Обреченное королевство — страница 11 из 14

Шторма ОсвещаютДалинар. Каладин. Адолин. Навани

Глава пятьдесят втораяПрямая дорога к солнцу

Я стою над телом брата. Я плачу. Это его кровь или моя? Что мы наделали?

Дата: Веванев, 1173 год, 107 секунд до смерти. Объект: безработный веденский моряк.

— Отец, это безумие, — сказал Адолин, меряя шагами гостиную Далинара.

— Подходящее описание, — сухо ответил Далинар. — И ко мне тоже.

— Я никогда не утверждал, что ты безумен.

— А мне кажется, что утверждал, — заметил Ринарин.

Адолин поглядел на брата. Ринарин расположился у камина, разглядывая новый фабриал, поставленный сюда несколько дней назад. Заряженный рубин, в металлической оправе, мягко светился и излучал приятное тепло. Очень удобно, хотя Адолину казалось непривычным, что внутри не потрескивают поленья.

Отец с сыновьями находились в гостиной Далинара, ожидая наступления сверхшторма. Прошла уже неделя с того момента, когда Далинар сообщил им, что собирается отречься.

Отец сидел на большом стуле с высокой спинкой, руки на коленях, со стоическим выражением на лице.

Военлагеря — слава Герольдам! — еще не знали о его решении, но очень скоро он собирался о нем объявить. Может быть, даже сегодня вечером, на пиру у короля.

— Хорошо, хорошо, — сказал Адолин. — Допускаю, что я говорил нечто подобное. Возможно, я неточно выразился. По меньшей мере я не имел в виду, что это безумие повлияло на тебя.

— Мы уже все обсудили неделю назад, Адолин, — мягко напомнил Далинар.

— И ты пообещал еще раз обдумать свое решение!

— Я так и сделал. И моя решимость не поколебалась.

Адолин продолжил ходить. Ринарин стоял на месте, пытаясь перехватить взгляд брата, когда тот проходил мимо.

Я дурак, подумал Адолин. Конечно, отец должен поступить так. А я должен был предвидеть.

— Ты и правда иногда ведешь себя очень странно, — сказал Адолин, — но это вовсе не означает, что ты должен отречься.

— Адолин, наши враги обязательно используют мою слабость против нас. В действительности, я уверен, что они уже занимаются этим. Если я не откажусь от княжества, дела могут стать намного хуже, чем сейчас.

— Но я не хочу править княжеством, — уперся Адолин. — По крайней мере сейчас.

— Сын, мы крайне редко хотим лидерства, скорее оно хочет нас. Я думаю, что мало кто из элиты алети это понимает.

— А что будет с тобой? — с болью спросил Адолин.

Он остановился и повернулся к отцу.

Далинар оставался тверд, даже рассуждая о собственном безумии. Руки сложены перед собой, строгая синяя форма Холинара и синий мундир, серебряные волосы запылили виски. Сильные мозолистые ладони, решительное выражение лица. Далинар принял решение; все, спорить бесполезно.

Безумен он или нет, Алеткар нуждался в нем. А Адолин — сгоряча — сделал то, на что не был способен ни один воин на поле боя: подсек ноги Далинару Холину и нанес ему поражение.

Отец Штормов, подумал Адолин, его желудок скрутило от боли. Джезере, Келек и Иши, Герольды наверху. Пожалуйста, дайте мне найти правильный путь.

— Я вернусь в Алеткар, — сказал Далинар. — Хотя мне и не нравится идея лишить нашу армию одного из Носителей Осколков. Я могу… нет, я не могу отдать его.

— Конечно, не можешь! — с ужасом сказал Адолин. Носитель Осколков отдает свой меч? Такое не случалось никогда, во всяком случае до тех пор, пока Носитель мог поднять Клинок.

Далинар кивнул.

— Меня давно беспокоит, что наша родина находится в опасности, потому что все Носители Осколков здесь, на Равнинах. Возможно, перемена ветра пойдет нам на пользу. Я вернусь в Холинар и помогу королеве, возможно, мое вмешательство потребуется при защите границ от вторжений. Скорее всего, реши и ведены несколько раз подумают, если будут знать, что им встретится полный Носитель Осколков.

— Возможно, — сказал Адолин. — Но не исключено, что они начнут посылать в набеги своих собственных Носителей.

Похоже, эта мысль обеспокоила отца. Из всех остальных королевств Рошара только Джа Кевед обладал достаточно большим числом Осколков; их было почти столько же, сколько у алети. Но они не воевали уже несколько столетий. Алеткар практически разделился, положение в Джа Кеведе было ненамного лучше. Но если эти два королевства пойдут друг на друга, начнется война, которой не было со дней Теократии.

Вдали прогремел гром, и Адолин резко повернулся к Далинару. Отец по-прежнему сидел на стуле и смотрел на запад, в сторону от шторма.

— Мы еще поговорим об этом, сын, — сказал Далинар. — А сейчас крепко привяжите меня к стулу.

Адолин скривился, но, не жалуясь, сделал то, что ему сказали.

* * *

Далинар мигнул и огляделся. Он стоял на зубчатой стене небольшой крепости. Стена, сложенная из больших блоков красного камня, была прямой и отвесной. Сама крепость располагалась в провале подветренного склона горы, нависавшей над открытой каменной равниной; она напоминала мокрый лист, застрявший в разломе валуна.

Эти видения слишком реальны, подумал Далинар, глядя на копье, которое он держал в руке, и на древнюю военную форму: кожаная куртка и полотняная юбка. Было трудно помнить, что на самом деле он сидит на стуле со связанными руками. Он не чувствовал веревки и не слышал сверхшторма.

На этот раз он собирался смотреть и ни во что не вмешиваться. Если это не настоящее, почему он должен участвовать? И тем не менее, он не был до конца убежден, что эти видения — галлюцинации, созданные его сознанием. Решение отречься в пользу Адолина и было вызвано этими сомнениями. Сумасшедший ли он? Или неправильно понятый? По меньшей мере себе он больше не доверяет. Он не знает, что настоящее, а что нет. В таком положении лучше передать власть и как следует все обдумать.

Тем не менее он чувствовал, что надо жить в этих видениях, а не просто наблюдать. Безрассудная часть его души еще надеялась найти решение до того, как он отречется. Он не давал этой части управлять собой — человек должен делать то, что правильно. Но все-таки придется отдать ей кое-что. Он вынужден считать эти видения реальностью, пока является их частью. Если где-то здесь скрыты тайны, он должен играть по правилам, чтобы найти их.

Он опять огляделся. Что ему покажут на этот раз и почему? Наконечник его копья был из хорошей стали, а вот шлем — из бронзы. С ним на стене было шестеро, и у одного из них был бронзовый нагрудник; еще двое носили кожаные куртки, много раз чиненные и зашитые широкими стежками.

Все они просто стояли, бесцельно глядя со стены.

Караульная служба, подумал Далинар, шагнул вперед и внимательно оглядел ландшафт перед собой.

Гора находилась на краю огромной равнины — идеальная позиция для крепости: ни одна армия не сможет приблизиться незамеченной.

Воздух был настолько холодным, что в затененных уголках стены висели сосульки. Солнце светило, но не грело, чем объяснялось отсутствие травы — травинки спрятались в норы, ожидая весеннего тепла.

Далинар натянул плащ потуже, один из его товарищей немедленно сделал то же самое.

— Шторм побери эту погоду, — пробормотал человек. — Когда же наконец кончатся холода? Уже восемь недель.

Восемь недель? Сорок дней зимы подряд? Большая редкость.

Солдаты с явным пренебрежением относились к караульной службе. Один даже спал.

— Оставайтесь наготове, — проворчал Далинар.

Тот, который дремал, аж встрепенулся, и все недоверчиво уставились на него. Один — высокий рыжеволосый человек — нахмурился:

— Что это ты, Лиф?

Далинар ничего не ответил. Кем они его считают?

Из-за холода у него изо рта вырывался пар. Из крепости доносился шум — пыхтение горнов и металлический лязг ударов по наковальне. Ворота были закрыты, лучники занимали башенки слева и справа. Шла война, но караульная служба — скучное занятие. Даже хорошо обученным солдатам трудно оставаться настороже много часов. Возможно, именно поэтому здесь столько солдат — где падает качество, поможет количество.

Далинар имел перед ними преимущество. Видения никогда не показывали ему безоблачные мирные эпизоды; наоборот, они бросали его во времена войн и конфликтов. Поворотные точки. Так что, несмотря на дюжину глаз, он должен заметить их первыми.

— Там! — крикнул он, перегибаясь через каменный зубец бастиона. — Что это?

Рыжеволосый человек поднял руку, защищая глаза.

— Ничего. Тень.

— Нет, там что-то движется, — сказал один из караульных. — Похоже на людей. Марширующих.

Сердце Далинара забилось в предвкушении, когда рыжеволосый прокричал тревогу. Еще больше лучников бросилось в башенки, натягивая тетиву на луки. Солдаты выстроились в красном дворике внизу. Все постройки были из того же красного камня. Далинар слышал, как один из воинов назвал место Крепостью Обожженного Камня. Он никогда о такой не слышал.

Из ворот вынеслись разведчики на лошадях. А где остальная кавалерия?

— Это должны быть наши тыловые части, — пробормотал один из солдат. — Не может такого быть, чтобы противник прорвал оборону Сияющих, сражающихся за нас…

Сияющие? Далинар подошел поближе — послушать, но человек нахмурился и отвернулся. Кем бы ни был Далинар, другие его не очень-то жаловали.

По-видимому, крепость находится в тылу. Значит, либо приближались друзья, либо враг пробился через фронт и послал отряд на осаду крепости. Здесь находятся резервы, и поэтому, вероятно, так мало лошадей. Но все равно у них должна быть кавалерия.

Наконец вернулись разведчики, они несли белые флаги. Белое означало друзей. Далинар посмотрел на своих товарищей. Караульные расслабились, их предположения подтвердились. Тем не менее Далинара вряд ли бы послали сюда, если бы все было так просто. Если все это только в его сознании, зачем создавать простое скучное видение того, чего никогда не было?

— Мы должны быть готовы к ловушке, — сказал Далинар. — Необходимо узнать, что видели разведчики. Быть может, они разглядели только знамена, а не посмотрели вблизи.

Остальные солдаты — включая лучников, заполнивших верхушку стены, — странно посмотрели на него. Далинар молча выругался и опять вгляделся в приближающуюся армию. Его обуревали плохие предчувствия. Не обращая внимания на странные взгляды, он подхватил копье и побежал по стене к лестнице. Ее ступеньки шли вниз крутыми зигзагами, никаких перил. Он уже бывал в таких крепостях и знал, как спускаться, — надо видеть только следующую ступеньку; тогда голова не закружится.

Он быстро спустился и с копьем на плече побежал искать какого-нибудь офицера. Постройки Крепости Обожженного Камня, приземистые и прочные, стояли друг против друга вдоль каменных стен естественного разлома. На крышах большинства из них стояли квадратные резервуары для дождевой воды. С хорошими запасами еды, а если еще и с Преобразователем, — такая крепость может выдержать годы осады.

Он не мог читать эмблемы различия, но, увидев человека в красном плаще, окруженного почетной гвардией, сразу понял, что это офицер. На нем не было кольчуги, только блестящий бронзовый нагрудник поверх кожаной куртки, и он говорил с одним из разведчиков. Далинар поторопился к нему.

И только тогда увидел, что у человека темно-коричневые глаза. Далинар недоверчиво содрогнулся. Однако все вокруг относились к нему как к светлорду.

— …Орден Каменных Стражей, милорд, — докладывал даже не спрыгнувший с коня разведчик. — И много Ветробегунов. Все пешие.

— Но почему? — спросил темноглазый офицер. — Почему Сияющие идут сюда? Они должны сражаться с демонами на линии фронта!

— Милорд, — сказал разведчик. — Нам было приказано вернуться, как только мы узнаем их.

— Хорошо, тогда немедленно скачи назад и узнай, почему они здесь! — проревел офицер. Разведчик отступил назад, развернулся и ускакал.

Сияющие. Так или иначе они всегда появлялись в видениях Далинара. Офицер начал отдавать команды свите, приказывая им подготовить пустые помещения для новоприбывших рыцарей, а Далинар вслед за разведчиком пошел к стене. Около бойниц собрались люди, выглядывая на равнину. Как и наверху, на них были самые разнообразные мундиры, составленные, казалось, из разных кусков. Никто не был одет в лохмотья, но многие носили поношенную форму.

Разведчик проскакал через ворота для вылазок, а Далинар вошел в тень огромной стены и подошел к толпе солдат.

— Кто это? — спросил он.

— Сияющие, — ответил один человек. — Их разбили, и они бегут.

— Выглядят так, как если бы собрались атаковать, — сказал другой. Он хихикнул, как если бы сказал что-то нелепое и смешное, но в его голосе был оттенок неуверенности.

Что? подумал Далинар.

— Дайте мне взглянуть.

К его удивлению, люди расступились. Протискиваясь мимо них, Далинар чувствовал их смущение. Он отдал приказ, как кронпринц и светлоглазый, и они инстинктивно подчинились. Теперь они смотрят на него неуверенно.

Что за обыкновенный солдат, который командует таким голосом?

Он не дал им возможности спросить. Вскарабкавшись на платформу, стоявшую рядом со стеной, он поглядел на равнину через квадратную бойницу, слишком маленькую, чтобы сквозь нее пролез человек, но достаточно широкую для стрельбы из лука. Теперь стало ясно, что приближавшийся отряд был выстроен в боевую линию. Впереди мужчины и женщины в сияющих Доспехах Осколков. Разведчик остановился, глядя на атакующих Носителей Осколков. Они бежали плечом к плечу, ни один не выбивался из строя. Как хрустальная волна. Они подбежали ближе, и Далинар рассмотрел, что их доспехи бесцветны, но глифы на сочленениях и груди сияют синим или желтым, как и у других Сияющих в его видениях.

— Они не обнажили Клинки Осколков, — сказал Далинар. — Хороший знак.

Разведчик поднял лошадь на дыбы. Там было по меньшей мере двести Носителей Осколков. Алеткар обладал примерно двадцатью Клинками, Джа Кевед тоже. Во всем остальном мире было столько же Клинков, как и в этих двух могущественных королевствах Ворин вместе взятых. А это означает, что весь мир владел не больше чем сотней Клинков. И вот он видит две сотни Носителей Осколков, собравшихся в одну армию. Ошеломляюще.

Сияющие побежали медленнее, легкой рысью, потом перешли на шаг. Солдаты вокруг Далинара замолчали. Первая линия Сияющих неподвижно застыла. Внезапно с неба посыпались новые. Они ударялись о землю, камень трескался, от них исходили клубы Штормсвета. Новоприбывшие светились синим.

Вскоре на поле стояли три сотни Сияющих. И они начали призывать Клинки. Оружие в их руках как будто сгустилось из тумана. Они проделали это молча, с опушенными забралами.

— Если атака без оружия — хороший знак, — прошептал человек рядом с Далинаром, — тогда что значит это?

В душе Далинара шевельнулись недобрые предчувствия; он начинал догадываться, какой ужас собиралось показать ему видение. Разведчик, наконец совладавший с нервами, повернул коня и галопом поскакал к крепости, крича на ходу, чтобы ему открыли ворота. Как если бы камень и немного дерева могли защитить от сотен Носителей Осколков! Один человек с Клинком и Доспехами стоил армии, и это не считая странной силы, которой обладали эти люди. Солдаты открыли дверь для разведчика. Внезапно Далинар решился, спрыгнул с платформы и бросился к воротам. Позади офицер, которого Далинар видел раньше, расчищал себе дорогу к бойнице.

Разведчик проскакал через ворота во двор крепости, и Далинар мгновенно выскользнул наружу. Люди звали Далинара назад. Он, не обращая на них внимания, выбежал на равнину. Огромная крепостная стена нависала над ним, как дорога к солнцу. Сияющие еще были далеко, на расстоянии выстрела из лука. Завороженный великолепными фигурами, Далинар побежал медленнее, потом остановился футах в пятидесяти от них.

Один из рыцарей, в роскошном синем плаще, вышел вперед. По середине его Клинка из волнистой стали шел сложный резной орнамент. Какое-то мгновение он держал его вытянутым в сторону крепости.

А потом опустил острием вниз и вонзил в камень. Далинар мигнул. Носитель Осколков снял шлем, обнажив симпатичное лицо, белые вьющиеся волосы и бледную, как у синов, кожу. Он швырнул шлем на землю рядом с Клинком. Тот еще катился, когда Носитель сжал кулаки в латных рукавицах и прижал руки к бокам. Потом широко открыл ладони, и рукавицы упали на каменистую землю.

Он повернулся, и Доспехи Осколков упали с его тела — сначала кираса, потом соскользнули наголенники. Он остался в мятом синем комбинезоне. Переступив ногами, он освободился от сабатонов и пошел прочь. Доспехи и Клинок — самые драгоценные сокровища, которыми может владеть человек, — остались на земле, как обыкновенный мусор.

Остальные последовали его примеру. Три сотни мужчин и женщин снимали с себя Доспехи и втыкали Клинки в камень. Металл бил по камню, как дождь. Потом как гром.

Далинар обнаружил, что бежит вперед. Ворота за ним открылись, и появились некоторые любопытствующие солдаты. Далинар добрался до Клинков Осколков. Они казались сверкающими серебряными деревьями, растущими из камня, целый лес оружия. Они мягко светились — его Клинок никогда так не светился, — но, пока он пробирался между ними, свет начал гаснуть.

Ужасное чувство взяло его в тиски. Сознание огромной трагедии, боли и предательства. Остановившись, он выдохнул, прижав руки к груди. Что происходит? Что за отвратительное чувство, что за крики, которые — он мог поклясться — он почти слышит?

Сияющие. Они уходили, бросив оружие. Несмотря на то что они шли группой, каждый из них, казалось, был сам по себе. Далинар кинулся за ними, спотыкаясь о брошенные кирасы и детали доспехов. Наконец он пересек поле, усеянное оружием.

— Подождите! — крикнул он.

Никто из них не обернулся.

Толпа солдат из крепости ждала, когда Сияющие вернутся. Почему они не идут вперед? Далинар догнал Сияющих — они шли не слишком быстро — и схватил одного за руку. Человек повернулся — коричневая кожа и черные волосы, как у алети. И бледно-голубые глаза. Неестественно светлые — зрачки почти белые.

— Пожалуйста, — выдохнул Далинар. — Скажите мне, почему вы это делаете.

Мужчина высвободил руку и пошел дальше. Далинар выругался, потом вбежал в толпу бывших Носителей Осколков. Здесь были люди всех рас и национальностей: кожа белая и кожа черная, некоторые с белыми тайленскими бровями, другие — с волнистой кожей уроженцев Силая. Они шли неторопливо, но решительно. Глядя прямо перед собой, в полном молчании.

— Может ли кто-нибудь сказать мне почему? — проревел Далинар. — Ведь это он, правда? День Измены, день, когда вы предали человечество. Но почему?

Никто из них не реагировал на вопросы Далинара, как будто его не существовало.

Легенды говорили о предательстве, о том дне, когда Сияющие Рыцари повернулись спиной к своим товарищам — людям. Но с кем они бились и чем закончилось сражение?

Разведчик упомянул два ордена, подумал Далинар. Но их было десять. Что с остальными восемью?

Далинар упал на колени в море одиноких людей.

— Пожалуйста, я должен знать.

Тем временем солдаты крепости добрались до Осколков и вместо того, чтобы бежать за Сияющими, выдернули из камня Клинки. Несколько офицеров, требующих бросить Клинки, были буквально смяты толпой солдат, которые выбежали из ворот и помчались к заветному оружию.

— Они были первыми… — услышал Далинар голос.

Он поднял голову и увидел, что один из рыцарей остановился рядом с ним. Тот самый, похожий на алети. Он посмотрел через плечо на толпу, собравшуюся около Клинков. Там началась сварка, каждый пытался схватить Клинок раньше другого.

— …они были первыми, — сказал Сияющий, поворачиваясь к кронпринцу. Далинар узнал этот голос. Тот самый, который всегда говорил с ним в видениях. — Они были первыми. И также последними.

— Это День Измены? — спросил Далинар.

— События сегодняшнего дня войдут в историю, — сказал Сияющий. — Постыдные события. Вы дадите много имен тому, что случилось сейчас.

— Но почему? — спросил Далинар. — Почему они пренебрегли своим долгом?

Фигура, казалось, изучала его.

— Я уже говорил, что мало чем могу помочь тебе. Придут и Ночь Печалей, и Настоящее Опустошение. И Вечный Шторм.

— Тогда ответь на мои вопросы! — крикнул Далинар.

— Прочитай книгу. Объедини их.

— Какую книгу? «Путь Королей»?

Фигура повернулась и присоединилась к остальным Сияющим, которые шагали по каменной долине неизвестно куда.

Далинар оглянулся на солдат, занятых дележкой трофеев. Многие уже стали владельцами замечательного оружия. Однако людей было больше, чем Клинков Осколков, и кое-кто уже начал сражаться, прогоняя тех, кто подходил слишком близко. На офицера, вооруженного Клинком, который предпринял попытку образумить драчунов, сзади напало двое.

И все Клинки полностью перестали светиться.

Убийство офицера развязало мародерам руки. Стычки вспыхнули повсюду, солдаты нападали на тех, кто завладел Клинком, надеясь отнять его. Начали вспыхивать глаза. Крики, стоны, смерть…

* * *

Далинар обнаружил, что находится в своем доме, привязанный к стулу. Ринарин и Адолин находились рядом, встревоженно глядя на него.

Далинар мигнул и услышал, как капли дождя стучат по крыше.

— Я вернулся, — сказал он сыновьям. — Успокойтесь.

Адолин помог ему развязать руки. Когда с веревкой было покончено, старший сын выпрямился и застыл, сложив руки на груди.

Ринарин налил отцу оранжевого вина. Далинар взял бокал.

Младший сын выглядел так, как если бы у него был припадок — бледное лицо, дрожь во всем теле. Юноша уселся на стул и подпер голову руками.

Далинар начал понемногу цедить сладкое вино. В своих видениях он уже видел войну, смерть, чудовищ, большепанцирников, ночные кошмары. Однако по какой-то непонятной причине последнее видение взволновало его больше других. Он взял второй бокал вина и обнаружил, что его руки трясутся.

Адолин глядел на него.

— На меня было так страшно смотреть? — спросил Далинар.

— Чушь, которую ты нес, отец, очень нервировала, — сказал Ринарин. — Таинственная, странная. Перекошенная, как деревянное здание под порывами ветра.

— Ты метался, — сказал Адолин. — И едва не перевернул стул. Мне пришлось держать его, пока ты не успокоился.

Далинар встал, вздохнул и пошел наполнить бокал.

— Ты по-прежнему считаешь, что мне не нужно отрекаться?

— Мы справимся с твоими приступами, — сказал Адолин, но его голос звучал встревоженно. — Я считаю, что ты не должен отрекаться. Нельзя допустить, чтобы какие-то иллюзии повлияли на твое, отец, решение о будущем нашего дома. Пока ты понимаешь, что твои видения не реальны, ты можешь и обязан править. Нет причины уступать свое кресло.

Далинар продолжал цедить вино. Потом поглядел на восток, на стену, отведя взгляд от Ринарина и Адолина.

— Я считаю, что мои видения реальны.

— Что? — воскликнул Адолин. — Но, как мне казалось, я убедил…

— Я считаю, что больше на меня нельзя полагаться, — сказал Далинар. — И не исключаю возможность, что могу сойти с ума. Со мной что-то происходит. — Он повернулся к Адолину. — Вначале я верил, что эти видения посылает мне Всемогущий. Ты убедил меня, что я слишком поторопился в моем суждении. Я знаю не настолько много, чтобы доверять им. Быть может, я уже помешался. Но не исключено, они сверхъестественны и без Всемогущего.

— Как такое может быть? — нахмурясь, сказал Адолин.

— Старая Магия, — тихо сказал все еще сидевший Ринарин.

Далинар кивнул.

— Что? — подчеркнуто резко спросил Адолин. — Старая Магия — миф.

— Нет, к сожалению, — сказал Далинар, потом налил себе еще один бокал холодного вина. — Я точно знаю, что она существует.

— Отец, — сказал Адолин. — Для того чтобы Старая Магия подействовала на тебя, ты был должен поехать на Запад и искать ее. Ты действительно так сделал?

— Да, — пристыженно ответил Далинар.

Пробел в памяти, в котором скрывались воспоминания о жене, никогда не казался настолько понятным, как сейчас. Обычно он не обращал на него внимания, по вполне понятной причине. Она исчезла полностью, и иногда ему было трудно даже вспомнить, что когда-то он был женат.

— Эти видения никак не выстраиваются в одну линию с тем, что я знаю о Смотрящей в Ночи, — заметил Ринарин. — Мне она представляется каким-то видом могущественного спрена. Как только ты находишь ее и получаешь от нее награду — и проклятье, — она оставляет тебя в покое. Как давно ты искал ее?

— Много лет назад, — ответил Далинар.

— Тогда видения — не ее рук дело, — сделал вывод Ринарин.

— Согласен.

— Но что ты искал? — спросил Адолин, нахмурившись.

— Моя награда и мое проклятие — мои и только мои, сын, — сказал Далинар. — Подробности не имеют значения.

— Но…

— Я согласен с Ринарином, — прервал его Далинар. — Скорее всего, это не Смотрящая в Ночи.

— Великолепно. Но тогда почему ты завел об этом разговор?

— Адолин, — сказал Далинар, постепенно раздражаясь. — Я не знаю, что происходит со мной, вот почему. В этих видениях слишком много деталей, они не могут быть плодом моего ума. Но твои аргументы заставили меня задуматься. Я могу ошибаться. А возможно, ты ошибаешься, и это Всемогущий. Или вообще что-нибудь совсем другое. Мы не знаем, и вот почему мне опасно оставаться командующим нашей армией.

— И все равно, — упрямо сказал Адолин. — Мы можем пережить это.

— Нет, не можем, — сказал Далинар. — Раньше видения приходили во время сверхштормов. Но что будет, если приступ настигнет меня на поле боя? Или в другие моменты, не менее напряженные? — Именно поэтому он не разрешал Ринарину скакать в битву.

— Если это произойдет, — гнул свою линию Адолин, — мы справимся. А сейчас мы должны просто не замечать…

Далинар ударил рукой по воздуху.

— Не замечать? Я не могу не замечать такое! Видения, книга, чувства — они изменили во мне все. Как я могу править, если не могу следовать велениям совести? Если я останусь кронпринцем, то точно знаю, что буду делать… Либо я доверяю себе, либо ухожу. Я не могу переварить что-то промежуточное.

В комнате воцарилось молчание.

— И что мы должны делать? — спросил Адолин.

— Выбрать, — ответил Далинар. — И я уже выбрал.

— Уйти, послушавшись иллюзий, — сплюнул Адолин. — В таком случае ты позволяешь им править собой.

— У тебя есть идея получше? — спросил Далинар. — Ты сразу прибегаешь к отрицанию, Адолин, — дурная привычка. Пока ты не предложил ничего разумного.

— Почему? — сказал Адолин. — Я предложил не обращать внимания на видения и жить дальше!

— Я же сказал — разумного!

Они скрестили взгляды. Далинар изо всех сил старался сдержать гнев. Во многих отношениях они с Адолином были очень похожи. Они хорошо понимали друг друга, знали больные места каждого и умели по ним ударить.

— У меня есть идея, — сказал Ринарин. — А что если мы проверим, истинны видения или нет?

Далинар посмотрел на него.

— Что?

— Ты сказал, что в твоих видениях полно деталей, — сказал Ринарин, сложив руки на груди и наклоняясь вперед. — Что в точности ты видел сегодня?

Далинар заколебался, потом залпом допил вино. Сейчас он бы хотел опьяняющее фиолетовое вместо оранжевого.

— Чаще всего видения касаются Сияющих Рыцарей. В конце каждого эпизода кто-то — я думаю, один из Герольдов — подходит ко мне и призывает объединить всех кронпринцев Алеткара.

Адолин промолчал, но выглядел обеспокоенным; Ринарин тоже сидел тихо.

— Сегодня я видел День Предательства, — продолжал Далинар. — Сияющие сбросили с себя Осколки и ушли. Доспехи и Клинки… которые погасли, когда их покинули. Было так странно это видеть. — Он посмотрел на Адолина. — Если эти видения — фантазии моего ума, тогда я значительно умнее, чем всегда себя считал.

— Ты помнишь что-нибудь конкретное, что можно проверить? — спросил Ринарин. — Имена? Места? События, отмеченные в истории?

— В последний раз дело происходило в месте, которое называется Крепость Обожженного Камня, — сказал Далинар.

— Никогда не слышал о такой, — сказал Адолин.

— Крепость Обожженного Камня, — повторил Далинар. — Мне привиделось, что идет война. Сияющие сражались на линии фронта. Потом внезапно они отступили к крепости и побросали свои Осколки.

— Возможно, мы сумеем найти что-нибудь в истории, — сказал Ринарин. — Доказательство существования этой крепости или что Сияющие не делали того, что ты видел. Тогда мы точно узнаем, правдивы твои видения или нет.

Далинар обнаружил, что кивает. Ему и в голову не приходило попробовать проверить их, частично из-за того, что он с самого начала считал их правдой. И, как только начал сомневаться в них, решил держать их в тайне. Но если он узнает, что видит настоящие события… тогда по меньшей мере избавится от мыслей о сумасшествии. Это не решит ничего, но точно поможет жить дальше.

— Не уверен, — скептически заметил Адолин. — Отец, ты говоришь о временах до Теократии. Как мы сможем что-то найти в истории?

— Есть же рассказы из времен Сияющих, — возразил Ринарин. — Это не такое далекое прошлое, как эпоха Теней или времена Герольдов. Мы можем спросить Джаснах. Она вроде этим и занимается? Как Искательница Истины.

Далинар посмотрел на Адолина.

— Мне нравится мысль Ринарина, можно попробовать, а, сын?

— Может быть, — неохотно уступил Адолин. — Но мы не можем считать доказательством просто существование какой-то крепости. Быть может, ты где-то услышал об этой Крепости Обожженного Камня, и она замешалась в твои видения.

— Не исключено, — сказал Ринарин. — Но если отец видит обычные галлюцинации, тогда мы должны быть способны доказать, что часть из них — неправда. Мне представляется невозможным, что всякая деталь, которую он вообразил, взята из рассказов или истории. Какие-нибудь детали галлюцинаций обязаны быть чистым вымыслом.

Адолин медленно кивнул.

— Я… ты прав, Ринарин. Да, хорошая мысль.

— Мне нужна одна из моих писцов, — сказал Далинар. — Я продиктую ей видение, пока оно свежо в памяти.

— Да, — согласился Ринарин. — Чем больше деталей у нас будет, тем легче мы сможем доказать или опровергнуть видения.

Далинар скривился, отставил в сторону бокал и подошел к сыновьям. Потом сел.

— Кого мы используем для столь деликатного дела?

— У тебя очень много клерков, отец, — сказал Ринарин.

— И все они жены или дочери моих офицеров, — сокрушенно сказал Далинар.

Но как им объяснить?! И так достаточно больно обнажать свои слабости перед собственными детьми. Если же его офицеры узнают о том, что он видит, он еще больше падет духом. Быть может, придет время, когда он действительно расскажет все своим людям, но сейчас необходимо соблюдать осторожность. И самое главное — сначала он должен точно узнать, сумасшедший ли он, и только потом дать узнать об этом другим.

— Да, — кивнул Адолин, хотя Ринарин выглядел смущенным. — Я понимаю. Но, отец, мы не можем позволить себе ждать возвращения Джаснах. Может, она вернется завтра, а может, через много месяцев.

— Согласен, — сказал Далинар со вздохом. Нечего делать. — Ринарин, пошли гонца к твоей тете, Навани.

Адолин поднял бровь.

— Отличная мысль. Но мне казалось, что ты не доверяешь ей.

— Я знаю, что она умеет держать слово, — возразил Далинар. — И хранить доверенную ей тайну. Я рассказал ей о своем плане отречься, и она не рассказала никому.

Навани умела хранить тайны. Намного лучше, чем женщины его двора. Он доверял им, до определенной степени. Однако человек, взявшийся хранить такую тайну, должен быть исключительно осторожен в своих словах и мыслях.

То есть быть Навани. Не исключено, что, зная такое, она найдет способ манипулировать им, но по меньшей мере его люди не узнают ничего.

— Иди, Ринарин, — сказал Далинар.

Ринарин кивнул и встал. Он, похоже, пришел в себя после припадка и шел к двери уверенными шагами. Он вышел, и Адолин подошел к Далинару.

— Отец, что ты будешь делать, если окажется, что все эти видения — фантазии твоего больного ума?

— Часть меня хочет, чтобы так оно и было, — ответил Далинар, — глядя, как за Ринарином закрывается дверь. — Я боюсь сумасшествия, но по меньшей мере это что-то знакомое, что-то такое, с чем можно бороться. Я отдам тебе княжество и поеду в Харбрант, за помощью. Но если это не галлюцинации, мне придется принять совсем другое решение. Должен ли я принимать то, что они мне говорят? Быть может, для Алеткара будет лучше, если я окажусь сумасшедшим. Во всяком случае, легче.

Адолин, нахмурив лоб и сжав зубы, какое-то время думал.

— А Садеас? — наконец спросил он. — Он, кажется, почти закончил свое расследование. Что мы будем делать?

Разумный, даже слишком разумный вопрос. Видения советовали доверять Садеасу, и именно это — в первую очередь — заставило Далинара и Адолина спорить.

«Объедини их». Это не просто требование видений. Это — мечта Гавилара. Объединенный Алеткар. Должен ли Далинар дать этой мечте — и вине в смерти брата — выстроить рациональное объяснение сверхъестественному и попытаться исполнить волю Гавилара?

Он чувствовал себя неуверенно.

Отец Штормов, как же он ненавидел это состояние.

— Очень хорошо, — сказал Далинар. — Я поручаю тебе подготовиться к самому худшему, на тот случай если Садеас решится выступить против нас. Подготовь офицеров и верни отряды, высланные против бандитов. Если Садеас обвинит меня в попытке убить Элокара, мы закроемся в лагере и поднимем всю нашу армию. Я не намерен подставлять шею под топор палача.

Адолин облегченно выдохнул.

— Спасибо, отец.

— Надеюсь, до этого не дойдет, сын, — сказал Далинар. — В тот момент, когда разразится война между мной и Садеасом, государство Алеткар разлетится на куски. Короля поддерживают только наши два княжества, и, если мы сцепимся, остальные поддержат одного из нас или начнут воевать между собой.

Адолин кивнул, но Далинар, смущенный, откинулся на спинку стула.

Извини, подумал он, обращаясь к той силе, которая посылала видения. Но я должен быть мудрым.

Кстати, это похоже на еще одну проверку подлинности видений. Они сказали доверять Садеасу. Вот он и посмотрит, что из этого получится.

* * *

— …потом все растаяло, — сказал Далинар, — и я вернулся сюда.

Навани подняла перо и задумалась. Ему не потребовалось много времени, чтобы рассказать о последнем видении. Она умело записывала, выпытывая из него подробности и подталкивая в нужных местах. Она не сказала ни слова, выслушав столь странную просьбу, не проявила ни радости, ни смущения в ответ на его желание записать видение. Она была деловой и внимательной.

Навани сидела у письменного стола, волосы завиты и пересечены четырьмя заколками. На этот раз она надела красное платье, подходящее по цвету к губам, и в ее замечательных светло-фиолетовых глазах светилось любопытство.

Отец Штормов, подумал Далинар, как она прекрасна.

— И? — спросил Адолин. — Он стоял, прислонившись к двери в комнату. Ринарин отправился собирать отчеты о разрушениях, вызванных сверхштормом. Парню пора привыкать заниматься делом.

Навани подняла бровь.

— И что, Адолин?

— Что ты думаешь, тетя? — спросил Адолин.

— Никогда не слышала о таких местах и событиях, — сказала Навани. — Но, скорее всего, ты и не ожидал, чтобы я знала о них. Разве не ты хотел, чтобы я пообщалась с Джаснах?

— Да, конечно, — сказал Адолин. — Но ты наверняка уже все проанализировала.

— Я оставлю свое мнение при себе, дорогой, — сказала Навани, встала и сложила бумагу, придерживая ее безопасной рукой, а свободной разгладила складки. Улыбнувшись, она подошла к Адолину и потрепала его по плечу. — Давай подождем, пока Джаснах не выскажется, а потом и мы уже подумаем все вместе.

— Хорошо, — разочарованно сказал Адолин.

— Вчера я немного пообщалась с твоей юной дамой, — сказала ему Навани. — Данлан? В этот раз я одобряю твой выбор. У нее живой ум.

Адолин воспрянул духом.

— Она тебе понравилась?

— Немного, — сказала Навани. — И я узнала, что она очень любит ауродыни. Ты это знал?

— Честно говоря, нет.

— Хорошо. Было бы весьма жаль усилий, которые я приложила, выведывая способ добиться благосклонности этой девушки, если бы оказалось, что ты уже его знаешь. Я взяла на себя смелость раздобыть корзину дынь. Ты найдешь ее в прихожей. За ней присматривает очень скучающий солдат, который не думает, что делает что-то важное. Если сегодня ты навестишь ее с этой корзиной, то, надеюсь, тебе очень обрадуются.

Адолин заколебался.

Он понимал, что Навани хочет отвлечь его от проблем Далинара. Однако потом расслабился и улыбнулся.

— Действительно, почему бы, для разнообразия, не заняться чем-нибудь приятным, особенно учитывая последние события.

— Да, почему бы, — согласилась Навани. — Я предлагаю тебе отправиться как можно быстрее — дыни почти переспели. Кроме того, я хочу поговорить с твоим отцом.

Адолин поцеловал Навани в щеку.

— Спасибо, машала. — Он позволял ей многое такое, что не разрешал никому; рядом с любимой тетей он опять чувствовал себя мальчиком. Адолин вышел из двери, широко улыбаясь.

Далинар обнаружил, что и сам улыбается. Навани очень хорошо знала его сына. Однако улыбка тут же исчезла, как только он сообразил, что остался наедине с Навани. Он встал.

— О чем ты хочешь спросить меня? — сказал он.

— Я не говорила, что хочу спросить тебя, Далинар, — нежно сказала она. — Я хочу поговорить. В конце концов мы же родственники. Но очень мало времени проводим вместе.

— Если ты хочешь поговорить, я попрошу прийти сюда какого-нибудь солдата. — Он взглянул в прихожую. Адолин закрыл вторую дверь, в дальней стене; теперь они не видели стражников — и те не видели их.

— Далинар, — сказала она, подходя к нему. — Тогда вся затея с дынями потеряет смысл. Я хочу поговорить с тобой наедине.

Он почувствовал, как закостенел.

— Ты должна уйти.

— Должна?

— Да. Люди считают, что это неприлично. Они будут говорить.

— Ты имеешь в виду, что может произойти что-нибудь неприличное? — сказала Навани оживленно, почти как девочка.

— Навани, ты моя сестра.

— У нас нет общей крови, — сказала она. — В некоторых королевствах традиция потребовала бы союз между нами, как только твой брат умер.

— Мы не в других королевствах. Это Алеткар. Есть законы.

— Я понимаю, — сказала она, подходя поближе. — А что, если я не захочу уйти? Позовешь на помощь? Вытолкаешь меня силой?

— Навани, — с мукой в голосе сказал он. — Пожалуйста. Не делай этого. Я устал.

— Замечательно. Тогда мне будет легче получить то, что я хочу.

Он закрыл глаза.

Сейчас я не могу взять на себя еще и это.

Видения, спор с Адолином, собственные неуверенные эмоции… Он не знал, что делать дальше.

Проверить видения — прекрасная мысль, но пока ничего не изменилось: он по-прежнему не мог решить, что делать дальше. Он всегда легко принимал решения и следовал им. А сейчас у него ничего не выходило.

Его это жутко раздражало.

— Спасибо тебе за то, что ты записала мой рассказ и согласилась держать его в тайне, — сказал он, открывая глаза. — Но я действительно считаю, что тебе надо уйти, Навани.

— О, Далинар, — мягко сказала она. Она подошла настолько близко, что он уже чувствовал запах ее духов.

Отец Штормов, как же она прекрасна!

Он вспомнил времена далекой юности, когда настолько сильно желал ее, что почти возненавидел Гавилара, добившегося ее благосклонности.

— Неужели ты не можешь расслабиться, — спросила она, — хотя бы ненадолго?

— Законы…

— Любой другой…

— Я не могу быть любым другим! — сказал Далинар, более резко, чем собирался. — Если я буду игнорировать законы морали и этики, кто же я такой, Навани? Другие кронпринцы и светлоглазые заслуживают упреков за то, что они делают, и я не стесняюсь говорить им это в лицо. Если я забуду свои моральные принципы, я стану кем-то намного худшим, чем они. Лицемером!

Она застыла.

— Пожалуйста, — сказал Далинар, напряженный от возбуждения. — Просто уйди. Не мучай меня сегодня.

Навани заколебалась, но повернулась и ушла, не сказав ни слова.

Она никогда не узнает, что больше всего на свете он хотел, чтобы она не подчинилась.

В его состоянии он, скорее всего, не смог бы сопротивляться дальше. Дверь захлопнулась, и тогда он разрешил себе опуститься на стул, полностью изнеможенный. Он закрыл глаза.

Всемогущий наверху, взмолился он. Пожалуйста. Скажи, что я должен сделать.

Глава пятьдесят третьяДанни

Он должен поднять его, этот упавший титул. Башню, корону и копье!

Дата: Вавенах, 1173, 8 секунд до смерти. Объект: проститутка. Происхождение — неизвестно.

Острый как бритва наконечник стрелы вонзился в дерево рядом с лицом Каладина. Теплая струйка крови полилась из раны на щеке, смешиваясь с потом, текущим со лба.

— Держитесь! — проревел он, продолжая бежать по неровной земле, на плечах лежала знакомая тяжесть моста. Рядом — впереди и чуть левее — с трудом двигался Двадцатый Мост, четыре человека, стоявшие в первом ряду, были убиты, об их трупы спотыкались те, кто шел следом.

Лучники паршенди, стоявшие на колене на другом краю расщелины, спокойно пели, несмотря на град стрел со стороны Садеаса. Их черные глаза походили на обломки обсидиана. Ни капли белого. В эти мгновения — слушая, как люди кричат, стонут, вопят, орут, — Каладин ненавидел паршенди не меньше, чем Садеаса и Амарама. Как они могут петь, убивая?

Паршенди натянули тетивы, прицелились и выстрелили. Каладин закричал на них, чувствуя, как по нему прошла странная волна силы.

Десять стрел мчались через воздух маленькой волной. Десять наконечников вонзились в дерево рядом с головой Каладина, сила удара заставила мост содрогнуться, в воздух взлетели щепки. В голову не попала ни одна.

Некоторые паршенди опустили луки и перестали петь. Их демонические лица выражали величайшее изумление.

— Опустить! — крикнул Каладин, когда бригада добежала до края расщелины. Земля, крайне неровная, была покрыта похожими на луковицы камнепочками. Каладин наступил на лозу одной из них, заставив растение спрятаться. Бригадники подняли мост вверх, умело шагнули в сторону и опустили его на землю. Шестнадцать других бригад, добравшихся до края, тоже опустили свои мосты. Вскоре тяжелая кавалерия Садеаса уже грохотала по плато по направлению к ним.

Паршенди выстрелили опять.

Каладин стиснул зубы, всем весом навалившись на один из деревянных брусков на боку моста, помогая передвинуть массивную деревянную конструкцию на ту сторону пропасти. Он ненавидел эти минуты; ведь в это время бригадники были почти полностью беззащитны.

Лучники Садеаса продолжали стрелять, стараясь отогнать паршенди. Как всегда, их не волновало, что они могут попасть в мостовиков; несколько стрел пролетело опасно близко от Каладина. Он продолжал толкать — потея, истекая кровью, — и почувствовал вспышку гордости за Четвертый Мост. Они уже двигались почти как настоящие солдаты: легко и быстро меняя темп и направление, не давая возможности лучникам точно прицелиться. Интересно, заметят ли это Газ или кто-то из людей Садеаса?

Мост встал на место, и Каладин проревел отступление. Бригадники, пригнувшись, побежали назад, увертываясь от черных толстых стрел паршенди и более легких, с зеленым оперением, стрел алети. Моаш и Камень пробежали по мосту и спрыгнули с него рядом с Каладином. Остальные рассыпались у заднего края моста, прямо перед атакующей кавалерией.

Каладин задержался и махнул своим людям — освободите дорогу. Как только все выполнили его приказ, он посмотрел на мост, утыканный стрелами. Никто не погиб. Чудо. Он повернулся, чтобы бежать…

Кто-то споткнулся и едва не упал по другую сторону моста. Данни. Из плеча юноши торчали две стрелы с белыми и зелеными перьями. Глаза были большие, ошеломленные.

Каладин выругался и побежал назад. Но не успел он сделать и два шага, как стрела с черным древком ударила юношу в другой бок. Он упал прямо на настил моста, кровь хлынула на черное дерево.

Атакующую лошадь не остановишь. Каладин как безумный бросился на мост, но что-то оттащило его обратно. Руки на плечах. Споткнувшись, он обернулся и увидел Моаша. Каладин рявкнул на него и попытался оттолкнуть в сторону, но Моаш, используя прием, которому его обучил сам Каладин, дернул его в сторону и сбил с ног, после чего бросился вниз и прижал Каладина к земле. Тяжелая кавалерия грохотала по мосту, стрелы отскакивали от блестящих доспехов всадников.

Землю усеивали обломки стрел. Каладин пытался сопротивляться, потом сдался и затих.

— Он мертв, — резко сказал Моаш. — Ты ничего не можешь сделать. Прости.

Ты ничего не можешь сделать…

Я всегда ничего не могу сделать. Отец Штормов, почему я не могу спасти их?

Мост перестал дрожать, кавалерия врезалась в ряды паршенди и расчистила место для пеших солдат, которые, гремя оружием, хлынули следом. После того как пехота займет плацдарм, кавалерия вернется — лошади слишком ценны, чтобы рисковать ими в долгом бою.

Да, подумал Каладин. Думай о тактике. Думай о битве. Не думай о Данни.

Он сбросил с себя Моаша и встал. Тело Данни было искалечено до неузнаваемости. Каладин сжал зубы, отвернулся и пошел обратно, не оглядываясь. Он пронесся мимо ждущих бригадников и остановился на краю пропасти, стиснув руку за спиной и широко расставив ноги. Это совершенно безопасно, пока он стоял далеко от моста. Паршенди бросили луки и отступили. На дальней левой стороне плато возвышался большой овальный камень — куколка.

Каладин хотел посмотреть. Это помогало ему думать как солдат, а думать как солдат помогало ему смириться со смертью тех, кто рядом с ним. Остальные бригадники неуверенно подошли к нему, встав по стойке «вольно, по-парадному». Подошел даже паршмен Шен, молча подражая остальным. Он участвовал в каждом забеге и никогда не жаловался. Он не отказывался идти против своих двоюродных братьев и не пытался сорвать атаку. Газ был разочарован, но Каладин не удивлялся. Паршмен всегда остается паршменом.

Не считая тех, кто по другую сторону расщелины. Каладин глядел на сражение, но никак не мог сосредоточиться на тактике. Смерть Данни слишком потрясла его. Парень был другом, одним из тех, кто первым поддержал его, одним из лучших мостовиков.

Каждая смерть приближала их к катастрофе. Потребуются недели, чтобы натренировать людей. Он потеряет половину бригады — возможно даже больше, — прежде чем они будут готовы сражаться. Не слишком хорошо.

Значит, ты должен найти способ исправить положение, подумал Каладин.

Он принял решение, нет места отчаянию. Отчаяние — роскошь.

Встряхнувшись, он отошел от пропасти. Мостовики посмотрели ему вслед удивленно. В последнее время Каладин смотрел все сражения от начала до конца. Даже солдаты Садеаса заметили это. Многие считали его мостовиком, слишком высоко задравшим нос. Некоторые, однако, начали уважать Четвертый Мост. Он знал, что слухи о нем пошли еще со времени того сверхшторма; новые добавлялись к старым.

Он повел Четвертый Мост через плато. И подчеркнуто не смотрел назад, на изломанное тело, лежащее на мосту. Данни, единственный из мостовиков, сохранил в себе намек на невинность. И сейчас он мертв, затоптан Садеасом, усеян стрелами с обеих сторон. Презираемый, забытый, брошенный.

И Каладин ничего не мог сделать для него. Поэтому он пошел туда, где, на голом камне, лежали бригадники Восьмого Моста, изнеможенные до предела. Каладин хорошо помнил, как он сам лежал так после первых пробегов. Сейчас он едва запыхался.

Как и обычно, другие бригады, отступая, бросили своих раненых. Один бедолага из Восьмого полз к своим, со стрелой в бедре. Каладин подошел к нему. У мостовика была темно-коричневая кожа, коричневые глаза и черные как смоль волосы, заплетенные в длинную косичку. Вокруг него ползали спрены боли. Он посмотрел на Каладина и бригадников Четвертого Моста, собравшихся вокруг него.

— Держись, — сказал ему Каладин, опускаясь на колени и осторожно переворачивая человека, чтобы получше осмотреть раненое бедро. — Тефт, нам нужен огонь. Собери сухое дерево. Камень, ты еще не потерял мою иглу и нитки? Мне они нужны. И где Лоупен с его водой?

Бригада молчала. Каладин оторвал взгляд от сбитого с толку раненого.

— Каладин, — сказал Камень. — Ты же знаешь, как остальные бригады относятся к нам.

— Мне все равно, — сказал Каладин.

— У нас совсем не осталось денег, — сказал Дрехи. — Даже объединив все наши заработки, мы с трудом покупаем бинты для наших людей.

— Мне все равно.

— Если мы будем лечить раненых из других бригад, — сказал Дрехи, качая белокурой головой, — кормить их, ухаживать за ними…

— Я найду способ, — сказал Каладин.

— Я… — начал Камень.

— Шторм побери! — сказал Каладин, вставая и обводя рукой плато. Повсюду лежали тела мертвых мостовиков. — Посмотрите на них! Кто позаботится о них? Не Садеас. И не их товарищи из бригады. Не сомневаюсь, что даже Герольдам нет до них дела. Я не могу стоять и смотреть, как рядом со мной умирают люди. Мы должны быть лучше остальных. Мы не можем вести себя как светлоглазые, делая вид, что ничего не замечаем. Этот человек — один из нас. Как Данни.

Светлоглазые говорят о чести. И болтают о своем благородстве. За всю свою жизнь я видел только одного человека чести. Хирурга, который помогал всем, даже тем, кто ненавидел его. Особенно тем, кто ненавидел его. И мы покажем Газу, Садеасу, Хашаль и всем другим идиотам, чему он научил меня. Пусть смотрят. А теперь за работу и хватит ныть!

Четвертый Мост пристыженно посмотрел на него и взорвался деятельностью. Тефт организовал поисковый отряд, послав некоторых мостовиков на поиски раненых, а других собирать дерево для костра. Лоупен и Даббид помчались за своей тележкой с водой.

Каладин опять опустился на колени, проверил раненую ногу и решил, что в данном случае прижигание не потребуется. Он сломал стрелу и протер рану слизью конической раковины, чтобы вызвать онемение. Потом вытащил дерево, вызвав стон боли раненого, и перевязал рану, используя свой личный набор бинтов.

— Придерживай повязку руками, — проинструктировал он раненого. — И не опирайся на ногу. Я еще осмотрю тебя перед тем, как мы вернемся в лагерь.

— Как… — сказал человек. Он говорил без малейшего акцента, хотя, судя по темной коже, был азианином. — Как я вернусь обратно, если я не могу идти?

— Мы понесем тебя, — сказал Каладин.

Человек потрясенно поглядел на него.

— Я… — Слезы полились из его глаз. — Спасибо.

Каладин коротко кивнул и повернулся к Камню и Моашу, принесшим еще одного раненого. Тефт уже развел костер; от него доносился едкий запах мокрых камнепочек. У нового раненого была большая рана на руке, и еще он получил сильный удар по голове. Каладин решил зашить ему руку.

— Парень, — сказал ему тихо Тефт, встав на колени и подав ему нитки. — Не считай, что я ною, идет? Но сколько людей мы действительно сможем унести?

— Троих мы уже носили, — сказал Каладин. — Клали на мост. Держу пари, мы сможем унести еще троих и одного на водяной тележке.

— А если у нас будет больше, чем семь?

— Если их перевязать правильно, некоторые смогут идти.

— А если нет?

— Шторм побери, Тефт, — сказал Каладин, начиная шить. — Тогда мы перенесем тех, кого сможем, а потом вернемся за остальными. И возьмем с собой Газа, если солдаты забеспокоятся, что мы убежим.

Тефт молчал, и Каладин приготовился столкнуться с недоверием. Вместо этого, однако, седой ветеран улыбнулся. У него действительно оказались маленькие водянистые глаза.

— Дыхание Келека. Все верно. Я никогда не думал…

Каладин нахмурился, поглядел на Тефта и поднял руку раненого вверх, чтобы прекратить кровотечение.

— Что ты хочешь сказать?

— О, ничего. — Он хмуро посмотрел вокруг. — За работу, ребята. Мы нужны этим парням.

Каладин вернулся к шитью.

— Ты все еще носишь с собой полный мешочек сфер, как я советовал тебе? — спросил Тефт.

— Я боюсь оставить их в бараке. Но вскоре нам придется потратить их.

— Не вздумай совершить такую глупость, — сказал Тефт. — Эти сферы — твоя удача, понял? Никогда не расставайся с ними и всегда храни заряженными.

Каладин вздохнул.

— Мне кажется, с этой партией что-то не так. Они не держат Штормсвет. Они тускнеют через каждые несколько дней. Возможно, дело в Разрушенных Равнинах. И с другими бригадниками то же самое.

— Да, странно, — сказал Тефт, потирая подбородок. — Это был плохой забег. Три моста упали. Много убитых мостовиков. А мы не потеряли никого.

— Мы потеряли Данни.

— Но не в момент атаки. Ты всегда бежишь первым, и все стрелы минуют тебя. Странно, а?

Каладин опять взглянул на него и нахмурился.

— Что ты хочешь сказать, Тефт?

— Ничего. Продолжай шить! Сколько раз я должен говорить тебе?

Каладин поднял бровь, но вернулся к работе. В последнее время Тефт ведет себя очень странно. Что он хотел подчеркнуть? Да, со сферами и Штормсветом связано множество глупых суеверий, и многие верят в них.

Камень и его команда принесли еще трех раненых и сказали, что больше нет. Упавший мостовик чаще всего кончал как Данни, его затаптывали. По меньшей мере Четвертому Мосту не потребуется возвращаться обратно на плато.

Все трое были тяжело ранены стрелами, и Каладин, прекратив шить, занялся ими, оставив Шрама прижимать повязку к не до конца зашитой ране на руке. Тефт подогревал нож для прижигания. Новоприбывшие потеряли много крови. Одному, похоже, он уже ничем не сможет помочь.

Так много войны в мире, подумал он, работая.

Сон только подчеркнул то, о чем говорили вокруг. Каладин, выросший в далеком Хартстоуне, раньше даже не понимал, как повезло его родному городу.

Весь мир воюет, а я пытаюсь спасти нескольких жалких мостовиков. Что в этом хорошего?

И тем не менее он продолжал прижигать раны, шить, спасать жизни, как научил его отец. Он начал понимать смысл безысходности, которую видел в глазах отца в те темные ночи, когда Лирин в одиночестве тянул вино.

Ты пытаешься взять реванш за убитого Данни, сказал себе Каладин. Но даже если ты поможешь им, он не вернется к жизни.

Как Каладин и ожидал, он потерял одного, но спас четырех, а человек, получивший удар в голову, пришел в себя. Каладин устало сел, все руки были в крови. Он вымыл их водой из меха Лоупена и тут вспомнил про собственную рану.

И застыл. Ощупав кожу, он не нашел и следа раны. Но он же чувствовал кровь — она текла по щеке и подбородку. И он почувствовал, как стрела скользнула по щеке. Или нет?

Он встал, чувствуя холод в груди, и поднял руку ко лбу. Что произошло?

Кто-то подошел к нему. Моаш. На его свежевыбритом лице стал виден давно заросший шрам. Он изучал Каладина.

— О Данни…

— Ты был прав, удержав меня, — сказал Каладин. — Ты спас мне жизнь. Спасибо.

Моаш медленно кивнул. Он повернулся и посмотрел на четырех раненых людей; Лоупен и Даббид поили их водой и спрашивали имена.

— Я ошибался в отношении тебя, — внезапно сказал Моаш и протянул Каладину руку.

Каладин неуверенно пожал ее.

— Спасибо.

— Ты дурак и подстрекатель. Но честный. — Моаш хихикнул над самим собой. — Если ты все-таки убьешь нас, то ненамеренно. Не могу такого сказать ни об одном человеке, под началом которого служил. В любом случае давай готовить людей к обратной дороге.

Глава пятьдесят четвертаяЧушечушь

Бремя девяти стало моим. Почему я должен нести на себе их сумасшествие? Всемогущий, освободи меня.

Дата: Палахесис, 1173, неизвестное количество секунд до смерти. Объект: богатый светлоглазый. Пример получен из вторичного источника.

Холодный ночной воздух предвещал скорый приход зимы. Поверх рубашки и штанов Далинар надел длинный плотный мундир. Он застегивался на груди, вплоть до воротника, и от талии ниспадал вниз, доходя до щиколоток, как плащ. Раньше такие мундиры носили с такамой, хотя Далинар никогда не любил эту похожую на юбку одежду.

Такой мундир предназначался только для одной цели — те, кто шел следом, легко могли различить его. Его нельзя было перепутать с одеждой других светлоглазых, по меньшей мере тогда, когда каждый носил свои цвета.

Он перешел на королевский остров для праздников. Там, где раньше стояли жаровни, сейчас располагались стойки с новыми фабриалами, дающими тепло. Речка, текущая между островами, превратилась в медленный ручеек — лед в горах перестал таять.

На четырех — не королевских — островах народу было мало. Зато там, где имелась возможность доступа к Элокару и кронпринцам, народ собрался бы и в разгар сверхшторма. Далинар пошел по центральной дорожке, и Навани — сидевшая за женским столом, — заметила его. И отвернулась, безусловно вспомнив его жестокие слова во время их последней встречи.

Шута на его привычном месте не было, и все проходили, не получив свою порцию оскорблений. На самом деле его вообще не было видно.

Ничего удивительного, подумал Далинар.

Шут не любил быть предсказуемым; несколько предшествующих пиров он не сходил со своего пьедестала, сейчас выбрал другую тактику.

Девять остальных кронпринцев уже собрались. Сейчас они относились к Далинару холодно и неприязненно. Как если бы их обидело его предложение сражаться вместе. Более низкие светлоглазые охотно заключали союзы, но кронпринцы считали себя кем-то вроде королей. Любого другого они считали соперником и держали его на расстоянии вытянутой руки.

Далинар послал слугу за едой и уселся за столом. Он задержался в лагере, слушая рапорты от отрядов, которые отозвал, и пришел последним. Большинство уже наелось и развлекалось. Справа от него дочь офицера играла на флейте ясную и чистую мелодию группе зрителей. Слева три женщины установили мольберты и рисовали одного и того же человека. Женщины любили сражаться между собой, как мужчины на мечах, но редко использовали само слово «дуэль». У них всегда проходили «дружеские соревнования» или «игры талантов».

Появилась еда, дымящийся стагм — коричневый клубень, растущий в глубоких лужах, — присыпанный сверху вареным таллием. Зерно раздулось от воды, и все блюдо было пропитано острым коричневым соусом. Он вынул нож и отрезал диск с конца стагма. Счистив тем же ножом таллий, он взял растительный диск двумя пальцами и начал есть. Сегодня его приготовили горячим и острым — быть может из-за холода, — и он буквально таял во рту; пар от него затуманил воздух перед Далинаром.

Итак, Джаснах ничего не сказала о его видении, хотя Навани утверждала, что постарается найти что-нибудь сама. Она была очень известным ученым, хотя главным образом занималась фабриалами. Он посмотрел на нее. Сделал ли он глупость, отвергнув ее? Не использует ли она видение против него самого?

Нет, подумал он. Она не может быть такой мелочной. Навани действительно любила его, хотя ее любовь была совершенно неприличной.

Стулья вокруг него пустовали. Он стал парией, отверженным, сначала из-за разговоров о Кодексе, потом из-за попыток заставить кронпринцев сражаться вместе и, наконец, из-за расследования Садеаса. Неудивительно, что Адолин так обеспокоился.

Внезапно кто-то, одетый в теплый черный плащ, скользнул на стул, стоявший рядом с Далинаром. Не один из кронпринцев. Кто осмелился…

Фигура подняла капюшон, и появилось ястребиное лицо Шута. Все из острых углов — острый нос, квадратная челюсть, тонкие брови и ясные глаза. Далинар вздохнул, ожидая очередного потока слишком умных острот.

Шут, однако, не сказал ничего. Вместо этого он внимательно осмотрел толпу, с напряженным выражением на лице.

Да, подумал Далинар. Адолин прав и относительно шута.

В прошлом Далинар судил этого человека слишком сурово. Он совсем не такой дурак, как его предшественники. Шут продолжал молчать, и Далинар решил, что, возможно, сегодняшняя его проказа — садиться рядом с людьми и нервировать их. Откровенно признаться, это вообще не проказа, но Далинар часто не понимал, что делает Шут. Возможно, что-то ужасно умное, если кто-то будет настаивать. Далинар вернулся к еде.

— Ветра меняются, — прошептал Шут.

Далинар посмотрел на него.

Глаза Шута сузились, он внимательно осмотрел ночное небо.

— Уже несколько месяцев. Смерч. Он движется и трясется и несет нас с собой. Как мир, который крутится, но мы не можем видеть это, потому что крутимся вместе с ним.

— Мир крутится? Что это за глупость?

— Глупость человека, который волнуется, — сказал Шут. — И блеск того, кто спокоен. Второй зависит от первого — но и использует первого, — в то время как первый не понимает второго, надеясь, что второй больше похож на первого. И все их игры крадут наше время. Секунда за секундой.

— Шут, — вздохнул Далинар. — Сегодня я плохо соображаю. Прости, если я пропустил твое намерение, но я не понял ни одного слова.

— Я знаю, — сказал Шут, потом в упор посмотрел на него. — Адоналсиум.

Далинар нахмурился еще больше.

— Что?

Шут изучил его лицо.

— Ты никогда не слышал такого термина, Далинар?

— Адо… что?

— Ничего, — сказал Шут. Он казался очень озабоченным, несмотря на обычное самообладание. — Чушь. Белиберда. Фиггльдиграк. Разве не странно, что бессмысленные слова часто похожи на обычные, обрезанные и разделенные на части, а потом сшитые во что-то вроде этого — и одновременно полностью незнакомые?

Далинар задумался.

— Я спрашиваю себя, можно ли проделать то же самое с человеком? Разделить его, чувство за чувством, кусочек за кусочком, один кровавый ломоть за другим? А потом соединить обратно, чтобы получилось что-то похожее на дизиан эймиан. И если ты получишь такого человека, назови его Чушь, как меня. Или Чушечушь.

— Это и есть твое имя? Настоящее имя?

— Нет, мой друг, — ответил Шут, вставая. — Я потерял мое настоящее имя. Но когда мы встретимся в следующий раз, для тебя будет самым умным дать мне новое. А пока Шут вполне достаточно — или, если хочешь, можешь называть меня Хойд. Будь настороже; сегодня вечером Садеас собирается открыть то, что он нарыл, и даже я не знаю, что именно. Прощай. Прости, что я не буду больше оскорблять тебя.

— Подожди, ты что, уезжаешь?

— Я должен. Но надеюсь вернуться. Я так и сделаю, если меня не убьют. Хотя, возможно, даже после этого. Извинись за меня перед твоим племянником.

— Он не обрадуется, — сказал Далинар. — Он любит тебя.

— Да, это одна из его наиболее замечательных особенностей, — сказал Шут. — Кроме того, он платит мне, дает мне есть его дорогую еду и разрешает издеваться над его друзьями. Космер, к сожалению, более важен, чем бесплатная еда. Будь настороже, Далинар. Жизнь становится опасной, а ты в центре всего этого.

Шут кивнул и канул в ночь. Он поднял капюшон, и вскоре Далинар уже не мог отделить его от темноты.

Далинар вернулся к еде.

«Сегодня вечером Садеас собирается открыть то, что он нарыл, и даже я не знаю, что именно».

Шут редко ошибался — хотя всегда вел себя странно. Действительно ли он уезжает, или завтра утром в лагере будет смеяться над шуткой, которую он сыграл с Далинаром?

Нет, подумал Далинар. Это не шутка.

Он махнул рукой мажордому в черном и белом.

— Найди моего старшего сына и пошли ко мне.

Слуга поклонился и исчез. Далинар продолжил есть, иногда поглядывая на Садеаса и Элокара.

Они уже вышли из-за стола, и к ним присоединилась жена Садеаса, Йалай, женщина с пышными формами, про которую говорили, что она красит волосы. А это указывало на чужую кровь в ее семье — цвет волос алети зависел от того, сколько в человеке было крови алети. Чужая кровь означала локоны другого цвета. Ирония, но смешанная кровь чаще встречалась у светлоглазых, чем у темноглазых. Темноглазые редко женились на иностранках, но знатные дома Алеткара часто нуждались в союзниках или иностранных деньгах.

Насытившись, Далинар вышел из-за королевского стола. Женщина все еще играла печальную мелодию. Хорошо играла. Спустя несколько мгновений появился Адолин и поспешно подошел к Далинару.

— Отец? Ты посылал за мной?

— Оставайся поблизости. Шут сказал мне, что сегодня вечером Садеас собирается устроить шторм.

Адолин помрачнел.

— Значит, надо уходить.

— Нет. Нам нужно доиграть до конца.

— Отец…

— Но ты должен подготовиться, — тихо сказал Далинар. — На всякий случай. Ты пригласил офицеров нашей гвардии?

— Да, — ответил Адолин. — Шестерых.

— Передай им, что я даю им разрешение войти на королевский остров. Что с Королевской Гвардией?

— Я позаботился о том, чтобы сегодня дежурили самые лояльные к тебе гвардейцы. — Адолин кивнул на темное место рядом с праздничным бассейном. — Я думаю, что наших людей надо расположить там. Оттуда будет легче отступить в наш лагерь в том случае, если король захочет тебя арестовать.

— Не думаю, что до этого дойдет.

— Ты не можешь быть уверен. Не забывай, что это Элокар затеял расследование. С каждым днем его паранойя обостряется.

Далинар посмотрел на короля. В последнее время племянник почти никогда не снимал Доспехи, хотя именно сейчас был без них. Он казался чем-то раздраженным, постоянно оглядывался через плечо, глаза метались из стороны в сторону.

— Дай мне знать, когда наши люди окажутся на позиции, — сказал Далинар.

Адолин кивнул и быстро ушел.

Ситуация давала Далинару немного времени, чтобы спокойно переварить еду. Тем не менее стоять одному, праздно глядя на окружающих, не слишком хорошо, и он отправился туда, где, рядом с главной огненной ямой, кронпринц Хатам говорил с маленькой группой светлоглазых. Они кивнули; как бы они ни относились к нему, здесь, на королевском празднике, никто не посмел отвернуться. Закон предписывал приветствовать человека его ранга.

— А, светлорд Далинар, — сказал Хатам елейным, слишком вежливым голосом. Худой, с длинной шеей, он надел гофрированную зеленую рубашку под похожее на мантию пальто и повязал темно-зеленый шелковый шарф. На его пальцах тускло светились рубины; специальный фабриал вытянул из них почти весь Штормсвет.

Два из четырех собеседников Хатама были светлоглазыми низкого ранга, а один — невысокий, в белой сутане, — ардент, которого Далинар не знал. Последним был человек из Натана, в красных перчатках, с синеватой кожей и густыми белыми волосами; на щеки свисали две косички из прядей, окрашенных в темно-красный цвет. Важный гость; Далинар уже видел его на праздниках. Как же его зовут?

— Скажите мне, светлорд Далинар, — спросил Хатам, — следите ли вы за развитием конфликта между Тукаром и Имулом?

— Это же религиозный конфликт, верно? — спросил Далинар. Обе страны были королевствами Макабаки, на южном побережье, где торговля процветала.

— Религиозный? — вступил в разговор человек из Натана. — Нет, я бы так не сказал. В основном все конфликты имеют экономическую подоплеку.

О-нак, вспомнил Далинар. Так его зовут.

Он говорил с изящным акцентом, слегка растягивая «а» и «о».

— За любой войной стоят деньги, — продолжал О-нак. — Религия — только извинение. Или, возможно, оправдание.

— А есть разница? — спросил ардент, очевидно оскорбленный тоном О-нака.

— Конечно, — сказал О-нак. — Извинение — то, что вы говорите после события, тогда как оправдание — до.

— Я бы уточнил, что извинение — это то, в чем вы хотите убедить других, но сами не верите в это, Нак-али, — добавил Хатам, используя вежливую форму имени О-нака. — А оправдание — это то, во что вы действительно верите.

— Откуда такое подобострастие? Наверно, в Натане есть что-то, что хочет заполучить Хатам.

— В любом случае, — подытожил О-нак, — эта война идет за город Сесемаликс Дар, столицу Имули. Это великолепный торговый город, и Тукар хочет его себе.

— Я слышал о Сесемаликс Даре, — сказал Далинар, потирая подбородок. — Говорят, что город нечто особенное, он расположился в трещине огромного каменного плато.

— Да, — подтвердил О-нак. — Там совершенно особое сочетание камня и каналов для отвода воды. Замысел просто изумительный. Очевидно, это один из Городов Зари.

— Моя жена могла бы многое порассказать об этом, — заметил Хатам. — Она изучает Города Зари.

— Город играет основополагающую роль в религии имули, — вставил свое слово ардент. — Они утверждают, что в свое время Герольды даровали его их предкам. И тукари тоже утверждают, что из него происходит их бог-жрец, Тезим. Так что конфликт безусловно религиозный, по природе.

— А если бы у города не было совершенно фантастического порта, — сказал О-нак, — были бы они настолько последовательны, утверждая религиозную важность города? Не думаю. Они язычники, между прочим, для которых религия не так уж важна.

В последнее время светлоглазые любили поговорить о Городах Зари; предполагалось, что некоторые из них были основаны Певцами Зари. Возможно…

— Не слышал ли кто-нибудь из вас о месте, которое называлась Крепость Обожженного Камня? — спросил Далинар.

Его собеседники покачали головами; даже О-нак промолчал.

— А что? — осведомился Хатам.

— Простое любопытство.

Разговор продолжался, однако Далинар переключился на Элокара и его свиту. Когда же Садеас объявит о своем открытии? Если он собирается арестовать Далинара, попытается ли он сделать это на празднике или нет?

Далинар заставил себя снова включиться в разговор. Он действительно должен уделять больше внимания тому, что происходит в мире. Однако сейчас новости из других королевств совсем не интересовали его. Так много изменилось с того мгновения, как начались видения.

— Возможно, дело не в религии или экономике, — Хатам пытался закончить спор. — Все знают, что племена Макабаки питают друг к другу странную ненависть.

— Возможно, — сказал О-нак.

— Это имеет значение? — спросил Далинар.

Остальные повернулись к нему.

— Это еще одна война. Если бы они не сражались друг с другом, то нашли бы кого-нибудь другого, на кого можно напасть. В точности как мы. Мщение, честь, богатство, религия — результат один и тот же.

Остальные замолчали, и скоро молчание стало неловким.

— К какому девотарию вы принадлежите, светлорд Далинар? — задумчиво спросил Хатам, как бы пытаясь что-то вспомнить.

— Орден Таленелат.

— А, — сказал Хатам. — Да, тогда это имеет смысл. Они ненавидят религиозные распри. Вам этот спор, наверно, кажется ужасно скучным.

Удобный способ выйти из разговора. Далинар улыбнулся, кивком поблагодарив Хатама за учтивость.

— Орден Таленелат? — удивился О-нак. — Я всегда считал его девотарием для менее знатных людей.

— То есть людей из Натана, — сердито сказал ардент.

— В моей семье всегда почитали Ворин.

— Да, — ответил ардент, — очень удобно, когда семья может использовать свою религию для удачной торговли с Алеткаром. Однако кое-кто мог бы спросить, во что вы верите, когда не стоите на нашей земле.

— Я не люблю, когда меня оскорбляют, — рявкнул О-нак.

Он повернулся и пошел прочь. Хатам бросился за ним.

— Нак-али! Пожалуйста, не обращайте на него внимания.

— Невыносимо скучный, — пробормотал ардент, выпивая стакан вина — оранжевого, конечно, потому что был человеком церкви.

Далинар нахмурился.

— Ты слишком дерзок, ардент, — резко сказал он. — И, возможно, глуп. Ты позволил себе язвительные замечания в адрес человека, с которым Хатам хочет заключить сделку.

— На самом деле я работаю на светлорда Хатама, — ответил ардент. — Он попросил меня оскорбить его гостя — светлорд Хатам хочет сделать вид, что ему стыдно. Теперь, когда Хатам быстро согласится на все требования О-нака, иностранец ничего не заподозрит — и не отложит подписание контракта из опасения, что дело прошло слишком легко.

А, конечно. Далинар посмотрел вслед удаляющейся паре. Они охотно идут на такие ухищрения.

Став свидетелем этого спектакля, Далинар не знал, что и думать о проявленной учтивости Хатама, когда дошло дело до объяснения причин его отвращения к конфликтам. Не готовил ли Хатам Далинара к некоторой завуалированной манипуляции?

Ардент прочистил горло.

— Я был бы очень благодарен, если бы вы никому не повторили мои слова, светлорд. — Далинар заметил Адолина, возвращающегося на королевский остров в сопровождении шести офицеров Далинара, в форме и с мечами.

— А почему ты вообще рассказал мне об этом? — спросил Далинар, поворачиваясь к человеку в белом.

— Хатам хочет, чтобы его партнер по переговорам знал о его доброй воле, — ответил ардент. — А я хочу, чтобы вы знали о нашей доброй воле, светлорд.

Далинар задумался. Он никогда не обращал особого внимания на ардентов — его девотарий был прост и прям. Далинару вполне хватало политики при дворе; он не собирался искать ее и в религии.

— Зачем? Зачем вам моя добрая воля?

Ардент улыбнулся.

— Мы еще поговорим об этом. — Он низко поклонился и ушел.

Далинар хотел бы знать больше, но появился Адолин, глядевший в сторону Хатама.

— Что происходит?

Далинар только тряхнул головой. Предполагалось, что, независимо от девотария, арденты не вмешиваются в политику. Со времен Теократии им запретили это делать, официально. Но, как и всегда в жизни, идеал и реальность имели между собой мало общего. Светлоглазым не оставалось ничего другого, как использовать ардентов в своих интригах, и — все больше и больше — девотарии становились частью двора.

— Отец? — спросил Адолин. — Люди на месте.

— Отлично, — сказал Далинар. Он сжал зубы и пересек маленький остров. Он увидит конец этой комедии, так или иначе.

Он прошел мимо огненной ямы; волна горячего воздуха окатила его слева, заставив вспотеть, а справа остужал холодный осенний воздух. Адолин быстро шел рядом, держа руку на рукоятке сабли.

— Отец? Что мы делаем?

— Провоцируем, — сказал Далинар, шагая туда, где говорили между собой Элокар и Садеас. Толпа прихлебателей неохотно раздалась перед Далинаром.

— …и я думаю, что… — Король остановился. — Да, дядя?

— Садеас, — сказал Далинар. — В каком состоянии наше расследование о перерезанной подпруге?

Садеас мигнул. В правой руке он держал стакан фиолетового вина, его длинный плащ из красного бархата был распахнут на груди, открывая гофрированную белую рубашку.

— Далинар, вы…

— Ваше расследование, Садеас, — твердо сказал Далинар.

Садеас вздохнул и поглядел на Элокара.

— Ваше Величество, я действительно собирался сделать заявление на эту тему, хотя и немного позже. Но если Далинар настаивает…

— Да, — сказал Далинар.

— О, вперед, Садеас, — сказал король. — Ты и меня заинтересовал. — Король махнул слуге, который подбежал к флейтистке и заставил ее прекратить играть, пока остальные слуги звенели в колокольчики, призывая к молчанию. Вскоре на остров опустилась полная тишина.

Садеас подарил Далинару гримасу, которая каким-то образом передала послание: «Вы сами хотели этого, старый друг».

Далинар скрестил руки на груди, вперив взгляд в Садеаса. Его шесть Кобальтовых гвардейцев встали рядом, и Далинар заметил такую же группу светлоглазых офицеров из лагеря Садеаса, расположившихся поблизости.

— Откровенно говоря, я не рассчитывал на такую аудиторию, — сказал Садеас. — Более того, я собирался рассказать о ходе расследования только Его Величеству.

Маловероятно, подумал Далинар, стараясь подавить беспокойство. Что он будет делать, если Адолин не ошибся и Садеас обвинит его в попытке убийства Элокара?

Это будет конец Алеткара. Далинар так просто не сдастся, военлагеря пойдут один на другой. Неустойчивый мир, который стоял последние десять лет, закончится. И Элокар никогда не сумеет удержать княжества вместе.

Кроме того, если разгорится междуусобная война, положение Далинара будет достаточно шатким. Остальные не поддержат его, в лучшем случае. С Садеасом и так не просто сражаться — но если к нему присоединятся другие кронпринцы, он безусловно потерпит поражение, из-за численного превосходства соперника. Сейчас он хорошо понимал, почему Адолин считает невероятной глупостью слушать видения. И тем не менее Далинар был убежден, что все сделал правильно. Он никогда не чувствовал себя таким сильным, как в это мистическое мгновение, готовясь выслушать смертный приговор.

— Садеас, не утомляй меня и не устраивай спектакль, — сказал Элокар. — Все тебя слушают. Я тебя слушаю. Далинар выглядит так, словно у него вот-вот взорвутся вены на лбу. Говори.

— Очень хорошо, — сказал Садеас, отдавая вино слуге. — Как кронпринцу информации мне было поручено выяснить, имела ли место попытка покушения на Его Величество во время охоты на большепанцирника. — Он махнул рукой, приказывая своим людям. Один из них поторопился прочь. Другой вышел вперед, передав Садеасу разорванный кожаный ремень.

— Эту подпругу я показал трем разным шорникам в трех разных военлагерях. Каждый из них пришел к одному и тому же заключению. Она была перерезана. Кожа относительно новая, и за ней хорошо ухаживали, что видно хотя бы по отсутствию трещин и повреждений в других областях. Разрез слишком ровный. Кто-то перерезал кожу.

Далинар испытал чувство страха. Он сам обнаружил почти то же самое, но все это было представлено в самом худшем виде.

— С этой целью…

Садеас поднял руку.

— Пожалуйста, кронпринц. Сначала вы требуете от меня отчета, а теперь прерываете меня?

Далинар замолчал. Вокруг него собиралось все больше и больше светлоглазых. Он мог чувствовать их нарастающее напряжение.

— Но когда можно было перерезать ремень? — сказал Садеас, обращаясь к толпе. У него точно были задатки актера. — Это и есть основной вопрос, как вы понимаете. Я опросил многих из тех, кто участвовал в охоте. Никто не видел ничего особенного, хотя все помнят, что было одно странное событие. А именно — светлорд Далинар и Его Величество взбирались на скалу. Далинар и король были наедине.

Послышались шепотки.

— Тут есть, однако, нестыковки, — сказал Садеас. — Во-первых, Далинар поднялся сам. Во-вторых, зачем вообще резать подпругу на седле Носителя Осколков? Глупейший ход. Падение со спины лошади ничем не грозит человеку в Доспехах Осколков.

Вернулся слуга, которого посылал Садеас, ведя за собой юношу с песочными волосами, в которых случайно заблудилось несколько черных прядей.

Садеас выудил что-то из мешочка и поднял вверх. Большой сапфир. Не заряженный. Присмотревшись, Далинар увидел, что он расколот — и больше не может держать в себе Штормсвет.

— Вопрос привел меня к мысли исследовать королевские Доспехи Осколков, — продолжал Садеас. — И оказалось, что восемь из десяти сапфиров, заряжающих Доспехи, раскололись в ходе сражения.

— Такое случается, — сказал Адолин, становясь рядом с Далинаром, рука на рукоятке сабли. — Лично я в каждом бою теряю несколько.

— Но восемь? — спросил Садеас. — Один или два — нормально. Вы когда-нибудь теряли сразу восемь в одном сражении, молодой Холин?

Адолин ответил только взглядом.

Садеас убрал камень и кивнул юноше, которого привел его человек.

— Это один из конюхов, занимающихся королевскими лошадьми. Фин, верно?

— Д… да, светлорд, — промямлил мальчик. Ему было не больше двенадцати.

— Помнишь, что ты рассказал мне, Фин? Пожалуйста, расскажи опять, чтобы все могли услышать.

Темноглазый юноша сжался, выглядя испуганным.

— Да, светлорд, сэр, дело было так. Всякий скажет, что седло было проверено в лагере светлорда Далинара. И оно было в полном порядке. Я был одним из тех, кто готовил коня Его Величества, прежде чем передать его людям светлорда Далинара. И я все сделал как надо. Положил его любимое седло и все такое. Но…

Сердце Далинара помчалось вскачь. Он еле удержался от того, чтобы начать вызывать Клинок.

— Но что? — спросил Садеас.

— Но когда глава королевских конюхов повел коня мимо лагеря светлорда Далинара, на нем было другое седло. Клянусь.

Некоторые из тех, кто стоял вокруг, казались сбитыми с толку этим признанием.

— Ага! — сказал Адолин. — Но тогда это произошло в королевском дворце!

— Совершенно верно, — сказал Садеас, поднимая бровь на Адолина. — Очень проницательно с вашей стороны, юный Холин. Это открытие — вместе с расколотыми геммами — что-то должно означать. Я подозреваю, что действительно имела место попытка убить Его Величество. Заменили рубины поврежденными, терявшими Штормсвет, и ослабили седло, аккуратно надрезав подпругу. По-видимому, они надеялись, что Его Величество упадет во время сражения с большепанцирником и позволит напасть на себя. Камни треснут, Доспехи развалятся, и Его Величество «случайно» погибнет во время охоты.

Толпа опять зашепталась, и Садеас поднял палец.

— Важно понять, что все эти события — подмена седла и камней — произошли перед тем, как Его Величество повстречался с Далинаром. Я с самого начала чувствовал, что Далинар — самый малоподходящий подозреваемый. Сейчас я считаю преступником человека, которого светлорд Далинар обидел и который решил отомстить, заставить нас подумать, что Далинар причастен ко всей этой истории. Быть может, он вообще собирался не убивать Его Величество, но бросить подозрения на Далинара.

Остров затих, даже шепоток умер.

Далинар стоял, потрясенный.

Я… я был прав.

Наконец Адолин прервал молчание.

— Что?

— Все свидетельства указывают, что ваш отец невиновен, Адолин, — едко сказал Садеас. — Вас это удивляет?

— Нет, но… — По лбу Адолина пошли морщины.

Светлоглазые вокруг разочарованно загалдели и начали расходиться.

Офицеры Далинара, однако, остались стоять, как если бы ожидали внезапного удара.

Кровь моих предков, подумал Далинар. Что все это означает?

Садеас махнул своим людям, и те увели конюха, потом кивнул Элокару и пошел в сторону подносов с ужином, на которых стояли кувшины с подогретым вином и лежали поджаренные хлебцы. Далинар перехватил Садеаса в то мгновение, когда тот наполнял маленькую тарелку. Далинар взял Садеаса за руку, почувствовав пальцами мягкое полотно плаща.

Садеас посмотрел на него, подняв бровь.

— Спасибо, — тихо сказал Далинар. — За то, что вы не поддались. — За его спиной опять заиграла флейтистка.

— Не поддался чему? — сказал Садеас, опуская тарелку и высвобождая плащ. — Я надеялся устроить это представление после того, как обнаружу больше конкретных доказательств, что вы тут ни при чем. К сожалению, вы чересчур сильно надавили на меня, и я могу только утверждать, что вы, скорее всего, ни при чем. И, боюсь, слухи все равно пойдут.

— Погодите. Вы хотели доказать мою невиновность?

Садеас нахмурился и опять взял тарелку.

— Далинар, вы знаете, почему все, общавшиеся с вами, непременно начинают уставать от вас?

Далинар не ответил.

— Вы ужасно самонадеянны. Всегда уверены в своей правоте. Да, я попросил у Элокара эту должность, чтобы доказать вашу невиновность. Шторм побери, неужели так трудно поверить, что в этой армии могут быть честные люди?

— Я… — сказал Далинар.

— Конечно, — прервал его Садеас. — Вы смотрите на нас сверху вниз, как человек, стоящий на единственном листе бумаги и считающий себя настолько высоким, что видит на много миль вперед. А я считаю, что книга Гавилара — крэм, а Кодекс — ложь, придуманная некоторыми людьми для того, чтобы оправдать их съежившуюся совесть. Проклятье, но я тоже один из таких людей, со съежившейся совестью. Но я не хочу видеть, как на вас клевещут из-за этой грубо состряпанной попытки покушения на короля. Если бы вы хотели его убить, вы бы выжгли ему глаза в одно мгновение!

Садеас глотнул дымящегося фиолетового вина.

— Элокар, однако, никак не хочет успокоиться и держится за этот проклятый ремень. И люди начали шептаться, потому что он под вашей защитой и вы двое вместе лезли на эту штормовую скалу. Только Отец Штормов знает, почему они решили, что вы могли попробовать убить Элокара. Сейчас вы не можете убить даже паршенди. — Садеас сунул в рот маленький кусочек поджаренного хлебца и повернулся, чтобы уйти.

Далинар опять поймал его за руку.

— Я… я перед вами в долгу. Я плохо обходился с вами все эти шесть лет.

Садеас, жуя хлеб, округлил глаза.

— Речь идет не только о вас. Пока все думали, что вы стоите за этой попыткой, никто и не пытался понять, кто на самом деле пытался убить короля. А кто-то пытался. Я не верю в восемь расколовшихся в одном бою гемм. Один ремень был бы очень смешной попыткой убийства, но вместе с ослабленными Доспехами… Я наполовину склонен верить, что кто-то подстроил и удивительное появление скального демона. Однако не могу представить себе, как можно было подстроить такое.

— А ваши слова о том, что меня подставили? — спросил Далинар.

— Главным образом для того, чтобы дать людям поговорить, пока я разбираюсь в том, что произошло на самом деле. — Садеас посмотрел на руку Далинара, державшую его. — Не дадите ли мне уйти?

Далинар отпустил его.

Садеас поставил тарелку на стол, поправил плащ и стряхнул пыль с плечей.

— Далинар, я не дам вам самоустраниться. Мне, вероятно, понадобится ваша помощь, прежде чем все это кончится. Но, должен сказать, я не понимаю, что происходит с вами в последнее время. Болтают, что вы хотите отказаться от Пакта Мщения. В этом есть крупица истины?

— Я упомянул об этом по секрету Элокару, как одну из возможностей. Однако да, если вы хотите знать, в этом есть правда, и не одна крупица. Я устал от сражений. Мне надоели Равнины, мне надоело быть так далеко от цивилизации, и мне надоело убивать паршенди. Однако я не хочу отступать. Наоборот, я хочу победить. Но кронпринцы не слушают меня! Они считают, что я разработал какой-то хитрый план для того, чтобы подчинить их.

Садеас фыркнул.

— Вы скорее ударите человека в лицо, чем заколете в спину. Ваша проклятая честность.

— Объединитесь со мной, — неожиданно предложил ему Далинар.

Садеас застыл.

— Вы знаете, что я никогда не предам вас, Садеас, — сказал Далинар. — Вы доверяете мне, в отличие от остальных. Попробуйте то, что я предлагал другим кронпринцам. Совместную атаку на плато.

— Не сработает, — сказал Садеас. — Нет ни одной причины приводить на плато больше одной армии. Я и так каждый раз оставляю в лагере половину моей. Там нет места для маневров.

— Да, — согласился Далинар. — Но что если мы попробуем новую тактику? У вас самые быстрые бригады мостовиков, однако моя армия сильнее. Что, если вы пошлете небольшой быстрый отряд, который задержит паршенди? А потом подойдет моя более сильная, но медлительная армия?

Садеас задумался.

— И это может означать Клинок Осколков, Садеас.

В глазах Садеаса вспыхнула жадность.

— Я знаю, что вы сражались с их Носителями Осколков, — сказал Далинар, хватаясь за ниточку. — Но неудачно. Без Клинка вам их не победить. — Паршенди-Носители Осколков имеют привычку убегать, едва войдя в битву. Обычный копейщик, конечно же, не может сравниться с ними. Только Носитель Осколков способен противостоять другому Носителю. — В прошлом я уже убил двоих. Но у меня не часто появляется такая возможность, потому что я никак не могу оказаться на плато достаточно быстро. Вы можете. Вместе мы одержим много побед, и я смогу добыть Клинок.

Мы сделаем это, Садеас! Вместе. Как в старые времена.

— Как в старые времена, — рассеянно повторил Садеас. — Да, я бы хотел увидеть Терновника в бою. А как мы разделим гемсердца?

— Две трети — ваши, — сказал Далинар. — И можете записать на себя две трети побед.

Садеас задумчиво посмотрел на него.

— А Осколки?

— Если мы найдем Носителя Осколков, Адолин и я берем его на себя. Вы получите Клинок. — Он поднял палец. — Но Доспехи я заберу себе. Для Ринарина.

— Для слабака Ринарина?

— Вам не все равно? — сказал Далинар. — У вас уже есть Доспехи, Садеас. Наш союз поможет выиграть войну. Если мы начнем работать вместе, мы сможем привлечь к себе и других и подготовить грандиозную атаку. Отец Штормов! Не исключено, что мы обойдемся и своими силами. У нас две самые большие армии; если мы сумеем заманить паршенди на достаточно большое плато и окружить их крупными силами, то сможем нанести им такое поражение, от которого им не оправиться.

Садеас какое-то время думал. Потом пожал плечами.

— Очень хорошо. Пошлите мне письмо с деталями. Но завтра. Я и так пропустил большую часть праздника.

Глава пятьдесят пятаяИзумрудный брум

Женщина сидит и трет глаза. Дочь королей и ветров, вандал.

Дата: Палахеван, 1773, 73 секунды до смерти. Объект: достаточно знаменитый бродяга, известный своими изящными песнями.

Спустя неделю после потери Данни Каладин стоял на другом плато, наблюдая за сражением. На этот раз, однако, ему не пришлось спасать умирающих. Они прибыли на плато раньше паршенди. Редкое, но горячо приветствуемое событие. Армия Садеаса захватила центр плато и защищала куколку, пока солдаты вскрывали ее. Паршенди прорывали линию обороны и нападали на людей, работающих около куколки.

Сейчас их окружат, подумал Каладин.

Не слишком хорошо, потому что означало печальную дорогу обратно.

Солдаты Садеаса вели себя весьма плохо, когда, прибывая вторыми, получали отпор. А прибыв первыми и потеряв гемсердце, они почувствуют себя еще более разочарованными и выместят досаду на мостовиках.

— Каладин! — послышался чей-то голос. Каладин повернулся и увидел спешившего к нему Камня. Кто-то ранен? — Ты видел такое? — Рогоед вытянул руку.

Каладин повернулся и посмотрел в том направлении. К соседнему плато приближалась вторая армия. Каладин поднял брови; синие флаги, солдаты, вне всякого сомнения, алети.

— Поздновато, а? — заметил Моаш, становясь рядом с Каладином.

— Бывает, — сказал Каладин. Действительно, время от времени на плато подтягивались опоздавшие армии других кронпринцев. Чаще всего Садеас появлялся первым, и остальные армии алети поворачивали обратно. Но обычно они никогда не подходили так близко.

— Штандарт Далинара Холина, — сказал Шрам, присоединяясь к ним.

— Далинар, — одобрительно сказал Моаш. — Говорят, что он не использует мостовиков.

— Тогда как он пересекает расщелины? — спросил Каладин.

Ответ появился очень скоро. Новая армия имела огромные, похожие на осадные башни мосты, которые тянули чуллы. Они грохотали по неровным плато, часто застревая в трещинах.

Ужасно медленно, подумал Каладин. Зато во время огня незащищенные солдаты не должны подходить к пропасти, а могут укрываться за этими мостами.

— Далинар Холин, — сказал Моаш. — Говорят, что он настоящий светлоглазый, вроде легендарных героев прошлого. Человек чести и долга.

Каладин фыркнул.

— Я видел множество светлоглазых с такой же репутацией и каждый раз разочаровывался. Однажды я расскажу вам о светлорде Амараме.

— Амарам? — спросил Шрам. — Носитель Осколков?

— Ты слышал о нем? — спросил Каладин.

— Конечно, — ответил Шрам. — Вроде бы он на пути сюда. В тавернах только об этом и говорят. Ты был с ним, когда он добыл Осколки?

— Нет, — тихо сказал Каладин. — И никого там не было.

Армия Далинара Холина пересекла плато на юге и — совершенно удивительно — подошла прямо к плато, на котором кипело сражение.

— Неужели он атакует? — сказал Моаш, почесывая голову. — Быть может, он полагал, что Садеас потерпит поражение, и решил нанести удар после того, когда тот отступит.

— Нет. — Каладин нахмурился. — Он присоединяется к битве.

Паршенди послали нескольких стрелков обстрелять армию, но стрелы только отлетали от панциря чулл, не причиняя им вреда. Группа солдат отсоединила мосты и начала ставить их на место, пока лучники Далинара обменивались стрелами с паршенди.

— Не потому ли сегодня Садеас взял с собой так мало людей? — предположил Сигзил, присоединяясь к группе, глядевшей на армию Далинара. — Возможно, он именно так и планировал и намеренно дал себя окружить.

Мосты можно было опускать и вытягивать; удивительные достижения инженерного гения. Солдаты начали перекидывать их на ту сторону, и тут произошло кое-что еще более удивительное.

Два Носителя Осколков, быть может, Далинар и его сын, перепрыгнули через пропасть и напали на паршенди. Те отвлеклись, в это время солдаты перекинули большие мосты через расщелину и по ним хлынула тяжелая кавалерия. Совершенно другой способ атаки при помощи мостов, и Каладин обнаружил, что обдумывает последствия.

— Он действительно присоединился к битве, — сказал Моаш. — Я думаю, они собираются работать вместе.

— Так они действуют более эффективно, — сказал Каладин. — Удивительно, что раньше они не пытались сражаться таким образом.

Тефт фыркнул.

— Ты не понимаешь светлоглазых. Кронпринцы вовсе не хотят выиграть битву, они хотят выиграть ее для себя.

— Хотел бы я записаться в его армию, — сказал Моаш почти с уважением. Вооружение солдат сверкало, они выглядели хорошо обученными. Далинар — Терновник — имел репутацию честного человека, даже более честного, чем Амарам. В Хартстоуне слышали о нем, но Каладин хорошо понимал, какая мерзость может скрываться под блестящими доспехами.

Хотя, подумал он, человек, защитивший шлюху на улице, носил синее. Адолин, сын Далинара. И вступился за женщину совершенно бескорыстно.

Каладин сжал зубы, прогоняя опасные мысли. Его не обманут во второй раз.

Нет.

На какое-то время сражение стало ожесточенным, но в конце концов паршенди, зажатые между двумя армиями, не выдержали. Вскоре бригада Каладина уже вела в лагерь торжествующую армию.

* * *

Каладин покрутил сферу между пальцами. На одной из сторон в целом чистого стекла просматривалась линия пузырей — крошечных сфер, наполненных светом.

Опять работа в расщелинах. Они вернулись с плато так быстро, что Хашаль, вопреки логике или милосердию, послала их вниз в тот же самый день. Каладин продолжал крутить сферу в руках. В самой ее середине находился большой округлый изумруд, с дюжинами крошечных граней. Небольшое кольцо пузырей прижималось к поверхности драгоценного камня; пузыри, казалось, страстно стремились приблизится к его блеску.

Из стекла лился ясный зеленый Штормсвет, освещая пальцы Каладина. Изумрудный брум, самая дорогая сфера. Стоит сотни сфер поменьше. Целое состояние, для мостовика. Странно далекая, потратить невозможно. Каладин подумал, что внутри он видит бушующий шторм. Это свет, он… он как частица шторма, пойманная изумрудом. И свет не был идеально ровным; скорее он мигал, как в лампах, факелах или свечах. Поднеся брум поближе к глазам, Каладин увидел, что свет бурлит и извивается.

— И что мы будем с ним делать? — спросил Моаш, стоявший слева от Каладина. Камень стоял справа. Сумрачное небо освещало дно даже хуже, чем обычно. В последнее время стояли холода, отодвинувшие приход весны; внизу было темно и зябко.

Люди быстро работали, собирая копья, доспехи, сапоги и сферы мертвых. Из-за утреннего забега с мостом времени было мало, и Каладин решил перенести тренировку на завтра. Вместо этого они соберут много трофеев и часть оставят внизу, чтобы в следующий раз избежать наказания.

Они обнаружили тело светлоглазого офицера. Достаточно богатого. Один этот брум стоил столько, сколько мостовик зарабатывал за двести дней. А в его мешочке лежали еще обломки и марки, все вместе еще один брум. Целое состояние. Богатство. Обычный карман светлоглазого.

— С этим мы могли бы кормить раненых несколько месяцев, — сказал Моаш. — И купить все медицинские товары, которые нам нужны. Отец Штормов! Да на него можно подкупить стражу периметра и вырваться из лагеря!

— Ничего такого не произойдет, — сказал Камень. — Вынести сферы из расщелины невозможно.

— Можно проглотить, — предложил Моаш.

— Задохнешься. Сфера слишком большая, а?

— Спорю на что угодно, я смогу, — заверил Моаш. Его глаза сверкнули, отражая зеленый Штормсвет. — Здесь больше денег, чем я видел за всю жизнь. Стоит рискнуть.

— Глотать бесполезно, — сказал Каладин. — Ты думаешь, те стражники, которые смотрят за нами в сортирах, дадут нам их вынести? А идиоты-паршмены просеивают все говно, и я сам видел записи, кто это делает и как часто. Мы не первые, кто придумал этот трюк.

Моаш заколебался, но потом вздохнул, сдаваясь.

— Скорее всего ты прав. Шторм побери, ты точно прав. Неужели мы вот так возьмем и отдадим его?

— Да, — сказал Каладин, закрывая сферу в кулаке. Яркое сияние сферы заставило светиться его руку. — Мы не сможем потратить ее. Мостовик с полным брумом? Нас немедленно разоблачат.

— Но… — начал Моаш.

— Мы отдадим это, Моаш. Но найдем способ сохранить вот это. — Он поднял мешочек, содержащий другие сферы.

Камень кивнул.

— Да. Если мы отдадим эту дорогую сферу, они посчитают нас честными, верно? И даже дадут маленькую награду. Но как мы сможем сохранить мешочек?

— Я думаю над этим, — сказал Каладин.

— Тогда соображай побыстрее, — заметил Моаш, посмотрев на факел Каладина, торчащий между двух камней в стене расщелины. — Скоро нам возвращаться.

Каладин открыл руку и покатал изумрудный брум между пальцами. Как?

— Ты когда-нибудь видел такую красоту? — спросил Моаш, глядя на изумруд.

— Это только сфера, — рассеянно сказал Каладин. — Инструмент. Как-то я держал в руках кубок, в котором было не меньше сотни изумрудных брумов, и мне говорили, что это мое. Я так и не смог потратить их, так что для меня они оказались бесполезными.

— Сотня изумрудов? — спросил Моаш. — Где… как?

Каладин закрыл рот, ругая себя. Нельзя говорить о прошлом. Да еще и таком далеком.

— За работу, — сказал он, убирая брум в черный мешочек. — Мы должны торопиться.

Моаш вздохнул, но Камень дружески толкнул его, и они присоединились к остальным. Камень и Лоупен, используя указания Сил, привели их к большой массе трупов в красно-коричневой форме. Он не знал, армии какого кронпринца они принадлежали, но тела были относительно свежие. И только алети.

Каладин взглянул в сторону, где работал Шен, паршмен-мостовик. Тихий, послушный, физически крепкий. Тефт все еще не доверял ему. И часть Каладина была этому рада. Сил приземлилась на стене рядом с ним, встала ножками на камень и посмотрела на небо.

Думай, сказал себе Каладин. Как сохранить сферы? Должен быть способ.

Но все идеи казались слишком рискованными. А если их поймают, то в лучшем случае дадут другую работу. Каладин не хотел рисковать.

Неподалеку, вокруг мха и хасперов, появились тихие зеленые спрены жизни. Рядом с головой оборцветы открыли желтые и красные листья. Каладин опять вспомнил о гибели Данни. Четвертый мост — не самое безопасное место в мире. Да, в последнее время они потеряли очень мало людей, но все-таки потеряли. И каждый забег грозит полным уничтожением бригады. Однажды паршенди сосредоточатся на них. Достаточно потерять трех или четырех человек, и мост перевернется. Последует удвоенная волна стрел, и в живых не останется никого.

Все та же проблема, над которой Каладин ломал голову каждый день. Как защитить бригадников, которых нарочно лишили всякой защиты и подставили под стрелы?

— Эй, Сиг, — окликнул Карта, принеся охапку стрел. — Ты же миропевец, верно? — За последние несколько недель Карта стал необыкновенно дружелюбным и доказал, что умеет разговорить других.

Лысый человек напоминал Каладину одного трактирщика, умевшего быстро заставить клиента почувствовать себя непринужденно.

Сигзил, снимавший сапоги с трупов, посмотрел на Каладина с поджатыми губами, как будто хотел сказать: «Это твоя ошибка». Все в бригаде знали, что он миропевец, и это ему сильно не нравилось.

— Почему бы тебе не рассказать что-нибудь? — сказал Карта, опуская на землю копья. — Помоги нам провести время.

— Я не глупый шут или собутыльник с подвешенным языком, — проворчал Сигзил, сдергивая очередной сапог. — Я не «рассказываю что-нибудь». Я распространяю знания о культурах, народах, мыслях и снах. Я приношу в мир понимание. Это святой долг моего ордена, порученный нам самими Герольдами.

— Ну, так распространи что-нибудь, — не отставал Карта, выпрямляясь и вытирая руки о штаны.

Сигзил отчетливо вздохнул.

— Ну хорошо. И что ты хочешь услышать?

— Не знаю. Что-нибудь интересное.

— Поведай нам о светкороле Алазанси и его флоте в сто кораблей, — попросил Лейтен.

— Я не болтун в таверне! — повторил Сигзил. — Я рассказываю о нациях и народах, а не кабацкие истории. Я…

— Есть ли такое место, где люди живут в рвах, выдолбленных в земле? — спросил Каладин. — Город, построенный в огромном комплексе борозд, процарапанных в камне?

— Сесемаликс Дар, — кивнул Сигзил, стаскивая еще один сапог. — Да, столица королевства Имул и один из самых древних городов в мире. Говорят, что имя городу — и королевству — дал сам Джезриен.

— Джезриен? — спросил Малоп, вставая и почесывая голову. — Кто это? — Малоп, парень с густыми волосами и кустистой черной бородой, имел татуировки в виде охранного глифа на каждой руке и, как говорится, не был самой блестящей сферой в кубке.

— Здесь, в Алеткаре, его называют Королем Штормов, — сказал Сигзил. — Или Джезере'Элин. Он был королем Герольдов. Повелитель штормов, податель воды и жизни, он известен как злостью и раздражительностью, так и милосердием.

— О! — поразился Малоп.

— Расскажи мне больше о городе, — попросил Каладин.

— Сесемаликс Дар. Он действительно построен в гигантской трещине. Потрясающее зрелище. Он защищен от сверхштормов, и каждый разлом имеет возвышающийся край, не дающий воде с равнины затопить его. Вместе с разветвленной системой водостоков они полностью защищают город от наводнений.

В городе живет очень много самых знаменитых гончаров, и в нем сходятся торговые пути всего юго-запада. Имули — одна из ветвей народа аскарки, а те этнически макабаки, темнокожие, как я. Их королевство граничит с моим, и в юности я много раз бывал там.

— Замечательное место — рай для путешественников. — Сигзил, продолжая говорить, все больше и больше расслаблялся. — Их правовая система очень терпима к иностранцам. Не-имули не может владеть домом или лавкой, но, приезжая в город, ты становишься «родственником, приехавшим издалека, к которому необходимо проявить доброту и мягкость». Иностранец может поесть в любом доме, каком захочет, при условии, что будет уважителен и подарит хозяевам фрукты. Имули очень любят экзотические фрукты. Они поклоняются Джезриену, хотя не считают его фигурой из религии Ворин. Они называют его богом.

— Герольды — не боги, — усмехнулся Тефт.

— Для вас, — возразил Сигзил. — Другие смотрят на них иначе. Ваши ученые назвали бы религию имули эклектичной — в ней есть и идеи Ворин. Но для имули ваша религия — эклектичная. — Сигзилу это, похоже, понравилось, хотя Тефт сердито нахмурился.

Сигзил продолжал, рисуя все более и более подробную картину города. Он рассказал о развевающихся платьях и головных накидках женщин имули, о любимой одежде мужчин. О вкусе еды — главным образом соленом, — и о том, что делают старые друзья, когда встречаются, — прижимают левый указательный палец ко лбу и кланяются. Сигзил знал о городе невероятно много и иногда мечтательно улыбался, вероятно вспоминая свои путешествия.

Да, интересно, но для Каладина самым главным было то, что город — над которым он пролетал во сне несколько недель назад, — действительно существует. И он больше не может не замечать странную скорость, с которой он излечился от ран. С ним происходит что-то странное. Сверхъестественное. Связано ли это как-то с тем, что люди вокруг него всегда умирают?

Он встал на колени и стал обшаривать карманы мертвого человека, обязанность, которую остальные бригадники старались избегать. Сферы, ножи и другие полезные предметы он забирал. Личные вещи, вроде несожженных молитв, оставлял. Он нашел несколько циркониевых обломков и добавил их в мешочек.

Может быть, Моаш прав. Если они смогут сохранить деньги, то, возможно, смогут подкупить стражу и вырваться из лагеря. Намного безопаснее, чем сражаться. Тогда почему он так настойчиво учит бригадников сражаться? Почему ему никогда не приходило в голову, что можно уйти по-тихому?

Он потерял Даллета и весь свой первый взвод в армии Амарама. Быть может, он думает возместить это, подготовив новый взвод копейщиков? Стремится ли он сохранить людей, которых полюбил, или что-то доказать самому себе?

Опыт говорил ему, что человек, который не может сражаться, серьезная помеха в этом мире войны и штормов. Возможно, побег действительно лучше, но он слишком мало знал о побегах. Кроме того, если они убегут, Садеас пошлет за ними войска. Беда пойдет за ними по пятам. И куда бы они ни пошли, им придется убивать, чтобы остаться на свободе.

Он закрыл глаза, вспомнив один из своих побегов, когда ему — и другим рабам, его товарищам, — удалось целую неделю прятаться в глухомани. А потом хозяин послал за ними охотников. Так он потерял Налму.

Сейчас ничто из этого не может спасти их, подумал Каладин. Мне нужны эти сферы.

Сигзил продолжал свое повествование об имули.

— Они считают ужасающей грубостью ударить человека лично. И поэтому ведут войну совсем по другому, чем алети. Предводитель вообще не имеет меча. Может быть, алебарду, копье, но самое лучшее — лук и стрелы.

Каладин вытащил еще пригоршню сфер — небесные обломки — из кармана солдата. Они прилипли к толстому куску свиного сыра, зловонного и заплесневелого. Он скривился, но взял сферы и вымыл их в луже.

— Светлоглазые используют копья? — удивился Дрехи. — Смешно.

— Почему? — обиженно спросил Сигзил. — А мне путь имули кажется интересным. В некоторых странах сражаться считается неприличным. В Сине, например, если вы должны сразиться с человеком, то уже потерпели поражение. Убийство — в самом лучшем случае — очень жестокий способ решения проблемы.

— Не собираешься ли ты, как Камень, отказаться драться? — спросил Шрам, бросая едва завуалированный взгляд на рогоеда. Камень фыркнул, повернулся спиной к более низкому мостовику, встал на колени и начал засовывать сапоги в большой мешок.

— Нет, — сказал Сигзил. — Мы все согласились, что другого способа нет. Возможно, если бы мой учитель знал, что я еще жив… но нет. Это глупость. Да, я буду сражаться. И копьем, которое предпочитают в этой стране, хотя, откровенно говоря, я предпочитаю, чтобы между мной и противником было расстояние побольше.

Каладин задумался.

— Ты имеешь в виду лук?

Сигзил кивнул.

— Мой народ считает лук самым благородным оружием.

— Ты умеешь им пользоваться?

— Увы, нет, — сказал Сигзил. — Если бы умел, сказал бы раньше.

Каладин встал, открыл мешочек и положил сферы к остальным.

— Среди тел были луки?

Люди посмотрели друг на друга, некоторые отрицательно покачали головами. Шторм побери, подумал Каладин. Зерно идеи начало прорастать в его мозгу, но потом умерло.

— Возьмите несколько этих копий, — сказал он. — И отложите в сторону. Они понадобятся нам для занятий.

— Но мы должны их отдать, — сказал Малоп.

— Нет, мы не возьмем их на поверхность, — сказал Каладин. — Каждый раз, приходя сюда, будем откладывать несколько копий и оставлять внизу. В результате скоро наберется достаточно много оружия для занятий.

— Но как мы поднимем их наверх, когда придет время? — спросил Тефт, потирая подбородок. — Копья, лежащие внизу, не очень нам помогут, когда начнется настоящая драка.

— Я найду способ поднять их, — сказал Каладин.

— Ты уже говорил так, и не раз, — заметил Шрам.

— Перестань, Шрам, — сказал Моаш. — Он знает, что делает.

Каладин мигнул.

Неужели Моаш защитил его?

Шрам смешался.

— Каладин, я ничего такого не имел в виду. Просто спросил, и все.

— Я понимаю. Это… — Каладин замолчал, когда в расщелине появилась Сил, в виде скрученной ленточки.

Приземлившись на камне, выступающем из стены, она стала маленькой женщиной.

— Я нашла еще одну группу тел. В основном паршенди.

— При них есть луки? — спросил Каладин. Некоторые бригадники раскрыли рты, увидев, как он разговаривает с воздухом. Потом понимающе кивнули друг другу.

— Да, я думаю, да, — сказала Сил. — Недалеко, вниз по расщелине.

Бригадники уже закончили обирать трупы.

— Соберите все трофеи, — сказал им Каладин. — Я нашел еще одно место. Нам нужно собрать как можно больше добычи и сохранить ее внизу, в таком месте, где ее не смоет.

Бригадники собрали свои находки и закинули мешки за плечи; каждый нес одно-два копья. Спустя несколько секунд все уже шли по мокрому дну расщелины, вслед за Сил.

Они шли по трещинам в древнем камне, в которых нашли вечный приют старые, вымытые штормом кости, создав холмы из покрытых мхом бедренных и берцовых костей, черепов и ребер. Искать там было нечего.

Через четверть часа они оказались в месте, найденном Сил. Здесь грудами лежали мертвые паршенди, вперемешку с немногими алети в синем. Каладин встал на колени рядом с одним из человеческих трупов и узнал стилизованный глиф Далинара Холина, нашитый на мундир. Почему армия Далинара присоединилась к битве? Что изменилось?

Каладин приказал своим людям осмотреть алети, а сам подошел к одному из трупов паршенди. Он оказался намного более свежим. Обычно они находили меньше трупов паршенди, чем алети. И не только потому, что в каждом сражении паршенди были в меньшинстве, но скорее потому, что мертвые паршенди редко падали в расщелины. Кроме того, Сигзил предполагал, что у них более плотные тела, чем у людей, и воде не так легко их унести.

Каладин перевернул тело на бок и внезапно услышал шипение из группы бригадников. Каладин повернулся и увидел Шена, рванувшего вперед с нехарактерной для него страстью.

Тефт мгновенно бросился за Шеном и схватил его сзади мертвой хваткой. Остальные бригадники стояли, пораженные ужасом, хотя некоторые рефлекторно встали в боевую стойку.

Шен слабо трепыхался в объятьях Тефта. Паршмен выглядел иначе, чем его двоюродные братья; сейчас, поблизости от них, разница стала более отчетливой. Шен — как и большинство паршменов, — был невысоким и слегка пухлым. Сильный, крепкий, не опасный. Труп у ног Каладина был мускулистый, сложенный как рогоед, высокий и с широченными плечами. Кожа у обоих была мраморной, но только у паршенди на голове, ногах, руках и груди росла темно-красная броня.

— Отпусти его, — сказал заинтересовавшийся реакцией паршмена Каладин.

Тефт посмотрел на него и недовольно выполнил приказ. Шен пробежал по неровной земле и мягко, но твердо оттеснил Каладина от трупа. И встал перед ним, как бы защищая мертвеца от Каладина.

— Он уже вел себя так, — заметил Камень, становясь рядом с Каладином. — Когда Лоупен и я обирали трупы.

— Он защищает тела паршенди, мачо, — добавил Лоупен. — Как будто готов ударить тебя сто раз, если двинешь одно, зуб даю.

— Они все такие, — сказал Сигзил сзади.

Каладин, подняв бровь, повернулся к нему.

— Рабочим-паршменам, — объяснил Сигзил, — разрешено заботиться о своих мертвых; это чуть ли не единственное, что вызывает в них какие-то чувства. Они гневаются, если кто-то другой делает это в их присутствии. Они завертывают труп в полотно, относят в какое-нибудь дикое место, кладут на камень и уходят.

Каладин разглядывал Шена.

Хотел бы я знать…

— Займитесь паршенди, — приказал Каладин бригадникам. — Тефт, тебе придется все время держать Шена. Я не могу дать ему остановить нас.

Тефт бросил на Каладина короткий взгляд; он все еще считал, что надо поставить Шена вперед во время забега и дать ему умереть. Но он выполнил приказ, позвав Моаша на помощь.

— И, ребята, — сказал Каладин, — будьте почтительнее к мертвым.

— Они — паршенди, — возразил Лейтен.

— Я знаю, — сказал Каладин. — Но это беспокоит Шена. Он один из нас, и давайте не будем его чересчур раздражать.

Паршмен недовольно опустил руки и дал Тефту и Моашу увести себя. Похоже, он смирился. Паршмены считались тугодумами. Как много он понял?

— Ты хотел лук? — спросил Сигзил, становясь на колени и вытаскивая из-под тела рогатого паршенди короткий лук. — Но нет тетивы.

— Есть в мешочке этого парня, — сказал Карта, вытаскивая что-то из поясного мешочка другого трупа. — Быть может, хорошая.

Каладин взял оружие и тетиву.

— Кто-нибудь знает, как их использовать?

Мостовики поглядели друг на друга. Во время охоты на панцирников луки бесполезны; пращи работают намного лучше. Лук хорош только для убийства людей. Каладин взглянул на Тефта, тот покачал головой. Его никогда не учили пользоваться луком; и Каладина тоже.

— Просто, — сказал Камень, переворачивая труп паршенди. — Кладешь стрелу на тетиву. Направляешь не на себя. Сильно натягиваешь. Отпускаешь.

— Очень сомневаюсь, что просто, — сказал Каладин.

— У нас не хватает времени, чтобы научить парней владеть копьем, Каладин, — сказал Тефт. — Неужели ты хочешь сделать из них еще и лучников? И как? Без учителя кто сможет научить их?

Каладин не ответил. Он убрал лук и тетиву в мешок, добавил несколько стрел и пошел помогать остальным. Часом позже они шли по расщелине к лестнице, факелы шипели, догорая, приближалась темнота. Пропасть становилась все более мерзкой. Тени углубились, далекие звуки — капанье воды, падение камней, завывание ветра — казались угрожающими. Каладин завернул за угол, и стайка многоногих крэмлингов пробежала по стене и юркнула в трещину.

Люди говорили тихо, настороженно, и Каладин молчал. Время от времени он поглядывал на Шена. Молчаливый паршмен шел, опустив голову. Судя по всему, грабеж трупов паршенди серьезно расстроил его.

Я могу использовать это, подумал Каладин. Но осмелюсь ли? Рискованно, очень рискованно.

Однажды его уже приговорили к смерти за то, что он опрокинул равновесие битвы.

Сначала сферы, подумал он. Если он сумеет переправить наверх сферы, значит, сможет сделать то же самое и со всем остальным. Наконец сверху появилась тень, перекинутая через пропасть. Первый постоянный мост. Они прошли еще дальше и наконец достигли места, где дно пропасти было ближе всего к верхушке плато.

Он остановился. Бригадники собрались вокруг него.

— Сигзил, — сказал Каладин. — Ты единственный, кто хоть что-то знает о луках. Насколько трудно попасть в мост стрелой?

— Иногда я держал в руках лук, — ответил Сигзил, — но я бы не назвал себя знатоком. Но, как мне кажется, это не должно быть так трудно. Сколько здесь, футов пятьдесят?

— А в чем дело? — спросил Моаш.

Каладин вытащил мешочек со сферами.

— Мы привяжем его к стреле и выстрелим в дно моста. Потом, после бега, Лоупен и Даббид задержатся около моста, чтобы дать нам напиться. И незаметно вытащат стрелу. Так мы получим сферы.

Тефт присвистнул.

— Умно.

— Мы сможем сохранить все сферы, — горячо сказал Моаш. — Даже…

— Нет, — жестко сказал Каладин. — Даже более мелкие достаточно опасны. Кто-нибудь может спросить себя, откуда у мостовиков столько денег. — Придется покупать припасы у нескольких аптекарей, чтобы скрыть избыток сфер.

Моаш выглядел удрученным, но остальные мостовики приободрились.

— Кто хочет попробовать? — спросил Каладин. — Сначала несколько тренировочных выстрелов, потом с мешочком. Сигзил?

— Даже не знаю, хочу ли я, — сказал Сигзил. — Тефт, ты?

Тефт потер подбородок.

— Конечно. Могу попробовать. Насколько это тяжело?

— Да, насколько тяжело? — внезапно спросил Камень.

Каладин оглянулся. Камень стоял сзади всех, но его трудно было не заметить, из-за роста. Руки он сложил на груди.

— Насколько тяжело, Тефт? — повторил Камень. — Пятьдесят футов не слишком далеко, но сделать хороший выстрел не так-то просто. А выстрелить с тяжелым мешочком, привязанным к стреле? Ха! И надо попасть в край моста, чтобы Лоупен смог дотянуться. Промажешь, и мы потеряем все сферы. А что, если около моста есть разведчики, которые увидят взлетающую стрелу? Будет подозрительно, а?

Каладин посмотрел на рогоеда.

«Просто… Направь стрелу не на себя… Отпусти».

— Я считаю, — сказал Каладин, глядя на Камня уголком глаза, — что мы должны попытаться. Без этих сфер раненые умрут.

— Можно подождать до следующего бега, — предложил Тефт. — Привязать веревку к мосту и сбросить другой конец вниз, потом, в следующий раз, привязать мешочек…

— Пятьдесят футов веревки? — спросил Каладин. — Мы привлечем к себе внимание, купив что-то в этом роде.

— Нет, мачо, — сказал Лоупен. — У меня есть кузен, который работает в лавке, где торгуют веревками. Я легко могу взять столько, сколько надо, за деньги.

— Возможно, — сказал Каладин. — Но тебе придется спрятать ее среди мусора, а потом подвесить к мосту, так, чтобы никто не увидел. И оставить на несколько дней. Неужели ты думаешь, что никто не заметит болтающуюся веревку?

Остальные кивнули. Камню, казалось, было неловко. Вздохнув, Каладин вынул лук и несколько стрел.

— Мы должны попытаться. Тефт, почему бы тебе…

— О, призрак Кали'калин, — пробормотал Камень. — Дай мне лук. — Он протолкался через толпу бригадников и взял лук. Каладин улыбнулся.

Камень поглядел наверх, оценивая расстояние в сером свете сумерек. Он натянул тетиву, потом поднял руку. Каладин дал ему стрелу. Камень направил лук параллельно дну расщелины и выстрелил. Стрела прорезала воздух и ударилась о камень.

Камень кивнул себе, потом указал на мешочек.

— Только пять сфер, — сказал он. — Иначе будет слишком тяжело. Даже пять — сумасшествие. Опьяненный воздухом низинник.

Каладин улыбнулся, отсчитал пять сапфировых марок — зарплата мостовика за два с половиной месяца — и положил их в отдельный мешочек, который протянул Камню. Тот вынул нож и сделал зарубку на стреле, рядом с наконечником.

Шрам оперся о мшистую стену расщелины и скрестил руки на груди.

— Это воровство, знаешь ли.

— Да, — сказал Каладин, глядя на Камня. — И я не чувствую ни малейшего угрызения совести. А ты?

— Конечно нет, — оскалился Шрам. — Вряд ли кто-то ожидает от тебя преданности Садеасу, особенно после попытки убить тебя. Но если кто-нибудь пойдет к Газу…

Остальные мостовики внезапно занервничали, и много пар глаз посмотрело на Шена, хотя Каладин понимал, что Шрам имеет в виду не паршмена. Если кто-нибудь из бригады предаст их, он может получить награду.

— Может быть, стоит выставить стражу, — сказал Дрехи. — Чтобы никто не побежал к Газу.

— Мы никогда ничего такого не сделаем, — сказал Каладин. — Что ты предлагаешь? Закрыться в бараке и подозрительно глядеть друг на друга? — Он помотал головой. — Нет. Никогда. Опасность вполне реальна, но мы не должны тратить энергию, подозревая друг друга. Мы будем продолжать.

Однако Шрама он, похоже, не убедил.

— Мы — Четвертый Мост, — твердо сказал Каладин. — Мы вместе глядим в лицо смерти. Мы должны доверять друг другу. Ты не можешь сражаться, думая о том, что твои товарищи могут внезапно перейти на другую сторону. — Он встретился глазами с каждым человеком, по очереди. — Я доверяю вам. Вам всем. Мы пробьемся, и пробьемся вместе.

Некоторые мостовики кивнули. Даже Шрам успокоился. Камень закончил манипуляции со стрелой и крепко привязал мешочек к древку.

Сил уселась на плечо Каладина.

— Хочешь, я понаблюдаю за остальными? Проверю, чтобы никто не сделал то, о чем говорил Шрам?

Каладин заколебался, но потом кивнул. Осторожность не помешает. Хотя он не хотел, чтобы люди даже думали об этом.

Камень прикинул вес стрелы.

— Почти невозможный выстрел, — пожаловался он. Потом гладким плавным движением наложил стрелу на тетиву, встал прямо под мост и прижал руку к щеке. Небольшой мешочек свисал с древка стрелы. Бригадники затаили дыхание.

Камень отпустил тетиву. Стрела, почти невидимая, устремилась вверх вдоль стены расщелины и со слабым треском вонзилась в дерево. Каладин затаил дыхание, но стрела не полетела назад. Она осталась висеть — вместе с драгоценными сферами, привязанными к ее древку, — около той стороны моста, где ее было легко достать.

Каладин похлопал Камня по плечу, все остальные громко зааплодировали.

Камень посмотрел на Каладина.

— Я не буду использовать лук для убийства. Ты должен это знать.

— Обещаю, — сказал Каладин. — Я возьму тебя, если ты согласишься, но не заставляю.

— Я не буду сражаться, — сказал Камень. — Не мое место. — Он посмотрел на сферы и слабо улыбнулся. — Но стрелять в мост я могу.

— Как ты научился? — спросил Каладин.

— Секрет, — твердо сказал Камень. — Возьми лук. И больше не приставай.

— Хорошо, — сказал Каладин, принимая лук. — Но не уверен, что больше не буду приставать. В будущем мне может понадобиться еще несколько выстрелов. — Он взглянул на Лоупена. — Ты действительно сможешь купить веревку не привлекая внимания?

Лоупен оперся о стену.

— Кузен никогда не подводил меня.

— Сколько же у тебя кузенов? — спросил Безухий Джакс.

— Кузенов никогда не бывает слишком много, — ответил Лоупен.

— Нам нужна эта веревка, — сказал Каладин, в голове которого уже зрел план. — Давай, Лоупен. Мы купим ее на сдачу с этих сфер.

Глава пятьдесят шестаяЭта штормовая книга

Свет стал таким далеким. Шторм не кончится никогда. Я весь изломан, и вокруг меня одни мертвые. Я плачу о конце мира. Он победил. О, он побил нас.

Дата: Палахакев, 1173, 16 секунд до смерти. Объект: тайленский моряк.

Дрожь пульсировала в нем, и Далинар сражался верхом на Кавалере. Взмах Клинком Осколков — и пространство вокруг усеяно трупами с горящими черными глазами.

Паршенди бросались на него парами. Каждая команда атаковала с другого направления, держа его в постоянном напряжении и надеясь сбить с толку. Если бы какой-то паре удалось напасть на него в то мгновение, когда он расправлялся с другой, им удалось бы сбросить его с коня. Их топоры и палицы — если ударить ими много раз подряд — могли сокрушить Доспехи. Очень дорогая тактика — все плато вокруг Далинара было усеяно трупами, — но в бою с Носителем Осколков нет хорошей тактики.

Далинар не давал Кавалеру остановиться, нанося плоские широкие удары в обе стороны. Он находился немного впереди линии своих людей. Носителю Осколков нужно место для сражения; Клинки настолько длинные, что очень запросто задеть своего. Его почетная гвардия бросится к нему на помощь только в том случае, если он упадет или с ним что-то случится.

Дрожь вдохновляла его, давала силы. Сегодня он не испытывал слабости, тошнота не возвращалась уже несколько недель. Возможно, он зря волновался.

Он повернул Кавалера, как раз вовремя, чтобы сразиться с двумя парами паршенди, которые, тихо напевая, подобрались к нему сзади. Управляя Кавалером коленями, он умело ударил сбоку по двоим, перерезав им шеи, потом отсек руки третьему. У первых двух вспыхнули глаза, и они упали на камень. Рука третьего, все нервы которой были перерезаны, стала безжизненной и выронила оружие.

Четвертый паршенди отбежал в сторону, глядя на Далинара. Он не носил бороду, и его лицо было какое-то странное. Слишком маленькие щеки…

Женщина? с удивлением подумал Далинар. Не может быть. Или может?

Солдаты за ним разразились радостными криками — большее число паршенди откатилось назад, перегруппироваться. Далинар опустил Клинок, металл сверкал, спрены славы мерцали в воздухе вокруг него. Еще одна причина находиться впереди своих людей. Носитель Осколков не должен быть только разрушителем; он должен вдохновлять и побуждать к бою. Люди сражаются лучше, когда видят, что их светлорд поражает врага за врагом. Носители Осколков изменяют ход сражений.

На какое-то время битва прекратилась. Далинар спустился на землю. Вокруг него лежали трупы, из которых не текла кровь. Он пошел туда, где сражались его люди; там оранжево-красная кровь запятнала камень плато. По земле шныряли крэмлинги, жадно лакая жидкость; между ними вились спрены боли. Раненые паршенди лежали, глядя в воздух, с искаженными маской боли лицами; они тихо пели сами себе. Часто только шептали. И никогда не кричали, умирая.

Далинар подошел к почетной гвардии и почувствовал, что Дрожь уходит.

— Они подходят слишком близко к Кавалеру, — сказал он Телебу, передавая ему поводья. Вся шкура ришадиума была в клочьях пены. — Я не хочу рисковать им. Пускай его отведут в задние ряды.

Телеб кивнул и махнул рукой солдатам. Далинар поднял Клинок Осколков и оглядел поле боя. Паршенди перестраивались. Как всегда, образовывая команды по два человека. Каждая пара имела свое оружие, и зачастую один был чисто выбрит, а другой носил бороду с заплетенными в нее геммами. Быть может, какое-то примитивное ученичество; во всяком случае, так предполагали его ученые.

Далинар внимательно оглядел чисто выбритых, нет ли у них признаков щетины. Нет, у многих лица были округлыми, как у женщин. Может ли так быть, что все безбородые — женщины? Они были сложены как мужчины, и никаких выпуклостей на месте груди, но, с другой стороны, эти странные доспехи вполне могли маскировать все что угодно. Безбородые были на несколько пальцев ниже… и форма лица. Он еще раз внимательно оглядел их. Да, вполне возможно. Может ли пара из мужа и жены сражаться вместе? Ему это показалось странно очаровательным. Неужели, несмотря на шесть лет войны, никто не исследовал пол тех, с кем они сражаются?

Да. Плато, на которых происходили сражения, находились далеко от лагерей, и никто никогда не приносил назад тел паршенди; только посылали людей вынуть камни из их бород или собрать их оружие. После смерти Гавилара ни у кого не возникало желания исследовать паршенди. Все хотели их убить, чуть ли не единственное, что алети умели делать хорошо.

Сейчас ты должен убивать их, сказал себе Далинар, а не анализировать их культуру. Но он решил приказать солдатам собрать несколько тел, для ученых.

Он пошел в другую часть поля боя, держа меч перед собой, двумя руками, но не опережая своих солдат. На юге развевался флаг Адолина; тот вел свой отряд против паршенди. В последнее время парень был нехарактерно сдержан. Похоже, ошибка по отношению к Садеасу заставила его задуматься.

На востоке гордо развевался флаг самого Садеаса, его отряд удерживал куколку, несмотря на атаки паршенди. Он прибыл первым, как всегда в последнее время, и завязал бой, дожидаясь подхода армии Далинара. Быть может, он уже вырезал гемсердце, так что алети могли отступить, но зачем заканчивать сражение так рано? Далинар и Садеас считали, что главная цель их союза — уничтожить как можно больше паршенди.

Чем больше они убьют, тем быстрее закончится война. Пока новая тактика Далинара работала. Две армии дополняли одна другую. Далинар наступал слишком медленно и разрешал паршенди занять отличные позиции. Садеас был быстр, особенно сейчас, когда брал с собой сравнительно небольшой отряд, но его люди в подметки не годились солдатам Далинара. Так что армия Садеаса приходила первой и держалась, пока не подтягивалась армия Далинара, прекрасно обученная — и с великолепными Осколками, — и била по паршенди как молот, разбивая их о наковальню Садеаса.

Однако намного легче не стало. Паршенди сражались как скальные демоны.

Далинар опять обрушился на них, размахивая мечом и убивая всех подряд. Однако он не мог не испытать невольного уважения к ним. Мало кто мог осмелиться напасть на Носителя Осколков — по меньшей мере без веса армии, заставляющей солдат идти вперед, даже против их воли.

Паршенди атаковали храбро. Далинар крутился, убивая их, Дрожь бурлила внутри. Боец с обычным мечом должен сосредоточиваться на ударах и всегда ожидать отдачу. Надо бить быстро и резко, с коротким замахом. С Клинком Осколков все иначе. Огромный Клинок был удивительно легким. Никакой отдачи; все равно что режешь воздух. Надо только контролировать инерцию движения и не останавливаться.

На него бросились четверо; похоже, они знали, что лучший способ свалить его — подойти как можно ближе. Тогда из-за длины и природы оружия ему будет тяжелее. Далинар закружился в длинной атаке, на уровне пояса, и отметил смерть всех четырех паршенди по легкому напряжению, с которым Клинок проходил через их тело. На мгновение он почувствовал удовлетворение.

За которым немедленно последовала тошнота.

Бездна! подумал он. Только не сейчас.

Далинар повернулся к очередной группе паршенди и бросился в атаку — вскинул меч над головой, с поворотом, потом опустил пониже и провел параллельно земле. Еще шесть воинов пали, их глаза вспыхнули и задымились. Он почувствовал укол сожаления и досаду на Дрожь. Конечно, эти солдаты заслужили уважение, а не радость от убийства.

Далинар вспомнил те времена, когда Дрожь была сильнее всего. Когда он — вместе с Гавиларом — подчинял кронпринцев, заставлял отступать веденов, сражался с хердазианами и уничтожал Акак Реши. Когда-то жажда битвы едва не заставила его напасть на Гавилара. Далинар отчетливо помнил тот день, десять лет назад. Ревность к человеку, завоевавшему Навани, и желание сразиться с единственным достойным соперником едва не поглотили его.

Его почетная гвардия радостно закричала, когда враги пали. Он чувствовал пустоту внутри себя, но ухватился за Дрожь и сжал в кулаке все свои чувства и эмоции. Пускай Дрожь заполнит его всего. И — о чудо! — тошнота отступила, как раз вовремя, потому что еще одна группа паршенди бросилась на него сбоку. Он принял стойку Ветра, опустив плечо и скрестив ноги, и вложил весь вес в удар с поворотом.

Троих он достал, но последний сумел проскользнуть мимо раненых товарищей и оказался рядом с Далинаром. С глазами, расширившимися от гнева и решительности, не прекращая петь, он взмахнул молотом и обрушил его на шлем Далинара.

Голова качнулась в сторону, но шлем смягчил удар, хотя по всей его длине пошла тонкая паутинка разломов, из которых заструился Штормсвет — Далинар видел его краем глаза.

Паршенди слишком близко. Далинар отпустил Клинок, немедленно растаявший в тумане, поднял бронированную руку и отбил следующий удар молота. Потом, изо всей силы, ударил кулаком второй руки в плечо паршенди. Удар бросил воина на землю. Песня прекратилась. Стиснув зубы, Далинар шагнул вперед и ударил воина ногой, подбросив тело футов на двадцать в воздух. Он давно выучил, что надо остерегаться даже тяжелораненых паршенди.

Далинар опустил руку и начал призывать Клинок. Чувства бурлили, ему опять хотелось сражаться.

Я не чувствую себя виноватым, убивая паршенди, подумал он. Уже хорошо.

И тут он остановился. Что-то не так. Что там на другом плато? Это выглядит как…

Как вторая армия паршенди.

Несколько групп разведчиков бросились к основным линиям его армии, но Далинар и так знал новости, которые они несли.

— Отец Штормов! — выругался он, указывая кончиком Клинка Осколков. — Передать предупреждение! Приближается вторая армия!

Несколько человек бросились передавать его команду.

Этого надо было ожидать, подумал Далинар. Мы начали приводить на плато две армии, они ответили тем же.

То есть раньше они себя ограничивали. Почему? Быть может, потому, что на плато мало места для маневров? Или из-за скорости? Глупость — это алети не могут воевать без мостов, и поэтому чем больше армия, тем медленнее она движется. Но паршенди могут перепрыгивать через расщелины. Почему они всегда посылают так мало воинов?

Проклятье, подумал он. Мы так мало знаем о них!

Далинар воткнул меч в камень перед собой, чтобы он не исчез. Почетная гвардия немедленно окружила его, и он начал отдавать приказы, на какое-то время превратившись из передового воина в генерала. По плато понеслись гонцы.

Требовалось время, чтобы перестроиться. Иногда армия напоминает огромную чуллу — неуклюже двигается и медленно реагирует. Люди не успели выполнить его приказы, а новые паршенди уже появились на севере. Там, где сражался Садеас. Отсюда было плохо видно, что там происходит, гонцы с докладами не успеют добежать.

Далинар оглянулся. Недалеко находился высокий каменный холм, с почти отвесными склонами. Как будто несколько валунов навалили друг на друга. Не дожидаясь окончания очередного доклада, он выхватил из камня Клинок и побежал по земле, давя бронированными ногами камнепочки. Кобальтовая Гвардия и гонцы помчались следом.

Достигнув холма, Далинар отбросил Клинок, растворившийся в тумане, и полез вверх, цепляясь за камни. Через несколько секунд он уже стоял на плоской верхушке.

Под его ногами расстилалось поле боя. На основную армию паршенди — массу черно-красных фигур в середине плато — с двух сторон давили алети. Мостовики Садеаса, всеми забытые, ждали на западном плато, а с севера на поле боя переправлялась новая армия паршенди.

Отец Штормов, они действительно умеют прыгать, подумал Далинар.

Шесть лет боев доказали, что люди-солдаты — даже легко вооруженные — не могут догнать паршенди, если расстояние между ними больше нескольких дюжин ярдов. Толстые сильные ноги позволяли паршенди прыгать по-настоящему далеко.

Пересекая пропасти, ни один паршенди не колебался и не запинался. Они приближались неторопливым бегом, футов за десять резко увеличили скорость и прыгали. Новый отряд ударил на юг, прямо по армии Садеаса. Подняв руку к глазам, чтобы защитить их от яркого света солнца, Далинар различил личный стяг Садеаса.

И он находился прямо на пути наступающих паршенди. Обычно Садеас оставался позади своей армии, в безопасности. Однако сейчас он внезапно оказался в самом опасном месте, и его войска не успевали выйти из боя и прийти на помощь. Он остался без поддержки.

Садеас! подумал Далинар, подходя к самому краю каменной площадки, ветер раздувал его плащ. Нужно послать ему мой резерв копейщиков…

Но нет, слишком поздно.

Копейщики не успеют. Но кто-нибудь верхом может попытаться.

— Кавалер! — проревел Далинар, прыгая вниз. Он ударился о камень внизу, Доспехи приняли на себя удар, только каменная крошка полетела в стороны. Из Доспехов вырвался Штормсвет, сапоги слегка треснули.

Кавалер, разметав конюхов, уже мчался на призыв. Через несколько секунд Далинар ухватился за луку седла и махом взлетел на спину жеребца.

— Следуйте за мной, если сможете, — проревел он почетной гвардии, — и пошлите гонца к моему сыну. Теперь он командует армией!

Далинар поднял Кавалера на дыбы и поскакал, огибая поле боя по периметру. Стражники позвали своих лошадей, но ришадиума им не догнать.

Так тому и быть.

Сражающиеся справа от Далинара солдаты расплылись. Он пригнулся пониже, только ветер свистел над Доспехами. Вытянув руку вперед, он призвал Носитель Присяги. Едва тот появился в руке, дымящийся и сверкающий, как Далинар повернул на запад. Как и было задумано, первая армия паршенди стояла между ним и Садеасом. И нет времени огибать ее. Глубоко вздохнув, Далинар бросился прямо на паршенди. Их ряды были рассредоточены, из-за способа боя.

Кавалер скакал сквозь них, и паршенди убегали с пути огромного жеребца, ругаясь на своем мелодичном языке. Копыта с грохотом били по камням; Далинар управлял Кавалером коленями. Необходимо сохранять инерцию удара. Некоторые паршенди, сражавшиеся с войсками Садеаса, повернулись и побежали к нему. Они увидели возможность. Если Далинар упадет, он останется один, окруженный тысячами врагов.

Сердце Далинара встревоженно билось, но он рубил любого паршенди, подходившего слишком близко. Через несколько минут он добрался до северо-западной линии паршенди. Там враг успел сформировать отряд, который встал на его пути, уперев копья в землю, наконечниками к нему.

Проклятье! подумал Далинар. Никогда раньше паршенди не использовали копья против тяжелой кавалерии. Они начали учиться.

Далинар сделал вид, что скачет прямо на отряд врагов, но в самый последний момент резко повернул Кавалера, осадил его в нескольких дюймах от стены копий. Махнув Клинком Осколков, он срезал наконечники вместе с некоторыми руками. Стоявшие впереди паршенди дрогнули, и Далинар, глубоко вздохнув, бросился в самую гущу, срезая оставшиеся наконечники. Удары сыпались на его бронированные плечи, но все копья отлетали; только Кавалер получил глубокую рану в левом боку.

Топча паршенди, они пролетели через их ряды, и вскоре, заржав, Кавалер вырвался туда, где сражалась основная армия Садеаса.

Сердце Далинара яростно стучало. В мгновение ока он подлетел к задним линиям, где хаотическая мешанина из копейщиков и лучников пыталась встретить удар новой армии паршенди. Умирая, одетые в зеленое алети кричали, черно-красные паршенди исполняли свою последнюю песню.

Там! Далинар увидел, как флаг Садеаса на миг показался и тут же пропал. Он соскочил с коня и ударился о камень. Кавалер поскакал назад, все понимая. Рана достаточно плоха, Далинар не хотел им рисковать.

Опять настало время убивать.

Он врезался в ряды врага сбоку. Некоторые паршенди повернулись, удивленно глядя на него черными стоическими глазами. Временами паршенди казались существами из другого мира, но их эмоции были совершенно человеческими. Поднялась Дрожь, и Далинар не стал ее успокаивать. Ему нужны все силы, без остатка. Союзник в опасности.

Пришло время высвободить Терновника.

Далинар пробивался через ряды паршенди, рубя их так, как человек смахивает крошки со стола после еды. Не надо было точно направлять удары или заботиться о почетной гвардии за спиной. Полномасштабная атака, со всей сокрушительной силой опытного убийцы, усиленной Обломками. Он превратился в бурю, разметавшую тела — руки, ноги, торсы, шеи. Ураган, который убивал, убивал и еще раз убивал. Он стал вихрем смерти и стали. Удары любым оружием отскакивали от его брони, оставляя крошечные трещины. Пробиваясь туда, где упал флаг Садеаса, он уничтожал врагов дюжинами.

Глаза вспыхивали, мечи сверкали в воздухе, паршенди пели. Теснота в их собственных войсках мешала паршенди — нападая на линию Садеаса, они сбились в кучи. Но ничто не могло помешать Далинару. Поблизости были только враги, и он бил и бил, не беспокоясь о том, что Клинок застрянет в плоти или отлетит от доспехов. А если на пути попадались трупы, он рубил и их — мертвая плоть ничем не лучше стали и дерева.

В воздухе уже стоял красный туман из крови паршенди, а Далинар все рубил, прокладывая себе дорогу. Он махал Клинком из стороны в сторону, изредка поворачиваясь, чтобы убить тех, кто пытался напасть сзади.

Наконец он наткнулся на кусок зеленой материи. Флаг Садеаса. Далинар огляделся. За ним осталась цепочка трупов, через которую быстро и тем не менее осторожно переступали паршенди, сосредоточившиеся на нем. За исключением тех, кто слева. Никто из этих паршенди не повернулся к нему.

Садеас! подумал Далинар и прыгнул вперед, срезав одного из паршенди, находившегося к нему спиной. За ним обнаружилась группа других, стоящих крýгом и бивших по чему-то внутри. Чему-то, испускавшему Штормсвет.

В стороне лежал огромный молот Носителя Осколков; по-видимому, его выронил Садеас. Далинар отпустил Клинок, прыгнул вперед и поднял молот. Заревев, махнул им в одну сторону, раскидав дюжину паршенди, потом повернулся и махнул в другую сторону. В воздух взлетели тела.

В такой тесноте молот полезнее, чем меч. Клинок только убивал людей, бросая их тела на землю и оставляя Носителя сдавленным и сжатым. Молот, однако, откидывал их в сторону. Он прыгнул в середину расчищенного круга и встал над лежащим Садеасом, поставив ноги по обе стороны от тела. И начал призывать Клинок, одновременно размахивая молотом и разбрасывая врагов.

На девятом ударе сердца он швырнул молот в голову паршенди и дал Носителю Присяги сформироваться в руке. Мгновенно приняв стойку Ветра, он посмотрел вниз. Из проломленных в дюжине разных мест Доспехов Садеаса вытекал Штормсвет. Наружу торчали зазубренные обломки полностью разбитой кирасы; была видна одежда под ней. Из дыр вырывались клубы сияющего дыма.

Не было времени проверить, жив ли кронпринц. Паршенди смекнули, что в пределах досягаемости сразу два Носителя Осколков, и атаковали Далинара. Воин за воином валился на землю, убитый взмахами Клинка, но Далинар не мог остановить их всех. Он уже получил несколько ударов, главным образом по рукам и спине. Броня начала трескаться, как хрусталь под слишком сильным давлением.

Он заревел и одним ударом срубил сразу четырех паршенди, но еще двое ударили сзади, заставив броню содрогнуться. Повернувшись, он убил одного, но другой мгновенно оттанцевал назад. Далинар начал задыхаться, за ним в воздухе оставался синий след Штормсвета. Он чувствовал себя окровавленной добычей, пытающейся отбиться от тысяч хищников.

Но он не был чуллой, которая умеет только прятаться под панцирь. Он убивал, и Дрожь вздымалась в нем все выше и выше. Он чувствовал настоящую опасность, опасность умереть, и волна Дрожи затопила его. Он почти задохнулся от радости, удовольствия и желания. От опасности. Удары сыпались на него один за другим; все большему числу паршенди удавалось ускользнуть от его меча.

Он почувствовал, как через кирасу в него ворвался ветер. Холодный, ужасный, устрашающий. Трещины расширились. Если кираса лопнет…

Он закричал и обрушил меч на голову очередного паршенди. Глаза воина вспыхнули, и он упал на землю, без единой раны на коже. Далинар крутанулся и перерезал ноги другому врагу. Внутри него бушевала буря эмоций, со лба лился пот. Что будет с армией алети, если он и Садеас останутся здесь? Два кронпринца погибнут в одной битве, двое Доспехов и один Клинок достанутся врагу?

Этого не должно произойти. Он не умрет здесь. Он еще не знает, сумасшедший он или нет. Он не может умереть, пока не узнает!

Внезапно волна паршенди, на которую он не нападал, упала на землю. За ними показалась фигура в сверкающих синих Доспехах Осколков. Адолин держал Клинок одной рукой, металл сверкал.

Адолин махнул Клинком еще раз, и в дыру, проделанную им, хлынула Кобальтовая Гвардия. Песня паршенди изменилась, стала неистовой и безумной, и они отхлынули назад, отступая перед ударившими по ним солдатами в зеленом и синем.

Далинар упал на колени, усталый до предела, дав Клинку исчезнуть. Гвардейцы окружили его, а армия Адолина набросилась на паршенди, заставив тех отступить. Через несколько минут на плато остались одни алети.

Опасность миновала.

— Отец, — сказал Адолин, опускаясь на колени рядом с ним и снимая с себя шлем и открывая черные волосы с белыми прядями, растрепанные и скользкие от пота. — Клянусь штормами! Ты меня испугал! Как ты?

Далинар снял шлем, холодный воздух окатил его потное лицо. Он глубоко вздохнул, потом кивнул.

— Ты… ты появился вовремя, сын.

Адолин помог Далинару встать.

— Мне пришлось пробиваться через всю армию паршенди. Не прими за неуважение, отец, но какой шторм заставил тебя выкинуть такой трюк?

— Я знал, что ты справишься с армией, даже если меня убьют, — сказал Далинар, хлопнув Адолина по плечу; их Доспехи зазвенели.

Адолин взглянул на спину Далинара, и его глаза широко открылись.

— Плохо? — спросил Далинар.

— Выглядит так, как будто держится на честном слове, — сказал Адолин. — Ты теряешь Свет, как мех для вина, над которым поупражнялась дюжина лучников.

Далинар вздохнул и кивнул. Доспехи уже казались тяжелой грудой металла. Он должен снять их до возвращения в лагерь, если не хочет, чтобы они погребли его под собой.

Рядом с ними несколько солдат сняли Доспехи с Садеаса. Свет перестал вытекать из них, за исключением нескольких крошечных завитков. Их можно починить, но дело довольно дорогое — при восстановлении Доспехи обычно разбивают камни, из которых выпивают Штормсвет.

Солдаты сняли с Садеаса шлем, и Далинар с облегчением увидел, что его бывший друг мигает, выглядит контуженным, но в целом не пострадал. Рана от меча паршенди на бедре, несколько царапин на груди. Ерунда.

Садеас посмотрел на Далинара и Адолина. Далинар застыл, ожидая упреков. Действительно, все произошло только потому, что Далинар настоял на сражении сразу двумя армиями на одном плато, а это подтолкнуло паршенди к мысли привести вторую армию. И Далинар должен был выставить разведчиков для наблюдения за местностью.

Садеас, однако, широко улыбнулся.

— Отец Штормов, я был на грани. Что с битвой?

— Паршенди разбиты наголову, — сказал Адолин. — Последние сопротивляющиеся лежат вокруг вас. Сейчас наши люди вырезают гемсердце. День наш.

— Мы опять победили! — торжествующе воскликнул Садеас. — Далинар, похоже, ваш старческий мозг изредка выдает неплохую мысль! Или две.

— Мы с вами одногодки, Садеас, — заметил Далинар. Подошли гонцы с докладами со всех частей поля боя.

— Передайте всем, — объявил Садеас. — Пускай сегодня вечером все мои солдаты празднуют так, как будто они светлоглазые. — Он улыбнулся солдатам, которые помогли ему встать на ноги, а Адолин принял доклады у всех гонцов. Садеас махнул рукой, показывая, что может стоять без посторонней помощи, и позвал своих офицеров.

Далинар повернулся, собираясь найти Кавалера и позаботиться о его ране. Однако Садеас схватил его за руку.

— Меня должны были убить, — тихо сказал он.

— Возможно.

— Я видел не слишком много. Но, похоже, вы был одни. И где была ваша почетная гвардия?

— Я бросил ее, — объяснил Далинар. — Иначе я не смог бы добраться до вас вовремя.

Садеас задумался.

— Ужасный риск, Далинар. Почему?

— Нельзя бросать союзника на поле боя. Даже если он не просит. Кодекс.

Садеас покачал головой.

— Вас могли убить из-за вашего чувства чести, Далинар. — Он казался озадаченным. — Но я не чувствую, что должен жаловаться на сегодняшний день.

— Если бы я умер, — сказал Далинар, — то с чувством, что прожил жизнь правильно. Главное — не место назначения, а дорога к нему.

— Кодекс?

— Нет. «Путь Королей».

— Эта штормовая книга.

— Сегодня эта штормовая книга спасла вам жизнь, Садеас, — сказал Далинар. — И, как мне кажется, я начал понимать, что в ней увидел Гавилар.

Садеас нахмурился, посмотрел на части Доспехов, лежащие рядом, и покачал головой.

— Возможно, я должен дать вам объяснить мне, что вы имеете в виду. Я бы хотел опять понять вас, старый друг. И я начинаю спрашивать себя, понимал ли я вас когда-нибудь. — Он отпустил руку Далинара. — Кто-нибудь проведет ко мне эту штормовую лошадь? И где мои офицеры?

Далинар ушел и быстро нашел несколько своих гвардейцев, присматривавших за Кавалером. Подойдя к ним, он невольно поразился числу трупов, лежавших на земле. Они лежали вповалку, там, где он пробивался сквозь ряды паршенди. Путь смерти.

Он оглянулся и посмотрел туда, где стоял, защищая Садеаса. Дюжины мертвых. Может быть, сотни.

Кровь моих предков, подумал Далинар. Неужели это сделал я?

Он не убивал столько людей с юности, с тех дней, когда помогал Гавилару объединять Алеткар. Но тогда его не тошнило при виде мертвых.

Зато сейчас он чувствовал себя отвратительно и с трудом держал желудок под контролем. Его не должно рвать на поле боя. И его люди не должны этого видеть.

Он, спотыкаясь, пошел прочь; одна рука поддерживает голову, вторая несет шлем. Он должен торжествовать. Но не может. Просто… не может.

Тебе понадобится много счастья, чтобы понять меня, Садеас, подумал он. Потому что у меня голова разрывается от боли, когда я пытаюсь понять самого себя.

Глава пятьдесят седьмаяБродячий парус

В моих руках младенец, я держу нож у его горла и знаю, что все живое хочет, чтобы я дал клинку вонзиться в него. Пусть его кровь брызнет на землю, на мои руки, и мы сможем вздохнуть полной грудью.

Дата: Шашанан, 1173, 23 секунды до смерти. Объект: черноглазый юноша шестнадцати лет. На пример стоит обратить особое внимание.

— И весь мир разлетелся на куски! — крикнул Карта. Его спина выгнулась, глаза расширились, на щеках выступили красные пятна. — Утесы затряслись от их шагов, и камни устремились в небо. Мы умираем! Мы умираем!

Он дернулся в последний раз, и свет в его глазах потух. Каладин бессильно уселся на землю, кинжал, которым он пытался заменить скальпель, выскользнул из липких окровавленных пальцев и негромко звякнул о камень. Учтивый веселый человек лежал мертвым на каменном плато — стрела попала ему в левую часть груди и рассекла на части родимое пятно, которое, по его словам, выглядело как карта Алеткара.

Они забирают их, подумал Каладин. Одного за другим. Открывают, выпускают кровь. Мы как мешки, в которых носят кровь. Потом мы умираем и поливаем ею камни, как водой сверхшторма.

Пока я не останусь один. Я всегда остаюсь.

Слой кожи, слой жира, слой мышц, кости. То, чем был человек.

За расщелиной бушевало сражение. Все равно что в другом королевстве, ведь никто не обращал внимания на мостовиков. Умри, умри, умри и уйди с нашей дороги.

Четвертый Мост молча стоял вокруг Каладина.

— Что он сказал в конце, — наконец спросил Шрам. — Утесы затряслись?

— Ничего, — сказал толсторукий Йейк. — Бред умирающего. Такое иногда случается.

— В последнее время все чаще, — сказал Тефт. Он поддерживал одной рукой другую, перевязанную. Тоже стрела. Не скоро он сможет что-то нести. После смерти Карты и Арика их осталось только двадцать шесть — едва достаточно, чтобы нести мост. Теперь на плечи каждого ляжет еще больший вес, и им будет трудно бежать наравне с другими бригадами. Потеря еще нескольких человек станет катастрофой.

Я должен был действовать быстрее, подумал Каладин, глядя на огромную рану Карты; внутренности торчали наружу, солнце уже сушило их. Наконечник стрелы пробил ему легкое и засел в спине.

Смог бы Лирин спасти его? Если бы сам Каладин окончил университет в Харбранте, как хотел отец, узнал бы он достаточно, чтобы спасти человека с такой раной?

Такое иногда случается, сынок…

Каладин поднял к лицу трясущиеся окровавленные руки, охватил голову, воспоминания поглотили его. Девочка, разбитая голова, сломанная нога, разгневанный отец.

Отчаяние, ненависть, потеря, ужас. Как может человек так жить? Быть хирургом, жить, зная, что тебе может не хватить сил и знаний, чтобы спасти кого-то. Когда проигрывает земледелец, черви пожирают его урожай. Когда проигрывает хирург, кто-то умирает.

Ты должен научиться определять, когда имеет смысл лечить…

Как если бы он мог выбирать. Вычеркнуть, как потушить фонарь. Каладин склонился под тяжестью вины.

Я должен был спасти его. Я должен был спасти его. Я должен был спасти его.

Карта, Данни, Амарк, Гошел, Даллет, Налма. Тьен.

— Каладин. — Голос Сил. — Будь сильным.

— Если бы я был сильным, — прошипел он, — они бы остались в живых.

— Другие бригадники нуждаются в тебе. Ты обещал им, Каладин. Поклялся.

Каладин посмотрел вокруг. Товарищи казались обеспокоенными и встревоженными. Только восемь. Остальных Каладин послал на поиски раненых из других бригад. Они сразу нашли троих, с легкими ранами, о которых позаботится Шрам. Больше никого. То ли в других бригадах раненых не было, то ли помогать этим раненым не имело смысла.

Надо пойти и взглянуть самому, на всякий случай. Но — оцепенелый — он не смог бы сейчас посмотреть в лицо умирающему, в лицо человеку, которого не сможет спасти. Он с трудом встал и пошел прочь от трупа. Подойдя к краю пропасти, он заставил себя встать в одну из старых стоек, которой его научил Туккс.

Ноги в стороны, руки за спиной, ладони на предплечьях. Спина прямая, взгляд направлен вперед. Знакомая стойка вернула ему силы.

Ты ошибся, отец, подумал он. Ты сказал, что я привыкну к мертвым. Прошли годы. И я не привык.

Бригадники столпились вокруг. Подошел Лоупен, с водяным мехом. Каладин заколебался, потом взял мех и вымыл лицо и руки. Теплая вода приятно смочила кожу, потом приятно охладила, испаряясь. Он глубоко вздохнул, благодарно кивнув низенькому хердазианину.

Лоупен поднял бровь, потом указал на мешочек, привязанный к поясу. Уже в четвертый раз он незаметно доставал мешочек со сферами, привязанный к стреле, и пока никаких происшествий.

— Какие-нибудь трудности? — спросил Каладин.

— Нет, мачо, — ответил Лоупен, широко улыбнувшись. — Легко, как подставить ножку рогоеду.

— Я уже такое слышал, — хрипло проворчал Камень, стоявший неподалеку, тоже в парадной стойке.

— А веревка? — спросил Каладин.

— Перебросил всю бухту через край, — доложил Лоупен. — Конец ни к чему не привязывал. Как ты и сказал.

— Отлично, — сказал Каладин.

— Веревка, свисающая с моста, выглядела бы слишком подозрительно. Если бы Газ или Хашаль пронюхали, что собирается сделать Каладин…

А где Газ? подумал Каладин. Почему он не пришел на бег с мостом?

Лоупен отдал Каладину мешочек, как будто с радостью избавился от ответственности. Каладин сунул его в карман штанов.

Лоупен отошел, и Каладин опять встал в парадную стойку. Плато, лежавшее по другую сторону пропасти, было длинным и узким, с отвесными откосами по краям. Как и в нескольких последних боях, Далинар Холин помогал армии Садеаса. И всегда появлялся позже. Возможно, из-за медленных мостов. Очень удобно. Чаще всего его люди пересекали пропасти, не получив ни одной стрелы.

Таким способом Садеас и Далинар побеждали в последних сражениях. Но мостовикам было все равно.

По другую сторону пропасти умирали люди, много людей, но Каладин не чувствовал никакого желания помочь им, вылечить их. Спасибо Хаву, который научил его думать в терминах «мы» и «они». Заодно Каладин понял, о чем говорил его отец. Не самый правильный путь, но другого нет. Защищать «нас», уничтожать «их». Солдат должен думать только так. Поэтому Каладин ненавидел паршенди. Они — враги. Если бы он не научился разделять людей таким образом, война уничтожила бы его.

Возможно, уничтожит в любом случае.

Глядя на сражение, он сосредоточился на одном обстоятельстве, чтобы отвлечься. Что делают паршенди со своими мертвыми? На первый взгляд их действия казались беспорядочными. Солдаты паршенди редко тревожили трупы; даже во время атаки они старались обогнуть мертвые тела. А когда алети шли прямо по трупам, паршенди ужасно волновались и набрасывались на них с удвоенной яростью.

Заметили ли это алети? Скорее всего, нет. Но он точно видел, что паршенди уважают своих мертвых — уважают до такой степени, что готовы рискнуть жизнью, лишь бы сохранить трупы. Каладин может этим воспользоваться. Может. Каким-нибудь образом.

Наконец алети победили. И вскоре Каладин и его бригада уже шли обратно, неся мост с тремя ранеными на нем. Они нашли только этих троих, и часть души Каладина стыдилась того, что другая часть радовалась. Они спасли уже пятнадцать человек из разных бригад, и им не хватало денег — даже с дополнительными мешочками, — чтобы кормить их всех. Их барак уже был переполнен ранеными.

Четвертый Мост достиг очередной расщелины, и Каладин скомандовал опустить мост. Процесс давно стал рутиной. Опустить мост, быстро отвязать раненых, перекинуть мост через пропасть. Каладин быстро осмотрел раненых. Каждый спасенный им человек казался ошеломленным, хотя Каладин занимался этим уже несколько недель. Убедившись, что с ними все в порядке, он опять встал в парадную стойку и стал ждать, когда пройдут солдаты.

Четвертый Мост собрался вокруг него. Все чаще и чаще солдаты смотрели на них неприязненно — как темноглазые, так и светлоглазые.

— Почему они это делают? — спокойно спросил Моаш, когда проходящий солдат бросил перезревший фрукт кучлозы в мостовиков.

Моаш вытер липкий красный сок с лица, вздохнул и опять принял стойку. Каладин никогда не просил их присоединяться к нему, но они всегда находились рядом.

— Когда-то я сражался в армии Амарама, — сказал Каладин, — и мечтал поучаствовать в войне на Разрушенных Равнинах. Все знают, что солдаты, оставшиеся в Алеткаре, — дерьмо. Нам представлялись настоящие солдаты, сражающиеся в славной войне возмездия, бьющиеся за то, чтобы отомстить убийцам короля. Эти солдаты должны честно относиться к своим товарищам. У них должна быть железная дисциплина. Каждый из них должен великолепно владеть копьем и твердо держать строй.

Тефт негромко фыркнул.

Каладин повернулся к Моашу.

— Ты спрашиваешь, почему они так относятся к нам, Моаш? Потому что знают, что должны быть лучше, чем они есть. Потому что видят у мостовиков дисциплину и не могут этого понять. Однако они не собираются становиться лучше. Намного легче насмехаться над нами.

— Солдаты Далинара Холина совсем не такие, — сказал Шрам, стоявший за спиной Каладина. — Его люди маршируют стройными рядами, а не идут как попало. В их лагере царит порядок. И если они на дежурстве, то, будь уверен, их пуговицы все застегнуты и они не шляются без дела.

Мне уже все уши прожужжали об этом штормовом Холине, подумал Каладин.

Точно так же говорили об Амараме. Легко не заметить гнилое сердце у того, кто одет в ладную форму и имеет репутацию честного человека.

Спустя несколько часов усталые и потные мостовики протопали по складу дерева и поставили мост на место. Стоял поздний вечер; Каладин должен был немедленно купить еду, если они собираются устроить вечерний костер. Он вытер руки полотенцем; Четвертый Мост построился перед ним.

— Все свободны, — объявил он. — Завтра у нас с утра расщелины. Утренняя тренировка с мостом переносится на вечер.

Бригадники кивнули, потом Моаш поднял руки. Все как один тоже вскинули руки, скрестив их, запястья вместе, кисти сжаты в кулаки. Похоже на заранее отработанное движение. После чего все разошлись.

Каладин поднял бровь и заткнул полотенце за пояс. Тефт неуверенно улыбнулся.

— Что это было? — спросил Каладин.

— Люди хотели отдать честь, — сказал Тефт. — Мы не можем использовать обычное воинское приветствие — копейщики и так думают, что мы слишком высоко задираем нос. И я научил их, так отдавали честь в моем старом взводе.

— Когда ты успел?

— Сегодня утром. Когда ты получал указания от Хашаль.

Каладин улыбнулся. Странно, что он еще не забыл, как это делать. Один за другим появлялись остальные девятнадцать бригад и бросали свои мосты. Неужели Четвертый Мост когда-то выглядел так же — всклокоченные бороды и загнанное выражение лица? Никто из них не говорил друг с другом. Некоторые, проходя мимо, бросали на него испуганные взгляды, но тут же опускали глаза, если замечали, что он смотрит. Они уже давно не смотрели на Четвертый Мост с пренебрежением. Наоборот, сейчас они относились к бригаде Каладина как ко всем остальным в лагере — считали выше себя. И спешили отойти от него подальше.

Бедные дураки, подумал Каладин. Быть может, ему удастся убедить Хашаль отдать несколько человек в Четвертый Мост? Он сможет использовать дополнительных людей, а один вид этих сгорбленных фигур надрывает его сердце.

— Я знаю, что ты видишь, парень, — сказал Тефт. — Почему ты всегда хочешь помочь всем?

— Ты что, — сказал Каладин. — Я не могу защитить даже Четвертый Мост. Неважно, дай мне осмотреть твою руку.

— Она не так плоха.

Каладин, взяв руку, осторожно снял запятнанную кровью повязку. Порез был длинным, но не глубоким.

— Необходимо обработать ее антисептиком, — сказал Каладин, заметив несколько спренов горячки, ползающих вокруг раны. — А потом я ее зашью.

— Она не такая плохая!

— Пока — да, — ответил Каладин и пошел к дождевой бочке, махнув Тефту идти за ним. Рана не слишком серьезная, и завтра Тефт сможет показывать остальным удары и блоки во время тренировки в расщелинах, но нельзя дать ей загноиться.

У бочки Каладин промыл рану, потом позвал Лоупена, стоявшего в тени барака, и попросил принести мешок с медикаментами. Хердазианин опять отдал честь — хотя и одной рукой, — и поторопился выполнить приказ.

— Парень, — спросил Тефт, — как ты себя чувствуешь? Не было ли чего-нибудь странного?

Каладин, нахмурившись, оторвал взгляд от раны.

— Шторм тебя побери, Тефт! За последние два дня ты спрашивал меня уже четыре раза! Это пятый. К чему ты клонишь?

— Ничего, ничего!

— Нет, что-то есть, — настаивал Каладин. — Что ты ищешь, Тефт? Я…

— Мачо, — сказал Лоупен, подходя к нему с медицинским мешком через плечо. — Вот, что ты просил.

Каладин посмотрел на него, неохотно взял мешок и распустил завязки.

— Мы хотим…

Быстрое движение Тефта. Замах кулаком.

Каладин среагировал мгновенно, резко вскочил и принял защитную стойку — руки подняты, одна, сжатая в кулак, впереди, вторая сзади, готовая отразить удар.

Что-то вспыхнуло внутри Каладина. Как будто ему впрыснули в кровь горячий ликер. По телу прошла могучая волна. Энергия, сила, знание. Обычный естественный ответ тела на опасность, только в сто раз более мощный.

Рука Каладина, двигаясь невообразимо быстро, перехватила кулак Тефта. Тот застыл.

— Ты что? — опешил Каладин.

Тефт улыбнулся. Он отступил назад и высвободил кулак.

— Келек, — сказал он, тряхнув рукой. — Ну у тебя и хватка.

— Почему ты пытался ударить меня?

— Я хотел кое-что проверить, — сказал Тефт. — Сейчас у тебя есть мешочек со сферами, которые тебе дал Лоупен, и твой собственный мешочек, который собрали мы. Такого количества Штормсвета у тебя не было никогда, во всяком случае в последнее время.

— Ну и что? — спросил Каладин. Как это связано с огнем, который горит в венах?

— Мачо, — с благоговением сказал Лоупен. — Ты светишься.

Каладин нахмурился.

Что он…

А потом заметил сам. Очень слабые, но они были. Завитки светящегося тумана поднимались от его кожи. Как пар, струящийся из горшка с горячей водой холодной зимней ночью.

Потрясенный, Каладин положил медицинский мешок на широкий край водяной бочки. На мгновение он почувствовал холод на коже. Что это? Потрясенный, он поднял руку, которая все еще дымилась.

— Что ты сделал со мной? — спросил он, глядя на Тефта.

Пожилой мостовик только улыбнулся.

— Отвечай! — рявкнул Каладин, шагнул вперед и схватил Тефта за рубашку.

Отец Штормов, но я чувствую себя сильным, как чулла!

— Ничего, парень, — сказал Тефт. — Ты сам делаешь это с собой, и довольно давно. Во время твоей болезни я обнаружил, что ты кормишь себя Штормсветом.

Штормсвет. Каладин быстро отпустил Тефта и вытащил из кармана мешочек со сферами. Он быстро развязал его и открыл.

Темно. Все пять камней были пусты, выпиты. Белый свет, струившийся из кожи Каладина, слабо освещал внутренности мешочка.

— Вот это что-то, — сказал Лоупен сбоку. Каладин повернулся и увидел, как хердазианин нагнулся и смотрит на медицинский мешок. Почему он его заинтересовал?

А потом Каладин увидел сам. Он подумал, что положил мешок на край, но в спешке просто прижал его к стенке деревянной бочки. И мешок остался висеть. Как на невидимом крючке. Из него слабо струился свет, как из Каладина. Потом свет растаял, мешок освободился и упал на землю.

Каладин прижал руки ко лбу, посмотрел на удивленного Лоупена, перевел взгляд на ошарашенного Тефта. Потом бешено оглядел склад. Никто не глядел на них; да и в лучах солнца свет был слишком слаб, чтобы кто-нибудь мог увидеть его издали.

Отец Штормов… что… как…

Внезапно мелькнул знакомый силуэт. Сил, в виде коричневого листа, лениво пролетела мимо.

Ее работа! подумал Каладин. Что она сделала со мной?

Он бросился за ней. И почувствовал, что каждый его шаг равен трем шагам обычного человека.

— Сил! — проревел он, останавливаясь перед ней.

Она затрепетала в воздухе перед ним, превратившись из листа в молодую девушку.

— Да?

Каладин оглянулся.

— Пойдем со мной, — сказал он и прыгнул в один из переулков между бараками. Он встал в тени и, тяжело дыша, прижался к стене. Никто не мог его видеть.

Она остановилась в воздухе перед ним, руки за спиной, и внимательно оглядела его.

— Ты светишься.

— Что ты сделала со мной?

Она вскинула голову, потом пожала плечами.

— Сил… — угрожающе сказал он, хотя не был уверен, что может что-то сделать спрену.

— Я не знаю, Каладин, — откровенно сказала она, садясь, и свесила ноги за край невидимой платформы. — Я… я едва помню то, что когда-то очень хорошо знала. Этот мир, общение с людьми.

— Но ты что-то сделала.

— Мы это сделали. Не я. И не ты. А мы вместе… — Она пожала плечами.

— Не слишком помогает.

Она скривилась.

— Я знаю. Извини.

Каладин поднял руку. В тени свет, лившийся из него, стал более заметным. Если кто-нибудь подойдет…

— Как я могу избавиться от этого?

— А ты действительно этого хочешь?

— Да, потому что… я… Потому.

Сил не договорила.

И тут Каладина осенило. Вот что он должен был спросить, давным-давно.

— Ты не спрен ветра, а?

Она заколебалась, но потом кивнула.

— Да.

— Тогда кто ты?

— Не знаю. Я сплетаю вещи.

Сплетаю вещи. Шаля, она заставляла предметы слипаться. Сапоги прилипали к земле, люди спотыкались. Жакеты повисали словно на невидимых крючках, и оторвать их было невозможно. Каладин нагнулся и взял с земли камень, размером с ладонь, обтесанный ветрами и дождями сверхшторма. Он прижал его к стене барака и захотел, чтобы Свет перешел в камень.

И почувствовал холод. Из камня полился свет. Каладин отдернул руку, но камень остался висеть, прилипнув к стене.

Каладин наклонился ближе и вгляделся. Ему показалось, что он различает слабые очертания крошечного спрена, темно-синего, похожего на каплю чернил, ползающего вокруг места, где камень прилип к стене.

— Спрен сплетения, — пояснила Сил, подходя к его голове; она все еще стояла в воздухе.

— Это они удерживают камень на месте?

— Наверное, так. А может быть, они появляются, когда ты сплетаешь камни вместе.

— Нет, это не так. Верно?

— Болезнь, она вызывается спренами горячки или привлекает их? — лениво спросила Сил.

— Все знают, что они вызывают болезнь.

— А спрены ветра и есть ветер? Спрены дождя — дождь? А спрены огня? Разве они порождают огонь?

Он задумался. Нет. Не порождают. Или..?

— Это бессмысленно. Я должен избавиться от этого света, а не изучать его.

— И почему, — повторила Сил, — ты хочешь избавиться от него? Каладин, ты же слышал истории. О людях, которые ходили по стенам и привязывали к себе шторма. Ветробегуны. Почему бы тебе не стать одним из них?

Каладин припомнил все, что знал. Исцеление; и в него никогда не попадали стрелы, несмотря на то что он всегда бежал впереди… Да, он давно заметил, что происходит нечто странное. Чего же он испугался? Неужели он боится быть другим, непохожим, как отец в Хартстоуне? Или опасается чего-то большего?

— Я делаю то же, что и Сияющие, — сказал он.

— Как я тебе и говорила.

— Я всегда спрашивал себя, действительно ли мне всегда не везет или я связался с чем-то вроде Старой Магии. Может быть, это и есть объяснение! Падшие Сияющие предали человечество — и Всемогущий проклял их. Что если и я проклят?

— Каладин, — сказала она, — ты не проклят.

— Ты сама не знаешь, что происходит, поэтому так и говоришь. — Он прошелся по переулку. Камень высвободился и упал на землю. — Ты действительно совершенно уверена, что, несмотря на все мои поступки, на мне нет никакого проклятия? Ты знаешь достаточно, чтобы отрицать это, Сил?

Она стояла в воздухе, скрестив руки, и молчала.

— Эта… штука, — сказал Каладин, показав на камень. — Это неестественно. Сияющих прокляли. — Он посмотрел на свои руки, все еще светящиеся, хотя и слабее, чем раньше. — Каким-то образом я навлек на себя то же проклятие. Вот почему все вокруг умирают, когда я пытаюсь помочь им.

— И ты думаешь, что я и есть твое проклятие? — спросила она.

— Я… Ты сама сказала, что ты часть этого, и…

Она шагнула вперед, крошечная разгневанная женщина, висящая в воздухе.

— Так ты думаешь, что я — причина всего этого? Твоих неудач? Несчастий? Смертей?

Каладин не ответил. И немедленно сообразил, что молчание — худший ответ. Сил — удивительно человечная в своих чувствах, — больными глазами посмотрела на него, метнулась в воздух, превратилась в полоску света и унеслась прочь.

Я слишком остро отреагировал, сказал он себе.

Каладин был крайне встревожен. Он опять прислонился к стене и схватился руками за голову. Но прежде, чем он успел собрать разлетевшиеся мысли, у входа в переулок сгустились тени. Лоупен и Тефт.

— Говорящие камни! — воскликнул Лоупен. — Ты действительно светишься, мачо.

Тефт схватил Лоупена за плечо.

— Он никому не расскажет, парень. Я прослежу.

— Да, мачо, — сказал Лоупен. — Клянусь, никому не скажу ни слова. Ты можешь доверять хердазианину.

Каладин ошеломленно посмотрел на обоих. Потом промчался мимо них, выбежал из переулка и помчался по складу, убегая от глядящих на него глаз.

* * *

Наступил вечер. Свет давно уже перестал течь из тела Каладина. Он растаял, как прогоревший костер.

Каладин шел на юг вдоль края Разрушенных Равнин, в промежутке между военлагерями и Равнинами. Кое-где — как на поле построения рядом со складом леса Садеаса, — их соединял покатый склон. А в других местах разделял невысокий кряж, восемь или десять футов в высоту. Как раз сейчас он шел мимо такого; камень справа, открытые Равнины слева.

Каменистую поверхность усеивали трещины, ямы и бугры. Кое-где еще стояла вода сверхшторма, прошедшего несколько дней назад. Между камнями суетились маленькие зверюшки, хотя холодный воздух скоро заставит их спрятаться. Он прошел мимо множества маленьких, наполненных водой ям; крэмлинги — многоногие, с крошечными когтями и вытянутыми бронированными телами — плескались и кормились на их краях. Из ямы вытянулось маленькое щупальце и утащило одного. Вероятно, хватун.

На склоне кряжа росла трава, травинки высунулись из нор. Из зелени, как цветы, торчали гроздья пальцемха. Розовые и красные усики пальцемха напоминали щупальца, ветер развевал их в воздухе. Когда Каладин приближался, робкая трава втягивалась обратно, но пальцемох оказался храбрее. Усики втягивались в раковину только тогда, когда он касался камня рядом с ним.

На кряже, над ним, несколько разведчиков глядели на Разрушенные Равнины. Область за кряжем не принадлежала ни одному кронпринцу, и разведчики не обращали внимания на Каладина. Его бы остановили только в том случае, если бы он попытался уйти из лагеря на севере или юге.

Никто из бригадников не пришел за ним. Он не знал, что Тефт сказал им. Возможно, что Каладин расстроился после смерти Карты.

Так странно быть одному. С тех пор как Амарам предал его и обратил в рабство, он всегда был среди людей. С рабами, готовившими заговор. С мостовиками, с которыми работал. Солдаты стерегли его, рабовладельцы били, друзья зависели от него. В последний раз он был в одиночестве в ту ночь, когда его привязали к стене, чтобы сверхшторм убил его.

Нет, сказал он себе. В ту ночь я был не один. Со мной была Сил.

Он опустил голову и посмотрел на маленькие трещины слева от себя. Эти линии, двигаясь на восток, постепенно становились расщелинами.

То, что с ним произошло, — не бред, не иллюзия. Тефт и Лоупен видели свечение. А Тефт вроде даже ожидал этого.

Во время сверхшторма Каладин должен был умереть. И тем не менее он выжил и очень быстро выздоровел. Ребра еще немного дают о себе знать, но на самом деле не болят уже несколько недель. Из его сфер — и из сфер мостовиков, находившихся рядом, — неизменно убегал Штормсвет.

Неужели это сверхшторм изменил его? Нет, сферы гасли задолго до того, как его оставили умирать. И Сил… она призналась, что частично ответственна за это. Значит, уже давно.

Он остановился около каменного кряжа, оперся о него спиной, заставив траву спрятаться, и посмотрел на восток, через Разрушенные Равнины. Там его дом. Его склеп. Жизнь, из которой его вырвали. Бригадники смотрят на него как на предводителя, спасителя. А он раскололся, как камень, здесь, на краю Разрушенных Равнин.

Эти трещины внутри, они становятся больше. Он продолжает держать слово, данное самому себе, но он — как бегун на длинную дистанцию, у которого не осталось сил. Немного дальше. Добеги до следующей горы. Потом сможешь сдаться. Крошечные трещины, разломы в камне.

Я сделал правильно, придя сюда — на Равнины, подумал он. Мы созданы друг для друга, я и вы. Я — как вы.

Но что заставило Равнины треснуть? Удар чего-то очень большого?

Вдали возникла мелодия и полетела над Равнинами. Каладин подпрыгнул. Она была настолько неожиданна, настолько не к месту, что он испугался, несмотря на ее мягкость.

Звук шел с Равнин. Колеблясь, но не в силах сопротивляться, он пошел вперед. На восток, по плоскому, выглаженному ветром камню. Звук становился все громче, хотя казался неуловимым и ускользающим. Звук флейты, хотя и ниже того, что он обычно слышал.

Подойдя ближе, Каладин ощутил запах дыма. И увидел свет. Крошечный костер.

Каладин подошел к краю своеобразного полуострова; разломы превратились в расщелину, уходящую во тьму. На самом кончике полуострова, с трех сторон окруженного пропастью, на валуне сидел человек в черном костюме светлоглазого. Перед ним, в раковине камнепочки, горел небольшой костер. Треугольное лицо, короткие черные волосы. На поясе тонкий меч в черных ножнах.

Глаза у человека были светло-синими. Каладин никогда не слышал о светлоглазых, играющих на флейте. Разве они не считают музыку занятием женщин? Светлоглазые мужчины поют, но не играют на музыкальных инструментах, если они, конечно, не арденты.

Этот человек был исключительно талантлив. Он играл странную, волшебную мелодию, как будто пришедшую из другого места и времени. Она улетала в пропасть, но эхо возвращало ее обратно, как будто человек играл дуэтом сам с собой.

Каладин остановился неподалеку от незнакомца, сообразив, что сейчас ему меньше всего хочется иметь дело со светлоглазым лордом, который оказался настолько эксцентричным, что оделся в черное и отправился на Разрушенные Равнины — упражняться в игре на флейте.

Каладин повернулся, чтобы уйти.

Музыка прекратилась.

— Я всегда боюсь, что когда-нибудь забуду, как играть на ней, — сказал мягкий голос за его спиной. — Да, глупо, учитывая то, сколько времени я ею занимался. Но в эти дни я редко уделяю ей то внимание, которое она заслуживает.

Каладин повернулся к незнакомцу. Его флейта была вырезана из темного, почти черного дерева. Слишком заурядный инструмент, для светлоглазых, но человек держал его очень почтительно.

— Что вы здесь делаете? — спросил Каладин.

— Сижу. Иногда играю.

— Я хочу сказать, почему вы здесь?

— Почему я здесь? — спросил человек, опуская флейту, откидываясь назад и расслабляясь. — Почему мы все здесь? Слишком глубокий вопрос для первой встречи, юный мостовик. Обычно я предпочитаю сначала представиться, а потом уже заниматься теологией. Сначала — ленч, также неплохо бы приятно вздремнуть. Итак, практика всегда должна предшествовать теологии. Особенно важно представление.

— Хорошо, — сказал Каладин. — И вы..?

— Сижу. Иногда играю… с умами мостовиков.

Каладин покраснел и повернулся, чтобы уйти. Пускай этот светлоглазый дурак говорит и делает, что хочет. Каладину надо принять трудное решение.

— Что ж, уходи, — сказал светлоглазый. — Рад, что ты приходил. И не подошел слишком близко. Я довольно привязан к моему Штормсвету.

Каладин застыл. Потом повернулся.

— Что?

— Мои сферы, — сказал странный человек, держа в руках полностью заряженный изумрудный брум. — Все знают, что мостовики — воры или по меньшей мере нищие.

Ну конечно. Он говорил о сферах. Он не знает о… несчастье Каладина. Или знает? Глаза человека сверкнули, как если бы он здорово пошутил.

— Не оскорбляйся, что я назвал тебя вором, — сказал человек, поднимая палец. — Это был комплимент.

Каладин застыл.

Куда делась сфера? Он только что держал ее в руках.

— Комплимент? Назвать кого-то вором?

— Конечно. Я сам вор.

— Вы? И что вы воруете?

— Спесь, — ответил незнакомец, наклонясь вперед. — Иногда скуку, если могу стать спесивым сам. Я — королевский шут. Или был им, недавно. Вскоре я потеряю это почетное звание.

— Королевский кто?

— Шут. Моя работа — быть остроумным.

— Смущать людей — не то же самое, что быть остроумным.

— О! — воскликнул человек снова, его глаза сверкнули. — Ты уже доказал, что умнее большинства тех, с кем я был знаком в последнее время. И что такое быть остроумным, по-твоему?

— Говорить мудрые вещи.

— И что такое мудрость?

— Я… — Почему он вообще ввязался в этот разговор? — Я считаю, что это способность говорить и поступать правильно.

Королевский шут вздернул голову, потом улыбнулся. Наконец он протянул руку Каладину.

— Как тебя зовут, мой вдумчивый мостовик? И говори со мной на ты.

Каладин, колеблясь, протянул руку.

— Каладин. А вас… тебя?

— У меня много имен. — Человек пожал руку Каладина. — Я начал жизнь как мысль, как идея, слова на странице. А потом я еще кое-что украл. Себя. В другой раз я назвал себя именем камня.

— Красивого, я надеюсь.

— Великолепного, — сказал человек. — И ставшего совершенно бесполезным для того, чтобы его носить.

— И как тебя называют сейчас?

— По-разному, и только некоторые из этих имен вежливые. К сожалению, почти все они правда. Ты, однако, можешь называть меня Хойд.

— Твое имя?

— Нет. Имя кого-то, кого я должен любить. Еще одно, что я украл. Это именно то, что мы, воры, делаем.

Он посмотрел на восток, на быстро темнеющие Равнины. Маленький костер, горевший рядом с валуном Хойда, бросал мимолетный свет, красный от мерцающих огоньков.

— Было приятно познакомиться с тобой, Хойд, — сказал Каладин. — Я должен идти…

— Но не раньше, чем я дам тебе кое-что. — Хойд поднял флейту. — Подожди, пожалуйста.

Каладин вздохнул и сел. У него возникло четкое ощущение, что этот странный человек не отпустит его просто так.

— Это флейта Путника, — сказал Хойд, оглядев темное дерево. — Она предназначена для рассказчика историй, который играет, рассказывая историю.

— Ты хочешь сказать, аккомпанирует рассказчику историй. Тому, кто играет, пока он рассказывает?

— Я хотел сказать именно то, что сказал.

— Как может человек рассказывать истории, играя на флейте?

Хойд поднял бровь, а потом поднес инструмент к губам. Он играл на ней не так, как видел Каладин, — держал флейту не перед собой, а сбоку и дул в нее сверху. Он извлек несколько нот. Та самая печальная мелодия, которую слышал Каладин.

— Эта история, — объявил Хойд, — о Деретиле и Бродячем Парусе.

Он начал играть. Быстрее и резче, чем раньше. Казалось, ноты налетали одна на другую, вылетая из флейты, как дети, бегущие друг за другом. Прекрасные и чистые, они поднимались и опускались, замысловатые, как вышитый ковер.

Каладин обнаружил, что зачарован. Мелодия была могущественной, почти зовущей за собой. Как если бы каждая нота была крючком, пронзавшим плоть Каладина и привлекавшим его еще ближе.

Внезапно Хойд остановился — мелодия продолжала литься из расщелины, возвращаясь обратно, — и начал рассказ.

— Деретил был хорошо известен в некоторых странах, хотя здесь, на востоке, о нем говорили меньше. Он был королем в эпоху Теней, о которой не сохранилось никаких воспоминаний. Могущественный человек. Командир тысяч, предводитель десятков тысяч. Высокий, царственный, наделенный прекрасной кожей и красивыми глазами. Предмет для зависти.

Как только эхо растаяло, Хойд опять начал играть, подхватив ритм. Он продолжил именно в то мгновение, когда эхо-мелодия стала слишком тихой и, казалось, музыка не прерывалась. Ноты стали неторопливыми и зазвучали так вальяжно, как король шествует по дворцу, окруженный свитой. А Хойд все играл, закрыв глаза и наклонившись к огню. Воздух, который он выдувал, шевелил и перемешивал дым костерка.

Музыка еще больше смягчилась. Дым закружился. Каладину показалось, что он различает лицо с острым решительным подбородком и высокими скулами. Конечно, его не было. Воображение. Но навязчивая песня и крутящийся дым подстегнули воображение.

— Во времена Герольдов и Сияющих Деретил сражался с Несущими Пустоту, — сказал Хойд, не открывая глаз; флейта под губами, музыка льется из расщелины и сопровождает его слова. — Наконец наступил мир, но не принес ему покоя. Его глаза всегда глядели на восток, в сторону открытого моря. Он построил самый лучший корабль, который когда-либо видели люди, величественное судно, которое должно было сделать то, что не удавалось никому: проплыть сквозь сверхшторм.

Эхо стало затихать, и Хойд заиграл снова, чередуясь с невидимым помощником. Дым завился, поднялся в воздух, повинуясь дыханию Хойда, и Каладину показалось, что он видит огромный корабль, стоящий на верфи, с огромным, как дом, парусом и прочным корпусом, похожим на стрелу. Мелодия ускорилась, стала отрывистой, подражая ударам молотков и визгу пил.

— Деретил хотел найти источник Несущих Пустоту, — Хойд перестал играть и продолжил рассказ, — место, породившее их. Многие назвали его глупцом, но он не отступил. Он назвал корабль «Бродячий Парус» и собрал экипаж из самых храбрых моряков. И вот, в день, когда надвигался сверхшторм, этот корабль вышел в океан. Его парус широко развернулся в воздухе, как руки, открытые штормветрам…

В следующую секунду флейта снова оказалась у губ Хойда, и он пошевелил огонь, подбросив в него кусок камнепочки. Клубы дыма и искры пламени взметнулись в воздух и закружились, когда Хойд повернул голову и направил на них отверстия флейты. Песня стала яростной, бурной, появились неожиданные волнующие ноты, жемчужные переливы сменились хриплыми криками.

Внутренним взором Каладин увидел, как огромный корабль внезапно уменьшился, устрашенный мощью сверхшторма, и ветер унес его, как щепку, в бескрайнее море. Что ожидал найти Деретил? На что надеялся? И на земле сверхшторм достаточно ужасен. Что уж говорить о море.

Звуки отражались от стен пропасти. Каладин по-прежнему сидел на камнях, глядя на извивающийся дым и колеблющееся пламя. Но был весь там, где могучий вихрь схватил крошечный корабль и крепко сжал в смертельных объятиях.

Наконец музыка Хойда замедлилась, жестокое эхо затихло, песня зазвучала более лирично. Как успокаивающиеся волны.

— Буря едва не уничтожила «Бродячий Парус», но Деретилу и большинству членов его команды удалось спастись. Они оказались на одном из маленьких островов, которые образовывали кольцо вокруг огромного водоворота, где, как говорили, тонул океан. Деретила и его людей приветствовали странные люди с длинными гибкими телами, носившие одежду одного цвета и вставлявшие в волосы раковины, которых не встретишь на Рошаре.

Островитяне приютили выживших. Они кормили их и выхаживали. Выздоравливая, Деретил изучал странных людей, которые называли себя увара, Народ Великой Пропасти. Их поведение показалось Деретилу очень странным. В отличие от людей Рошара, которые постоянно спорили, увара всегда соглашались. С детства они не задавали вопросов. Каждый человек знал свой долг и выполнял его.

Хойд опять заиграл, на этот раз не мешая дыму подниматься в воздух. Каладину показалось, что он видит этих людей, всегда занятых, всегда работающих. В окне стоял Деретил и смотрел на них. Музыка стала спокойной и приятной.

— Однажды, — продолжал Хойд, — когда Деретил и его люди тренировались, чтобы восстановить силы, юная служанка принесла им освежающее питье. Она споткнулась на неровном камне и уронила кубки на пол; те разбились на куски. В мгновение ока другие увара накинулись на несчастную девочку и хладнокровно убили ее. Деретил и его люди были поражены до глубины души. К тому времени, когда они пришли в себя, ребенок уже умер. Разгневанный Деретил захотел узнать, за что так жестоко расправились с невинной девочкой. И один из туземцев объяснил ему: «Наш император не выносит ошибок».

Опять заиграла музыка, на этот раз печальная, и Каладин поежился. Он увидел окровавленное дитя, лежащее на камнях, и скорбную фигуру Деретила над ее маленьким трупом.

Каладин знал, что такое печаль. Печаль потери того, кого он хотел спасти, для кого должен был что-то сделать. Слишком многие из тех, кого он любил, умерли.

И теперь он знал причину. Он навлек на себя гнев Герольдов и Всемогущего. Ведь дело именно в этом, не так ли?

Он знал, что должен вернуться в Четвертый Мост. Но не мог оторваться от рассказа. Этот Хойд заворожил его.

— Деретил начал наблюдать, — продолжил Хойд, эхо негромко сопровождало его слова, — и увидел другие убийства. Эти увара, Народ Великой Пропасти, были склонны к потрясающей жестокости. Если кто-то из них делал что-то неправильно — даже чуть-чуть неловко или неудачно, — остальные немедленно убивали его. И каждый раз на вопрос Деретила отвечали одно и то же: «Наш император не выносит ошибок».

Эхо замолчало, Хойд немедленно поднес флейту к губам и заиграл мрачную и торжественную мелодию. Тихую и спокойную, как жалоба того, кто ушел. И тем не менее в нее изредка врывались загадочные быстрые тона, как бы скрывающие тайны.

Нахмурившийся Каладин увидел тонкую струйку дыма, похожую на башню. Высокую и тонкую, с открытой верхушкой.

— Деретил обнаружил, что император живет на вершине башни восточного берега самого большого острова увара.

Каладин почувствовал озноб. Дымные образы должны дополнять рассказ, верно? Неужели он увидел башню раньше, чем Хойд рассказал о ней?

— Деретил решил, что должен повидать императора. Что за чудовище требует от очевидно мирного народа убивать так часто и ужасно? Деретил собрал своих моряков, группу героев, и они вооружились. Увара не пытались остановить их, хотя со страхом смотрели, как чужеземцы врывались в императорскую башню.

Хойд замолчал и не вернулся к флейте. Вместо этого он дал дозвучать музыке из пропасти. На этот раз она играла намного дольше. Длинные мрачные звуки.

— Очень скоро Деретил и его люди спустились вниз, неся с собой высохшее тело в великолепных одеждах и драгоценностях. «Это и есть ваш император? — спросил Деретил. — Мы нашли его в самой верхней комнате, одного». Похоже, что тиран умер много лет назад, но никто не осмеливался войти в его башню. Увара слишком боялись его.

Когда увара показали мертвое тело, те начали выть и рыдать. А потом на острове воцарился хаос, увара начали поджигать дома, сражаться и кататься по земле от боли. Потрясенные и ничего не понимающие, Деретил и его люди пробились на верфь, где восстанавливали «Бродячий Парус». Там к ним присоединилась девушка, обычно сопровождавшая их, и попросила увести ее с острова. Так на корабле появилась Нафти.

Деретил и его люди поставили парус и, несмотря на слабый ветер, провели «Бродячий Парус» вокруг водоворота, использовав инерцию движения, и вышли в океан. И задолго до того, как земля увара растаяла вдали, моряки увидели дым пожаров, стелющийся над этими «мирными» островами. Все собрались на палубе, недоуменно глядя на разыгравшуюся на их глазах трагедию. Деретил спросил Нафти о причине этого ужасного бунта.

Хойд замолчал, дав своим словам улететь в ночь вместе со странным дымом.

— И? — спросил Каладин. — Что она ответила?

— Закутавшись в одеяло и провожая испуганным взором свою родную страну, она произнесла: «Неужели ты не понимаешь, путешественник? Если император мертв и был мертв все эти годы, значит, вина за все эти убийства ложится не на него. А на нас».

Каладин очнулся и выпрямился. Насмешливый, даже шаловливый тон, которым Хойд говорил раньше, исчез, в его голосе не осталось и тени насмешки. Никаких острот, никаких попыток смутить собеседника. Рассказ шел прямо из сердца, и Каладин обнаружил, что слова застряли у него в горле. Он мог только сидеть, думать об островах и ужасных вещах, происходивших там.

— Мне кажется… — наконец ответил Каладин, облизывая сухие губы, — мне кажется, что это и есть мудрость.

Хойд поднял бровь, оторвал взгляд от флейты и взглянул на него.

— Помнить истории вроде этой, — сказал Каладин, — и с такой любовью их рассказывать.

— Поосторожнее со словами, — улыбнулся Хойд. — Если для того, чтобы быть мудрым, надо только уметь рассказывать истории, я потеряю свою работу.

— Но ты вроде сказал, что уже потерял работу?

— Верно. И король потерял шута и разум. Я спрашиваю себя, что с ним будет дальше.

— Он… э… стал безумным? — сказал Каладин.

— Я обязательно передам ему твои слова, — заметил Хойд, и его глаза блеснули. — Хотя и думаю, что ты не совсем точен. Можно иметь разум, но быть неразумным. Что такое разум?

— Не знаю. Может быть, какой-то спрен у тебя в голове, который дает возможность думать?

Хойд вздернул голову, потом засмеялся.

— Ну, как мне кажется, это объяснение ничем не хуже других. — Он встал и стряхнул пыль с черных штанов.

— Это подлинная история? — спросил Каладин.

— Возможно.

— Но откуда мы вообще знаем ее? Неужели Деретил и его люди вернулись?

— Некоторые истории говорят, что да.

— Но это невозможно! Сверхштормы дуют только в одном направлении.

— Тогда эта история — ложь.

— Я этого не говорил.

— Нет, это сказал я. К счастью, это лучший вид лжи.

— И что это за вид?

— Мой рассказ, конечно. — Хойд улыбнулся, потом ударил ногой по костру, потушив последние угольки. Только теперь Каладин разглядел, что в костре было слишком мало дерева и он не мог давать столько дыма.

— Что ты добавил в костер? — спросил Каладин. — Чтобы он давал такой дым?

— Ничего. Самый обычный костер.

— Но я видел…

— То, что ты видел, принадлежит тебе. А рассказ не живет, пока не возникает в чьем-то сознании.

— Тогда что он означает?

— Он означает все, что ты хочешь, — усмехнулся Хойд. — Цель рассказчика — не научить тебя думать, а поставить перед тобой вопросы, над которыми стоит поломать голову. Но слишком часто мы забываем об этом.

Каладин задумался и посмотрел на запад, в сторону военлагерей. Сейчас их освещали сферы, фонари и свечи.

— По-моему, речь идет об ответственности, — сказал Каладин. — Эти увара, они с радостью убивали и были счастливы, пока могли во всем обвинять императора. И опечалились только тогда, когда поняли, что сами ответственны за все убийства.

— Одна из возможных интерпретаций, — сказал Хойд. — Великолепная, на самом деле. Тогда почему ты избегаешь ответственности?

Каладин вздрогнул.

— Что?

— Люди видят в историях то, что они хотят увидеть, мой юный друг. — Хойд пошарил за валуном, вытащил оттуда рюкзак и закинул его за плечи. — У меня нет ответа на твои вопросы. По большей части у меня нет ответа ни на один вопрос. Я пришел в вашу страну, чтобы найти старого друга, но вместо этого большую часть времени прятался от него.

— Ты говорил… обо мне и ответственности.

— Бесполезное замечание, ничего больше. — Хойд протянул руку и коснулся плеча Каладина. — Чаще всего мои замечания совершенно бесполезны. Я никогда не поручаю им серьезную работу. Иначе мои слова носили бы камни. Было бы интересно посмотреть. — Он протянул Каладину черную флейту. — Вот. Я носил ее дольше, чем ты можешь поверить. Возьми ее себе.

— Но я не умею играть на ней!

— Научись, — сказал Хойд, вкладывая флейту в руку Каладина. — И когда почувствуешь, что музыка из нее льется в тебя, значит, ты овладел ей. — Он пошел прочь. — И позаботься о моем непутевом подмастерье. Он должен был дать мне знать, что еще жив. Хотя, возможно, боялся, что я опять спасу его.

— Подмастерье?

— Скажи ему, — сказал Хойд, продолжая идти, — что я произвожу его в мастера. Сейчас он истинный миропевец. И не допусти, чтобы его убили. Я провел слишком много времени, пытаясь втиснуть некоторый смысл в то, что он называет своим мозгом.

Сигзил, подумал Каладин.

— Я отдам флейту ему, — крикнул он вслед уходящему Хойду.

— Нет, — сказал Хойд, поворачивая назад и возвращаясь по своим следам. — Это дар тебе, Каладин Благословленный Штормом. Надеюсь, что при нашей следующей встрече ты будешь способен играть на ней.

С этими словами он опять повернулся и побежал в сторону военлагерей. Однако, не добежав до кряжа, темная фигура повернула на юг, как если бы не собиралась входить в лагеря. Куда же он направился?

Каладин посмотрел на флейту в своих руках. Она оказалась тяжелее, чем он думал. Что это за дерево? Он задумчиво потер гладкую поверхность.

— Мне он не понравился, — внезапно сказала Сил, ее голос донесся откуда-то сзади. — Он странный.

Каладин повернулся и обнаружил ее сидящей на камне, там, где несколько мгновений назад находился Хойд.

— Сил! — сказал Каладин. — Ты давно здесь?

Она пожала плечами.

— Ты глядел историю. Я не хотела мешать. — Она сидела, сложа руки на коленях и выглядя смущенной.

— Сил…

— Я виновата в том, что произошло с тобой, — сказала она тихо. — Я это сделала.

Каладин, нахмурившись, шагнул вперед.

— Мы оба тут замешаны, — продолжала она. — Но без меня ты бы не изменился. Я… я кое-что взяла у тебя. И дала кое-что взамен. Так это всегда происходит, хотя я не помню, что и когда.

— Я…

— Шшш, — сказала она. — Я говорю.

— Извини.

— Я могу остановить это, если будет на то твоя воля, — сказала она. — Но мне бы не хотелось опять становиться тем, кем я была. Меня это пугает. Летать с ветром и не помнить ничего. Даже того, что случилось несколько минут назад. Мне кажется, что только из-за связи между нами я могу помнить, кто я такая. Если мы разорвем нашу связь, я потеряю себя.

И она поглядела на Каладина с печалью.

Он посмотрел в ее глаза и глубоко вздохнул.

— Идем, — сказал он, повернулся и пошел от полуострова.

Она полетела над ним, став ленточкой света. Вскоре они дошли до кряжа, ведущего в военлагеря. Каладин повернул на север, в лагерь Садеаса. Крэмлинги вернулись в свои дыры и трещины, но многие из растений еще давали своим листьям купаться в холодном воздухе. Когда он проходил мимо, листья прятались, и трава напоминала мех какого-нибудь черного ночного зверя, освещенного Саласом.

Почему ты избегаешь ответственности…

Он не избегает ответственности. Наоборот, он взвалил на себя слишком много ответственности! Так все время говорил Лирин, ругая Каладина за то, что тот чувствовал себя виноватым за все смерти, которые не смог предотвратить.

Хотя, да, есть кое-что, за что он цепляется. Отговорка, вроде мертвого императора. Душа ходячего трупа. Апатия. Вера, что он ни в чем не виноват и не мог ничего изменить. Если человек проклят или верит, что ему не о ком заботиться, тогда ему не больно, когда он терпит очередное поражение. Эти поражения нельзя было предотвратить. Что-то — или кто-то — предопределило их.

— Если я не проклят, — тихо сказал Каладин, — почему я выживаю, когда все гибнут?

— Из-за нас, — ответила Сил. — Эта связь. Она делает тебя сильнее, Каладин.

— Тогда почему она не делает меня настолько сильным, чтобы я смог помочь другим?

— Не знаю, — сказала Сил. — Может быть, придет время, когда у тебя все получится.

Если я откажусь от нее, я стану таким, как был, нормальным. И для чего… чтобы умереть, как остальные?

Он продолжал идти в темноте, проходя мимо огоньков, отбрасывавших слабые тени на камни перед ним. Усики пальцемха, собравшиеся группами. Их тени казались руками.

Он много думал о том, как спасти мостовиков. И только сейчас сообразил, что хотел спасти себя, а потом уже их. Он поклялся не дать им умереть, зная, что будет, если они умрут. Ведь ходячий труп угрожал взять над ним верх, зная, как он ненавидит проигрывать.

Что это? Почему он с таким упорством искал причины, по которым его могли проклясть? Чтобы объяснить свои поражения?

Каладин пошел быстрее.

Он делал кое-что хорошее, помогая мостовикам, — но делал и кое-что эгоистическое. В результате сила озадачила его, из-за ответственности перед ними.

Он побежал, не быстро. Но скоро уже несся стрелой.

Но если дело не в нем — помогал ли он им из-за страха увидеть их мертвыми или из-за ненависти к поражениям — тогда дело в них. В вежливых колкостях Камня, энергии Моаша, серьезной грубоватости Тефта или спокойном доверии Пита.

Что он может сделать, чтобы защитить их? Сдаться иллюзиям? Найти предлоги?

Надо хвататься за любую возможность помочь им, и не имеет значения, насколько изменится он сам. Разве важно, насколько это нервирует его или какое бремя ему приходится на себе нести?

Он влетел на склад леса.

Четвертый Мост сидел вокруг вечернего костра, болтая и смеясь. Почти двадцать раненых из других бригад ели с благодарностью. Просто поразительно, насколько быстро они потеряли выражение тупого безразличия и стали смеяться вместе с остальными.

В воздухе стоял запах острого рогоедского супа. Каладин замедлился и остановился рядом с бригадниками. Некоторые озабоченно посмотрели на него, запыхавшегося и исходящего пóтом. На его плечо приземлилась Сил.

Каладин поискал взглядом Тефта. Пожилой воин сидел под скосом крыши барака и глядел на камни перед собой. Он еще не заметил командира. Каладин сделал остальным знак продолжать, подошел к Тефту и сел на корточки рядом с ним.

Ветеран удивленно посмотрел на него.

— Каладин?

— Что ты знаешь? — тихо, но напряженно спросил Каладин. — И откуда тебе это известно?

— Я… — шепотом начал Тефт. — Моя семья принадлежала к тайной секте, которая ожидает возвращения Сияющих. Я ушел от них, когда был совсем молодым. Думал, что это чепуха.

Судя по колебаниям в голосе, он передумал.

Ответственность.

— Что ты слышал о таких, как я?

— Очень немногое, — ответил Тефт. — Только рассказы и легенды. На самом деле никто не знает, на что были способны Сияющие, парень.

Каладин встретился с ним взглядом и улыбнулся.

— Тогда мы выясним это вместе.

Глава пятьдесят восьмаяПутешествие

РеШипер, Мать Полуночи, породившая мерзких тварей, чья сущность темнота, ужас и пожирание жизни. Она здесь! Она смотрит, как я умираю!

Дата: Шашабев, 1173, восемь секунд до смерти. Объект: темноглазый докер, сорок лет, отец троих.

— Я терпеть не могу ошибаться. — Адолин откинулся на спинку стула, одна рука лениво лежит на хрустальном столике, другая встряхивает вино в бокале. Желтое вино. Сегодня он не на дежурстве, может слегка расслабиться.

Ветер ерошил его волосы. Он сидел с группой молодых светлоглазых за столиком на открытой площадке винной лавки. Ниже уровня террасы шумела людная улица Внешнего Рынка — комплекса зданий, выросших около королевского дворца, вне военлагерей.

— Ты думаешь, Адолин, мы не такие? — сказал опиравшийся на стол обеими локтями Джакамав, крепкий человек третьего дана из лагеря кронпринца Ройона. — Кому нравится быть неправым?

— Я знаю тьму людей, которые предпочитают ошибаться, — задумчиво сказал Адолин. — Конечно, они никогда не признаются. Но любой другой это легко заметит по количеству их ошибок.

Инкима звонко рассмеялась. Эта пухлая невысокая девушка со светло-желтыми глазами, крашеными черными волосами, в плохо сидевшем на ней красном платье была спутницей Джакамава.

Данлан тоже была здесь, конечно. Она сидела на стуле рядом с Адолином, сохраняя расстояние приличия, хотя изредка касалась его своей свободной рукой. Она пила фиолетовое вино. И она любила пить вино, причем ей это шло. Любопытная черта. Адолин улыбнулся. Она выглядела очень привлекательной — длинная шея, грациозная фигура, завернутая в блестящее платье. Она не красила свои золотисто-каштановые волосы. В конце концов в этом нет ничего плохого. На самом деле, ну почему все без ума от темных волос, хотя идеальные глаза — светлые?

Хватит, сказал себе Адолин. Ты становишься таким же нудным, как отец.

Остальные двое — Торал и его подруга Эшава — были из лагеря кронпринца Аладара. Хотя дом Холин больше не пользовался расположением кронпринцев, но у Адолина были друзья и знакомые почти во всех лагерях.

— Ошибаться забавно, — сказал Торал. — Это делает жизнь интереснее. Если мы будет всегда правы, где мы окажемся?

— Мой дорогой, — заметила Эшава. — Разве не ты сказал мне однажды, что почти всегда прав?

— Да, — сказал Торал. — Но если бы все любили меня, кого мне высмеивать? Я боюсь стать совершенно обычным, как все.

Адолин улыбнулся и пригубил вино. Сегодня у него словесная дуэль, и, как он обнаружил, бокал желтого вина помогает расслабиться.

— Торал, обо мне тебе нечего беспокоиться, я ошибаюсь слишком часто. Я был уверен, что Садеас пойдет против отца. И вот… Это бессмысленно. Зачем ему это?

— Укрепить свое положение? — предположил Торал. Сообразительный парень, он отличался изысканным вкусом. Таких людей приятно иметь рядом, выбирая вино. — Он хочет выглядеть сильным.

— Садеас и так сильный, — возразил Адолин. — И ничем бы не рисковал, если бы пошел против нас.

— Я знаю, — тихо, как бы затаив дыхание, сказала Данлан, — что я новенькая в военлагерях и моя оценка скорее отражает мое невежество, но…

— Ты всегда так говоришь, — лениво заметил Адолин. Ему нравился ее голос.

— Я всегда говорю что?

— Что ты невежественная, — ответил Адолин. — Однако это не так. Ты — одна из самых умных женщин, которых я встречал.

Она заколебалась, на мгновение став странно раздосадованной. Потом улыбнулась.

— Ты не должен говорить такого, Адолин, когда женщина пытается показать себя скромной.

— О, скромность. Я и забыл, что это такое.

— Слишком много времени в компании светлоглазых Садеаса, а? — сказал Джакамав, вызвав еще один взрыв смеха Инкимы.

— Все, прости, — сказал Адолин. — Продолжай.

— Я сомневаюсь, что Садеас хочет начать войну, — сказала Данлан. — Ведь если он пойдет против твоего отца, война станет неизбежной, верно?

— Несомненно, — согласился Адолин.

— Вот почему он отступил.

— Не знаю, не знаю, — сказал Торал. — Он мог бы бросить тень на твою семью и не нападая на вас прямо. Ну, например, мог бы сказать, что вы небрежно защищали короля, хотя и не стоите за попытками убийства.

Адолин кивнул.

— Одно это могло бы начать войну, — упрямо сказала Данлан.

— Возможно, — не стал возражать Торал. — Но ты должен согласиться, Адолин, что в последнее время репутация Терновника… не такая впечатляющая.

— Что ты хочешь сказать? — рявкнул Адолин.

— О, Адолин. — Торал махнул рукой и поднял пустой бокал. — Не будь скучным. Ты знаешь, что я сказал, и знаешь, что я не собирался оскорблять тебя. Где эта служанка?

— Можно подумать, — добавил Джакамав, — что после шести лет войны мы можем найти приличную винную лавку.

Инкима засмеялась и на это. Она действительно очень глупенькая.

— Все знают репутацию моего отца, — сказал Адолин. — Или вы не заметили наших последних побед?

— Достигнутых с помощью Садеаса, — заметил Джакамав.

— И все-таки достигнутых, — сказал Адолин. — За последние несколько месяцев отец спас жизнь не только Садеасу, но и самому королю. Он сражается невероятно смело. Так что вы сами видите, что все слухи о нем ни на чем не основаны.

— Хорошо, хорошо, — согласился Торал. — Нечего становиться на дыбы, Адолин. Мы все согласны, что твой отец замечательный человек. Но именно ты жаловался нам, что хочешь, чтобы он изменился.

Адолин какое-то время изучал свое вино. Оба мужчины за столом носили одежду, на которую отец посмотрел бы с неодобрением. Короткие камзолы, надетые на цветастые шелковые рубашки. А Торал надел тонкий желтый шарф на горло и еще один вокруг правого запястья. Очень модно и выглядело намного богаче, чем мундир Адолина. Далинар бы сказал, что их одежда выглядит глупо, но мода и должна быть глупой. Вызывающей, другой. Было что-то ободряющее в том, чтобы носить одежду, привлекающую внимание других, следовать волнам моды. Когда-то — до того как поехать на войну, — Адолин любил следовать моде. А теперь у него есть только две возможности — летняя форма и зимняя форма. Негусто…

Наконец появилась служанка с двумя графинами вина, один — с желтым, второй — с темно-синим. Инкима опять хихикнула, когда Джакамав наклонился к ней и что-то тихо прошептал.

Адолин поднял руку, запрещая девушке наполнить его бокал.

— Не уверен, что хочу увидеть, как отец изменится. Больше не хочу.

Торал нахмурился.

— Последняя неделя…

— Знаю, — сказал Адолин. — Но все это было перед тем, как он спас Садеаса. Каждый раз, когда я забываю, насколько изумителен мой отец, он делает что-нибудь этакое и доказывает, что я один из десяти дураков. То же самое произошло, когда Элокар оказался в опасности. Похоже… отец действует таким образом только тогда, когда действительно волнуется о ком-либо.

— Тогда получается, дорогой Адолин, — сказала Данлан, — что война его не волнует.

— Да, — ответил Адолин. — Для него спасти жизнь Элокара и Садеаса значительно важнее, чем убить тысячи паршенди.

Остальные, приняв его объяснение, заговорили о другом. Но мысли самого Адолина шли по тому же кругу. В последнее время ему было тревожно, по двум причинам. Во-первых, он ошибся в отношении Садеаса; во-вторых, появилась вероятность, что видения не врут, — и это надо было доказать или опровергнуть.

Адолин чувствовал себя в ловушке. Он сам подтолкнул отца сразиться со своей болезнью и теперь — судя по их последнему разговору, — должен был согласиться с решением отца отречься, если видения окажутся бредом больного сознания.

Все терпеть не могут ошибаться, подумал Адолин, за исключением отца, который сказал, что будет рад ошибиться, если это пойдет на пользу Алеткару. Адолин сомневался, что многие светлоглазые были бы рады оказаться сумасшедшими, а не правыми.

— Возможно, — сказала Эшава. — Но это не отменило все его глупые ограничения. Я бы хотела, чтобы он отрекся.

Адолин вздрогнул.

— Что? Что?

Эшава посмотрела на него.

— Ничего. Проверка, следишь ли ты за разговором, Адолин.

— Нет, — упрямо сказал Адолин. — Повтори, что ты сказала.

Она пожала плечами и поглядела на Торала. Тот наклонился вперед.

— Ты же не считаешь, что лагеря не знают, что происходит с твоим отцом во время сверхштормов, Адолин. Люди говорят, что он должен отречься, из-за этого.

— Вот это было бы глупостью, — твердо сказал Адолин. — Учитывая то, как он сражается.

— Отречение — это чересчур, — согласилась Данлан. — Но, Адолин, я бы действительно хотела, чтобы твой отец отменил — или ослабил — все эти глупые ограничения, из-за которых ты и другие мужчины нашего лагеря не можете присоединиться к обществу по-настоящему.

— Я пытался, — сказал он, проверяя положение солнца. — Поверь мне. И, к сожалению, мне надо подготовиться к дуэли. Если вы извините меня…

— Один из блюдолизов Садеаса? — спросил Джакамав.

— Нет, — улыбнулась Данлан. — Светлорд Реси. Кое-что сказал, скорее всего со слов Танадала; это поможет заткнуть ему рот. — Она с любовью посмотрела на Адолина. — Я встречусь с тобой здесь.

— Спасибо, — сказал он и встал, застегивая пуговицы мундира. Поцеловав свободную руку Данлан, он махнул остальным и пошел по улице.

Кажется, внезапный уход — лучший выход, подумал он. Заметили ли они, что разговор мне неприятен? Скорее всего, нет. Они не знали его так, как Ринарин. Адолин был знаком со множеством людей, но никого не подпускал слишком близко к себе. Даже Данлан, хотя ее еще не знал, как следует. Однако, быть может, пришло время установить с ней настоящие отношения. Он уже устал от Ринарина, который дразнил его за постоянные прыжки от одной к другой. Данлан довольно хорошенькая; быть может, ухаживание сработает.

Он шел через Внешний Рынок, и слова Торала висели над ним. Адолин не хотел становиться кронпринцем. Он еще не готов. Он любит драться на дуэлях и болтать с друзьями. Одно дело — вести в бой армию, но кронпринц должен заниматься и совсем другими делами. Вроде будущего войны на Разрушенных Равнинах или советов королю. И его безопасностью.

Это не должно было стать нашим делом, подумал он. Но стало, как всегда говорил отец. И если не они, то кто?

Внешний Рынок был намного более безалаберным, чем рынки внутри лагеря Далинара. Дряхлые здания — построенные по большей части из камня, добытого поблизости, — выросли здесь без всякого плана. Судя по шляпам, курткам и длинным загнутым бровям, на нем торговали главным образом тайленцы.

Этот многолюдный рынок был одним из немногих мест, где смешивались солдаты всех десяти лагерей. И фактически стал главным местом, где могли встретиться мужчины и женщины из разных лагерей. Самим рынком никто особенно не управлял, хотя Далинар и установил некоторые правила, когда на нем началось шторм знает что.

Адолин кивнул проходившей мимо группе солдат в синих цветах Холина; те, в ответ, приветствовали его. Сегодня они патрулировали рынок — алебарды на плече, шлемы сверкают. Армия Далинара взяла на себя обеспечение порядка, писцы присматривали за купцами. И все за счет Далинара Холина.

Отцу не нравилось как местоположение Внешнего Рынка, так и отсутствие стен. Он говорил, что любой рейд паршенди станет катастрофой и вообще это нарушение духа Кодекса. Но прошло много лет с тех пор, как паршенди в последний раз напали на алети с Равнин. И если они действительно решатся на рейд, то разведчики и стражники заблаговременно сообщат об этом.

И какой тогда смысл в этом Кодексе? Отец действовал так, как если бы он был жизненно необходим. Всегда в мундире, всегда вооруженным, всегда трезвым. Всегда готовым отразить атаку. Но нет даже угрозы атаки.

По дороге Адолин — в первый раз по-настоящему — оглядел рынок и попытался понять, что делает отец.

Он легко выделял офицеров Далинара. Они все, как и положено, носили форму. Синие штаны и мундир, серебряные пуговицы, узлы, указывавшие ранг, на плечах. Офицеры из других лагерей были одеты во что попало и мало отличались от купцов и состоятельных штатских.

Но это не имеет значения, опять подумал Адолин. На нас никто не собирается нападать.

Он нахмурился, проходя мимо группы светлоглазых, расположившихся перед винной лавкой. Их одежда, позы и манеры говорили только об одном — им плевать на все, кроме попойки. Адолин обнаружил, что разозлился. Отец Штормов, идет война! Солдаты умирают, почти каждый день. Пока эти светлоглазые пьют и болтают.

Может быть, Кодекс говорит не только о том, как сражаться с паршенди. Может быть, речь идет о чем-то большем — например о том, как дать людям командира, которого они могут уважать и на которого могут положиться. О том, как относиться к войне со всей серьезностью, которую она заслуживает. Может быть, не надо превращать войну в праздник. Солдаты всегда должны оставаться бдительными. И Адолин с Далинаром тоже.

Адолин остановился. Никто не обругал его и не попытался заставить его уступить дорогу — все видели его ранг. И обходили его.

Похоже, я понял, подумал он. Почему это заняло так много времени?

Встревоженный, он поспешил на площадку для дуэлей.

* * *

«Я шел из Абамабара в Уритиру, — сказал Далинар, цитируя по памяти. — Для меня они одно, метафора и опыт, неразделимые, как ум и память. Одно содержит другое, и, хотя я могу объяснить вам одно, другое только для меня одного».

Садеас, сидевший рядом с ним, поднял бровь. По другую сторону от Далинара сидел Элокар, в Доспехах Осколков. Он надевал их все чаще и чаще, уверенный, что убийцы идут за ним по пятам. Они вместе смотрели вниз, на дно небольшого кратера, который Элокар отвел для дуэлей. Каменные ярусы, бежавшие внутри десятифутовой стены, являлись замечательными местами для зрителей.

Дуэль Адолина еще не началась, сейчас сражались светлоглазые, но не Носители Осколков. Их затупленные дуэльные мечи были покрыты мелообразным белым веществом. Удар таким мечом по подбитым ватой доспехам оставлял на них видимый след.

— Погодите, — сказал Садеас. — Человек, который написал эту книгу…

— Нохадон, это его духовное имя. Другие называли его Баджерден, хотя мы не знаем точно, это его настоящее имя или нет.

— Откуда и куда он шел?

— Из Абамабара в Уритиру, — сказал Далинар. — Мне кажется, довольно большое расстояние, судя по рассказанной истории.

— Но разве он не был королем?

— Был.

— Тогда почему..?

— Сбивает с толку, а? — сказал Далинар. — Но слушайте дальше. Поймете. — Он прочистил горло и продолжил.

«Я прошагал это значительное расстояние сам и не дал свите сопровождать себя. Моим единственным конем были мои поношенные сандалии, а единственным попутчиком — дорожный посох, который говорил со мной, ударяя по камням. Моим кошельком был рот, но я набил его не драгоценными камнями, а песнями. А когда не мог зарабатывать пением, мои руки чистили пол или свиное перо и часто зарабатывали мне достаточное вознаграждение.

Люди, которым я был дорог, опасались за мою безопасность и, возможно, душевное здоровье. Короли, говорили они, не ходят сотни миль, как бродяги. В ответ я говорил им, что если любой нищий может совершить такой подвиг, почему не могу совершить его я, король? Не думаете ли вы, что король менее способен, чем простой бродяга?

Но иногда я думал, что так оно и есть. Нищие знают то, о чем король может только догадываться. И тем не менее, кто устанавливает законы подачи милостыни? Часто я спрашиваю себя, дает ли мне право мой жизненный опыт — легкая жизнь после Опустошения и нынешняя роскошь — устанавливать людям законы? Если мы должны опираться только на то, что знаем, короли должны издавать законы о том, как подогревать чай и класть подушки на трон».

Садеас задумался. Внизу два мечника продолжали дуэль. Элокар напряженно смотрел. Он любил дуэли. Чуть ли не первое, что он приказал, приехав на Разрушенные Равнины, — покрыть песком пол арены.

«Не обращая на них внимания, — Далинар продолжал цитировать „Путь Королей“, — я пустился в путь и — как уже понял проницательный читатель, — пережил его. Истории о волнениях, вызванных им, составят отдельную страницу, но сначала я должен объяснить, почему я выбрал такую странную дорогу. Пусть моя семья считает меня безумцем, но я не хочу, чтобы ветры истории покрыли мое имя пылью сумасшествия.

Моя семья приехала в Уритиру обычным способом, и ей пришлось ждать меня несколько недель. В воротах меня не узнали, потому что без бритвы моя шевелюра стала слишком буйной. Но как только я открыл себя, меня увели прочь, нарядили, накормили и выругали, именно в таком порядке. И только после этого меня спросили о цели моего путешествия. Неужели я не мог приехать в святой город обычным путем?»

— Вот именно, — прервал его Садеас. — Или по меньшей мере на лошади!

«Для ответа, — продолжал цитировать Далинар, — я снял свои сандалии и показал им мозолистые ступни. Они очень удобно устроились на столе рядом с подносом с наполовину съеденным виноградом. Судя по выражению их лиц, друзья посчитали меня сумасшедшим, но тут я начал рассказывать им истории о моем путешествии. Я выкладывал их одну за другой, как мешки с таллием, запасенные на зиму. Вскоре я сделаю из них хлебец, которым наполню эти страницы.

Да, я мог бы путешествовать быстро. Но все люди в конце концов придут в одно и то же место. Встретим ли мы свой последний час в роскошном саркофаге или во рву для бедняков, все — кроме Герольдов, конечно, — должны пообедать со Смотрящей в Ночи.

Так что же важнее? Пункт назначения или путь, которым мы к нему идем? Я объявляю, что никакое достижение не является даже близко таким великим, как путь, который мы проделываем, чтобы достичь его. Нас создает не назначение, а дорога к нему. Она дает нам мозоли на ступнях, делает наши спины сильными от груза, который мы несем на своих плечах, и открывает нам глаза на простые радости жизни.

А в конце я должен объявить, что ничто хорошее не может быть достигнуто плохими методами. Сама суть нашего существования не достижение, но метод. И монарх должен это понимать; он ничего не добьется, если отведет взгляд от дороги, по которой должен пройти».

Далинар откинулся назад. Он сидел на подушке, руки на деревянных подлокотниках, сзади опора для спины. Дуэль закончилась, когда один из светлоглазых — в зеленом, человек Садеаса, — ударил по нагруднику другого, оставив на нем длинную белую отметку. Элокар одобрительно захлопал, боевые рукавицы со звоном ударились друг о друга, оба дуэлянта поклонились. Одна из женщин, сидевших в судейских креслах, записала победу в книгу. Рядом с женщинами лежали книги с дуэльным кодексом; с их помощью они разрешали споры и назначали наказания за нарушения.

— Я так понимаю, что это конец истории, — сказал Садеас, когда на песок вышли два следующих дуэлянта.

— Да, — сказал Далинар.

— И вы запомнили слово в слово такой большой кусок?

— Ну, наверно, несколько слов я перепутал.

— Зная вас, это означает, что вы могли забыть пару восклицаний.

Далинар нахмурился.

— Не будьте таким жестким, старый друг, — сказал Садеас. — Это был комплимент. Своего рода.

— Что вы думаете об истории? — спросил Далинар, когда дуэлянты начали сражаться.

— Смешная, — откровенно сказал Садеас, махнув рукой слуге. Тот быстро принес вина. Желтого, потому что было еще утро. — Он прошел все это расстояние только для того, чтобы открыть банальную истину — король должен думать о последствиях своих приказов?

— Не только, — возразил Далинар. — Раньше я думал как вы, но сейчас начал понимать. Он шел потому, что хотел получить новый опыт. Он хотел сделать то, что делает его народ. Вы считаете это метафорой, но, как мне кажется, он действительно хотел узнать, на что это похоже — идти пешком так далеко.

Садеас глотнул вина и посмотрел на солнце.

— Можно установить какой-нибудь тент или навес?

— Я люблю солнце, — сказал Элокар. — Я провожу слишком много времени в этих пещерах, которые мы называем домами.

Садеас, округлив глаза, посмотрел на Далинара.

— Большая часть «Пути Королей» построена как тот отрывок, который я вам процитировал, — сказал Далинар. — Метафора из жизни Нохадона — настоящее событие, превращенное в пример. Он называет их сорок парабол.

— И все они такие же смешные?

— Эту я считаю великолепной, — тихо сказал Далинар.

— В этом я не сомневаюсь. Вы всегда любили сентиментальные истории. — Садеас поднял руку. — Это тоже комплимент.

— Своего рода?

— Точно. Далинар, друг мой, вы всегда были очень эмоциональным. Это делает вас гением, хотя и мешает хладнокровно мыслить. Но поскольку чувства подсказали вам спасти мою жизнь, я это переживу. — Он потер подбородок. — Полагаю, я должен, по определению.

— И мне так кажется.

— Остальные кронпринцы считают вас слишком самоуверенным. И конечно, вы знаете почему.

— Я… — Что он мог сказать? — Я не хочу, чтобы обо мне думали так.

— Вы провоцируете их. Тем, например, что отказываетесь отвечать на их доводы или оскорбления.

— Протест только привлечет излишнее внимание к проблеме, — сказал Далинар. — Самая лучшая защита — правильные действия. Будь добродетельным — и ты можешь ожидать соответствующего отношения к тебе от тех, кто вокруг.

— Ну вот, опять, — сказал Садеас. — Кто говорит таким образом?

— Далинар, — сказал Элокар, не отрывая взгляда от дуэлянтов. — И мой отец, в последнее время.

— Вот именно, — сказал Садеас. — Далинар, дружище, все остальные не могут поверить, что такое можно говорить всерьез. Они предполагают, что здесь какая-то интрига.

— А вы? Что думаете вы?

— Я вижу здесь правду.

— Какую?

— Ту, что вы слишком самоуверенны, — беспечно сказал Садеас. — Но говорите совершенно честно.

— Я уверен, что и это вы тоже считаете комплиментом.

— На этот раз я пытался разозлить вас. — Садеас поднял бокал вина, приветствуя Далинара.

Элокар, со своей стороны, усмехнулся.

— Садеас. Это было почти умно. Не должен ли я объявить тебя новым Шутом?

— А что случилось со старым? — энергично поинтересовался Садеас, как если бы надеялся, что с Шутом приключилось какое-то несчастье.

Усмешка Элокара сменилась сердитым взглядом.

— Он исчез.

— Неужели? Какое несчастье.

— Ба, — Элокар махнул рукой в боевой рукавице. — Не в первый раз. Со временем он вернется. Ненадежный, как само Опустошение, вот он какой. Если бы он не смешил меня до слез, я бы давно заменил его.

Они замолчали; дуэль продолжалась. Еще несколько светлоглазых — мужчины и женщины — смотрели, сидя на похожих на скамьи ярусах. Далинар с неудовольствием заметил, что появилась Навани, болтавшая с группой женщин, среди которых находилась последняя любовь Адолина, золотисто-каштановая писец.

Глаза Далинара остановились на Навани, впитали ее фиолетовое платье и зрелую красоту. Она записала его самое последнее видение, не пожаловавшись, и, кажется, простила его за то, что он так резко выгнал ее из комнаты. Она никогда не насмехалась над ним, никогда не сомневалась в нем. Он ценил ее отношение. Должен ли он поблагодарить ее или она расценит его благодарность как приглашение?

Он отвернулся от нее, но обнаружил, что, глядя на дуэлянтов, все равно видит ее, краем глаза. Так что он, вздохнув, поднял глаза в небо и прищурился, защищаясь от полуденного солнца. Снизу доносились звуки — металл бил о металл. За его спиной несколько больших улиток припали к камню, ожидая воды сверхшторма.

Так много вопросов, так много неясного. Он слушал «Путь Королей» и пытался понять, что означали последние слова Гавилара. Как если бы они были ключом как к его безумию, так и к природе видений. Но голая правда состояла в том, что он ничего не знал и не мог полагаться на свои решения. Это разрушало его мало-помалу, кусочек за кусочком.

Над этими продуваемыми ветром равнинами облака появлялись не слишком часто. Здесь всегда пылало солнце, прерываемое только яростными сверхштормами. На остальной Рошар сверхшторма влияли — но Востоком жестокие неприрученные шторма правили, как своей вотчиной. Может ли какой-нибудь смертный король даже надеяться объявить эту землю своей? Легенды говорили, что когда-то на Ничейных Холмах, пустых равнинах и в непроходимых лесах жили люди. Натан, Гранитное Королевство.

— Ага, — сказал Садеас, скривившись, как будто съев что-то горькое. — Неужели это он?

Далинар опустил голову. Кронпринц Вама, таща за собой свиту, пришел поглядеть на дуэли. Большинство из его людей надело традиционную коричнево-серую одежду, но сам кронпринц надел длинный серый мундир, в разрезах которого виднелась красно-оранжевая шелковая рубашка, с манжетами и воротником.

— Я-то думал, что тебе нравится Вама, — сказал Элокар.

— Я терплю его, — ответил Садеас. — Но у него совершенно омерзительный вкус. Красный и оранжевый? И даже не выгоревший оранжевый, а крикливый, бросающийся в глаза оранжевый? Эти разрезы вышли из моды сто лет назад. О, замечательно, он уселся прямо напротив нас. Теперь мне придется глядеть на него до конца боев.

— Вы не должны так резко судить о людях только по внешнему виду, — сказал Далинар.

— Далинар, — спокойно сказал Садеас, — мы — кронпринцы. Мы представляем Алеткар. Весь мир считает нас центром, как культуры, так и могущества. Не имею ли я право, хотя бы поэтому, ожидать от них подходящего внешнего вида?

— Подходящего внешнего вида? Да, — сказал Далинар. — Мы должны быть подтянутыми и аккуратными.

И было бы замечательно, если бы твои солдаты, например, ходили в чистой форме.

— Подтянутыми, аккуратными и одетыми по моде, — поправил его Садеас.

— И мне? — спросил Далинар, посмотрев на свой простой мундир. — Неужели вы хотите одеть меня в эти рюши и кричащие цвета?

— Вас? — переспросил Садеас. — Вы совершенно безнадежны. — Он поднял руку, предупреждая возражения. — Нет, я не прав. Ваш мундир… как бы это сказать, он безвременный. Военный костюм, благодаря своей полезности, никогда полностью не выходит из моды. Безопасный выбор — и постоянный. Кстати, вы всегда избегаете вопросов моды и не играете в эти игры. — Он кивнул на Ваму. — А Вама пытается играть, и очень плохо. Такого прощать нельзя.

— А я по-прежнему считаю, что вы придаете слишком большое значение всем этим шелкам и шарфам. Мы солдаты на войне, а не придворные на балу.

— На Разрушенных Равнинах появляется все больше и больше влиятельных зарубежных сановников. И важно представить себя соответствующим образом. — Он ткнул пальцем в Далинара. — Я принимаю ваше моральное превосходство, мой друг, но, возможно, настало время и вам принять мой стиль одежды. Любой может заметить, что вы судите людей по одежде намного больше, чем я.

Далинар замолчал. Замечание укололо его, но было чистой правдой. Однако, если иностранцы собираются встречаться с кронпринцами на Разрушенных Равнинах, не ожидают ли они найти группу военлагерей, руководимых людьми, которые по меньшей мере выглядят как генералы?

Далинар откинулся назад и равнодушно смотрел, как закончилась дуэль. По его счету пришло время Адолина. Двое светлоглазых, только что сражавшихся на арене, поклонились королю и ушли в тент, в стороне от дуэльной площадки. Мгновением позже на песке появился Адолин, в синих Доспехах Осколков. Шлем он нес под мышкой, его черные с белым волосы были уложены в стильном беспорядке. Он поднял руку в боевой перчатке к Далинару, поклонился королю и надел шлем.

Человек, появившийся рядом с ним, носил желтые Доспехи Осколков. Светлорд Реси был единственным полным Носителем Осколков в армии кронпринца Танадала — хотя еще трое имели или Клинок, или Доспехи. У самого Танадала не было ни того, ни другого, что, кстати, оправдывало генерала, предпочитающего оставаться за линиями солдат и только руководить боем. В княжестве Танадала уже много веков существовала должность Королевского Защитника, которую получал тот, кто владел Осколками Реси.

Танадал недавно позволил себе высказаться об ошибках Далинара, и Адолин — как бы ненароком — вызвал звездного Носителя кронпринца на дружеский поединок. Мало кто сражался на дуэли в Осколках; в этом случае поражение не только приводило к ухудшению рейтинга. Такой поединок привлекал всеобщее внимание, и, пока дуэлянты готовились и разминались, маленькая арена наполнилась народом. Не одна женщина уже сидела с блокнотом или альбомом на коленях, готовясь записать или зарисовать впечатления. Однако сам Танадал не появился.

Высшая судья, леди Истоу, приказала бойцам призвать Клинки, и схватка началась. Элокар, захваченный зрелищем, наклонился вперед, а Реси и Адолин закружили вокруг друг друга. Наконец в их руках материализовались клинки. Далинар обнаружил, что сам наклонился вперед, хотя и почувствовал укол стыда. Согласно Кодексу на войне дуэлей следовало избегать. Хотя, конечно, Кодекс различал поединки для тренировки и настоящие дуэли, вызванные оскорблениями, после которых важные офицеры оказывались ранеными или убитыми.

Реси принял стойку камня — меч держится двумя руками, кончик направлен в небо, руки вытянуты. Адолин, однако, использовал стойку ветра — корпус слегка повернут, согнутые в локтях руки перед собой, кончик меча направлен поверх головы. Они по-прежнему кружили по песку. Побеждал тот, кому удавалось полностью разбить секцию Доспехов соперника. Это не было слишком опасно; ослабленные Доспехи все равно держали удар, даже разбиваясь в процессе.

Реси атаковал первым. Прыгнув вперед, он взмахнул Клинком над головой и с силой ударил вправо от себя. Стойка камня предполагала такой тип атаки, давая возможность вкладывать в удар инерцию движения и силу бойца. Далинар считал ее неуклюжей — вам не требуется вкладывать столько силы в удар во время сражения; она полезна только для дуэлей Носителей Осколков.

Адолин отпрыгнул назад, его усиленные Доспехами ноги легко несли на себе вес в сотни стоунов. Атака Реси — хотя и великолепно исполненная — оставила его на мгновение открытым, и Адолин ударил по левому вэмбрейсу противника; доспех на предплечье треснул. Реси напал опять, и опять Адолин, изящно оттанцевав от его удара, в ответ набрал очко ударом в левое бедро.

Некоторые поэты описывают поединок как танец. В обычном бою такое случается крайне редко. Два человека, вооруженные мечами и щитами, с яростью нападают друг на друга и молотят своим оружием по врагу, пытаясь обойти щит. Никакого танца, скорее борьба с оружием в руках.

Но поединок двух Носителей Осколков действительно мог напоминать танец. Большой меч требовал большого мастерства, а упругие Доспехи обеспечивали длинные обмены ударами. Бойцы били широкими сильными движениями. Сражение Клинком требовало плавности и грации.

— Он действительно хорош, — сказал Элокар. Адолин ударил в шлем Реси, вызвав аплодисменты зрителей. — Лучше, чем мой отец. И даже лучше тебя, дядя.

— Он очень много тренируется, — сказал Далинар. — И действительно любит это дело. Но не войну и сражения. Дуэли.

— Он может стать чемпионом, если пожелает.

Далинар знал, что Адолин этого хочет. Но всегда отказывался от схваток, которые позволили бы ему приблизиться к завоеванию титула. Далинар подозревал, что таким образом Адолин придерживается Кодекса. Чемпионаты и турниры должны происходить в редкие перерывы между войнами. Однако защищать честь семьи надо всегда.

В любом случае Адолин сражался не ради рейтинга, и поэтому остальные Носители Осколков недооценивали его. Они быстро соглашались на дуэль с ним, и иногда его вызывали даже те, кто не владел Осколками. По традиции такие светлоглазые могли взять — за большую сумму — Клинок и Доспехи короля, если, конечно, он соглашался их ссудить.

Далинар содрогнулся от мысли, что кто-то другой мог надеть его Доспехи или взять в руку Носитель Присяги. Это казалось неестественным. И, тем не менее, аренда королевских Клинка и Доспехов — или, перед тем как была восстановлена королевская власть, Клинка и Доспехов кронпринца — была давней прочной традицией. Даже Гавилар не осмелился отказаться от нее, хотя втайне не раз сожалел.

Адолин нагнулся, уходя от очередного удара, и перешел в защитную стойку. Реси оказался не готов к этому — хотя он и сумел ударить Адолина в правый полдрон, удар получился слабым и скользящим. Адолин перешел в наступление, Клинок замелькал в воздухе. Реси отступил и сосредоточился на отражении ударов, благо стойка камня позволяла.

Адолин отбил Клинок в сторону, заставив противника нарушить стойку. Реси восстановился, но Адолин повторил прием. Реси со все большим трудом принимал стойку, и Адолин начал бить, то с одной стороны, то с другой. Быстрые несильные удары, чтобы заставить противника нервничать.

И это сработало. Реси взревел и изо всех сил нанес характерный для стойки камня удар наотмашь. Адолин, перехватив Клинок правой рукой, поднял левую и принял удар на неповрежденный вэмбрейс. Тот треснул, но в это мгновение Адолин взмахнул своим Клинком и ударил Реси в уже поврежденный левый набедренник.

Раздался металлический треск, и набедренник разлетелся на куски, которые дымились и сверкали, как расплавленный металл. Реси отпрыгнул назад; его левое бедро больше ничто не защищало. Поединок закончился. Более важные дуэли иногда продолжали до двух и даже трех разбитых пластин, но это было крайне опасно.

Высшая судья встала и объявила о конце боя. Реси похромал прочь, сорвав с себя шлем и бормоча ругательства. Адолин отдал противнику честь, коснувшись тупой гранью Клинка своего лба, потом выпустил Клинок и поклонился королю. Другие часто смешивались с толпой, чтобы получить порцию похвал, но Адолин вернулся в тент.

— Действительно талантливый, — сказал Элокар.

— И такой… завидный жених, — сказал Садеас, потягивая вино.

— Да, — сказал Далинар. — Иногда я хочу, чтобы настал мир и он смог бы посвятить себя дуэлям.

Садеас вздохнул.

— Вы опять о том, чтобы бросить войну, а, Далинар?

— Я имел в виду совсем не то.

— Ты до сих пор сожалеешь, что проиграл тот спор, дядя, — сказал Элокар, поворачиваясь к ним. — И продолжаешь плясать вокруг да около, со страстью говоря о мире. Люди в лагерях называют тебя трусом.

Садеас фыркнул.

— Он не трус, Ваше Величество. Я могу это подтвердить.

— Тогда в чем дело? — спросил Элокар.

— Слухи, Ваше Величество, ни на чем не основанные, — сказал Далинар.

— Тем не менее ты не ответил на мой вопрос, — сказал Элокар. — Если бы ты принимал решение, дядя, ты бы увел нас с Разрушенных Равнин? Ты трус?

Далинар заколебался.

«Объедини их, сказал голос внутри него. Это твоя задача, я поручаю ее тебе».

Трус ли я? спросил он себя. Нохадон потребовал от него, в книге, проверить самого себя. Никогда не быть настолько уверенным или высокомерным, чтобы не искать правду.

Элокар спросил его не о видениях. И тем не менее Далинар иногда в душе называл себя трусом, по меньшей мере в вопросе отречения. Если он хочет отказаться от власти из-за того, что происходит с ним, это и означает избрать легкий путь.

Я не могу уйти, осознал он. Не имеет значения, что происходит. Я должен дойти до конца. Даже если сойду с ума. Или, — мысль, беспокоившая его все больше и больше, — даже если эти видения — настоящие, пришедшие из подозрительного источника. Я должен остаться. И разработать план, гарантирующий, что в самом худшем случае не утяну за собой весь дом Холин.

Вот такой трудный путь. Ничего ясного, все затянуто мглой. И он был готов сбежать, потому что любит ясные дороги. Принимая решение остаться кронпринцем, он, похоже, кладет важный краеугольный камень в основание самого себя.

Он не отречется. Точка.

— Далинар? — спросил Элокар. — Ты… ты хорошо себя чувствуешь?

Далинар мигнул, сообразив, что забыл о короле и Садеасе. Взгляд в никуда вряд ли улучшит его репутацию. Он повернулся к королю.

— Да. Если бы я мог командовать, я бы свернул все десять лагерей и вернулся в Алеткар.

Что бы ни говорили другие, это не трусость. Он только что победил свою трусость и знает ее в лицо. Это что-то другое.

Король выглядел ошеломленным.

— Я бы прекратил войну, — твердо сказал Далинар. — Но не потому, что я боюсь сражаться. Нет, я боюсь за Алеткар; конец боевых действий помог бы обезопасить нашу родину и гарантировать верность кронпринцев. И послал бы еще больше ученых и посланников; пускай они выясняют, почему паршенди убили Гавилара. Мы слишком быстро сдались. Быть может, убийство было заказано их негодяями или бунтовщиками.

Я бы приложил все усилия, чтобы понять их культуру, — да, она у них есть. И если дело не в бунтовщиках, я бы продолжил спрашивать, пока не понял, почему они сделали это. Я бы потребовал выкупа — возможно казни их короля, — в обмен на мир. Что же касается гемсердец, я бы поговорил со своими учеными и нашел бы лучший способ удержать эту территорию. Возможно, построив здесь город и обезопасив Ничейные Холмы, мы могли бы расширить наши границы и объявить Разрушенные Равнины своими. Я бы не оставил полностью мысль о мщении, Ваше Величество, но более тщательно обдумал ее — и заодно всю войну. Сейчас мы знаем слишком мало, чтобы действовать достаточно эффективно.

Элокар удивленно посмотрел на него. И кивнул.

— Я… Дядя, это действительно имеет смысл. Почему ты не предложил мне этого раньше?

Далинар мигнул. Несколько недель назад Элокар возмутился при одном упоминании о возможности возвращения. Что произошло?

Я недооценил мальчика, сообразил он.

— Еще недавно я не мог четко выразить свои собственные мысли, Ваше Величество.

— Ваше Величество, — вмешался Садеас, — вы же не собираетесь всерьез рассматривать…

— Последняя попытка убийства сильно встревожила меня, Садеас. Скажи мне, удалось ли тебе узнать, кто ослабил геммы в моих Доспехах?

— Еще нет, Ваше Величество.

— Они пытаются убить меня, — тихо сказал Элокар, съеживаясь в Доспехах. — Они хотят увидеть меня мертвым, как и отца. Иногда я спрашиваю себя, не охотимся ли мы здесь за десятью дураками. Убийца в белом — он был сином.

— Паршенди взяли ответственность на себя, — сказал Садеас. — Они послали его.

— Да, — ответил Элокар. — И все-таки они дикари, и ими легко манипулировать. Великолепное прикрытие — свалить все на группу паршменов. Мы воюем уже многие годы, даже не замечая настоящих негодяев, тихо работающих в наших лагерях. Они смотрят на меня. Ждут. Я вижу их лица в зеркалах. И символы, перекошенные, нечеловеческие.

Далинар поглядел на Садеаса, оба обменялись встревоженными взглядами. Быть может, паранойя Элокара прогрессирует или он всегда скрывал ее тяжесть? Он и так видел призраков в каждой тени, а теперь — после покушения на свою жизнь — получил доказательства, которые питают его страхи.

— Уход с Разрушенных Равнин — хорошая идея, — осторожно сказал Далинар. — Однако это не значит, что после него мы немедленно должны начать новую войну. Сначала нужно прийти в себя и объединить наш народ.

Элокар вздохнул.

— Сейчас охота на убийцу совершенно невозможна. Возможно, она и не нужна. Я слышал, что твои попытки сражаться вместе с Садеасом оказались успешными.

— Так оно и есть, Ваше Величество, — гордо сказал Садеас, хотя и с нотками самодовольства. — Хотя Далинар по-прежнему использует только свои медленные мосты. Иногда мою армию чуть не стирают в порошок, пока подходит его. Работа пойдет еще успешнее, если он использует мою современную тактику.

— Такой расход жизней… — возразил Далинар.

— Допустимый, — сказал Садеас. — Они рабы по большей части. Принести хоть какую-то пользу — честь для них.

Очень сомневаюсь, что они смотрят на это с такой точки зрения.

— Я бы хотел, чтобы вы хотя бы попробовали мой способ, — продолжал Садеас. — Мы и дальше собираемся работать вместе, но я опасаюсь, что паршенди опять вышлют против нас две армии. Мне не нравится мысль сражаться на два фронта до того, как вы придете.

Далинар задумался. Да, действительно трудная задача. Но отказаться от осадных мостов?

— Почему бы не пойти на компромисс? — предложил Элокар. — Дядя, пускай мостовики Садеаса помогут тебе дойти до плато во время следующей атаки. У Садеаса полно бригад, и он может ссудить тебе несколько. Он все еще может опередить тебя с небольшой армией, но и ты последуешь за ним значительно быстрее, чем раньше.

— Это все равно что использовать мои собственные бригады, — сказал Далинар.

— Не обязательно, — возразил Элокар. — Ты сам говорил, что паршенди обычно прекращают стрелять по мостовикам, как только начинается бой. Армия Садеаса начнет сражение, как обычно, и ты присоединишься к ним, когда он уже обеспечит для тебя плацдарм.

— Пожалуй, — задумчиво сказал Садеас. — Мостовики, которых вы используете, будут в безопасности, а вы окажетесь на плато в два раза быстрее.

— А что, если вы не сумеете отвлечь достаточно паршенди, — сказал Далинар, — и их лучники начнут стрелять по моим мостовикам, когда я буду пересекать последнюю расщелину?

— Тогда мы отступим, — со вздохом сказал Садеас. — И назовем это неудачным экспериментом. Но по меньшей мере попытаемся. Только так и можно преуспеть, старый друг. Все время пробовать что-то новое.

Далинар задумчиво почесал подбородок.

— Далинар, соглашайся, — сказал Элокар. — Он же принял твою идею совместной атаки. Сделай ответный шаг.

— Хорошо, — наконец сказал Далинар. — Посмотрим, что из этого получится.

— Замечательно, — сказал Элокар, вставая. — А теперь я должен поздравить твоего сына. Схватка была захватывающей!

Далинар так не считал. Противник Адолина не имел ни малейшего шанса на победу. Впрочем, это лучший вид боя. Далинар отрицал, что самые лучшие бои — равные. Лучше всего победить быстро и с огромным преимуществом.

Далинар и Садеас стояли, из уважения, пока король спускался по похожему на лестницу каменному выступу на песчаный пол арены. Потом Далинар повернулся к Садеасу.

— Я должен идти. Пришлите мне клерка с детальным описанием плато, на котором мы сможем проделать этот маневр. В следующий раз я приведу свою армию на вашу площадку для построения, и мы выступим вместе. Вы и ваша маленькая быстрая армия пойдете впереди, а мы догоним вас, когда вы будете на позиции.

Садеас кивнул.

Далинар повернулся к лестнице, ведущей наверх.

— Далинар, — окликнул его Садеас.

Далинар оглянулся. Шарф Садеаса раздувал порыв ветра, руки сложены на груди, золотая вышивка блестит.

— Пришлите ко мне одного из ваших клерков. С копией книги Гавилара. Пожалуй, я немного развлекусь, послушав другие истории из нее.

Далинар улыбнулся.

— Обязательно пришлю, Садеас.

Глава пятьдесят девятаяЧесть

Я вишу над последней пустотой, друзья сзади, друзья впереди. Вино, которое я должен выпить, течет по их лицам; слова, которые я должен произнести, вспыхивают в моем сознании. Старые клятвы будут произнесены заново.

Дата: Батебанан, 1173, 45 секунд до смерти. Объект: светлоглазый ребенок пяти лет. Дикция замечательно улучшилась, когда он произносил эти слова.

Каладин взглянул на три светящиеся топазовые сферы, лежавшие на полу перед ним. В темном бараке находились только он и Тефт. Лоупен стоял снаружи, с рассеянным видом прислонившись к освещенной солнцем двери. Камень звучным голосом командовал другими бригадниками. Каладин приказал им поработать над боевыми построениями. Ничего необычного. На первый взгляд они, как обычно, тренировались с мостом, но на самом деле он учил их подчиняться командам и быстро перестраиваться.

Три маленькие сферы — осколки — бросали вокруг свет, на каменном полу лежали маленькие коричневые кольца. Каладин сосредоточился на сферах, задержал дыхание и захотел, чтобы свет вошел в него.

Ничего не произошло.

Он выбрал одну, обхватил ее ладонью и поднял вверх так, чтобы мог видеть свет и больше него. Он в малейших деталях рассмотрел маленький вихрь, бушующий внутри сферы. Каладин сосредоточился на нем, просил его, умолял его.

Ничего.

Он застонал, лег на камень и уставился в потолок.

— Быть может, ты недостаточно сильно хочешь, — сказал Тефт.

— Еще как сильно. Но он не шевелится, Тефт.

Тефт хрюкнул и подобрал одну из сфер.

— Может быть, что-то не так со мной, — сказал Каладин. Ему казалось поэтически подходящим, что именно тогда, когда он примирился со странной и страшной частью себя, она отказалась работать. — А быть может, обман зрения.

— Обман зрения, — невыразительно сказал Тефт. — Ну конечно, ты повесил мешок на бочку, и это обман зрения.

— Хорошо, хорошо. Тогда просто аномалия, нелепый случай, что-то такое, что случается только однажды.

— А также когда ты был ранен, — заметил Тефт, — и всегда, когда ты бежишь с мостом и тебе нужна дополнительная сила или выносливость.

Каладин разочарованно вздохнул и несколько раз легонько ударился головой о каменный пол.

— Тогда, если я один из этих штормовых Сияющих, о которых ты все время говоришь, почему я не могу ничего сделать?

— Мне кажется, — ответил седой мостовик, крутя сферу пальцами, — что ты как ребенок, который учится ходить. Сначала это происходит само по себе. А потом, медленно, он начинает понимать, как сделать это нарочно. Тебе нужна практика.

— Я провел неделю, глядя на сферы, Тефт. Сколько нужно еще?

— Наверно, еще больше, парень.

Глаза Каладина округлились, и он сел.

— Ну почему я слушаю тебя? Ты сам признался, что знаешь не больше меня.

— Я ничего не знаю о том, как использовать Штормсвет, — насупился Тефт. — Но я знаю, что должно произойти.

— Согласно историям, которые противоречат друг другу. Ты говорил мне, что Сияющие могли летать и ходить по стенам, как по земле.

Тефт кивнул.

— Точно могли. И заставить камень течь, только посмотрев на него. И за один удар сердца переноситься на огромные расстояния. И управлять солнечным светом. И…

— И почему, — сказал Каладин, — им было нужно ходить по стенам и летать? Если они могли летать, почему бы им не перелететь через стену?

Тефт не сказал ничего.

— И зачем вообще все это, — добавил Каладин, — если они могли «за один удар сердца переноситься на огромные расстояния»?

— Не знаю, — признался Тефт.

— Мы не можем доверять ни историям, ни легендам, — твердо сказал Каладин. Он посмотрел на Сил, которая приземлилась на одной из сфер и с детским любопытством смотрела на него. — Кто знает, что в них правда, а что выдумка? Вот единственное, что мы знаем совершенно точно. — Он схватил сферу двумя пальцами и высоко поднял ее. — Сияющий, сидящий в этой комнате, очень устал от коричневого цвета.

Тефт хрюкнул.

— Ты не Сияющий, парень.

— Разве мы только что не говорили о..?

— Да, ты можешь заряжать, — сказал Тефт. — Можешь пить Штормсвет и управлять им. Но быть Сияющим — нечто большее. Это способ жизни, то, что они делают. Бессмертные Слова.

— Что?

Тефт опять покрутил сферу между пальцами, поднял ее и уставился в ее глубины.

— Жизнь перед смертью, сила перед слабостью, путь перед целью. Это их девиз, и Первый Идеал Бессмертных Слов. Было еще четыре.

Каладин поднял бровь.

— На самом деле я знаю очень немного, — сказал Тефт. — Но Бессмертные Слова — Идеалы — руководили всей их жизнью. Четыре других были свои для каждого ордена Сияющих. Но Первый Идеал был общим для всех десяти: Жизнь перед смертью, сила перед слабостью, путь перед целью. — Он помолчал. — По меньшей мере мне так говорили.

— Мне это кажется слишком очевидным, — сказал Каладин. — Жизнь всегда перед смертью. Как день приходит перед ночью или один перед двумя. Очевидно.

— Ты не говоришь об этом достаточно серьезно. Может быть, поэтому Штормсвет отвергает тебя.

Каладин встал и потянулся.

— Прости, Тефт. Я устал.

— Жизнь перед смертью, — сказал Тефт, ткнув пальцем в Каладина. — Сияющий защищает жизнь, всегда. Он никогда не убивает без необходимости и никогда не рискует своей собственной из-за какой-нибудь глупости. Жить тяжелее, чем умереть. Долг Сияющего — жить.

Сила перед слабостью. В какие-то мгновения жизни все люди становятся слабыми. Сияющий защищает тех, кто слаб, и использует свою силу для других. Сила дает ему возможность не править, а служить.

Тефт подобрал сферы и сунул их в карман. Какое-то мгновение он держал в руках последнюю, потом сунул ее к остальным.

— Путь перед целью. Всегда есть несколько способов достичь своей цели. Неудача предпочтительнее победы, одержанной недостойным способом. Защитить десять невинных хуже, чем убить одного. В конце концов все люди умирают. Для Всемогущего важнее то, как ты прожил, чем то, чего ты добился.

— Всемогущий? Рыцари были как-то связаны с религией?

— А разве он не во всем? Был какой-то старый король, который дошел до всего этого. Вроде бы его жена написала о чем-то таком в книге. Моя мать читала ее мне. Сияющие основывались на идеях, написанных в ней.

Каладин пожал плечами, подошел к груде жилетов мостовиков и стал проверять их. Якобы он и Тефт остались в бараке, чтобы отобрать разорванные. Через несколько секунд Тефт присоединился к нему.

— Ты действительно веришь во все это? — спросил Каладин, поднимая жилет. — И веришь, что кто-нибудь следовал этим обетам, особенно стадо светлоглазых?

— Они были не простыми светлоглазыми, Каладин. Они были Сияющими.

— Они были людьми, — сказал Каладин. — А люди, имеющие власть, всегда говорят о великих добродетелях или о божественном предназначении, о чем-то вроде «наказа», который они получили, чтобы защищать всех остальных. И если мы поверим, что Всемогущий дал им власть, тогда нам легче проглотить то, что они делают с нами.

Тефт перевернул жилет; он начал рваться под левым плечом.

— Я никогда не верил этим рассказам. Но потом… потом я увидел, как ты вливаешь Свет, и начал спрашивать себя.

— Истории и легенды, Тефт, — сказал Каладин. — Мы хотим верить, что когда-то были люди получше, чем сейчас. Это заставляет нас думать, что хорошие времена могут вернуться. Но люди не изменились. Они испорчены сейчас. Они были испорчены тогда.

— Может быть, — сказал Тефт. — Мои родители верили в это. В Бессмертные Слова, Идеалы, Сияющих Рыцарей, Всемогущего. Даже в старый воринизм. Особенно в старый воринизм.

— И он привел к Теократии. Девотарии и арденты не должны иметь землю или собственность. Это слишком опасно.

Тефт фыркнул.

— Почему? Неужели ты думаешь, что они бы правили хуже, чем светлоглазые?

— Да, тут ты, похоже, прав, — хмуро сказал Каладин.

Он очень долго полагал, что Всемогущий бросил или проклял его, и теперь ему было непросто принять нечто противоположное — Всемогущий, по словам Сил, благословил его. Да, он всегда выживал и, наверное, должен быть благодарен за это. Но что может быть хуже, чем, обладая огромной силой, быть не в состоянии спасти тех, кого любишь?

Его дальнейшие размышления прервал Лоупен, стоявший в дверях, — он незаметно махнул Каладину и Тефту. К счастью, больше скрывать было нечего. На самом деле вообще было нечего скрывать, не считая его самого, сидящего на полу и, как идиот, таращившегося на сферы. Каладин отложил жилеты в сторону и вышел наружу.

Паланкин Хашаль поднесли прямо к бараку Каладина, ее высокий, всегда молчащий муж шел рядом. Шарф на его шее был фиолетовым, как и манжеты его короткого, похожего на куртку камзола. Газа с ней не было. Уже неделя, как о нем ни слуху, ни духу. Хашаль и ее муж — и их светлоглазая свита — делали то, что делал он, и наотрез отказывались отвечать на вопросы о сержанте.

— Шторм побери, — сказал Тефт, подходя к Каладину. — Эта парочка заставляет мою кожу зудеть, примерно так же, как когда я знаю, что рядом со мной стоит человек с ножом в руках.

Камень выстроил бригадников в линии и ждал, как если бы прибыл инспектор. Каладин подошел и присоединился к ним, Тефт и Лоупен последовали за ним. Носильщики поставили паланкин прямо перед Каладином. Открытый по бокам, с маленьким балдахином наверху, он мало чем отличался от кресла на платформе. В лагерях такими пользовались многие из светлоглазых женщин.

Каладин недовольно поклонился светлоглазой женщине, заставив бригадников поступить так же. Не время получать побои за неподчинение.

— Ты хорошо натренировал свою банду, бригадир, — сказала она, почесав щеку рубиново-красным ногтем, не снимая локтя на подлокотнике. — Они бегают с мостом… эффективно.

— Спасибо, Ваша Светлость Хашаль, — сказал Каладин, пытаясь — безуспешно — изгнать из голоса враждебность и жесткость. — Могу ли я спросить? Мы не видели Газа уже несколько дней. Все ли с ним в порядке?

— Нет. — Каладин ожидал пояснений, но не дождался. — Мой муж принял решение. Твои люди так хорошо носят мост, что стали примером для подражания. Раз так, отныне вы будете дежурить каждый день.

Каладин почувствовал озноб.

— А расщелины?

— О, для этого тоже найдется время. Только возьмите вниз факелы, забеги с мостом никогда не происходят по ночам. Твои люди будут днем спать — если их не позовут, — и работать в расщелинах ночью. И значительно лучше использовать время.

— Каждый бег с мостом, — сказал Каладин. — Вы собираетесь заставить нас бегать каждый раз.

— Да, — равнодушно сказала она, постучав носильщикам; те подняли паланкин. — Твоя команда слишком хороша. Необходимо это использовать. Завтра ты начнешь полное дежурство. Считай это… честью.

Каладин резко вздохнул, чтобы сдержаться и не сказать ей, что он думает о ее «чести». Носильщики понесли паланкин прочь, и он не смог заставить себя поклониться. Впрочем, она не обратила на это внимания. Камень и бригадники зашушукались.

Каждый бег с мостом. Она только что удвоила скорость, с которой их убивают. За последние несколько недель бригада Каладина не потеряла ни одного человека. Но у них так мало людей, что потеря одного-двух во время атаки заставит их споткнуться. И тогда паршенди сосредоточат огонь на них.

— Дыхание Келека! — выругался Тефт. — Она хочет нас убить!

— Это нечестно, — добавил Лоупен.

— Мы мостовики, — сказал Каладин, глядя на них. — Ты что, считаешь, что по отношению к нам существует какая-то «честность»?

— Садеас недоволен тем, что она убивает нас слишком медленно, — сказал Моаш. — Ты знаешь, что солдат избивали за то, что они приходили посмотреть на тебя, на человека, выжившего в сверхшторм? Он не забыл о тебе, Каладин.

Тефт все еще ругался. Он отвел Каладина в сторону, Лоупен увязался следом, но остальные остались, переговариваясь между собой.

— Клянусь Бездной, — тихо сказал Тефт. — Они любят говорить, что относятся одинаково ко всем бригадам. И это, дескать, честно. Похоже, они сдались. Ублюдки.

— Что делать, мачо? — спросил Лоупен.

— Отправимся в расщелины, — сказал Каладин. — По расписанию. А потом поспим ночью побольше, ведь нам предстоит оставаться там всю следующую ночь.

— Люди ненавидят спускаться в пропасть ночью, парень, — сказал Тефт.

— Знаю.

— Но мы еще не готовы… к тому, что необходимо сделать, — сказал Тефт, убедившись, что их никто не слышит. — Нужно еще несколько недель.

— Знаю.

— И у нас их нет! — сказал Тефт. — Сейчас Садеас и Холин работают вместе, и бег идет почти каждый день. Достаточно одного плохого забега — одного раза, когда паршенди прицелятся в нас, — и все будет кончено. Нас сотрут в порошок.

— Знаю! — крикнул расстроенный Каладин, глубоко вздохнув и сжав кулаки, чтобы не взорваться.

— Мачо! — воскликнул Лоупен.

— Что там? — рявкнул Каладин.

— Опять.

Каладин застыл, потом поглядел на руки. Совершенно точно, от них поднимались клубы светящегося дыма. Очень маленькие — поблизости было мало гемм, — но они были. И быстро растаяли. Будем надеяться, бригадники их не заметили.

— Проклятие. Что я сделал?

— Не знаю, — сказал Тефт. — Разозлился на Хашаль?

— Я и раньше злился.

— Ты вдохнул, — взволнованно сказала Сил; полоска света заметалась в воздухе вокруг него.

— Что?

— Я видела. — Полоска изогнулась вокруг себя. — Ты пришел в бешенство, резко вздохнул, и Свет… он потек в тебя.

Каладин посмотрел на Тефта, но, конечно, пожилой бригадник ничего не слышал.

— Собирай людей, — сказал Каладин. — Мы отправляемся вниз, в расщелины.

— А что делать с тем, что случилось сегодня? — сказал Тефт. — Каладин, нам не пережить все эти забеги. Нас разрежут на куски.

— Сегодня я собираюсь этим заняться. Собирай людей. Сил, мне надо от тебя кое-что.

— Что именно? — Она приземлилась на его плечо и стала юной девушкой.

— Найди место, где есть много трупов паршенди.

— Я думала, что сегодня ты собираешься тренироваться с копьем.

— Этим займутся мои люди, — сказал Каладин. — Сначала я их организую, а потом займусь другим делом.

* * *

Каладин быстро хлопнул в ладоши, и бригадники выстроились в виде вполне приличного клина. Они держали копья, которые хранились в большом мешке, набитом камнями и оставленном в трещине. Он опять хлопнул, и они перестроились в стену из двух линий. Третий раз, и они образовали кольцо, причем один человек стоял за двумя, в резерве.

По стенам расщелины сочилась вода, бригадники шлепали по лужам. И они все делали хорошо. Лучше, чем должны были, лучше — учитывая время на подготовку, — чем любой другой взвод, с которым он работал.

Но, конечно, Тефт прав. Они еще не готовы сражаться. Еще несколько недель, и он научит их ударам и защите настолько, что они станут опасны. А пока они только мостовики, которые могут ходить причудливым способом. Им нужно время.

И Каладин собирался купить его им.

— Тефт, — сказал Каладин. — Возьми на себя.

Пожилой мостовик отсалютовал скрещенными руками.

— Сил, — сказал Каладин, — веди меня к трупам.

— Они близко. Пошли. — Сверкающая ленточка полетела по ущелью. Каладин побежал за ней.

— Сэр, — окликнул его Тефт.

Каладин остановился. Когда Тефт начал называть его «сэр»? Странно, но сейчас это прозвучало очень подходяще.

— Да?

— Вы не берете эскорт? — Тефт стоял во главе собравшихся мостовиков, которые — в кожаных жилетах и с копьями в руке — все больше и больше походили на солдат.

Каладин покачал головой.

— Со мной ничего не случится. Светлоглазые убивают любого скального демона, который только направляется в нашу сторону. Кроме того, даже если я наткнусь на него, чем мне помогут два-три человека?

Тефт скривился, короткая седеющая борода дернулась, но не стал возражать. Каладин поторопился за Сил. В своем мешочке он нес остаток сфер, которые они нашли, грабя мертвых. Теперь они сохраняли находки и прикрепляли их к мосту, а с помощью Сил находили больше, чем обычно. В его мешочке лежало маленькое состояние. Этот Штормсвет, он надеялся, сегодня сослужит ему хорошую службу.

Он вынул сапфировую марку, чтобы освещать себе путь, и пошел медленнее, избегая луж с торчащими из них костями. Из одной выглядывал череп, волнистый зеленый мох светился, как волосы, вокруг роились спрены жизни. Возможно, он должен чувствовать жуткий страх, идя в одиночестве по темным ущельям, но нет. Это место погребения бригадников и копейщиков, которые погибли, выполняя идиотские приказы светлоглазых, их кровь расплескалась на этих зазубренных стенах. Это место — оно не жуткое, оно священное.

На самом деле он даже был рад, что остался один на один с тишиной и останками тех, кто умер. Этих людей больше не волновали распри тех, кто родился с более светлыми глазами. Этих людей больше не тревожили их семьи или — по меньшей мере — их мешочки со сферами. Сколько же их осталось лежать на этих бесконечных плато, слишком бедных, чтобы вернуться в Алеткар? Сотни умирают каждую неделю, добывая гемсердца для тех, кто и так немыслимо богат, якобы мстя за давно умершего короля.

Каладин прошел мимо еще одного черепа, у которого не хватало нижней челюсти; темя было расколото ударом топора. Казалось, что кости с любопытством следят за ним, синий Штормсвет в его руке бросал призрачный свет на неровную землю и стены.

Девотарии учили, что после смерти самые доблестные — те, кто лучше всего выполнил свое Призвание, — поднимутся на небо и будут помогать завоевывать небеса. Каждый человек будет делать то, что он делал при жизни. Копейщики будут воевать, фермеры — работать на духовных фермах, светлоглазые — руководить. Арденты никогда не забывали упомянуть, что совершенство в любом Призвании дарует человеку силу. Фермер только махнет рукой — и создаст поле с духовным урожаем. Копейщик станет великим воином, способным вызвать гром своим щитом и молнию копьем.

Но что будет с мостовиками? Неужели Всемогущий потребует, чтобы мертвые мостовики встали и продолжили выполнять свою тяжелую работу? Чтобы Данни и другие бежали с мостом в послежизни? Ни один ардент не приходил к ним, не проверял их способности и не обещал им Возвышения. Возможно, для Небесной Войны мостовики не нужны. В любом случае туда попадают только самые искусные. Остальные будут спать, пока человечество не вернет себе Залы Спокойствия.

Могу ли я опять поверить в это? Он вскарабкался на валун, перегородивший расщелину. Именно в это?

Он не знал. А впрочем, не имеет значения. Он сделает все, что в его силах, чтобы спасти своих мостовиков. Если это и есть его Призвание — так тому и быть.

Конечно, если он убежит вместе со своей бригадой, Садеас заменит их другими, которые быстро умрут.

Я должен заботиться о том, что я могу сделать, сказал он сам себе. За остальных мостовиков я не отвечаю.

Тефт говорил о Сияющих, об идеалах и историях. Почему люди не могут быть такими? Почему они должны опираться на измышления и мечты?

«Если ты убежишь… ты оставишь на погибель всех остальных мостовиков, прошептал голос внутри него. Должно быть что-то, что ты можешь сделать для них».

Нет! возразил он. Если я буду переживать и за них, я не смогу спасти Четвертый Мост. Если я найду способ побега, мы убежим.

«Если ты уйдешь, сказал призрачный голос, кто будет сражаться за них? Никому до них нет дела. Никому…»

Что сказал отец много лет назад? Он сделал то, что считал правильным, потому что кто-то должен начать. Кто-то должен сделать первый шаг.

Рука Каладина потеплела. Он остановился и закрыл глаза. Обычно нельзя ощущать тепло, идущее из сферы, но вот эта в его руке казалась теплой. И тогда — как-то совершенно естественно — он глубоко вдохнул. Сфера немедленно стала холодной, волна тепла устремилась в руку.

Он открыл глаза. Сфера в руке стала тусклой, пальцы сковал мороз. Свет лился из него, как дым из огня, белый, чистый.

Он поднял руку и почувствовал, как энергия бурлит в ней. Ему не надо было дышать — на самом деле он задержал дыхание, поймав Штормсвет. Сил метнулась по проходу обратно к нему. Она закружилась вокруг, потом остановилась в воздухе, став женщиной.

— Ты это сделал. Как?

Каладин тряхнул головой, сдерживая дыхание. Что-то поднималось в нем, как…

Как шторм. Кровь в венах бурлила, ураган заполнил всю грудь. Ему хотелось бежать, прыгать, кричать. Он почти хотел взорваться. Он чувствовал себя так, как если бы мог ходить по воздуху. Или по стенам.

Да! подумал он. Он бросился бежать к стене пропасти, прыгнул на нее и ударился ногами.

И упал на землю. Оглушенный, он закричал во весь голос и почувствовал, как с первым же вздохом шторм внутри начал затихать.

Он лежал на спине. Сейчас, когда он дышал, Штормсвет уходил из него намного быстрее. Каладин лежал до тех пор, пока Свет полностью не вышел.

Сил приземлилась у него на груди.

— Каладин? Что это было?

— Идиотизм, вот что, — ответил он, садясь и чувствуя, как болит спина и локти в тех местах, где он ударился о землю. — Тефт сказал, что Сияющие умели ходить по стенам, и я почувствовал себя таким живым, что…

Она прошлась в воздухе, как если бы поднялась по ступенькам.

— Мне кажется, ты еще не готов для таких подвигов. И не рискуй так. Если ты умрешь, я опять стану глупой, знаешь ли.

— Попытаюсь запомнить, — сказал Каладин, поднимаясь на ноги. — Может быть, я уберу смерть от собственной глупости из списка дел на эту неделю.

Она фыркнула и метнулась в воздух, опять став ленточкой света.

— Пошли, быстрее. — Каладин поднял темную сферу, потом сунул руку в мешочек за другой. Опустошил ли он все? Нет. Остальные светились обычным ровным светом. Он выбрал рубиновую марку и поспешил за Сил.

Она привела его в узкую расщелину, наполненную свежими трупами паршенди.

— Это ужасно, Каладин, — заметила Сил, стоя над грудой тел.

— Знаю. Где Лоупен?

— Я послала его собирать трофеи неподалеку; он ищет то, что ты просил.

— Приведи его, пожалуйста.

Сил вздохнула, но послушно улетела. Ее всегда раздражало, когда он просил ее показаться кому-нибудь другому. Каладин встал на колени. Паршенди походили друг на друга как близнецы. То же самое квадратное лицо, такие же тяжелые — почти каменные — черты лица. У некоторых были бороды с вплетенными в них осколками гемм. Они светились, но не сильно. Ограненные камни держали Штормсвет лучше. Почему?

В лагерях шептались, что паршенди забирают с собой своих раненых людей и едят их. Еще, согласно слухам, они бросали своих мертвых, не заботились о трупах и никогда не устраивали им достойных огненных похорон. Но вот это точно вранье. Они заботились о своих мертвых и, похоже, так же возбуждались, как и Шен, который продолжал защищать трупы паршенди от любого бригадника.

Лучше бы мне не ошибиться, мрачно подумал Каладин, поднимая нож с одного из трупов паршенди.

Нож оказался замечательно выкованным, сталь украшали незнакомые глифы. Он легко прорезал странные нагрудные доспехи, росшие из груди трупа.

Каладин сразу определил, что физиология паршенди резко отличается от человеческой. Под кожей находились маленькие синие связки, удерживавшие доспехи. Они были повсюду. Он продолжал работать. Внутри крови почти не было; она вытекла и собралась под спиной трупа. Нож, хотя и не был инструментом хирурга, хорошо делал свою работу. К тому времени, когда Сил вернулась с Лоупеном, Каладин уже высвободил нагрудник и перешел к шлему. С этим пришлось повозиться; он врос в череп во многих местах, и пришлось пилить, тупя клинок.

— Привет, мачо, — сказал Лоупен, его мешок висел на плече. — Ты так не любишь их, а?

Каладин встал и вытер руки о юбку паршенди.

— Ты нашел то, о чем я тебя просил?

— Конечно, мачо, — сказал Лоупен, опустил мешок и, покопавшись в нем, вытащил кожаную куртку и шапку, снятые с какого-то мертвого копейщика. Потом достал тонкие кожаные ремни и среднего размера деревянный щит. И последнее: несколько ярко-красных костей. Костей паршенди. На самом дне мешка лежала веревка, та самая, которую Лоупен купил, подвесил под мостом, а затем стянул вниз.

— Кстати, а у тебя все в порядке с мозгами, а? — спросил Лоупен, поглядев на кости. — Если нет, то у меня есть кузен, который делает великолепный напиток. Стоит выпить его тому, у кого мозги набекрень, и ему сразу становится лучше.

— Если бы я действительно сошел с ума, — сказал Каладин, подходя к луже со стоячей водой и промывая шлем, — я бы сказал, что хочу, как ты думаешь?

— Не знаю, — сказал Лоупен, отклоняясь назад. — Все может быть. А, мне все одно, спрыгнул ты с ума или нет.

— И ты пойдешь в бой за сумасшедшим?

— Еще как, — ответил Лоупен. — Если ты и чокнулся, то в хорошую сторону, я люблю таких. Ты не мочишь людей во сне, на остальное мне плевать. — Он улыбнулся. — А мы все и так чокнулись. Еще бы, все время иметь дело со светлоглазыми.

Каладин хихикнул.

— И для чего это все?

Каладин не ответил. Он положил нагрудник на кожаную куртку и привязал его к ней спереди кожаными ремнями. Потом проделал то же самое с шапкой и шлемом, который пришлось немного подпилить, чтобы шапка вошла в него.

Последними ремнями он связал вместе кости и прикрепил их к круглому щиту. Потом потряс щитом, кости застучали друг о друга, и он решил, что это как раз неплохо.

Взяв щит, шлем и нагрудник, Каладин положил их в мешок Лоупена. Они с трудом вошли.

— Отлично, — сказал он, вставая. — Сил, веди нас к неглубокой расщелине.

Некоторое время назад они исследовали расщелины, чтобы найти лучший постоянный мост, к которому можно прикрепить мешочек со сферами. И нашли один мост, совсем близкий к лагерю Садеаса — и который они часто пересекали во время бега с мостом, — перекрывавший особенно мелкую расщелину. Всего сорок футов в высоту, вместо обычных ста и больше.

Она кивнула и полетела прочь, они последовали за ней. У Тефта был приказ привести остальных к подножию веревочной лестницы, но Каладин и Лоупен значительно их опередили. По дороге он вполуха слушал рассказ Лоупена об его многочисленной семье.

Чем больше Каладин думал о своем плане, тем более безумным он казался. Возможно, Лоупен и прав, спрашивая его о душевном здоровье. Но Каладин всегда пытался действовать рационально, всегда тщательно обдумывал последствия. И всегда терпел поражение. Теперь на все это нет времени. В ближайшее время Хашаль хочет уничтожить Четвертый Мост.

Когда проваливаются самые тщательно выверенные планы, приходит время попробовать что-нибудь отчаянное.

Внезапно Лоупен замолчал. Каладин остановился. Хердазианин побледнел и застыл на месте. Что это…

Царапанье. Каладин тоже застыл, охваченный страхом. В одном из боковых коридоров раздался глубокий скрежещущий звук. Каладин медленно повернулся, как раз вовремя, чтобы заметить что-то большое — нет, что-то огромное, — движущееся в далекой расщелине. Тень в дымном свете, и отчетливый звук хитиновых ног, царапающих камень. Каладин, мгновенно вспотев, задержал дыхание, но зверь, похоже, шел не в их сторону.

Постепенно звук стал тише и наконец полностью исчез, но он и Лоупен еще долго стояли, напряженно вслушиваясь.

— Похоже, поблизости не только дохлые, а, мачо? — в конце концов сказал Лоупен.

— Да, — сказал Каладин. И подпрыгнул, когда внезапно появилась Сил. Он бессознательно втянул в себя Штормсвет, и, зависнув в воздухе, она обнаружила, что он слабо светится.

— Что случилось? — спросила она, подбоченившись.

— Скальный демон, — сказал Каладин.

— Неужели? — возбужденно сказала она. — Давай поохотимся на него!

— Что?

— Конечно, — ответила она. — Спорю, что ты сможешь победить его.

— Сил…

Ее глаза весело блеснули. Шутка.

— Пошли. — Она полетела прочь.

Теперь он и Лоупен шли как можно тише. Наконец появилась Сил, стоявшая на стене пропасти, словно насмехаясь над Каладином, пытавшимся пройтись по стене.

Каладин взглянул на темный деревянный мост, в сорока футах над его головой. Самая близкая к поверхности расщелина, которую они сумели найти; чем дальше на восток, тем глубже и глубже становились пропасти. Теперь он был уверен, что убежать на восток невозможно. Слишком далеко, и совершенно нереально пережить сверхшторм. Первоначальный план — сражаться или подкупить стражу, а потом убежать — был самым лучшим.

Но для этого надо прожить достаточно долго. Мост наверху и предлагал такую возможность, если Каладин сумеет добраться до него. Он поднял маленький мешочек со сферами и закинул на плечо мешок с доспехами и костями. Согласно первоначальному плану Камень должен был выстрелить в мост стрелой с привязанной к ней веревкой. Потом один человек мог бы держать конец веревки, а второй забраться по ней вверх и привязать мешок под мост.

Но если бы стрела вылетела из пропасти, ее обязательно заметили бы разведчики. Говорили, что их специально подбирают остроглазыми, потому что армия зависела от их способности заметить окуклившегося скального демона.

Каладин считал, что он нашел лучший способ, чем стрела. Может быть.

— Нам нужны камни, — сказал он Лоупену. — Размером с кулак. И много.

Лоупен пожал плечами и стал собирать. Каладин присоединился к нему, и они вместе вытаскивали их из луж и трещин. В пропастях не было недостатка в камнях. Через короткое время он набрал полный мешок камней.

Он взял в руку мешочек со сферами и попытался подумать так же, как и раньше, когда он тянул Штормсвет.

Это наш последний шанс.

— Жизнь перед смертью, — прошептал он. — Сила перед слабостью. Путь перед целью.

Первый Идеал Сияющих Рыцарей. Он глубоко вздохнул, и в руку хлынула мощная струя силы. Мышцы загорелись энергией, желанием двигаться. Буря распространилась на все тело и застучала в кожу, заставив сердце биться в бешеном ритме. Он открыл глаза. Из кожи поднимался светящийся дым. Оказывается, он способен удержать много света, просто задержав дыхание.

Как будто внутри меня бушует шторм. Он чувствовал себя так, словно его разрывают на куски.

Он поставил мешок с доспехами на землю, обернул веревку вокруг руки и повесил на пояс мешок с камнями. Вынув первый камень, он взвесил его на ладони, почувствовав его сглаженные водой края. Должно сработать…

Он зарядил камень Штормсветом, и рука замерзла. Он не очень понял, как это сделал, но все было совершенно естественно, как налить воду в стакан. Свет собрался под кожей руки и перешел в камень — как если бы он раскрасил камень дрожащей светящейся жидкостью.

Он прижал камень к стене. Тот остался на месте, теряя Штормсвет, но прилипнув так сильно, что он не смог его оторвать. Он попробовал перенести на него свой вес — камень выдержал. Он поместил еще два — один немного ниже, другой выше. Потом, желая, чтобы кто-нибудь мог сжечь молитву за него, начал подниматься.

Он старался не думать о том, что делает. Взбираться по камням, которые держит… что? Свет? Спрен? Он карабкался без передышки. Вместе с Тьеном они много раз карабкались на разные камни, но никогда у него не было полок для рук именно там, где он хотел.

Нужно найти каменную пыль и покрыть ею пальцы, подумал он, подтягивая себя выше, вынимая из мешка очередной камень и ставя его на место.

Сил шла рядом, ее небрежный шаг как бы издевался над его трудным подъемом. Снизу послышался зловещий треск. Он рискнул поглядеть вниз. Первый из камней упал на землю. Остальные еще светились Штормсветом, но слабее.

Камни вели к нему как светящиеся ступеньки. Шторм внутри успокоился, хотя еще бушевал в венах, волнуя и отвлекая одновременно. Что случится, если Свет кончится прежде, чем он доберется до верха?

Упал следующий камень. Через несколько секунд за ним последовал следующий. Лоупен стоял, облокотившись на стену, глядел с интересом, но расслабленно.

Вперед! подумал Каладин, рассердившись на себя. Он вернулся к работе.

Руки уже начали гореть от напряжения, когда он добрался до моста. Он ухватился за него, и очередные два камня сорвались вниз. Звук удара о землю стал громче, и летели они намного дольше.

Каладин, стоя ногами на еще надежных камнях, ухватился одной рукой за дно моста и перекинул конец веревки через деревянную опору. Потом еще раз и сделал временный узел, оставив достаточно места на коротком конце.

Остальной веревке он дал соскользнуть с плеча на дно расщелины.

— Лоупен, — крикнул он. — Изо рта вырвался Свет. — Держи ее покрепче.

Хердазианин так и сделал, и Каладин, держа свой конец, завязал настоящий прочный узел. Потом взялся руками за длинную часть веревки и повис на ней. Узел выдержал.

Каладин расслабился. Из него все еще тек свет и — не считая пары слов, сказанных Лоупену, — он не дышал добрых четверть часа.

Это может пригодиться, сказал себе Каладин, однако его легкие уже начали гореть, и он задышал, как обычно. Свет еще не полностью покинул его, хотя и потек быстрее.

— Все в порядке, — крикнул Каладин Лоупену. — Привяжи второй мешок к концу веревки.

Веревка закачалась, и через несколько секунд Лоупен крикнул:

— Готово.

Каладин ухватился за веревку ногами, удерживая себя на месте, потом руками выбрал веревку вместе с привязанным к ней мешком с доспехами. Сунув в него мешочек с потемневшими сферами, он привязал мешок под мостом, там, где Даббид и Лоупен легко смогут достать его.

Потом посмотрел вниз. Земля казалась намного дальше, чем тогда, когда он глядел вниз с моста. Немного другая перспектива, и все изменилось.

Он не боялся высоты, голова не кружилась. Наоборот, он почувствовал легкое возбуждение. Чему-то в нем нравилось находиться так высоко. И казалось естественным. Вот быть внизу — пойманным в этой дыре и неспособным видеть мир — это угнетало.

Что дальше? подумал он.

— Что? — спросила Сил, подходя к нему и останавливаясь в воздухе.

— Если я оставлю веревку здесь, кто-нибудь может увидеть ее во время бега.

— Отрежь ее.

Он посмотрел на нее, подняв бровь.

— Качаясь на ней?

— Ничего с тобой не случится.

— Сорок футов! Я переломаю себе все кости.

— Нет, — твердо сказала Сил. — Я чувствую, что это правильно. Поверь мне, Каладин.

— Поверить тебе, Сил? Но ты сама сказала, что твоя память раздроблена на куски.

— Ты уже оскорбил меня на прошлой неделе, — сказала она, скрестив руки на груди. — Ты должен передо мной извиниться.

— Ты считаешь, что я извинюсь, если перережу веревку и упаду вниз с высоты сорока футов.

— Нет. Ты извинишься, если поверишь мне. Говорю тебе, я чувствую, что права.

Он вздохнул и опять посмотрел вниз. Штормсвет уже вышел. Что делать? Оставить веревку так? Глупо. Может ли он завязать такой узел, который освободится, когда он тряхнет снизу?

Если такой узел и существует, он не знал, как его завязывать. Каладин стиснул зубы. Наконец, прежде чем упал на землю последний камень, он глубоко вздохнул и вынул нож паршенди, которым уже пользовался. И быстро, пока не передумал, перерезал веревку.

Он падал быстро, одной рукой держась за перерезанную веревку, живот крутило от резкой боли. Мост унесся вверх, как будто поднимаясь, и перепуганный взгляд Каладина уперся в дно пропасти. Ужасное зрелище. Чудовищное. Сейчас он умрет. Он…

Все в порядке.

Все эмоции успокоились за один удар сердца. Каким-то образом он знал, что делать. Он изогнулся в воздухе, бросил веревку и ударился о землю обеими ногами, в полуприседе, рука на камне. Его омыла струя холода. Оставшийся Штормсвет мгновенно вылетел из него, образовав вокруг его тела светящееся дымное кольцо, которое ударилось о землю и стало расширяться, исчезая.

Он выпрямился. Лоупен открыл рот. Каладин чувствовал небольшую боль в ногах, как если бы спрыгнул с высоты в четыре-пять футов.

— Как десять ударов грома в горах, мачо! — воскликнул Лоупен. — Невероятно!

— Спасибо, — сказал Каладин. Он поднял руку к голове, посмотрел на камни, разбросанные у основания стены, потом на мешок с доспехами, надежно висевший под мостом.

— Я же говорила тебе, — с триумфом сказала Сил, приземляясь на его плечо.

— Лоупен, — сказал Каладин, — ты сможешь достать этот мешок во время следующего бега с мостом?

— Конечно, — ответил Лоупен. — Никто не увидит. Никто не замечает нас, хердазиан, никто не замечает мостовиков, и особенно никто не замечает калек. Для солдат я настолько невидим, что мог бы ходить сквозь стены.

Каладин кивнул.

— Возьми и его. Спрячь. И отдай мне прямо перед последним забегом на плато.

— Им не понравится, когда они увидят тебя в броне, мачо, — сказал Лоупен. — Ты уже пытался сделать что-то в этом роде. Ничего не получится.

— Посмотрим, — сказал Каладин.

Глава шестидесятаяТо, чего мы не можем иметь

Смерть — моя жизнь, сила стала моей слабостью, мой путь окончен.

Дата: Бетабанес, 1173, 95 секунд до смерти. Объект: ученый, почти неизвестный. Пример получен со вторых рук. Рассматривается как сомнительный.

— Вот почему, отец, ты совершенно не можешь отречься в мою пользу, и не имеет значения, что мы узнаем о твоих видениях.

— Ты уверен? — спросил Далинар, внутренне улыбаясь.

— Да.

— Очень хорошо. Ты убедил меня.

Адолин остановился на полушаге. Они оба шли по коридору, ведущему в комнаты отца. Далинар остановился и оглянулся на сына.

— Неужели? — спросил Адолин. — Я хочу сказать, неужели тебя убедили мои слова?

— Да, — ответил Далинар. — Ты прав. — Он не добавил, что пришел к решению сам. — Я остаюсь. Я не могу оставить это сражение именно сейчас.

Адолин широко улыбнулся.

— Но, — сказал Далинар, поднимая палец. — Я кое-что потребую от тебя. Я набросаю приказ — и заверю его у моих самых старших писцов и засвидетельствую у Элокара, — который даст тебе право сместить меня, если у меня проявится душевная болезнь. Мы не сообщим об этом другим лагерям, но я не рискну дать себе сойти с ума таким образом, что будет невозможно избавиться от меня.

— Согласен, — сказал Адолин, подходя к Далинару. Они были одни в коридоре. — При условии, что ты не скажешь об этом Садеасу. Я не доверяю ему.

— Я и не прошу тебя доверять ему, — сказал Далинар, открывая дверь в свои комнаты. — Но, поверь, он способен измениться. Когда-то он был моим другом и, надеюсь, сможет стать им снова.

Казалось, что в холодных камнях комнаты Преобразователей задержался весенний холод. Весна отказывалась перейти в лето, хотя и не соскальзывала в зиму. Элтебар пообещал, что такого и не будет, но прогнозы штормстражей всегда обставлены условиями. Воля Всемогущего — всегда загадка, и нельзя слепо верить даже проверенным приметам.

Сейчас он принимал штормстражей, хотя вначале, когда они только становились популярными, отвергал их помощь. Человек не должен предъявлять права на то, что принадлежит одному Всемогущему, не должен пытаться узнать будущее. И Далинар всегда спрашивал себя, как штормстражи могут проводить свои исследования, не умея читать. Они утверждали, что да, не умеют, но он видел их книги, наполненные глифами. Глифами. Предполагалось, что в книгах глифы не использовались; они просто картинки. Даже человек, никогда не видевший их раньше, мог понять, что они означают, основываясь только на их форме. Так что глифы надо было объяснять, а не читать.

Штормстражи делали много чего такого, что заставляло людей чувствовать себя неудобно. К сожалению, они оказались невероятно полезны. Знать, когда ударит очередной сверхшторм, да, от такого очень трудно отказаться. Хотя иногда они и ошибались, но гораздо чаще оказывались правы.

Ринарин стоял на коленях перед камином, проверяя фабриал, который заменял дрова и грел комнату. Навани тоже уже пришла. Она сидела за вытянутым столом Далинара и быстро писала письмо. Увидев Далинара, она рассеянно махнула пером, в знак приветствия. Она носила фабриал, который он видел на празднике несколько недель назад; многоногое изобретение было прикреплено к ее плечу, держась за ткань ее фиолетового платья.

— Не знаю, отец, — сказал Адолин, закрывая дверь. Вероятно, он все еще думал о Садеасе. — Меня не впечатляет то, что он слушает «Путь Королей». Он поступает так только для того, чтобы ты менее внимательно смотрел за сражением на плато и его клерки могли устроить так, чтобы гемсердце досталось ему. Он манипулирует тобой.

Далинар пожал плечами.

— Гемсердца — дело десятое, сын. За союз с ним я готов заплатить почти любую цену. Кстати, именно я манипулирую им.

Адолин вздохнул.

— Очень хорошо. Но в его присутствии я по-прежнему не буду спускать глаз с мешочка со сферами.

— Попытайся хотя бы не оскорблять его, — сказал Далинар. — Да, и еще кое-что. Я бы хотел, чтобы ты побольше внимания уделил Королевской Страже. Если ты увидишь там солдат, полностью верных мне, поставь их сторожить комнаты Элокара. Меня встревожили его слова о заговоре.

— Но ты, конечно, не поверил ему, — сказал Адолин.

— С его доспехами действительно случилось что-то странное. И все это дело воняет, как слизь крэмлинга. Конечно, возможно, что на самом деле все это ерунда. Но сейчас сделай мне одолжение.

— Лично я, — заметила Навани, — совсем не боялась поворачиваться к Садеасу спиной, когда ты, он и Гавилар были друзьями. — Она закончила письмо и размашисто подписалась.

— Попытка убить короля — не его рук дело, — сказал Далинар.

— Почему ты так уверен? — спросила Навани.

— Не его стиль, — ответил Далинар. — И Садеас никогда не хотел быть королем. Он и так обладает достаточно большой властью, а на случай больших неудач всегда есть кто-то, на кого можно свалить вину. — Далинар покачал головой. — Он никогда не пытался захватить трон при Гавиларе, а теперь, при Элокаре, чувствует себя еще лучше.

— Потому что мой сын слаб и безволен, — сказала Навани. И это не было обвинением.

— Он не слаб, — сказал Далинар. — Он неопытен. Но да, такое положение идеально для Садеаса. И Садеас говорит правду — он попросил титул кронпринца информации только для того, чтобы узнать, кто пытался убить Элокара.

— Машала, — сказал Ринарин, используя формальное обращение к тете. — Этот фабриал на твоем плече, что он делает?

Навани с озорной улыбкой посмотрела на устройство. Судя по всему, она так и ждала, что один из них ее спросит. Далинар сел в кресле; скоро сверхшторм.

— Этот? Что-то вроде болеоблегчителя. Давай я тебе покажу. — Она протянула безопасную руку и, нажав на зажим, освободила похожие на когти ноги. — У тебя что-нибудь болит, дорогой? Может быть, ты ушиб палец на ноге или есть царапина?

Ринарин покачал головой.

— Я потянул мышцу на руке во время последней тренировки, — сказал Адолин. — Ничего страшного, но немного беспокоит.

— Иди сюда, — сказала Навани. Далинар с любовью улыбнулся: Навани была настоящим гением при работе с новыми фабриалами. В такие мгновения она переставала быть матерью короля или опытной политической интриганкой и становилась вдохновенным инженером.

— В последнее время фабриалисты достигли потрясающих успехов, — сказала Навани, беря протянутую руку Адолина. — Я особенно горжусь этим маленьким устройством, потому что сама приложила руку к его созданию. — Ноги устройства обхватили ладонь Адолина, Навани щелкнула зажимом.

Адолин поднял руку и покрутил ею.

— Боль исчезла.

— Но рука все чувствует, верно? — самодовольно спросила Навани.

Адолин ткнул в ладонь пальцем другой руки.

— Да, ладонь не онемела.

Ринарин с острым интересом глядел на фабриал сквозь очки. Эх, если бы парень дал себя убедить и стал ардентом. Тогда он мог бы сделаться инженером, если бы захотел. Далинар никогда не понимал причины, по которым Ринарин отказывался.

— Немного неуклюжий, — заметил Далинар.

— Одна из самых ранних моделей, — сказала Навани, как бы обороняясь. — Сейчас я работаю над этими ужасными созданиями Длиннотени и не могу позволить себе удовольствие улучшить форму устройства. Но я считаю, что у него огромное будущее. Представьте себе, как они на поле боя облегчают страдания раненых солдат. Или их же в руках хирурга, который, работая над пациентом, не должен волноваться, что тот умрет от боли.

Адолин кивнул. И Далинар должен был признаться, что это действительно полезное устройство.

Навани улыбнулась.

— Сейчас особое время для нас, ученых; мы узнаем все новые и новые факты о фабриалах. Этот фабриал, например, уменьшающий — он уменьшает боль. На самом деле рана не заживает, но это шаг в правильном направлении. В любом случае такие фабриалы очень отличаются от парных фабриалов, вроде самоперьев. Если бы ты мог видеть наши планы…

— Например? — спросил Адолин.

— Со временем узнаешь, — загадочно улыбнулась Навани и убрала фабриал с ладони Адолина.

— Осколки? — взволнованно спросил Адолин.

— Нет, нет, — сказала Навани. — Внешний вид и сущность Клинков и Доспехов полностью отличаются от всего, что мы обнаружили. Самое близкое — щиты из Джа Кеведа. Но, насколько я могу судить, они используют совершенно другой принцип, чем настоящие Осколки. Древние удивительно разбирались в инженерном деле.

— Нет, — сказал Далинар. — Я видел их, Навани. Они… ну, они были древними. Примитивная технология.

— А как же Города Зари? — скептически спросила Навани. — И фабриалы?

Далинар покачал головой.

— Я их не видел. В видениях только Осколки, но и они кажутся не на своем месте. Возможно, людям их дали Герольды, как гласят легенды.

— Возможно, — сказала Навани. — Но почему тогда…

Она исчезла.

Далинар мигнул. Он не услышал приближающегося сверхшторма.

Он находился в большом открытом зале с колоннадой по бокам. Огромные, ничем не украшенные колонны были высечены из мягкого песчаника. Потолок находился далеко вверху, его украшали узоры, выглядевшие странно знакомыми. Связанные линиями круги, расходящиеся один от другого…

— Не знаю, что и делать, старый друг, — сказал голос сбоку. Далинар повернулся и увидел идущего рядом совсем молодого человека в королевской бело-золотой мантии. Руки он сложил перед собой и спрятал в объемистых рукавах. Заплетенные в косы темные волосы и короткая остроконечная борода. Вплетенные в волосы золотые нити сходились на лбу, образуя золотой символ. Символ Сияющих Рыцарей.

— Каждый раз они говорят мне одно и то же, — сказал человек. — Мы никогда не будем готовы к Опустошениям. Каждый раз мы собираемся сражаться лучше, но вместо этого подходим еще на шаг ближе к полному уничтожению. — Он повернулся к Далинару, как если бы ожидал ответа.

Далинар осмотрел себя. На нем была украшенная золотом одежда, хотя не такая роскошная. Где он? Какое сейчас время? Ему нужны эти ключевые сведения, чтобы Навани сумела записать, а Джаснах исследовать и доказать — или опровергнуть — истинность видений.

— Я не знаю, что сказать тебе, — ответил Далинар.

Если он хочет добыть информацию, то должен действовать более естественно, чем в предыдущих видениях.

Человек в королевских одеждах вздохнул.

— Я надеялся, что ты поделишься со мной своей мудростью, Карм.

Они продолжали идти по залу к тому месту, где стена прерывалась массивным балконом с каменными перилами. Сквозь него проглядывало вечернее небо; садящееся солнце испачкало воздух грязным и душным красным светом.

— Нас уничтожает наша собственная природа, — сказал король мягким голосом, но со злостью на лице. — Алакавиш был Волноплетом. Он должен был знать лучше. И, тем не менее, узы Нахеля дали ему не больше мудрости, чем обычному человеку. Увы, не все спрены так проницательны, как спрен чести.

— Согласен, — сказал Далинар.

Король с облегчением вздохнул.

— Я беспокоился, не покажутся ли тебе мои утверждения слишком смелыми. Твои собственные Волноплеты были… Нет, мы не должны смотреть назад.

Кто такие Волноплеты?

Далинар был готов проорать вопрос, но не мог. Не выйдя полностью из образа.

Возможно…

— А что, по-твоему, должны были сделать Волноплеты? — осторожно спросил Далинар.

— Не уверен, что мы можем заставить их что-нибудь сделать. — Эхо их шагов разлеталось по пустому залу. Где же стражники и свита? — Их сила… да, Алакавиш оказался жертвой соблазна, каковым для обычных людей является Связывание. Если бы мы могли ободрить их… — Человек остановился и повернулся к Далинару. — Им нужно стать лучше, старый друг. Нам всем нужно сделаться лучше. Ответственность за то, что нам дано — будь то корона или узы Нахеля, — должна сделать нас лучше.

Казалось, он чего-то ожидал от Далинара. Но чего?

— Я могу прочесть несогласие на твоем лице, — сказал юный король. — Ничего удивительного, Карм. Я понимаю, что мои мысли необычны. Возможно, вы, все остальные, правы, возможно, наши способности действительно являются доказательством божественного выбора. Но — даже если это правда — разве мы не должны быть более осторожными в наших поступках?

Далинар нахмурился. Слишком знакомые слова. Король вздохнул и подошел к краю балкона. Далинар встал рядом. И наконец сумел посмотреть на город под собой.

На тысячи трупов под собой.

Далинар с трудом вздохнул. Тысячи трупов устилали улицы города, и Далинар с некоторым трудом узнал город.

Холинар, подумал он. Моя родина.

Вместе с королем он стоял на вершине невысокой — всего три этажа — каменной башни, своего рода крепости. Она, похоже, располагалась там, где сейчас находится королевский дворец.

Да, невозможно ошибиться, это Холинар. Его каменные пики поднимались в воздух, как огромные плавники. Ветроклинки, так их называли. Но они были намного менее выветрены, чем он привык, и вокруг них раскинулся совсем другой город, заполненный тяжелыми каменными постройками, многие из которых рухнули. Разрушение распространилось далеко, вдоль линий примитивных улиц. Землетрясение?

Нет, эти люди погибли в бою. Далинар чувствовал зловонный запах крови, внутренностей, дыма. Тела были разбросаны вокруг низкой стены, окружавшей крепость. Кое-где стена была разломана до основания. И среди трупов лежали странные камни. Камни, ограненные, как…

Кровь моих предков, подумал Далинар, хватаясь за каменные перила и наклоняясь вперед. Это не камни. Это… это существа. Массивные существа, в пять-шесть раз больше человека, с серой как гранит кожей. Длинные конечности, скелетоподобные тела, передние ноги — руки? — растут из широких плечей. Узкие костистые лица. Похожие на стрелу.

— Что произошло? — не выдержал Далинар. — Это ужасно!

— Я сам задаю себе этот вопрос. Как мы могли дать такому произойти? Опустошение названо не просто так. Я слышал первоначальные цифры. Одиннадцать лет войны, и девять из десяти людей, которыми я правил, мертвы. Да и есть ли у нас королевства, которыми можно править? Я уверен, что Шура уже нет, а Тарма и Эйлиз вот-вот распадутся. В них погибло слишком много людей.

Далинар никогда не слышал о таких местах.

Король сжал кулак и нервно постучал им по перилам. Вдали горели погребальные костры — оставшиеся в живых начали сжигать трупы.

— Многие обвиняют Алакавиша. Да, конечно, если бы он не втянул нас в войну прямо перед Опустошением, нас бы так не разбили. Но Алакавиш только симптом намного более страшной болезни. Что найдут Герольды во время следующего возвращения? Людей, которые опять забыли их? Мир, терзаемый войнами и мелочными ссорами? Если мы не перестанем жить как живем, возможно, мы заслуживаем поражения.

Далинар почувствовал озноб. Он думал, что это видение происходит после предыдущего, но нет, похоже, видения следовали не в хронологическом порядке. Он еще не видел ни одного Сияющего Рыцаря, но, возможно, не потому что они ушли. Их еще нет. И, возможно, именно поэтому слова короля были ему так знакомы.

Может ли такое быть? Неужели он действительно стоит рядом с человеком, чью книгу Далинар слушал опять и опять?

— Поражение надо уважать, — осторожно сказал Далинар, используя слова, несколько раз повторенные в «Пути Королей».

— Если поражение приносит знание. — Его Величество улыбнулся. — Опять используешь мои слова против меня, Карм?

У Далинара сдавило дыхание. Он сам. Нохадон. Великий король. Он существует. Или существовал. Но он так молод, намного моложе, чем представлял себе Далинар; простая, по-настоящему королевская осанка… да, никаких сомнений.

— Я подумываю, не отказаться ли от трона, — тихо сказал Нохадон.

— Нет! — Далинар шагнул к нему. — Ты не должен.

— Я не могу вести их за собой, — сказал Нохадон. — Ты только посмотри, куда я привел их.

— Нохадон.

Человек, нахмурившись, повернулся к нему.

— Что?

Далинар на мгновение замолчал. Неужели он ошибся? Нет. Наверно, Нохадон не имя, а титул. Церковь — перед тем, как ее распустили, — дала имена многим знаменитым людям. Скорее всего, и Баджерден не настоящее имя. А настоящее затерялось во времени.

— Ничего, — сказал Далинар. — Ты не можешь отречься. Людям нужны вожди.

— У них они есть, — презрительно сказал Нохадон. — Все эти князья, короли, Преобразователи и Волноплеты. Всегда были, есть и будут мужчины и женщины, которые рвутся вести людей за собой.

— Верно, — возразил Далинар, — но среди них мало тех, кто умеет это делать.

Нохадон перегнулся через перила и с выражением глубокой боли и беспокойства поглядел на мертвых. Было очень странно видеть такое выражение на лице столь юного человека. Далинар и представить себе не мог такую муку и неуверенность, терзавшие его.

— Я знаю, что ты чувствуешь, — тихо сказал Далинар. — Неуверенность, стыд, замешательство.

— Ты слишком хорошо умеешь читать меня, старый друг.

— Я знаю твои чувства, потому что сам пережил их. Я… я никогда не думал, что ты можешь испытывать их.

— Тогда я исправлюсь. Возможно, ты не слишком хорошо знаешь меня.

Далинар промолчал.

— Ну, и что я должен делать? — спросил Нохадон.

— Ты спрашиваешь меня?

— Ты мой советник, не так ли? Да, я бы хотел получить совет.

— Я… ты не должен отказываться от трона.

— И что я должен сделать? — Нохадон повернулся и пошел вдоль перил длинного балкона, который, похоже, бежал вокруг всего здания. Далинар присоединился к нему, проходя мимо мест, где камень был разорван и перила сломаны.

— Мой старый друг, я больше не верю в людей, — сказал Нохадон. — Поставь двух людей вместе, и они обязательно найдут, о чем поспорить. Собери их в группы, и одна группа обязательно найдет причины, чтобы притеснять или напасть на другую. А теперь еще это. Как я могу защитить их? Что я могу сделать, чтобы такое не повторилось?

— Продиктуй книгу, — горячо сказал Далинар. — Великую книгу, которая даст людям надежду, объяснит твою философию и скажет, как нужно жить!

— Книгу? Я? Написать книгу?

— Почему нет?

— Фантастически глупая мысль.

Челюсть Далинара отвисла.

— Мир, который мы знали, разрушен почти полностью, — сказал Нохадон. — От каждой семьи осталось не больше половины. Наши лучшие люди погибли, еды осталось месяца на два-три, не больше. И я должен потратить время на книгу? И кто ее запишет? Всех моих ученых убили, когда Йелинар ворвался в архивы. Насколько я знаю, ты последний грамотный человек, оставшийся в живых.

Грамотный?

Странное время.

— Я могу записать.

— Одной рукой? Неужели ты научился писать левой, а?

Далинар поглядел вниз. У него были обе руки, хотя, вероятно, Нохадон видел его одноруким.

— Нет, нам нужно заново построить мир, — сказал Нохадон. — Я должен найти способ убедить королей — тех, кто остался в живых, — не искать преимущество друг перед другом. — Нохадон опять постучал по балкону. — Да, я решился. Или отрекаться, или делать то, что необходимо. Писать? Не то время. Время действий. И, к сожалению, время меча.

Меч? подумал Далинар. Неужели я слышу это от тебя, Нохадон?

Этого не должно произойти. Этот человек станет величайшим философом; он научит народы жить в мире и уважать других. Он поведет их по пути чести.

Нохадон повернулся к Далинару.

— Я прошу прощения, Карм. Я не должен был отвергать твое мнение сразу же после того, как спросил его. Я едва держусь, и мне казалось, что все мы такие. Иногда мне кажется, что быть человеком означает хотеть того, чего он не может иметь. Для некоторых это власть. Для меня — мир.

Нохадон повернулся и пошел обратно по балкону. Он шел медленно, но по его позе было ясно, что он хочет побыть один. Далинар дал ему уйти.

— Он должен стать одним из самых влиятельных писателей Рошара за все времена, — сказал Далинар.

Молчание, прерываемое только криками людей, работавших внизу и собиравших трупы.

— Я знаю, ты здесь, — сказал Далинар.

Молчание.

— Что он решит? — спросил Далинар. — Объединит ли он их, как хотел?

Голос, который так часто говорил в его видениях, на этот раз не пришел. Далинар не получил ответ на вопрос. Он вздохнул, повернулся и посмотрел на поля мертвых.

— По крайней мере в одном ты прав, Нохадон. Быть человеком означает хотеть того, чего мы не можем иметь.

Ландшафт темнел, солнце садилось. Темнота обхватила его, и он закрыл глаза. А когда открыл, вновь очутился в собственных комнатах, стоя, с руками на спинке стула. Он повернулся к Адолину и Ринарину, которые беспокойно стояли рядом, готовые схватить его, если он начнет буйствовать.

— Ну, — сказал Далинар, — на этот раз это было бессмысленно. Я не узнал ничего. Проклятье! Я проделал пустую работу…

— Далинар, — прервала его Навани, перо которой летало по бумаге. — Последние слова, которые ты сказал перед тем, как очнуться. Какие?

Далинар задумался.

— Последние слова…

— Да, — настойчиво сказала Навани. — Самые последние слова.

— Я повторил слова человека, с которым разговаривал. «Быть человеком означает хотеть то, чего мы не можем иметь». А что?

Она, не обращая на него внимания, яростно писала. Закончив, Навани соскользнула с высокого стула и бросилась к его полке с книгами.

— У тебя есть копия?.. Да вот она. Это же книги Джаснах, верно?

— Да, — сказал Далинар. — Она хотела, чтобы я позаботился о ее книгах, пока она не вернется.

Навани сняла с полки «Изречения Корванны», положила книгу на стол и быстро перелистнула страницы.

Далинар подошел к ней, хотя — конечно! — не понимал, что написано на странице.

— Вот, — с торжеством сказала Навани. Она посмотрела на Далинара. — Знаешь ли ты, что говоришь во время видений?

— Да, несу какую-то чушь. Сыновья сказали мне.

— Анак малах каф, дел макиаян хабин йа, — сказала Навани. — Звучит знакомо?

Далинар, сбитый с толку, покачал головой.

— Очень похоже на то, что говорит отец, — сказал Ринарин. — Во время видений.

— Не «похоже», Ринарин, — самодовольно сказала Навани. — Это в точности та же самая фраза. Последняя из тех, что ты сказал, находясь в трансе. Я записала — насколько смогла — все, что ты лепетал сегодня.

— Почему? — спросил Далинар.

— Я решила, — сказала Навани, — что это может помочь. Так оно и оказалось. Та же самая фраза есть в Изречениях, в точности.

— Что? — недоверчиво спросил Далинар. — Как?

— Это строчка из песни Ванриаль, — объяснила Навани, — ордена артистов, живущих на склонах Молчаливой Горы в Джа Кеведе. Год за годом, столетие за столетием они поют одни и те же слова. Они утверждают, что это песни, написанные на Языке Зари самими Герольдами. И у них есть старинный манускрипт со словами этих песен. Но смысл этих слов давно утерян. Некоторые ученые верят, что манускрипт — и сами песни — действительно могут быть написаны на Языке Зари.

— И я… — начал было Далинар.

— И ты только что произнес одну строчку из него, — с торжеством сказала Навани. — Кроме того, если фраза, которую ты произнес, правильна, ты только что перевел ее. Это может доказать гипотезу Ванриаль! Одна фраза — не так уж много, но она может дать нам ключ к переводу всего манускрипта. Эта мысль зудела во мне, пока я слушала твои видения. Я считаю, что для бреда ты говорил слишком упорядоченно. — Посмотрев на Далинара, она широко улыбнулась. — Далинар, похоже, ты разрешил одну из самых запутанных — и древних — загадок всех времен.

— Погоди, тетя, — сказал Адолин, — что ты такое говоришь?

— Я говорю, племянник, — сказала Навани, в упор глядя на него, — что у нас есть доказательство.

— Но, — сказал Адолин, — быть может, он где-то слышал эту фразу…

— И выучил с ее помощью целый язык? — сказала Навани, поднимая полностью исписанный лист бумаги. — Это не чушь, мой дорогой, но и не язык, на котором говорят сейчас. Я подозреваю, что это и есть Язык Зари. Так что пока ты не объяснишь, каким образом твой отец научился говорить на мертвом языке, эти видения в основном истинны.

В комнате наступила тишина.

Похоже, саму Навани тоже потрясли собственные слова, но она быстро пришла в себя.

— А теперь, Далинар, — сказала она, — я хочу, чтобы ты как можно более подробно описал свое видение. Мне нужны твои точные слова, если ты сможешь вспомнить их. Любая мелочь, которую мы соберем, поможет моим ученым разобраться в них…

Глава шестьдесят перваяПраво для неправого

В шторм я просыпался, падал, кружился, печалился.

Дата: Каканев, 1173, 13 секунд до смерти. Объект: городской стражник.

— Далинар, ты уверен, что это был он? — спросила Навани.

Далинар тряхнул головой.

— Уверен. Это был Нохадон.

С момента видения прошло несколько часов. Навани вышла из-за письменного стола и пересела на более удобный стул рядом с Далинаром. Ринарин сидел напротив отца, играя роль компаньонки. Адолин ушел за докладом об ущербе, нанесенном сверхштормом. Парень казался очень встревоженным тем, что видения оказались правдивыми.

— Но этот человек так и не сказал своего имени, — возразила Навани.

— Это был он, Навани. — Далинар уставился в стену поверх головы Ринарина, рассматривая гладкий коричневый камень, созданный Преобразователями. — У него был вид, как будто на нем висит тяжесть большой ответственности. Королевский вид.

— Быть может, какой-нибудь другой король, — предположила она. — И он нашел фантастически глупой саму мысль о книге.

— Да, время писать книгу еще не наступило, так много смертей… Огромное несчастье повергло его в печаль. Отец Штормов! Девять из десяти его людей погибло на войне. Ты можешь себе такое представить?

— Опустошение, — сказала Навани.

Объедини народ… Приближается настоящее Опустошение.

— Ты знаешь что-нибудь об Опустошении? — спросил Далинар. — Не рассказы ардентов, а исторические факты?

Навани держала в руке бокал подогретого фиолетового вина, капли воды сконденсировались на крае стекла.

— Да, но лучше спросить не меня, а Джаснах. Она историк.

— Мне кажется, что я видел его последствия. Я… Быть может, я видел тела Несущих Пустоту. Может ли это дать нам еще больше доказательств?

— Нет ничего лучше лингвистики. — Навани пригубила вино. — Опустошение — предмет старинного знания. Можно поспорить, не вообразил ли ты себе то, что ожидал увидеть. Но эти слова — если мы сумеем перевести их, никто не сможет поспорить, что ты видел нечто настоящее. — Ее доска для письма лежала на низком столе между ними, перо и чернила аккуратно расположились на бумаге.

— Ты собираешься рассказать остальным? — спросил Далинар. — О моих видениях?

— А как еще мы можем объяснить, что происходит с тобой?

Далинар заколебался. Как он может объяснить? С одной стороны, огромное облегчение — он не сумасшедший. Но, с другой стороны, что если какая-то сила при помощи видений пытается направить его совсем не туда и использует образы Нохадона и Сияющих только потому, что он находит их заслуживающими доверия?

Сияющие Рыцари пали, напомнил себе Далинар. Они бросили нас. А некоторые ордена вообще повернулись против нас, если верить легендам.

Тревожная мысль. Он добавил еще один камень в фундамент самого себя, но самый главный вопрос остался нерешенным. Должен ли он доверять видениям или нет? Он не может безоговорочно верить им, особенно сейчас, когда слова Адолина вызвали в его голове самые настоящие опасения.

Пока он не узнает источник, нечего рассказывать о них.

— Далинар, — сказала Навани, наклоняясь вперед. — Все военлагеря только и судачат о твоих приступах. Даже жены твоих офицеров чувствуют себя неудобно. Они считают, что ты боишься штормов или вообще болен, психически. Это реабилитирует тебя в их глазах.

— Как? Сделав из меня что-то вроде мистика? Многие подумают, что порывы ветра, приносящего видения, слишком близки к пророчествам.

— Ты видишь прошлое, отец, — заметил Ринарин. — Это не запрещено. И если их посылает Всемогущий, какие могут быть вопросы?

— Адолин и я говорили с ардентами, — ответил Далинар. — По их словам, очень маловероятно, что видения исходят от Всемогущего. И если мы решим, что надо доверять видениям, очень многие не согласятся со мной.

Навани откинулась на спинку стула и отхлебнула вина. Ее безопасная рука лежала на коленях.

— Далинар, твои сыновья сказали мне, что однажды ты искал Старую Магию. Почему? Что ты просил у Смотрящей в Ночи и какое проклятие она на тебя наложила?

— И я ответил им, что это мой позор. И я не хочу ни с кем делиться им.

В комнате стало тихо. Даже ливень, всегда следующий за сверхштормом, перестал барабанить по крыше.

— Быть может, это важно, — наконец сказала Навани.

— Это было давно, задолго до видений. Не думаю, что они связаны.

— Но этого нельзя исключить.

— Да, — вынужден был согласиться он.

Неужели тот день никогда не прекратит преследовать его? Разве недостаточно, что он потерял все воспоминания о жене?

А что подумает Ринарин? Осудит ли он своего отца за такой вопиющий грех? Далинар заставил себя посмотреть на него и встретился с внимательным взглядом сквозь очки.

Интересно, но Ринарин не казался озабоченным. Только задумчивым.

— Мне очень жаль, что ты узнала о моем позоре, — сказал Далинар, глядя на Навани.

Она равнодушно махнула рукой.

— Быть может, Старая Магия оскорбляет девотарии, но их наказание за обращение к ней никогда не было суровым. Как мне кажется, ты очистился без труда.

— Арденты попросили сферы для раздачи бедным, — сказал Далинар. — И я должен был заказать несколько молебнов. Ни то, ни другое не убрало проклятие и чувство вины.

— Ты бы удивился, если бы узнал, как много набожных светлоглазых обращаются к Старой Магии в какие-то моменты своей жизни. Во всяком случае те, кто добрался до Долины. Но я хочу узнать, не связана ли она с видениями.

— Тетя, — сказал Ринарин, обращаясь к ней. — Я недавно попросил, чтобы мне прочитали несколько книг о Старой Магии, и я согласен с оценкой отца. Непохоже на работу Смотрящей в Ночи. Она налагает проклятие взамен исполнения маленького желания. Одно проклятие и одно желание. Отец, ты, конечно, знаешь их обоих?

— Да, — ответил Далинар. — Я точно знаю свое проклятие, и оно никак не связано с видениями.

— Значит, нам надо винить не Старую Магию.

— Да, — сказал Далинар. — Но твоя тетя задала правильный вопрос. Нет никаких доказательств, что видения идут от Всемогущего. Кто-то хочет, чтобы я знал об Опустошении и Сияющих Рыцарях. Возможно, нам стоит спросить себя почему.

— Опустошение, что это такое, тетя? — спросил Ринарин. — Арденты говорят о Несущих Пустоту. О человечестве, Сияющих и сражениях. Но что это такое на самом деле? Знаем ли мы что-нибудь наверняка?

— Среди клерков твоего отца есть фольклористы; они расскажут тебе лучше меня.

— Я думаю, что не всем им можно доверять, — добавил Далинар.

Навани помолчала.

— Достаточно честно. Хорошо, насколько я знаю, первоначальных отчетов не осталось. Слишком много лет прошло. Но в мифе о Парасафи и Надрисе упоминаются Опустошения.

— Парасафи, — сказал Ринарин. — Та, которая нашла каменные семена.

— Да, — ответила Навани. — Для того чтобы возродить свой народ, она вскарабкалась на пики Дара — разные варианты мифа называют самые различные современные горные кряжи пиками Дара — и нашла камни, которых коснулись сами Герольды. Она принесла их Надрису, на его похоронное ложе, и его семенем оплодотворила эти камни. Из них вылупилось десять детей, при помощи которых она построила новый народ. Марнах, если я правильно помню.

— Источник макабаки, — сказал Ринарин. — Мама рассказывала мне эту историю, когда я был ребенком.

Далинар покачал головой.

— Родиться из камней? — Он редко видел смысл в старых историях, хотя девотарии канонизировали многие из них.

— В начале истории упоминаются Опустошения. Именно они уничтожили народ Парасафи.

— И что они такое?

— Войны. — Навани глотнула вина. — Несущие Пустоту появлялись опять и опять, пытаясь заставить человечество уйти с Рошара в Бездну. Точно так же, как они выгнали человечество — и Герольдов — из Залов Спокойствия.

— А когда были основаны ордена Сияющих Рыцарей? — спросил Далинар.

Навани пожала плечами.

— Не знаю. Возможно, они были группой военных из какого-то королевства или бандой наемников. Это могло бы объяснить, почему они в конце концов стали тиранами.

— В моих видениях нет даже намека на то, что они были тиранами, — сказал он. — Возможно, это и есть настоящая цель видений. Заставить меня поверить в ложь о Сияющих. Заставить доверять им и, возможно, повторить их путь падения и предательства.

— Не знаю, — с сомнением ответила Навани. — Не думаю, что ты видел что-то такое заведомо ложное о Сияющих. Разные легенды утверждают одно и то же: Сияющие не всегда были плохими. Насколько легенды вообще могут соглашаться одна с другой.

Далинар встал, взял ее пустой бокал, подошел к сервировочному столику и заново наполнил его. Открытие, что он не сумасшедший, должно было прояснить положение, но вместо этого еще больше запутало.

Что если за видениями стоят Несущие Пустоту? Некоторые легенды говорили, что они могут завладевать телами людей и заставлять совершать зло. Или, если они от Всемогущего, что было их целью?

— Я должен все как следует обдумать, — сказал он. — Сегодня был очень долгий день. Пожалуйста, я бы хотел остаться наедине со своими мыслями.

Ринарин встал, почтительно наклонил голову и направился к двери. Навани поднялась, более медленно, ее гладкое платье зашуршало; она поставила бокал на стол и пошла за облегчающим боль фабриалом.

Ринарин удалился. Далинар подошел к двери, ожидая Навани. Он не собирался снова попасть в ловушку и остаться с ней наедине. Он выглянул в коридор. Солдаты стояли на посту, он мог видеть их. Хорошо.

— Ты рад? — спросила Навани, задержавшись около двери рядом с ним и положив руку на раму.

— Рад?

— Что ты не сумасшедший?

— Мы не знаем, управлял ли кто-нибудь мной или нет, — сказал он. — И, кстати, теперь у нас больше вопросов, чем раньше.

— Эти видения — благословения, — сказала Навани, положив свободную руку на его. — Я чувствую это, Далинар. Неужели ты не видишь, насколько они чудесны?

Далинар посмотрел в ее прекрасные светло-фиолетовые глаза. Такая внимательная, такая умная. Как бы он хотел доверять ей полностью.

Я никогда не видел от нее ничего, кроме чести, подумал он. Она не сказала никому о моем намерении отречься. Она никогда не пыталась использовать мои видения против меня.

Ему стало стыдно, когда он вспомнил о своих опасениях.

Она — изумительная женщина, эта Навани Холин. Чудесная, потрясающая и опасная женщина.

— Нас ждет еще больше забот, — сказал он. — И опасностей.

— Но, Далинар, ты испытываешь такое, о чем историки, ученые и фольклористы могут только мечтать. Я завидую тебе, хотя ты утверждаешь, что не видел там ни одного фабриала.

— Я уверен, что у древних не было фабриалов, Навани.

— И это меняет все, что мы думали о них.

— Наверно.

— Клянусь камнепадом, Далинар, — сказала она, вздохнув. — Неужели ничто не может зажечь в тебе страсть?

Далинар глубоко вздохнул.

— Слишком много что, Навани. Я чувствую себя так, как будто внутри меня кишит клубок угрей, чувства переплетаются одно с другим. Правдивость видений расстроила меня.

— Скорее взволновала, — поправила она его. — Ты помнишь, что сказал раньше? О том, что доверяешь мне?

— Я так сказал?

— Ты сказал, что не доверяешь своим клеркам и попросил меня записать видения. Одно влечет другое.

Ее рука все еще лежала на его руке. Она протянула свободную руку и закрыла дверь в коридор. Он хотел остановить ее, но не стал. Почему?

Дверь щелкнула, закрываясь. Они были одни. И она была так прекрасна. Эти умные возбужденные глаза, освещенные страстью.

— Навани, — сказал он, заставив себя подавить желание. — Ты опять.

Почему я позволяю ей делать это?

— Да, — сказала она. — Я упрямая женщина, Далинар. — В ее тоне не было и намека на шутку.

— Это непристойно. Мой брат… — Он протянул руку к двери, чтобы открыть ее.

— Твой брат, — выплюнула Навани, на ее лице сверкнул гнев. — Почему мы всегда должны думать о нем? Почему все только и думают о человеке, который давно умер? Его нет здесь, Далинар. Он ушел. Мне не хватает его. Но даже не наполовину так, как тебя.

— Я чту его память, — сухо сказал Далинар, все еще держа руку на дверной защелке.

— Отлично! Я очень рада за тебя. Но прошло шесть лет, и до сих пор все смотрят на меня как на жену мертвого человека. Другие женщины развлекают меня пустой болтовней, но не пускают меня в политические кружки. Они думают, что я — древняя реликвия. Хочешь знать, почему я так быстро вернулась?

— Я…

— Я вернулась, — сказала она, — потому что у меня нет дома. От меня ожидают, что я не буду участвовать ни в каких важных событиях, и только потому, что мой муж мертв. Мне ничего не дают делать, балуют и не обращают внимания. В моем присутствии им неудобно. Королеве и другим придворным дамам.

— Извини, — сказал Далинар. — Но я не…

Она подняла руки и коснулась его груди.

— Я не отняла его у тебя, Далинар. Мы были друзьями до того, как я встретила Гавилара. Ты знаешь меня такой, какая я есть, а не только как тень династии, павшей годы назад. Да? — Она умоляюще поглядела на него.

Кровь моих предков, подумал потрясенный Далинар. Она плачет.

Две маленькие слезы.

Он редко видел ее такой искренней.

И он поцеловал ее.

Он знал, это ошибка. Но все равно схватил ее, резко обнял и прижал к себе, не в силах больше сражаться с собой. Она растаяла. Он почувствовал соль ее слез; они бежали по щекам к ее губам и смешивались с его.

Поцелуй продлился долго. Слишком долго. Чудесно долго. Разум кричал ему, как пленник, запертый в тюрьме и вынужденный через решетку наблюдать за чем-то ужасным. Но часть его хотела это десятилетиями — теми десятилетиями, что он смотрел на двор брата, его брак и на единственную женщину, которую хотел юный Далинар.

Он поклялся, что никогда не разрешит себе даже думать об этом. С того момента, как Гавилар добился руки Навани, он запретил себе все чувства к ней и отошел в сторону.

Но ее вкус и запах, тепло прижавшегося к нему тела — были слишком сладкими. Волна цветущего аромата унесла прочь вину. На мгновение ее прикосновение изгнало все. Он забыл страхи и тревоги видений, Садеаса и стыд из-за ошибок прошлого.

Он мог думать только о ней. Прекрасной, проницательной, нежной, но сильной. Он прильнул к ней и мог бы держать ее, даже если бы вокруг суетился весь остальной мир.

Наконец он оторвался от ее губ. Она, ошеломленная, поглядела на него. Спрены страсти, похожие на крошечные снежинки, плавали в воздухе вокруг них. Вина накатила опять. Он попытался мягко отстранить ее, но она крепко прижалась к нему всем телом и не отпускала.

— Навани, — сказал он.

— Ш-ш-ш. — Она положила голову ему на грудь.

Он вздохнул, но позволил себе удержать ее.

— В мире происходит что-то плохое, Далинар, — тихо сказала Навани. — Король Джа Кеведа убит. Я услышала об этом только сегодня. Его убил син, Носитель Осколков, одетый в белое.

— Отец Штормов! — только и смог сказать Далинар.

— Что-то происходит, — повторила она. — Что-то большее, чем наша война здесь, что-то пострашнее, чем убийство Гавилара. Ты слышал о тех странных словах, которые говорят умирающие? Большинство не обращает на них внимания, но хирурги обсуждают их. А штормстражи шепчутся, что в последнее время сверхштормы стали более могучими.

— Да, я слышал, — сказал он, обнаружив, как трудно выходят слова из того, кто опьянен ею.

— Моя дочь что-то ищет, — сказала Навани. — Иногда она меня пугает. Она очень сосредоточенная и энергичная. И самый умный человек из всех, кого я знаю. Но то, что она ищет… Далинар, она считает, что назревает нечто очень опасное.

«Солнце приближается к горизонту. Идет Вечный Шторм. Настоящее Опустошение. Ночь Печалей…»

— Я нуждаюсь в тебе, — сказала Навани. — Я знаю тебя много лет и всегда боялась, что уничтожу тебя виной. Поэтому и сбежала. Но я не могу оставаться в стороне. Не сейчас, когда они так относятся ко мне. Не сейчас, когда что-то происходит с миром. Я ужасно напугана, Далинар, и я нуждаюсь в тебе. Гавилар был совсем не таким, каким его считали люди. Я любила его, но…

— Пожалуйста, — сказал Далинар, — не говори о нем.

— Как хочешь.

Кровь моих предков!

Он не мог изгнать ее запах из головы. Он вообще не мог пошевелиться и держал ее, как человек держится за камень во время сверхшторма.

Она посмотрела на него.

— Дай мне сказать, что… что я любила Гавилара. Но тебя — тебя я больше чем люблю. И я устала ждать.

Он закрыл глаза.

— Мы не можем быть вместе.

— Мы найдем способ.

— Нас осудят.

— Лагеря не обращают на меня внимания, — сказала Навани, — а о тебе распространяют слухи и ложь. Что они могут сделать нам?

— Что-нибудь найдут. Если раньше меня не осудят девотарии.

— Гавилар мертв, — сказала Навани, кладя голову ему на грудь. — Я никогда не изменяла ему, хотя — клянусь Отцом Штормов! — имела вполне достаточную причину. Девотарии могут говорить что хотят, но «Споры» не запрещают наш союз. Традиция и доктрина разные вещи, и страх оскорбления не удержит меня.

Далинар глубоко вздохнул, потом заставил себя разжать объятья и отпрянуть от нее.

— Если ты надеялась успокоить мои тревоги, то у тебя ничего не получилось.

Она сложила руки на груди. Он все еще чувствовал место на спине, которого касалась ее безопасная рука. Мягкое касание, для члена семьи.

— Я здесь не для того, чтобы успокоить тебя, Далинар. Как раз наоборот.

— Пожалуйста. Мне нужно время, чтобы подумать..

— Я не дам прогнать себя. Я не дам тебе забыть о том, что случилось. Я не…

— Навани. — Он мягко прервал ее. — Я не брошу тебя. Обещаю.

Она внимательно посмотрела на него и криво улыбнулась.

— Очень хорошо. Но сегодня ты кое-что сделал.

— Я? Сделал? — спросил он, довольный, ликующий, потрясенный, озабоченный и пристыженный одновременно.

— Твой поцелуй, Далинар, — небрежно сказала она, открывая дверь и выходя в прихожую.

— Ты меня соблазнила.

— Что? Соблазнила? — Она оглянулась. — Далинар, за всю свою жизнь я никогда не была такой искренней.

— Знаю, — Далинар улыбнулся. — Вот это и было самым соблазнительным.

Он осторожно закрыл дверь и глубоко вздохнул.

Кровь моих предков, подумал он, почему у меня все запутано до невозможности?

И, тем не менее, в полном противоречии со своими мыслями, он почувствовал себя так, как если бы весь этот запутанный мир стал более правильным.

Глава шестьдесят втораяТри глифа

Темнота становится дворцом. Дайте ей править! Дайте ей править!

Какенах, 1173, 22 секунды до смерти. Темноглазый селаец неизвестной профессии.

— Ты думаешь, что эта штука спасет нас? — хмуро спросил Моаш, глядя на молитву, привязанную к руке Каладина.

Каладин взглянул на него. Он стоял в парадной стойке, пока солдаты Садеаса пересекали мост. Весенний воздух приятно холодил тело. Небо было безоблачным и блестящим, и штормстражи пообещали, что сверхшторм налетит не скоро.

Молитва, привязанная к его руке, была самой простой. Три глифа: ветер, защита, любимые. Молитва к Джезере — Отцу Штормов — защитить друзей и любимых. Именно такие предпочитала его мать. При всей ее утонченности и ироничности, она всегда вышивала или писала самые простые и искренние молитвы. Такая молитва всегда напоминала Каладину о ней.

— Мне даже не верится, что ты заплатил за нее приличную сумму, — продолжал Моаш. — Даже если Герольды смотрят на людей, они не замечают мостовиков.

— Мне кажется, что у меня развилась ностальгия. — Молитва, скорее всего, совершенно бессмысленна, но в последнее время он начал больше думать о религии, и не без причины. Рабу трудно поверить, что кто-то — или что-то — присматривает за ним. Тем не менее многие мостовики за время рабства стали более религиозными. Две группы, противоположные реакции. Значит ли это, что одни глупы, а другие — бессердечны? Или вообще что-нибудь третье?

— Они хотят увидеть нас мертвыми, сам знаешь, — сказал Дрехи из-за его спины. — Вот так. — Бригадники очень устали. Каладин и его люди были вынуждены работать в расщелинах всю ночь. Хашаль еще и увеличила норму добычи. Для того чтобы ее выполнить, пришлось забросить тренировки и только грабить мертвых.

А сегодня их разбудили для утренней атаки после трех часов сна. Они едва не падали, стоя в ряду, а до плато с куколкой еще несколько расщелин.

— И пусть, — тихо сказал Шрам с другого конца линии. — Они хотят нас мертвыми? Я не собираюсь сдаваться. Покажем им, что такое храбрость. Пусть прячутся за нашими мостами, пока мы атакуем.

— Это не победа, — буркнул Моаш. — Давайте нападем на солдат. Прямо сейчас.

— На наши собственные войска? — спросил Сигзил, поворачивая чернокожую голову и глядя на линию мостовиков.

— Конечно, — сказал Моаш, глядя на солдат. — Они в любом случае убьют нас. Давайте заберем немного с собой. Проклятие, почему бы не напасть на Садеаса? Его стража не ожидает нападения. Спорю, что мы сумеем сбить некоторых на землю, схватить их копья и убить несколько светлоглазых прежде, чем они перережут нас всех.

— Нет, — сказал Каладин. — Так нам не удастся ничего сделать. Они убьют нас задолго до того, как мы доберемся до Садеаса.

Моаш сплюнул.

— А как удастся что-то сделать? Клянусь Бездной, Каладин, я чувствую себя так, словно уже болтаюсь в петле!

— У меня есть план, — сказал Каладин.

Он ждал возражений. Все остальные его планы не работали.

Никто не пожаловался.

— И что это за план? — спросил Моаш.

— Увидишь сегодня, — сказал Каладин. — Если сработает, мы получим немного времени. Если нет, я умру. — Он повернулся и посмотрел на линию лиц. — В этом случае вы — под командованием Тефта — пойдете ночью на прорыв. Вы не готовы, но по меньшей мере хоть какой-то шанс. — Все лучше, чем напасть на Садеаса.

Люди кивнули и даже Моаш выглядел довольным. Он стал совершенно преданным, не то что вначале. Очень вспыльчивый, он, тем не менее, лучше всех работал с копьем.

На чалом жеребце подъехал Садеас, одетый в красные Доспехи Осколков; шлем на голове, но забрало поднято. Совершенно случайно он выбрал мост Каладина, хотя — как всегда — мог поехать по любому из двадцати. Садеас только мельком взглянул на Четвертый Мост.

— Перешли, — приказал Каладин, когда Садеас проехал. Бригадники пересекли мост, и Каладин приказал перетащить его на ту сторону и поднять.

На этот раз мост казался тяжелее, чем обычно. Бригадники побежали, огибая колонну и спеша добраться до следующей пропасти. За ними на почтительном расстоянии шла вторая армия — в синем, — используя другие бригады Садеаса. Похоже, Далинар Холин отказался от своих неуклюжих механических мостов и стал использовать мосты Садеаса. Таким образом он сохранял свою «честь», не жертвуя жизнями мостовиков.

В своем мешочке Каладин нес много заряженных сфер, выменянных у менялы на еще большее количество серых. Каладин ненавидел терять деньги, но ему был необходим Штормсвет.

Они быстро достигли следующей расщелины. Предпоследняя, если верить словам Матала, мужа Хашаль. Солдаты начали проверять оружие, подтягивать ремни, в воздухе появились спрены предчувствия, похожие на маленькие узкие ленты.

Бригадники поставили мост и отступили в сторону. Каладин заметил, что Лоупен и молчаливый Даббид подошли с носилками, в которых лежали меха с водой и бинты.

Лоупен продел одну из ручек носилок в металлический крючок, прикрепленный к поясу и заменявший ему отсутствующую руку. Оба ходили между бригадниками Четвертого Моста, раздавая им воду.

Проходя мимо Каладина, Лоупен кивнул на большую выпуклость в середине носилок. Доспехи.

— Когда они тебе понадобятся? — тихо спросил Лоупен, опуская носилки и протягивая Каладину мех с водой.

— Прямо перед тем, как мы побежим в атаку, — ответил Каладин. — Молодец, Лоупен.

Лоупен прищурился.

— Даже без руки хердазианин вдвое полезнее безмозглых алети. И с одной рукой я все равно могу делать вот так. — Он незаметно сделал грубый жест в сторону идущих солдат.

Каладин улыбнулся, но смеяться по-настоящему не мог. Давным-давно он не боялся перед боем и считал, что Туккс выбил из него страх много лет назад.

— Эй, — внезапно сказал голос сзади, — я хочу воды.

Каладин обернулся и увидел солдата, идущего к нему. Именно таких он и избегал в армии Амарама. Темноглазый, низкого ранга, сильный, высокий и, вероятно, выдвинувшийся именно из-за своих габаритов. Доспехи в полном порядке, но мундир под ними грязный и мятый, а еще он засучил рукава, обнажив волосатые руки.

Сначала Каладину показалось, что солдат увидел жест Лоупена. Но нет, он не казался взбешенным. Он небрежно оттолкнул Каладина и выхватил мех с водой у Лоупена. Недалеко, в ожидании переправы, стояли другие солдаты. Их собственные водоносы работали намного медленнее, и многие положили глаз на Лоупена и его воду.

Уже было бы ужасно, если бы солдаты добрались до их воды — но это мелочь по сравнению с главной проблемой. Если солдаты скопятся вокруг носилок, они обязательно заметят мешок с доспехами.

Каладин мгновенно выхватил мех из руки солдата.

— У тебя есть своя вода.

Солдат посмотрел на Каладина так, как если бы не был способен поверить, что мостовик осмелился возразить ему. Мрачно взглянув на Каладина, он упер копье тупым копьем в землю и процедил:

— Я не хочу ждать.

— Как неудачно, — сказал Каладин, шагнув к человеку и уставившись ему прямо в глаза. Идиот, подумал он. Если начнется драка…

Солдат заколебался, потрясенный угрожающим видом обычного мостовика. Плечи Каладина были не такие широкие, но он был на пару пальцев выше. На лице солдата появилась неуверенность.

Отступи, взмолился Каладин.

Но нет. Отступить перед простым мостовиком на глазах своего взвода? Солдат сжал кулак, костяшки хрустнули.

Через мгновение рядом с ним появилась вся бригада. Солдат мигнул, когда Четвертый Мост выстроился вокруг Каладина агрессивным перевернутым клином, двигаясь естественно и плавно — как он и учил их. Каждый сжал кулаки, дав солдату понять, что поднятие тяжестей сделало этих людей сильнее обычного солдата.

Солдат неуверенно взглянул на свой взвод, ожидая поддержки.

— Друг, ты действительно хочешь подраться, прямо сейчас? — тихо спросил Каладин. — А если ты убьешь всех мостовиков, кто понесет мост для Садеаса?

Человек поглядел на Каладина, какое-то мгновение молчал, потом нахмурился, выругался и пошел прочь.

— Крэмово отродье, — пробормотал он и слился со своим взводом.

Члены Четвертого Моста расслабились, хотя несколько солдат оценивающе поглядели на них. И на этот раз не просто хмуро. Хотя, быть может, они и не поняли, что бригада быстро и точно выстроилась в боевой порядок, используемый в сражении на копьях.

Каладин махнул своим людям отойти назад и поблагодарил их кивком. Они отступили, и он отдал мех с водой Лоупену.

Коротышка криво улыбнулся.

— Теперь я буду приглядывать за этими делами, мачо. — Он глазами указал на солдата, который пытался добыть воду.

— Что? — не понял Каладин.

— У меня есть кузен, который работает водоносом, — сказал Лоупен. — Я считаю, что он должен мне с того раза, когда я помог сестре его друга сбежать от парня, который пытался…

— У тебя действительно много кузенов.

— Никогда не достаточно. Ты оскорбил одного из нас, ты оскорбил нас всех. Вот что вы, соломенные головы, не поймете никогда. Никаких оскорблений или чего-то в этом роде, мачо.

Каладин поднял бровь.

— Я не хочу неприятностей с солдатами. Не сегодня. — Скоро их у меня будет больше чем достаточно.

Лоупен вздохнул, но кивнул.

— Хорошо, для тебя. — Он поднял мех. — Ты уверен, что больше не хочешь?

Каладин не хотел, его желудок бурлил и без того. Но заставил себя взять мех и сделал пару глотков.

Скоро они перешли мост и перетащили его на другую сторону. Последний забег. Атака. Солдаты Садеаса выстраивались в боевую линию, светлоглазые носились взад и вперед, выкрикивая приказы. Матал махнул рукой Каладину, приготовиться. Армия Далинара Холина по-прежнему тащилась далеко позади.

Каладин встал перед мостом. Паршенди с луками уже ждали по ту сторону расщелины, спокойно глядя на приближающуюся армию. Они уже поют? Каладину показалось, что он слышит их голоса.

Моаш справа, Камень слева. Только трое на линии смерти, в бригаде и так мало людей. Шена он поставил назад, чтобы он не видел то, что будет делать Каладин.

— Я собираюсь выскользнуть из-под моста, как только мы начнем, — сказал Каладин. — Камень, будешь командовать.

— Хорошо, — сказал Камень, — но без тебя будет трудно. Нас и так очень мало, и люди еще не отдохнули.

— Вы справитесь. Должны.

Каладин не видел лицо Камня, но в голосе рогоеда прозвучала тревога:

— То, что ты собираешься сделать, опасно?

— Возможно.

— Я могу помочь?

— Боюсь, что нет, мой друг. Но меня подбодрило то, что ты спросил.

Ответить Камню не удалось.

— Мосты, вперед! — проорал Матал.

Ударили стрелы, отвлекая паршенди. Четвертый Мост рванулся к расщелине.

Каладин пригнулся и выскользнул из-под него. Лоупен, ждавший сбоку, мгновенно перебросил ему мешок с доспехами.

Матал в панике закричал на Каладина, но все бригады уже бежали вперед. Каладин сфокусировался на своей цели — защитить Четвертый Мост — и резко вздохнул. Из мешочка на поясе потек Штормсвет, но Каладин не стал черпать много. Пока только заряд энергии.

Сил неслась перед ним, почти невидимая, рябь в воздухе. Каладин на ходу развязал мешок, вынул куртку и неловко надел ее через голову. Потом, не обращая внимания на завязки, вытащил шлем и натянул на голову, перепрыгнув каменный бугорок. Последним он взял щит с красными костями паршенди на нем, стучавшими и гремевшими.

И все это время, несмотря на манипуляции с доспехами, Каладин бежал перед тяжело нагруженными бригадами. Наполненные Штормсветом ноги легко и уверенно несли его вперед.

Внезапно лучники-паршенди перестали петь. Некоторые опустили луки, и, хотя издали было трудно разглядеть их лица, Каладину показалось, что они очень разгневаны. Он ждал этого. Он надеялся на это.

Паршенди оставляли своих мертвых. Но не потому, что не заботились о них. Нет, они считали ужасным оскорблением двигать их. Даже касаться мертвых, по-видимому, считалось грехом. А если, как сейчас, кто-то осквернил мертвых, взяв их кости в сражение, наверняка такой грех даже не с чем сравнить.

Каладин подбежал ближе, и лучники запели другую песню. Быстрая, жестокая, скорее речь, чем мелодия. Те, кто опустил луки, опять подняли их.

И все как один начали стрелять по нему.

В него полетели стрелы. Дюжины стрел. Не аккуратные волны. Каждая по отдельности, быстрые, злые, каждый лучник стрелял в Каладина так быстро, как только мог. На него обрушился рой смерти.

С бьющимся сердцем Каладин бросился влево, перепрыгнув каменный бугорок. Стрелы разрезали воздух вокруг него, опасно близко. Но мышцы, заряженные Штормсветом, реагировали мгновенно. Он скользил между стрелами, хаотически поворачивая то в одну, то в другую сторону.

Четвертый Мост, бежавший следом, был уже в пределах досягаемости, но ни одна стрела не обрушилась на него. И на все остальные бригады тоже, потому что лучники стреляли только по Каладину. Стрелы стали еще быстрее и злее и неохотно отскакивали от щита. Одна попала ему в руку, вторая щелкнула по шлему, едва не сбив с ног.

Из раненой руки полился Свет, а не кровь, и, к изумлению Каладина, рана стала медленно затягиваться; кожа заледенела, из нее лился Штормсвет. Он еще втянул Свет в себя, зарядившись настолько, что кожа засветилась. Он нагибался, прыгал, уклонялся, бежал.

Тренированные для сражения рефлексы наслаждались новообретенной скоростью, и он, развлекаясь, сбивал щитом стрелы. Как если бы тело страстно жаждало этой способности, как если бы он родился, чтобы использовать Штормсвет. Раньше он жил медленно и уныло. И сейчас исцелился. Он не перешел пределы своих возможностей — нет, он, наконец, достиг их.

Стая стрел искала его крови, и Каладин крутился между ними, получив еще одну царапину на руке, но отбив все остальные щитом и нагрудником.

Еще одна стая, и он поднял щит вверх, беспокоясь, что движется слишком медленно. Но стрелы поменяли направления и полетели в щит, со стуком ударившись о него. Притянувшись к нему.

Я оттолкнул их! Он вспомнил дюжины забегов и стрелы, ударявшиеся о дерево рядом с руками, державшимися за перекладину моста. Всегда мимо.

Как долго я делаю это? подумал Каладин. Сколько стрел, летевших в меня, я притянул к мосту?

Но времени на раздумья не было. Он прыгал, нагибался, бежал. Он слышал, как стрелы свистят в воздухе, и чувствовал, как они ударяются о щит или камень и ломаются. Он надеялся отвлечь паршенди от своих людей, но не знал, насколько это ему удалось.

Часть его ликовала, наслаждаясь игрой со стрелами. Внезапно он почувствовал, что движется медленнее. Он попробовал вдохнуть Свет, но не получил ничего. Он осушил сферы. Он запаниковал, все еще уклоняясь от стрел, но, к счастью, их поток начал слабеть.

И тут Каладин осознал, что, пока он прыгал и увертывался от стрел, бригады обогнули его и установили мосты. Четвертый Мост тоже стоял на месте, и кавалерия пересекала его, собираясь атаковать лучников. Однако некоторые обозленные паршенди продолжали стрелять по Каладину. Всадники легко перерезали их и расчистили место для пехоты Садеаса.

Каладин опустил утыканный стрелами щит. Он едва успел глотнуть свежего воздуха, как на него налетела вся бригада, светящаяся от радости и возбуждения, и едва не сбила его на землю.

— Ты дурак! — крикнул Моаш. — Штормовой дурак! Что это было? О чем ты думал?

— Невероятно, — сказал Камень.

— Ты должен был умереть, — заметил Сигзил, хотя его обычно невозмутимое лицо рассекла улыбка.

— Отец Штормов! — добавил Моаш, вытаскивая стрелу из куртки Каладина. — Ты только посмотри.

Каладин поглядел на кожаную куртку и с удивлением обнаружил не меньше дюжины дыр от стрел в боках куртки и рубашки. Все стрелы прошли впритирку, и ни одна не попала в него. Три стрелы застряли в коже.

— Благословленный Штормом, — сказал Шрам. — Вот и все.

Каладин пожал плечами, сердце все еще билось. Он чувствовал себя оцепенелым. Потрясенным, что выжил, замороженным от поглощенного Штормсвета и усталым, как после бега с препятствиями. Подняв бровь, он поглядел на Тефта и кивнул на мешочек со сферами.

Тефт покачал головой. При дневном свете Штормсвет, шедший от Каладина, не был виден никому. Тем не менее то, как Каладин увертывался от стрел, казалось невероятным, даже без всякого Света. Если о нем уже рассказывают истории, завтра их будет намного больше.

Он повернулся и поглядел на проходящие войска. И тут же сообразил, что надо еще разобраться с Маталом.

— Стройтесь, — приказал он.

Люди неохотно подчинились, выстроившись в двойную линию. Около их моста стоял Матал, выглядевший очень озабоченным. К нему ехал Садеас. Каладин внутренне собрался, и вспоминания о своей предыдущей победе — тогда они несли мост боком — закрутились в его голове. Он заколебался, но потом быстро пошел к мосту, где Садеас должен был проехать мимо Матала.

Каладин подошел именно в тот момент, когда Матал кланялся Садеасу, надевшему свои великолепные красные Доспехи Осколков. Каладин и бригадники тоже поклонились.

— Аварак Матал, — сказал Садеас. — Этот человек выглядит знакомым.

— Он уже давно здесь, светлорд, — нервно сказал Матал. — Тот самый, который…

— А, да, — сказал Садеас. — «Чудо». И ты послал его вперед, как приманку? Никогда бы не подумал, что ты решишься на такие отчаянные меры.

— Я беру на себя всю ответственность, — сказал Матал, притворяясь довольным.

Садеас какое-то время разглядывал поле боя.

— Да, к счастью для тебя, это сработало. Наверно, я должен похвалить тебя. — Он покачал головой. — Дикари вообще не смотрели на атакующие их войска. Все двадцать мостов встали на место почти без потерь. Мне это, однако, кажется чересчур. Считай, что я тебя похвалил. Но самое замечательное, как этот мальчишка уклонялся… — Он ударил сапогами коня и ускакал.

Самая двусмысленная похвала, которую я когда-либо слышал, подумал Каладин и широко улыбнулся, когда разъяренный Матал повернулся к нему.

— Ты… — брызгая слюной прошипел Матал. — Меня могли убить, из-за тебя!

— А вместо этого похвалили, — лениво сказал Каладин, Четвертый Мост уже выстроился вокруг него.

— Я еще увижу, как тебя повесят!

— Уже пытались, — заметил Каладин. — И не получилось. Кроме того, теперь Садеас ожидает, что я буду отвлекать лучников. И если попробует кто-нибудь другой… Удачи ему.

Лицо Матала покраснело. Он резко повернулся и ушел, якобы для того, чтобы проверить остальные бригады. Две ближайшие — Седьмой и Восемнадцатый Мосты — стояли, глядя на Каладина и его команду. Двадцать мостов установлено. Почти без потерь.

Отец Штормов, подумал Каладин. Сколько же лучников стреляло по мне?

— Каладин, — воскликнул Моаш, — ты нашел способ. Нам нужно только расширить его.

— Спорим, я сумею прыгать между стрелами, — сказал Шрам. — С хорошими доспехами…

— Нам нужно несколько человек, — согласился Моаш. — Человек пять, которые будут отвлекать паршенди на себя.

— Кости, — сказал Камень, сложив руки на груди. — Вот что сработало. Паршенди стали как сумасшедшие и вообще не смотрели на бригады. Если пять человек обвесятся костями паршенди…

Это заставило Каладина задуматься. И поискать взглядом среди бригадников. Где же Шен?

Там.

Паршмен сидел на камнях, смотря вперед невидящим взглядом. Каладин подошел к нему, за ним остальные. Шен посмотрел на них, лицо искажено болью, по щекам текут слезы. Увидев Каладина, он вздрогнул, отвернулся и закрыл глаза.

— Он сидит здесь с той секунды, как увидел, что ты сделал, парень, — сказал Тефт, почесывая подбородок. — Похоже, больше он не годится для бега с мостом.

Каладин стянул с головы похожий на щиток шлем и пробежал пальцами по волосам. Щиток слегка вонял, хотя Каладин и промыл его еще в расщелинах.

— Посмотрим, — сказал Каладин, чувствуя укол вины. Не омрачивший яркий свет победы, но немного притушивший по меньшей мере. — Есть много бригад, по которым стреляли. Вы знаете, что делать.

Люди кивнули и побежали искать раненых.

Каладин отрядил одного человека присматривать за Шеном — он не знал, чего ждать от паршмена, — и, пытаясь не показать крайней усталости, положил потные шлем и куртку на носилки Лоупена. Встав на колени, он проверил медицинское оборудование — вдруг понадобится — и обнаружил, что рука трясется и дрожит. Он прижал ее к земле, чтобы успокоить, и несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул.

Холодная и влажная кожа, потрясенно подумал он. Тошнота. Слабость. У меня шок.

— Парень, что с тобой? — спросил Тефт, становясь на колени рядом с Каладином. Рана на его левой руке еще тревожила его, но не настолько, чтобы он перестал носить мост. Не сейчас, когда их было слишком мало.

— Я буду в порядке, — сказал Каладин, трясущейся рукой взял мех с водой и с трудом снял крышку.

— Ты выглядишь так…

— Я буду в порядке, — упрямо повторил Каладин, глотнул воды и опустил мех. — Главное, что люди остались в безопасности.

— Ты что, каждый раз собираешься плясать под стрелами? Во время каждой атаки на плато?

— Сделаю все, чтобы защитить людей.

— Ты не бессмертный, Каладин, — мягко сказал Тефт. — Сияющие, их можно было убить, как и любого другого человека. Рано или поздно одна из этих стрел найдет твое горло, а не плечо.

— Штормсвет вылечит меня.

— Штормсвет помогает телу вылечиться. Это совсем другое, по-моему. — Тефт положил руку на плечо Каладина. — Мы не можем потерять тебя, парень. Люди нуждаются в тебе.

— Я не собираюсь избегать опасностей, Тефт. И оставлять людей лицом к лицу со штормом печалей, если могу для них что-то сделать.

— Тогда, — сказал Тефт, — ты должен разрешить некоторым из нас идти с тобой. Мост могут нести двадцать пять человек. Так что у нас есть небольшой резерв, как и сказал Камень. И держу пари, что некоторые из раненых, которых мы спасли, уже в состоянии помогать. Они не осмелятся отослать их в собственные бригады, не после того, что Четвертый Мост сделал сегодня, и помогут нам в атаке на плато.

— Я… — начал Каладин и умолк. Ему вдруг вспомнился Даллет, делающий что-то в этом роде. Сержант всегда говорил, что главная часть его работы — заботиться о том, чтобы Каладин оставался живым. — Хорошо.

Тефт кивнул и встал.

— Ты был копейщиком, Тефт, — сказал Каладин. — И даже не пробуй отнекиваться. Как ты оказался здесь, среди мостовиков?

— Мое место здесь. — Тефт повернулся и пошел руководить поисками раненых.

Каладин сел, а потом лег, ожидая, когда шок схлынет.

На юге появилась вторая армия — одетые в синее солдаты Далинара Холина. Они пересекали соседнее плато.

Каладин закрыл глаза, пытаясь прийти в себя. Наконец он что-то услышал и вновь открыл их. На его груди, скрестив ноги, сидела Сил. За ней, на поле боя, армия Далинара Холина атаковала паршенди, по ним никто не стрелял. Похоже, Садеас вырезал всех лучников.

— Это было потрясающе, — сказал Каладин. — То, что я делал со стрелами.

— Ты все еще думаешь, что проклят?

— Нет. Сейчас я знаю, что нет. — Он посмотрел на угрюмое небо. — Но я не понимаю, что означают все мои поражения. Я дал Тьену умереть, не сумел защитить своих копейщиков, рабов, которых пытался спасти, Тару… — Какое-то время он не вспоминал о ней. С ней ему скорее не повезло, но все-таки тоже поражение. — Если это не проклятие и не невезение, если никакой бог не злится на меня, то мне только остается жить, зная, что еще немного усилий — больше подготовки или умения — и я мог бы спасти их.

Сил глубоко задумалась.

— Каладин, ты должен покончить с такими мыслями. Все это не твоя ошибка.

— Так обычно говорил отец. — Он слабо улыбнулся. — «Преодолей свою вину, Каладин. Переживай, но не слишком. Бери на себя ответственность, но не вини себя во всем. Защищай, спасай, помогай — но знай, когда сдаться». Они идут по очень ненадежным полочкам. Как я могу отступить?

— Не знаю. Я ничего не знаю об этом, Каладин. Но ты разрываешь себя. Изнутри и снаружи.

Каладин опять уставился на небо.

— Это было удивительно. Я был штормом, Сил. Паршенди не могли коснуться меня. Стрелы, я играл с ними.

— Ты еще не освоился с этим, Каладин. Не дави на себя слишком сильно.

«Спасай их, — прошептал Каладин. — Но не дави на себя слишком сильно. И никогда не вини себя, если потерпишь поражение». Ненадежные полочки, Сил. Такие узкие…

Некоторые из его людей вернулись с раненым. Тайленец, с квадратным лицом и стрелой в плече. Каладин взялся за работу. Руки еще слегка тряслись, но не так ужасно, как несколько минут назад.

Бригадники собрались вокруг и глядели на него. Он уже начал обучать Камня, Дрехи и Шрама, но пока они главным образом смотрели. Каладин заставил себя объяснять.

— Если прижмешь здесь, то кровь потечет медленнее. Рана не слишком опасная, хотя, скорее всего, ему несладко… — пациент состроил гримасу, соглашаясь, — и главная опасность — заражение. Промой рану, убедись, что не осталось никаких щепок или кусочков металла, потом зашей. Мышцы и кожа плеча будут работать, поэтому потребуются крепкие нитки, способные удержать края раны вместе. Сейчас…

— Каладин, — сказал Лоупен странно обеспокоенным голосом.

— Что? — рассеянно спросил Каладин, все еще работая.

— Каладин!

Лоупен редко называл его по имени, предпочитая говорить мачо. Каладин встал, повернулся и увидел низенького хердазианина, стоящего позади толпы и указывающего на ту сторону расщелины. Сражение передвинулось дальше на север, но группа паршенди каким-то образом пробилась через ряды Садеаса. Группа с луками.

Каладин, потрясенный, смотрел, как паршенди выстроились в боевой порядок и натянули луки. Пятьдесят стрел, и все направлены на бригаду Каладина. Похоже, паршенди не волновались о том, что на них могут напасть сзади. Они сосредоточились только на одном.

Убить Каладина и его людей.

Каладин тревожно закричал, но он чувствовал себя таким слабым и усталым. Бригадники только начали поворачиваться, а лучники уже натянули тетивы луков. Обычно люди Садеаса защищали расщелину, не давая паршенди подойти к мостам и отрезать им дорогу к бегству. Но на этот раз, заметив, что паршенди не пытаются сбросить мосты, солдаты не торопились останавливать их. И оставили мостовиков умирать.

Люди Каладина обнажены. Совершенные цели. Нет, подумал Каладин. Нет! Такое не может произойти. Не после…

Внезапно кто-то обрушился на линию паршенди. Одна-единственная фигура в синевато-серых доспехах, с огромным мечом в руке. Носитель Осколков вихрем пронесся сквозь строй отвлекшихся лучников, рубя всех подряд. Несколько стрел успели взлететь, но лучники еще не успели прицелиться. Некоторые стрелы упали рядом с мостовиками, рассыпавшимися в поисках укрытия, но ни одна не попала в цель.

Паршенди падали под безжалостным Клинком, кое-кто прямо в пропасть; немногие оставшиеся в живых убежали. Через несколько секунд от отряда из пятидесяти лучников остались только трупы с вспыхнувшими глазами.

Носителя Осколков догнала почетная гвардия. Он повернулся — доспехи засветились, — поднял Клинок и отсалютовал мостовикам. Потом отправился в другом направлении.

— Это был он, — сказал Дрехи, вставая. — Далинар Холин. Дядя короля!

— Он спас нас! — сказал Лоупен.

— Ба. — Моаш стряхнул с себя пыль. — Увидел группу незащищенных лучников и напал на них. Светлоглазым до нас дела нет. Верно, Каладин?

Каладин молча глядел на место, где только что стояли лучники. В одно мгновение он мог потерять всех.

— Каладин? — спросил Моаш.

— Ты прав. — Каладин обнаружил, что говорит. — Просто использовал возможность.

А как же Клинок, поднятый в приветствии?

— Начиная с этого момента, — громко сказал Каладин, — мы будем уходить вглубь плато, как только солдаты пересекут пропасть. Раньше после начала сражения паршенди не обращали на нас внимания, но теперь все изменилось. То, что я сделал сегодня — и то, что мы собираемся сделать вскоре, — заставит их разозлиться еще больше. Злость лишает их разума, но заставляет стремиться к нашей смерти. Лейтен, Нарм, найдите хорошие наблюдательные пункты и присматривайте за полем боя. Немедленно сообщите мне, если заметите отряд паршенди, идущий к расщелине. Сейчас я закончу перевязку раненого, и мы отступаем.

Оба разведчика убежали, и Каладин вернулся к ране на плече.

Моаш встал на колени рядом с ним.

— Атака на приготовившегося врага без единой потери; Носитель Осколков, так вовремя появившийся, чтобы спасти нас; похвала самого Садеаса. Ты почти заставил меня задуматься, а не привязать ли на плечо эти повязки.

Каладин взглянул на молитву. Она была запятнана кровью из раны на руке, которую исчезнувший Штормсвет не успел вылечить.

— Подожди, сумеем ли мы убежать. — Каладин закончил шить. — Вот это и будет настоящая проверка.

Глава шестьдесят третьяСтрах

Я хочу спать. Теперь я знаю, почему вы делаете то, что делаете, и ненавижу вас за это. И не буду рассказывать вам правду, которую вижу.

Какашах, 1173, 142 секунды до смерти. Син, моряк, брошенный экипажем, быть может, из-за того, что приносил им несчастье. Пример скорее бесполезен.

— Видишь? — Лейтен повертел кусок щитка в руках. — Если мы подрежем край, тогда меч — или, в этом случае, копье — отлетит от лица. И не испортит твою прекрасную улыбку.

Каладин улыбнулся и взял эту часть доспехов обратно. Лейтен умело обработал щиток, вырезав дырки для ремней, которыми можно прикрепить его к куртке. В расщелине было темно и холодно, как всегда по ночам. Неба было не видно, и, казалось, они находились в пещере. И только случайная звезда высоко над ними возвращала их к действительности.

— Когда ты сумеешь закончить все? — спросил он Лейтена.

— Все пять? К концу ночи, скорее всего. Было трудно понять, как это делать. — Он постучал по щитку костяшками пальцев. — Потрясающий материал. Крепкий как сталь, но весит вдвое меньше. Трудно резать или ломать. Но сверлить — самое то.

— Отлично, — сказал Каладин. — Но я хочу не пять комплектов. Мне нужно по одному для каждого бригадника.

Лейтен поднял бровь.

— Если они разрешат нам носить доспехи, — сказал Каладин, — каждый получит по комплекту. За исключением Шена, конечно. — Марал согласился не использовать его во время бега с мостом, а сам паршмен не мог даже смотреть на Каладина.

Лейтен кивнул.

— Хорошо. Но мне нужны помощники.

— Возьми раненых. Мы увезем столько щитков, сколько найдем.

Его успех слегка облегчил жизнь Четвертого Моста. Каладин пожаловался, что ему надо время на поиск щитков, и Хашаль — не найдя ничего лучше — уменьшила норму трофеев. Она также претендовала — не очень громко — на то, что идею с оружием придумала она, и не слышала вопросов, откуда оно взялось в первый раз. Однако на Каладина она глядела обеспокоенным взглядом. Что она еще придумает? Тем не менее она не осмелилась убрать его. Не после того, как он принес ей похвалу Садеаса.

— Каким образом подмастерье оружейника угодил в мостовики? — спросил Каладин, когда Лейтен вернулся к работе. — Обычно ремесленников не выбрасывают на помойку.

Лейтен, широкоплечий сильный человек с овальным лицом и светлыми волосами, только пожал плечами.

— Когда в доспехах что-то там ломается и светлоглазый получает стрелу в плечо, надо же кого-нибудь обвинить. Я убежден, что мой хозяин держал так много подмастерьев именно для этого.

— Тогда нам повезло. Ты поможешь нам остаться в живых.

— Сделаю что могу, сэр. — Он улыбнулся. — Не может быть ничего хуже, чем то оружие, которое вы сделали сами. Удивительно, что нагрудник не упал с вас на полпути!

Каладин потрепал мостовика по плечу и оставил работать, окруженного кольцом топазовых осколков; Каладину удалось получить разрешение принести их, объяснив, что им нужен свет для работы с оружием.

Он огляделся. Лоупен, Камень и Даббид возвращались, нагруженные трофеями; Сил мелькала впереди, ведя их.

Каладин пошел вниз по расщелине, к его поясу был прикреплен маленький кожаный держатель с гранатовой сферой, для света. Дальше расщелина разветвлялась, образуя большой треугольный перекресток — замечательное место для тренировки копейщиков. Достаточно широкое, чтобы людям хватало места, и весьма далекое от постоянных мостов — разведчики не могли услышать эха криков и ударов.

Каждый день Каладин объяснял, что делать, и оставлял Тефта руководить практикой. Люди работали при свете сфер, маленькие кучки бриллиантовых осколков лежали в углах треугольника, с трудом освещая перекресток. Никогда бы не подумал, что позавидую дням тренировок под жарким солнцем в армии Амарама, подумал он.

Он подошел к щербатому Хобберу и поправил стойку, потом показал ему, как правильно распределить вес во время удара копьем. Мостовики быстро прогрессировали и уже освоили основные принципы. Некоторые тренировались с копьем и щитом, отрабатывая стойки, в которых надо было держать легкое копье рядом с головой и защищаться щитом.

Самыми умелыми были Моаш и Шрам. На самом деле Моаш просто потрясал. Каладин отошел в сторону и поглядел на человека с ястребиным лицом. Тот был сосредоточен, глаза горели, челюсти сжаты. Он выполнял атаку за атакой, отбрасывая дюжину теней от дюжины сфер.

Каладин помнил, как сам ощущал такую же одержимость. Он провел так год, после смерти Тьена, каждый день доводя себя до изнеможения. Полный решимости стать лучше. Полный решимости не дать никому умереть из-за того, что ему не хватило умения. Он стал лучшим во взводе, потом лучшим в роте. Кое-кто говорил, что он стал лучшим копейщиком в армии Амарама.

И что произошло бы с ним, если бы Тара не убедила его отказаться от самоотверженных тренировок? Сжег бы он себя, как она утверждала?

— Моаш, — окликнул его Каладин.

Моаш остановился и, не теряя стойки, повернулся к Каладину.

Каладин жестом попросил его подойти, и Моаш неохотно подбежал к нему. Лоупен оставил им несколько мехов с водой, подвесив их на веревках, для защиты от хасперов. Каладин взял один и протянул Моашу. Тот глотнул и вытер рот.

— Ты отлично работаешь, — сказал Каладин. — Ты, вероятно, лучший копейщик из бригадников.

— Спасибо, — сказал Моаш.

— Я заметил, что ты тренируешься, когда Тефт объявляет перерыв. Одержимость — хорошо, но не загоняй себя. Я хочу, чтобы ты тоже был приманкой.

Моаш широко улыбнулся. Каждый бригадник вызвался быть одним из тех четырех, кто присоединится к Каладину и будет отвлекать паршенди.

Потрясающе. Еще несколько месяцев назад Моаш — как и все остальные — яростно стремился поставить новичка или того, кто послабее, перед бригадой, чтобы ловить стрелы. А сейчас сам вызвался заняться самым опасным делом.

Понимаешь ли ты, что мог получить от этих людей, Садеас? подумал Каладин. Если бы думал не только о том, как их убить?

— Почему? — спросил Каладин, кивая на плохо освещенное тренировочное поле. — Почему ты так яростно работаешь? Что тобой движет?

— Месть, — мрачно ответил Моаш.

Каладин кивнул.

— Я тоже потерял кое-кого. И только потому, что не умел хорошо владеть копьем. Я почти убил себя тренировками.

— Кого?

— Брата.

Моаш кивнул. Как и остальные бригадники, он смотрел с уважением на «мистическое» прошлое Каладина.

— Я рад, что ты тренируешься, — сказал Каладин. — И я рад твоей целеустремленности. Но тебе надо быть поосторожнее. Если бы я убил себя, тренируясь до изнеможения, это никому бы не помогло.

— Конечно. Но между нами есть разница, Каладин.

Каладин поднял бровь.

— Ты хотел быть способным спасать. Я хочу быть способным убить.

— Кого?

Моаш заколебался, потом тряхнул головой.

— Может быть, я скажу, однажды. — Он протянул руку и схватил Каладина за плечо. — Я отказался от своих планов, но ты вернул их мне. Я готов отдать за тебя жизнь, клянусь кровью предков.

Каладин встретил горящий огнем взгляд Моаша и кивнул.

— Хорошо. Помоги Хобберу и Йейку. Они все еще неправильно выполняют удары.

Моаш побежал выполнять приказ. Он не называл Каладина «сэр» и, казалось, не глядел на него с тем же невысказанным почтением, как другие. С ним Каладину было легче.

Следующий час Каладин провел с людьми, помогая каждому, один за другим. Большинство из них слишком нетерпеливо бросались в атаку. Каладин объяснял им важность хладнокровия и точности, которые выиграли больше сражений, чем беспорядочный энтузиазм. Они внимательно слушали. Все больше и больше они походили на его старый взвод.

Это заставило его задуматься. Он помнил, что чувствовал, предлагая план побега. Он искал хоть какой-нибудь способ сражаться — пускай даже самый рискованный. Шанс выжить. Сейчас все изменилось. Сейчас у него есть команда, которой он гордится, друзья, которых он полюбил, и другая возможность — стабильность.

Если они действительно смогут увертываться, если Лейтен сделает хорошие доспехи, они действительно будут в безопасности. Даже в большей, чем его старый взвод. Неужели побег — лучший вариант?

— Какое озабоченное лицо, — громыхнул чей-то голос. Каладин повернулся. Камень, неслышно подошедший к нему, стоял, облокотившись на стену и сложив руки на груди. — Я бы сказал, лицо вождя. Всегда озабоченное. — Камень поднял густую рыжую бровь.

— Садеас не даст нам уйти, особенно теперь, когда мы так выделились. — Светлоглазые считали недопустимым давать рабам сбежать; таких считали слабаками. Только поимка беглецов помогала спасти лицо.

— Ты уже такое говорил, — заметил Камень. — Мы сразимся с людьми, которых он пошлет за нами, мы увидим Харбрант, где нет рабов. А оттуда на Пики, и мой народ примет нас как героев!

— Мы сможем побить первую группу, если он сглупит и вышлет за нами только несколько дюжин людей. Но потом он пошлет больше. А что делать с ранеными? Неужели оставить их умирать? Или мы должны взять их с собой и двигаться медленнее?

Камень медленно кивнул.

— Ты говоришь, что нам нужен хороший план.

— Да, — сказал Каладин. — Похоже, именно это я и сказал. Или это, или мы остаемся здесь… мостовиками.

— Ха! — Камень решил, что Каладин пошутил. — Несмотря на все эти новые доспехи, нас скоро убьют. Мы сами делаем себя целями!

Каладин задумался. Камень прав. Мостовиков будут использовать, день за днем. Даже если Каладину удастся свести число убитых до двух-трех в месяц — хотя еще недавно и это казалось недостижимой мечтой, — все люди Четвертого Моста будут убиты за год.

— Я поговорю об этом с Сигзилом, — сказал Камень, почесывая бритый подбородок. — Подумаем. Должен быть способ ускользнуть из ловушки, исчезнуть отсюда. Ложный след? Отвлечение? Возможно, мы сумеем убедить Садеаса, что погибли во время бега с мостом?

— Как?

— Не знаю, — сказал Камень. — Но мы должны подумать. — Он кивнул Каладину и направился в сторону Сигзила. Азиец занимался вместе с остальными. Каладин попытался поговорить с ним о Хойде, но Сигзил — как всегда со ртом на замке — не сказал ни слова.

— Эй, Каладин, — окликнул его Шрам. Он занимался в группе наиболее преуспевших бригадников, хотя Тефт внимательно смотрел за их боями. — Иди сюда, сразись с нами. Покажи этим каменноголовым дуракам, как это делается по-настоящему. — Остальные тоже присоединились к нему.

Каладин помахал им, но покачал головой.

Подбежал Тефт, тяжелое копье на плече.

— Парень, — тихо сказал он. — Я думаю, что их боевой дух поднимется, если ты сам покажешь им пару движений.

— Я уже сказал, что делать, в начале занятия.

— С копьем в руках ты сносишь им голову. Действуй медленнее, объясняя каждое движение. Им необходимо видеть это, парень. Видеть тебя.

— Мы уже говорили об этом, Тефт.

— Давай поговорим еще.

Каладин улыбнулся. Тефт старался не выглядеть злым или агрессивным — и выглядел так, как если бы спокойно что-то обсуждал.

— Ты был раньше сержантом, Тефт, а?

— Не имеет значения. Давай, покажи ребятам несколько простых движений.

— Нет, Тефт, — сказал Каладин более серьезно.

Тефт недоуменно посмотрел на него.

— Ты что, собираешься отказаться сражаться, как рогоед?

— Нет, я не такой.

— А какой?

Он поискал объяснение.

— Я буду сражаться, когда придет время. Но если я дам себе волю, я стану слишком нетерпеливым и захочу броситься в атаку прямо сейчас. И мне будет трудно дождаться, когда люди будут готовы. Поверь мне, Тефт.

Тефт посмотрел на него изучающим взглядом.

— Ты боишься этого, парень.

— Что? Нет. Я…

— Сейчас я понимаю, — твердо сказал Тефт. — Я уже видел такое, раньше. В последний раз, когда ты сражался, ты потерпел поражение, верно? И ты боишься, что это повторится.

Каладин помолчал.

— Да, — наконец согласился он. Но не только. Как только он начнет сражаться, он станет тем человеком, каким был очень давно, тогда, когда люди называли его Благословленным Штормом. Сильным и уверенным в себе человеком. Он не был уверен, что хочет им стать. Это и пугало его больше всего.

Как только он возьмет в руки копье, пути назад больше не будет.

— Хорошо, — сказал Тефт, потирая подбородок. — Я надеюсь, что ты будешь готов, когда время придет. Ребята нуждаются в тебе.

Каладин кивнул, и Тефт поторопился обратно, придумывая какое-то объяснение, чтобы успокоить людей.

Глава шестьдесят четвертаяЧеловек крайностей

Они появились из ямы, два мертвых человека, в руках вырезанное сердце, и я знаю, что видел настоящую красоту.

Каканах, 1173, 13 секунд до смерти, рикша.

Карта битвы у Башни, нарисованная и снабженная пометками Навани Холин, около 1173 года

— Я не смогла решить, интересую я тебя или нет, — тихо сказала Навани, когда они вместе шли по саду вокруг полевого дворца Элокара. — Половину времени ты вроде ухаживал за мной — какие-то намеки на отношения, то вперед, то назад. А половину времени я вообще не понимала тебя. А Гавилар был таким обходительным. И предпочитал схватить то, что хотел.

Далинар задумчиво кивнул. Он был в своем обычном синем мундире, а Навани надела приглушенное темно-бордовое платье с широким подолом. Садовники Элокара вырастили здесь самые разные растения. Справа от них, как ограда, извивался ряд желтых сланцекорников, по пояс в высоту. Маленькие группки хасперов осадили похожие на камни растения, их жемчужные раковины медленно открывались и закрывались — зверьки дышали. Раковины казались крохотными ртами, молча и ритмично говорившими один с другим.

Далинар и Навани не торопясь поднимались по склону холма. Далинар шел с руками, сложенными за спиной. Его почетная гвардия и клерки Навани следовали за ними. Некоторые из них казались озадаченными; они не понимали, почему Навани и Далинар проводят вместе так много времени. Сколько из них догадывались о правде? Все? Часть? Никто? Разве это важно?

— Тогда, много лет назад, я не собирался сбивать тебя с толку, — тихо сказал он, так, чтобы не слышали любопытные уши. — Я намеревался ухаживать за тобой, но тут тобой заинтересовался Гавилар. И в конце концов я понял, что должен отойти в сторону.

— Только поэтому? — обиженно спросила Навани.

— Он не понимал, что я тоже заинтересован. Я представил его тебе, и он решил, что может поухаживать за тобой. У нас такое бывало сплошь и рядом; я находил людей, которых Гавилар должен был знать, и приводил их к нему. Когда я сообразил, что наделал, было уже поздно. Так что я сам отдал тебя ему.

— «Отдал» меня? У меня что, на лбу отметина раба, о которой я не знала?

— Я не имел в виду…

— Шшш, — сказала Навани, внезапно ласково. Далинар подавил вздох; хотя Навани и повзрослела со времени их юности, ее настроение по-прежнему изменялось быстрее погоды. Откровенно говоря, это была часть ее очарования.

— И часто ты отходил в сторону ради него? — спросила Навани.

— Всегда.

— И тебе не надоело?

— Я почти не думал об этом, — сказал Далинар. — Но да… тогда я сильно расстроился. Но это же Гавилар. Ты сама знаешь, каким он был. Сильная воля, вид естественного превосходства над окружающими… Казалось, он всегда изумлялся, если кто-то отказывался выполнять его желание, или сам мир становился не таким, каким он хотел. Он не заставлял меня отступить — это получилось само собой.

Навани понимающе кивнула.

— Не имеет значения, — сказал Далинар. — Я извиняюсь, что запутал тебя. Я… да, мне было трудно оторваться от тебя. Но я боялся, что — случайно — выдам себя, что слишком много моих настоящих чувств вырвется наружу.

— Ну, допустим, это я могу простить, — сказала она. — Хотя за следующие двадцать лет я решила, что ты ненавидишь меня.

— Ничего такого я не делал!

— Ой ли? А как иначе я могла расценить твою холодность? То, что ты чаще всего выходил из комнаты, когда я входила в нее?

— Сдерживался, — сказал Далинар. — Я так решил.

— Да, но это выглядело очень похожим на ненависть, — сказала Навани. — Хотя я несколько раз спросила себя, что ты прячешь за своими каменными глазами. Ну а дальше появилась Шшшш.

Как всегда, когда кто-нибудь произносил имя его жены, он слышал что-то похожее на свист ветра и имя немедленно испарялось из памяти. Он не мог ни услышать, ни запомнить его.

— Она изменила все, — сказала Навани. — И, кажется, ты действительно любил ее.

— Да, — сказал Далинар. Конечно, он любил ее. Или? Он не помнил ничего. — Какой она была? — И быстро добавил: — С твоей точки зрения? Как ты относилась к ней?

— Все любили Шшшш, — ответила Навани. — Сначала я изо всех сил пыталась ненавидеть ее, но в конце концов могла только тихо ревновать.

— Ты? Ревновать к ней? За что?

— Она слишком хорошо тебе подходила, — объяснила Навани. — Всегда спокойная, никогда не делала неподходящих комментариев, никогда не задирала тех, кто вокруг нее. — Навани улыбнулась. — Теперь, вспоминая то время, я понимаю, что могла бы возненавидеть ее. Но она была такой милой. Хотя и не очень… ну да…

— Что? — спросил Далинар.

— Не очень умной, — сказала Навани и покраснела, что с ней происходило крайне редко. — Прости, Далинар, но так оно и было. Не дура, да, но… не каждый наделен острым умом. Возможно, это было частью ее очарования.

Казалось, она боялась, что Далинар обидится.

— Все в порядке, — сказал он. — А ты не удивилась, когда я женился на ней?

— Почему я должна была удивиться? Она совершенно подходила тебе, я уже говорила.

— Разве мы подходили друг другу интеллектуально? — сухо спросил Далинар.

— Нет. Но вы подходили друг другу по характеру. После того, как я перестала ненавидеть ее, я решила, что мы, все четверо, можем стать достаточно близки. Но ты был так сух со мной…

— Я не мог позволить себе… расслабиться, чтобы ты не подумала, будто я все еще интересуюсь тобой. — Последнюю часть фразы он сказал с неловкостью. Разве сейчас он не занимается именно этим? Расслабляется?

Навани посмотрела на него.

— Опять.

— Что?

— Чувство вины. Далинар, ты — удивительный, честнейший человек, но ты слишком склонен к самокопанию.

Вина? Самокопание?

— Я никогда не смотрел на это таким образом.

Она широко улыбнулась.

— Что? — спросил он.

— Ты действительно честный человек, не правда ли, Далинар?

— Я стараюсь им быть, — сказал Далинар и оглянулся. — Хотя природа нашей связи мне представляется видом лжи.

— Мы не лжем никому. Пускай они думают — или придумывают — что хотят.

— Наверно, ты права.

— Как обычно. — Какое-то время она молчала. — Ты сожалеешь, что мы…

— Нет, — резко сказал Далинар, удивившись страстности собственного протеста. — Нет, — более мягко сказал он. — Я ни о чем не сожалею, Навани. Я не знаю, что будет дальше, но я не отпущу тебя.

Навани остановилась рядом с порослью небольших, размером с кулак, каменных почек, их длинные лозы высовывались наружу, как зеленые языки. Они росли плотным букетом на большом овальном камне, рядом с тропинкой.

— Сколько ни проси, ты не перестанешь чувствовать себя виноватым, — сказала Навани. — Но по меньшей мере ты можешь хоть чуть-чуть отпустить поводья?

— Не уверен. Особенно сейчас. Но мне трудно объяснить почему.

— Может быть, попытаешься? Для меня?

— Я… Хорошо, я — человек крайностей, Навани. Я обнаружил это еще юношей. Со временем я сообразил, что могу управлять своими эмоциями только посвятив жизнь чему-нибудь — или кому-нибудь. Первым был Гавилар. Сейчас это Кодекс и учение Нохадона. Это способы, которыми я держу себя в узде. Или как огонь за оградой, которая сдерживает и управляет им.

Он глубоко вздохнул.

— Я — слабый человек, Навани. На самом деле. Если я дам себе разогнаться, то снесу все на своем пути. Все эти годы, после смерти Гавилара, я следовал Кодексу, и он сдерживал меня. Но если на моей броне возникнут даже маленькие трещины, я опять стану тем, кем был. Человеком, которым я не хочу становиться.

Человеком, который обдумывал убийство брата ради трона — и ради женщины, на которой женился брат. Он не мог, не осмелился рассказать, что настолько страстно желал ее и едва не осуществил свой план.

В тот день Далинар поклялся, что никогда не займет трон. Один из кусков его доспехов. Сможет ли он объяснить, что она ненароком взломала всю его броню? Что так трудно примирить давно горевшую в нем любовь с наконец настигшей его виной в том, что он давным-давно отдал ее брату?

— Ты не слабый человек, Далинар, — сказала Навани.

— Ошибаешься. Но слабость может прикинуться силой, если ее как следует связать, как трус может стать героем, если бежать некуда.

— Но в книге Гавилара нет ничего, что бы не разрешало нам быть вместе. Только глупая традиция…

— Нет, так нельзя, — сказал Далинар. — Но, пожалуйста, не волнуйся; я буду волноваться за нас обоих. Я найду способ выполнить эту работу, и я прошу тебя меня понять. Потребуется время. И я расстраиваюсь не из-за тебя, но из-за положения, в которое мы попали.

— Я считаю, что могу принять это. Предполагая, что ты сможешь жить, не обращая внимания на слухи, которые уже пошли.

— Не первые, которые порочат меня, — сказал он. — Я все меньше думаю о них и все больше об Элокаре. Как мы сможем объяснить ему?

— Очень сомневаюсь, что он даже заметит, — фыркнула Навани, возобновляя прогулку. Далинар пошел за ней. — Он поглощен мыслями о паршенди и — время от времени — о том, что кто-то в лагере пытается убить его.

— Слухи могут наложиться на них, — сказал Далинар. — Например, он может решить, что мы двое устроили против него заговор.

— Но он…

Снизу загремели горны. Далинар и Навани остановились, чтобы послушать.

— Отец Штормов, — сказал Далинар. — Скального демона видели на самой Башне. Плато Садеаса. — Далинар почувствовал прилив возбуждения. — Кронпринцам еще никогда не удавалось добыть там гемсердце. Если мы вместе преуспеем, это будет настоящая победа.

Навани озабоченно посмотрела на него.

— Далинар, мы нуждаемся в нем для нашего дела, ты прав. Но держи его на расстоянии вытянутой руки.

— Пожелай мне ветра удачи. — Он потянулся к ней, но остановил себя. Что он собирается сделать? Обнять ее на глазах у всех. Слухи побегут как огонь по бассейну с маслом. Он еще не готов. Он только поклонился и поторопился приказать ответить на призыв горнов и приготовить его Доспехи Осколков.

И только на полпути вниз до него дошли ее слова. Он даже остановился. Она сказала «мы нуждаемся в нем для нашего дела».

И в чем их дело? Он сомневался, что Навани это знает. Но она уже начала думать о них двоих, как о команде, работающей вместе.

И он тоже.

* * *

Прозвучали рога, чистый и прекрасный звук, означающий, что сражение близко. На складе леса началась суматоха. Посыпались приказы. Сегодня будет атакована Башня — то самое место, где, благодаря усилиям Каладина, Садеас потерпел поражение.

Самое большое из плато. Самое завидное.

Мостовики побежали за жилетами. Плотники и подмастерья шарахались с их дороги. Матал выкрикивал приказ за приказом; бег с мостом был единственным временем, когда он командовал без Хашаль. Бригадиры орали бригадам построиться.

Ветер безжалостно стегал воздух, неся по небу щепки и сухую траву. Кричали люди, звенели колокольчики. И через этот хаос шагал Четвертый Мост с Каладином во главе. Но, несмотря на спешку, солдаты останавливались, мостовики раскрывали рот, плотники и подмастерья замирали на месте.

Тридцать пять человек шли ровным шагом в ржаво-оранжевых доспехах, умело подогнанных Лейтеном к кожаным курткам и шапкам. Руки защищали наручи, ноги — наголенники. Шлемы были сделаны из нескольких разных кусков и украшены — по настоянию Лейтена — рубцами и выступами, похожими на края ракушки или крошечные рога. По всем остальным доспехам шел узор в виде зубчиков, похожих на зубцы пилы. Его нарисовал Безухий Джакс, где-то раздобыв синюю и белую краски.

Каждый бригадник Четвертого Моста нес деревянный щит с прикрепленными к ним — на этот раз крепко — красными костями паршенди. По большей части ребра, покрытые спиральными узорами. Кое-кто прикрепил к щиту еще и пальцы, которые громко стучали, другие добавили к шлемам несколько острых ребер, которые выглядели клыками или мандибулами.

Наблюдатели с изумлением глядели на них. Они уже видели такие доспехи, но впервые их имел каждый член Четвертого Моста. Все вместе они представляли великолепное зрелище.

Десять дней и шесть забегов с мостом позволили команде Каладина усовершенствовать свой метод. Пять человек — приманка, еще пятеро передних держат в одной руке щит, а мост несут второй. Их число пополнилось за счет выздоровевших раненых.

И за все эти шесть забегов мостовики не потеряли ни одного человека. Остальные бригады шептались о чуде, но Каладин об этом ничего не знал. Он заботился только о том, чтобы в его мешочке всегда были заряженные сферы. Большинство лучников паршенди стреляло по нему. Каким-то образом они знали, что он был центром всего этого.

Они дошли до своего моста и построились, потом повесили щиты на боковые выступы. В то мгновение, когда они подняли мост, все остальные команды дружно прокричали им ура.

— Что-то новенькое, — сказал Тефт Каладину, стоявшему слева.

— Похоже, они наконец поняли, кто мы такие, — ответил Каладин.

— И кто?

Каладин поставил мост на плечи.

— Мы их защитники. Мост, вперед!

Они пустились рысцой, направляясь к полю построения и провожаемые одобрительными криками.

* * *

Мой отец не сумасшедший, думал Адолин, наполняясь энергией и возбуждением по мере того, как оружейники надевали на него Доспехи Осколков.

Все эти дни Адолин обдумывал открытие Навани. Он ошибался, совершенно ужасно. Далинар Холин не ослабел. И не состарился. Он был прав, а Адолин ошибался. После долгих мучительных переживаний, Адолин принял решение.

Он рад, что ошибался.

Он усмехнулся и согнул палец бронированной правой руки, когда оружейники перешли налево. Он не знал, что означают видения и что они предвещают. Отец стал кем-то вроде пророка, очень обескураживающе, если подумать.

Но сейчас важно другое — Далинар Холин не сумасшедший. И пришло время верить ему. Отец Штормов, он заслужил такое право.

Оружейники закончили надевать Доспехи и отошли назад. Адолин вылетел из оружейной на свет солнца, привыкая к полученной силе и скорости и весу Доспехов. Нитер и остальные пять Кобальтовых гвардейцев поторопились за ним, один привел Чистокровного. Адолин взял поводья, но пошел пешком, давая себе время приспособиться к Доспехам.

Вскоре они вошли на поле построения. Отец, тоже в Доспехах, говорил с Телебом и Иламаром. Возвышаясь над ними, он указывал на восток. Туда, к краю Равнин, уже шли несколько рот.

Адолин, возбужденный, подошел к отцу. Приблизившись, он заметил всадника, едущего по восточному краю лагерей. Всадника в сверкающих красных Доспехах Осколков.

— Отец? — сказал Адолин, указывая на всадника. — Что он делает здесь? Разве он не должен ждать, когда мы подойдем к его лагерю?

Далинар посмотрел туда и махнул рукой конюху. К нему подвели Кавалера, отец и сын вскочили на лошадей и поскакали наперерез Садеасу, сопровождаемые Кобальтовыми гвардейцами. Неужели Садеас хочет отменить атаку? Быть может, он боится опять потерпеть поражение при атаке Башни.

Как только они сблизились, Далинар осадил Кавалера.

— Вы должны поторопиться, Садеас. Нам нужно двигаться быстро, если мы хотим оказаться на плато раньше паршенди и добыть сердце.

Кронпринц кивнул.

— Согласен, частично. Но сначала нам надо поговорить. Далинар, мы собираемся напасть на Башню! — Он казался возбужденным.

— И?

— Шторм побери! — сказал Садеас. — Вы всегда твердили мне, что нам надо найти способ заманить на плато большие силы паршенди. Башня — идеальное место. Они всегда приводят туда большие силы, и две ее стороны неприступны.

Адолин обнаружил, что кивает.

— Да, — сказал он. — Отец, он прав. Если мы сможем запереть их там и ударить со всех сторон… — Обычно паршенди убегали, когда несли большие потери. Вот почему война так затянулась.

— Это может стать поворотной точкой в войне, — сказал Садеас, его глаза сверкали. — Мои писцы считают, что у них осталось не больше двадцати-тридцати тысяч бойцов. Я уверен, что они пошлют тысяч десять — они всегда так делают. И если мы убьем их всех, то практически уничтожим саму возможность вести войну на Равнинах.

— Отец, это должно сработать, — возбужденно сказал Адолин. — Это то, чего мы ждали, — то, чего ты ждал. Способ закончить войну, нанести паршенди такой урон, что они окажутся не в состоянии сражаться!

— Нам нужны войска, Далинар, — сказал Садеас. — Много. Сколько людей вы можете выставить, самое большее?

— Быстро? — задумался Далинар. — Тысяч восемь.

— А я соберу около семи, — сказал Садеас. — Мы поведем их всех. Приведите свои восемь тысяч ко мне в лагерь, я возьму все свои мосты, и мы пойдем вместе. Скорее всего, паршенди придут первыми — Башня слишком близко к их стороне, — но, если мы поторопимся, сможем запереть их на плато. И покажем им, что такое настоящая армия алети.

— Я не хочу рисковать жизнями ваших мостовиков, Садеас, — сказал Далинар. — И не уверен, что согласен на полную совместную атаку.

— Ба, — сказал Садеас. — Я нашел новый способ использования мостовиков, не забирающий так много людей. У них практически нет потерь.

— Неужели? — спросил Далинар. — Вы имеете в виду этих мостовиков в доспехах? И что заставило вас измениться?

Садеас пожал плечами.

— Возможно, вы. Не имеет значения, надо идти. Вместе. Они приведут слишком много людей, и слишком рискованно прийти раньше, одному, и ждать вас. Я хочу прийти вместе и атаковать вместе, так близко, как мы только сможем. А если вы беспокоитесь за мостовиков, я могу напасть первым и захватить плацдарм, а вы уже пересечете, не рискуя их жизнями.

Далинар задумался.

Давай, отец, подумал Адолин. Ты давно ждал возможности ударить паршенди по-настоящему. Не упусти ее!

— Хорошо, — наконец сказал Далинар. — Адолин, пошли гонцов к Пятой, Шестой, Седьмой и Восьмой дивизиям. Подготовь людей к маршу. Закончим войну.

Глава шестьдесят пятаяБашня

Я видела их. Они камни. Жаждущие мести призраки. Глаза красного безумия.

Какакес, 1173, 8 секунд до смерти. Темноглазая молодая женщина, пятнадцать лет. Судя по сообщениям, объект психически нестабилен с детства.

Спустя несколько часов Далинар стоял на небольшом каменном холме вместе с Садеасом, осматривая Башню. Они долго и тяжело шли до этого плато, самого восточного из тех, на которых сражались алети. Дальше идти было невозможно. Паршенди могли добраться сюда очень быстро и вырезать гемсердце до того, как появлялись алети. Иногда такое случалось, особенно с Башней.

Далинар поискал взглядом.

— Я вижу его, — сказал он, вытягивая руку. — Они еще не успели унести его. — Паршенди образовали кольцо вокруг куколки и били по ней. Однако панцирь еще держался — он был толстый и твердый, как камень.

— Радуйтесь, что используете мои мосты, старый друг. — Садеас прикрыл глаза рукой в боевой рукавице. — Эти пропасти слишком широкие. Даже в Доспехах Осколков их не так-то просто перепрыгнуть.

Далинар кивнул. Башня была чудовищно огромной; даже карта не отдавала ей должного. В отличие от других плато она не была ровной — скорее напоминала огромный клин, понижавшийся на западе и заканчивавшийся отвесным обрывом в штормнаправлении. Она была такой крутой — а пропасти настолько широкими, — что подойти к ней с востока или юга было невозможно. Атаковать ее можно было только с трех соседних плато, шедших вдоль ее северного и западного краев.

Расщелины между этими плато тоже были необычно широкими, мост с трудом перекрывал их. На плато построения собралось много тысяч солдат в красных или синих мундирах, на каждом плато свой цвет. Вместе они составляли самую большую армию, которая когда-либо сражалась с паршенди.

Паршенди было так много, как и ожидалось. По меньшей мере тысяч десять.

Судя по всему, их ожидает полномасштабное сражение, именно такое, на которое надеялся Далинар, — большое число алети против большого числа паршенди.

Это может произойти. Поворотная точка войны. Надо победить сегодня, и все изменится.

Далинар тоже поднес руку к глазам, держа шлем под мышкой. Он отметил с удовольствием, что разведчики Садеаса расположились на соседних плато, откуда могли наблюдать за подходом резервов паршенди. Из того, что паршенди сразу привели так много, вовсе не следовало, что у них нет других войск, ждущих где-нибудь на фланге. Теперь их не застанут врасплох.

— Далинар, — сказал Садеас, — давай атакуем вместе! Одна большая атакующая волна, через все сорок мостов!

Далинар взглянул на бригады мостовиков; многие из них лежали, полностью истощенные, на плато. Ожидая — и скорее всего боясь — следующей задачи. Очень мало кто из них был одет в доспехи, о которых говорил Садеас. Сотни из них будут убиты, если обе армии атакуют вместе. Но чем это отличается от того, что делает Далинар, требуя от своих солдат сражаться на плато? Разве они не часть всей армии?

Трещины. Он не должен дать им расшириться. Если он собирается быть с Навани, он должен доказать себе, что остался твердым в других областях.

— Нет, — сказал он. — Я атакую только тогда, когда вы завоюете плацдарм для моих бригад мостовиков. И даже это больше того, что я могу разрешить. Никогда не заставляй своих людей делать то, что не можешь сделать сам.

— Но вы можете атаковать паршенди!

— Я никогда не нес ни один из этих мостов, — сказал Далинар. — Извините, старый друг. Не вам решать. Это то, что я должен сделать.

Садеас покачал головой и надел шлем.

— Хорошо, пусть будет то, что будет. Мы все еще собираемся сегодня поужинать вместе и обсудить стратегию?

— Надеюсь. Если Элокар не забьется в истерике от того, что мы оба пропустим его праздник.

Садеас фыркнул.

— Он чересчур одержим ими. За шесть лет эти еженощные праздники изрядно поднадоели. Кроме того, я сомневаюсь, что он почувствует хоть что-нибудь, даже если мы сегодня победим и уничтожим треть солдат паршенди. Увидимся на поле боя.

Далинар кивнул. Садеас спрыгнул с холмика на поверхность и присоединился к своим офицерам. Далинар задержался, глядя на Башню. Она была не только больше, но и неровнее, чем большинство плато, вся покрыта каменными выступами из затвердевшего крэма, гладкими и округлыми. Все вместе напоминало поле, полное коротких стен, накрытых снежным покрывалом.

Юго-восточный конец плато поднимался к точке, нависавшей над Равнинами. Два плато, на которых стояли их войска, находились напротив середины западной стороны. Садеас взял себе северное, а Далинар должен был атаковать с соседнего, как только Садеас расчистит место для высадки.

Мы должны оттеснить паршенди на юго-восток, подумал Далинар, потирая подбородок, и там загнать в угол. Все зависело от того, получится или нет. Куколка стояла около вершины, так что паршенди уже находились в хорошем положении для Далинара и Садеаса; осталось только оттеснить их к краю обрыва. Скорее всего, паршенди разрешат это, потому что тогда окажутся выше врагов.

Если появится вторая армия паршенди, она будет отделена от остальных. Алети смогут сконцентрироваться на паршенди, запертых на верхушке Башни, одновременно защищаясь от новоприбывших. Это должно сработать.

Он почувствовал, как внутри него нарастает возбуждение. Он спрыгнул на небольшую каменную осыпь, потом, аккуратно шагая по похожим на ступеньки трещинам, добрался до поверхности плато, где ждали его офицеры. Обойдя холм, он остановился, наблюдая за действиями Адолина. Молодой человек, в Доспехах Осколков, руководил ротами, переправлявшимися по переносным мостам Садеаса на южное плато построения. Недалеко, на северном, войска Садеаса строились для атаки.

Среди них выделялась группа одетых в доспехи мостовиков, стоявшая посреди готовящихся к атаке бригад. Почему им разрешили защищать себя? И почему только им? Доспехи походили на щитки паршенди. Далинар покачал головой. Атака началась, бригады мостовиков помчались к краю плато.

— Отец, откуда ты планируешь начать атаку? — спросил Адолин, призывая Клинок и кладя его на полдрон, острой стороной вверх.

— Оттуда, — сказал Далинар, указывая на точку на южном плато. — Подготовь людей.

Адолин кивнул и начал выкрикивать приказы.

Мостовики уже начали умирать. Пусть Герольды направят ваши дороги, бедолаги, подумал Далинар. И мою.

* * *

Каладин плясал с ветром.

Стрелы свистели вокруг него, проносились близко, их раскрашенное оперенье из пестрокорника почти целовало его. Он разрешал им подойти поближе, пускай паршенди думают, что почти убили его.

Несмотря на четырех других бригадников, привлекавших их внимание, несмотря на весь Четвертый Мост, обвешенный скелетами мертвых паршенди, большинство лучников целились именно в Каладина. Он был символом. Живым символом, который необходимо уничтожить.

Каладин крутился между стрелами, иногда отбивая их щитом. Внутри него бушевала буря, как если бы вся кровь превратилась в штормветра. Энергия колола пальцы. Впереди паршенди пели злую песню, песню против того, кто осквернил их мертвых.

Каладин оставался впереди приманок, давая стрелам падать поблизости. Дразнил их. Насмехался над ними. Предлагал им убить его, пока стрелы не перестали падать и ветер успокоился.

Каладин остановился, задержав дыхание и не отпуская внутренний шторм. Паршенди неохотно отступали перед армией Садеаса, самой большой армией, когда-либо появлявшейся на Равнинах. Тысячи людей и тридцать два моста. Несмотря на все усилия Каладина, пять мостов упали, их бригады были убиты.

Солдаты, перебравшиеся на другую сторону, даже не пытались отогнать лучников, стрелявших по Каладину, но под их давлением вся армия паршенди подалась назад. Напоследок некоторые из лучников, с ненавистью глядя на Каладина, сделали непонятный жест: сложив руки чашечкой, они поднесли их к правому уху и указали на него.

Каладин отпустил дыхание, Штормсвет вырвался наружу. Сейчас он научился набирать в себя ровно столько Штормсвета, сколько нужно, чтобы остаться в живых и не выдать себя солдатам.

Перед ним поднималась Башня, огромная каменная плита, понижающаяся на запад. Пропасть была настолько широкой, что он опасался, как бы люди не уронили в нее мост, пытаясь поставить его на место. На другой стороне Садеас, выстроив свои отряды в форме чаши, пытался освободить Далинару место для высадки.

Возможно, такой способ атаки позволял защитить репутацию Далинара. Дескать, он не отправляет мостовиков на смерть. Во всяком случае прямо. И не имеет значения, что он стоит на спинах тех, кто погиб, дав переправиться Садеасу. Его настоящий мост — их трупы.

— Каладин, — окликнул его голос сзади.

Каладин обернулся. Один из его людей ранен. Шторм побери! подумал он, бросаясь к Четвертому Мосту. Штормсвет еще бился в его венах, предотвращая истощение. Он стал слишком самоуверенным. Шесть забегов без раненых. Он должен понимать, что такое не может длиться вечно. Он протолкался сквозь собравшихся бригадников и нашел Шрама, лежавшего на земле и держащегося за ногу; между пальцами струилась кровь.

— Стрела в ногу, — сказал Шрам, стиснув зубы. — В штормовую ногу! Кто же получает штормовую стрелу в ногу?

— Каладин! — обеспокоенно сказал Моаш. Бригадники раздались, когда Моаш принес Тефта; из щели между кирасой и наручем торчала стрела.

— Шторм побери! — выругался Каладин, помогая Моашу опустить Тефта на землю. Пожилой мостовик выглядел ошеломленным. Стрела зарылась глубоко в мышцу. — Кто-нибудь, прижгите ногу Шрама и перевяжите ее, пока я не займусь ею сам. Тефт, ты слышишь меня?

— Прости, парень, — прошептал Тефт, с остекленевшим взглядом. — Я…

— Ты будешь в полном порядке, — сказал Каладин, поспешно беря бинты от Лоупена, потом мрачно кивнул ему. Лоупен немедленно побежал подогревать нож для прижигания. — Кто еще?

— Все остальные целы и невредимы, — сказал Дрехи. — Тефт пытался скрыть рану. Скорее всего, он получил ее, когда мы ставили мост на место.

Каладин прижал бинт к ране, потом махнул рукой Лоупену, чтобы тот поторопился с ножом.

— Я хочу, чтобы наши разведчики присматривали за сражением. Я должен быть уверен, что паршенди не выкинут какой-нибудь трюк, как несколько недель назад. Если они перепрыгнут через пропасть сюда, мы все покойники.

— Не бойся, — сказал Камень, прикладывая ладонь к глазам. — Похоже, люди Садеаса держат тот край расщелины. Никакой паршенди не пробьется сквозь них.

Появился дымящийся нож, и Каладин, поколебавшись, взял его. Тефт потерял слишком много крови, шить очень рискованно. Но одним поворотом ножа Каладин оставит слишком глубокий шрам. Плечо Тефта потеряет подвижность, он не сможет носить копье.

Каладин неохотно прижал нож к ране, плоть зашипела, кровь свернулась черными блестящими комочками, на земле появились ярко-оранжевые извивающиеся спрены боли. В операционной вы можете шить. Но на поле боя… да, чаще всего другого пути нет.

— Извини, Тефт, — прошептал Каладин и покачал головой, продолжая работать.

* * *

Люди кричали. Стрелы ударяли в дерево и плоть с таким звуком, как будто далекие дровосеки махали топорами.

Далинар ждал рядом со своими людьми, наблюдая за ходом боя. Лучше бы он поскорее открыл нам дорогу, подумал он. Мне уже хочется быть на плато.

К счастью, Садеас сумел быстро переправиться на Башню и послал отряд очистить место для Далинара. Они еще не закончили работу, а Далинар уже начал двигаться.

— Один из мостов, со мной, — проорал он, вылетая в передний ряд. Он поскакал к краю пропасти, за ним последовал один из восьми мостов, которые ему ссудил Садеас. Паршенди заметили, что происходит, и изо всех сил надавили на небольшой отряд в зеленом и белом, который защищал место высадки. — Бригада, туда, — крикнул Далинар, указывая место.

Мостовики поторопились на указанное им место, очевидно радуясь, что им не надо ставить мост под огнем паршенди. Как только они поставили мост на место, Далинар рванулся вперед, Кобальтовая гвардия следом, и в это мгновение люди Садеаса дрогнули.

Далинар заревел, рука в боевой перчатке сомкнулась вокруг рукоятки Носителя Присяги, возникшего из тумана. Взявшись за меч обеими руками, он первым же широким ударом зарубил четверых. Паршенди запели боевую песню на своем странном языке. Далинар оттолкнул трупы в сторону и начал сражаться по-настоящему, защищая плацдарм, который люди Садеаса расчистили для него. Через несколько минут вокруг него собрались солдаты.

Доверив спину Кобальтовой Гвардии, Далинар бросился вперед, разрывая Клинком Осколков ряды врагов. Оставляя дыры в боевой линии паршенди, он метался взад и вперед, как рыба, выпрыгивающая из реки, дезорганизуя врагов. За ним тянулся след из трупов с горящими глазами и разрезанной одеждой. В оставленные им дыры врывались солдаты в синем. Адолин тоже крушил паршенди неподалеку, его Кобальтовые гвардейцы держались сзади, на безопасном расстоянии. Он перевел уже всю свою армию — надо было как можно быстрее оттеснить паршенди назад, чтобы они не могли убежать. Садеас должен был присмотреть за северным и западным краями Башни.

Ритм битвы пел Далинару. Паршенди распевали, солдаты кричали. Мелодия сражения билась внутри Далинара, руки сжимали Клинок Осколков, доспехи наполняли энергией. Поднялась Дрожь. Пока его не настигла тошнота, он оставался Терновником, наполненным радостью сражения и разочарованным только от отсутствия достойного соперника. Где же Носители Осколков паршенди? Последнего он видел в битве много недель назад. Почему он не появляется? Неужели они послали так много людей на Башню без Носителя Осколков?

Что-то тяжелое ударило в его Доспехи и отлетело, заставив маленький клуб Штормсвета убежать через сочленения правой руки. Далинар выругался и поднял руку, защищая лицо; потом оглянулся. Там, подумал он, заметив невысокий каменный кряж, на котором стояла группа паршенди и размахивала огромными пращами с камнями, которые они держали обеими руками. Камни размером с голову ударяли как по алети, так и по паршенди, но их целью, конечно, был сам Далинар.

Он недовольно заворчал, когда еще один камень ударил его в предплечье, Доспехи слегка содрогнулись, маленькая паутинка трещин побежала по правому вэмбрейсу.

Далинар заворчал опять и побежал. Дрожь нахлынула на него еще сильнее, он врезался плечом в группу паршенди, разметав их, потом махнул мечом и разрубил тех, кто не торопился убраться с его пути. Он прыгнул в сторону, и тут же град камней обрушился туда, где он только что стоял. Перепрыгнув низкий валун, он сделал еще два шага и подпрыгнул, пытаясь достать полку, на которой стояли камнеметатели.

Он схватился за край полки одной рукой, держа Клинок в другой. Люди на вершине кряжа подались назад, но Далинар висел достаточно высоко и успел махнуть Клинком. Носитель Присяги перерубил им ноги, и четыре человека упали на землю, их ноги отнялись. Далинар выпустил Клинок — тот исчез — и, используя обе руки, прыгнул на полку.

Он приземлился на корточки, Доспехи звякнули. Паршенди попытались кинуть в него камни, но Далинар схватил пару камней величиной с голову — каждый из них легко вошел в боевую рукавицу — и бросил их в паршенди. Камни с огромной силой ударились в пращников, и те упали на плато, с раздробленной грудью.

Далинар улыбнулся и стал метать камни. Когда последний паршенди упал с полки, Далинар повернулся, призвал Носитель Присяги и оглядел поле боя. Ощетинившаяся копьями синяя стена сражалась против черно-красных паршенди. Люди Далинара все делали правильно, выдавливая паршенди на юго-восток, где они попадут в ловушку. Атаку возглавлял Адолин в сверкающих Доспехах Осколков.

Тяжело дыша от бушевавшей внутри Дрожи, Далинар поднял Клинок над головой. Носитель Присяги вспыхнул, отражая солнечный свет. Его люди радостно закричали, заглушив военную песню паршенди. Вокруг него закружились спрены славы.

Отец Штормов, но до чего приятно опять побеждать. Он спрыгнул с кряжа, не захотев спуститься медленно и осторожно. Раздробив камни, он приземлился среди группы паршенди, синий Штормсвет поднялся от его Доспехов. Он рубил, уворачивался, крутился и опять рубил, вспомнив время, проведенное вместе с Гавиларом. Побеждать. Завоевывать.

За эти годы он и Гавилар создали кое-что. Единую нацию из разрозненных обломков. Как мастер-гончар восстанавливает прекрасный упавший кувшин. Заревев, Далинар бросился на линию паршенди, с которыми уже сражалась Кобальтовая гвардия, шедшая за ним.

— Мы давим их, — прорычал он. — Передать сообщение! Перевести все роты на Башню!

Солдаты подняли копья, гонцы побежали выполнять приказ. Далинар повернулся и обрушился на паршенди, толкая себя — и армию — вперед. На севере армия Садеаса остановилась. Не имеет значения, силы Далинара сделают всю работу за них. Если Далинар сумеет пробиться вперед, он рассечет армию паршенди напополам, а потом уничтожит, прижав северную часть к армии Садеаса, а южную — к краю обрыва.

Армия бросилась вслед за ним, Дрожь била ключом. Это была мощь. Сила, большая, чем Доспехи Осколков. Энергия, большая, чем в юности. Умение, большее, чем вырабатывается продолжительной практикой. Горячка мощи. Паршенди падали один за другим. Он не мог разрезать их плоть, но разрезал их ряды. Они атаковали его, и часто их уже мертвые тела проносились мимо даже до того, как вспыхивали их глаза. Строй паршенди сломался, они начали разбегаться или отступать. Он усмехался из-за своего почти прозрачного забрала.

Это была жизнь. И власть. Гавилар был предводителем, движущей силой и сущностью их завоеваний. А Далинар — воином. Их соперники покорились власти Гавилара, но именно он — Терновник — разгромил их войска, вызвал на дуэли их предводителей и убил их лучших Носителей Осколков.

Далинар закричал, и вся линия паршенди прогнулась и рассыпалась. Алети с радостными криками хлынули вперед. К Далинару присоединились его люди, и их передовые линии накинулись на боевые пары паршенди, которые бежали на север или на юг, стараясь соединиться с группами побольше, еще державшимися.

Он достиг одной пары. Один повернулся к нему, с молотом в руке, но Далинар разрезал его одним ударом, потом схватил второго и, небрежно повернув руку, бросил его на землю. Оскалившись, Далинар поднял Клинок над его головой, нависнув над солдатом.

Паршенди неловко перекатился, придерживая руку, безусловно сломанную при падении. Он испуганно посмотрел на Далинара, вокруг него появились спрены страха.

И он был еще юношей.

Далинар застыл, держа Клинок над его головой, мышцы напряжены. Эти глаза… это лицо… Быть может, паршенди и не люди, но их лица — и их выражения — были теми же самыми. Отними у него мраморную кожу и странные живые доспехи, и этот мальчик мог бы быть конюхом в конюшне Далинара. Что он видит перед собой? Безлицего монстра в непробиваемой броне? Какова история этого юноши? Он был еще маленьким мальчиком, когда Гавилар был убит.

Далинар отошел назад, Дрожь исчезла. Один из Кобальтовых гвардейцев прошел мимо, небрежно ударив мечом по шее мальчика. Далинар поднял руку, но не успел остановить удар. Солдат даже на заметил жест Далинара.

Далинар опустил руку. Его люди носились вокруг, преследуя убегающих паршенди. Однако большинство паршенди еще сражались, сопротивляясь как армии Далинара, так и армии Садеаса. Восточный край плато находился совсем недалеко от Далинара — он действительно пронзил армию паршенди как стрела, разрезал ее по центру, отогнал их на север и юг.

Вокруг него лежали мертвые. Многие лицом вниз, получив стрелу или удар копьем от солдат Далинара. Некоторые были еще живы, хотя и умирали. Они напевали или шептали себе странную навязчивую песню. Ту самую, которую они пели, ожидая смерти.

Их шепчущие песни вздымались, как проклятия призраков на Марше Душ. Далинар считал эту смертную песнь самым прекрасным, что когда-нибудь слышал от паршенди. Казалось, она заглушает вопли раненых, лязг оружия и боевые крики идущего рядом сражения. Как всегда, каждый паршенди пел в унисон со своими товарищами. Как если бы они слышали одну и ту же мелодию, игравшую где-то далеко, и, хрипло дыша, пели под нее разбитыми окровавленными губами.

Кодекс, подумал Далинар, поворачиваясь к своим сражающимся людям. Никогда не проси своих людей пожертвовать тем, чем не можешь пожертвовать сам. Никогда не заставляй их сражаться в таких условиях, в которых ты отказался сражаться сам. Никогда не требуй от них запятнать свои руки тем, чем отказался запятнать ты.

Его затошнило. Это не красота. И не слава. Не сила, власть или жизнь. Это было отвратительно, неприятно, противно.

Но они убили Гавилара, подумал он, стараясь найти способ преодолеть внезапно появившуюся тошноту.

«Объедини их…»

Рошар был единым, когда-то давно. Неужели голос имел в виду паршенди?

Я не знаю, можно ли доверять видениям или нет, сказал он себе, его почетная гвардия выстроилась вокруг. Они могут быть от Смотрящей в Ночи или Несущих Пустоту. Или от кого-то совсем другого.

Однако именно сейчас возражения казались слабыми. Что видения хотели от него? Принести мир в Алеткар, объединить его народ, поступать справедливо и по чести. Почему он не может судить о видениях, основываясь на этом?

Он поднял Клинок на плечо и мрачно пошел среди павших на север, где паршенди были пойманы в ловушку между его людьми и Садеасом. Тошнота стала сильнее.

Что со мной происходит?

— Отец! — отчаянно закричал Адолин.

Далинар повернулся к сыну, который бежал к нему. Доспехи молодого человека были заляпаны кровью паршенди, но Клинок, как всегда, сверкал.

— Что нам делать? — спросил Адолин, тяжело дыша.

— С чем? — с недоумением спросил Далинар.

Адолин повернулся и указал на запад — на плато, находившееся южнее того, с которого армия Далинара начала атаку час назад. Там, перепрыгивая через широкую расщелину, появилась вторая армия паршенди, гигантская на вид.

Далинар откинул забрало, свежий воздух окатил его потное лицо. Он шагнул вперед. Он предвидел такую возможность, но он должен был получить предупреждение. Где же разведчики? Что с…

Он почувствовал озноб.

Встряхнувшись, он, преодолевая тошноту, подошел к одному из невысоких пологих холмиков, которыми была усеяна Башня.

— Отец? — сказал Адолин и побежал следом.

Далинар, бросив Клинок, уже карабкался на вершину холма. Оказавшись там, он посмотрел на север, через голову его войск и паршенди. В сторону Садеаса. Адолин вскарабкался следом, рука в боевой рукавице откинула забрало.

— О нет… — прошептал он.

Армия Садеаса уходила через пропасть на северное плато построения. Половина уже была на той стороне. Все восемь бригад мостовиков, которые Садеас ссудил Далинару, исчезли.

Садеас бросил Далинара и его армию, оставил их окруженными с трех сторон. И забрал с собой все мосты.

Глава шестьдесят шестаяКодекс

Эти скрипучие голоса, они поют.

Кактах, 1173, 16 секунд до смерти. Гончар, средних лет. В последние два года видел странные видения во время сверхштормов.

Каладин устало снял повязку с раны Шрама и проверил стежки. Стрела ударила в правую часть лодыжки, отразилась от шишки на берцовой кости и прошла через боковые мышцы ноги.

— Тебе повезло, Шрам, — сказал Каладин, накладывая новую повязку. — Ты будешь ходить, при условии, что не будешь нагружать правую ногу, пока рана не затянется. В лагерь мы тебя понесем.

За их спинами бушевала битва. Далекая, сосредоточенная на восточном краю плато. Справа Лоупен поил Тефта. Пожилой мостовик нахмурился и взял мех здоровой рукой.

— Я еще не инвалид, — рявкнул он. Похоже, он пришел в себя, хотя был еще очень слаб.

Каладин уселся, чувствуя себя опустошенным, как всегда, когда Штормсвет уходил из него. Скоро кончится; с первоначальной атаки прошел уже час. В мешочке лежали еще несколько заряженных сфер, на всякий случай; он не давал себе выпить их Свет.

Он встал, собираясь собрать людей и перенести Шрама и Тефта на дальнюю часть плато, на тот случай, если паршенди начнут побеждать и придется бежать. Возможно, но маловероятно — в последнее время солдаты алети хорошо делали свою работу.

Он внимательно оглядел поле боя. И по спине побежал холод.

Садеас отступал.

Вначале Каладин не поверил себе. Быть может, Садеас собирается ударить в другом направлении? Но нет, арьергард уже прошел через мосты, стяг Садеаса приближался к ним. Быть может, кронпринц ранен?

— Дрехи, Лейтен, берите Шрама. Камень и Пит — Тефта. Быстро, перенесите их на западную сторону плато, приготовьтесь бежать. Все остальные, к мосту.

Его люди, только сейчас заметившие, что происходит, нервно подчинились.

— Моаш, со мной, — приказал Каладин и торопливо пошел к их мосту.

Моаш побежал за Каладином.

— Что происходит?

— Садеас отводит войска, — сказал Каладин, глядя, как волна людей в зеленом отхлынула от линий паршенди, как тающий воск. — Без всякой причины. Сражение едва началось, его армия побеждает. Единственная мысль — Садеас ранен.

— Ну и что? Неужели из-за этого надо отводить всю армию? — сказал Моаш. — Быть может, он…

— Нет, флаг не спущен, — возразил Каладин. — Скорее всего, он жив. Если только они не стали спускать флаг, опасаясь паники.

Он и Моаш подошли к мосту. За ними спешили остальные бригадники, торопясь занять свое место. Матал, по ту сторону расщелины, говорил с командиром арьергарда. Несколько быстрых слов, Матал перебежал мост и побежал вдоль линий бригад, приказывая приготовиться. Он посмотрел на бригаду Каладина, увидел, что они уже готовы, и побежал дальше.

Справа от Каладина, на прилегающем к Башне плато — том самом, с которого атаковал Далинар, — восемь бригад, забрав с собой мосты, переходили на плато Каладина. Ими командовал неизвестный Каладину светлоглазый офицер. За ними, дальше на юго-запад, появилась огромная армия паршенди и уже начала переправляться на Башню.

К расщелине подъехал Садеас. Краска на его Доспехах Осколков сверкала на солнце — на них не было ни единой царапины. И на доспехах его почетной гвардии. Они перешли на Башню, начали сражение, внезапно вышли из боя и вернулись обратно. Почему?

И только тут Каладин понял, что происходит. Армия Далинара Холина, сражавшаяся на верхнем склоне клина, оказалась в окружении. Новая армия паршенди появилась именно там, где должны были находиться силы Садеаса, обеспечивая безопасное отступление.

— Они бросили его! — сказал Каладин. — Это ловушка. Западня. Садеас бросил Далинара — и его людей — на верную смерть. — Каладин обежал край моста и побежал туда, где переходили солдаты. Моаш выругался и последовал за ним.

Каладин и сам не знал, почему он хочет протолкаться к следующему мосту — десятому, — где переходил Садеас. Возможно, он хотел убедиться, что Садеас не ранен. А возможно, был все еще ошеломлен. Это было настоящее предательство, настолько ужасное, что по сравнению с ним предательство Амарама казалось совершенно незначительным.

Садеас рысью проскакал по мосту, дерево заскрипело. Вместе с ним проехали еще два светлоглазых офицера в обычных доспехах; все трое держали шлемы под мышкой, как на параде.

Солдат почетной гвардии остановил Каладина, неприязненно глядя на него. Но Каладин успел подойти достаточно близко и увидел, что Садеас действительно совершенно невредим. Кронпринц повернул свое гордое лицо и посмотрел на Башню. Вторая армия паршенди уже полностью окружила силы Далинара. Но в любом случае у Далинара Холина не было мостов. Он не мог вернуться обратно.

— Я говорил тебе, старый друг, — негромко, но отчетливо сказал Садеас. — Я говорил, что однажды ты погибнешь с честью. — Он покачал головой. Потом повернулся и поскакал с поля боя.

* * *

Далинар убил очередную боевую пару паршенди. Тут же на ее месте появилась новая. Он сжал зубы и принял защитную стойку ветра, удерживая свое маленькое возвышение на склоне холма и действуя как камень, о который набегающие волны паршенди должны разбиться.

Садеас великолепно спланировал свой отход. Его люди получили приказы сражаться так, чтобы иметь возможность легко выйти из боя. И он заранее приготовил все сорок мостов для отступления. Используя их, он сумел очень быстро — по меркам боя — бросить Далинара одного. Далинар немедленно приказал своим людям пробиваться вперед, надеясь успеть перехватить мосты, но он слишком поздно заметил предательство. Садеас успел оттянуть мосты, вся его армия уже стояла на северном плато.

Адолин сражался рядом. Они, два усталых человека в Доспехах Осколков, оказались лицом к лицу с целой армией. Доспехи уже успели накопить пугающее число трещин. Пока не страшных, но через них уходил драгоценный Штормсвет. Его клубы поднимались вверх, как песни умирающих паршенди.

— Я предупреждал тебя, что ему нельзя доверять, — проревел Адолин, зарезав очередную пару паршенди и получив волну стрел от лучников, расположившихся неподалеку. Стрелы проскрежетали по доспехам, царапая краску. Одна попала в трещину, слегка расширив ее.

— Я говорил тебе, — продолжал орать Адолин, отняв руку от лица и успев смахнуть очередную пару, замахнувшуюся на него боевыми молотами. — Я говорил тебе, что он скользкий, как угорь.

— Я знаю! — крикнул в ответ Далинар.

— Мы сами загнали себя в ловушку, — продолжал Адолин, как бы не слыша Далинара. — Мы отказались от наших мостов. Мы полностью переправились на плато прямо перед тем, как появилась вторая волна паршенди. Мы отказались от своих разведчиков. Мы даже предложили ему такой план атаки, который оставлял нас окруженными, если он не поддержит нас.

— Я знаю! — Сердце Далинара сжалось.

Садеас заранее обдумал и тщательно спланировал свое предательство. Его не победили, не заставили отступить — как он, без сомнения, станет утверждать, вернувшись в лагерь. Несчастье, вот что он скажет. Слишком много паршенди. Его атаковали со всех сторон, он не выдержал и — увы — вынужден был отступить и бросить своего друга. Возможно, некоторые из людей Садеаса проболтаются и остальные кронпринцы узнают правду. Но, конечно, никто из них не осмелится открыто бросить вызов Садеасу. Не после такого решительного и блестяще исполненного трюка.

И люди в военлагерях последуют их примеру. Кронпринцы очень недовольны суетой, поднятой Далинаром, так что единственный, кто мог бы что-то сказать, — Элокар, который полностью доверяет Садеасу. Сердце Далинара опять сжалось. А не может ли так быть, что это его затея? Быть может, он совершенно неправильно осудил Садеаса. Действительно ли исследование Садеаса обелило Далинара? А что со всеми намеками и планами? Все ложь?

Я спас твою жизнь, Садеас. Далинар глядел, как флаг Садеаса уходит по плато построения. Один из далекой группы всадников, в сверкающих красных Доспехах Осколков, повернулся и посмотрел назад. Садеас смотрит, как Далинар сражается за свою жизнь. Фигура какое-то мгновение постояла, потом повернулась и поскакала прочь.

Паршенди окружали находившуюся перед армией позицию, где сражались Далинар и Адолин. Их было намного больше его почетной гвардии. Он отпрыгнул назад и убил пару врагов, заработав еще один удар в предплечье. Паршенди кружили вокруг, и линия гвардии Далинара начала выгибаться.

— Назад! — крикнул он Адолину и начал отступать к самой армии.

Юноша выругался, но подчинился. Адолин и Далинар отступили к первой линии защиты. Далинар стянул с себя треснувший шлем и вздохнул полной грудью. Он так долго сражался без остановки, что запыхался, несмотря на Доспехи. Он взял из рук стражника мех с водой, Адолин поступил так же. Далинар сполоснул теплой водой рот и брызнул ею на разгоряченное лицо. Она отдавала металлом, как штормвода.

Адолин плеснул воды в рот и опустил свой мех. Он встретился с Далинаром взглядом, обеспокоенным и мрачным. Он знал. Как и Далинар. Как и все люди вокруг. Это сражение они не переживут. Паршенди не брали пленных. Далинар сжался, ожидая новых обвинений от Адолина. Парень был прав, во всем. А что касается видений, они сбили Далинара с толку. По крайней мере в одном отношении. Он доверился Садеасу и навлек на себя и своих людей катастрофу.

Недалеко умирали люди, крича и ругаясь. Далинару хотелось сражаться, но он должен отдохнуть, хоть немного. Погибнув из-за усталости, он точно не спасет своих людей.

— Ну? — спросил Далинар у Адолина. — Почему ты молчишь? Я действительно привел нас к гибели.

— Я…

— Это моя ошибка, — сказал Далинар. — Я не должен был рисковать нашим домом ради глупой мечты.

— Нет, — сказал Адолин, похоже удивив самого себя. — Нет, отец. Это не твоя ошибка.

Далинар уставился на сына. Вот чего он никак не ожидал услышать.

— Неужели ты должен был действовать по-другому? — спросил Адолин. — Неужели ты не должен был пытаться сделать что-нибудь для Алеткара? Неужели ты должен был стать таким, как Садеас и остальные? Нет. Я бы не хотел, чтобы ты становился таким же, отец, независимо от того, какую пользу мы могли бы из этого извлечь. Клянусь Герольдами, я бы хотел, чтобы мы не поддались на трюк Садеаса, но я никогда не обвиню тебя за его обман.

Адолин протянул ладонь и сжал покрытую Доспехами руку Далинара.

— Ты был прав, следуя Кодексу. Ты был прав, пытаясь объединить Алеткар. А я был дураком, сражаясь с тобой на каждом шагу твоего пути. Возможно, если бы я поменьше отвлекал тебя, мы бы пережили этот день.

Далинар, потрясенный, мигнул. Неужели эти слова сказал Адолин? Что же изменило парня? И почему он сказал это сейчас, перед самой большой неудачей Далинара?

И тем не менее, когда слова повисли в воздухе, Далинар почувствовал, что чувство вины испарилось, унесенное криками умирающих. Эгоизм в чистом виде.

Быть может, он тоже вел себя неправильно? Да, он должен был быть более осторожным. Более подозрительным по отношению к Садеасу. Но должен ли он был отказаться от Кодекса? Стать тем же безжалостным убийцей, каким был в юности?

Нет.

Важно ли, что видения ошиблись по отношению к Садеасу? Стыдится ли он человека, которого они — и чтение книги — создали? Внутри него последний кусок встал на место, последний краеугольный камень, и он обнаружил, что больше не волнуется. Замешательство прошло. Он понял, что надо сделать. Наконец-то. Никаких вопросов. Никакой неуверенности в себе.

Он протянул ладонь и сжал руку Адолина.

— Спасибо.

Адолин резко кивнул. Было видно, что он разозлен, но решил следовать за Далинаром — а следовать за предводителем означает, помимо всего прочего, поддерживать его даже тогда, когда сражение повернулось против него.

Потом они отпустили друг друга, и Далинар повернулся к солдатам, стоявшим вокруг.

— Пришло время сразиться, — сказал он твердым уверенным голосом. — Мы будем драться не ради славы, но потому, что все остальное еще хуже. Мы следуем Кодексу не в поисках какой-то выгоды, но потому, что мы ненавидим людей, которыми могли бы стать в противном случае. Мы будем стоять на поле боя одни, потому что мы такие, какие есть.

Кобальтовые гвардейцы, кольцом окружившие их, начали поворачиваться по одному и глядеть на него. Солдаты за ними, резерв — темноглазые и светлоглазые — подошли ближе; в их глазах застыл страх, на лицах — мрачная решимость.

— Смерть — конец всех дорог человека! — проревел Далинар. — Что останется после того, как он уйдет? Имущество, которое он собрал и за которое будут ругаться его наследники? Слава, которой он добился и которая перейдет к тем, кто убил его? Высокое положение, которое он удержал благодаря удаче?

Нет. Мы сражаемся здесь потому, что мы понимаем. Конец всегда один. Путь, вот что отличает людей. Когда мы будем пробовать этот конец, мы будем держать голову высоко, а наши глаза будут глядеть на солнце.

Он вытянул руку, призывая Носитель Присяги.

— Я не стыжусь того, кем стал, — проорал он и обнаружил, что сказал правду. Как приятно избавиться от чувства вины! — Пусть другие люди унижаются, пытаясь уничтожить меня. Пускай ищут свою мелкую славу. Но я останусь собой!

В его руке возник Клинок Осколков.

Люди не закричали ура, но стали выше, спины распрямились. Страх в их глазах стал меньше. Адолин надел шлем, в его руке возник Клинок, покрытый каплями воды. Он кивнул.

Они бросились в битву. Вместе.

И я умру, подумал Далинар, сокрушая ряды паршенди. И найду мир. Неожиданное чувство на поле боя, но тем более приятное.

И все-таки кое о чем он сожалеет: новым кронпринцем Холина будет бедный Ринарин, окруженный врагами, сожравшими плоть его отца и брата.

Я так и не достал тебе Доспехи Осколков, хотя и обещал, сынок, подумал Далинар. Тебе придется идти без них. И пусть честь наших предков защитит тебя.

Будь сильным — и научись быть мудрым быстрее, чем твой отец.

Прощай.

Глава шестьдесят седьмаяСлова

Дай мне больше не испытывать боль! Дай мне больше не плакать! Дайгонартис! Черный Рыбак, возьми мою печаль и сожри ее!

Танатесах, 1173, 28 секунд до смерти. Темноглазая женщина, уличный жонглер. Текст очень похож на пример 1172–89.

Четвертый Мост тащился позади армии. Двое раненых, еще четверо их несут. Оставшиеся двадцать девять согнулись под тяжестью моста. К счастью, на этот бег Садеас привел все мосты, включая те восемь, которые ссудил Далинару. Поэтому армии не пришлось ждать бригаду Каладина для того, чтобы пересечь пропасти.

Истощение настигло Каладина, мост на его плечах, казалось, был сделан из камня. Только во время своих первых забегов он чувствовал себя таким же усталым. Сил порхала перед ним, с беспокойством глядя, как он идет во главе моста, спотыкаясь о неровную землю; пот градом катился по его лицу.

Впереди последний отряд армии Садеаса пересекал расщелину. Плато построения почти опустело. Внутренности Каладина сжимались, когда он думал о чудовищном предательстве Садеаса. Он-то считал, что с ним поступили ужасно и несправедливо. Но здесь Садеас обрек на смерть тысячи людей, как темноглазых, так и светлоглазых. Союзников, кстати. Предательство давило на Каладина еще тяжелее, чем сам мост. Ему не хватало воздуха, он чуть не задыхался.

Неужели эти люди безнадежны? Они убивают тех, кого должны любить. Что толку сражаться, что толку побеждать, если нет разницы между союзником и врагом? И что такое победа? Бессмыслица. Что означает смерть друзей и товарищей Каладина? Ничего. Весь мир — гнойный прыщ, отвратительно зеленый и разлагающийся.

Когда оцепенелый Каладин и Четвертый Мост добрались до расщелины, они уже не могли никому помочь переправиться. Люди, которых он послал вперед, тоже были здесь. Тефт выглядел угрюмым, Шрам опирался на копье, оберегая раненую ногу. Рядом лежала небольшая группа мертвых копейщиков. Обычно солдаты Садеаса уносили с собой раненых, даже если некоторые из них умирали по дороге. Но сейчас они оставили мертвых; по-видимому, Садеас очень торопился покинуть место предательства.

Мертвых бросили вместе со всем их вооружением. Скорее всего, Шрам добыл костыль у них. Позже какой-то несчастной бригаде придется пройти весь путь назад и собрать трофеи как от них, так и от мертвых людей Далинара.

Они поставили мост на землю, и Каладин вытер лоб.

— Не перекидывайте мост через расщелину, — приказал он. — Мы подождем, пока не пройдет последний солдат, и тогда перейдем сами по одному из мостов. — Матал заметил Каладина и его бригаду, но не приказал им поставить мост. Быть может, понимал, что, как только они поставят его, тут же придется убирать.

— Не правда ли, зрелище? — сказал Моаш, подходя к Каладину и глядя назад.

Каладин повернулся. Сзади поднималась Башня, полого спускаясь к ним. Армия Холина — круг синего — была поймана посреди спуска, когда пыталась спуститься вниз и добраться до Садеаса прежде, чем он ушел. Отсюда паршенди казались роем темных фигур с золотыми пятнами на коже. Они давили на кольцо алети, пытаясь смять его.

— Какой позор, — сказал Дрехи, сидевший рядом с их мостом. — Меня тошнит от этого Садеаса.

Остальные бригадники кивнули, и Каладин с удивлением заметил беспокойство на их лицах. Камень и Тефт подошли к Каладину и Моашу, все они носили доспехи из щитков паршенди. Хорошо, что они оставили Шена в лагере. Он бы впал в ступор при этом зрелище.

Тефт нянчил раненую руку. Камень поднял ладонь к глазам, посмотрел на восток и покачал головой.

— Позор. Позор Садеасу. Позор нам.

— Четвертый Мост! — проорал Матал. — Вперед!

Матал махнул им рукой, приказывая пересечь мост шестой бригады и уйти с плато построения. Внезапно Каладина осенило. В голове возникла идея, такая же фантастическая, как расцветающая камнепочка.

— Мы пройдем по нашему мосту, Матал, — ответил Каладин. — Мы только что пересекли расщелину. Нам надо отдохнуть.

— Переходи, немедленно! — провизжал Матал.

— И мы все равно останемся далеко позади, — возразил Каладин. — Быть может, вы хотите объяснить Садеасу, что он должен придержать армию ради одной несчастной бригады мостовиков? У нас есть мост. Дайте моим людям отдохнуть. Мы догоним вас позже.

— А если появятся дикари? — спросил Матал.

Каладин пожал плечами.

Матал мигнул, потом, похоже, сообразил, как сильно хочет избавиться от Каладина.

— Поступай, как знаешь, — сказал он и перебежал на ту сторону по Шестому Мосту, который тут же убрали. Через несколько секунд на плато не осталось никого, кроме бригады Каладина; армия стремительно уходила на запад.

Каладин широко улыбнулся.

— После всех тревог… не могу поверить. Парни, мы свободны!

Остальные, ничего не понимая, повернулись к нему.

— Сначала мы пойдем за ними на маленьком расстоянии, — возбужденно сказал Каладин, — и Матал решит, что мы идем. Потом мы будем все больше и больше отставать от армии, пока не исчезнем из вида. Потом мы повернем на север, при помощи моста пересечем Равнины и убежим, а все решат, что нас догнали паршенди и убили.

Остальные бригадники посмотрели на него широко открытыми глазами.

— А припасы? — спросил Тефт.

— У нас есть сферы, — сказал Каладин, вытаскивая свой мешочек. — Я надеюсь, что все взяли с собой свое имущество. Возьмем оружие и доспехи мертвых и сумеем защитить себя от бандитов. Будет не просто, но нас не будут преследовать!

Люди вокруг загорелись идеей.

Однако что-то заставило Каладина замолчать.

А что будет с ранеными в лагере?

— Я должен остаться, — сказал Каладин.

— Что? — спросил Моаш.

— Кто-то должен остаться, — сказал Каладин. — Ради наших раненых в лагере. Мы не можем бросить их. Если я останусь, я смогу подтвердить рассказ. Раньте меня и бросьте на одном из плато. Садеас, я уверен, пошлет мостовиков за трофеями. Я расскажу им, что на мою бригаду напали паршенди для того, чтобы отомстить за осквернение их трупов, и побросали всех в пропасть. Они поверят мне, ведь все знают, как паршенди ненавидят нас.

Бригадники столпились вокруг, обмениваясь взглядами. Беспокойными взглядами.

— Мы не уйдем без тебя, — сказал Сигзил. Многие кивнули.

— Я догоню, — сказал Каладин. — Но я не могу бросить их.

— Парень… — начал было Тефт.

— Мы поговорим обо мне позже, — прервал его Каладин. — Может быть, я пойду с вами, а потом проберусь в лагерь, чтобы спасти раненых. А сейчас соберите трофеи с этих тел.

Они заколебались.

— Это приказ, ребята!

Они задвигались, больше не возражая, собирая копья и доспехи с тел, брошенных Садеасом. Каладин остался один, рядом с мостом.

Что-то не давало ему покоя. Никак не связанное с ранеными в лагере. Но что? Это фантастическая возможность. Та, к которой он стремился все годы рабства, едва не погибнув. Возможность исчезнуть без следа, считаться мертвым. Мостовикам не придется сражаться. Тогда почему у него так неспокойно на душе?

Каладин повернулся, чтобы посмотреть на своих людей, и был поражен, увидев стоящую перед ним женщину. Белую, полупрозрачную.

Сил, хотя он никогда не видел ее такой, размером с человека, руки сложены перед собой, волосы и одежда развеваются на ветру. Он понятия не имел, что она может быть такой большой. Она глядела на восток с ужасом, в широко открытых глазах плескалась печаль. Лицо ребенка, глядящего на жестокого убийцу, похитившего ее невинность.

Каладин повернулся и медленно взглянул туда, куда она смотрела. На Башню.

На армию Далинара Холина в окружении.

Его сердце сжалось.

Они сражались без надежды на победу.

Обреченные на смерть.

У нас есть мост, и если мы поставим его… поразила Каладина такая простая и ясная мысль.

Большинство из паршенди сосредоточены на армии алети, у расщелины остался только резервный отряд. Достаточно маленький, и, возможно, мостовики смогут сдержать их.

Нет. Глупость. Тысячи паршенди загораживают Холину дорогу к расщелине. Как мы установим мост, если нет лучников, поддерживающих атаку?

Некоторые бригадники вернулись с трофеями. Камень, подошедший к Каладину, тоже посмотрел на восток, его лицо помрачнело.

— Ужасно, — сказал он. — Мы можем что-то сделать для них?

Каладин покачал головой.

— Это было бы самоубийством, Камень. Нам пришлось бы бежать в атаку без армии за спиной.

— Не можем ли мы немного вернуться назад? — спросил Шрам. — И подождать, не удастся ли Далинару Холину проложить к нам путь. Вот тогда мы и поставим мост.

— Нет, — сказал Каладин. — Если мы останемся далеко, Холин предположит, что мы — разведчики Садеаса. Нам придется атаковать расщелину. Иначе он не выйдет нам навстречу.

Бригадники побледнели.

— Кроме того, — добавил Каладин, — если мы спасем некоторых из этих людей, они заговорят, и Садеас узнает, что мы все еще живы. Он откроет на нас охоту и убьет. Вернувшись обратно, мы потеряем возможность освободиться.

Бригадники кивнули. Подошли остальные, неся оружие. Пришло время идти. Каладин пытался растоптать чувство отчаяния, наполнившее его. Этот Далинар Холин, скорее всего, такой же, как и все. Как Рошон. Как Садеас. Как все другие светлоглазые. Претендующие на добродетель, но испорченные внутри.

Но с ним тысячи темноглазых солдат, подумала часть его. Люди, которые не заслужили такой ужасной судьбы. Такие же, как в моем старом взводе.

— Мы ничего не должны им, — прошептал Каладин. Ему показалось, что он видит стяг Далинара Холина, летящую по ветру синюю полосу перед его армией. — Тебе придется встретиться со своей судьбой, Холин. Я не могу дать моим людям умереть ради тебя. — Он отвернулся от Башни.

Сил все еще стояла рядом, лицом на восток. У него душа завязалась узлом, когда он увидел отчаяние на ее лице.

— Спренов ветра манит ветер, — тихо спросила она, — или они сами порождают ветер?

— Не знаю, — сказал Каладин. — Это важно?

— Возможно, нет. Видишь ли, я вспомнила, какой я спрен.

— Сил, ты уверена, что сейчас подходящее время?

— Я сплетаю сущности, Каладин, — сказала она, поворачиваясь и глядя на него. — Я — спрен Чести. Дух Клятв. Обещаний. Благородства.

Каладин перестал слышать звуки сражения. Или его сознание искало внутри себя что-то такое, что там должно быть?

Может ли он слышать крики умирающего?

Может ли он видеть солдат, бегущих прочь, бросивших своего генерала?

Все остальное исчезло. Каладин стоит на коленях у тела Даллета.

Зелено-красный стяг, в одиночестве реющий над полем боя.

— Все это уже было! — проревел Каладин, поворачиваясь к синему стягу.

Далинар всегда сражался впереди.

— И что случилось в последний раз? — продолжал реветь Каладин. — Я получил урок! Я не хочу больше быть дураком!

Вспышка сокрушила его. Предательство Садеаса, собственная усталость, смерть тысяч воинов. Он снова очутился в передвижном штабе Амарама, он видит, как убивают его друзей, он снова слишком слаб и измучен, чтобы спасти их.

Он поднял дрожащую руку ко лбу и ощупал клеймо раба, мокрое от пота.

— Я ничего не должен тебе, Холин.

И тут же голос отца прошептал ему: «Кто-то должен начать, сынок. Кто-то должен сделать шаг вперед и поступать правильно, только потому, что это правильно. Если никто не начнет, остальные не пойдут за ним вслед».

Далинар пришел на помощь людям Каладина. Он напал на лучников и спас Четвертый Мост.

«Светлоглазые не заботятся о жизни, говорил Лирин. Но я должен. Мы должны. И ты должен».

Жизнь перед смертью.

Я слишком часто терпел поражения. Меня постоянно сбивали с ног и втаптывали в землю.

Сила перед слабостью.

Смерть. Я опять поведу своих друзей к…

Путь перед целью… смерти, и это правильно.

— Мы должны вернуться, — тихо сказал Каладин. — Шторм побери, мы должны вернуться.

Он повернулся к Четвертому Мосту. Один за другим, все кивнули. Люди, которые несколько месяцев назад были отбросами армии — и которые когда-то заботились только о своей шкуре, — глубоко вздохнули, отбросили мысли о собственной безопасности и кивнули. Они последуют за ним.

Каладин поглядел вверх и глубоко вздохнул. Штормсвет обрушился на него, как волна, как если бы он припал губами к сверхшторму и выпил его.

— Мост вверх! — скомандовал он.

Члены Четвертого Моста одобрительно заревели, схватили мост и подняли его вверх. Каладин взял щит и закрепил его на руке.

Потом повернулся, высоко подняв его. И с криком повел людей обратно, к одинокому синему знамени.

* * *

Штормсвет вытекал из дюжин маленьких проломов в Доспехах Далинара; не осталось ни одной целой части. Свет поднимался из них, как пар из котла, и медленно рассеивался.

Его безжалостно жарило солнце. И он так устал. С момента предательства Садеаса прошло не так много времени, бывало, что он сражался намного дольше. Но в этот раз он сражался почти без отдыха, все время впереди, рядом с Адолином. И Доспехи потеряли слишком много Штормсвета. С каждым ударом они становились все тяжелее и давали все меньше энергии. Скоро они станут настолько тяжелыми, что он не сможет двигаться быстро и паршенди одолеют его.

Он уже убил многих из них. Слишком многих. Пугающее число, и без помощи Дрожи. Внутри было пусто. Но лучше уж так, чем наслаждение убийством.

И все-таки он убил недостаточно. Враги сосредоточились на нем и Адолине; Носители Осколков, в сверкающих доспехах и со смертельными Клинками в руках, закрывали любую брешь, возникавшую в первых рядах армии. Паршенди знали, что сначала должны убить их. И Далинар это знал. И Адолин.

Рассказывали истории о сражениях, в которых Носители Осколков оставались последними на поле боя и погибали после долгой героической борьбы. Совершенно нереалистично. Убейте Носителя, заберите его Клинок и обратите его против врагов.

Он опять махнул Клинком, мышцы горели от усталости. Умереть. Неплохое место для смерти.

Никогда не проси своих людей сделать то, что не можешь сделать сам… Далинар споткнулся о камень, Доспехи Осколков казались намного тяжелее обычных.

Он может быть удовлетворен тем, как прожил жизнь. Но его люди… он потерпел поражение. Он вспомнил о том, как глупо привел их в ловушку, и его затошнило.

И еще Навани.

Именно сейчас, когда я, наконец, начал ухаживать за ней, подумал он. Потерял шесть лет. И всю жизнь. Ей снова придется горевать.

Мысль заставила его поднять руки и встать тверже. Он будет сражаться. Ради нее. Он не даст себя убить, пока есть хоть капля силы.

Доспехи Адолина тоже треснули. Юноша старался бить пошире, защитить отца. Они не стали обсуждать возможность побега. Да, можно попытаться перепрыгнуть пропасть. Но расщелины здесь слишком широкие, шансов мало, и, самое главное, они не могут бросить своих людей. Он и Адолин жили по Кодексу. Они и умрут по Кодексу.

Далинар опять махнул Клинком. Они с Адолином стояли настолько близко, насколько могли находиться два Носителя Осколков, и сражались тандемом. Пот заливал лицо, и он бросил последний взгляд на исчезнувшую армию. Она едва виднелась на горизонте. Со своего места он хорошо видел запад.

Пускай мое проклятие падет на…

За…

Кровь моих предков, а это еще что?

Маленький отряд двигался по западному плато, к Башне. Одинокая бригада мостовиков, с мостом.

— Не может быть, — пробормотал Далинар, отступая назад и давая возможность Кобальтовым гвардейцам — тем, что остались в живых, — защищать себя. Не веря своим глазам, он откинул забрало. Хвост армии Садеаса уже исчез за горизонтом, но эта единственная бригада вернулась. Почему?

— Адолин! — проревел он, указывая Клинком, в тело хлынула волна надежды.

Младший Холин повернулся и посмотрел на запад. И застыл.

— Это невозможно! — крикнул он. — Еще одна западня?

— Если это западня, то очень глупая. Мы уже и так мертвы.

— Но почему он послал их? С какой целью?

— Это имеет значение?

На мгновение они замолчали. Оба знали ответ.

— Приготовиться к атаке! — проорал Далинар, поворачиваясь к своей армии.

Отец Штормов, как мало их осталось! Меньше половины от первоначальных восьми тысяч.

— Стройся! — поддержал его Адолин. — Приготовиться к движению! Ребята, мы должны пробиться сквозь них. Соберите все, что есть. У нас есть шанс, последний!

Очень маленький, подумал Далинар, опуская забрало. Мы должны пробиться сквозь всю армию паршенди.

Даже если они пробьются к подножию Башни, они, скорее всего, найдут мертвую бригаду и сброшенный в пропасть мост. Лучники паршенди уже выстроились на краю пропасти; их было не меньше сотни. Это будет убийство.

Но это надежда. Крошечная драгоценная надежда. И если армия погибнет, пускай это произойдет в погоне за надеждой.

Далинар высоко поднял Клинок и, почувствовав прилив силы и решимости, бросился вперед во главе своих людей.

* * *

Во второй раз за день Каладин бежал на вооруженных паршенди, щит перед собой, одетый в оружие, срезанное с мертвых врагов. Возможно, он должен был почувствовать к себе отвращение, создав оружие из трупов. Но паршенди поступили намного хуже, убив Данни, Карту и того безымянного мостовика, который помог Каладину в первый день. Каладин до сих пор носил его сандалии.

Мы и они, подумал он. Только так должен думать солдат. И сегодня Далинар Холин и его люди стали частью «нас».

Группа паршенди увидела приближающихся мостовиков и приготовила луки. К счастью, Далинар Холин тоже увидел их, и армия в синем начала тяжелый путь к спасению.

Нет, не получится. Слишком много паршенди, люди Далинара устали. Будет еще одна катастрофа. Но сейчас Каладин атаковал, с широко открытыми глазами.

Это мой выбор, подумал он, глядя на выстроившихся лучников.

Никакой злой бог не смотрит на меня, никакой злой спрен не шутит со мною, это не поворот судьбы.

Все я сам. Это мой выбор — идти за Тьеном. Это мой выбор — напасть на Носителя Осколков и спасти Амарама. Это мой выбор — бежать из рабских ям. И сейчас мой выбор — попытаться спасти этих людей, хотя я точно знаю, что опять потерплю поражение.

Стрелы взлетели, и Каладин почувствовал возбуждение. Усталость улетучилась, утомление исчезло. Он сражался не за Садеаса. Он бился не ради того, чтобы наполнить чей-то карман. Он защищал людей.

Стрелы устремились в него, и он махнул щитом, отбивая их. Они прилетали, опять и опять, они искали его плоть, а он играл с ними, подпрыгивая, если они пытались ужалить его бедра, поворачивался, если они летели в плечи, и поднимал щит, если они целили в лицо. Ему приходилось нелегко, и несколько стрел просвистели совсем рядом, задев кирасу или наручи. Но не попала ни одна. Он не разрешал. Он…

Что-то не так.

Он крутанулся между двух стрел. Что-то не так.

— Каладин! — крикнула опять уменьшившаяся Сил, порхавшая рядом. — Там!

Она указала на второе плато построения, с которого несколько часов назад атаковал Далинар. Большой отряд паршенди только что прыгнул туда; воины опустились на колено и подняли луки, направив их на незащищенный фланг Четвертого Моста.

— Нет! — крикнул он, маленькое облачко Штормсвета вылетело изо рта. Он повернулся и побежал через каменистое плато к бригаде. Стрелы прилетали сзади, стараясь ужалить его. Одна попала в спинные латы, но отлетела. Другая ударила в шлем. Он перепрыгнул через трещину, он мчался со всей скоростью, которую мог дать ему Штормсвет.

Паршенди на той стороне натянули луки. Их было пятьдесят по меньшей мере. Он опоздает. Он точно…

— Четвертый Мост! — проорал он. — Мост на правый бок!

Они тренировали этот маневр несколько недель назад и, не раздумывая, подчинились приказу, наклонив мост именно тогда, когда лучники выстрелили. Страшный удар, и мост ощетинился стрелами. Каладин облегченно вздохнул, добравшись до бригады, которая медленно несла мост боком.

— Каладин! — крикнул Камень, указывая вперед.

Каладин повернулся. Лучники на Башне одновременно наложили стрелы, готовя полный залп.

Бригада ничем не защищена спереди. Залп!

Он закричал, и Штормсвет зарядил воздух вокруг него, как если бы каждая частичка стала его щитом. В ушах звучал собственный крик; Штормсвет лился из него, одежда замерзла и стала потрескивать.

Стрелы затмили небо. Сильный толчок отбросил его назад, на мостовиков. Он сильно ударился и недовольно заворчал, сила продолжала давить на него.

Мост замер, люди остановились.

Все стихло.

Каладин закрыл глаза, чувствуя себя полностью истощенным. Все тело болело, руки дрожали, ломило спину. И острая боль в запястье. Он застонал, открыл глаза и споткнулся, едва не упав; руки Камня удержали его.

Приглушенный тяжелый удар. Мост встал на землю. Идиоты! подумал Каладин. Не ставьте… Уходите…

Бригадники столпились вокруг, а он опустился на землю, побежденный истощением. И посмотрел на то, что его кровоточащая рука держала перед собой.

Щит был покрыт стрелами. Дюжины и дюжины стрел, некоторые расщепили одна другую. Кости, привязанные к щиту, разлетелись; дерево треснуло. Некоторые из стрел прошли насквозь и ударили в предплечье, вот откуда боль.

Весь залп. Больше сотни стрел. Притянулись к одному щиту.

— Клянусь лучами Подателя Света, — тихо сказал Дрехи. — Что… Что это…

— Как будто из тебя брызнул фонтан света, — сказал Моаш, становясь на колени рядом с ним. — Как будто само солнце вырвалось из тебя, Каладин.

— Паршенди… — проскрипел Каладин и отпустил щит. Ремни были перерезаны, и, пока он вставал, щит развалился на куски, дюжины стрел покатились по камням. Немногие оставшиеся торчали в его руке, но он, не обращая внимания на боль, посмотрел на паршенди.

Группы лучников на обеих плато застыли. Потом те, кто впереди, обратились к другим на языке, которого Каладин не знал.

— Нешуа Кадал!

Они встали и… убежали.

— Что? — спросил Каладин.

— Не знаю, — сказал Тефт, баюкая раненую руку. — Но мы должны доставить тебя в безопасное место. Шторм побери эту руку! Лоупен!

Появился коротышка вместе с Даббидом, и они отвели Каладина в более безопасное место, ближе к центру плато. Он, почти ничего не соображая от истощения, машинально передвигал ноги, они поддерживали его.

— Мост, вверх! — скомандовал Моаш. — Мы должны доделать работу!

Все бригадники мрачно заняли свое место и подняли мост. На Башне армия Далинара пробивалась через паршенди к бригаде, их единственному шансу на спасение.

У них наверняка большие потери… оцепенело подумал Каладин.

Он споткнулся и упал на землю; Тефт и Лоупен затащили его за защищенную выбоину, к Шраму и Даббиду. Повязка на ноге Шрама покраснела от сочившейся из-под нее крови; копье, которое служило ему костылем, лежало рядом.

Я же говорил ему… не опирайся на ногу…

— Нам нужны сферы, — сказал Тефт. — Шрам?

— Он попросил их утром, — ответил худой человек. — Я отдал все. Большинство из нас отдали.

Тефт выругался, потом вытащил оставшиеся стрелы из руки Каладина и наложил повязку.

— Он придет в себя? — спросил Шрам.

— Не знаю, — ответил Тефт. — Келек! Я не знаю ничего. Я идиот. Каладин, ты меня слышишь?

— Да… просто шок, — сказал Каладин.

— Ты выглядишь странно, мачо, — нервно сказал Лоупен. — Каким-то белым.

— Парень, у тебя мертвенно-бледная кожа, — сказал Тефт. — Как будто ты что-то с собой сделал. Я не знаю… Я… — Он опять выругался и хлопнул рукой по камню. — Я должен был послушать. Идиот!

Они положили его на бок, он с трудом видел Башню. Новые группы паршенди — не видевшие его представления, — бежали к пропасти, обнажая оружие. Четвертый Мост достиг края и опустил мост. Они отвязали щиты и торопливо достали копья из мешков с трофеями, привязанных к балкам моста. Потом заняли свои места, приготовясь перебросить мост через расщелину.

У этого отряда паршенди не было луков. Они выстроились и стали ждать, оружие наготове. Их было по меньшей мере втрое больше, чем бригадников, и к ним подходили новые и новые.

— Мы должны помочь им, — сказал Шрам Лоупену и Тефту.

Те кивнули, и все трое — двое раненых и один однорукий — поднялись на ноги. Каладин тоже попытался встать, но ноги, слишком слабые, отказались держать его.

— Лежи, парень, — улыбнулся Тефт. — С этим мы справимся сами. — Они вооружились копьями из запаса, лежавшего на носилках Лоупена, и поторопились к бригаде. И даже Даббид присоединился к ним. Он не говорил с тех пор, как был ранен во время первого забега с мостом, год назад.

Каладин подполз к краю впадины и смотрел на них. На камень рядом с ним приземлилась Сил.

— Штормовые дураки, — прошептал Каладин. — Они не должны были идти со мной. Все равно горжусь ими.

— Каладин… — сказала Сил.

— Ты можешь что-нибудь сделать? — Он смертельно устал. — Чтобы ко мне вернулись силы?

Она покачала головой.

Впереди мостовики стали толкать. Дерево моста громко заскрипело по камням, двигаясь к ожидавшим паршенди. Те затянули грубую боевую песнь, которую начинали всегда, когда видели Каладина в его доспехах.

Паршенди выглядели злыми и жаждущими убивать. Они хотели крови. Они собирались вырезать бригадников, а потом сбросить мост — и их трупы — в пропасть.

И это произойдет. Опять, подумал Каладин, оцепенелый и подавленный. Оказалось, что он свернулся клубочком и дрожит.

Я не могу помочь им. Они умрут. Прямо на моих глазах. Туккс. Мертв. Нелда. Мертв. Гошел. Мертв. Даллет. Кенн. Карта. Данни. Мертв. Мертв. Мертв…

Тьен.

Мертв.

Он лежит, скорчившись, в каменной выемке. Вдали бушует битва. Его окружает смерть.

И он перенесся туда, в самый ужасный день своей жизни.

* * *

Каладин, сжимая копье, неуверенно пробирался сквозь хаос, царящий на поле боя. Он потерял щит. Он должен найти новый. Что за солдат без щита?

Это было его третье настоящее сражение. Он находился в армии Амарама всего несколько месяцев, но Хартстоун уже казался другим миром. Заметив неглубокую каменную выемку, он прыгнул в нее, прижался спиной к камню и замер, тяжело дыша; скользкие от пота пальцы цеплялись за древко копья. Его трясло.

Раньше он не понимал, что вел идиллическую жизнь. Далеко от войны. Далеко от смерти. Далеко от этих криков, какофонии ударов металла о металл, металла о дерево, металла о тело. Он крепко зажмурился, пытаясь отгородиться от мира.

Нет, подумал он. Открой глаза. Не дай им так легко найти и убить тебя.

Он заставил себя открыть глаза, потом повернулся и поглядел на поле боя. Абсолютный хаос. Они сражались на склоне большого холма, тысячи людей с каждой стороны. Как можно кого-нибудь найти в этом безумии?

Армия Амарама — армия Каладина — пыталась удержать склон. Другая армия, тоже алети, пыталась захватить его. Вот и все, что знал Каладин. Врагов, похоже, было больше.

С ним ничего не случится, сказал себе Каладин. Ничего!

Но убедить себя оказалось совсем не просто. Тьен недолго оставался курьером. Ему сказали, что армии не хватает людей и каждая рука должна держать копье. Из Тьена и других мальчиков-посыльных сделали взвод глубокого резерва.

Далар сказал, что их никогда не используют в бою. Возможно. Если армия не будет в серьезной опасности. Сейчас они окружены на вершине холма, их боевые линии перемешаны, всюду хаос. Значит ли это, что они в серьезной опасности?

Надо добраться до вершины, подумал он, глядя вверх. Там еще развевался стяг Амарама. Значит, солдаты должны держаться. Отсюда Каладин видел только бурлящую массу людей в оранжевом, с редкими вкраплениями зеленого.

Каладин побежал вверх по склону холма. Он не поворачивался, когда его окликали, не смотрел, какого цвета на них мундир. Он пробежал по пятнам травы, перепрыгнул через несколько трупов и обогнул пару жалких тяждеревьев, избегая мест, где люди сражались и умирали.

Там, подумал он, глядя на группу копейщиков, выстроившихся в линию и настороженно глядевших вперед. Зеленые мундиры. Цвет Амарама. Каладин подбежал к ним, и солдаты дали ему пройти.

— Из какого ты взвода, солдат? — спросил коренастый светлоглазый человек с узлами младшего капитана.

— Мертвого, сэр, — ответил Каладин. — Все умерли. Мы были в роте светлорда Ташлина и…

— Ба, — сказал офицер, поворачиваясь к гонцу. — Уже третье сообщение, что Ташлин мертв. Кто-то должен предупредить Амарама. Восточный фланг очень ослаблен. — Он посмотрел на Каладина. — Ты, быстро к резервам за новым назначением.

— Есть, сэр, — оцепенело ответил Каладин. Он посмотрел на склон, по которому только что поднялся. Сплошные трупы, многие в зеленом. Пока он смотрел, группа из трех отставших была перехвачена и убита.

Никто из людей на вершине даже не пошевелился, чтобы помочь им. И Каладин мог бы погибнуть точно так же, в ярдах от безопасного места. Скорее всего, очень важно стратегически, чтобы эти солдаты удержали позицию. Но это казалось крайне бессердечным.

Найди Тьена, приказал он себе и побежал к месту расположения резерва, на северной стороне холма. И нашел еще больший хаос. Из групп ошеломленных, окровавленных людей формировали новые взводы и посылали обратно, в бой. Каладин пробежал между ними, разыскивая взвод из мальчиков-курьеров.

Но сначала нашел Далара. Долговязый трехпалый сержант резерва стоял рядом с высоким шестом, на котором развевались два треугольных флага. Он направлял только что сформированный взвод восполнить потери в ротах, сражавшихся внизу. Внезапно Каладин услышал его крик.

— Ты! — крикнул Далар, ткнув пальцем в сторону Каладина. — Переназначение в том направлении. Двигай!

— Мне надо найти взвод мальчиков-посыльных, — сказал Каладин.

— Клянусь Бездной, зачем тебе это надо?

— Откуда я знаю? — сказал Каладин, пожимая плечами. — Я выполняю приказ.

— Рота светлорда Шелера, — проворчал Далар. — Юго-восточная сторона. Ты можешь…

Но Каладин уже бежал. Этого не должно было случиться. Тьен должен был оставаться в безопасности. Отец Штормов! Не прошло и четырех месяцев!

Он быстро очутился на юго-восточной стороне холма и обнаружил знамя, развевающееся на четверть пути вниз по склону. Черная глифпара — шеш лерел — рота Шелера. Удивленный собственной решимостью, Каладин промчался мимо солдат, охранявших верхушку холма, и опять очутился на поле боя.

Однако здесь дела шли лучше. Рота Шелера крепко держалась, несмотря на волны врагов. Каладин стал быстро спускаться по склону, поскальзываясь на окровавленной земле. Его страх исчез; его сменило беспокойство за брата.

Он оказался в первых рядах роты одновременно с атакой врага. Он попытался было пробраться дальше и поискать Тьена, но его подхватила волна атаки. Он отступил в сторону и присоединился к взводу копейщиков.

Через мгновения появились враги. Каладин, держа копье обеими руками, стоял на краю взвода копейщиков и пытался не оказаться у них на пути. Он сам не очень понимал, что делает. Он еще не умел использовать для защиты человека, стоявшего рядом. Вражеский солдат ударил, Каладин отбил удар копьем, сумев избежать раны, и ударил в ответ. На этом все кончилось.

Он стоял, тяжело дыша, держа в руке копье.

— Ты, — сказал командирский голос. Человек с узлами командира взвода ткнул пальцем в Каладина. — Как раз вовремя. Мне давно уже нужны подкрепления. Но я думал, что Варт забрал всех. Где твой щит?

Каладин нагнулся к одному из мертвых солдат, лежащих поблизости. Командир взвода ругался без перерыва.

— Проклятье! Они опять идут! На этот раз двумя зубцами! Нам их не сдержать!

Из-за ближайшего каменного холмика появился гонец в зеленом.

— Атака с востока, Меш.

— А что с той волной, южной? — проревел командир взвода, Меш.

— Ею занимаются. Ты должен удержать восток! Это приказ. — Гонец перебежал к соседнему взводу и повторил приказ: — Варт! Ты должен удержать восток!

Каладин выпрямился со щитом в руке. Он должен найти Тьена. Он не может…

И замер на месте. Там, в первой линии следующего взвода, стояли три фигуры. Мальчики, казавшиеся маленькими в своих доспехах и неуверенно держащие копья. Один из них — Тьен. Очевидно, их резервный взвод рассредоточили, чтобы заткнуть дыры в других взводах.

— Тьен! — крикнул Каладин, выскакивая из линии как раз тогда, когда враги пошли в атаку. Почему Тьена и остальных двоих поставили по центру первой линии взвода? Они все едва держат копье.

Меш заорал на Каладина, но Каладин не обратил на него внимания. Однако тут на них обрушились враги, и линия взвода Меша сломалась, каждый солдат стал бешено отбиваться сам по себе, не обращая внимания на соседей.

Каладин почувствовал тупой удар по ноге. Он упал, ударился о землю и с ужасом сообразил, что его ударили копьем, хотя — странно! — он не чувствовал боли.

Тьен! подумал он, заставив себя посмотреть вверх. Кто-то навис над ним, и Каладин перекатился, уворачиваясь от копья, направленного ему в сердце. Собственное копье каким-то образом оказалось у него в руках, и он ткнул им вверх.

И застыл. Он только что проткнул шею вражеского солдата. Все произошло слишком быстро.

Я убил человека.

Он высвободил копье и опять перекатился, давая врагу упасть на колени. Взвод Варта слегка отступил, враг ударил по нему после того, как атаковал взвод Меша. Тьен и остальные двое еще стояли.

— Тьен! — крикнул Каладин.

Мальчик посмотрел на него широко открытыми глазами. И улыбнулся. В это мгновение остальной взвод отступил опять. И все трое остались одни, ничем не защищенные.

Почуяв легкую добычу, вражеские солдаты бросились на Тьена и двух других. Впереди бежал светлоглазый офицер в сияющих доспехах. Он махнул мечом.

Брат Каладина упал. Еще секунду назад он стоял, с ужасом глядя на сражение. А в следующую оказался на земле.

— Нет! — крикнул Каладин. Он попытался встать, но споткнулся и упал на колени. Нога отказалась работать.

Взвод Варта бросился вперед, атакуя врагов, отвлекшихся на Тьена и двух других. Они специально поставили необученных солдат вперед, чтобы остановить вражескую атаку.

— Нет, нет, нет! — закричал Каладин. Используя копье как костыль, он встал и похромал вперед. Нет, этого не могло произойти. Не так быстро.

Чудо, что никто не напал на Каладина, пока он добирался до Тьена. Но он даже не думал об этом. Только глядел туда, где упал Тьен. Раздался гром. Нет. Копыта. Появился Амарам с тяжелой кавалерией и понесся на врага, сметая все на своем пути.

Каладину было все равно. С трудом добравшись до места, он нашел три трупа: маленькие, совсем юные, лежащие в выемке в камне. Ошеломленный и потрясенный, Каладин протянул дрожащую руку и перевернул одно из тел лицом вверх.

На него посмотрели мертвые глаза Тьена.

Каладин опустился на колени рядом с телом. Необходимо перевязать свою рану и вернуться в безопасное место, но он был слишком ошеломлен. Он мог только стоять на коленях.

— Он прискакал вовремя, — сказал голос.

Каладин посмотрел наверх и увидел группу копейщиков, стоявших рядом с ним и глядевших на кавалеристов.

— Он хотел, чтобы против нас собралось побольше врагов, — сказал один из копейщиков, на плечах которого были узлы командира взвода. Варт. Внимательный и проницательный взгляд, не какой-нибудь неотесанный грубиян.

Я должен почувствовать гнев, подумал Каладин. Я должен почувствовать хоть что-нибудь…

Варт посмотрел на него, потом на тела трех мальчиков-посыльных.

— Ты ублюдок, — сказал Каладин. — Ты поставил их впереди.

— Я работаю с тем, что у меня есть, — сказал Варт, кивнув на своих людей, потом показал на свою позицию. — Они дали мне людей, которые не могут сражаться, вот я и нашел способ использовать их. — Он замолчал, его взвод уже уходил. Казалось, он о чем-то сожалеет. — Делай все, чтобы остаться в живых, сынок. Превращай обузу в преимущество всякий раз, когда сможешь. Запомни, если выживешь.

И торопливо ушел.

Каладин посмотрел вниз.

Почему я не смог защитить его? подумал он.

Глядя на Тьена, он вспоминал смех брата, его невинную улыбку, возбуждение, с которым он исследовал холмы Хартстоуна.

Пожалуйста. Дай мне защитить его. Сделай меня сильным.

Но он чувствовал себя таким слабым. Потеря крови. Он обнаружил, что повалился на бок. С трудом поднимая усталые руки, он сумел перевязать себя. Потом, чувствуя внутри себя одну пустоту, лег рядом с Тьеном и прижался к его телу.

— Не беспокойся, — прошептал он. И когда он успел заплакать? — Я принесу тебя домой. Я защищу тебя, Тьен. Я принесу тебя обратно…

Он держал тело в руках весь вечер, еще долго после того, как бой закончился; оно медленно остывало в его объятьях.

* * *

Каладин мигнул. Он находился не в выбоине вместе с Тьеном. Он был на плато.

И слышал, как вдали умирают люди.

Он ненавидел думать о том дне. Он почти хотел даже не пытаться найти Тьена. Тогда он бы не увидел. И не стоял бы на коленях, не в силах ничего сделать, пока его брата убивали.

И это происходит опять. Камень, Моаш, Тефт. Все они умрут. А он лежит, обессиленный. Не способный пошевелить ни рукой, ни ногой. Полностью высушенный.

— Каладин? — прошептал чей-то голос. Он прищурился. Сил. Она порхала перед ним. — Ты знаешь Слова?

— Я хочу защитить их, — прошептал он.

— Поэтому я и пришла. Слова, Каладин.

— Они умрут. Сейчас. Я не могу спасти их. Я…

Амарам убил его людей прямо у него на глазах.

Безымянный Носитель Осколков убил Даллета.

Светлоглазый убил Тьена.

Нет.

Каладин перекатился и заставил себя встать, покачиваясь на слабых ногах.

Нет!

Четвертый Мост еще не поставил мост на место. Странно. Они все еще толкали его через расщелину, а возбужденные паршенди, собравшиеся на той стороне, пели, их песня стала еще безумнее. Ему казалось, что видение длилось несколько часов, а промелькнуло всего несколько ударов сердца.

НЕТ!

Перед Каладином стояли носилки Лоупена. И там, среди пустых бутылок и разорванных бинтов, блестел наконечник копья. И шептал ему. Страшил и соблазнял его.

«Я надеюсь, что ты будешь готов, когда время придет. Эти люди нуждаются в тебе».

Он взял в руку копье, первое настоящее оружие с того представления в расщелине, много недель назад. Он побежал. Сначала медленно. Потом набрал скорость. Безумие. Он еще не восстановился. Но он не остановился. Он толкал себя вперед. Быстрее, еще быстрее, он мчался к пропасти. Он только на полпути.

Сил, летевшая впереди, озабоченно оглянулась назад.

— Слова, Каладин!

Камень вскрикнул от удивления, когда Каладин побежал по качающемуся мосту, еще не достигшему края расщелины.

— Каладин, — заорал Тефт. — Что ты делаешь?

Достигнув края моста, Каладин закричал и, где-то найдя капельку силы, поднял копье и взмыл в воздух, взлетев над пустотой.

Все мостовики закричали, в один голос. Озабоченная Сил неслась над его головой. Паршенди от изумления раскрыли рты, увидев одинокого мостовика, летящего к ним по воздуху.

В его истощенном теле не осталось ни капли энергии. Но в это мгновение время сжалось, и он внимательно разглядел своих врагов. Мраморная черно-красная кожа. Замечательное оружие, поднятое вверх, как если бы они хотели сбить его с неба. Странные живые нагрудники и шлемы. Многие с заплетенными бородами.

Драгоценные камни, вплетенные в бороды.

И Каладин вдохнул.

Как сила самого спасения — или лучи солнечного света из глаза самого Всемогущего — из камней вырвался Штормсвет. Он потек через воздух, видимый, похожий на сверкающие колонны светящегося дыма, изогнутые и завивающиеся спиралью. Крошечные вихри вонзились в него, и он впитал их.

И Штормсвет вернул его к жизни.

Каладин ударился о каменную полку, ноги внезапно стали сильными, а все тело наполнилось энергией, ожило. Он приземлился на корточки, копье под мышкой, из него вылетело маленькое кольцо Штормсвета, ударилось о камни и стало расширяться, исчезая. Паршенди, потрясенные, отшатнулись, их глаза расширились, песня умолкла.

Струйка Штормсвета закрыла раны на руке. Он улыбнулся, держа копье перед собой. Оно было знакомым и желанным, как тело давно оставленной любовницы.

«Слова», требовательно сказал голос, прозвучавший, кажется, прямо в мозгу. И Каладин с удивлением понял, что знает их, хотя и никогда не слышал.

— Я спасу тех, кто не может защитить себя сам, — прошептал он.

Второй Идеал Сияющих Рыцарей.

* * *

Страшный треск, похожий на удар грома, разорвал воздух. Тефт отшатнулся — мост только что встал на место — и обнаружил, что, как и весь Четвертый Мост, застыл, разинув рот.

Каладин взорвался энергией.

Из него вырвался поток белого дыма.

Штормсвет. Его сила смела первые ряды паршенди, отбросила их назад, и Тефту пришлось поднять руки, защищая глаза от вспыхнувшего перед ним солнца.

— Что-то изменилось, — прошептал Моаш, тоже прикрыв глаза. — Что-то важное.

Каладин поднял копье. Свет начал отступать, но засветилось его тело, хотя и более мягко. И от него поднимался дым. Сияющий, как от небесного огня.

Некоторые паршенди убежали, но оставшиеся шагнули вперед, с вызовом подняв свое оружие. Каладин бросился на них, живой шторм стали, дерева и решительности.

Глава шестьдесят восьмаяЭшонай

Они называют это Последним Опустошением, но они лгут. Наши боги лгут. О, как они лгут. Идет Вечный Шторм. Я слышу его шепот, вижу его волну, знаю его сердце.

Танатанес, 1173, 8 секунд до смерти. Азианин, странствующий рабочий. Пример заслуживает особого внимания.

Солдаты в синем кричали, подбадривая сами себя. За спиной Адолина катилась ревущая лавина, и он сам дико размахивал мечом. Для изящных стоек не осталось места. Он должен двигаться, пробиваться через паршенди, вести людей к западной расщелине.

Жеребцы, отца и его, находились в безопасности, в задних рядах — на них везли раненых. Сами Носители Осколков не решались вскочить на них. В такой тесноте ришадиумов изрубили бы на куски.

Маневр, который они совершали, был бы невозможен без Носителей Осколков. Атака на превосходящие силы врага? Выполняемая израненными усталыми людьми? Их бы остановили и растоптали.

Но Носителей Осколков так просто не остановишь. Пускай из Доспехов льется Штормсвет, но шестифутовые Клинки сверкают без остановки, сокрушая оборону паршенди, оставляя дыры в их строю. И их люди — лучшие солдаты-алети в военлагерях — знали, как использовать эти дыры. Они выстроились клином вслед за Носителями Осколков, они взломали армию паршенди и прорубались вперед. Сам Адолин почти бежал. На этот раз склон холма работал на них, и они катились вниз неудержимой волной, как атакующие чуллы. Они уже считали себя покойниками, и возможность выжить дала им энергию для последнего броска к свободе.

Они несли огромные потери. Быть может, армия Далинара уже потеряла тысячу человек из оставшихся четырех, но это не имело значения. Паршенди сражались, чтобы убить, но алети — на этот раз — чтобы жить.

* * *

Живые Герольды наверху, подумал Тефт, глядя на сражающегося Каладина. Несколько мгновений назад парень выглядел почти мертвым — серая кожа, трясущиеся руки. А сейчас он стал светящимся вихрем, штормом, вооруженным копьем. За свою жизнь Тефт побывал во множестве сражений, но никогда не видел ничего подобного. Каладин в одиночку держал плацдарм перед мостом. И из него бил белый Штормсвет, похожий на пылающий огонь. Он двигался с невообразимой скоростью, и каждый его удар попадал в цель — шею, бок или другое незащищенное место паршенди.

Да, не только Штормсвет. Тефт только частично помнил то, чему его пытались научить в семье, но все было очень похоже. Один Штормсвет не дает мастерства. Он не может дать человеку того, чего у него нет. Он может увеличить, усилить, подкрепить.

Сделать совершенным.

Каладин низко пригнулся, ударил тупым концом по ногам паршенди, сбив того на землю, и тут же отразил древком удар топора. Высвободив одну руку, он пронес конец копья под рукой паршенди и воткнул его в подмышку. Пока паршенди падал, Каладин выдернул копье и ударил им по чьей-то голове, оказавшейся слишком близко. Тупой конец копья разлетелся на куски, но и шлем паршенди взорвался.

Нет, это не только Штормсвет. Это мастер копья, способности которого усилены до потрясающего уровня.

Вокруг собрались потрясенные бригадники. Его раненая рука болела не так сильно, как была должна.

— Он — часть самого ветра, — сказал Дрехи. — Забирает и дает жизнь. Не человек. Спрен.

— Сигзил, — спросил Шрам, широко открыв глаза. — Ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное?

Темнокожий человек покачал головой.

— Отец Штормов, — прошептал Пит. — Что… что он такое?

— Он наш бригадир, — рявкнул Тефт, вырывая себя из задумчивости. На той стороне расщелины Каладин с трудом избежал удара палицы паршенди. — Ему нужна наша помощь. Первое и второе отделения, налево. Не дайте паршенди окружить его. Третье и четвертое, вместе со мной, направо. Камень и Лоупен, приготовьтесь оттаскивать раненых. Всем выстроиться стеной. Не атакуйте, только защищайтесь и отбрасывайте их назад. И, Лоупен, брось ему другое копье взамен сломанного.

* * *

Далинар взревел и обрушился на группу мечников. Потом перепрыгнул через их трупы, взбежал на маленький пригорок и прыгнул вниз, размахивая мечом. Доспехи давили к земле, но энергия борьбы еще держала его на ногах. Кобальтовая Гвардия — те немногие, кто остался, — заревела и прыгнула за ним.

Они были обречены. Те мостовики, конечно же, давно погибли. Но Далинар благословил их за самопожертвование. Бессмысленное, в конце концов, но изменившее дорогу. Вот так должны погибнуть его солдаты — не загнанные в угол и напуганные, а яростно сражающиеся.

И он не уйдет в темноту тихо. О нет. Он издал боевой клич и бросился на группу паршенди, разя врага широкими круговыми движениями. Паршенди упали со вспыхнувшими глазами, он прошелся по ним.

И вырвался на открытый камень.

И остановился, потрясенный.

Мы пробились, подумал он, не веря самому себе. Мы добрались до расщелины.

За его спиной ревели солдаты, усталыми и удивленными голосами. На их пути оставалась последняя группа паршенди.

Но все они почему-то повернулись к ним спинами…

Мостовики.

Мостовики сражались. Далинар открыл рот, его онемевшие руки опустили Носитель Присяги. Маленький отряд мостовиков защищал вход на мост, отчаянно сражаясь против паршенди, пытавшихся сбросить их в пропасть.

Ничего более славного Далинар не видел за всю свою жизнь.

Адолин с радостным воплем прорубился к Далинару слева. Доспехи молодого человека были в дырах, шлем разбит, голова опасно обнажена. Но лицо сияло.

— Вперед! — рявкнул Далинар. — Помогите им, шторм вас побери! Если этих мостовиков убьют, мы обречены!

Адолин и Кобальтовые гвардейцы бросились вперед. Кавалер и Чистокровный — ришадиум Адолина — проскакали мимо, каждый из них нес троих раненых. Далинар ненавидел сам себя, что приходилось оставлять остальных раненых, но Кодекс говорил совершенно ясно — необходимо спасти тех, кого он может защитить.

Далинар повернулся и обрушился на армию паршенди слева от себя — нельзя было дать коридору закрыться. Многие солдаты уже были в безопасности, но некоторые взводы, доказывая свою выучку, держали стены коридора и даже пытались его расширить.

Пот тек по прикрепленной к шлему повязке на лбу, заливая левый глаз. Далинар выругался, откинул забрало — и замер.

Вражеская армия расступилась. В конце коридора стоял семифутовый паршенди в сияющих серебряных Доспехах Осколков. Они идеально облегали фигуру гиганта, превращая его в огромную статую. В руках он держал Клинок Осколков с изогнутым лезвием, похожим на застывший язык пламени. Паршенди поднял его, приветствуя Далинара.

— Сейчас? — недоверчиво проревел Далинар. — Ты пришел именно сейчас?

Носитель Осколков шагнул вперед, стальные сапоги звякнули по камню. Остальные паршенди подались назад.

— Почему не раньше? — спросил Далинар, приняв стойку ветра и мигая, пытаясь смахнуть пот с левого глаза. Он стоял в тени большого продолговатого холма, похожего на книгу, положенную на бок. — Почему ты всю битву выжидал и решил напасть именно сейчас? Когда…

Когда я собираюсь сбежать.

Вероятно, Носитель Осколков давал своим парням сражаться с Далинаром, пока был уверен, что тот никуда не денется. Или, возможно, хотел дать рядовому солдату завоевать Осколки, как в армиях людей. Но теперь, когда Далинар может убежать, возможность потерять Клинок и Доспехи стала реальной и Носитель решил сразиться сам.

Носитель опять шагнул вперед, что-то сказав на грубом языке паршенди. Далинар не понял ни слова, но поднял Клинок, приветствуя соперника. Гигант сказал что-то еще, шагнул вперед и взмахнул Клинком.

Далинар, все еще слепой на левый глаз, громко выругался. Потом отпрыгнул назад, взмахнул мечом и парировал удар врага. Все тело затряслось. Его мускулы среагировали, но слишком медленно. Штормсвет еще тек из проломов, но уже слабо. Еще немного, и Доспехи перестанут давать силу.

Паршенди напал опять, его стойки были незнакомы Далинару, но четки и отточены. Да, это не дикарь, играющий с незнакомым могущественным оружием, а тренированный Носитель Осколков. Далинару опять пришлось отбить удар, хотя стойка Ветра для этого не предназначена. Перегруженные мускулы почти не давали возможности согнуться, а разбитые Доспехи, безусловно, не выдержат хороший удар.

Следующий удар едва не выбросил его из стойки. Он стиснул зубы, вложил весь вес в оружие и просто подставил его под следующий удар паршенди. Клинки скрестились с яростным звоном, выбросив ливень искр, как будто в воздух взлетели капли расплавленного металла.

Далинар, быстро восстановившись, бросился вперед, пытаясь ударить плечом в грудь врага. Однако паршенди был полон сил, а его Доспехи — невредимы. Он легко отпрыгнул в сторону и едва не ударил Далинара в спину.

Далинар увернулся, как раз вовремя. Повернувшись, он прыгнул на склон маленького холма, поднялся на полку повыше и, наконец, на вершину. Паршенди последовал за ним, как и надеялся Далинар.

Ненадежная почва поднимала ставки — то, что ему и надо. Один-единственный удар мог его убить. Он полностью осознавал риск.

Как только паршенди приблизился к вершине, Далинар атаковал, используя более высокое и надежное положение. Паршенди даже не стал уклоняться. Он принял удар на шлем, который треснул, и попытался ударить в ногу.

Далинар быстро отпрыгнул, чувствуя себя болезненно медленным. Он еле успел уклониться и не сумел нанести второй удар, когда паршенди запрыгнул на вершину.

Гигант резко и сильно ударил. Стиснув зубы, Далинар поднял предплечье и шагнул вперед, умоляя Герольдов дать металлу выдержать удар. Броня разлетелась на куски, руку Далинара затрясло. Боевая рукавица на кулаке внезапно стала мертвым грузом, но Далинар, не останавливаясь, взмахнул Клинком и ударил.

Но не по доспехам паршенди, а по камню под ним.

Расплавленные осколки брони Далинара еще летали в воздухе, а он уже перерубил каменную полку под ногами врага. Весь кусок отвалился, и Носитель Осколков, переворачиваясь, покатился вниз и с грохотом ударился о камень.

Далинар ударил левым кулаком по земле, чтобы высвободить ставшую бесполезной перчатку. Она расстегнулась, и он поднял в воздух руку, чувствуя холод от пота, бегущего по ней. Сбросив перчатку, он закричал и, держа Клинок одной рукой, отрезал еще один кусок камня и обрушил на Носителя Осколков.

Паршенди попытался встать, но тут громадный камень сбил его с ног; раздался громкий треск, полыхнул Штормсвет. Далинар спустился, пытаясь напасть, пока гигант не пришел в себя. К сожалению, Далинар подвернул правую ногу и, достигнув земли, захромал. Однако, сбросив сапог, он не сможет удержать остальные Доспехи Осколков.

Он действовал слишком медленно. Он сжал зубы и остановился. Паршенди уже был на ногах. Доспехи паршенди, хотя и треснувшие в нескольких местах, были далеко не так искорежены, как Доспехи Далинара. Противник сумел удержать Клинок Осколков. Повернув свою бронированную голову к Далинару, он смотрел на него сквозь прорезь забрала. Другие паршенди образовали вокруг них круг, но молча глядели и не вмешивались.

Далинар поднял Клинок, держа его обеими руками — голой и одетой в боевую перчатку. Свежий ветер холодил липкую обнаженную руку.

Бежать невозможно. Он будет сражаться, здесь.

* * *

В первый раз за много месяцев Каладин чувствовал себя полностью проснувшимся и ожившим.

Красота полета копья. Единство тела и духа, рук и ног, которые реагируют мгновенно, раньше, чем мысль успела сформироваться. Знакомые стойки с копьем, выученные в самое ужасное время его жизни.

Оружие стало продолжением его; он управлял им легко и инстинктивно, как пальцем. Крутясь, он протыкал паршенди, он нес им возмездие за всех тех, кого они убили; плату за все стрелы, вонзившиеся в плоть его друзей.

Внутри него восторженно пульсировал Штормсвет — в такт с ритмом сражения. Почти в размер песни паршенди.

А они пели. Они уже пришли в себя, хотя и видели, как он пил Штормсвет, и слышали Слова Второго Идеала. Они накатывались волнами, отчаянно пытаясь сбросить мост в пропасть. Некоторые перепрыгнули расщелину, чтобы атаковать сзади, но Моаш возглавил бригадников, преградивших им дорогу. Чудо, но они держались.

Сил расплывчатым пятном крутилась вокруг Каладина, плавая на волнах Штормсвета, поднимавшихся от его кожи, как лист на ветру. Охваченная восторгом. Он никогда не видел ее такой.

Он не прерывал свои атаки — точнее одну атаку, потому что каждый удар плавно перетекал в следующий. Копье никогда не останавливалось, и — вместе со своими людьми — ему удалось отбросить паршенди назад, сражаясь с любой парой, бросавшей ему вызов.

Смерть. Убийство. Кровь наполнила воздух, умирающие стонали у его ног. Он старался не обращать на них внимания. Это враги. Тем не менее великолепие того, что он делал, не совмещалось с разрушением, которое он приносил.

Он защищал. Он спасал. И одновременно убивал. Как нечто столь ужасное может одновременно быть столь прекрасным?

Он увернулся от удара прекрасного серебристого меча и ударил копьем в бок врагу, сокрушая ребра. Повернув копье, он ударил уже треснувшим древком в бок второго паршенди. Швырнув обломки в лицо третьего, он схватил новое копье, брошенное ему Лоупеном. Хердазианин брал их у мертвых алети и подавал Каладину, по мере необходимости.

Вступая в бой с человеком, ты многое узнаешь о нем. Твои враги, они аккуратны и точны? Любят ли запугивать врага угрожающими жестами? Ругаются ли они, стараясь разозлить врага? Безжалостны или оставляют не представляющего опасности врага в живых?

Паршенди его впечатлили. Он сразился с дюжинами, и у каждого был свой метод сражения, слегка отличающийся от других. Одновременно с ним сражались двое или четверо, не больше, причем каждая пара действовала как единая команда. И, похоже, они уважали его за мастерство.

Более того, они не сражались с ранеными Тефтом и Шрамом, а сосредоточились на Каладине, Моаше и других копейщиках, доказавших свое мастерство. Он ожидал встречи с дикарями, варварами, а наткнулся на профессиональных солдат, обладавших достойной уважения этикой, отсутствовавшей у многих алети. Именно в них он нашел то, что надеялся найти у солдат, сражавшихся на Разрушенных Равнинах.

И это потрясло его. Он обнаружил, что уважает паршенди, одновременно убивая их.

Тем не менее шторм, бушевавший внутри, вел его вперед. Он выбрал сторону, а эти паршенди убивали воинов Далинара Холина без малейшего сожаления. Каладин сам обрек себя на эту бойню. И должен провести своих людей сквозь нее.

Он не знал, сколько прошло времени. Четвертый Мост держался замечательно. Конечно, они сражались не очень долго, иначе их бы всех перебили. Тем не менее множество раненых и умирающих паршенди вокруг Каладина указывали на часы.

И вот, наконец, фигура в синих Доспехах Осколков прорвалась сквозь ряды паршенди, за ней хлынула волна солдат в синем. Каладин, странным образом чувствуя одновременно облегчение и разочарование, отступил назад, шторм внутри утих. Из кожи перестал течь Свет. Вначале он подпитывал себя из гемм в их бородах, но потом с ним сражались воины уже без них — еще одно доказательство того, что они не безголовые недочеловеки, как утверждали светлоглазые. Они видели, что он делает, и, даже не понимая, попытались помешать.

У него еще был Свет, вполне достаточно, чтобы не упасть без сил. Но только тогда, когда алети оттеснили паршенди, Каладин понял, насколько вовремя они появились.

Мне нужно быть осторожнее, подумал он. Шторм внутри требовал двигаться и атаковать, но сильно опустошал тело. Чем больше и быстрее он использовал его, тем хуже будет ему впоследствии.

Солдаты Далинара заняли оборону по обе стороны моста, и усталые бригадники подались назад, многие уселись на месте, раненые.

Каладин метнулся к ним.

— Доклад!

— Трое убитых, — мрачно сказал Камень, стоявший на коленях рядом с телами, которые он положил сюда. — Малоп, Безухий Джакс, Нарм.

Каладин помрачнел.

Радуйся, что остальные живы, сказал он себе.

Легко подумать. Трудно принять.

— Что с остальными?

Оказалось, что еще пятеро серьезно ранены, но Камень и Лоупен уже позаботились о них. Эти двое хорошо научились ухаживать за ранеными. Сам Каладин не сумел бы сделать больше. Он посмотрел на тело Малопа. Топор отрубил ему руку, расщепив кость. Он умер от потери крови. Если бы Каладин не сражался, он, может быть, мог бы…

Нет. Никаких сожалений, не время.

— Отступайте, — сказал он бригадникам. — Тефт, командуй. Моаш, ты сможешь остаться со мной?

— Конечно, — сказал Моаш, ухмыльнувшись окровавленным лицом. Он выглядел возбужденным и не уставшим. Все трое погибли на его стороне, но он и все остальные сражались великолепно.

Бригада вернулась на ту сторону. Каладин повернулся и посмотрел на солдат алети. Они выглядели как пациенты в палатке хирурга. Все были ранены. Сражавшиеся снаружи еще держались, но те, кто находился ближе к нему, спотыкались и падали. Мундиры всех были залеплены кровью и порваны. Отступление превратилось в хаос.

Он протиснулся между ранеными, махая им рукой — переходите мост. Кое-кто послушался, но остальные растерянно стояли. Каладин подошел к группе, выглядевшей лучше других.

— Кто командир?

— Светлорд Далинар, — ответил солдат с порезом на щеке.

— Нет, ваш командир. Капитан.

— Мертв, — сказал солдат. — И командир роты. И его помощник.

Отец Штормов, подумал Каладин.

— Быстро, отступайте через мост, — сказал он им и пошел дальше. — Мне нужен офицер! Кто командует отступлением?

Он увидел фигуру в синих потрепанных Доспехах Осколков, сражавшуюся перед линией. Наверняка Адолин, сын Далинара. Он сдерживал паршенди. Нельзя отвлекать его.

— Эй, здесь! — крикнул кто-то. — Я нашел светлорда Харара. Он командует арьергардом!

Наконец-то, подумал Каладин, прорвался сквозь хаос и нашел бородатого светлоглазого, лежащего на земле и кашлявшего кровью.

Каладин сразу заметил огромную рану на животе.

— Где помощник?

— Мертв, — сказал светлоглазый воин рядом с командиром.

— Ты кто? — спросил Каладин.

— Накомб Гавал. — Он выглядел совсем юным, даже моложе Каладина.

— Ты повышен, — сказал Каладин. — Переведи этих людей через мост, и как можно быстрее. Если кто-нибудь спросит, тебя назначили на пост командира арьергарда. Если увидишь кого-то более высокого ранга, посылай ко мне.

Юноша заколебался.

— Повышен… А вы кто? У вас есть на это право?

— Кто-то должен, — рявкнул Каладин. — Вперед. За работу.

— Я…

— Иди!

Удивительно, но светлоглазый отдал ему честь и начал выкрикивать приказы. Люди Холина, раненые, побитые и ошеломленные, тем не менее остались хорошими солдатами. Как только кто-то начал командовать, приказы стали выполняться. Взвод за взводом пересекал мост, в походном порядке. Даже в такой суматохе они выстроились привычным образом.

За несколько минут почти вся армия Холина перетекла через мост, как песок в песочных часах. Осталось только небольшое кольцо сражающихся. Тем не менее бой не прекращался, люди кричали, падали и умирали, мечи били по щитам, копья ударяли о металл.

Каладин поспешно снял с себя доспехи из щитков паршенди — сейчас ни к чему злить врагов — и пошел среди раненых, отыскивая офицеров. Он нашел пару раненых, оглушенных и задыхающихся. Вероятно, те, кто еще мог сражаться, возглавляли два фланга, сдерживавших паршенди.

В сопровождении Моаша Каладин поторопился к центральной линии, где сражались алети, выглядевшие лучше всего. Здесь, наконец, он нашел того, кто мог командовать: высокий статный светлоглазый в стальной кирасе и таком же шлеме, его мундир казался темнее, чем у остальных. Он руководил сражением, стоя слегка позади передней линии.

Офицер кивнул Каладину и закричал, заглушая шум битвы:

— Ты командуешь мостовиками?

— Я, — ответил Каладин. — Почему твои люди не переходят мост?

— Мы — Кобальтовая Гвардия, — сказал человек. — Наш долг — защищать светлорда Адолина. — Воин указал на Носителя Осколков в синих Доспехах. Похоже, Адолин пытается куда-то прорваться.

— Где кронпринц? — крикнул Каладин.

— Мы не знаем. — Лицо мужчины скривилось. — Его стражи исчезли.

— Вы должны отступить. Армия уже на той стороне. Если вы останетесь, вас окружат.

— Мы не можем оставить светлорда Адолина. Извини.

Каладин огляделся. Фланги алети еще держались, с большим трудом. И они не отступят, пока не получат приказ.

— Замечательно, — сказал Каладин, поднял копье и протиснулся в первую линию. Здесь кипел ожесточенный бой. Каладин сбил одного паршенди ударом в шею и бросился на целую группу; его копье мелькало в воздухе. Штормсвет почти кончился, но у этих паршенди были геммы в бороде, он вдохнул его — совсем немного, чтобы не выдать себя алети, — и начал яростно сражаться.

Паршенди падали или отступали, и некоторые Кобальтовые гвардейцы тоже отступили от него, пораженные. Через несколько секунд вокруг него уже лежала дюжина паршенди, раненых или умирающих. Образовалась дыра, и он бросился внутрь, Моаш следовал за ним по пятам.

Все паршенди сосредоточились на Адолине, синие Доспехи которого потрескались и едва держались. Каладин никогда не видел Доспехи Осколков в таком ужасном состоянии. Штормсвет тек через дыры в них, как из кожи Каладина, когда он держал или использовал его слишком много.

Тем не менее Адолин продолжал яростно сражаться. Каладин и Моаш остановились вне досягаемости Клинка, и паршенди не обратили на них внимания, отчаянно пытаясь убить Носителя Осколков. Адолин уже уложил множество их, но его Клинок — как и тот, который видел Каладин раньше, — не резал плоть. Глаза паршенди сгорели и почернели; дюжины их лежали вокруг Адолина, как переспелые фрукты, упавшие с дерева.

И, тем не менее, он проигрывал бой. Его Доспехи не просто треснули — они были все в дырах. Шлем исчез, он надел обычный шлем копейщика. И он хромал на левую ногу. Его Клинок нес смерть, но паршенди подходили все ближе и ближе.

Каладин не осмелился приблизиться.

— Адолин Холин! — проревел он.

Тот продолжал сражаться.

— Адолин Холин! — опять крикнул Каладин, чувствуя, как из него вырвался небольшой дымок Штормсвета; его голос загремел.

Носитель Осколков остановился и посмотрел на Каладина. Потом недовольно отступил, дав возможность Кобальтовой Гвардии выбежать вперед по пути, пробитом Каладином, и сдерживать паршенди.

— Ты кто? — спросил Адолин, подойдя к Каладину. Пот тек по его юному гордому лицу, волосы превратились в спутанную черно-белую массу.

— Человек, который спас тебе жизнь, — сказал Каладин. — Я хочу, чтобы ты приказал своим людям отступить. Твои войска больше не могут сражаться.

— Мой отец там, мостовик, — сказал Адолин, указывая своим огромным Клинком. — Несколько мгновений назад я видел его. Я отправил за ним ришадиума, но ни человек, ни лошадь не вернулись. Я должен повести взвод…

— Ты должен отступить! — сердито сказал Каладин. — Посмотри на своих людей, Холин. Они едва стоят на ногах и сражаются одни. Ты теряешь дюжину в минуту. Ты должен увести их.

— Я не брошу отца, — упрямо сказал Адолин.

— Ради мира… Если тебя убьют, у этих людей не останется никого. Твои командиры ранены или мертвы. Ты не сможешь добраться до твоего отца; ты сам едва стоишь. Я повторяю, уводи людей в безопасное место!

Юный Носитель Осколков шагнул назад, пораженный тоном Каладина. Он посмотрел на северо-восток, где на каменном холмике неожиданно появилась фигура в серых Доспехах, сражающаяся против другого Носителя Осколков.

— Мой отец. Он так близко.

Каладин глубоко вздохнул.

— Я вытащу его. Ты возглавишь отступление. Держи мост, но только мост.

Адолин посмотрел на Каладина. Потом шагнул назад, что-то в Доспехах отвалилось, и он упал на одно колено. Стиснув зубы, сумел подняться.

— Капитанлорд Малан, — проревел Адолин. — Возьмите ваших солдат и идите с этим человеком. Помогите моему отцу.

Офицер, с которым до этого говорил Каладин, отдал честь. Адолин снова посмотрел на мостовика, поднял Клинок Осколков и с трудом пошел к мосту.

— Моаш, иди с ним, — приказал Каладин.

— Но…

— Выполняй, Моаш, — мрачно сказал Каладин и посмотрел на холмик, на котором сражался Далинар.

Каладин глубоко вдохнул, взял копье под мышку и резко рванул вперед. Кобальтовые гвардейцы закричали, пытаясь держаться с ним наравне, но он не оглядывался. Ударившись о линию атаковавших паршенди, он мгновенно убил двоих, перепрыгнул через их тела и побежал дальше. Большинство паршенди собралось вокруг Далинара или сражалось у моста; здесь, между двумя линиями, их было немного.

Каладин бежал, на ходу впитывая в себя Штормсвет и уклоняясь от паршенди, которые пытались сразиться с ним. Через несколько мгновений он уже был там, где сражался Далинар. Каменная полка была пуста; большая группа паршенди собралась у подножия холма.

Там, подумал он и прыгнул вперед.

* * *

Заржала лошадь. Далинар поднял глаза и с удивлением увидел Кавалера, ворвавшегося в круг, оставленный наблюдавшими за поединком паршенди. Как?… Где?.. Конь должен был находиться в безопасности на плато построения.

Слишком поздно. Далинар стоял на одном колене, и вражеский Носитель Осколков добивал его. Очередной удар в грудь ногой, и Далинар упал на спину.

Удар в шлем. Еще один. И еще. Шлем лопнул, сила ударов оглушила Далинара. Где он? Что происходит? Почему его пришпилили к земле чем-то тяжелым?

Доспехи Осколков… подумал он, пытаясь встать. На мне Доспехи Осколков…

В лицо ударил ветер. Удары в голову. Нельзя пропускать удары в голову, даже в Доспехах. Враг стоял над ним и, казалось, внимательно разглядывал его. Как если бы что-то искал.

Далинар уронил Клинок. Место дуэли окружили обычные солдаты паршенди. Они оттеснили Кавалера, тот недовольно заржал и встал на дыбы. Далинар глядел на коня, перед глазами все плыло.

Почему Носитель Осколков еще не прикончил его?

Гигант паршенди наклонился к нему и заговорил. Со страшным акцентом. Оглушенный Далинар едва разбирал слова. Но паршенди был так близко, и Далинар все-таки понял. Понял, что ему сказали. Акцент почти до неузнаваемости исказил слова, произнесенные на алети.

— Это ты, — сказал Носитель Осколков. — Я нашел тебя наконец.

В своих видениях он уже наблюдал эту сцену: Носитель Осколков один, в опасности, вокруг паршенди. Но тогда Далинар был снаружи кольца врагов…

Но этот паршенди — Носитель Осколков — не мог говорить со мною…

Вдруг что-то разметало задние ряды солдат паршенди, наблюдавших за дуэлью.

Удары по голове были очень тяжелыми. Далинар начал бредить.

Кто мог разорвать кольцо паршенди? Садеас?…

Затуманенный разум Далинара пытался найти объяснение происходящему.

Он пришел спасти меня, как я его.

«Объедини их…»

Он пришел, подумал Далинар. Я знал, что он придет. Я соберу их…

Паршенди кричали, метались, падали.

Через их ряды пробился человек.

Это был не Садеас.

Молодое жесткое лицо, курчавые волосы. В руках копье.

И… он светился.

Что? подумал ошеломленный Далинар.

* * *

Разбросав солдат паршенди, Каладин буквально влетел в круг. В его центре один Носитель Осколков склонился над другим Носителем Осколков, лежащим перед ним на земле. Из Доспехов поверженного рыцаря слабо тек Штормсвет. Слишком слабо. Учитывая число трещин, скорее всего геммы Доспехов почти полностью отдали свой Свет.

Победителем в этом поединке был Носитель-паршенди, о чем можно было судить по размерам и форме его ног. Вражеский Носитель Осколков наклонился и внимательно рассматривал Далинара. Из большой трещины на его ноге вытекал Штормсвет.

Великолепно, подумал Каладин. Мгновенно вспыхнуло воспоминание — он спасает Амарама.

Прежде чем ошеломленные солдаты паршенди успели прийти в себя, он подскочил поближе и воткнул копье в разлом Доспехов. Носитель Осколков, вскрикнув от боли и удивления, выпустил Клинок. Тот немедленно превратился в туман. Каладин выдернул копье и отскочил назад. Носитель попытался достать Каладина бронированным кулаком, но промахнулся. Каладин прыгнул к нему и, вложив в копье всю силу, снова ударил копьем в трещину в броне.

Носитель Осколков закричал еще громче, зашатался и рухнул на колени. Каладин попытался высвободить копье, но древко треснуло, когда воин начал падать.

Каладин отпрыгнул назад с пустыми руками и оказался лицом к лицу с вооруженными паршенди.

Штормсвет лился из него.

Молчание.

Словно очнувшись, паршенди обрели дар речи.

Хором они выкрикнули те же самые слова, что и раньше:

— Нешуа Кадал!

Затем смущенно переглянулись, зашептались и запели песню, которую он никогда раньше не слышал.

Похоже, паршенди даже и не помышляли о нападении.

Что ж, неплохо, подумал Каладин.

Далинар задвигался. Каладин встал на колени и помог ему сесть. При этом приказал Штормсвету уйти в каменистую землю, оставив себе ровно столько, чтобы не светиться. Вскочив на ноги, Каладин побежал к покрытой броней лошади Далинара, которая стояла в стороне от кольца паршенди. Испуганно глядя на него, солдаты бросились врассыпную, освобождая ему дорогу. Он взял поводья и торопливо вернулся к кронпринцу.

* * *

Далинар тряхнул головой, пытаясь прояснить сознание. Перед глазами еще все плыло, но голове уже стало лучше.

Что произошло? Его ударили по голове… и теперь Носитель Осколков стоит перед ним на коленях. На коленях? Но что заставило его упасть? И неужели это создание действительно с ним говорило?

А юный мостовик в лучах света? Сейчас он уже не светится, а, держа поводья Кавалера, призывно машет рукой.

Решив, что это ему почудилось, Далинар заставил себя встать на ноги.

Паршенди, стоявшие вокруг, бормотали что-то неразборчивое.

Доспехи Осколков, подумал Далинар, глядя на Носителя.

Клинок Осколков.

Я могу выполнить свое обещание Ринарину. Я могу…

Носитель простонал, держась за раненую ногу рукой в перчатке. Далинару буквально зуделось закончить дело, убить его. Он шагнул вперед, волоча бесчувственную ногу. Паршенди, стоявшие вокруг, молча смотрели. Почему они не атакуют?

Высокий копейщик подвел к Далинару Кавалера.

— На коня, светлоглазый.

— Мы должны закончить с ним. Мы можем…

— На коня! — скомандовал юноша, кидая ему поводья.

Паршенди повернулись, собираясь сражаться с приближающимися солдатами алети.

— Говорят, что вы человек чести, — рявкнул копейщик. С Далинаром мало кто говорил таким образом, особенно темноглазые. — Ваши люди не хотят уходить без вас, а мои люди не могут уйти без них. Садитесь на вашу лошадь, и мы уходим из этой смертельной ловушки. Вы меня поняли?

Далинар встретился с юношей глазами. И кивнул. Конечно. Он прав, они должны оставить вражеского Носителя Осколков в живых.

Да и как они заберут Доспехи? Тащить за собой труп, всю дорогу?

— Отступаем! — проревел Далинар своим солдатам, потом с трудом забрался в седло Кавалера — в Доспехах осталось слишком мало Штормсвета.

Верный Кавалер поскакал по коридору, который его люди прорубили для него ценой своей жизни. Безымянный копейщик бежал следом, сзади прикрывала Кобальтовая Гвардия. Почти вся его армия была уже за расщелиной. Мост еще стоял, перед ним беспокойно ждал Адолин, удерживая его для Далинара.

С чувством облегчения Далинар проскакал по деревянному мосту и — наконец-то! — оказался на плато построения. Адолин и последние части перешли за ним.

Он повернул Кавалера и посмотрел на восток. Паршенди столпились у расщелины, но не собирались преследовать. В верхней части Башни небольшая группа собралась вокруг куколки. В суматохе боя о ней забыли обе стороны. Обычно паршенди никогда не преследовали, но если сейчас они передумают, то смогут гнать остатки армии Далинара без остановки вплоть до постоянных мостов.

Но нет. Они выстроились и завели другую песню, ту, которую они пели всякий раз, когда алети отступали. Пока Далинар глядел на них, из их рядов появилась огромная фигура в разбитых серебристых Доспехах и красном плаще. Носитель Осколков снял шлем, но он находился слишком далеко, и Далинар не смог разобрать черты его лица. Недавний враг Далинара поднял Клинок Осколков движением, в смысле которого было невозможно усомниться. Салют, жест уважения. Далинар инстинктивно призвал Клинок и через десять ударов сердца отсалютовал в ответ.

Мостовики вытащили мост на плато, разделив армии.

— Оказать первую помощь раненым, — рявкнул Далинар. — Мы не оставим никого, кто может выжить. Паршенди не собираются нападать на нас!

Его люди радостно закричали. Почему-то это бегство казалось большей победой, чем любое гемсердце, которое они добыли. Уставшие алети разделились на батальоны.

Восемь шли на сражение, и восемь вернулось — хотя в некоторых осталось всего несколько сотен солдат. Люди, обученные военно-полевой хирургии, уже проверяли ряды, оставшиеся офицеры составляли списки. Люди садились, окруженные спренами боли и усталости, кое-кто без оружия, многие в изодранных мундирах.

На другом плато паршенди продолжали петь свою странную песню.

Далинар обнаружил, что смотрит на бригаду мостовиков. Юноша, который его спас, очевидно, их бригадир. Неужели он победил Носителя Осколков? Далинар смутно помнил скоротечный поединок и копье в ноге. Ясно как день, что молодой человек очень искусен и удачлив.

Бригада мостовиков действовала намного организованнее и дисциплинированнее, чем Далинар ожидал от таких людей. Больше он не может ждать. Далинар слегка толкнул коленом Кавалера и проехал мимо раненых усталых солдат. Они напомнили ему о собственной усталости, но теперь по меньшей мере он может сидеть, он уже приходит в себя, в ушах больше не звенит.

Лидер мостовиков осматривал раны своих товарищей, его пальцы работали, как у опытного хирурга. Каким образом человек, обученный медицине, стал мостовиком?

Почему нет? подумал Далинар. Не более странно, чем уметь так хорошо сражаться. Неудивительно, что Садеас выбрал его.

Молодой человек посмотрел на него, и тут в первый раз Далинар заметил у него на лбу клеймо раба, скрытое длинными волосами. Юноша встал и застыл во враждебной позе, скрестив руки перед собой.

— Вы будете отмечены. Все до единого, — сказал Далинар. — Но почему ваш кронпринц отступил? Почему послал вас?

Некоторые из мостовиков захихикали.

— Он не посылал нас, — ответил их предводитель. — Мы пришли сами. Против его воли.

Далинар обнаружил, что кивает, и только тут сообразил, что это единственный ответ, имеющий смысл.

— Почему? — спросил он. — Почему вы вернулись за нами?

Юноша пожал плечами.

— Вы попали в ловушку слишком картинно.

И опять Далинар устало кивнул. Возможно, ему не очень нравился тон молодого человека, но он сказал чистую правду.

— Да, но почему вернулся ты? И как ты научился так сражаться?

— Случайно, — ответил юноша. И повернулся к раненым.

— Как я могу отблагодарить тебя? — спросил Далинар.

Мостовик опять взглянул на него.

— Не знаю. Мы собирались сбежать от Садеаса, исчезнуть во время этой заварухи. Мы все еще можем попытаться, но он, безусловно, будет преследовать нас до тех пор, пока не убьет.

— Я могу забрать твоих людей в свой лагерь и заставить Садеаса освободить тебя.

— Боюсь, он не даст нам уйти, — мрачно сказал бригадир мостовиков. — И еще я думаю, что ваш лагерь не то место, где можно считать себя в безопасности. То, что сделал сегодня Садеас… Будет война между вами двоими, верно?

Верно? Далинар избегал думать о Садеасе — надо было выживать, — но глубоко внутри него кипел гнев на этого предателя. Он отомстит Садеасу, несомненно. Но война между двумя княжествами? Она разобьет Алеткар на куски. И, более того, уничтожит дом Холин. Кроме того, после такого сокрушительного поражения Далинар не готов сразиться с Садеасом — у него не осталось ни войск, ни союзников.

Что сделает Садеас, когда Далинар вернется? Не попытается ли он закончить начатое, прямой атакой? Нет, подумал Далинар.

Нет, он намеренно выбрал именно такой способ.

Садеас никогда не нападет на него лично. Да, он бросил Далинара, но, по стандартам алети, это совсем другое дело. И он, конечно, тоже не хочет рисковать королевством.

Садеас не хочет открытой войны, а Далинар не может позволить себе открытую войну, несмотря на весь свой гнев. Он сжал кулак и посмотрел на мостовика.

— Нет, войны не будет, — сказал Далинар. — Пока по меньшей мере.

— А как с воровством? — спросил мостовик. — Если вы возьмете нас в свой лагерь, вы украдете бригаду мостовиков. Королевский закон и Кодекс, которому, как говорят мои люди, вы следуете, требует, чтобы вы вернули нас Садеасу. А уж он не отпустит нас так легко.

— Я позабочусь о Садеасе, — сказал Далинар. — Возвращайся со мной. Клянусь, что ты и твои люди будете в безопасности. Я обещаю это, всеми остатками своей чести.

Молодой мостовик посмотрел ему прямо в глаза, что-то там разыскивая. Слишком уж он тверд для своего возраста.

— Ну хорошо, — сказал он. — Мы вернемся. Я не могу оставить своих людей в лагере Садеаса, а с таким числом раненых мы не можем бежать. Нам не хватит запасов.

Юноша вернулся к работе, а Далинар поскакал принять донесения о потерях. Он заставил себя сдержать свой гнев на Садеаса. Да, трудно. Но Далинар не имел права рисковать и позволить разразиться войне — но и не мог допустить, чтобы и дальше все шло по такому же пути.

Садеас нарушил равновесие, и оно никогда не восстановится. Не в таком виде.

Глава шестьдесят девятаяПравосудие

У меня все отняли. Я одна стою против того, кто спас мне жизнь. Я защищаю того, кто убил мои надежды. Я поднимаю руку. Шторм отвечает.

Танатанев, 1173, 18 секунд до смерти. Темноглазая мать четырех детей, шестьдесят два года.

Навани протолкнулась мимо стражников, не обращая внимания на их протесты и призывы сопровождающих ее дам. Она заставила себя остаться спокойной. Она останется спокойной. То, что она слышала, слухи и ничего больше.

К сожалению, чем старше она становилась, тем труднее было поддерживать спокойствие, достойное светледи. Она быстро пошла через военлагерь Садеаса. Увидев ее, солдаты протягивали к ней руки, предлагая помощь или требуя остановиться. Она не обращала внимания ни на тех, ни на других; никто бы не осмелился коснуться ее и пальцем. Быть матерью короля означало иметь кое-какие привилегии.

Лагерь был неряшлив и плохо спланирован. Торговцы, шлюхи и рабочие понастроили свои хижины с подветренной части казарм. Затвердевающий крэм свисал с карнизов, чем-то похожий на следы воска, оставшиеся на краях стола. Какой контраст с ясными линиями и чистыми зданиями лагеря Далинара!

С ним все будет хорошо, сказала она себе. Я ему покажу, если с ним что случится!

Несмотря на снедавшую ее тревогу, она едва не начала мысленно создавать новый проект устройства лагеря Садеаса. Направившись прямо на площадку для построения, она нашла там армию, выглядевшую так, как будто и не была в сражении. Солдаты, без пятен крови на одежде, смеялись и переговаривались; между ними ходили офицеры и распускали взвод за взводом.

Это должно было успокоить ее. Они не выглядели армией, потерпевшей поражение. Но вместо этого она еще больше встревожилась.

Садеас, в чистых Доспехах Осколков, говорил с группой офицеров в тени ближайшего навеса. Она подошла к навесу, но группа стражников встала на ее пути, плечом к плечу, а один побежал к Садеасу — сообщить о ее появлении.

Навани беспокойно сложила руки перед собой. Возможно, она должна была взять паланкин, как и предлагали дамы из ее свиты. Некоторые из них, запыхавшись, только сейчас появились на площадке для построения. Паланкин быстрее, объясняли они, если нужно далеко идти, и с дороги можно послать гонца, чтобы Садеас мог их достойно принять.

Когда-то она подчинялась законам приличия. Еще совсем молодой женщиной она умело играла в эти игры и с наслаждением занималась интригами. И что это дало ей? Мертвого мужа, которого она никогда не любила, и «привилегированное» положение при дворе — все равно что выбросили на свалку.

Что сделает Садеас, если она начнет кричать? Мать короля ревет как громгончая, чьи антенны только что скрутили? Она думала об этом, пока солдат ждал возможности объявить о ней Садеасу.

Уголком глаза она заметила молодого человека в синем мундире, сопровождаемого всего тремя почетными гвардейцами. Ринарин, на лице которого всегда было выражение спокойного любопытства. Но не сейчас. Растрепанный, с широко раскрытыми глазами, он бросился к Навани.

— Машала, — взмолился он тихо. — Пожалуйста. Что ты слышала?

— Армия Садеаса вернулась без армии твоего отца, — сказала Навани. — Говорят о разгроме, но они выглядят так, как будто вообще не сражались. — Она посмотрела на Садеаса, прикидывая, не закатить ли истерику. К счастью, он как раз закончил говорить с солдатом и послал его обратно.

— Вы можете подойти, Ваша Светлость, — сказал человек, кланяясь ей.

— Как вовремя, — буркнула она, прошла мимо стражников и вошла под навес. Ринарин, поколебавшись, пошел за ней.

— Ваша Светлость Навани, — сказал Садеас, сцепив руки за спиной. Он выглядел очень внушительно в темно-красных Доспехах. — Я собирался рассказать вам новости во дворце вашего сына. Но такое огромное несчастье невозможно утаить. Выражаю вам сочувствие в связи с потерей вашего брата.

Ринарин тихо выдохнул.

Навани, стараясь не выдать себя, скрестила руки и задушила вопль отрицания и боли, пришедший из глубин ее сознания. Это кара. Она часто видела в вещах уроки судьбы. В этом случае наказание состояло в том, что она никогда не могла обладать чем-то ценным долго. У нее всегда вырывали то, о чем она мечтала больше всего на свете.

Спокойно, выругала она себя.

— Прошу объяснить, — сказала она Садеасу, встретившись с ним взглядом. Этот взгляд она тренировала десятилетиями и обрадовалась, увидев, что он смутился.

— Мне очень жаль, Ваша Светлость, — повторил Садеас, запнувшись. — Паршенди окружили армию вашего брата со всех сторон. Было глупо погибать вместе. Наша новая тактика настолько испугала дикарей, что они привели на битву всех своих солдат и окружили нас.

— И вы бросили Далинара?

— Мы сражались изо всех сил, пытаясь вызволить его, но их было слишком много. Мы вынуждены были отступить, иначе сами остались бы там! Я бы продолжил сражаться несмотря ни на что, но я своими глазами видел, как ваш брат упал под ударами молотов паршенди. — Его лицо исказилось. — Они стали снимать с него окровавленные куски Доспехов, как трофеи. Дикие чудовища.

Навани заледенела. Холод, оцепенение. Как такое могло случиться? После того как — наконец! — этот каменноголовый человек увидел в ней женщину, а не сестру. И вот…

И вот…

Она сжала зубы, сражаясь со слезами.

— Я не верю.

— Я понимаю, что вам трудно принять эту новость. — Садеас махнул рукой, приказывая принести стул. — Я бы хотел не приносить ее вам, но… Далинар и я, мы знали друг друга много лет, и, хотя мы не всегда видели тот же самый рассвет, я считал его союзником. И другом. — Он тихо выругался и посмотрел на восток. — Они заплатят за это. Я увижу, как они заплатят.

Он казался таким искренним, что Навани заколебалась. А несчастный Ринарин, стоявший с мертвенно-бледным лицом и широко открытыми глазами, был настолько потрясен, что не мог говорить. Появился стул, но Навани отказалась от него, а Ринарин сел, заработав презрительный взгляд Садеаса. Охватив голову руками и дрожа всем телом, он уставился в землю.

Он стал кронпринцем, осознала Навани.

Нет. Нет. Он станет кронпринцем, только если она согласится с тем, что Далинар мертв. Не может быть. Он жив.

Но все мосты были у Садеаса, подумала она, поглядев на склад древесины.

Навани вышла из-под навеса на послеполуденное солнце, чувствуя его тепло на коже, подошла к свите.

— Кистьперо, — сказала она Макаль, которая несла ее сумку. — Самое толстое. И мои горящие чернила.

Невысокая толстая женщина открыла сумку и вынула длинное кистьперо с толстым пучком свиных щетинок на конце. Навани взяла его. За ним последовали чернила.

Стражники в почтительном недоумении смотрели, как Навани взяла перо и опустила его в кроваво-красные чернила. Она встала на колени и принялась рисовать на каменной земле.

Искусство — сродни творению. Это его душа, его сущность. Творение и порядок. Ты берешь неорганизованную субстанцию — чернила, пустой лист бумаги — и строишь из нее что-то. Что-то из ничего. Сущность творения.

Она чувствовала, как по щекам текут слезы. У Далинара не было ни жены, ни дочерей; никто не мог помолиться за него. И вот, Навани рисовала на камнях молитву, послав свиту за еще несколькими баночками чернил. Она шагнула к краю глифа и продолжила рисунок, делая его огромным, брызгая чернилами на обожженные камни.

Вокруг собрались солдаты, и сам Садеас, выйдя из-под навеса, глядел на ее рисунок, на ее спину, пока она ползала по земле, яростно макая кистьперо в чернила. Что за молитва, если нет творения? Сделать то, что никогда не существовало. Создать желание из отчаяния, мольбу из страдания. Склонить спину перед Всемогущим и создать смирение из пустой гордости человеческой жизни.

Что-то из ничего. Настоящее творение.

Слезы смешивались с чернилами. Она извела уже четыре баночки. Она ползала, опираясь безопасной рукой на землю, раскрашивала камни и вытирала слезы, оставляя на щеках кляксы. Закончив, она еще какое-то время стояла на коленях перед глифом в двадцать шагов длиной, нарисованным красными, как кровь, чернилами. Солнечный свет отражался от них, и она подожгла мокрые чернила при помощи свечи — они были сделаны так, чтобы гореть, мокрыми или высохшими. Языки пламени побежали по всей молитве, убивая ее и посылая ее душу к Всемогущему.

Она склонила голову перед молитвой. Только один символ, но сложный. Тат. Правосудие.

Люди глядели молча, как если бы боялись испортить ее просьбу к божеству. Налетел холодный ветер, стегая флаги и плащи. Молитва погасла, и это было замечательно. Она не должна гореть долго.

— Светлорд Садеас! — крикнул кто-то обеспокоенным голосом.

Навани взглянула вверх. Солдаты расступились, освобождая дорогу гонцу в зеленом мундире. Он подбежал к Садеасу и начал говорить, но кронпринц сжал плечо человека рукой в боевой перчатке и толкнул его под тент, приказав стражникам никого не впускать. Потом вошел сам.

Навани продолжала стоять на коленях, рядом со своей молитвой. Пламя оставило на земле черный шрам в виде глифа. Кто-то подошел к ней — Ринарин. Он встал на колено и положил руку ей на плечо.

— Спасибо, машала.

Она кивнула, вставая; на безопасной руке остались красные капли. Щеки еще не высохли от слез, но, сузив глаза, она посмотрела через живой щит солдат на Садеаса. Лицо светлорда покраснело, стало угрожающим, глаза расширились от гнева.

Она повернулась и через толкотню солдат проложила себе дорогу к краю площадки построения. Ринарин и некоторые из офицеров Садеаса присоединились к ней и уставились на Разрушенные Равнины.

И увидели длинную медленную линию людей, с трудом идущих к военлагерям, которую вел всадник в синевато-серых доспехах.

* * *

Далинар ехал на Кавалере во главе двух тысяч шестисот пятидесяти трех воинов. Всех, кто остался от восьми тысяч.

Долгий путь от плато дал ему время подумать. Внутри все еще бушевали эмоции. Он согнул левую руку; сейчас на ней была синяя рукавица, позаимствованная у Адолина. Потребуется несколько дней, чтобы вырастить собственную рукавицу Далинара. Даже дольше, если паршенди попробуют вырастить полный доспех из оставшейся у них. И у них ничего не получится, если оружейники Далинара будут кормить Штормсветом полный доспех. Брошенная перчатка рассыплется, превратится в пыль, а новая вырастет у Далинара.

Но пока он надел перчатку Адолина. Они собрали все заряженные камни у двадцати шести сотен человек и благодаря их Штормсвету перезарядили его Доспехи. Разломы еще остались, конечно. Полное исцеление займет несколько дней, но по меньшей мере сейчас он может в них сражаться, если потребуется.

Он должен сделать так, чтобы не потребовалось. Он собирался столкнуться лицом к лицу с Садеасом и хотел быть вооруженным. На самом деле ему отчаянно хотелось налететь на лагерь Садеаса и объявить своему «старому другу» войну. Может быть, даже призвать Клинок и убить его.

Но он не мог. Солдаты устали, и у него нет союзников. Война уничтожит его и королевство. Он должен сделать что-нибудь другое. Он отомстит. Со временем. Сейчас главное — Алеткар.

Он опустил руку в синей рукавице, взяв поводья Кавалера. Адолин ехал немного сзади. Они зарядили и его Доспехи, хотя теперь у него не хватало рукавицы. Сначала Далинар отказывался от подарка сына, но потом понял логику Адолина. Если уж кто-то из них будет сражаться без нее, то пускай это будет человек помоложе. С Доспехами Осколков разницы нет, но без них молодой человек в расцвете сил будет сражаться лучше, чем он в свои пятьдесят.

И он все еще не знал, что думать о своих видениях и их очевидной ошибке в оценке Садеаса. Но с ними он разберется позже. Когда придет время.

— Этал, — позвал Далинар.

Самый высокопоставленный из всех офицеров, выживших в битве, Этал был гибким человеком с тонкими усами и обычно ухоженным лицом. Его левая рука висела на перевязи. Он был одним из тех, кто защищал коридор отхода Далинара в последние минуты боя.

— Да, — спросил Этал, подходя к Далинару. На всех лошадях, за исключением двух ришадиумов, ехали раненые.

— Отведи раненых в мой военлагерь, — сказал Далинар. — Скажи Телебу, пусть приведет весь лагерь в боевую готовность. Пусть мобилизует оставшиеся роты.

— Да, светлорд, — сказал Этал и отдал честь. — Светлорд, могу ли я спросить? К чему мы готовимся?

— Ко всему. Но, надеюсь, ни к чему.

— Я понял, светлорд, — ответил Этал и отправился выполнять приказ.

Далинар повернул Кавалера и подъехал к группе мостовиков, все еще идущей за своим суровым предводителем, человеком по имени Каладин. Достигнув постоянных мостов, они бросили свой; со временем Садеас пошлет за ним.

Как только он подъехал, мостовики остановились. Они выглядели такими же усталыми, как и он, но мгновенно выстроились в боевой порядок и сжали копья, как если бы опасались, что он хочет забрать их. Они спасли его, но, очевидно, еще не доверяли ему.

— Я отослал моих раненых в лагерь, — сказал Далинар. — Вы можете пойти с ними.

— Вы собираетесь столкнуться с Садеасом? — спросил Каладин.

— Я должен. — Я должен узнать, почему он сделал то, что сделал. — И потом я куплю вам свободу.

— Тогда я остаюсь с вами, — сказал Каладин.

— И я, — сказал человек с ястребиным лицом. Все мостовики немедленно повторили его слова.

Каладин повернулся к ним.

— Я должен отослать вас.

— Что? — спросил пожилой мостовик с короткой седой бородой. — Ты можешь рисковать своей жизнью, а мы нет? В лагере Садеаса остались наши люди. Нам нужно забрать их. И мы должны оставаться вместе. Посмотреть, что произойдет.

Остальные кивнули. И опять Далинара потрясла их дисциплина. Теперь он был уверен, что Садеас здесь ни при чем. Это дело рук их командира. Несмотря на темно-коричневые глаза, он держал себя как светлорд.

Что ж, если они не хотят идти, Далинар не будет заставлять их. Он поехал дальше, и очень скоро тысяча солдат Далинара отделилась от них и ушла на юг, к их лагерю. Остальные поехали прямо, к лагерю Садеаса. Подъехав ближе к последней расщелине, Далинар заметил маленькую толпу, собравшуюся на ее краю. Впереди стояли две фигуры. Ринарин и Навани.

— Что они делают в лагере Садеаса? — спросил Адолин, улыбаясь; его усталый, дошедший до предела Чистокровный остановился рядом с Кавалером.

— Не знаю, — ответил Далинар. — Но пусть Отец Штормов благословит их за то, что они пришли. — Только увидев знакомые милые лица, он почувствовал — наконец-то! — что пережил этот день.

Кавалер перешел последний мост. Ринарин ждал, и Далинар улыбнулся.

На лице парня появилась радостная улыбка. Далинар спрыгнул с коня и обнял сына.

— Отец, — только и смог сказать Ринарин. — Ты жив!

Адолин тоже улыбнулся и спешился с седла, доспехи звякнули. Ринарин вырвался из объятий отца, одной рукой схватил Адолина за плечо, другой слегка стукнул по доспехам и широко улыбнулся. Далинар, с улыбкой на лице, отвернулся от братьев и посмотрел на Навани. Она стояла, сложив руки перед собой и подняв одну бровь. На ее лице резко выделялись несколько пятен красной краски.

— Ты же не беспокоилась обо мне, верно? — спросил Далинар.

— Беспокоилась? — переспросила она. Их глаза встретились, и в первый раз он заметил, что они красные, как от слез. — Я была в ужасе.

А потом Далинар обнаружил, что сжимает ее в объятиях. Ему приходилось быть осторожным, но его рукавицы чувствовали шелк ее платья, и без шлема он мог вдыхать сладкий цветочный запах ее духов. Он держал ее так сильно, как осмеливался, наклонив голову и уткнувшись носом в ее волосы.

— Хмм, — тепло заметила она, — похоже, я что-то пропустила. Все смотрят. Будут разговоры.

— Мне все равно.

— Хмм, похоже, я очень много пропустила.

— На поле боя, — хрипло сказал он, — я думал, что умру. И понял, что это правильно.

Она, откинув голову назад, недоуменно посмотрела на него.

— Я провел почти всю мою жизнь, заботясь о том, что подумают люди, Навани. И когда, как я думал, пришло мое время, я осознал, что все мои заботы были напрасны. В самом конце я был доволен тем, как прожил свою жизнь. — Он посмотрел на нее, потом расстегнул правую рукавицу; она с лязгом упала на землю. Протянув мозолистую руку, он взял Навани за подбородок. — Я сожалел только о двоих. О тебе и о Ринарине.

— Но ты сказал, что можешь умереть и это правильно?

— Нет, — ответил он. — Я сказал, что посмотрел в лицо вечности и увидел там мир. Теперь я буду жить по-другому.

— Без чувства вины?

Он помолчал.

— Сомневаюсь, что мне удастся полностью изгнать его. В конце нас ждет мир, но жизнь… жизнь — это ураган. Тем не менее теперь я смотрю на все по-другому. Пришло время оттолкнуть от себя лживых людей. — Он посмотрел на кряж, где собралось еще больше солдат в зеленом. — Я думаю об одном из видений, — тихо сказал он, — о том, где повстречал Нохадона. Он отверг мое предложение написать книгу, изложить на бумаге собственную мудрость. В этом что-то есть. Что-то, чему я должен научиться.

— И что? — спросила Навани.

— Еще не знаю. Но я уже близок к разгадке. — Он положил руку ей на затылок, прижал ее к себе и вдохнул запах ее волос. Ему захотелось снять Доспехи, прижаться к ней телом, а не металлом.

Но время еще не пришло. Он неохотно отпустил ее и повернулся к Адолину и Ринарину, с беспокойством глядевшим на них. А его солдаты глядели на армию Садеаса, собравшуюся на кряже.

Я не должен допустить кровопролития.

Он нагнулся и вставил руку в упавшую перчатку. Натянулись ремни, соединяя ее с остальными частями доспехов.

Но я не собираюсь тайком ускользнуть в лагерь, не поговорив с ним.

Он должен узнать, почему его предали. Ведь их отношения складывались так хорошо.

Кроме того, есть и его обещание мостовикам. Далинар пошел вверх по склону, запятнанный кровью синий плащ вился за ним. Адолин звякал броней по одну сторону от него, Навани торопилась по другую, Ринарин шел следом.

Оставшиеся шестнадцать сотен солдат Далинара маршировали за ними.

— Отец, — сказал Адолин, глядя на враждебные войска.

— Не призывай Клинок. Он не понадобится.

— Садеас бросил тебя, верно? — тихо спросила Навани, в ее глазах полыхнул гнев.

— Он не просто бросил нас, — сплюнул Адолин. — Он завел нас в ловушку и предал.

— Мы выжили, — твердо сказал Далинар. Путь стал яснее, теперь он знал, что надо делать. — Он не решится напасть на нас здесь, но может попытаться спровоцировать нас. Храни свой Клинок в тумане, Адолин, и не дай армии совершить ошибку.

Солдаты в зеленом неохотно расступались, глядя на них враждебно и не выпуская из рук копья. Каладин и его мостовики отвечали им тем же, идя совсем рядом с авангардом армии Далинара.

Адолин не стал призывать Клинок, но с презрением разглядывал армию Садеаса. Солдаты Далинара, окруженные со всех сторон, чувствовали себя неуютно, но без возражений последовали за своим генералом на площадку построения. Там их уже ждал Садеас, со сложенными на груди руками и в Доспехах Осколков; ветер шевелил его курчавые черные волосы. Кто-то сжег на камнях огромный глиф тат, и Садеас стоял прямо в его середине.

Правосудие. Было что-то замечательно подходящее в том, что кронпринц-предатель стоял, попирая правосудие.

— Далинар, — воскликнул Садеас, — старый друг! Похоже, я переоценил войска, сражавшиеся с вами. Простите, что отступил, когда вы были в опасности, но для меня самое главное — безопасность моих людей. Я уверен, что вы понимаете.

Далинар остановился совсем рядом с Садеасом. Они стояли, глядя в лицо друг другу, обе армии напряглись. Холодный ветер стегал навес за спиной Садеаса.

— Конечно, — сказал Далинар ровным голосом. — Вы сделали то, что сделали.

Садеас видимо расслабился, хотя несколько солдат Далинара недовольно зашептались. Адолин утихомирил их одним взглядом.

Далинар повернулся и махнул рукой Адолину и его людям. Навани подняла бровь, но послушно отошла вместе со всеми. Далинар поглядел на Садеаса, и тот — выглядя любопытным — махнул своей свите.

Далинар встал на край глифа, Садеас шагнул вперед; теперь их разделяло несколько дюймов. Они были одного роста. Стоя так близко, Далинар видел напряжение и ярость в глазах Садеаса. Судя по всему, Далинар, выжив, разрушил его тщательно разработанные планы.

— Я должен знать почему, — тихо, чтобы только Садеас мог слышать, сказал Далинар.

— Из-за моей клятвы, старый друг.

— Что? — спросил Далинар, сжимая кулаки.

— Мы вместе поклялись, годы назад. — Садеас вздохнул и, сбросив с себя легкомысленный вид, заговорил серьезно. — Защищать Элокара. Защищать королевство.

— Это именно то, что я делал. У нас одна цель. И мы сражались вместе, Садеас. Это работало.

— Да, — сказал Садеас. — Но я уверен, что смогу победить паршенди сам. Я буду делить свою армию на две части — маленькую и большую, отправлять одну вперед и следовать за ней с другой. И я использовал представившуюся возможность избавиться от тебя. Далинар, неужели ты не понимаешь? Гавилар погиб из-за своей слабости. С самого начала я хотел нападать на паршенди, завоевывать их, побеждать их. А он настоял на договоре, приведшем его к смерти. А сейчас ты начал действовать как он. Те же самые идеи, те же самые разговоры. И Элокар начал заражаться твоим безумием. Он уже одевается, как ты. Он говорит со мной о Кодексе и о том, что мы должны внедрить его во всех военлагерях. И он начал думать об отступлении.

— Неужели ты хочешь заставить меня поверить, что поступил как человек чести? — прорычал Далинар.

— Совсем нет, — хихикнул Садеас. — Все эти годы я усердно работал, стремясь стать самым доверенным советником Элокара, — но ты всегда был здесь, отвлекал его, и он слушал тебя, несмотря на все мои усилия. Я не говорю, что действовал по чести, но что-то от нее в этом есть. И в конце я думал только об одном — как бы избавиться от тебя.

Голос Садеаса изменился, стал холодным.

— И тут ты сошел с ума, старый друг. Можешь назвать меня лжецом, но на самом деле ты должен поблагодарить меня. Я дал тебе возможность умереть со славой, а не скатываться в безумие, чем дальше, тем больше. Дав паршенди убить тебя, я бы защитил от тебя Элокара и одновременно превратил бы тебя в символ, напоминающий остальным, ради чего мы здесь. Твоя смерть могла бы объединить их. Ирония, если подумать.

Далинар глубоко вдохнул и выдохнул. Нельзя дать своему гневу и негодованию поглотить себя.

— Тогда скажи мне одно. Почему ты не обвинил меня в попытке убийства? Почему очистил меня от всех подозрений, хотя потом предал?

Садеас негромко фыркнул.

— Ба. Никто не поверит, что ты пытался убить короля. Они с удовольствием чешут языками, но не верят. Тот, кто обвинит тебя, рискует очень быстро стать подозреваемым. — Он покачал головой. — Я считаю, что Элокар знает, кто пытался убить его. Он почти признался мне, но все-таки не назвал имя.

Что? подумал Далинар. Он знает? Но… как? И почему не сказал нам?

Далинар слегка изменил план. Он не был уверен, что Садеас говорит правду, но, если так, этим можно воспользоваться.

— Он знает, что это не ты, — продолжал Садеас. — Я легко читаю его; он сам не понимает, насколько он прозрачен. Обвинять тебя было бы бесполезно. Элокар защитил бы тебя, а я потерял бы титул кронпринца информации. Но это дало мне чудесную возможность заставить тебя опять поверить мне.

«Объедини их». Видения. Человек, который говорил в них с Далинаром, ошибся. Смертельно ошибся. Невозможно добиться преданности Садеаса, действуя с честью. Такой путь только открыл Садеасу путь к предательству.

— Ты мне скорее нравишься, если мои слова хоть что-нибудь значат для тебя, — лениво сказал Садеас. — На самом деле. Но ты… ты булыжник на моем пути, который, сам того не понимая, уничтожает королевство Гавилара. Когда появилась возможность убрать тебя с дороги, я использовал ее.

— Нет, это не просто «возможность», — сказал Далинар. — Ты подстроил мне ловушку, Садеас.

— Да, я планировал, но я часто строю планы. И не всегда их выполняю. Сегодня выполнил.

Далинар фыркнул.

— Ну, Садеас, сегодня ты мне кое-что доказал — доказал самой попыткой убрать меня с дороги.

— И что же? — оживился Садеас.

— А то, что я еще опасен.

* * *

Пока кронпринцы тихо говорили между собой, Каладин — вместе с Четвертым Мостом — стоял среди солдат Далинара, усталый и истощенный.

Садеас время от времени поглядывал на них. В толпе стоял и Матал, с красным лицом, вообще не спускавший с них глаз. Скорее всего, Матал знал, что его накажут, как и Ламарила, и сейчас ругал себя на чем свет стоит. Они должны были усвоить урок. Они должны были убить Каладина, с самого начала.

Они пытались, подумал Каладин, но у них не получилось.

Он не знал, что произошло с ним и откуда взялись слова в его голове. Но, похоже, он стал лучше использовать Штормсвет, стал получать от него больше силы и энергии. Сейчас, когда Свет ушел, он стал таким усталым. Опустошенным. Он слишком многого потребовал от себя. И от Четвертого Моста.

Возможно, они должны были вместе отправиться в лагерь Холина. Но Тефт прав; им нужно увидеть, что произойдет.

Он обещал, подумал Каладин. Он обещал освободить нас от Садеаса.

Но, с другой стороны, сколько раз светлоглазые обманывали его?

Кронпринцы внезапно замолчали и отошли друг от друга.

— Далинар, — громко сказал Садеас, — ваши люди устали. Мы еще сможем поговорить о том, что произошло, хотя я считаю, что наш союз оказался неосуществимым.

— Неосуществимым, — так же громко сказал Далинар. — Хорошее слово. — Он кивнул на мостовиков. — Этих я забираю в свой лагерь.

— Боюсь, я не могу расстаться с ними.

Сердце Каладина упало.

— Надеюсь, вы цените их не слишком высоко, — сказал Далинар. — Назовите свою цену.

— Я не собираюсь их продавать.

— Я плачу по шестьдесят брумов за человека, — сказал Далинар. Солдаты с обеих сторон застыли от изумления. Хороший раб стоил в двадцать раз меньше.

— Да хоть по тысяче за каждого, Далинар, — зло сказал Садеас. Каладин увидел смерть в глубине его глаз. — Берите солдат и уходите. Оставьте мне мою собственность.

— Не давите на меня так, Садеас, — сказал Далинар.

Неожиданно напряжение вернулось. Офицеры Далинара опустили руки на мечи, копейщики подняли голову и покрепче ухватились за древки копий.

— Не давить на вас? — спросил Садеас. — Разве я вам угрожаю? Оставьте мой лагерь. С этой минуты у нас нет общих дел. И если вы попытаетесь украсть мое имущество, у меня будет полное основание напасть на вас.

Далинар остался стоять. Он выглядел очень уверенным в себе, хотя Каладин не понимал почему.

И еще одно обещание умирает, подумал Каладин, отворачиваясь. В конце концов, несмотря на все свои хорошие намерения, этот Далинар Холин такой же, как и другие.

За спиной Каладина люди удивленно вздохнули.

Каладин застыл и медленно повернулся. Далинар Холин призвал массивный Клинок Осколков — на лезвии еще блестели капли воды. Броня кронпринца слабо светилась, из разломов тек Штормсвет.

Садеас, широко раскрыв глаза, отшатнулся. Его почетная гвардия обнажила мечи. Адолин Холин вытянул руку в сторону, собираясь призвать свое оружие.

Далинар шагнул вперед и воткнул Клинок прямо в середину черного глифа. И шагнул назад.

— За мостовиков, — сказал он.

Садеас мигнул. Шепот стих, люди на площадке построения были настолько потрясены, что перестали дышать.

— Что? — спросил Садеас.

— Клинок, — сказал Далинар, ветер подхватил его твердый голос. — В обмен на мостовиков. Всех. Всех, что есть в вашем лагере. Они становятся моими, я буду делать с ними, что захочу, и вы никогда не коснетесь их опять. В обмен вы получаете Клинок.

Садеас, не веря собственным глазам, глядел на Клинок.

— Оружие стоит состояния. Городов, дворцов, королевств.

— Мы договорились? — спросил Далинар.

— Отец, нет! — крикнул Адолин, в его руке появился Клинок Осколков. — Ты…

Далинар поднял руку, призывая молодого человека замолчать. Он не сводил глаз с Садеаса.

— Мы договорились? — спросил он, чеканя каждое слово.

Каладин глядел, не способный ни двинуться, ни думать.

Садеас уставился на Клинок полным вожделения взглядом. Потом, бросив на Каладина мгновенный взгляд, протянул руку и схватился за рукоятку Клинка.

— Забирайте этих штормовых тварей.

Далинар коротко кивнул и отвернулся от Садеаса.

— Уходим, — сказал он своему окружению.

— Они ничего не стоят, — внезапно сказал Садеас. — А ты — один из десяти дураков, Далинар Холин! Теперь ты видишь, что полностью сошел с ума? Более смешного решения не принимал ни один кронпринц за всю историю Алеткара!

Далинар, не оглядываясь, подошел к Каладину и Четвертому Мосту.

— Идите, — сказал он ласковым голосом. — Заберите все ваши вещи и людей, оставшихся в лагере Садеаса. Я пошлю с вами отряд, они защитят вас в крайнем случае. Оставьте мосты и быстро идите в мой лагерь. Там вы будете в безопасности. Слово чести.

И он пошел прочь.

Каладин сбросил с себя оцепенение. Бросившись за кронпринцем, он схватил его бронированную руку.

— Погодите. Вы… Это… Что произошло?

Далинар повернулся к нему. Потом кронпринц положил ему на плечо руку в синей рукавице, не соответствующей остальной синевато-серой броне.

— Я не знаю, что с тобой сделали, и могу только гадать, как ты жил раньше. Но одно я могу сказать. В моем лагере ты не будешь ни мостовиком, ни рабом.

— Но…

— Сколько стоит жизнь человека? — тихо спросил Далинар.

— Работорговец говорил, что около двух брумов, — нахмурился Каладин.

— А что скажешь ты?

— Жизнь бесценна, — немедленно ответил он, цитируя отца.

Далинар улыбнулся, из уголков глаз побежали морщины.

— Ты случайно назвал точную цену Клинка Осколков. Сегодня ты и твои люди пожертвовали собой, чтобы купить мне двадцать шесть сотен бесценных жизней. А я заплатил за это одним бесценным мечом. Вот что я называю сделкой.

— Вы действительно считаете, что совершили удачную сделку? — потрясенно спросил Каладин.

На лице Далинара появилась улыбка, подозрительно похожая на отцовскую.

— Ради моей чести? Несомненно. Иди и займись своими людьми, солдат. Сегодня, попозже, я хочу задать тебе пару вопросов.

Каладин взглянул на Садеаса, который с почтением держал новый Клинок.

— Вы сказали, что позаботитесь о Садеасе. Вы это имели в виду?

— Я не собирался заботиться о Садеасе, — сказал Далинар. — Я собирался позаботится о тебе и твоих людях. И сегодня мне еще надо много что сделать.

* * *

Далинар нашел короля Элокара в дворцовой гостиной. Далинар кивнул стражникам и закрыл за собой дверь. Они казались взволнованными, ничего удивительного — они получили странные приказы. Но они подчинились, не задавая вопросов. Несмотря на королевские цвета — синий и золотой — это были люди Далинара, выбранные за свою преданность.

Дверь с треском захлопнулась. Король, в Доспехах Осколков, внимательно разглядывал одну из своих карт.

— А, дядя, — сказал он, поворачиваясь к Далинару. — Очень хорошо. Я как раз хотел поговорить с тобой. Ты знаешь о слухах вокруг тебя и моей матери? Я понимаю, что ничего неприличного до сих пор не произошло, но я беспокоюсь о том, что говорят люди.

Далинар пересек комнату, одетые в боевые сапоги ноги громко стучали по богатому ковру. По углам висели заряженные бриллианты, в стены были вставлены крошечные осколки кварца, искрившиеся и сверкавшие.

— Честно говоря, дядя, — сказал Элокар, тряхнув головой, — мне совершенно не нравится репутация, которую ты приобрел в лагерях. Эти слухи, они бросают тень и на меня, так что… — Он умолк, потому что Далинар остановился прямо перед ним. — Дядя? Что случилось? Мои стражники доложили мне о каком-то несчастье во время сегодняшней атаки на плато, но у меня голова была полна других мыслей. Не пропустил ли я что-то важное?

— Да, — сказал Далинар. Потом поднял ногу и ударил ею короля в грудь.

Сила удара швырнула короля на стол. Великолепное дерево разлетелось, когда тяжелый Носитель Осколков ударился об него. Элокар ударился о пол, его кираса слегка треснула. Далинар подошел к нему и ударил ногой опять, на этот раз в бок. Кираса опять треснула.

— Стража, ко мне! Стража! — в панике закричал Элокар.

Никто не появился. Далинар опять пнул его, и Элокар, выругавшись, схватился за ногу. Далинар, взревев, нагнулся схватил Элокара за руку, вздернул его на ноги и бросил в другую часть комнаты. Элокар покатился по ковру, вдребезги разбив стул; в воздух брызнули щепки.

Глядя на Далинара широко открытыми глазами, он с трудом поднялся на ноги. Далинар направился к нему.

— Что случилось, дядя? — провизжал он. — Ты сошел с ума! Стража! Убийца в комнате короля! Стража! — Элокар попытался сбежать в дверь, но Далинар ударил его бронированным плечом, опять сбив короля на пол.

Элокар покатился, но потом уперся рукой в пол, встал на колени и вытянул руку в сторону. Появился клубок тумана, как если бы он призывал Клинок.

Далинар ударил ногой по руке короля именно в то мгновение, когда в ней возник Клинок. Удар вышиб меч из руки, и он опять растаял в тумане.

Элокар бешено ударил кулаком Далинара, но тот перехватил удар в воздухе, нагнулся и вздернул короля на ноги. Потом, подтянув короля к себе, ударил его кулаком в кирасу. Элокар попытался бороться, но Далинар повторил удар, разбивая кулаком Доспехи и сокрушая стальную оболочку. Король захрипел.

Следующий удар — и кираса разлетелась на куски, в воздух взвились расплавленные осколки.

Далинар бросил короля на пол. Элокар опять попытался встать, но кираса была сосредоточием силы Доспехов. Без нее руки и ноги становились неподъемно тяжелыми. Далинар встал на колено рядом со скорчившимся королем. В руке Элокара опять возник Клинок Осколков, но Далинар схватил запястье и ударил им о каменный пол, опять выбив Клинок из руки. Тот растаял в тумане.

— Стража! — завизжал Элокар. — Стража! Стража! Стража!

— Они не придут, Элокар, — тихо сказал Далинар. — Это мои люди, и я приказал им не входить — и не дать войти никому, — что бы они ни услышали. Даже твои мольбы о помощи.

На этот раз Элокар ничего не сказал.

— Это мои люди, Элокар, — повторил Далинар. — Я обучил их. Я поместил их сюда. И они всегда были преданы мне.

— Почему, дядя? Почему ты это делаешь? Пожалуйста, скажи мне. — Он почти плакал.

Далинар наклонился вперед, настолько близко, что почувствовал дыхание короля.

— Подпруга твоей лошади, — тихо сказал Далинар. — Ты сам надрезал ее, верно?

Глаза Элокара еще больше расширились.

— Седло поменяли перед тем, как ты приехал в мой лагерь, — сказал Далинар. — Ты сделал это для того, чтобы, полетев с коня, сохранить свое любимое седло. Ты планировал это сделать, и все прошло по твоему плану. Вот почему ты был так уверен, что подпруга перерезана.

Элокар, скорчившийся на полу, кивнул.

— Кто-то пытался убить меня, но ты не верил! Я… я боялся, что это ты! И я решил… Я…

— И ты перерезал собственную подпругу, — сказал Далинар, — чтобы создать видимость попытки покушения на твою жизнь. Что-то такое, что я — или Садеас — должен был расследовать.

Элокар заколебался, но потом опять кивнул.

Далинар закрыл глаза и медленно выдохнул.

— Ты понимаешь, что наделал, Элокар? Ты навлек на меня подозрения! Ты дал Садеасу возможность уничтожить меня. — Он открыл глаза и посмотрел на короля.

— Я должен был узнать, — прошептал Элокар. — Я не могу верить никому. — Он застонал под весом Далинара.

— А что с разбитыми камнями в Доспехах Осколков? Ты поместил их туда?

— Нет.

— Тогда, может быть, ты что-то открыл, — с усмешкой сказал Далинар. — Похоже, ты не полностью виноват.

— Теперь ты разрешишь мне встать?

— Нет. — Далинар наклонился еще ниже и положил ладонь на грудь короля. Элокар перестал сопротивляться и с ужасом посмотрел на него. — Если я надавлю, — сказал Далинар, — ты умрешь. Твои ребра треснут, как сучки´, а сердце лопнет, как переспелый фрукт. И никто не обвинит меня. Все давно шепчутся, что Терновник должен был сесть на трон много лет назад. Твои стражи преданы мне. Никто не отомстит за тебя. Никому до тебя нет дела.

Элокар выдохнул, когда Далинар нажал чуть сильнее.

— Ты все понял? — тихо сказал Далинар.

— Нет!

Далинар вздохнул и встал, освободив молодого человека. Элокар с облегчением вдохнул.

— Твоя паранойя может быть ни на чем не основанной, — сказал Далинар. — Или иметь какие-то основания. Но ты должен понять одно. Я тебе не враг.

Элокар задумался.

— Так ты не собираешься убивать меня?

— Штормы, конечно нет! Я люблю тебя как сына, парень.

Элокар потер подбородок.

— У тебя… очень странные отцовские инстинкты.

— Я провел годы, следуя за тобой, — сказал Далинар. — Я отдавал тебе все — преданность, верность, свои советы. Я поклялся тебе — шторм побери, я поклялся себе — что никогда не сяду на трон Гавилара. Никогда. Я отдал тебе сердце. И, несмотря на это, ты не доверяешь мне, играешь в какие-то игры, вроде этой подпруги, путаешь меня, даешь твоим собственным врагам оружие против меня.

Далинар шагнул к королю. Элокар сжался.

— Теперь ты знаешь, — твердо сказал Далинар. — Если бы я хотел убить тебя, Элокар, я мог бы сделать это дюжину раз. Сотни раз. Но, похоже, ты не считал мою преданность и верность доказательством моей честности. И поскольку ты действуешь, как ребенок, я буду относиться к тебе, как ребенку. Теперь ты знаешь, что я не хотел твоей смерти. Если бы хотел, я бы раздавил тебе грудь и покончил с тобой!

Он посмотрел в глаза королю.

— Ты все понял? — спросил он.

Элокар медленно кивнул.

— Отлично, — сказал Далинар. — Завтра ты назначишь меня кронпринцем войны.

— Что?

— Сегодня Садеас предал меня, — мрачно сказал Далинар. Он прошелся по разбитому столу, пиная обломки. Из одного из ящиков выкатилась королевская печать. Он подобрал ее. — Погибло почти шесть тысяч моих людей. Адолин и я с трудом остались в живых.

— Что? — сказал Элокар, заставляя себя сесть. — Это невозможно!

— Отнюдь, — сказал Далинар, глядя на племянника. — Он только и ждал удобного случая заманить мою армию в ловушку и дать паршенди убить нас. И он свой шанс не упустил. И предал нас. Очень по-алетийски. Безжалостно, но почему бы не притвориться, что действовал по чести.

— И… и ты ожидаешь, что я устрою над ним суд?

— Нет. Садеас ничем не лучше и не хуже всех остальных. Любой из кронпринцев предаст другого, если появится возможность сделать это, не рискуя собой. Я собираюсь найти способ объединить их не только названием королевства. Каким-то образом. Завтра, когда ты назначишь меня Кронпринцем войны, я, выполняя свое обещание, передам свои Доспехи Ринарину. Я уже отдал Клинок, выполняя другое свое обещание.

Он подошел ближе и опять вонзил взгляд в глаза королю.

— Как кронпринц войны я внедрю Кодекс во всех десяти лагерях. И буду сам определять, какая армия куда выступает. Все завоеванные гемсердца будут принадлежать Трону, а потом ты будешь распределять их. Мы превратим соревнование в настоящую войну, и я сделаю из воинов всех десяти армий настоящих солдат.

— Отец Штормов! Они убьют нас! Кронпринцы восстанут! Я проживу не больше недели!

— Им это не понравится, — согласился Далинар. — И, да, положение будет по-настоящему опасным. Нам придется быть очень осторожными. Но, если ты прав и кто-то действительно пытается убить тебя, мы все равно должны усилить охрану.

Элокар посмотрел на него, потом взглянул на разбитую мебель и потер грудь.

— Ты серьезно?

— Да. — Он бросил печать Элокару. — Сразу после моего ухода позови своих писцов и составь документ о моем назначении.

— Но вроде ты говорил, что неправильно заставлять людей следовать Кодексу, — заметил Элокар. — Что лучший способ изменить людей — самому жить правильно и убеждать их своим примером!

— Так было до того, как Всемогущий солгал мне, — мрачно сказал Далинар. Он все еще не знал, что думать о видениях. — Большую часть того, что я говорил тебе, я почерпнул из «Пути Королей». Но я не понимал одну мелочь. Нохадон написал книгу в конце жизни, после того как навел порядок — заставил королевства объединиться — и восстановил страны, разрушенные Опустошением.

В книге воплощен идеал. Она написана для людей, которые уже делают то, что правильно. Моя ошибка. Для того, чтобы все это сработало, люди должны иметь хотя бы минимальные честь и достоинство. Несколько недель назад Адолин высказал очень глубокую мысль. Он спросил, почему я заставляю своих сыновей жить согласно своим идеалам, но остальным даю идти их ошибочными путями и не наказываю их.

Я считал кронпринцев и их светлоглазых взрослыми людьми. А взрослый человек берет принцип и приспосабливает его к своим нуждам. Но мы еще не готовы. Мы дети. Воспитывая ребенка, ты требуешь, чтобы он делал то, что правильно, пока он не вырастет и не сделает свой выбор. Серебряные Королевства не начинали как объединенные бастионы чести. Но их заставили, как юношей провели по пути к зрелости.

Он шагнул вперед и встал на колени рядом с Элокаром. Король продолжал тереть ребра, его Доспехи Осколков выглядели очень странно без центральной части.

— Мы собираемся проделать то же самое с Алеткаром, племянник, — тихо сказал Далинар. — Кронпринцы поклялись в верности Гавилару, но давно забыли о своих клятвах. Пришло время напомнить. Мы собираемся выиграть эту войну, и мы собираемся превратить Алеткар в место, в котором человек хотел бы жить. Но не из-за нашей доблести, а потому что люди там будут в безопасности и будет править закон. Мы собираемся сделать это — или погибнуть, пытаясь.

— Ты говоришь с таким пылом…

— Потому что я точно знаю, что надо делать, — сказал Далинар, вставая. — Я пытался быть Нохадоном, миротворцем. Но нет. Я — Терновник, генерал, командир армии. Я не умею интриговать и вести переговоры, но могу хорошо подготовить войска. Начиная с завтрашнего дня, все солдаты в этих лагерях будут мои. И для меня они все неотесанные новобранцы. Даже кронпринцы.

— При условии, что я дам тебе титул.

— Дашь, — сказал Далинар. — А взамен я обещаю найти тех, кто пытается убить тебя.

Элокар фыркнул и начал снимать Доспехи Осколков, часть за частью.

— После того, как я объявлю о своем решении, найти их будет совсем легко. Ты можешь включить в список любого человека в военлагерях!

Далинар широко улыбнулся.

— Тогда по меньшей мере нам не придется гадать. Не переживай, племянник. Сегодня ты кое-что узнал. Например то, что дядя не хочет убить тебя.

— Да, он только хочет сделать из меня цель.

— Ради тебя же самого, сынок, — сказал Далинар, подходя к двери. — И не мучь себя. У меня есть план, как тебе остаться в живых.

Он открыл дверь. За ней обнаружилась нервная группа стражников, с трудом сдерживавшая еще более нервных слуг и свиту.

— С ним ничего не случилось, — сказал Далинар. — Видите? — И он отступил в сторону, давая возможность свите и стражникам увидеть короля.

Он повернулся, чтобы уйти, но потом остановился.

— Да, Элокар. Твоя мать и я, мы любим друг друга. Тебе придется с этим смириться.

И, несмотря на все что произошло в последние несколько минут, получил изумленный взгляд от короля. Далинар улыбнулся, закрыл дверь и твердыми шагами пошел прочь.

Почти все было неправильно. Он все еще гневался на Садеаса, страдал от потери стольких людей, не понимал, что делать с Навани, был ошарашен видениями и обескуражен мыслью объединить военлагеря.

Но по меньшей мере теперь есть над чем поработать.

Пятая часть