[1153]. Узнав об этом, «французы предложили Генриху V более выгодные, чем раньше, условия мира», на которые король, «все еще надеющийся на мир и жаждущий его», согласился. Утрируя доверчивость английского короля, этот автор использует драматический прием нагнетания переживаний. Дальше он рассказал о чудовищном обмане и двуличии короля Франции, которого явно не смущает репутация лжеца, готового пойти на любые коварные ухищрения, дабы получить выгоду. «Когда английский совет был почти готов принять лживые предложения, высказанные при этих благовидных условиях, французы, раньше давшие согласие на определенные просьбы, по своей двуличности отказались сделать это. Снова обманутый и введенный в заблуждение пустыми разговорами, король… был вынужден против своей воли, но по чрезвычайной необходимости, ради своего народа и города Арфлера, опять взяться за оружие»[1154].
Но на этом история не заканчивается, поскольку, когда король Англии находился уже в Саутгемптоне, готовясь отплыть во Францию, Карл VI написал письмо императору, скрепленное его собственной печатью. В этом письме король Франции просил императора Сигизмунда I стать посредником в мирных переговорах между ним и королем Генрихом, обещая удовлетворить «ради торжества справедливости и вечного мира между двумя королевствами» все требования английского совета, а также сообщал, что готов лично встретиться с королем Англии для заключения «вечного мира», а до тех пор — установить перемирие. Генрих V якобы так обрадовался этому известию, что даже «предложил распустить английский флот, веря, что его противник сделает то же со своим». Однако, как хронист и намекал с самого начала, французы вовсе не собирались снимать осаду Арфлера. Более того, через два дня король Генрих получил известие о том, что мощный французский флот находится весьма близко от Портсмута, готовясь напасть на него и на остров Уайт. А чуть позже поступили новости из Парижа, где очень плохо обошлись с послами английского короля: они были вынуждены сами платить за проживание и не имели возможности покидать жилища, в которых им пришлось провести все время. И только тогда, наконец, Генрих V понял вероломство Карла VI, затягивающего переговоры в надежде на то, что продолжение блокады заставит жителей Арфлера сдаться по той же причине, которая привела к капитуляции Кале в 1347 г.[1155] Эмоциональные комментарии событий, характерные для этого автора, были так же восприняты другими историографами, использовавшими «Деяния Генриха V» в качестве основного источника. Например, Томас Элхэм после рассказа о том, как французы вероломно нарушили перемирие, замечает, что «король был сильно раздосадован тем, что французы его одурачили», хотя он изначально знал, что «французы никогда не соблюдают договора»[1156].
Эти и другие эпизоды, свидетельствующие не только о вражеском коварстве, но о безграничной доверчивости, если не сказать наивности английских государей, прекрасно отражают одну характерную особенность средневекового мышления. Очевидно, что хронисты, даже авторы, работавшие в популярнейшем жанре «Деяний», совсем не заботились о гармоничности или целостности создаваемого ими образа. Монарх одновременно может быть и мудрым, и наивным; и жестоким, и благочестивым. Для историографов эпохи Средневековья на первый план всегда выходит конкретный эпизод, содержащий отдельную мысль, которая может никак не соотноситься со смысловой нагрузкой других частей повествования. Действия персонажа в рамках одного эпизода могут противоречить поведению этого же героя в иных ситуациях. В определенном смысле средневековую хронику можно представить в виде мозаики, частички которой обладают вполне конкретными цветами, но не складываются в общий рисунок. Фактически, можно говорить о том, что образ «целостной личности» появится на страницах исторических произведений только с началом Возрождения.
Отношение к хитрости подданных приобретает немного другой оттенок. Если речь идет о замыслах врага, то это качество, так же как у государей, выступает в значении «коварства», что, безусловно, вызывает негативную реакцию у историков, осуждающих подобное поведение. Почти во всех хрониках можно найти рассказ об измене капитана Кале, попытавшегося сдать город французам накануне Рождества 1350 г. Капитан Кале Энрико из Павии и его брат (которых английские хронисты называют генуэзцами), находившиеся на английской службе, вошли в сговор с сэром Жоффруа де Шарни, пообещав за большую сумму денег открыть ворота города. Об этом предательстве стало известно королю Эдуарду, который срочно отправился в Кале. Повесив предателей, король не только назначил нового капитана города, но и приготовил французам ловушку: в назначенный день ворота города открылись, давая проход небольшому отряду рыцарей во главе с самим Жоффруа де Шарни, однако затем ворота были закрыты, а мост поднят. Захватив в плен предводителя отряда и его ближайших соратников, король Эдуард дал у стен Кале сражение остальному войску французов, нанеся ему сокрушительное поражение[1157]. В этом, как и в большинстве других случаев, коварство сопровождается нарушением слова или принесением лживой клятвы, о чем говорилось выше. Однако в хрониках упоминаются и другие виды обмана, когда враг рассчитывал на доверчивость англичан. Забавный эпизод, описанный некоторыми историографами, характеризует одновременно и подобное коварство, и трусость врага. В 1403 г. на остров Уайт прибыли французы, требуя от его жителей «содержание для королевы Изабеллы», вдовы Ричарда II. Жители Уайта ответили, что «король Ричард умер, а королева, возможно, отослана домой, поэтому они не будут платить; но если они [французы. — Е. К.] хотят сражаться, то им будет разрешено высадиться на берег и они получат три дня перед битвой для отдыха». Однако французы, которые меньше всего хотели сражаться, услышав этот благородный ответ, отплыли на родину[1158]. По-своему показательно суждение автора «Деяний Генриха V», который, высказываясь о герцоге Бургундском, определяет его лицемерие как национальную черту французов[1159]. А вот Эдуард Холл, ссылаясь на римских историков, упоминает, что «шотландцам чрезвычайно нравится врать»[1160].
В отличие от негативного оттенка хитрости «врагов» у «своих» она приобретает значение «находчивости», становясь достоинством проявляющих ее людей. Например, в 1402 г. битва с шотландцами была выиграна, по мнению Адама из Уска, только благодаря храбрости и «хитроумию» английских конюхов: видя, как враги теснят англичан, они взобрались на лошадей своих хозяев и «кричали в один голос: "Шотландцы бегут! Шотландцы бегут!", чем очень напугали шотландцев, сражавшихся на передней линии, и, пока те смотрели назад, чтобы выяснить причину происходящего, они падали, сраженные градом ударов по ушам и плечам»[1161].
Наделяя представителей вражеского лагеря всевозможными пороками и недостатками, английские авторы рисовали абстрактный собирательный образ противника. Такой образ вполне мог вызывать негативные эмоции, но фактически полностью лишал персонажей индивидуальных черт. Большинство английских историографов умолчало о проявленной в битве при Пуатье Иоанном II воинской храбрости (благодаря которой король и оказался в английском плену), зафиксировав внимание на том, что французское войско было обращено в бегство и что среди прочих знатных пленников был король Франции. В тех редких случаях, когда авторы, на первый взгляд, воздавали должное красивым и достойным деяниям врага, делалось это с целью акцентировать внимание читателя на других неблаговидных поступках. Как уже отмечалось выше, подобный подход к изложению материала объясняется спецификой мышления средневековых историографов, разбивавших повествование на отдельные эпизоды.
Сообщая о возвращении в плен отпущенных под честное слово Дэвида II и Иоанна II, историки подчеркивают нежелание шотландцев выкупать своего короля и отказ дофина признать договор, заключенный его отцом. Более того, Генрих Найтон даже приводит «веские» доказательства бесчестности самого короля Иоанна. Находясь в Лондоне, плененный Иоанн II заключил в 1359 г. мирный договор с королем Англии, по которому к Эдуарду III отходила значительная часть французских земель, и скрепил этот договор своей клятвой. Однако, нарушая ее, Иоанн сам отправлял во Францию письма, полные заверений в том, что он «никогда даже не помыслит отдать и пяди французской земли королю Англии»[1162]. Кроме того, этот король «имел в Лондоне много секретных агентов, которые тайно собирали лучшее золото королевства, переплавляя его в слитки, и помещали их в железные ящики, чтобы переправить во Францию. И они покупали луки и стрелы и прятали их в мешки с шерстью, и была собрана тысяча луков и большое количество оружия для отправки во Францию». Однако, тяжело заболев и почувствовав приближение смерти, Иоанн II решил снять грех с души и открыл Эдуарду III места всех тайных складов и их предназначение. Также он признался в том, что «злонамеренно и незаконно удерживал королевство Францию вплоть до мира в Кале. И он просил простить все вышеперечисленные вещи, и король Эдуард даровал ему прощение»[1163]. Выше уже упоминалась история о том, как нарушил свою клятву сын Иоанна, принц Людовик, отставленный в английском плену заложником вместо своего отца, отпущенного во Францию для сбора выкупа. Пользуясь большой свободой, принц летом 1363 г. бежал из плена, вынудив тем самым отца вернуться в Англию