очередной раз уколовшись иголкой, и пососала большой палец. — Ты уже почти закончила.
Моя часть работы над розовыми платьями для бизнеса ее кузена лежала, сложенная, рядом со мной.
— Последние два года я шила почти каждый день. Практика, вот пальцы и двигаются быстро.
— Умея так шить, ты запросто найдешь работу в хорошей мастерской.
— Скоро найду, — пообещала я. — Но сначала я хочу немного помочь тут. Расплатиться со всеми вами за то, что взяли меня к себе.
Мириам сердито запыхтела:
— Ты же знаешь, что можешь жить здесь сколько захочешь. Я только и сказала, что ты очень искусно управляешься с иголкой и ниткой. — Она нахмурилась, глядя на смятую ткань у себя на коленях. — А я нет.
Я засмеялась — пусть не очень громко, но это был первый искренний смех с той ночи, как утонул «Титаник».
Я очень привязалась к семье Нахас, а они были так добры, что позволили мне набраться сил здесь, у них, но я знала, что нельзя задерживаться у них надолго. В этой четырехкомнатной квартирке имелись кухня, столовая, мастерская, комната, где стояла швейная машинка, и единственная спальня. А жили здесь семь человек, включая меня, и, когда двое детишек по утрам уходили на улицу гулять, их место тут же занимали две швеи, работавшие на семейный бизнес. Портновский манекен стоял вплотную к раковине. Здесь имелся теплый туалет, что, конечно, очень хорошо, да только он находился тремя этажами ниже, и мы пользовались им, кажется, наравне с половиной населения города. Как только я слегка пришла в себя, сразу же начала шить, чтобы отработать свой кусок хлеба и расплатиться с родными Мириам за их великодушие, но я уже стала бременем и не хотела скоро превратиться в надоедливую помеху.
— Не могу решить, куда ехать, — призналась я.
Мириам воткнула иголку в ткань, не глядя на меня:
— Ты так торопишься! Тебе что, не нравится тут?
— Ты же знаешь, что это неправда.
— Знаю.
Мы подружились крепче, чем обычно бывает за две недели знакомства, но ведь мы вместе прошли через такое, чего другие и представить себе не могут. И обе безмолвно скорбели о мужчинах, которых любили так недолго. Мне будет трудно расстаться с Мириам, а ее грубоватые ответы означают только, что и ей будет нелегко прощаться со мной.
— Но теперь у нас есть кое-какие возможности, — заметила я. Это значило именно то, что значило: у нас есть деньги.
Казалось, что весь мир содрогнулся от ужаса над судьбой «Титаника»; с того момента, как мы прибыли в Нью-Йорк, заголовки всех газет кричали только об утонувшем корабле. Очевидно, в приличном обществе принято создавать комитеты помощи, потому что их насчитывалось уже несколько дюжин. Две леди в красивых шляпках и пальто появились вчера вечером, потрясенные видом Орчард-стрит точно так же, как поначалу и я, и гордо вручили нам деньги. Это, конечно, не состояние, но вместе с двумя десятифунтовыми банкнотами Ирен их оказалось больше чем достаточно. Часть я, конечно, оставлю семье Нахас в благодарность за приют, но что делать с остальными?
Мириам сказала:
— Ты можешь открыть какую-нибудь лавку.
— Может быть. — Но что я буду продавать? Я снова вспомнила о несчастной Ирен и о том, как сильно она хотела начать свою собственную, новую жизнь. — Или мы можем уехать на запад и стать ковбоями.
— Я не люблю лошадей.
Внизу появился мальчик с вечерними газетами, и я отложила шитье. Не хочу больше ничего слышать о «Титанике» — ни об административных слушаниях, ни о том, что Брюс Исмей, глава компании «Уайт стар лайн», спасся, в то время как другие погибли, ни о чем другом. Но только я успела взяться за окно, чтобы закрыть его, как услышала:
— Найдены тела утонувших на «Титанике»!
Я застыла. Мириам рядом прерывисто вздохнула, словно пыталась взять себя в руки.
— Дополнительный выпуск! — Высокий мальчишеский голос взвивался над шумом толпы. — Кабельное судно «Маккей-Беннетт» подобрало несколько дюжин тел, утонувших на «Титанике»! Говорят, среди них находится Джон Джекоб Астор! Пассажиров первого класса везут в Нова-Скотию на опознание! Остальные похоронены в море!
Мы с Мириам с ужасом посмотрели друг на друга.
— Алек, — сказала я. — И Джордж.
— Не Джордж, — ответила она, и я видела, чего ей это стоило. — Мальчик сказал «пассажиры первого класса». Если Джорджа и нашли, его… его бросили обратно в воду.
Как страшно думать, что Джорджа вытащили из ледяных вод Атлантики только для того, чтобы снова там утопить. Лучше бы его вообще не находили.
— А откуда они узнают, кто из первого класса, а кто нет? — спросила я, но тут же сама себе ответила: — По одежде, конечно.
Даже в смерти имеет значение, оторочено ли твое платье кружевами и что надето тебе на ноги — начищенные полуботинки или поношенные грубые башмаки. В этом и заключается разница: или у тебя будет могила, куда смогут прийти и поплакать те, кого ты любил, или тебя бросят в воду в мешке с камнями.
Но Алек плыл первым классом, и это поймут по его дорогому пальто.
Несколько дюжин тел, сказал мальчишка-газетчик. Сообщают, что в ту ночь утонули полторы тысячи человек, а это значит, нет никакой гарантии, что тело Алека среди найденных.
Но на свете не осталось больше никого, кто сможет его опознать… позаботиться о том, чтобы его похоронили как полагается.
Я снова взглянула на Мириам, и она сказала то, что прозвучало не первой фразой в разговоре, а заключительной:
— Да, конечно, ты должна поехать.
Я крепко обняла ее. Если это последнее, что я могу сделать для Алека, я это сделаю.
2 мая 1912 г.
Галифакс — городок на границе Нова-Скотии[9], и когда несколько дней спустя я в новой одежде и теплом пальто вышла из вагона поезда, то подумала, что с таким же успехом могу начать все заново тут, как и в любом другом месте. Меньше, чем Нью-Йорк, но больше, чем деревня, в которой я родилась, а в предвечернем небе есть мягкость, которая мне так нравится, — будто кто-то налил в голубое сливки.
Но Галифакс — это порт, а я не уверена, что захочу всю свою жизнь каждый день видеть океан. Не уверена, захочу ли я вообще его видеть.
Я сунула руку в карман и нащупала холодную серебряную цепочку. Если я найду тут Алека, то перед тем, как его похоронить, надену на него медальон как символ того, что он снова с матерью. А серебро ему больше не повредит.
Мне казалось, что отыскать нужное место будет сложно, но стоило мне сказать человеку на станции, что я хочу опознать тело с «Титаника», как все начали предлагать свои услуги. Кучер кареты с радостью готов был доставить меня в отель, чтобы завтра с утра я первым делом смогла пойти осмотреть мертвых.
— Я не могу ждать до утра, — отказалась я. Откладывать еще? Настоящая пытка. Поисковое судно прибыло в Галифакс два дня назад, просто я никак не могла добраться сюда быстрее. И мысли об Алеке, который лежит тут, одинокий и никому не известный, терзали меня все это время. — Я должна поискать его прямо сейчас.
Они так меня жалели, что это помогло.
Меня отвезли в импровизированный морг — каток для керлинга, из всех возможных мест! — хотя я понимала, что трупы нужно хранить на льду. Смотритель уже собирался закрывать на ночь, но впустил меня моментально.
— Мы все подождем снаружи, — сказал он. — Не будем вам мешать. А если вы найдете джентльмена, которого ищете…
— Я вас позову.
А потом мне придется похоронить Алека. Я надеюсь на это, как ни ужасно это звучит, потому что невыносимо думать, что он все еще погружается на дно Атлантики и его уже никогда не найдут. Мое сердце разорвется, если я увижу его мертвым, но я хотела его увидеть. Пусть даже так.
Однако стоило мне войти на каток, и решимость моя улетучилась. Зрелище оказалось еще более ужасным, чем я себе представляла. Дюжины трупов, закутанных в белые простыни, и все лежат на льду. На катке осталось гореть всего несколько ламп, их свет отражался ото льда голубым, и казалось, что трупы все еще плавают на воде. Моя тень была длинной и водянистой.
Глупо бояться мертвых тел. Я заставила себя шагнуть вперед. Туфли скользнули по льду. Нужно быть осторожнее, чтобы не упасть.
Мертвые лежали длинными рядами. До меня дошло, что мне придется приподнимать ткань и всматриваться в лицо каждого, за исключением слишком невысоких, полных или очевидных женщин. Придется посмотреть на каждого мертвеца и вспомнить их предсмертные крики в океане.
Но если такова цена за то, чтобы найти Алека, я ее заплачу.
Собрав все свое мужество, я приподняла первую простыню. Слишком молодой, мальчик едва ли шестнадцати лет. С веснушками.
Этот слишком старый и смуглый. Он умер в вечернем костюме. Я вспомнила, как некоторые из них до самого конца сидели в салоне, играли в карты и пили бренди.
Следующая оказалась худенькой женщиной — тут я разглядела, кто это, и ахнула. На льду лежала одна из двух старушек-норвежек из моей каюты, с прижатыми к груди кулачками, словно она все еще пыталась спрятаться под своим красно-белым одеялом.
Я опустилась рядом с ней на колени, погладила ее по белоснежным волосам, и глаза мои наполнились слезами, но всхлипывать я начала только тогда, когда сообразила, почему она оказалась здесь… почему поисково-спасательная команда приняла ее за пассажирку первого класса. В ее ушах сверкали красивые жемчужные сережки, которыми она так гордилась. Те самые, что она одолжила мне в порыве бескорыстного великодушия. Должно быть, она вдела их в уши, покидая каюту, — к сожалению, слишком поздно поняв опасность. Надеялась сохранить свою единственную дорогую вещь, которую так высоко ценила. Что ж, сохранила.
Я плакала до тех пор, пока не кончились слезы. Положила руку на ее стиснутые кулачки; только так я и могла с ней попрощаться. Я даже не знала, кто это, Инга или Ильза, но нежно накрыла старушку простыней, жалея, что та ее не согреет.
С трудом поднявшись, я перешла к следующему телу. И к следующему. И к следующему. Мне казалось, что от всего этого ужаса я омертвела, что теперь могу выдержать все что угодно, до тех пор пока я не откинула еще одну простыню и не увидела, кто под ней лежит.