— Господи Иисусе.
Леви произнесла это без иронии. За свою профессиональную жизнь она повидала всякое. В том числе гораздо более кровавые картины, чем эта. Но было что-то жутковатое в ритуальном характере убийства. Он предполагал неторопливость. Леви видела своими глазами, какие увечья наносят выстрелы. Бомба. Даже мина. Но то, на что она смотрела сейчас… Ей никогда еще не доводилось видеть таких чудовищных ран, нанесенных с таким тщанием.
Отвернувшись от подвешенного трупа, Леви обвела взглядом комнату. У ее ног расплылась лужица рвоты. Не самые хорошие условия для работы криминалистов, но лужица находилась достаточно далеко от трупа, можно было не опасаться, что она помешает проведению экспертизы. Обладатели остальных слабых желудков смогли удержать содержимое внутри до того момента, как вышли в коридор, поэтому в остальном место преступления выглядело нетронутым.
«Это ненадолго», — подумала Леви. Команда криминалистов в белых костюмах уже осматривала каждый сантиметр комнаты, в которой Филипп Лонгман провел последние мгновения своей жизни.
— Что думаешь, Стив? — Леви узнала инспектора Стивена Хейла даже в белом комбинезоне с капюшоном.
— Хреновое дельце, мэм, — покачал головой Хейл, вставая. — Тот, кто это сделал, больной ублюдок. Бедному старику отрезали язык и запихнули в рот собственные яйца. Оставшиеся зубы выдрали, один за другим. Потом обескровили. Медленно. Убийца перерезал вену за веной по всем рукам и ногам.
— Как предполагаешь, от какого повреждения он умер?
— Есть из чего выбирать, мэм. Может быть, он умер от кровопускания, при том что убийца действовал медленно. А если нет, тогда от распятия. Он никак не мог это выдержать в его-то состоянии.
— Не уверена, что я продержалась бы дольше, — ответила Леви, не отводя взгляда от трупа Лонгмана. — Дай знать, когда мы выясним точную причину смерти.
— Да, мэм.
Хейл отступил на шаг, тогда как Леви приблизилась к Лонгману. Она обошла тело, внимательно разглядывая ранения со всех сторон, насколько позволяла стена. Наконец она нагнулась над открытым порезом у него на правой ноге и глубоко втянула носом воздух.
— Да, похоже, запах хлорки идет отсюда, — сказал Хейл. — Но на ногах и спине нет никаких следов того, что он корчился. А значит, хлоркой его раны полили уже после смерти. Хоть какое-то облегчение. Если бы он еще дышал, боль была бы нестерпимой.
Леви не ответила. Вместо этого она отошла к дальнему углу комнаты и взяла оттуда стул. Встала на него, поставив возле болтающихся ног трупа. Леви была женщиной невысокой — всего сантиметров 165, но и Филипп не был высоким мужчиной. Сиденье стула пришлось вровень с его распятыми ступнями.
— Передай перчатку.
Леви не обернулась, ни когда произносила эти слова, ни когда принимала перчатку из руки Хейла. Надев на пальцы латекс, она осторожно открыла Лонгману рот. Оттуда уже вынули отрезанные органы, оставив зияющую пустоту, в которой отсутствовали зубы и язык. Черный кошмар.
Наклонившись, Леви приблизила нос, насколько это было возможно без того, чтобы помешать экспертизе, и глубоко вдохнула.
— Что там? — спросил заинтригованный Хейл. — Что вы чувствуете?
— Хлорку. — Леви осторожно закрыла рот и слезла со стула. — Ее налили и туда.
— После смерти? Зачем? Какой в этом смысл?
Леви ответила не сразу. Вместо этого она, осмотревшись, поймала взгляд констебля Дэвида Райта, который, заметив внимание главного инспектора, чуть выпрямился.
— Из этой комнаты выносили бутылку с хлоркой? — спросила она.
— Нет, мэм. Здесь ничего не трогали. Если не считать осмотра тела, конечно же.
— А внизу? В ванных? Нигде не пропадала бутылка хлорки?
— Не знаю, мэм.
— Тело обнаружила домработница, правильно?
— Да.
— Тогда спросите у нее. Проведите ее по дому. Нужно это выяснить.
Констебль Райт без единого слова покинул комнату.
Хейл казался озадаченным.
— Какое отношение к убийству имеет пропавшая бутылка хлорки?
— Такое, Стив, что хлорка убивает ДНК. — Леви слышала об этой теории. Но ни разу не сталкивалась с ее применением. — Жертву облили хлоркой не для того, чтобы помучить. А чтобы уничтожить улики. Поэтому она повсюду. Убийца явно пошел вразнос. Может, в этом был весь смысл. Вся притягательность. Но при этом он не хочет быть пойманным. Он знает, что делает, Стив. Мы ничего не найдем на теле. И, судя по запаху, образец ДНК здесь нам может предоставить только та блевотина у двери.
Хейл повернулся к лужице рвоты у двери. Потом снова посмотрел на Леви.
— Но я все равно не понимаю, какая разница, пропадала ли в доме хлорка? Мы все равно не найдем пустой бутылки с отпечатками. Если убийца был настолько осторожен.
— Разница есть, — объяснила Леви, — потому что если хлорку взяли в доме, значит, убийце неожиданно пришла в голову блестящая идея. Он действовал по наитию. Но если он принес хлорку с собой, тогда мы имеем дело с профессионалом. С человеком, который досконально продумал, что собирается сделать. И как замести следы. Тебе не кажется, что нам важно это знать?
Хейл кивнул.
— Тогда какой смысл осматривать комнату? — спросил он. — Если вы уверены, что мы не найдем ни ДНК, ни отпечатков, никаких других улик?
— Потому что прямо сейчас место преступления — наша единственная зацепка. Кто знает, может, эта сволочь что-то пропустила. — Леви в последний раз обвела взглядом комнату. — Мы обязаны раскрыть это дело.
— Что в нем такого важного? — спросил Хейл. — Распятие? Думаете, здесь религиозные мотивы?
— Может быть, — ответила Леви.
Она повернулась к присутствующим и повысила голос:
— Кстати говоря, я не хочу, чтобы о произошедшем узнали в прессе. Ни слова о том, как этот человек был убит. Ни слова.
Повернувшись обратно к Хейлу, Леви взяла его за руку и вывела в коридор. Она чувствовала легкий прилив благодарности за то, что он помогает ей в этом деле. Хейл был в ее команде уже три года. В рядах полиции не нашлось бы никого, кому она доверяла бы больше.
— Нет, Стив. Дело не в распятии, — сказала она тихим голосом, едва отличимым от шепота. — Дело в том, кто этот человек. Точнее, кем он был.
— Вы его знаете? Кто он?
— Филипп Лонгман. Бывший лорд главный судья.
Леви видела, как от лица Хейла отхлынула кровь. Имя явно было так же знакомо ему, как и ей. В чем она и не сомневалась.
Должность лорда главного судьи делала ее обладателя невероятно влиятельным, что совпадало с желаниями Филиппа Лонгмана, который предпочитал их не сдерживать. За восемь лет в этой должности он вынес множество самых противоречивых приговоров современности. Приговоров, ознаменовавших крах многих как криминальных, так и террористических организаций. Изувеченное тело, пришпиленное к стене спальни, принадлежало некогда одному из самых влиятельных лиц британского истеблишмента.
— Нас ждет кошмарное политическое давление, — продолжила Леви. — И такой же список подозреваемых. Лонгман нажил себе немало врагов, а у многих ублюдков хорошая память.
Хейл кивнул, но ничего не ответил, пока Леви смотрела в открытую дверь на труп Лонгмана.
Ничто в этом жалком бледном теле не указывало на человека, который когда-то обладал высоким статусом. Человека, чье шокирующее убийство захватит первые полосы всех газет. И чьего убийцу предстоит найти Леви.
Нельзя было терять ни минуты.
Пять
Тюрьма Уандсворт почти не изменилась за семнадцать лет, минувших с первого посещения ее Майклом Девлином. Само здание датировалось 1850 годом, и на его монументальном фасаде отразился каждый день прошедших двух столетий.
Внутри оно казалось менее мрачным и более современным, но ненамного. Зона ожидания, которой пользовались и адвокаты, и обычные посетители, являла собой неудачную смесь аскетизма и обветшалости. Жесткие металлические скамейки не могли предложить никакого удобства тем, кому не повезло на них сидеть, а крашенные лет десять назад желтые стены до сих пор считались «годными».
Та же самая халатность характеризовала и шкафчики для хранения ценных вещей посетителей. Несмотря на то что они были слишком маленькими, ненадежными и в большинстве случаев сломанными, никто и не думал их поменять или хотя бы починить.
С тихой улочки в здание вела каменная лестница, существовавшая с момента постройки. Все посетители любого из 1900 узников должны были подняться по этим старинным ступенькам и пройти через зону досмотра, отделявшую обитателей тюрьмы от свободы, царившей за ее стенами.
Недавнее присуждение Майклу звания королевского адвоката, которого удостаивались только самые лучшие барристеры[1], не стало основанием для исключения. Казалось, будто впервые он посетил тюрьму Уандсворт целую вечность назад, когда ему было двадцать два и он только-только выпустился. Тогда Майкла удивило, что ему пришлось пройти столь же скрупулезный досмотр, что и обычным посетителям. На какое бы особое обращение к адвокатам он не рассчитывал, ожидания не оправдались: никто не пропустил его просто так, дружески кивнув и подмигнув.
Никто не пропустил его просто так и теперь.
— Вы к кому?
Сидевший за высоким столом на входе тюремный служащий средних лет сразу перешел к делу. Никаких приветствий. Никакой вежливой беседы.
— К Саймону Кэшу.
Эндрю Росс, солиситор Саймона Кэша, ответил на вопрос за них обоих, протягивая официальное письмо, адресованное управляющему тюрьмы ее величества Уандсворт. Письмо называло Майкла и Росса барристером и солиситором и подтверждало, что у них назначена консультация с клиентом на 09:30 утра.
— Удостоверения?
Майкл и Росс достали из кошельков удостоверения личности и молча предъявили их служащему. Через несколько секунд им вернули документы и кивком пригласили пройти.
— Ключи, деньги, телефоны. Все как обычно, — потребовала другая служащая. Женщина, моложе своего коллеги и стоящая, а не сидящая. Она была следующей остановкой на конвейере досмотра.