Именно клятвопреступление Гарольда позволило Вильгельму обратиться за поддержкой к папе Александру II. Папа не только благословил поход Вильгельма, но и прислал ему освященное знамя и другие реликвии. Генрих Найтон добавляет, что помимо права наследника, подкрепленного клятвой Гарольда, Вильгельм получил дополнительное право на английскую корону: недовольные злобным характером Гарольда английские бароны призвали на престол нормандского герцога[1420]. Следует отметить, что тема тиранического правления Гарольда, грабившего и притеснявшего англичан после захвата власти, особо разрабатывалась некоторыми авторами. Например, в рифмованной «Истории о святом короле Эдуарде», написанной в середине XIII в., названы злодеяния Гарольда главной причиной завоевания. Мэтью Пэрис (предполагаемый автор данного сочинения[1421]) разумеется, не обошел вниманием рассказ о завещании Эдуарда Исповедника, взявшего с шурина обещание передать английскую корону Вильгельму. После узурпации святой король какое-то время поддерживал Гарольда: пытался наставить его на путь праведный, являясь во снах, а также помог ему одержать победу над норвежским войском Харольда Сурового в битве при Стэмфорд-Бридже. Однако, разбив врага, Гарольд не только не раскаялся в своих преступлениях, но впал в еще большую гордыню, карой за которую и стала его гибель в битве при Гастингсе и последовавшее за ней завоевание Англии. Таким образом, по версии Мэтью Пэриса, действиями герцога Вильгельма руководил сам Эдуард Исповедник, разгневавшийся на Гарольда настолько, что не пожалел население Англии[1422].
Позицию значительной части средневековых английских историографов по рассматриваемой проблеме неплохо передает цитата из Джона Капгрейва, утверждавшего, что «Гарольд захватил корону, не имея на это права, ибо он был сыном лживого предателя Годвина»[1423]. В целом большинство авторов XIV–XVI вв. придерживались мнения, что Гарольд являлся потомственным и закоренелым клятвопреступником, а также незаконным узурпатором английской короны[1424].
Хотя сам миф о Нормандском завоевании почти не изменился с XI в., некоторые трансформации претерпело отношение хронистов к образу самого Вильгельма. В изображении Генриха Хантингдонского Вильгельм был могущественным, но жестоким и жадным правителем, жаждущим богатства и славы, безжалостным к противникам, не щадившим не только представителей английской знати и духовенства, но и собственных соратников[1425]. Архидьякон из Хантингдона неоднократно упоминает притеснения англичан со стороны нормандских рыцарей, в которых хронист, несомненно, видит врагов.
Продолжительные войны с Францией, которые английские короли вели на протяжении нескольких веков, усиливали неприязнь англичан к континентальным соседям, воспринимаемым ими в качестве заклятых врагов. Тем интереснее отметить существенное изменение, произошедшее в отношении английских историографов к Нормандскому завоеванию. Потребность адаптировать историю завоевания к остальным мифам и преданиям о прошлом во многом была вызвана невозможностью для англичан примириться с тем фактом, что их предки покорились власти народа, входящего в состав Французского королевства. Радикальную трансформацию претерпел образ герцога Вильгельма. Для хронистов XIV–XV вв. Вильгельм олицетворяет собой справедливого и благочестивого государя. Историографам периода Столетней войны совершенно очевидно сходство Нормандского завоевания Англии с современной для них войной за французскую корону. Как и Эдуард III, Вильгельм — законный наследник, права которого попирает узурпатор. Как и Эдуард, Вильгельм не желает войны: хронисты подробно рассказывают о трехкратном обращении Вильгельма к Гарольду с напоминанием о священной клятве и просьбой вернуть ему наследство Эдуарда Исповедника[1426]. Так же, как в войне королей из рода Плантагенетов против узурпаторов из династии Валуа, в более раннем конфликте правую сторону поддерживает сам Господь, посылая Вильгельму попутный ветер[1427] и помогая ему в сражении[1428]: как сказано в «Полихрониконе» Ранульфа Хигдена, «в битве Бог их рассудит»[1429]. Чувствуя себя законным правителем Англии, Вильгельм запрещает своим людям грабить население острова[1430]. Аналогичные запреты, оберегающие мирное население, регулярно издавались английскими монархами в ходе Столетней войны. Так же, как английские солдаты перед Азенкуром, войска Вильгельма проводят ночь перед сражением в молитвах, в то время как их противники пьют вино и веселятся[1431]. И, наконец, получив при помощи Бога принадлежавшую ему по праву корону, Вильгельм начинает заботиться о безопасности и благополучии новых подданных, отражая нападения шотландцев и датчан[1432].
Говоря об отношении английских историографов времен Столетней войны к Нормандскому завоеванию, стоит отметить еще одно важное обстоятельство. Трансформированный образ Вильгельма приобрел все положительные характеристики истинного английского короля. В период Столетней войны особенно подчеркивалась разница между нормандцами и французами. Хронисты подробно рассказывают о родственных связях между английскими королями и нормандскими герцогами[1433], описывают пребывание короля Этельреда и его сыновей в Нормандии[1434], дружеский визит Вильгельма в Англию[1435], его помощь Эдуарду в борьбе с предателями. Не менее подробно повествуется о войне нормандских герцогов с их давними противниками — королями Франции[1436]. В сочинениях хронистов XIV–XV вв. прослеживаются известные параллели в трактовке истории о Нормандском завоевании с сюжетами и объясняющими моделями времен Столетней войны: справедливые основания престолонаследия, помощь Бога в военных действиях правой стороне, негативный образ представителей «коренной Франции». Не случайно «отвоеванная» потомком Вильгельма — Генрихом V — Нормандия получила название «pays de conquete» («завоеванная земля»), рождающее аллюзии с Нормандским завоеванием Англии.
По версии Гальфрида, Брут оставил королевство трем сыновьям. Произошло это событие, как указывает автор «Дара Истории», ссылающийся при этом прямо на Гомера, в 4123 г. от Сотворения мира[1437]. Старший сын Локрин взял себе центральную часть острова, получившую название Лоегрией, средний, Альбанакт, — северную, названную Альбанией, а младший, Камбр, — территорию будущего Уэльса, прозванную Камбрией. Совершенно очевидно, что эта часть легенды не только объясняет этимологию географических названий, но также демонстрирует историческую зависимость Шотландии и Уэльса от Англии. Как выразился Эдмунд Спенсер, «Локрин был оставлен суверенным господином всего»[1438]. Воспоминания об общем происхождении и подчиненном положении Уэльса и Шотландии нередко всплывали во время войн, которые короли Англии вели в этих регионах[1439], являя интересный пример проецирования на мифическое прошлое современных для автора реалий разделения острова на три части.
В отличие от англичан валлийцы не видели в легенде о разделе острова между сыновьями Брута указаний на верховную власть правителей Лоегрии, полагая, что после смерти Брута его потомки были независимы друг от друга. В качестве иллюстрации подобного отношения к этой легенде хочется привести интересное письмо Оуэна Глендауэра, считавшего себя независимым князем Уэльса, адресованное в 1401 г. королю Шотландии Якову Стюарту и процитированное в хронике Адама из Уска: «Мой уважаемый господин и царственный кузен, возможно ли напомнить Вам и Вашему королевскому величеству, что Брут, Ваш благороднейший предок и мой, был первым коронованным королем, который жил в королевстве Англия, известном как Великая Британия. Брут родил трех сыновей, Альбанакта, Локрина и Камбра. Вы происходите по прямой линии от этого Альбанакта, в то время как потомки Камбра правили в качестве королей до времен Кадвалладра, который был последним королем моего народа (mа dit nacion) и от которого по прямой линии происхожу я, Ваш смиренный кузен»[1440]. Любопытно, что Глендауэр, дабы не напоминать этой историей о подчиненном положении Шотландии по отношению к Англии, делает Альбанакта старшим сыном Брута. Особенно важным является обращение Глендауэра к этногенетическому мифу о бриттах именно в письме к королю Шотландии, поскольку это свидетельствует не только о популярности легенды о Бруте на территории Уэльса, но прежде всего о том, что составители письма не были знакомы с шотландским преданием, согласно которому скотты считались выходцами из Египта и Скифии. Следует также отметить, что в самой Шотландии (за исключением южной, пограничной с Англией области) легенда о Бруте не получила никакого распространения: интеллектуальная элита северных районов Британских островов оставалась верной собственным мифам о прошлом.