng», «оurе Englischmen», «оurе armed теп», «оurе acheres», «оurе side», «оurе enmyes», «оurе frendis»)[939].
В целом в литературе исследуемого периода можно выделить два типа указания на принадлежность к той или иной нации: по подданству и по происхождению. Для первого типа характерно причисление всех подданных того или иного государя к доминантной нации. В анонимной «Английской хронике» сказано, что шотландец граф Данбар, принеся оммаж Генриху IV, «счел себя англичанином» («fayned himself an Englishmanne»)[940]. Роберт из Эйвсбери сообщает, что после присяги на верность Эдуарду III все жители Сен-Жан-д'Анжели «стали англичанами» («devindrent Engleis»)[941]. В обоих случаях за «этнической» характеристикой стоит указание на политическую лояльность: переходя на английскую сторону, французы и шотландцы как бы становятся англичанами. Любопытен другой пример: в 1436 г., уже после того, как англичане оставили Париж, парижанка Жаннета Ролан получила отрицательный ответ парламента на ее просьбу разрешить брак с Гилбертом Дауэлом, служившим под началом лорда Тальбота. Несмотря на заверения девушки, что она не выйдет замуж ни за кого другого, ей не разрешили стать «англичанкой» («anglesche») до конца войны[942]. В данном случае совершенно очевидно, что речь идет не о вассальной верности или службе английскому королю: в условиях войны любая лояльность в отношении врага (пусть даже в таком частноправовом аспекте, как заключение брака) воспринимается не только в качестве измены родине, но и смены национальной идентичности.
Наряду с самоидентификацией по подданству и противопоставлением «себя» «чужим» как вассалов разных сеньоров, прослеживается и осознание разделения людей по национальности. Подобная характеристика чрезвычайно важна для историографов: как правило, это первое (наряду с социальным статусом), что сообщается о любом персонаже; данные указания особенно значимы, когда речь идет о предательстве, и необходимо подчеркнуть то, что изменник был не настоящим англичанином, хотя и находился на службе у короля Англии. Самым ярким примером может служить упомянутое во всех хрониках предательство капитана Кале, с неизменным указанием на то, что совершивший сей неблаговидный поступок был не англичанином, а генуэзцем (Genuensus). Хронисты не забывали указывать на принадлежность своих героев к англичанам, даже когда те выходили из-под юрисдикции короля Англии. Показателен пример бригандов из Великой компании, о которых хронисты, ссылаясь на ответ самого короля Эдуарда королю Франции, сообщают, что эти англичане (Angligenae, Anglici, Englishmenne) были «вне закона короля Англии»[943]. Рассказывая о том, как в 1359 г. французы перебили всех англичан, находившихся в Париже, Генрих Найтон отметил, что многие из последних не только прожили в городе всю жизнь, но и родились там[944]. То, что англичане воспринимают себя именно как представителей единого народа, независимо от подданства или места рождения и проживания, очень важно в контексте рассматриваемой темы. Впрочем, необходимо отметить, что это знание оформилось еще до Нормандского завоевания[945].
Весьма любопытно отношение англичан к населению французских провинций. Большинство хронистов в XIV в. выделяют нормандцев (Normanni), бретонцев (Britones), пикардийцев (Picardi) как особые общности, называемые ими «gens» и «natio». Например, выражая надежду на мир между англичанами и народами, входящими в состав Французского королевства, автор «Деяний Генриха V» использует для обозначения последних множественное число: «О, если бы быстро французские народы к миру и единению с англичанами пришли» («Utinаm cito gentes ille Francorum ad pacem et unitatem cum Anglis venian»)[946]. Стоит отметить, что этот автор употребляет термин «Francorum» только в политическом, государственном контексте, рассказывая об обмене послами или решениях Королевского совета[947]. Во всех остальных случаях для определения французов хронист использует термин «Galli» или «Gallici», а также производные от них прилагательные («equites Gallicani», «Gallorum violencia» и т. д.). Как правило, указывающие на национальную принадлежность этнонимы, употребляются в источниках без дополнительных определений. Например, Ранульф Хигден заметил, что англичане в битве при Слейсе захватили в плен большое количество «французов и нормандцев (Franci et Normanni)»[948]. То же самое отметил и хронист из Ланеркоста, заявляя о совместном выступлении нормандцев и французов: «Множество нормандцев и французов враждебно выстроились для сражения с ним [Эдуардом III. — Е. К.] и его [людьми]» («Numero Normannorum ас Gallicorum copioso contra ipsam et suos disposito hostiliter ad pugnandum»)[949]. O нападении нормандских и генуэзских пиратов (pirate Normannici et Ianuenses) на побережье Англии в 1339 г. сообщил Джеффри Ле Бейкер[950].
Между тем нередко историографы именовали всех подданных французской короны «французами», игнорируя региональные различия. Например, рассказывая о нападении врага в 1359 г. на Винчелси, Томас Уолсингем вначале обозначил противников как нормандцев, а чуть ниже именует их же французами: «Тем временем нормандцы с небольшим флотом к Винчелси приплыли…. когда французы приплыли…» («Interim Normanni cum modica classe navium apud Wynchelse applicuerunt… cum Franci applicuissent…»)[951]. Возможно, сосредоточившись на описании бесчинств, творимых нападавшими, Уолсингем забыл о первом определении. Однако, скорее всего, для него разница между нормандцами и французами не была принципиальной. Разумеется, многочисленные примеры обозначения всех жителей Французского королевства как французов можно найти и в текстах эпохи классического Средневековья, однако со временем, благодаря политической централизации государства, эта тенденция заметно усиливается. В этом контексте важно подчеркнуть, что не только «чужие» смотрят на подданных Франции как на французов, но и сами подданные французской короны все активнее начинают подчеркивать единство народа. На примере различных официальных или полуофициальных (прежде всего политических трактатов) текстов видно, как общегосударственный этноним подавляет региональные.
Возвращаясь к английским авторам, подчеркну, что к XV в. хронисты все реже и реже оговаривают региональное происхождение подданных французской короны. Большинство таких упоминаний в эту эпоху можно смело относить к заимствованиям (как правило, прямым цитатам) из более ранних исторических сочинений. Лишь бургундцы и бретонцы продолжают мыс