— Обычно люди не заставляют других клясться душой, чтобы те сделали что-то, доставляющее им удовольствие. — Я глубоко вздохнула. — Ты знаешь, для тебя я сделаю все. Но не заставляй меня давать клятву, не зная, в чем я клянусь. Доверься мне. Скажи сначала правду. Я хочу знать.
Алек медленно кивнул, убрал ладонь с моей щеки и потянулся к столу. Его пальцы сомкнулись на рукоятке широкого острого ножа.
Он сунул нож мне в руку и произнес:
— Если на закате я начну превращаться… я хочу, чтобы ты меня убила.
— Что?!
— Возможно, прикосновение к серебру во время инициации помешало Братству обрести контроль над моим сознанием. Но оно также могло помешать инициации, причем настолько сильно, что она прошла безрезультатно. Может быть, я остался таким же вервольфом, как и прежде, обреченным превращаться каждую ночь. — Алек поморщился, и я поняла, что он думает о прошлой ночи, о погибшем из-за него человеке. — Если это так, я должен положить этому конец. Я не хочу жить ни рабом, ни убийцей. Смерть — вот мое единственное избавление.
Нет, подумала я, но вслух не сказала. Разве я не пообещала Алеку, что сделаю для него все? И я понимала, почему он об этом просит. Это вовсе не мелодраматический жест: этим Алек говорит, что он предпочтет умереть, чем представлять опасность для других. Это самый принципиальный выбор из всех возможных. И все же я не могла сжать нож.
— Я собирался попросить отца, — торопливо говорил Алек. — Но я не могу просить его убить своего единственного ребенка. Глубоко внутри душа у него нежная, и это уничтожит его навсегда. Я знаю, тебе тоже будет нелегко, но… ты сильная, Тесс. Сильнее, чем сама о себе знаешь. Не думаю, что в жизни есть что-то, чего ты не сможешь выдержать, если захочешь.
— Значит, ты просишь меня выдержать вот это.
Холодный ветер растрепал его кудри.
— Ты знаешь, что я очень не хочу просить тебя. Почти так же сильно, как не хочу умирать. Но если мне останется только такой выбор — стать убийцей или быть рабом Братства, — это хуже, чем вообще лишиться жизни.
Отправляясь в это путешествие, я знала, что больше не смогу быть служанкой у Лайлов. Если инициация не сделала Алека свободным, значит его тоже ждет вечное рабство — ни свободы, ни справедливости. Для себя я спланировала выход из положения, но что, если бы никакого выхода не было? Согласилась бы я провести остаток жизни в рабстве или же предпочла бы покончить с ней?
Алек заслуживает такого же милосердия, какого я хотела бы для себя.
Собравшись с силами, я медленно сомкнула пальцы на рукоятке ножа, забрала его у Алека и посмотрела ему в глаза. Слова сжигали меня изнутри, но я произнесла:
— Да. Я это сделаю.
Алек выдохнул. Облегчение перевесило даже страх смерти.
— Спасибо.
— Ты оставил записку отцу? Объяснил ему? — Я проглотила рыдание. — Если мне придется убить тебя, я это сделаю, но не хочу, чтобы меня повесили.
— Как всегда, практична. — На красивом лице Алека мелькнула тень улыбки. — Я оставил записку. Даже две записки; одну — ему, чтобы он увидел ее сразу же, как только придет после вечернего бокала бренди с полковником Грейси. В ней объясняется все и говорится, что он должен сделать. Вторая — фальшивая записка самоубийцы. В ней сказано, что я так и не сумел пережить смерть Габриэль и решил прыгнуть в океан. Утопиться.
Это означает, что мы с мистером Марлоу должны будем бросить его тело за борт, чтобы завершить обман. Понятно же, что тело его никогда не найдут. Самое аккуратное решение из всех возможных. Но меня это убивало — думать об Алеке, таком живом и энергичном, как о трупе, мертвом теле, которое нужно выбросить в огромный бездонный океан. Слезы защипали глаза, но я крепче сжала нож.
Алек своей рукой направил мою так, чтобы острие ножа уткнулось прямо под грудину, в нескольких дюймах от сердца.
— Прости, Тесс. Я очень не хочу просить об этом тебя.
— Не нужно терзаться, когда просишь сделать то, что должно быть сделано.
Я достаточно сильная, чтобы выдержать это. Не знаю, считала ли я так до того, как Алек мне это сказал, но сразу поняла, что это правда.
Солнце низко опустилось за горизонт — полоса золотисто-оранжевого света, прорезанная темной линией океана. Нас хлестал холодный ветер, и в какой-то миг я поняла, что не могу больше смотреть в темные глаза Алека. Я уставилась на воду и увидела куски льда, намного крупнее, чем те, что мы уже встречали за время плавания.
— Стало так холодно! — прошептала я. — Мы идем на север? Сменили курс?
— Это океан изменился. — Голос Алека дрожал. Несмотря на все свое мужество, он не мог скрыть страха смерти. — Я помню, когда мы плыли в Европу, весь океан покрылся льдом. Пароходу пришлось останавливаться с полудюжины раз. Казалось, это тянулось целую вечность, а я так боялся того, чем стал, с таким нетерпением хотел попасть туда, куда мы плыли… — Он замолчал, и я поняла, о чем он думает: в этот миг, когда ему, возможно, осталось всего несколько минут жизни, он отдал бы все, лишь бы вернуться в те дни.
Небо над головой темнело оттенками; все еще ярко-голубое рядом с заходящим солнцем, оно сделалось сиреневым вокруг и над ним, и теперь этот цвет разливался дальше на восток, переходил в темно-синий и скоро должен был почернеть.
Я смотрела на острие ножа. В этом тусклом свете оно сверкало, а сам нож казался мне таким тяжелым! Расстегнутая рубашка Алека давала мне возможность прижать лезвие к его обнаженной коже. Хватит ли мне силы воли, смогу ли я нажать достаточно сильно, чтобы пробить кожу, кость и сердце?
— Что ты чувствуешь? — От отчаяния голос мой звучал задушенно. — Ты можешь почувствовать приближение этого? Или не приближение?
— Не знаю. Сердце колотится быстро, и я потею… так всегда бывает перед превращением…
О боже!
— …но я нервничаю. Причина может быть в этом. — Алек изо всех сил пытался держать себя в руках. — Не могу понять разницу.
Он так боится! Сердце мое рванулось к нему, и в этот миг я ощутила его боль куда острее, чем свою собственную.
— Все хорошо, — сказала я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. — Я не дам тебе превратиться. Ты не ранишь меня. Ты никого больше не ранишь. Я держу тебя. — Словно я удерживала его над пропастью, а не собиралась столкнуть туда.
Наши взгляды снова встретились. Розовый закатный свет раскрасил наши лица. Я еще крепче сжала кинжал, чувствуя, как все быстрее колотится сердце.
Солнце опускалось все ниже и ниже… осталась тоненькая полоска света… она исчезла. Наступила ночь.
И Алек остался человеком.
Мое тело обмякло. Я качнулась назад, нож выпал из руки. Алек подхватил меня и обнял своими сильными руками, хотя и сам едва стоял на ногах.
— Тесс, — прошептал он мне в волосы, — я свободен.
— Ты свободен навеки, — повторила я. — У тебя есть шанс, Алек. Ты не должен оставлять надежду.
— Моя отважная Тесс. — Его губы коснулись моей щеки, затем уголка рта.
Я прижала его к себе и поцеловала, потом еще раз, крепче, Алек приоткрыл рот, его язык коснулся моего.
Ветер хлестал нас холоднее и резче, чем до сих пор, и Алек втянул меня в каюту, подальше от надвигающегося холода. Мы споткнулись о тяжелый резной стул, стоявший в гостиной; может быть, поэтому я упала на колени и потянула Алека за собой. Поэтому он обнял меня за талию и уложил на ковер перед камином.
Хотя и я, и он знали почему.
— Наконец-то я могу это сказать, — пробормотал он, не размыкая объятий. Наши тела все крепче прижимались друг к другу. — Я люблю тебя.
— И я тебя люблю. — Это даже не казалось откровением. Это казалось чем-то таким, о чем я знала с первой же секунды нашей встречи.
— Тесс. — Алек жарко дышал мне в шею. Наши руки и ноги переплелись. Я распахнула на нем рубашку, обнажая широкие плечи. Он накрыл меня своим телом. — Я ничего не могу тебе предложить.
Он имеет в виду брак. Будущее. Все, что привязывает его к Братству, отрицает нас. Все эти вещи, казавшиеся такими важными при ярком свете дня, сейчас были такими бессмысленными.
— Ты можешь предложить мне сегодняшнюю ночь. — Я изогнулась всем телом, и Алек застонал. В последний миг перед тем, как наши губы слились, я шепнула: — Этого достаточно.
Несколько часов спустя я лежала в постели Алека, прикрытая всего лишь тонкой белой простыней. Алек лежал рядом и обводил пальцами очертания моего тела, глядя на меня, как на чудо:
— Ты такая красивая! Гораздо красивее, чем я себе представлял.
— Я могла бы сказать то же самое про тебя. — Я не удержалась от лукавой улыбки. — Если бы не видела, какой ты красавчик, еще там, в турецких банях.
Он улыбнулся и поцеловал меня, мы, хихикая, упали на кровать, будто это была наша первая, а не последняя ночь. Я всегда думала, что именно так девушка чувствует себя в свой медовый месяц: любимой, почитаемой, женственной и удовлетворенной. Не знаю, о чем вечно шептались эти старые леди, заявляя, что в первый раз бывает больно. Больно не было совсем, даже в самый первый раз, а уж потом… о, теперь я понимаю гораздо больше. Почему ради этого люди совершают ошибки. Почему рискуют всем.
Мы рисковали мало, я знаю, как вести себя осторожно. Алек тоже, и он позаботился обо мне, не дожидаясь моих просьб. Никто из нас не хотел ребенка. Я знаю, так лучше, но все равно мне было немного жаль, что часть его не останется со мной навсегда.
Чего я хотела по-настоящему — никогда не говорить ему «прощай».
Улыбка исчезла с моего лица, и с лица Алека тоже. Мы прятались от суровой правды столько, сколько могли. Пора посмотреть в лицо реальности.
— Ты знаешь, что должна уйти, — сказал он. — Ради твоего блага, а не ради моего.
— Знаю. Михаил и Братство не допустят женщину в твою жизнь. Тем более ту, что знает их тайны.
— И мы до сих пор не знаем, могут они контролировать мою волю или нет. Несмотря на серебро, инициация прошла достаточно успешно, чтобы я сам мог решать, превращаться или нет, за исключением ночи полнолуния. С таким же успехом она могла дать им возможность контролировать меня. А если они прикажут мне напасть на тебя…