Обреченное королевство — страница 9 из 14

УмирающиеКаладин. Шаллан

Глава двадцать девятаяОшибкомерие

Те, которые из пепла и огня, кто убивали ядовитым роем, безжалостные перед Герольдами.

Заметки в Машли, стр. 337. Подтверждено Колдвином и Хасавой.

Звучит так, как будто ты быстро завоевала благосклонность Джаснах, написало самоперо. Через сколько времени ты сумеешь подменить устройство?

Шаллан скривилась и повернула камень на пере.

Не знаю, написала она. Как ты и ожидал, Джаснах не спускает глаз с Преобразователя. Она носит его весь день, а по ночам запирает в сейф и вешает ключ на шею.

Она повернула рубин, ожидая ответа. Шаллан сидела в своей комнатке — маленьком, вырезанном в камне помещении внутри апартаментов Джаснах. Очень скромная обстановка — маленькая кровать, тумбочка и письменный стол. Одежда осталась в том самом сундуке, в котором она ее принесла. Никакого ковра на полу и ни одного окна — как и во всех комнатах Харбрантского Конклава, находившегося под землей.

Нас это тревожит, написало перо.

Писала Эйлита, обрученная с Нан Балатом, но все три выживших брата Шаллан находились в комнате их особняка, участвуя в разговоре.

Мне кажется, моясь, она снимает его, написала Шаллан. Надеюсь, что, когда она будет мне доверять больше, я буду помогать ей во время купания. Вот тогда представится возможность.

Хороший план, начертало перо. Нан Балат просит написать: нам всем очень жаль, что ты должна делать это. Тебе, наверно, трудно оставаться далеко от нас так долго.

Трудно? Шаллан взяла перо и задумалась.

Да, трудно. Трудно не наслаждаться свободой, трудно не отдаваться полностью учебе. Прошло всего два месяца с тех пор, как она убедила Джаснах взять ее подопечной, но она уже чувствует себя вдвое менее робкой и вдвое более уверенной в себе.

Труднее всего знать, что все это скоро кончится. Нет сомнений, обучение в Харбранте — самое лучшее, что было с ней за всю жизнь.

Я справлюсь, написала она. Это вы живете трудной жизнью, изо всех сил защищая интересы семьи. Как у вас дела?

Им потребовалось время, чтобы ответить.

Плохо, наконец написала Эйлита. Подходит срок выплачивать долги твоего отца, и Виким с трудом успокаивает кредиторов. Кронпринц болеет, и все хотят знать, будет ли наш дом бороться за его место. Последний из карьеров истощился. Если люди узнают, что у нас больше ничего нет, станет совсем плохо.

Шаллан состроила гримасу.

Сколько у меня времени?

Несколько месяцев, в самом лучшем случае, ответил Нан Балат через свою невесту. Зависит от того, сколько проживет кронпринц и поймет ли кто-нибудь, что Аша Джушу продает наши вещи.

Аша Джушу был самым младшим из братьев, ненамного старше самой Шаллан. Сейчас они использовали его главный недостаток — страсть к игре. Много лет он воровал вещи из дома и продавал их, чтобы покрыть свои потери. Он делал вид, что не изменился, но на самом деле приносил деньги в дом. Он был хорошим человеком, несмотря на ужасную привычку. И, если подумать, никто не мог бы его порицать за то, что он делал. Никто из них.

Виким считает, что еще какое-то время сможет держаться на плаву. Но мы уже доведены до отчаяния. Чем скорее ты вернешься с Преобразователем, тем лучше.

Шаллан заколебалась, но потом написала.

Быть может, есть способ получше? Мы могли бы попросить Джаснах о помощи.

Ты думаешь, она согласится? написало перо. Она поможет никому не ведомому веденскому дому? Сохранит наши секреты?

Скорее всего, нет. Шаллан все больше и больше убеждалась, что добродетельность Джаснах преувеличена, было в ней нечто безжалостное. Она никогда не оставит свои важные занятия, чтобы помочь семье Шаллан.

Она, собираясь ответить, потянулась к перу, но оно начало писать.

Шаллан, это Нан Балат. Я отослал остальных. Сейчас здесь только Эйлита и я. Есть кое-что, что ты должна знать. Льюиш мертв.

Шаллан мигнула от удивления. Льюиш, дворецкий отца, был одним из тех, кто умел пользоваться Преобразователем. И одним из немногих людей, которым она и братья полностью доверяли.

Что произошло? написала она, вставив новый лист бумаги.

Он умер во сне, и нет никакой причины подозревать, что его убили. Но, Шаллан, через несколько недель после его смерти пришли какие-то люди, которые утверждали, что были друзьями отца. В разговоре наедине со мной они заявили, что знают о Преобразователе, и очень резко предложили мне вернуть его им.

Шаллан нахмурилась. Сломанный Преобразователь отца по-прежнему находился в потайном кармане ее рукава.

Вернуть? написала она.

Мы не знаем, где отец взял его, написало перо. Шаллан, он был вовлечен во что-то. Карты, слова Льюиша, и теперь еще это. Мы продолжаем утверждать, что отец жив. Изредка отцу приходят письма от других светлоглазых, в которых очень смутно говорится о «планах». Я думаю, что он собирался стать кронпринцем. И его поддерживала очень могущественная группа.

Люди, которые были у нас, очень опасны. С такими ты еще не встречалась. И они хотят Преобразователь обратно. Именно они, как я подозреваю, дали Преобразователь отцу, чтобы он мог стать богатым и попытаться захватить власть. Они знают, что он мертв.

Я считаю, что если мы не вернем им работающий Преобразователь, то окажемся в серьезной опасности. Нам нужен фабриал Джаснах. С его помощью мы быстро создадим несколько новых карьеров, а потом отдадим его этим людям. Шаллан, ты обязана добиться успеха. Вначале я сомневался в твоем плане, но все остальные дороги быстро исчезли.

Шаллан пробрала холодная дрожь. Она несколько раз перечитала абзац и только потом написала.

Теперь, когда Льюиш мертв, мы не знаем, как использовать Преобразователь. Весь план под угрозой.

Знаю, прислал Нан Балат. Возможно, ты что-нибудь придумаешь. Это очень опасно, Шаллан, я знаю. Прости меня.

Она глубоко вздохнула.

Это надо сделать, написала она.

Вот, прислал Нан Балат. Я хочу показать тебе кое-что. Ты когда-нибудь видела такой символ?

Перо нарисовало рисунок, очень грубо. Эйлита не обладала талантом художника. К счастью, рисунок был прост — три пересекающихся бриллианта.

Нет, никогда, ответила Шаллан. А что?

Льюиш носил брелок с таким символом, написало перо. Мы нашли его на теле. У одного из тех, кто приходил к нам за Преобразователем, есть точно такая же татуировка на ладони, прямо под большим пальцем.

Интересно, написала Шаллан. Значит, Льюиш…

Да, прислал Нан Балат. Несмотря на все его слова, я уверен, что он был одним из тех, кто принес Преобразователь отцу. Возможно, что через Льюиша шла связь между отцом и этими людьми. Я попытался предложить им себя вместо Преобразователя, но они только засмеялись. Они ушли очень быстро и не назначили срока, в течение которого надо вернуть фабриал. И я очень сомневаюсь, что они примут испорченный.

Шаллан поджала губы.

Балат, неужели ты думаешь, что нам грозит война? Если станет известно, что мы украли Преобразователь алети…

Нет, не будет никакой войны, написал Балат. Король Ханаванар просто выдаст нас алети. И нас казнят за воровство.

Замечательно, успокоил, Балат, написала она. Большое спасибо.

Всегда рад помочь. И будем надеяться, что Джаснах не сообразит, кто подменил Преобразователь. Надо, чтобы она подумала, будто он по какой-то причине сломался.

Шаллан вздохнула.

Возможно, написала она.

Удачи, послал ей Нан Балат.

Тебе тоже.

Конец. Она убрала самоперо в сторону, потом прочитала весь разговор, запоминая его. Скомкав листы бумаги, она пошла в гостиную Джаснах. Хозяйки, естественно, не было — Джаснах редко отрывалась от своих занятий — и Шаллан спокойно сожгла бумаги в камине.

Какое-то время она стояла и глядела на огонь, снедаемая тревогой. Нан Балат способный человек, но они все носили на себе невидимые шрамы, оставленные отцом. Эйлита — единственный писец, которому они могли доверять, — была невероятно мила, но… но не слишком умна.

Вздохнув, Шаллан вышла из комнаты; надо возвращаться к учебе. Занятия не только помогали успокоиться — Джаснах очень раздражалась, если она долго бездельничала.

* * *

Пять часов спустя Шаллан спросила себя, почему она так возбуждена.

Она всегда наслаждалась учебой. Но недавно Джаснах заставила ее изучать историю монархии алети. Не самый интересный предмет. И еще, вдобавок к скуке, ей пришлось прочитать несколько книг, высказывавших просто смехотворные мысли.

Она сидела в алькове Джаснах в Вуали. Огромная стена с огнями, альковами и загадочными исследователями больше не внушала ей страх. Место стало знакомым и удобным. Сейчас она была одна.

Шаллан потерла свободной рукой глаза и закрыла книгу.

— Я, — прошептала она, — действительно ненавижу монархию алети.

— Неужели? — раздался спокойный голос из-за спины. Мимо нее прошла Джаснах, одетая в великолепное фиолетовое платье, за ней носильщик-паршмен тащил стопку книг. — Я попытаюсь не принимать это на свой счет.

Шаллан вздрогнула, потом покраснела.

— Я не имела в виду личности, Ваша Светлость Джаснах. Я имела в виду предмет.

Джаснах грациозно села на стул. Подняв бровь, она посмотрела на Шаллан, потом жестом приказала носильщику поставить его ношу на стол.

Джаснах по-прежнему была для Шаллан загадкой. Иногда она казалась жестким ученым, недовольным вопросами Шаллан. Иногда в ней появлялся намек на иронию, скрывавшуюся за внешней суровостью. Шаллан в любом случае чувствовала себя рядом с ней удивительно уютно. Джаснах побуждала ее говорить откровенно, и Шаллан делала это с удовольствием.

— Судя по твоей вспышке, эта тема тебя утомила, — сказала Джаснах, раскладывая тома. — Ты хотела стать ученым. Ну, теперь ты узнала, что это такое на самом деле.

— Читать аргумент за аргументом от людей, которые отказываются видеть другую точку зрения?

— Они достаточно уверены в себе.

— Я не специалист по уверенности, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, беря книгу и критически ее осматривая. — Но мне бы хотелось думать, что я могу судить о ней, когда она оказывается передо мной. Не думаю, что «уверенность» — правильное слово для книг вроде этой, из Медерии. Мне они кажутся скорее высокомерными. — Она вздохнула и отложила книгу в сторону. — Откровенно говоря, слово «высокомерный» тоже не является правильным. Недостаточно точное.

— И какое же слово правильное?

— Не знаю. Возможно, «ошибкомерный».

Джаснах скептически подняла бровь.

— Имеется в виду тот, кто уверен в себе до высокомерия, — сказала Шаллан, — хотя обладает только десятой частью нужных фактов.

На лице Джаснах появился намек на улыбку.

— То, против чего ты выступаешь, известно как Движение Самонадеянных, Шаллан. Их ошибкомерность — ученый прием. Они умышленно преувеличивают свое дело.

— Движение Самонадеянных? — спросила Шаллан, беря в руки одну из книг. — Кажется, я должна держаться позади них.

— О?

— Да. Из этого положения много легче вонзить нож в спину.

Она получила еще одну поднятую бровь. Потом Шаллан продолжила, более серьезно:

— Ваша Светлость, я, наверно, могу понять этот прием, но те книги о смерти короля Гавилара, которые вы дали мне, становятся все более и более иррациональными, защищая свою точку зрения. То, что началось как риторическая метафора, постепенно превратилось в нанизывание имен и вздорные склоки.

— Они пытаются вызвать дискуссию. Неужели ты считаешь, что ученые должны прятаться от правды, как многие другие? Что люди должны оставаться в невежестве?

— Читая эти книги, я чувствую, что невежество и ученость похожи, как две капли воды, — сказала Шаллан. — Невежество может принадлежать человеку, спрятавшемуся от рассудка, но ученость — невежество, спрятанное за рассудком.

— А что ты скажешь о рассудке без невежества? Таком, который ищет правду, не исключая возможности ошибиться?

— Мифическое сокровище, Ваша Светлость, вроде Клинков Чести или Осколков Зари. Стоит искать, но очень осторожно.

— Осторожно? — Джаснах нахмурилась.

— Да. Поиск может сделать вас знаменитым, но, если его действительно найти, оно уничтожит нас всех. Доказательство того, что человек может быть умным и считать умными тех, кто не согласен с ним? Я думаю, что это бы полностью уничтожило мир ученых.

Джаснах фыркнула.

— Ты зашла слишком далеко, дитя. Если бы ты посвящала работе хотя бы половину той энергии, которую тратишь на остроумное сотрясение воздуха, я бы осмелилась сказать, что ты станешь одной из величайших ученых нашего времени.

— Простите, Ваша Светлость, — сказала Шаллан. — Я… я смущена. Учитывая пробелы в моем образовании, я предполагала, что вы заставите меня изучать события, произошедшие давно, а не несколько лет назад.

Джаснах открыла одну из ее книг.

— Я обнаружила, что молодая девушка вроде тебя не в состоянии правильно оценить далекое прошлое. Поэтому я выбрала для изучения событие, совсем недавнее и нашумевшее, что должно облегчить тебе возможность стать настоящим ученым. Тебе интересно разобраться в причинах убийства короля?

— Да, Ваша Светлость, — сказала Шаллан. — Мы, дети, любим блестящие и громкие игрушки.

— Иногда ты слишком широко открываешь рот.

— Иногда? Вы имеете в виду, что в остальное время..? Тогда я буду… — Шаллан умолкла и закусила губу, сообразив, что зашла слишком далеко.

— Никогда не извиняйся за собственный ум, Шаллан. Это создает плохой прецедент. Однако надо быть осторожнее. Ты часто говоришь самое первое, что пришло тебе в голову.

— Я знаю, — сказала Шаллан. — Мои няни и учительницы изо всех сил пытались отучить меня от этой привычки, но…

— Безусловно подвергая тебя суровым наказаниям?

— Да. Обычно я должна была сидеть в углу, держа на голове книгу.

— А это, в свою очередь, — со вздохом сказала Джаснах, — только научило тебя выпаливать свои колкости еще быстрее, так как ты знала, что должна высказаться прежде, чем тебя поймут и накажут.

Шаллан вздернула голову.

— Наказания ни к чему не приводят, — продолжала Джаснах. — Наоборот, людей вроде тебя они только поощряют. Игра. Сколько ты должна сказать, чтобы тебя наказали? А что если сказать что-нибудь настолько умное, что учительницы не поймут шутку? Сидя в углу, ты только придумывала находчивый ответ.

— Но для юной женщины неприлично говорить так, как я часто делала.

— Единственная «неприличность» — использовать ум не по назначению. Подумай. Ты научилась делать именно то, что тебя так раздражает в ученых: ловко владеть языком, но без особого смысла. Можно сказать, что у тебя есть ум, но нет глубокой основы. — Джаснах перевернула страницу. — Ошибкомерный ум, не так ли?

Шаллан зарделась.

— Я предпочитаю, чтобы мои ученицы были умными. Тогда я получаю больше, работая с ними. Я буду должна привести тебя ко двору. Я подозреваю, что Шут найдет тебя занятной и интригующей — ведь твоя природная робость сочетается с умным языком.

— Да, Ваша Светлость.

— И, пожалуйста, помни, что ум женщины — ее самое ценное оружие. Нельзя им пользоваться неуклюже и невовремя. Как и нож в спину, умная колкость эффективна тогда, когда ее никто не ждет.

— Прошу прощения, Ваша Светлость.

— Это был не упрек, — заметила Джаснах, переворачивая страницу. — Так, наблюдение. Я иногда делаю их: эти книги устарели. Сегодня голубое небо. Моя подопечная — плутовка с умным языком.

Шаллан улыбнулась.

— А теперь расскажи мне, что ты открыла.

Шаллан состроила гримасу.

— Не слишком много, Ваша Светлость. Или я должна сказать слишком много? Почему убили вашего отца? Каждый автор выдвигает свою собственную теорию. Некоторые утверждают, что он оскорбил их на празднике той ночью. Другие говорят, что весь договор был хитростью, давшей возможность паршенди подобраться поближе к нему. Но это точно бессмысленно, потому что у них были куда лучшие возможности.

— А Убийца в Белом? — спросила Джаснах.

— Настоящий клубок противоречий, — сказала Шаллан. — Все тексты наполнены комментариями о нем. Почему паршенди нашли убийцу на стороне? Неужели они боялись не выполнить работу сами? Или, возможно, они не нанимали его, их ложно обвинили. Хотя многие не верят в последнее утверждение, потому что паршенди взяли на себя ответственность за убийство.

— А что ты думаешь?

— Я чувствую себя слишком незначительной, чтобы делать выводы, Ваша Светлость.

— Какой смысл в исследовании, если ты не собираешься делать выводы?

— Учительницы говорили мне, что предположения — привилегия опытных, — объяснила Шаллан.

Джаснах фыркнула.

— Твои учительницы — идиотки. В нашем космере юношеская незрелость — один из самых могучих катализаторов изменений, Шаллан. Знаешь ли ты, что Солнцетворцу было только семнадцать, когда он начал свои завоевания? Гаварах еще не было и двадцати, когда она предложила теорию трех реальностей.

— Но разве на всякого Солнцетворца и Гаварах не приходится сотня Грегорхов? — Он побудил юного короля начать бессмысленную войну с королевствами, которые были союзниками его отца.

— Был только один Грегорх, — с гримасой сказала Джаснах. — К счастью. Но ты права. И вот главная цель обучения. Быть молодым — означает действовать. Быть ученым — означает действовать осмысленно.

— Или сидеть в алькове и читать об убийстве, произошедшем пять лет назад.

— Я бы не заставила тебя изучать это событие, если бы не преследовала конкретной цели, — сказала Джаснах, открывая еще одну книгу. — Слишком много ученых смотрят на исследование как на чистую игру ума. Если мы ничего не сделаем с полученным знанием, мы напрасно потратили время. Книги сохраняют информацию намного лучше нас — но только мы можем интерпретировать ее. И если кто-нибудь не собирается делать выводы, тогда лучше оставить информацию книгам.

Шаллан откинулась назад и задумалась. Если взглянуть с такой точки зрения… Ей сразу захотелось зарыться в учебу. Джаснах хочет, чтобы Шаллан что-то сделала с собранной информацией. Но что? И тут опять она почувствовала укол вины. Джаснах изо всех сил старается сделать ее ученым, а она в благодарность собирается украсть самую ценную ее вещь и оставить взамен сломанную. Шаллан затошнило.

Она ожидала, что учеба под руководством Джаснах будет включать бессмысленную зубрежку и тупую работу, сопровождаемые наказаниями за нерадивость. Именно так ее учили раньше. Джаснах, однако, учила по-другому. Она давала Шаллан задачу, оставляя ей самой выбрать способ решения. Джаснах помогала и предлагала теории, но почти все их разговоры касались скорее настоящей природы науки, цели обучения, красоты знания и его применений.

Джаснах Холин с наслаждением впитывала все новое и хотела, чтобы другие тоже полюбили это занятие. За суровой внешностью, пристальным взглядом и редко улыбающимися губами скрывался человек, верящий в свое дело. В чем бы оно ни заключалось.

Шаллан подняла одну из своих книг и незаметно пробежала глазами по корешкам томов Джаснах. Много историй об Эпохе Герольдов. Мифы, комментарии, книги ученых, известных дикими предположениями. Том, который читала Джаснах, назывался «Сохраненные памятью Тени». Шаллан взяла название на заметку. Она постарается найти копию и пролистать ее.

Но какую проблему решает Джаснах сейчас?

Какое знание она надеется извлечь из этих томов, по большей части копий древних книг? Шаллан сумела открыть некоторые тайны Преобразователей, но причина, из-за которой принцесса приехала в Харбрант, оставалась неуловимой. Это ее раздражало и одновременно бросало вызов. Джаснах любила поговорить о великих женщинах прошлого, которые не только записывали историю, но и делали ее. Шаллан нутром чувствовала, что Джаснах занимается чем-то очень важным. Изменением мира?

Ты не должна дать ей вовлечь себя, сказала себе Шаллан, возвращаясь к своим книгам и заметкам. Тебе не нужно изменять мир. Ты должна защитить братьев и дом.

Тем не менее ей нужно было показать, что она хорошая ученица. И она с головой погрузилась в работу, пока, через два часа, в коридоре не прозвучали тяжелые шаги. Похоже, слуги принесли полуденную еду. Джаснах и Шаллан часто ели на балконе.

Запахло едой; желудок Шаллан забурчал, и она радостно отложила книгу в сторону. Она обычно зарисовывала ленч, что Джаснах — несмотря на ее нелюбовь к визуальным искусствам, — одобряла. Она говорила, что молодые аристократы часто считают умение рисовать «привлекательным», и поэтому Шаллан должна поддерживать свое искусство, если собирается привлечь к себе поклонников.

Шаллан даже не знала, обижаться или нет. И разве то, что Джаснах совершенно не интересовалась такими женскими искусствами как музыка и рисование, не говорило без слов о ее собственных намерениях в области брака?

— Ваше Величество, — сказала Джаснах, грациозно вставая.

Шаллан вздрогнула и торопливо оглянулась. В дверях стоял престарелый король Харбранта, одетый в великолепную оранжево-белую мантию со сложной вышивкой. Шаллан вскочила на ноги.

— Ваша Светлость Джаснах, — сказал король. — Я не помешал?

— Нет, не помешали, я всегда рада видеть вас, Ваше Величество, — сказала Джаснах. Она должна была удивиться не меньше Шаллан, но не показала ни неудовольствия, ни тревоги. — В любом случае у нас скоро ленч.

— Я знаю, Ваша Светлость, — сказал Таравангиан. — Надеюсь, вы не будете против, если я присоединюсь к вам. — Слуги принесли стол и начали ставить на него еду.

— Вовсе нет, — сказала Джаснах.

Слуги быстро накрыли круглый стол двумя разными скатертями, чтобы разделить полы во время еды. Две полукруглые материи — красная для короля, синяя для женщин — и тяжелая перегородка в центре. Появились закрытые крышками тарелки: холодная рыба с тушеными овощами для женщин, остро пахнувший бульон для короля. Жители Харбранта любили на ленч есть суп.

Шаллан с удивлением увидела, что они приготовили место и для нее. Отец никогда не ел за тем же столом, что и дети, — даже ее, его любимицу, отправляли за отдельный стол. Как только Джаснах уселась, она последовала ее примеру. Ее желудок заворчал опять, и король махнул им рукой — начинайте. Рядом с грациозной Джаснах его движения казались грубыми и неловкими.

Шаллан ела с удовольствием — изящно, как и подобает женщине: безопасная рука на коленях, свободная насаживает на маленький шампур куски овощей или фрукты. Король чавкал, но не так громко, как большинство людей. Почему он решил посетить их? Не было бы более приличным формальное приглашение на обед? Конечно, она знала, что Таравангиан не был знатоком этикета. Скорее народный король, любимый темноглазыми за свои больницы. Светлоглазые считали его не самым блестящим.

Однако не дурак. К сожалению, в политике светлоглазых быть человеком средних способностей — далеко не преимущество. Они ели молча, и постепенно молчание стало просто неловким. Несколько раз король глядел на Джаснах так, как если бы хотел что-то сказать, но каждый раз возвращался к своему супу. Похоже, Джаснах его пугала.

— Как ваша внучка, Ваше Величество? — наконец спросила Джаснах. — Она пришла в себя?

— Да, благодарю вас, — сказал Таравангиан, очевидно обрадованный, что можно начать говорить. — Хотя до сих избегает узких коридоров Конклава. Я хочу поблагодарить вас за помощь.

— Всегда готова к услугам, Ваше Величество.

— Простите меня за мои слова, — сказал король, — но арденты не очень хотят ваших услуг. Я понял, что это очень щепетильная тема. Возможно, я не должен упоминать об этом, но…

— Чувствуйте себя свободно, Ваше Величество, — сказала Джаснах и съела маленькую зеленую лирну. — Я не стыжусь своего выбора.

— Тогда вы простите любопытство старика?

— Я всегда прощаю любопытство, — сказала Джаснах. — Я считаю его одной из самых искренних эмоций.

— Тогда где вы нашли его? — спросил Таравангиан, кивая на Преобразователь, который Джаснах закрывала черной перчаткой. — И как вам удалось уберечь его от девотариев?

— Кое-кто нашел бы ваши вопросы опасными, Ваше Величество.

— Приветствуя вас здесь, я уже приобрел несколько новых врагов.

— Вас простят, — сказала Джаснах. — Независимо от девотария, который вы выбрали.

— Простят? Меня? — Старик, казалось, развеселился, но на мгновение ей показалось, что в его выражении мелькнуло глубокое сожаление. — Вряд ли. Но это кое-что другое. Совсем другое. Пожалуйста. Я настаиваю на своем вопросе.

— А я настаиваю на том, чтобы не отвечать, Ваше Величество. Мне очень жаль. Я прощаю ваше любопытство, но не вознагражу его. Это моя тайна.

— Конечно, конечно. — Король откинулся на спинку стула, выглядя очень смущенным. — Сейчас вы полагаете, что я устроил этот ленч только для того, чтобы узнать о фабриале.

— А есть и другая цель?

— Видите ли, я слышал, что у вашей подопечной совершенно невероятный художественный талант. Я подумал, что, может быть… — Он улыбнулся Шаллан.

— Конечно, Ваше Величество, — сказала Шаллан. — Я буду счастлива нарисовать ваш портрет.

Он буквально просиял, когда она встала, оставив наполовину полную тарелку, и быстро собрала принадлежности для рисования. Шаллан посмотрела на Джаснах, но та сидела с непроницаемым лицом.

— Вы бы хотели простой портрет на белом фоне? — спросила Шаллан. — Или предпочитаете более широкий вид, включая окрестности?

— Возможно, — многозначительно сказала Джаснах, — ты подождешь, пока Его Величество не закончит есть?

Шаллан покраснела, выругав себя за чрезмерный энтузиазм.

— Конечно.

— Нет-нет, — сказал король. — Я уже поел. И я бы хотел более широкий портрет, дитя. Как ты хочешь, чтобы я сел? — Он откинулся на спинку стула и стал позировать, улыбаясь, как добрый дедушка.

Шаллан прищурилась, фиксируя образ в памяти.

— Великолепно, Ваше Величество. Вы можете вернуться к еде.

— И тебе не нужно, чтобы я неподвижно сидел? Я уже позировал несколько раз.

— Нет, не нужно, — уверила его Шаллан, садясь.

— Очень хорошо, — сказал он, поворачиваясь к столу. — Я извиняюсь, что заставил тебя выбрать меня предметом своего искусства. Мое лицо не самое впечатляющее из всех тех, кого ты рисовала.

— Глупости, — сказала Шаллан. — У вас именно такое лицо, которое надо художнику.

— Неужели?

— Да, у вас … — Она оборвала себя. Она едва не отпустила очередную остроту.

Да, у вас настолько пергаментная кожа, что получится идеальное полотно.

— …такой выразительный нос и мудрый морщинистый лоб. Черный уголь подчеркнет их еще больше.

— О, хорошо. Действуй. Хотя я все равно не понимаю, как можно рисовать, если я не позирую.

— Ее Светлость Шаллан обладает уникальными талантами, — сказала Джаснах.

Шаллан начала рисовать.

— Еще бы! — сказал король. — Я видел рисунок, который она сделала для Вараса.

— Вараса? — спросила Джаснах.

— Помощник главы коллекций Паланиума, — сказал король. — Мой дальний родственник. Он говорит, что рисунок сделала ваша юная ученица. Как вы нашли ее?

— Неожиданно, — сказала Джаснах, — и нуждающейся в образовании.

Король вздернул голову.

— Я не могу похвастаться художественным талантом, — сказала Джаснах. — Это врожденное.

— А, благословение Всемогущего.

— Ну, вы можете сказать и так.

— А вы нет, я полагаю? — Таравангиан неловко хихикнул.

Шаллан быстро очертила форму головы. Король задвигался на стуле.

— Вам трудно, Джаснах? Болезненно, я хотел сказать?

— Атеизм не болезнь, Ваше Величество, — сухо сказала Джаснах. — Это не сыпь на ногах.

— Конечно, конечно. Но… разве не трудно жить, когда не во что верить?

Шаллан наклонилась вперед, продолжая рисовать, но слушая и разговор.

Ей казалось, что обучение у еретички будет более волнительным. Она и Кабзал — тот самый остроумный ардент, которого она встретила в первый же день в Харбранте, — несколько раз говорили о вере Джаснах. Однако в присутствии самой Джаснах вопрос не поднимался почти никогда. А если такое происходило, Джаснах немедленно меняла тему разговора.

Сегодня, однако, она этого не сделала. Возможно, почувствовала искренность в вопросе короля.

— Я бы не сказала, что ни во что не верю, Ваше Величество. На самом деле я верю очень многим и очень во многое. Моему брату и дяде, моим собственным способностям. Верю в то, чему научили меня родители.

— Но понятие о том, что правда, что ложь… Вы выбросили его.

— Я не принимаю учения девотариев, но это вовсе не означает, что я выкинула веру в правду и ложь.

— Только Всемогущий определяет, что правда, а что нет!

— Какое право имеет кто-то, невидимый, объявлять что-то правдой? Я верю, что моя собственная мораль — отвечающая только перед моим сердцем, — надежнее и правильнее, чем мораль тех, кто поступает правильно исключительно из-за страха возмездия.

— Но это же сущность закона, — смущенно заметил король. — Если нет наказания, наступит хаос.

— Да, если не будет закона, некоторые люди станут делать то, что хотят, — согласилась Джаснах. — Но разве не замечательно, что, имея возможность обогатиться за счет других, многие люди не делают этого и выбирают правильный путь?

— Потому что они боятся Всемогущего.

— Нет, — возразила Джаснах. — По-моему, мы обладаем врожденным пониманием того, что, принося пользу обществу, обычно приносим пользу и себе. Человечество благородно, если мы дадим ему возможность быть таким. А благородство существует независимо от любой божественной воли.

— Я не вижу ничего, что совершается вне божественной воли. — Изумленный король тряхнул головой. — Ваша Светлость Джаснах, я не собираюсь спорить, но разве из самого определения Всемогущего не ясно, что все на свете существует только благодаря ему?

— Если вы сложите один и один, то получите два, верно?

— Конечно.

— Никакой бог не нужен, чтобы объявить, что это правда, — сказала Джаснах. — Не можем ли мы сказать, что математика существует вне Всемогущего, независимо от него?

— Возможно.

— Тогда, — сказала Джаснах, — я просто заявляю, что человек и мораль тоже независимы от него.

— Но если вы скажете это, — сказал король с нервным смешком, — исчезнет цель существования Всемогущего!

— Действительно.

Балкон погрузился в молчание. Лампа Джаснах отбрасывала на них холодный белый свет. Неудобный момент, и только угольный карандаш Шаллан царапал бумагу. Она работала быстрыми уверенными движениями, взволнованная словами Джаснах. Они заставили ее почувствовать пустоту внутри. Частично из-за короля, который, несмотря на всю свою любезность, не очень хорошо умел дискутировать. Очень милый человек, но не чета Джаснах в ученом споре.

— Да, — сказал Таравангиан, — должен сказать, что с вами тяжело спорить. Но я, конечно, не принимаю ваши рассуждения.

— Я не собираюсь обращать вас, Ваше Величество, — сказала Джаснах. — Мне вполне достаточно сохранять свое собственное неверие, хотя моим коллегам в девотариях трудно с этим примириться. Шаллан, ты уже закончила?

— Почти, Ваша Светлость.

— Но прошло всего несколько минут! — сказал король.

— У нее замечательный талант, Ваше Величество, — сказала Джаснах. — Как я и говорила.

Шаллан уселась прямо, проверяя рисунок. Она настолько сосредоточилась на разговоре, что разрешила рукам работать самим, доверяя своим инстинктам. На рисунке король, с мудрым выражением, сидел на стуле, на фоне башнеподобных перил балкона. Дверь балкона находилась справа от него. Да, хорошее сходство. Не самая лучшая ее работа, но…

Шаллан застыла, затаив дыхание, сердце в груди замерло, потом отчаянно заколотилось. Она нарисовала что-то, стоящее в дверях за королем. Два высоких тонких создания в плащах, распахнутых на груди и свисавших по сторонам так, как будто были сделаны из стекла. Над жесткими высокими воротниками, там, где должны были находиться головы созданий, она нарисовала большие плавающие символы, наполненные невообразимыми углами и геометрическими фигурами.

Шаллан села, пораженная. Почему она нарисовала их? Что заставило ее…

Она вздернула голову. Коридор был пуст. Твари не были частью Воспоминания. Руки нарисовали их сами по себе.

— Шаллан? — спросила Джаснах.

Шаллан рефлекторно выпустила карандаш и схватила рисунок, смяв его.

— Прошу прощения, Ваша Светлость. Я слишком увлеклась разговором. И допустила небрежность.

— Ну, по меньшей мере мы можем посмотреть на него, дитя, — сказал король, вставая.

Шаллан сжала пальцы покрепче.

— Пожалуйста, нет!

— Иногда в ней прорезается темперамент настоящего художника, — вздохнула Джаснах. — Лучше не просить.

— Я сделаю вам другой, Ваше Величество, — сказала Шаллан. — Мне так жаль.

Король потер жидкую бороду.

— Я собирался подарить его внучке…

— К концу дня, — пообещала Шаллан.

— Было бы великолепно. Ты уверена, что я не должен позировать?

— Конечно, Ваше Величество. — Пульс частил по-прежнему, и она никак не могла выкинуть из головы образы двух перекошенных фигур. Поэтому она сделала еще одно Воспоминание короля. Она использует его и сделает более подходящий рисунок.

— Хорошо, — сказал король. — Теперь я могу идти. Я хочу навестить больных одной из больниц. Ты можешь послать рисунок в мои комнаты, в удобное для тебя время. На самом деле ничего страшного не произошло.

Шаллан низко присела, держа смятый рисунок у груди. Король вышел, вместе со свитой, появилось несколько паршменов и стали убирать стол.

— Я даже не знала, что ты можешь ошибиться в рисунке, — сказала Джаснах, садясь за стол. — И, к тому же, настолько ужасно, что решила уничтожить лист бумаги.

Шаллан покраснела.

— Ну, я полагаю, даже мастер может ошибаться. Займись портретом Его Величества. Надеюсь, за час управишься.

Шаллан еще раз взглянула на испорченный рисунок. Эти твари — ее фантазия, ее сознание бродило неизвестно где. Вот и все. Просто воображение. Возможно даже, ее подсознание таким образом выплеснуло наверх то, что необходимо нарисовать. Но тогда что означают эти фигуры?

— Я заметила, что, говоря с королем, ты на мгновение заколебалась, — сказала Джаснах. — Что ты хотела сказать?

— Кое-что неподходящее.

— Но умное?

— Сама умная мысль никогда не покажется выразительной, если высказана в неподходящий момент, Ваша Светлость. Это была глупость.

— И ты заменила ее пустым комплиментом. Мне кажется, что ты неправильно поняла то, чему я пытаюсь научить тебя, дитя. Я не хочу, чтобы ты молчала. Быть умной — хорошо.

— Но если бы я ее произнесла, — сказала Шаллан, — я бы оскорбила короля и, возможно, смутила и запутала. Он и так знает, что люди говорят об его неспособности быстро думать.

Джаснах фыркнула.

— Пустые слова. От глупых людей. Но, возможно, ты поступила мудро, хотя имей в виду, нужно не удушать свои способности, а направлять их в правильное русло. Я бы предпочла, чтобы ты думала о чем-то умном и одновременно подходящем.

— Да, Ваша Светлость.

— Кроме того, — добавила Джаснах, — скорее всего, Таравангиан бы просто рассмеялся. В последнее время он, кажется, чем-то озабочен.

— Значит, вы не находите его неотесанным? — с любопытством спросила Шаллан. Сама она не считала короля неотесанным или глупым, но у такой умной и образованной женщины как Джаснах могло не хватить терпения на подобных людей.

— Таравангиан — замечательный человек, — сказала Джаснах, — и стоит сотни самопровозглашенных знатоков светских манер. Он напоминает мне моего дядю Далинара. Серьезный, искренний, интересующийся.

— Светлоглазые обвиняют его в слабости, — сказала Шаллан, — и только потому, что он поддерживает хорошие отношения со всеми остальными монархами, боится войны и не имеет Клинка Осколков.

Джаснах не ответила и выглядела озабоченной.

— Ваша Светлость? — подтолкнула ее Шаллан, идя к своему столу и наводя на нем порядок.

— В древности, — наконец ответила Джаснах, — человека, принесшего мир в свое королевство, считали бы великим героем. А сейчас над ним насмехаются, как над трусом. — Она покачала головой. — Все так изменилось, и это должно устрашить нас. Мы могли бы сделать намного больше с людьми вроде Таравангиана, и я требую, чтобы ты никогда, даже мимоходом, не называла его неотесанным.

— Да, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, наклонив голову. — А вы действительно верите во все то, что сказали? О Всемогущем?

Джаснах какое-то время молчала.

— Да. Хотя, возможно, я переоцениваю свою убежденность.

— Движение Самонадеянных риторической теории?

— Да, — сказала Джаснах. — Оно и есть. Теперь мне надо быть поосторожнее и не поворачиваться к тебе спиной.

Шаллан улыбнулась.

— Для настоящего ученого нет запретных тем, — сказала Джаснах, — и не имеет значения, насколько уверенно он себя чувствует. Я еще не нашла убедительной причины для того, чтобы присоединиться к одному из девотариев; но это вовсе не означает, что так будет всегда. Хотя каждый раз после спора, вроде сегодняшнего, моя убежденность становится крепче.

Шаллан закусила губу.

Джаснах заметила.

— Ты должна научиться управлять собой, Шаллан. У тебя на лице написаны все твои чувства.

— Да, Ваша Светлость.

— Ну, выкладывай.

— Ваш разговор с королем был не совсем честным.

— Почему?

— Из-за его, ну, вы сами знаете. Ограниченных способностей. Он все замечательно чувствует, но не может привести такие доводы, которые привел бы человек, хорошо знающий теологию Ворин.

— И что же это за доводы?

— Я сама не слишком хорошо знаю эту область, но, как мне кажется, вы обошли стороной самую жизненно важную часть спора.

— И какую?

Шаллан приложила руку к груди.

— Наше сердце, Ваша Светлость. Лично я верю, потому что чувствую что-то, быть может, близость к Всемогущему, мир, который приходит, когда я живу согласно вере.

— Сознание само способно на ожидаемые эмоциональные ответы.

— Но вы же не будете спорить, что наши дела — и то, как мы чувствуем разницу между правильным и неправильным, — определяющий атрибут нашей человечности? Вы использовали нашу врожденную моральность, чтобы доказать свою точку зрения. Но как вы можете пренебрегать моими чувствами?

— Пренебрегать ими? Нет. Смотреть на них со здоровой долей скептицизма? Возможно. Твои чувства, Шаллан, — даже самые сильные — твои собственные. Не мои. А я чувствую, что потратить жизнь, пытаясь заслужить благосклонность невидимого и непостижимого существа, наблюдающего за мной с небес, в высшей степени бесполезное занятие. — Она указала на Шаллан своим пером. — Но твое искусство в риторике возросло. Мы сделаем из тебя ученого.

Шаллан даже улыбнулась от удовольствия. Похвала Джаснах стоила дороже изумрудного брума.

Но… но я не собираюсь становиться ученым. Я собираюсь украсть Преобразователь и сбежать.

Ей противно было даже думать об этом. Придется преодолеть себя, и она вообще старалась не думать о том, что заставляло ее чувствовать себя неуютно.

— А теперь поторопись с портретом короля, — сказала Джаснах, поднимая книгу. — У тебя слишком много другой, настоящей работы.

— Да, Ваша Светлость.

На этот раз, однако, рисовать было трудно; голова гудела от тревожных мыслей.

Глава тридцатаяНевидимая темнота

Внезапно они стали опасными. Как спокойный день, превратившийся в бурю.

Этот фрагмент — источник тайленской поговорки, которая со временем стала расхожим мнением. Мне кажется, он может относиться к Несущим Пустоту. Смотри «Император Иксис», четвертая глава.

Каладин вышел из похожего на пещеру барака в чистый свет раннего утра. У его ног искрились кусочки кварца, как если бы сама земля сверкала и горела, готовая взорваться.

За ним следовала группа из двадцати девяти человек. Рабы. Воры. Дезертиры. Иностранцы. И даже несколько человек, виновных только в нищете. Те, кто пошел в мостовики от отчаяния. Любая плата лучше, чем ничего, и им пообещали, что, если они останутся в живых после ста забегов с мостом, их повысят, назначат наблюдателями. Тогда, с точки зрения бедняка, они будут купаться в роскоши. Тебе будут платить за то, что ты стоишь и куда-то там глядишь. Что за безумие? Как будто стать богатым, почти.

Они не понимали. Никто не переживал ста забегов с мостов. Каладин выжил после двух дюжин и уже стал чуть ли не самым опытным из живых мостовиков.

Четвертый Мост следовал за ним. Последний из сопротивлявшихся — худой человек по имени Бизиг — сдался вчера. Каладин предпочитал считать, что его убедили смех, еда и человеческое отношение. Но он не исключал нескольких взглядов или даже тихих угроз от Камня и Тефта.

Каладин закрыл на это глаза. Он нуждался в доверии людей, но сейчас важнее было подчинение.

Он руководил ими во время утренних упражнений, которым научился в первый же день армейской службы. Растягивания, а затем прыжки. Плотники в коричневых комбинезонах и желтых — или зеленых — шапках деловито сновали по складу леса, потряхивая головой от изумления. Солдаты на невысоком кряже, ограждавшем лагерь, глядели вниз и смеялись. Газ стоял у ближайшего барака, скрестив руки на груди, и с неудовольствием смотрел на них единственным глазом.

Каладин вытер лоб, в упор поглядел на Газа, потом вернулся к своим людям. Еще было время позаниматься, пока горн не позовет бригаду на завтрак.

* * *

Газ так и не смог привыкнуть к тому, что имеет только один глаз. Да и может ли человек к этому привыкнуть? Он бы скорее потерял руку или ногу, чем глаз. Он никак не мог перестать чувствовать, что в темноте что-то скрывается и другие — но не он — его видят. Что там таится? Спрен, который выпьет его душу из тела? Как крыса, которая опустошает мех с вином, отгрызая уголок?

Товарищи называли его счастливчиком. «Удар мог убить тебя на месте». Да, но тогда ему по меньшей мере не пришлось бы жить в этой темноте. Один его глаз закрылся навсегда. Закройте второй, и его проглотит тьма.

Газ посмотрел налево, и темнота позорно сбежала в сторону. Ламарил, высокий и стройный, стоял, прислонившись к столбу. Он был далеко не плотным человеком, но и не слабаком. Весь в линиях. Прямоугольная борода. Прямоугольное тело. Острое. Как нож.

Ламарил махнул Газу рукой, и тот неохотно подошел. Потом вынул сферу из кармана и протянул ему. Топазовая марка. Он ненавидел Ламарила, взявшего марку. Он всегда ненавидел тех, кто брал у него деньги.

— Ты должен мне в два раза больше, — заметил Ламарил, поднимая сферу и глядя, как она искрится в свете солнца.

— Это все, что вы получите сейчас. Будьте довольны и этим.

— Будь доволен, что я держу рот на замке, — лениво сказал Ламарил, опять облокачиваясь на столб, отмечавший край склада леса.

Газ заскрипел зубами. Он ненавидел платить, но что он мог сделать?

Шторм, забери его! Бушующий шторм, забери его!

— Похоже, у тебя неприятности, — сказал Ламарил.

Сначала Газ решил, что он говорит о половинном платеже. Однако светлоглазый кивнул в сторону барака Четвертого Моста.

Газ, расстроенный, посмотрел на бригадира. Молодой бригадир пролаял приказ, и бригада побежала трусцой по складу. Он добился того, что они бегут в одном темпе, один за другим. А это многое значит. Такой бег сплачивает их, заставляет считать себя одной командой.

Неужели у парня действительно есть военная подготовка, как он всегда утверждал? Тогда почему его сунули в мостовики? Конечно, еще есть шаш на его лбу…

— Не вижу никаких неприятностей, — проворчал Газ. — Они быстры. Все делают хорошо.

— Они недисциплинированны.

— Они выполняют приказы.

— Его приказы. — Ламарил покачал головой. — Мостовики существуют только для одной цели, Газ. Защищать жизнь более ценных людей.

— Неужели? А я всегда думал, что их цель — носить мосты.

Ламарил угрожающе посмотрел на него. Он наклонился вперед.

— Не испытывай моего терпения, Газ. И не забывай свое место. Хочешь присоединиться к ним?

Газ почувствовал укол страха. Ламарил был очень низкопоставленным светлоглазым, один из безземельных. Но он был непосредственным начальником Газа, линией связи между бригадами мостовиков и высокопоставленными светлоглазыми, надзиравшими над складом.

Газ опустил взгляд.

— Извините, светлорд.

— Кронпринц Садеас держит власть. — Ламарил опять оперся о столб. — Он держит ее, толкая нас всех. Сильно. Каждый человек на своем месте. — Он кивнул на Четвертый Мост. — Скорость — не плохо. Инициатива — тоже не плохо. Но инициативный человек, вроде этого парня, редко бывает доволен своим положением. Бригады мостовиков выполняют свою функцию, и никаких изменений не нужно. Изменение может разрушить установленный порядок.

Газ очень сомневался, что хоть один из мостовиков на самом деле понимает свое место в планах Садеаса. Если бы они знали, почему так безжалостно работают — и почему им запрещено иметь щиты или оружие, — скорее всего немедленно прыгнули бы в пропасть. Приманка. Простая приманка. Привлечь внимание паршенди, заставить дикарей думать, что они чем-то помогают себе, убивая несколько мостовиков во время каждой атаки. Пока приток людей не иссякает, это не имеет значения. Конечно, не для тех, кого убивают.

Отец Штормов, подумал Газ. Как я ненавижу себя за то, что стал частью этой гнусности.

Но он уже давно возненавидел себя. Ничего нового.

— Я что-нибудь сделаю, — пообещал он Ламарилу. — Нож в спину. Яд в еду. — Внутренности скрутило. Парень аккуратно платил, немного, но давал ему возможность платить Ламарилу.

— Нет! — прошипел Ламарил. — Неужели ты не видишь, что он — настоящая угроза? Солдаты уже говорят о нем. — Ламарил скривился. — Нам не хватает только мученика, смерть которого вызовет восстание среди мостовиков. Я не хочу даже намека, ничего, что враги нашего кронпринца смогут использовать против него. — Ламарил посмотрел на Каладина, бежавшего со своими людьми. — Он должен погибнуть в поле, как того заслужил. Позаботься, чтобы это произошло как можно быстрее. И отдай мне деньги, которые должен, иначе скоро сам понесешь один из этих мостов.

И он ушел, сочно-зеленый плащ вился за плечами. В свое время, еще солдатом, Газ научился больше всего бояться именно самых низкопоставленных светлоглазых. По рангу они мало чем отличались от темноглазых, которыми — единственными! — имели право командовать. Это бесило их до невозможности. И делало очень опасными. Находиться рядом с человеком вроде Ламарила — все равно что таскать горячие угли голыми руками. Невозможно не обжечься. Остается только прыгать как можно быстрее, чтобы ожогов было поменьше.

Четвертый Мост бежал. Месяц назад Газ не поверил бы, что такое возможно. Группа мостовиков тренируется? Похоже, Каладину пришлось подкупить их едой и пустыми обещаниями. Дескать, он их защитит.

Нет, этого бы не хватило. В жизни мостовика нет места надежде. Газ не мог присоединиться к ним. Просто не мог. Значит, лордишка должен умереть. Но если исчезнут сферы Каладина, Газ тут же станет мостовиком, потому что не сумеет платить Ламарилу.

Штормовая Бездна! подумал он. Все равно что выбирать, каким когтем скальный демон проткнет тебя.

Газ продолжал смотреть на бригаду Каладина. А темнота все еще ждала его. Как зудящий укус, которого не почесать. Как крик, которого не заглушить. Щекочущее онемение, от которого не избавиться.

И будет преследовать его даже после смерти.

* * *

— Мост вверх! — проревел Каладин, не переставая бежать вместе с Четвертым Мостом. Они подняли мост над головами, на ходу. Бежать, держа мост на вытянутых руках, намного тяжелее, чем держать его на плечах. Он чувствовал его невообразимый вес.

— Вниз! — приказал он.

Бежавшие впереди отпустили мост и брызнули в стороны. Остальные опустили его одним быстрым движением. Мост тяжело ударился о землю и заскрежетал по камню. Они встали в положение, делая вид, что толкают его через пропасть. Каладин помогал сбоку.

Нам нужно тренироваться у настоящей расщелины, подумал он, когда люди закончили. Но я даже не представляю себе, сколько надо дать Газу, чтобы он разрешил.

Бригадники, закончившие тренировочный бег с мостом, глядели на Каладина, усталые, но возбужденные. Он улыбнулся им. Будучи командиром взвода в армии Амарама, он убедился, что похвала должна быть честной, но нельзя ничего утаивать.

— Нам нужно еще поработать над тем, как ставить на землю, — сказал Каладин, — но в целом я впечатлен. Две недели, и вы работаете вместе, как те команды, которые я тренировал месяцами. Я доволен и горд. Сейчас перерыв, можно попить. И до работы мы успеем сделать один-два забега.

Сегодня опять надо будет собирать камни, но никто не жаловался. Он убедил мостовиков, что, поднимая камни, они становятся более сильными, и некоторых, которым доверял больше всего, попросил собирать черные васильки, при помощи которых продолжал — хотя и с трудом, — добывать для своих людей медикаменты и дополнительную еду.

Две недели. Легкие две недели в жизни мостовиков. Только два забега с мостом, и во время первого они оказались на плато слишком поздно. Паршенди ушли с гемсердцем до того, как появились алети. Очень хорошо для мостовиков.

Но и вторая атака была не так плоха, с точки зрения мостовиков. Погибло только двое — Амарк и Кулф. Двое раненых — Нарм и Пит. Маленькая часть того, что потеряли другие мосты, но все еще слишком много. Каладин подошел к бочке с водой, взял черпак у одного из своих людей и выпил, пытаясь сохранить на лице оптимистическое выражение.

Четвертый Мост тонул под грузом раненых. Осталось тридцать здоровых и пять раненых, которым не платили и которых надо было кормить на доходы от черного василька. Считая погибших, они потеряли почти тридцать процентов людей, начиная с того времени, как он поклялся защитить их. В армии Амарама такие потери сочли бы катастрофой.

Тогда жизнь Каладина состояла из тренировок и маршей, время от времени прерываемых сражениями. Здесь сражения шли одно за другим. Каждые несколько дней. Это могло изнурить — и изнуряло — любую армию.

Должен быть способ получше, подумал Каладин, полоща рот тепловатой водой и выливая второй черпак себе на голову. Он не мог себе позволить терять каждую неделю по два человека мертвыми и ранеными. Но как они могут выжить, если их собственным офицерам наплевать, уцелеют ли они или погибнут?

От расстройства он едва не бросил черпак в бочку. Но, сдержав себя, отдал его Шраму и ободряюще улыбнулся. Ложь. Но важная.

Газ глядел за ним из тени одного из соседних бараков. Просвечивающая фигурка Сил — на этот раз в виде летящего пуха черного василька — порхала над сержантом. Наконец она вернулась к Каладину, приземлилась на его плече и стала миниатюрной женщиной.

— Он что-то замышляет, — сказала она.

— Но не вмешивается, — ответил Каладин. — Он даже не пытается остановить наши вечерние посиделки.

— Он говорил с этим светлоглазым.

— Ламарилом?

Она кивнула.

— Ламарил — его начальник, — сказал Каладин, подходя к бараку Четвертого Моста.

Он встал в тень и оперся о стену, глядя на своих людей, толпившихся у бочки с водой. Они говорили друг с другом. Шутили. Смеялись. Сегодня вечером они опять будут пьянствовать. Отец Штормов, он никогда не думал, что будет рад, если люди под его командой напьются.

— Мне не понравилось выражение их лиц, — сказала Сил, устраиваясь на плече Каладина. — Темное. Как грозовая туча. Я не слышала, о чем они говорили. Я заметила их слишком поздно. Но мне оно не понравились. Особенно у Ламарила.

Каладин медленно кивнул.

— Ты тоже не доверяешь ему? — спросила Сил.

— Он — светлоглазый. Этого вполне достаточно.

— Тогда мы…

— Тогда мы не сделаем ничего, — твердо сказал Каладин. — Я не могу ответить, пока они не попытаются. А если потрачу всю свою энергию, обдумывая то, что они собираются сделать, я не смогу справиться с проблемами, стоящими перед нами прямо сейчас.

Он не стал добавлять, что слова Сил по-настоящему встревожили его. Если Газ или Ламарил решили убить Каладина, он почти ничего не мог сделать, чтобы остановить их. Да, мостовиков редко казнили, если, конечно, они не отказывались бежать с мостом. Но даже в «честной» армии Амарама ходили слухи о ложных обвинениях и фальшивых свидетельствах. А в недисциплинированном, с трудом управляемом лагере Садеаса никто и не моргнет, если Каладина — раба, заклейменного шашем, — повесят по туманному обвинению. Или, умыв руки, оставят сверхшторму, предоставив Отцу Штормов выбрать ему судьбу.

Каладин встал и пошел в сторону плотников, работавших на складе леса. Они и их подмастерья усердно трудились, готовя заготовки для древков копий, мостов, столбов и мебели.

Плотники кивали, когда Каладин проходил мимо. Теперь они знали его и привыкли к его странным просьбам, вроде куска дерева настолько длинного, что его могли нести четыре человека, — с его помощью Каладин учил мостовиков бежать в ногу. Он нашел наполовину законченный мост. Он постепенно вырос из той перекладины, которой когда-то пользовался Каладин.

Каладин встал на колени и осмотрел дерево. Справа от него группа людей с большой пилой отпиливала от бревна тонкие круги; скорее всего, из них сделают сиденья для стульев.

Он пробежал пальцами по гладкой и твердой древесине. Все переносные мосты делали из дерева, которое называется макам. Коричневые доски, почти не зернистые, крепкие и светлые. Мастера отшлифовали их, и они пахли опилками и мускусом.

— Каладин? — спросила Сил, идя по воздуху к мосту и останавливаясь на нем. — Ты выглядишь задумчивым.

— Есть какая-то ирония в том, насколько хорошо сделаны эти мосты, — сказал он. — Армейские плотники намного более профессиональны, чем солдаты.

— Так и должно быть, — ответила она. — Плотники хотят сделать мост, который долго прослужит. Солдаты, которых я слышала, хотят оказаться на плато, добыть гемсердце и убраться оттуда как можно быстрее. Для них это как игра.

— Ты очень проницательна. И с каждым днем все лучше и лучше понимаешь нас.

Сил состроила гримасу.

— Я чувствую себя так, словно вспоминаю то, что знала раньше.

— Скоро тебя будет трудно назвать спреном. Ты станешь маленьким полупрозрачным философом. И мы пошлем тебя в монастырь, где ты будешь проводить время в глубоких важных раздумьях.

— Да, — сказала она, — о том, как лучше всего подмешать в питье ардентов микстуру, которая сделает их рты синими. — И она озорно улыбнулась.

Каладин улыбнулся ей в ответ, продолжая ощупывать пальцами дерево. Он все еще не понимал, почему мостовикам запрещалось носить щиты. Никто не отвечал прямо на его вопрос.

— Они используют макам, который настолько крепок, что выдерживает атаку тяжелой кавалерии. Нам надо как-то воспользоваться им. Они лишили нас щитов, но ведь мы уже несем один из них на плечах.

— Но как они отреагируют, если ты попытаешься?

Каладин встал.

— Не знаю, но у меня нет выбора.

Да, попытка будет рискованной. Очень рискованной. Но уже много дней назад он выбросил все нерискованные идеи.

* * *

— Мы можем держать их здесь, — сказал Каладин Камню, Тефту, Шраму и Моашу. Они стояли рядом с лежащим на боку мостом и смотрели на обнаженное днище. Сложно устроенное, с восемью рядами по три позиции, оно было способно принять двадцать четыре человека под собой; и еще шестнадцать рукояток — по восемь с каждой стороны — для шестнадцати человек снаружи. Сорок человек, бегущих плечо к плечу, если мост полностью укомплектован.

Каждая позиция под мостом имела выемку для головы, два вырезанных бруска для плеч и две рукоятки для рук. Мостовики носили на плечах подкладки, и тот, кто был ниже, надевал несколько, чтобы компенсировать недостаток роста. Обычно Газ выбирал бригаду для нового мостовика исходя из роста.

Но не для Четвертого Моста, конечно. Четвертый Мост получал остатки.

Каладин указал на несколько рукояток и стоек.

— Мы можем ухватиться вот здесь, а потом побежать вперед, неся мост слегка наклоненным направо. Поставим наружу самых высоких, а внутри тех, кто пониже.

— И что это даст? — спросил Камень.

Каладин взглянул на Газа, который стоял близко. Неудобно близко. Лучше не говорить, почему он хочет нести мост, наклонив его на один бок. Кроме того, он не хотел давать людям надежду, пока не знал, что идея сработает.

— Я хочу провести опыт, — сказал он. — Если мы изменим позицию, может стать легче. Работают другие мышцы. — Сил, стоявшая на мосту, нахмурилась. Она всегда хмурилась, когда Каладин затемнял правду.

— Собирайте людей, — сказал Каладин, махнув Камню, Тефту, Шраму и Моашу. Он назначил их командирами отделений, которых в бригадах мостовиков не было никогда. Но солдаты лучше работали небольшими группами по шесть-восемь человек.

Солдаты? подумал Каладин. Теперь я так думаю о них?

Они не сражались. Но да, они — солдаты. Было так легко недооценить их, считая их «просто» мостовиками. Но надо иметь немало храбрости, чтобы бежать без щитов на лучников врага. Даже если тебя заставляют это делать.

Он поглядел в сторону, заметив, что Моаш не ушел с остальными тремя. Узколицый человек с темно-зелеными глазами и каштановыми волосами, запачканными черным, казалось, чего-то ждал.

— Что-то не так, солдат? — спросил Каладин.

Моаш изумленно мигнул, услышав это слово, но он и остальные уже привыкли ожидать от Каладина неординарных поступков.

— Почему ты сделал меня командиром отделения?

— Потому что ты не хотел признавать меня командиром дольше, чем любой другой. И всегда говорил об этом напрямик, в отличие от некоторых других.

— То есть ты сделал меня командиром, потому что я не хотел подчиняться тебе?

— Я сделал тебя командиром отделения потому, что ты поразил меня своими способностями и умом. И, кроме того, тебя трудно поколебать, у тебя сильная воля. Надеюсь, я смогу использовать это.

Моаш поскреб подбородок с короткой бородой.

— Да, понял. Но, в отличие от Тефта и рогоеда, я не думаю, что ты — подарок нам от Всемогущего. Я не верю тебе.

— Тогда почему ты подчиняешься мне?

Моаш взглянул на него в упор и пожал плечами.

— Потому что я любопытный. — И он пошел к своему подразделению.

* * *

Во имя всех штормовых ветров… подумал Газ, ошеломленно глядя, как Четвертый Мост пробегает мимо. Что за безумие заставило их пытаться нести мост с наклоном?

Для этого потребовалось выстроиться весьма странно, три ряда вместо пяти, очень неудобно поддерживать мост снизу и взять почти всю нагрузку на правое плечо. Одно из самых странных зрелищ, которые он видел за всю свою жизнь. Они едва несли его, и рукоятки ну совершенно не были приспособлены для того, чтобы нести мост таким способом.

Газ почесал голову, глядя, как они идут мимо, потом поднял руку, остановив медленно бегущего Каладина. Лордишка отпустил мост и подбежал, вытирая лоб; остальные побежали дальше.

— Да?

— Что это? — спросил Газ, указав на мост.

— Бригада мостовиков. Несет то, что, я верю… да, это мост.

— Я не прошу тебя дерзить, — рявкнул Газ. — Я хочу объяснения.

— Нести мост на головах весьма утомительно, — сказал Каладин. Он был высоким человеком и как башня нависал над Газом. Шторм тебя побери, меня не испугаешь! — Таким образом мы используем другие мышцы. Вроде как передвинуть груз с одного плеча на другое.

Газ взглянул в сторону. Там что-то двинулось?

— Газ? — спросил Каладин.

— Смотри, лордишка, — сказал Газ, опять глядя на него. — Нести над головой, может, и утомительно, но нести так глупо. Вы выглядите так, словно еще немного — и повалитесь друг на друга, а рукоятки… просто ужасно. Вы его еле несете.

— Да, — более мягко сказал Каладин. — Но по большей части только половина бригады выживает после бега. Мы можем нести его таким образом, даже когда нас намного меньше. Это разрешит нам поменять положение по меньшей мере.

Газ заколебался.

Только половина бригады…

Если они понесут так мост во время настоящей атаки, они будут идти медленно и откроют себя для стрел.

Это будет настоящая беда, по меньшей мере для Четвертого Моста.

Газ улыбнулся.

— Мне нравится.

Каладин ошеломленно посмотрел на него.

— Что?

— Инициатива. Выдумка. Творчество. Продолжай тренировку. Мне бы очень хотелось увидеть, как вы несете мост таким образом на плато.

Каладин сузил глаза.

— Неужели?

— Да, — ответил Газ.

— Хорошо. Возможно, увидишь.

Глядя Каладину вслед, Газ зловеще улыбнулся.

Беда, катастрофа — вот что избавит его, Газа, от заносчивого лордишки. Правда, придется найти другой источник средств, чтобы платить этому шантажисту Ламарилу.

Глава тридцать перваяПод кожей

Шесть лет назад

— Не повторяй моих ошибок, сынок.

Кал выглянул из-за своего фолио. Отец сидел на другой стороне операционной, одна рука поддерживает голову, во второй наполовину полный стакан вина. Фиолетовое вино, самый сильный из ликеров.

Лирин поставил стакан на стол, и темно-фиолетовая жидкость — цвета крови крэмлинга — вздрогнула и заколебалась. Она преломляла Штормсвет, лившийся из нескольких сфер, стоявших на столе.

— Отец?

— Когда уедешь в Харбрант, оставайся там. — Его голос запинался. — Не возвращайся сюда, в этот крошечный глупый городок. Не заставляй свою красавицу жену жить далеко от тех, кого она знает и любит.

Отец Кала напивался не часто; сегодня как раз была та редкая ночь, когда он позволил себе расслабиться. Возможно, поэтому усталая от работы мать ушла спать пораньше.

— Ты всегда говорил, что я должен вернуться обратно, — тихо сказал Кал.

— Я был идиот. — Он отвернулся от Кала и уставился на стену, обрызганную белым светом сфер. — Они не хотят меня. Они никогда не хотели, чтобы я был здесь.

Кал посмотрел в свое фолио. Оно содержало рисунки рассеченных тел с вывернутыми наружу мышцами. Очень детальные рисунки. Каждая часть была отмечена глифпарой, и он уже запомнил их. Сейчас он изучал операции, копаясь в телах давно умерших людей.

Как-то раз Лирин сказал ему, что людям не положено заглядывать под кожу. Эти фолио, с их картинками, были одной из причин того, что люди так недоверчиво относились к Лирину. Все равно что заглядывать под одежду, только хуже.

Лирин нацедил себе еще вина. За последние несколько дней мир сильно изменился. Кал потуже завернулся в пальто. Все равно холодно. Пришла зима, но никто не принес уголь для жаровни, и пациенты больше не давали ничего. Однако Лирин не перестал оперировать и лечить. Горожане просто ничего не давали, подчиняясь приказу Рошона.

— Он не мог отдать такой приказ, — прошептал Кал.

— Но он это сделал, — сказал Лирин. Он надел белую рубашку, черный жилет и коричневые штаны. Жилет Лирин не застегнул, и его черные полы свисали по сторонам, как кожа по краям вскрытой хирургом раны, изображенная на картинках Кала.

— Мы можем продать сферы, — неуверенным голосом сказал Кал.

— Они для твоего образования, — рявкнул Лирин. — Если бы я мог послать тебя учиться сейчас, я бы послал.

Отец и мать послали письмо хирургам в Харбрант, прося их разрешить Калу сдать экзамены досрочно. И получили отказ.

— Он хочет, чтобы мы потратили их, — запинаясь, сказал Лирин. — Вот почему он это сделал. Он пытается запугать нас.

На самом деле напрямую Рошон ничего не приказывал. Он только обмолвился, что, если отец Кала такой дурак и не хочет брать деньги, ему не нужно платить. На следующий же день люди перестали давать.

Городской люд смотрел на Рошона с необъяснимой смесью обожания и страха. По мнению Кала, он не заслужил ни того, ни другого. Он злобный и подлый, поэтому его и наказали Хартстоуном. Конечно, он не заслужил право быть настоящим светлоглазым, которые сражаются на Разрушенных Равнинах.

— Почему люди так сильно стараются понравиться ему? — спросил Кал спину отца. — Они никогда не вели себя так со светлордом Уистиоу.

— Потому что его снедает неукротимая злоба.

Кал задумался. Это говорит вино?

Отец повернулся, в его глазах отразился чистый белый Штормсвет. Совершенно ясные глаза, на удивление трезвые. Он не был пьян, совсем.

— Светлорд Уистиоу разрешал людям делать то, что они хотели. И они не обращали на него внимания. Рошон показал, что презирает их. И они изо всех сил стараются понравиться ему.

— Это не имеет смысла, — возразил Кал.

— Так устроен мир, — сказал Лирин, катая по столу одну из сфер. — Ты должен выучить этот урок, Кал. Мы довольны, если считаем мир правильным. Но если мы видим дыру, недостаток, мы пытаемся заполнить ее.

— Тогда то, что они делают, благородно.

— По-своему, — сказал Лирин. Он вздохнул. — Я не должен был быть таким суровым с соседями. Они ничтожные люди, да, но это ничтожество невежества. Я не презираю их. Я презираю того, кто управляет ими. Человек вроде Рошона может взять все, что есть честного и правдивого в человеке, выжать в грязь под ногами и пройтись по нему. — Он, глотнув, прикончил вино.

— Мы должны потратить эти сферы, — сказал Кал. — Или послать кому-нибудь, ростовщику или что-то в этом роде. Если они исчезнут, он отстанет от нас.

— Нет, — тихо сказал Лирин. — Рошон не оставит в покое человека, которого он побил. Он продолжит пинать нас ногами. Я не знаю, какая политическая ошибка привела его сюда, но он, очевидно, не сумел отомстить своим соперникам. И отыгрывается на нас. — Лирин на мгновение замолчал. — Бедный дурак.

Бедный дурак? подумал Кал. Он пытается разрушить нашу жизнь, и это все, что отец может сказать?

Что за истории рассказывают люди, сидя у камина? Обычно об умных пастухах, которые хитростью побеждают глупых светлоглазых. Есть дюжины вариантов, и Кал слышал их все. Должен ли Лирин как-то сражаться? Сделать хоть что-нибудь, а не сидеть и ждать?

Но он не сказал ничего. Он точно знал, что ответит отец.

Дай мне позаботиться об этом. Возвращайся к занятиям.

Вздохнув, Кал опять устроился на стуле и открыл фолио. В операционной царил полумрак, светились только четыре сферы на столе и еще одна рядом с Калом, которую он использовал для чтения. Большую часть сфер Лирин закрыл в шкафу, спрятав от глаз. Кал поднял свою сферу и осветил страницу. На ее обратной стороне находились длинные объяснения операции, которые мать Кала могла прочитать ему. Она — единственная из всех женщин города — умела читать, хотя, как говорил Лирин, в больших городах таких темноглазых женщин было достаточно много.

Рассматривая картинки, Кал машинально вытащил что-то из кармана. Камень, лежавший на его стуле, когда он пришел учиться. Кал узнал его — один из любимых камней Тьена, который он постоянно носил с собой в последнее время. Сейчас он оставил его Каладину; он часто так делал, надеясь, что старший брат оценит его красоту, хотя все они выглядели обыкновенными булыжниками. Надо спросить Тьена, что в этом камне такого. Обычно всегда бывало что-нибудь.

Сейчас Тьен проводил время, изучая плотничное дело у Рала, местного плотника. Лирин неохотно разрешил ему заниматься этим; он надеялся на еще одного помощника хирурга, но Тьен не выносил вид крови. Всякий раз, увидев ее, Тьен замирал и никак не мог привыкнуть. Кала это тревожило. Он надеялся, что Тьен станет помощником отца после его отъезда. Кал собирался уехать в любом случае. Он еще не выбрал между армией и Харбрантом, хотя в последние месяцы склонялся к копью.

Если он выберет копье, придется делать это тайком, как только повзрослеет настолько, что вербовщики возьмут его, несмотря на возражения родителей. Быть может, пятнадцати лет хватит. Еще пять месяцев. А сейчас он был уверен, что его мышцы — и все остальные части тела — будут полезны как хирургу, так и копейщику.

В этот момент кто-то нанес тяжелый удар в дверь. Кал подпрыгнул. Не постучали, ударили. И опять. Как будто что-то тяжелое хотело расколоть или вышибить дерево.

— Ветра Штормов, что это? — спросил Лирин, вставая со стула. Он пересек маленькую комнату; незастегнутый жилет задел операционный стол, пуговицы царапнули по дереву.

Еще один удар. Кал вскочил со стула и захлопнул фолио. В свои четырнадцать с половиной он почти догнал в росте отца. В дверь внезапно заскреблись, как будто когтями. Кал протянул руки к отцу, внезапно ему стало страшно. Темная ночь, полутемная комната, спящий молчаливый город.

Снаружи было какое-то существо. Судя по звукам, зверь. Не человек. Говорили, что где-то недалеко находится логово белоспинников, нападавших на путников. В голове Кала сразу появился образ рептилии размером с лошадь, с панцирем по бокам. Неужели одна из них обнюхивает дверь? Тыкается в нее мордой, пытается вломиться внутрь?

— Отец! — провизжал Кал.

Лирин толчком распахнул дверь. За ней обнаружился не монстр, а человек в темной одежде. В руках он держал большой металлический прут, на лице — темная шерстяная маска с прорезями для глаз. Сердце Кала забилось в панике, но несостоявшийся грабитель отпрыгнул назад.

— Не ожидал кого-то найти внутри, а? — сказал отец. — Последний грабеж в этом городе произошел много лет назад. Мне стыдно за тебя.

— Отдавай сферы! — крикнул голос из темноты. Там шевельнулась еще одна фигура, еще и еще.

Отец Штормов! Кал дрожащими руками прижал фолио к груди. Сколько их?

Разбойники пришли грабить город.

В последнее время отец часто так говорил.

Как может Лирин быть таким спокойным?

— Небось не твои, — сказал другой голос.

— А даже если так? — сказал отец. — Это делает их твоими? Ты надеешься, что он поделится с тобой?

Отец говорил так, как если бы они не были бандитами. Кал прокрался вперед и встал за спиной отца, испуганный, стыдясь того, что испугался. Люди, сновавшие в темноте с черными лицами, казались существами из ночных кошмаров.

— Мы отдадим их ему, — сказал голос.

— И мы не хотим действовать силой, Лирин, — добавил другой. — Все одно ты не сможешь их потратить.

Отец фыркнул и вернулся в комнату. Кал с криком отшатнулся назад, когда Лирин открыл шкаф, где хранил сферы, и достал оттуда большой стеклянный кубок со сферами, накрытый черной материей.

— Так ты хочешь их? — сказал Лирин, проходя мимо Кала.

— Отец! — крикнул запаниковавший Кал.

— Ты хочешь свет для себя? — Голос Лирина стал громче. — Вот!

Он сдернул материю. Кубок взорвался ярким ослепительным светом. Кал поднял руку. Отец превратился в темный силуэт, держащий в руках солнце.

Большой кубок светился спокойным светом. Почти холодным. Кал мигнул, потекли слезы, наконец он снова мог видеть. И ясно увидел людей. Там, где мелькали зловещие тени, сейчас съежились люди, закрывая лицо руками. Они не казались такими страшными; наоборот, тряпки на их лицах выглядели смешно.

Страх прошел, Кал обрел странную уверенность. Сейчас отец держал не свет, а само просветление.

Это Лютен, подумал Кал, узнав хромого. Это было легко, несмотря на маску. Отец прооперировал ему ногу; только поэтому Лютен еще может ходить. Он узнал и других. Широкоплечий Хорл, Балсас в новом плаще.

Сначала Лирин стоял молча, держа в высоко поднятой руке кубок, заливающий ярким светом площадь перед домом. Казалось, люди пытались сжаться в комок, поняв, что их узнали.

— Ну, — сказал Лирин. — Вы угрожали мне силой? Вперед. Ударьте меня. Ограбьте меня. Делайте это, зная, что я прожил среди вас почти всю жизнь; зная, что я лечил ваших детей. Входите. Пролейте кровь одного из нас!

Люди растаяли в ночи, не сказав ни слова.

Глава тридцать втораяНести боком

Они жили высоко в таком месте, которого никто не может достичь, но все могут посетить. В городе башен, который построили не люди.

Хотя «Песня Последнего Лета» и является фантастическим рассказом из романа, написанного спустя три века после Измены, скорее всего, здесь ссылка на реальный факт. Смотри 27-ую страницу перевода Варелы и примечания под полями.

У них стало получаться лучше нести мост боком. Но ненамного. Каладин смотрел, как Четвертый Мост неуклюже маневрирует с наклоненным мостом. К счастью, под мостом было множество рукояток, и они придумали, как держаться правильно. И все равно мостовики несли его, наклонив на меньший угол, чем он хотел. Ноги все равно остались без прикрытия, но, может быть, он сумеет научить их увеличить угол, когда полетят стрелы.

И они шли очень медленно, сбившись в кучу, так что если паршенди сумеют убить одного человека, остальные запнутся об него. А если упадет несколько, то равновесие нарушится так, что мост упадет, наверняка.

И надо действовать очень осторожно, подумал Каладин.

Сил прилетела, как вихрь полупрозрачных листьев. А за ней солдаты в форме гнали группу взъерошенных людей, сбившихся в унылую массу. Наконец-то, подумал Каладин. Он давно ждал пополнения. Каладин махнул Камню, и рогоед кивнул в ответ — он будет руководить тренировкой.

Каладин взбежал по небольшому склону к краю склада и оказался там именно тогда, когда Газ оглядывал новоприбывших.

— Что за сброд, — сказал Газ. — Я-то думал, что в последнее время мы получали дерьмо, но на этот раз…

Ламарил пожал плечами.

— Они твои. Распределяй, как хочешь.

Он и солдаты ушли, оставив неудачливых новобранцев. Некоторые носили приличную одежду; скорее всего преступники. Остальные рабы с отметинами на лбу. При виде их Каладин почувствовал себя так, как будто его снова вынуждают прыгнуть. И он все еще стоит на краю крутого обрыва; один неверный шаг — и он покатится вниз, в безысходность.

— В ряд, вы, крэмлинги, — рявкнул Газ на новеньких, вытаскивая дубинку и махая ею. Он заметил Каладина, но ничего не сказал.

Группа поспешно выстроилась.

Газ прошелся вдоль строя, выбрав более высоких.

— Вы, пятеро, в Шестой Мост. Запомните это. Если кто-то забудет, я ему напомню кнутом. — Он отсчитал еще одну группу. — Вы, четверо в конце, Третий Мост. Ты, ты и ты, Первый Мост. Второму Мосту никто не нужен… Вы, четверо, Седьмой Мост.

Больше людей не осталось.

— Газ, — сказал Каладин, сцепив руки. На его плечо приземлилась Сил, маленький вихрь из листьев превратился в юную женщину.

Газ повернулся к нему.

— В Четвертом Мосту всего тридцать человек.

— В Шестом и Четырнадцатом еще меньше.

— У них двадцать девять, и ты добавил им по пять. В Первом тридцать семь, и ты послал туда трех новых.

— Ты почти не потерял людей в последнем забеге и…

Сержант попытался улизнуть, но Каладин схватил его за руку. Газ вздрогнул от боли и поднял дубинку.

Попробуй, подумал Каладин, глядя в глаза Газа. Он почти хотел, чтобы сержант попробовал.

Газ стиснул зубы.

— Хорошо. Одного человека.

— Я сам выберу его, — сказал Каладин.

— Кого хочешь. Одна шваль.

Каладин повернулся к новым мостовикам. Они разделились на группы, в соответствии с мостами. Каладин немедленно обратил внимание на людей повыше. Они были хорошо упитаны, по стандартам рабов. Двое из них выглядели так, как если бы они…

— Эй, мачо! — крикнул голос из другой группы. — Ты меня ищешь, в натуре.

Каладин повернулся. Ему махал низкорослый тощий человек с одной рукой. Какой идиот определил его в мостовики?

Стрелу он остановит, подумал Каладин. Для этого годится любой мостовик, с точки зрения начальства.

У человека были коричневые волосы и темно-коричневая кожа, слегка темнее, чем у алети. На пальцах синевато-серые ногти — хердазианин. На лице большинства новичков застыло выражение полного безразличия, но этот улыбался, хотя и носил на лбу метку раба.

Очень старая метка, подумал Каладин. То ли у него был добрый хозяин, то ли он каким-то образом не сдался. Человек, очевидно, не понимал, что такое быть мостовиком. Никто не будет улыбаться, понимая это.

— Ты сможешь использовать меня, — сказал человек. — Мы, хердазиане, хорошие бойцы, мач. — Он произнес последнее слово почти как «меч» и, наверное, имел в виду Каладина. — Секи, однажды я был с тремя, точно, все пьяные, и все равно побил их. — Он говорил очень быстро, из-за сильного акцента слова было трудно разобрать.

Он будет ужасным мостовиком. Он, возможно, сможет бежать с мостом на плечах, но маневрировать… Талия слегка расплылась. Какая бы бригада его ни взяла, его поставят в первый ряд, чтобы избавиться от него.

«Делай все, чтобы остаться в живых, прошептал ему голос из прошлого. Превращай обузу в преимущество».

Тьен.

— Очень хорошо, — сказал Каладин и указал на него. — Я беру хердазианина сзади.

— Что? — изумился Газ.

Коротышка подошел к Каладину.

— Спасибо, мачо! Ты не пожалеешь, что выбрал меня.

Каладин повернулся и пошел обратно, мимо Газа. Сержант почесал голову.

— Ты буквально набросился на меня, и только для того, чтобы выбрать однорукого коротышку?

Каладин прошел молча. Потом повернулся к однорукому хердазианину.

— Почему ты захотел пойти со мной? Ты же ничего не знаешь о различных бригадах мостовиков.

— Ты единственный, кто пришел выбирать, — сказал человек. — Это значит, что ты особый, другие — нет. Ты мне сразу понравился. У тебя что-то такое в глазах, мачо. — Он на мгновение замолчал. — А что такое бригада мостовиков?

Каладин обнаружил, что улыбается беспечности коротышки.

— Увидишь. Как тебя зовут?

— Лоупен, — сказал человек. — Некоторые из моих кузенов называют меня этот Лоупен, потому что они никогда не видели людей, которых так зовут. Я тут спросил, может быть, у сотни людей… или двух… короче, у тьмы народу. И никто не слышал такого имени.

Каладин мигнул, оглушенный потоком слов. Неужели этому Лоупену не требуется хоть иногда делать вдох?

Четвертый Мост отдыхал в тени массивного моста, стоявшего боком. Все пять раненых присоединились к бригаде и весело болтали. Даже Лейтен встал, что радовало. Хотя ходил он плохо, но ходил, с раздробленной-то ногой. Каладин сделал все, что мог, но Лейтен до конца жизни будет хромать.

И только Даббид, получивший глубокий шок во время сражения, не говорил ни слова. Он слушал остальных, но сам молчал. Каладин уже начал бояться, что он никогда не восстановит душевное равновесие.

Хоббер — круглолицый человек с дыркой в зубах, получивший стрелу в ногу, — ходил уже без костыля. Вскоре он сможет бегать с бригадой, очень хорошо. Сейчас им нужна каждая пара рук.

— Иди в барак, — сказал Каладин Лоупену. — Выбери себе одеяло, сандалии и жилет из кучи у задней стены.

— Конечно, — сказал Лоупен, отправляясь в барак. По дороге он махнул рукой некоторым мостовикам.

Камень, скрестив руки на груди, подошел к Каладину.

— Новый член?

— Да.

— Единственный, которого нам дал Газ, — вздохнул Камень. — То, что мы и должны были ожидать. Всегда дает нам самых бесполезных мостовиков.

Каладин хотел сказать что-нибудь утвердительное, но заколебался. Сил бы это не понравилось — она, скорее всего, решила бы, что он соврал.

— Это новый способ носить мост, — сказал Камень. — Не очень полезный, как мне кажется. Я…

Он замолчал, когда раздался сигнал рога. Он пролетел по лагерю, отражаясь от каменных зданий, как эхо далекого блеяния большепанцирников. Каладин напрягся. Сегодня дежурит его бригада. Он напряженно ждал, пока рог не прогремел в третий раз.

— Стройся! — крикнул Каладин. — Пошли!

В отличие от других девятнадцати дежурных бригад, люди Каладина не выскочили в замешательстве наружу, а собрались организованно. Лоупен выбежал наружу, в жилете и сандалиях, и заколебался, не зная, куда идти. Стрелы паршенди разорвут его в клочья, если поставить его впереди, в любом другом месте он замедлит их.

— Лоупен! — крикнул Каладин.

Однорукий отдал честь.

Неужели он действительно был солдатом?

— Видишь дождевую бочку? Возьми у подмастерьев плотников столько водяных мехов, сколько сможешь. Он сказали, что я могу занять их. Наполни все и догоняй нас.

— Слушаюсь, мачо, — сказал Лоупен.

— Мост вверх, — крикнул Каладин, становясь впереди. — На плечо!

Четвертый Мост двинулся. Некоторые бригады еще толпились около бараков, а команда Каладина уже пересекала склад леса. Они поднялись по склону и достигли первого постоянного моста раньше, чем армия выстроилась. Здесь Каладин приказал поставить мост и ждать. Вскоре после этого со склона холма спустился Лоупен — и, на удивление, — с ним Даббид и Хоббер. С хромым Хоббером они не могли идти быстро. Зато тащили что-то вроде носилок из брезента и двух жердей, на которые навалили около двадцати мехов с водой. Они подошли к бригаде.

— Что это? — спросил Каладин.

— Ты сказал мне принести столько, сколько я смогу, мач, — сказал Лоупен. — Ну, мы и взяли эту штуку у плотников. Они говорят, что с ее помощью носят дерево, сейчас она им не нужна, и вот мы здесь. Верно, неми? — обратился он к Даббиду, который кивнул.

— Неми? — спросил Каладин.

— Ну, немой, — сказал Лоупен, пожимая плечами. — Похоже, он не любит много говорить, секешь?

— Понял. Хорошая работа. Четвертый Мост, приготовиться. Подходит армия.

Следующие несколько часов они бежали с мостом по плато. Очень изматывающая работа. И вода здорово помогала. Во время забега солдаты иногда давали мостовикам воду, но никогда так часто, как нужно. То, что они могли пить после каждого пересеченного плато, придавало силы — как будто им добавили полдюжины людей.

Но главное — сказался эффект ежедневных тренировок. Четвертый Мост больше не падал на землю от усталости после того, как они ставили мост на землю. Работа была очень трудной, но их тела привыкли к ней. Каладин поймал несколько удивленных или завистливых взглядов от других мостовиков — его люди смеялись и шутили, а не валились без сил. Бегать с мостом раз в неделю — как делали другие — совершенно недостаточно. Но дополнительная еда по вечерам вместе с тренировками укрепила их мышцы и приготовила к тяжелой работе.

Такого долгого пути на плато у них еще не было. Несколько часов они бежали на восток. Плохой знак. Если цель находилась на одном из ближних плато, они часто приходили раньше паршенди. Но такой далекий путь мог означать только одно — они собираются помешать паршенди убежать с гемсердцем; значит, они точно прибудут после врага.

И значит, трудный последний бег.

Мы еще не готовы нести мост боком, нервно подумал Каладин, когда они — наконец-то! — подошли к огромному плато необычной формы. Он слышал о ней — Башня, так ее называли. Алети еще ни разу не удавалось добыть здесь сердце.

Бригада установила мост через предпоследнюю расщелину. Каладин смотрел, как разведчики идут по нему, и тут, внезапно, его охватило чувство надвигающейся беды. Башня — клинообразная, неровная — поднималась высоко вверх, в юго-восточном направлении, образуя достаточно крутой склон. Садеас привел с собой очень много солдат, благо место позволяло. Каладин, обеспокоенный, ждал. Быть может, им повезет и паршенди уже сбежали с сердцем. Так далеко от лагеря, почему нет?

Разведчики вернулись.

— Вражеская армия выстроилась у противоположного края! Они еще не открыли куколку!

Каладин негромко простонал. Армия начала пересекать его мост, и бригадники Четвертого Моста с мрачными лицами глядели на него. Они знали, что будет дальше. Некоторые из них — возможно многие, — не выживут.

На этот раз будет очень плохо. В предыдущих забегах у них был резерв. Теперь их только тридцать. Потеря любого человека замедлит их, потеря четырех-пяти заставит мост заколебаться, может быть, опрокинуться. Если это произойдет, паршенди перестреляют всех. Каладин уже видел такое. Как только мост начинал раскачиваться, паршенди набрасывались на бригаду всеми силами.

Кроме того, паршенди всегда выбирали своей целью бригады с меньшим числом людей. Этот забег может — очень легко! — унести пятнадцать-двадцать человек. Надо что-то делать.

Да, сейчас.

— Ко мне, — приказал Каладин.

Хмурые бригадники столпились вокруг него.

— Мы понесем мост на боку, — тихо сказал Каладин. — Я пойду первым и буду выбирать угол. Будьте готовы повторять за мной.

— Каладин, — сказал Тефт, — позиция на боку медленная. Это интересная идея, но…

— Ты веришь мне, Тефт? — спросил Каладин.

— Верю как себе. — Седовласый мостовик посмотрел на остальных. Каладин видел, что не все с ним согласны, по крайней мере полностью.

— Это сработает, — убежденно сказал Каладин. — Мы собираемся использовать мост, чтобы защитить себя от стрел. И нам надо быстро бежать вперед, быстрее, чем другим мостам. Очень трудно обогнать их с наклоненным мостом, но я не вижу другого выхода. Я буду впереди и, если мой план не сработает, погибну первым. Если я упаду, переходите на обычный способ. Мы отрабатывали это. И заодно вы избавитесь от меня.

Мостовики молчали.

— А если мы не хотим избавляться от тебя? — спросил долголицый Натам.

Каладин улыбнулся.

— Тогда бегите быстро и выполняйте мои команды. Я собираюсь неожиданно поворачивать во время бега; будьте готовы менять направление.

Он вернулся к мосту. По нему шли обычные солдаты и ехали светлоглазые — включая Садеаса в богато украшенных Доспехах Осколков. Каладин и Четвертый Мост прошли последними, потом втащили за собой мост. Они вынесли его вперед и положили, дожидаясь остальных мостов. Лоупен и два других водоноса стояли за Газом; они выглядели так, как если бы переживали, что не бегут. Слабое утешение.

Каладин почувствовал, как по лбу покатился пот. Он едва различал ряды паршенди по ту сторону пропасти. Черно-красные воины с готовыми к бою короткими луками, стрелы уже на тетивах. За ними возвышалась огромная Башня.

Сердце Каладина забилось быстрее. Спрены предчувствия появились вокруг всех членов армии, но не его команды. И не было никаких спренов страха — они боялись, да, но не впали в панику, и спрены страха отправились к другим бригадам.

«Волнение. В уши Каладина зашептал голос Туккса. Ключ к сражению — не бесстрастие, а управляемая страсть. Стремись к победе. Переживай за тех, кого ты защищаешь. Заботься о ком-нибудь».

Я забочусь, ответил ему Каладин. Шторм меня побери, но я забочусь.

— Мосты вверх! — проревел Газ, повторяя приказ, отданный ему Ламарилом.

Четвертый Мост поднял мост, быстро наклонил его на сторону и поставил его на плечи. Мостовики пониже образовали линию, держа мост на правом плече, а более высокие сбились в группы рядом с ними, вытянувшись вверх и уравновесив нагрузку. Ламарил зло уставился на них, и у Каладина сжало горло.

Газ шагнул вперед и что-то прошептал Ламарилу. Аристократ медленно кивнул и не сказал ничего. Раздался сигнал к атаке.

Четвертый Мост побежал вперед.

Из-за их спин волной полетели стрелы в сторону паршенди. Каладин бежал, сжав зубы. Все время приходилось глядеть под ноги, чтобы не запнуться о побеги камнепочек или сланцекорника. К счастью, хотя они и бежали медленнее, чем обычно, упражнения и выносливость позволили им все равно бежать быстрее остальных бригад. С Каладином во главе Четвертый Мост вырвался вперед.

И это было важно, потому что Каладин направил свою команду слегка вправо, как если бы перекошенный тяжелый мост заставил их слегка сбиться с прямой дороги. Паршенди встали на колени и запели. Стрелы алети падали среди них, поражая некоторых, но остальные подняли луки.

Приготовиться… подумал Каладин. Он побежал быстрее и внезапно почувствовал прилив сил. Ноги перестали болеть, дыхание стало ровным и глубоким. Возможно, это был страх боя, возможно, оцепенение, но неожиданная сила дала ему легкое чувство эйфории. Как будто что-то распространилось внутри него, смешиваясь с кровью.

В это мгновение ему показалось, что он один тащит за собой весь мост, как парус корабль. Он повернул еще правее, под большим углом к паршенди, открывая себя и своих людей лучникам.

Паршенди продолжали петь, каким-то образом зная — без приказов, — когда начинать стрелять. Пристально глядя на мостовиков, они приложили стрелы к мраморным щекам. Как и ожидалось, многие нацелились на его людей.

Уже очень близко!

Еще несколько ударов сердца…

Пора!

Каладин резко повернул налево, мост двинулся за ним, сейчас они бежали мостом к стрелкам. Паршенди выстрелили, стрелы взлетели в воздух и ударили по мосту, впиваясь в дерево. Некоторые с треском ударили по камням под ногами. Мост загудел от ударов.

Каладин услышал отчаянные крики из других бригад. Люди падали, для многих из них это был первый забег. В Четвертом Мосту не закричал никто. И не упал.

Каладин повернул в другом направлении, обнажив себя и своих людей. Удивленные паршенди натянули тетиву. Обычно они стреляли волнами. Именно этим и воспользовался Каладин. Как только паршенди натянули луки, он опять повернул, используя громоздкий мост как щит.

Стрелы опять осыпали дерево. Опять закричали другие бригады. И опять Каладин побежал зигзагом, защищая своих людей.

Еще один залп, подумал Каладин. Этот будет самый трудный. Теперь паршенди знают, что он будет делать. Как только он повернет, они будут стрелять.

Он повернул.

В их мост не вонзилось ни одной стрелы.

Пораженный, он понял, что лучники паршенди перенесли огонь на другие мосты, более легкую цель. Пространство перед четвертым мостом освободилось.

Расщелина была уже совсем близко, и — несмотря на все повороты — Каладин привел мост в правильное место. Все мосты надо было поставить близко друг к другу, чтобы кавалерия могла атаковать сплоченной массой. Каладин приказал поставить мост. Некоторые из лучников паршенди опять повернулись к ним, но большинство стреляло по другим бригадам.

Грохот, мост упал. Каладин и его люди налегли на него, лучники алети забросали паршенди стрелами, отвлекая и не давая подойти к мосту. Все еще толкая, Каладин рискнул оглянуться назад.

Следующий по порядку мост, Седьмой, был уже близко, но его водило из стороны в сторону, стрела за стрелой ударялись в эту бригаду; мостовики падали один за другим. Наконец он остановился и с грохотом рухнул на камень. Теперь заколебался Двадцать Седьмой. Два других уже рухнули. Шестой Мост добрался до расщелины, но с половиной бригады. Где же остальные мосты? Времени не было, и он вернулся к работе.

Наконец мост лег через пропасть, и Каладин приказал отступать. Он и его люди брызнули в стороны, чтобы дать кавалерии место для атаки. Никакой кавалерии. Каладин повернулся, с его лба капал пот.

Пять других бригад поставили свои мосты, но остальные все еще старались добраться до расщелины. Неожиданно они тоже пытались наклонить свои мосты, чтобы защититься от стрел, копируя действия Каладина и его команды. Многие спотыкались, некоторые пытались опустить мост пониже, защищая себя, а другие все еще бежали вперед.

Воцарился хаос. Эти люди не умели носить боком. Когда одна из бригад попыталась взять мост по-новому, она уронила его. Две другие бригады были полностью перебиты огнем паршенди.

Наконец появилась тяжелая кавалерия и пересекла шесть уже установленных мостов. Обычно все сто всадников ехали по двое и, проскакав через мосты, образовывали три линии по тридцать-сорок человек каждая. Такая масса могла эффективно атаковать сотни лучников паршенди.

Но мосты стояли слишком хаотически. Некоторые кавалеристы все-таки пересекли их, но разрозненной группой они не решились атаковать паршенди, опасаясь попасть в окружение.

Пехотинцы стали помогать поставить Шестой Мост на место.

Мы должны помочь, понял Каладин. Поставить остальные мосты.

Слишком поздно! Каладин оставался на поле боя, но его люди — как обычно — уже лежали за ближайшим каменным выступом. Находясь в полной безопасности, они наблюдали за сражением. После первоначальной атаки паршенди обычно не обращали внимания на мостовиков, хотя алети, из предосторожности, всегда оставляли авангард, который должен был защищать места переправ и не дать паршенди отрезать армию от лагеря.

Наконец солдаты сумели поставить на место Шестой Мост, и еще два моста донесли бригады, но половина мостов до цели так и не добралась. Пехоте пришлось перестроиться, разделиться в соответствии с мостами и броситься вперед на помощь кавалерии.

Из-за выступа появился Тефт, схватил Каладина за руку и потащил под прикрытие камней. Каладин позволил увести себя, все еще глядя на поле поля — до него дошел весь ужас положения.

К Каладину подошел Камень и потрепал его по плечу. Пот приклеил волосы огромного рогоеда к голове, но сам он широко улыбался.

— Да это чудо! Ни одного раненого!

Рядом появился Моаш.

— Отец Штормов! Не могу поверить, что мы это сделали. Каладин, ты навсегда изменил бег с мостом!

— Нет, — тихо сказал Каладин. — Я полностью разрушил нашу атаку.

— Что?

Отец Штормов, подумал Каладин. Тяжелая кавалерия отрезана. Кавалерия должна атаковать непрерывной линией; тогда страх сделает за нее половину работы.

А сейчас паршенди расступились, пропустили ее и опять сомкнулись, напав с флангов. Пехота не успела на помощь, и группы всадников сражались в окружении. Солдаты хлынули через мосты, пытаясь пробиться к ним, но паршенди держались твердо и отбивали все попытки. Копейщики падали с мостов, а паршенди даже сумели сбросить один из мостов в пропасть. В результате алети перешли к обороне, солдаты сосредоточились на том, чтобы защитить вход на мост и дать кавалерии отступить.

Каладин наблюдал и изучал. Его никогда не интересовала тактика всей армии в сражениях на плато. Он сосредоточился на нуждах собственной бригады. Глупая ошибка, он должен был подумать лучше. Он мог продумать все глубже, если бы считал себя настоящим солдатом. Он ненавидел Садеаса; он ненавидел то, как он использует мосты. Но он не должен был изменить основную тактику Четвертого Моста, не подумав о последствиях для всего сражения.

Я заставил их перенести все внимание на другие бригады, подумал Каладин. Мы слишком быстро добрались до расщелины и замедлили остальных.

Он бежал впереди, и многие другие бригады видели, что он использует мост как щит. И попытались повторить. В результате каждая бригада бежала со своей скоростью, лучники алети не знали, куда стрелять, и паршенди смогли не дать установить половину мостов.

Отец Штормов. Из-за меня Садеас проиграл сражение.

Наказание неизбежно. Сейчас о мостовиках забыли, генералы и капитаны пересматривают свои планы. Но как только все кончится, они за ним придут.

Или это произойдет гораздо скорее. Газ и Ламарил вместе с группой копейщиков приближались к Четвертому Мосту.

Камень встал рядом с Каладином с одной стороны, нервничающий Тефт с другой, оба держали в руках камни. Мостовики за спиной Каладина зашептались.

— Назад, — тихо сказал Каладин Камню и Тефту.

— Но Каладин, — сказал Тефт. — Они…

— Назад. Соберите бригаду. Вы должны доставить мост обратно на склад, если сможете.

Если кто-нибудь из нас избежит несчастья.

Камень и Тефт не шевельнулись, и Каладин шагнул вперед. Около Башни бушевало сражение; группа всадников — во главе с самим Носителем Осколков — сумела отвоевать себе маленькую территорию, где упорно держалась. Кучи трупов с обеих сторон. И это еще далеко не конец.

Камень и Тефт опять шагнули к Каладину, но он так посмотрел на них, что они вернулись назад. Потом повернулся к Газу и Ламарилу.

Я скажу, что Газ предложил мне эту идею, подумал он. Он предложил мне нести мост боком во время атаки.

Но нет. Свидетелей не было. Его слово против слова Газа. И ничего не получится — услышав такое, Ламарил и Газ немедленно убьют его, прежде чем он успеет что-нибудь сказать их начальникам.

Надо что-что другое.

— Ты себе представляешь, что наделал? — подойдя ближе, прошипел Газ, брызгая слюной.

— Перевернул всю стратегию армии и превратил атаку в хаос, — сказал Каладин. — Вы пришли наказать меня; когда ваше начальство начнет орать на вас и требовать ответа, вы сможете предъявить того, на кого можно спихнуть вину.

Газ даже замолчал от удивления. Ламарил и копейщики остановились вокруг.

— Если мое слово чего-нибудь стоит, — мрачно сказал Каладин, — я не знал, что такое произойдет. Я просто пытался выжить.

— Мостовики не обязаны выживать, — резко сказал Ламарил. Он махнул рукой паре солдат и указал на Каладина.

— Если вы оставите меня в живых, — сказал Каладин, — я объясню вашим начальникам, что вы не имеете к этому никакого отношения. Если вы меня убьете, это будет выглядеть так, как если бы вы пытались что-то скрыть от Садеаса.

— Что скрыть? — сказал Газ, посмотрев на сражение у Башни. Случайная стрела стукнулась о камень недалеко от него и сломалась. — Что именно?

— Все зависит от того, как на это посмотрит светлорд Садеас. Это может выглядеть так, как если бы с самого начала это была ваша идея. Светлорд Ламарил, вы не остановили меня. Вы могли, но не стали, и солдаты видели, как вы и Газ говорили между собой, пока я выстраивал бригаду. Если я не смогу поручиться за вашу невиновность, тогда вы будете выглядеть плохо, очень плохо.

Солдаты Ламарила поглядели на своего командира. Светлоглазый нахмурился.

— Избейте его, — сказал он, — но не убивайте.

Он повернулся и пошел назад к резерву алети.

Здоровенные копейщики подошли к Каладину. Темноглазые, но, судя по выражению их лиц, уж лучше бы это были паршенди. Каладин закрыл глаза и приготовился. Он не мог сражаться с ними. Иначе ему не жить.

Удар тупой стороной копья бросил его на землю, и он стал задыхаться, когда солдаты начали бить его ногами. Один из ударов разорвал пояс, и сферы — слишком ценные, чтобы оставлять их в бараке, — покатились по камням. Все они потемнели, потеряли Штормсвет; жизнь ушла из них.

Солдаты продолжали сосредоточенно пинать его.

Глава тридцать третьяКиматика

Они изменялись даже тогда, когда мы сражались с ними. Они были как тени, могущими меняться, пока пламя танцует. Никогда не недооценивайте их из-за первого впечатления.

Взято из речи Талатина, Сияющего из Ордена Каменных Стражей. Источник — «Воплощенный» Гавлоу — обычно считается надежным, хотя именно этот отрывок взят из утраченной «Поэмы о Седьмой Заре».

Иногда, когда Шаллан шла по Паланиуму — огромному хранилищу книг, рукописей и свитков, находившемуся за Вуалью, — ее настолько увлекала его красота и грандиозность, что она забывала обо всем.

Паланиум имел форму перевернутой пирамиды, вырезанной в камне. Вокруг всех четырех стен были подвешены пешеходные галереи. Слегка скошенные вниз, они образовывали величественную квадратную спираль, гигантскую лестницу, направленную к центру Рошара. Многочисленные лифты давали возможность быстро спускаться и подниматься.

Стоя у перил самой высокой площадки, Шаллан могла видеть только половину основания. Паланиум казался слишком большим и величественным. Трудно поверить в то, что он создан руками людей. Каким образом его нависавшие друг над другом уровни были так идеально выровнены? Использовались ли Преобразователи для создания пустых пространств? И сколько же драгоценных камней было в этих фабриалах?

Здание тонуло в полумраке, общего освещения не было, и только маленькие изумрудные лампы освещали пол галерей. Арденты из девотария Проницательность периодически обходили все уровни, меняя сферы. Сотни изумрудов; вероятно, они составляли королевскую сокровищницу Харбранта. Может ли быть для них лучшее место, чем исключительно хорошо охраняемый Паланиум? Здесь они были защищены и одновременно освещали огромную библиотеку.

Шаллан пошла дальше. Слуга-паршмен нес перед ней фонарь с тремя сапфировыми сферами. Мягкий голубой свет отражался от каменных стен, отдельные участки которых были Преобразованы в кварц, для красоты. Перила, вырезанные из дерева, превратили в мрамор. Пробегая по ним пальцами, она чувствовала первоначальную зернистость дерева. И одновременно холодную гладкость камня. Так странно, быть может, именно для того, чтобы обмануть чувства?

Ее паршмен нес и корзину, полную рисунков знаменитых естествоиспытателей. Джаснах разрешила Шаллан изучать некоторые темы по ее собственному выбору. Не больше часа в день, но насколько драгоценным становился этот долгожданный час, когда наступал! В последнее время она погрузилась в «Путешествия на Запад» Майялмр.

Мир был удивительным местом. Она страстно желала узнать о нем больше, увидеть все его создания и нарисовать их. Сложить собственную картину Рошара. Книги, которые она читала, замечательные сами по себе, казались ей неполными. Авторы умели хорошо писать или рисовать, но очень редко и то, и другое. А если автор хорошо владела и пером и карандашом, то была плохим ученым.

Столько пробелов в их понимании! Пробелов, которые Шаллан могла чувствовать.

Нет, сказала она себе, не переставая идти. Я приехала сюда не за этим.

Ей все труднее и труднее удавалось сосредоточиться на воровстве. Как предполагалось, Джаснах попросила Шаллан прислуживать ей во время принятия ванн. Вскоре возможность может представиться. И, тем не менее, чем больше интересных фактов она поглощала, тем больше хотела узнать еще.

Она подвела своего паршмена к одному из лифтов. Два паршмена-лифтера начали опускать ее. Шаллан жадно поглядела на корзину с книгами. Она могла пока почитать, быть может, закончить главу «Путешествия на Запад»…

Она отвернулась от корзины.

Сохраняй концентрацию.

Шаллан вышла на пятом нижнем уровне и пошла по маленькому коридору, связывавшему лифт с пологими пандусами, вделанными в стены. Достигнув стены, она повернула направо и спустилась еще немного. Вдоль стены шел ряд дверей, она нашла нужную и вошла в большую каменную комнату, уставленную высокими книжными стеллажами.

— Жди здесь, — сказала она своему паршмену и вынула из корзины фолио с рисунками. Взяв его под мышку, она подняла фонарь и поспешила в книгохранилище.

Можно было провести в Паланиуме многие часы и не встретить другого человека. Во время поисков для Джаснах редкой книги Шаллан редко видела кого-нибудь. Конечно, можно было воспользоваться помощью ардентов или слуг, но наставница считала, что девушке важно научиться самой найти любую книгу. По-видимому, система расстановки книг в Паланиуме являлась стандартной для многих хранилищ и библиотек Рошара.

У задней стены комнаты она обнаружила маленький стол из глиндерева. Отставив в сторону фонарь, она уселась на стул и положила на стол фолио. В комнате было темно и тихо, ее фонарь освещал боковые стенки книжных шкафов справа и гладкую каменную стену слева. В воздухе пахло старыми бумагами и пылью. Но не сыростью. В Паланиуме никогда не бывало сыро. Возможно, из-за наполненных белым порошком длинных желобов в конце каждой комнаты.

Она развязала кожаные шнурки своего альбома. Верхние листы были чисты, несколько следующих содержали рисунки, сделанные уже в Паланиуме. Еще больше лиц, для ее коллекции. В середине скрывались самые важные: Шаллан, работающая с Преобразователем.

Принцесса редко использовала прибор, возможно из-за того, что Шаллан постоянно находилась поблизости. Тем не менее Шаллан удалось стать свидетелем нескольких случаев, главным образом тогда, когда Джаснах отвлекалась и забывала, что она не одна.

Шаллан поднесла к свету один рисунок. Джаснах сидит в алькове, рука касается смятого листа бумаги, гемма Преобразователя сверкает. Шаллан взяла другой рисунок. Та же самая сцена несколько секунд спустя. Бумага превратилась в огненный шар. Нет, не горела. Стала огнем. Языки пламени извиваются в воздухе. Что там было написано? Что хотела скрыть Джаснах?

Еще один рисунок: Джаснах превращает вино в своем кубке в кусок кварца, который собирается использовать как пресс-папье, сам кубок удерживает стопку бумаги; один из тех редких случаев, когда они обедали — и учились — в патио за Конклавом. А вот еще один рисунок: Джаснах выжигает слова, написанные чернилами. Увидев горящие буквы, Шаллан поразилась точности Преобразователя.

Похоже, этот Преобразователь был настроен на работу только с тремя Сущностями — Паром, Искрой и Свечением. Но, наверно, он способен создавать любую из Десяти Сущностей, от Зефира до Талуса. Для Шаллан особенно важной была последняя: Талус включал камень и землю. Она сможет создать новые месторождения, и семья начнет разрабатывать их. В Джа Кеведе Преобразователей почти не было; мрамор, нефрит и опал продавались очень хорошо. Преобразователи не могли создавать драгоценные камни — говорили, что это невозможно, — но им хватит и месторождений материалов почти такой же ценности.

Как только эти новые месторождения иссякнут, они перейдут к менее выгодной торговле. И будут спокойно жить. К тому времени они уже выплатят все долги и заплатят компенсации тем, кому отец пообещал помочь. Дом Давар станет обычным, малозначимым, но не рухнет.

Шаллан еще раз изучила рисунки. Похоже, принцесса алети относилась к Преобразователю с поразительным легкомыслием. Она владеет одним из самых могущественных артефактов на всем Рошаре и использует его, чтобы создать пресс-папье! Как же она использует его, когда рядом нет Шаллан? Похоже, Джаснах стала им пользоваться еще реже, чем раньше.

Шаллан поискала в потайном мешочке в рукаве и вынула сломанный Преобразователь отца. Он был расколот в двух местах: лопнуло одно из колец цепочки и треснуло основание, державшее один из камней. Она подняла его на свет и — не в первый раз — внимательно изучила поврежденные места. Кольцо на цепочке было заменено, и основание перековано заново. Даже зная в точности, где были трещины, она не нашла ни единого следа. К сожалению, прибор не работал, исправить внешние повреждения оказалось недостаточно.

Она взвесила на руке тяжелую конструкцию из металла и цепей. Потом надела, закрепив цепочку на большом пальце, среднем и мизинце. Камней в устройстве не было. Она тщательно сравнила сломанный Преобразователь с рисунком. Да, совершенно одинаковы. Она напрасно боялась.

Сердце Шаллан торопливо билось, пока она разглядывала сломанный Преобразователь. Кража казалась вполне приемлемой, пока принцесса была далекой неясной фигурой. Еретичка, брюзгливая и раздражительная. И кем Джаснах оказалась на самом деле? Истинный ученый — точная, аккуратная, немного суровая, но честная, удивительно умная и проницательная. Неужели Шаллан действительна способна ограбить ее?

Она постаралась утихомирить сердце. Даже будучи совсем маленькой, она не любила стычки и плакала, когда родители ругались друг с другом.

Но она должна сделать это. Ради Нан Балата, Тет Викима, Аша Джушу. Братья зависят от нее. Она сжала руки бедрами, пытаясь заставить их перестать дрожать, глубоко вдохнула и выдохнула. Через несколько минут, успокоив нервы, она взяла сломанный Преобразователь и вернула в потайной мешочек. Потом собрала рисунки. Очень важно научиться обращаться с Преобразователем. Но как? Можно ли спросить об этом Джаснах, не вызвав подозрений?

Огонек, блеснувший у ближайших стеллажей, заставил ее вздрогнуть, и она спрятала фолио. Огонек превратился в старомодно одетую женщину-ардента, которая пошаркала с фонарем в руках; за ней шел слуга-паршмен. Даже не взглянув в сторону Шаллан, она повернула направо и остановилась между двумя рядами полок, свет фонаря пробился между книгами. Освещенная таким образом — фигуры не видно, только свет, — она выглядела как Герольд, шагающий сквозь стеллажи.

Сердце застучало опять, и Шаллан прижала безопасную руку к груди.

Я собираюсь совершить самую ужасную кражу на свете, скривившись, подумала она.

Она собрала вещи и пошла мимо стеллажей, держа фонарь перед собой. В начале каждого ряда были выгравированы символы, указывающие дату вхождения книг в Паланиум. На самом верхнем уровне пирамиды находились огромные шкафы, наполненные каталогами.

Джаснах послала Шаллан найти и прочитать копию «Диалогов», знаменитого исторического труда. Однако в этой же комнате находились и «Сохраненные памятью Тени», книга, которую Джаснах читала перед визитом короля. Шаллан позже нашла ее по каталогу. Она должна быть здесь.

Внезапно заинтересовавшись, Шаллан отсчитала нужный ряд, вошла в него, отсчитала нужный стеллаж и нашла нужную полку. Между концом и серединой находился тонкий красный том в переплете из свиной кожи. «Сохраненные памятью Тени». Шаллан поставила фонарь на пол, вытащила книгу и, чувствуя себя чуть ли не заговорщицей, быстро пробежала взглядом по страницам.

И растерялась, обнаружив, что держит в руках книгу детских сказок. Никаких комментариев, только рассказы. Шаллан уселась на пол и прочитала первый рассказ — историю о ребенке, который ночью убежал из дома. За ним гнались Несущие Пустоту, но он сумел спрятаться в пещере около озера. Выстрогав деревянную фигуру человека, он бросил ее в озеро, обманув страшных тварей, которые напали на нее и съели деревяшку.

У Шаллан было мало времени — Джаснах становилась подозрительной, если она оставалась здесь слишком долго, — но она быстро просмотрела остальные истории. Все в одном стиле, истории о призраках или Несущих Пустоту. Только в самом конце обнаружился комментарий, объясняющий, что автор много лет собирала и записывала сказки темноглазых простых людей.

Сохраненные памятью Тени, подумала Шаллан, не лучше ли было их забыть?

И это то, что читала Джаснах? Шаллан ожидала, что «Сохраненные памятью Тени» — какое-нибудь глубокое философское обсуждение тайных политических убийств. Джаснах была Искательницей Истины. Она докапывалась до правды о событиях, произошедших в прошлом. Какую правду она могла узнать из историй, которые на ночь рассказывали непослушным темноглазым детям?

Шаллан поставила книгу на полку и поторопилась обратно.

* * *

Чуть позже Шаллан вернулась в альков и обнаружила, что зря торопилась. Джаснах не было. Однако появился Кабзал.

Молодой ардент сидел за длинным столом, листая одну из книг Шаллан по искусству. Шаллан заметила его раньше, чем он ее, и улыбнулась, несмотря на все свои тревоги. Сложив руки, она натянула на лицо выражение подозрительности.

— Опять? — спросила она.

Кабзал подпрыгнул, захлопнув книгу.

— Шаллан, — синий свет фонаря ее паршмена отражался от его лысой головы. — Я ищу…

— Джаснах, — закончила за него Шаллан. — Как всегда. И, тем не менее, ее никогда нет, когда ты приходишь.

— Несчастливое совпадение, — сказал он, поднимая руку ко лбу. — У меня плохо с чувством времени, не так ли?

— А что это за корзина с хлебом?

— Подарок для Ее Светлости Джаснах, — сказал Кабзал. — От девотария Проницательность.

— Очень сомневаюсь, что корзина с хлебом поможет убедить ее отказаться от своей ереси, — заметила Шаллан. — Вот если бы ты добавил варенье…

Ардент усмехнулся, порылся в корзине и вытащил маленький кувшинчик с красным джемом из симягодника.

— Разумеется, я говорила тебе, что Джаснах не любит джем, — сказала Шаллан. — И, тем не менее, ты принес его, зная, что я очень люблю варенье. И ты делал это… дюжину раз за последние несколько месяцев?

— Я становлюсь немного предсказуемым, а?

— Самую малость, — улыбнулась она. — Все дело в опасениях за мою душу, не так ли? Боишься за нее, ведь я учусь у еретички.

— Э… ну да, боюсь, так оно и есть.

— Я должна оскорбиться. Но ты принес джем. — Она опять улыбнулась, дав знак паршмену поставить книги на стол и ждать снаружи. Неужели правда, что паршмены на Разрушенных Равнинах сражаются? Трудно поверить. Она не знала ни одного паршмена, который бы обнаглел и поднял голос, все равно на кого. Они, похоже, были не настолько умны, чтобы не подчиняться.

Конечно, она видела некоторые документы — включая те, которые Джаснах заставила ее прочитать, когда она изучала убийство Гавилара, — указывающие, что паршенди не похожи на других паршменов. Они крупнее, их странные доспехи растут из кожи, и они говорят значительно чаще. Возможно, они вообще были не паршменами, а их далекими родственниками, совершенно другой расой.

Она села за стол, Кабзал достал хлеб. Паршмен, ждавший за дверью, не слишком подходил на роль компаньонки, но Кабзал был ардентом, а значит, технически она вообще не нуждалась в ней.

Хлеб, купленный в тайленской пекарне, был, как и положено, рассыпчатым и коричневым. И хотя джем считался женской едой, они оба были не прочь насладиться им. Она глядела, как он резал хлеб. Арденты, служившие у отца, были суровыми мужчинами и женщинами, престарелыми, с жестоким взглядом, только и знавшие, что кричать на детей. Она даже не подозревала, что девотарии могут привлекать таких молодых людей, как Кабзал.

В последние несколько недель она иногда ловила себя на странных мыслях; лучше бы их не было.

— Как ты думаешь, — спросил он, — каким человеком ты показываешь себя, предпочитая варенье из симягодника?

— Я и не знала, что любовь к варенью может что-то значить.

— Еще как значит, но только для тех, кто изучает природу человека, — сказал Кабзал, намазывая на кусок хлеба толстый слой джема и передавая ей. — Ты читаешь очень странные книги, работаешь в Паланиуме. Нетрудно заключить, что можно изучать все, тем или другим способом.

— Хмм, — сказала Шаллан. — Даже джем?

— Согласно «Вкусам Личностей» — и прежде, чем ты начнешь возражать, имей в виду, что это настоящая книга, — любовь к симягоднику указывает на импульсивную, непосредственную личность. И также на предпочтение… — Он запнулся и мигнул, когда скомканный кусок бумаги отлетел от его лба.

— О, извини, — сказала Шаллан. — Со мной случается. Все из-за моей импульсивности и непосредственности.

Он улыбнулся.

— То есть ты не согласна с заключением?

— Не знаю, — сказала она, пожав плечами. — Кое-кто говорил мне, что может определить мою личность по дню рождения, или по положению Шрама Тална в седьмой день рождения, или по нумерологической экстраполяции парадигмы десятого глифа. Но я думаю, что люди — более сложные существа.

— Люди сложнее нумерологической экстраполяции парадигмы десятого глифа? — спросил Кабзал, намазывая джем на кусок хлеба. — Тогда неудивительно, что мне так трудно понять женщин.

— Очень смешно. Я имею в виду, что люди не просто набор черт личности. Я импульсивная? Да, иногда. Ты мог бы так сказать, видя, как я бегала за Джаснах, надеясь стать ее подопечной. Но до этого семнадцать лет я была такой же неимпульсивной, как любая другая. Во многих ситуациях — если дать мне волю, — мой язык действует очень импульсивно, но я — нет. Иногда мы все импульсивны, а иногда мы все консервативны.

— Значит, книга права. Она говорит, что ты импульсивна, и ты действительно импульсивна, иногда. Эрго, это правда, — сказал он.

— Но тогда это справедливо для всех!

— На все сто процентов!

— Нет, не на сто, — сказала Шаллан, уминая еще один кусок мягкого рассыпчатого хлеба. — Как было отмечено, Джаснах ненавидит любое варенье.

— А, да, — согласился Кабзал. — Она джем-еретичка. Ее душа в еще большей опасности, чем я думал. — Он усмехнулся и откусил кусок хлеба.

— О да! Это так, — сказала Шаллан. — И что еще твоя книга говорит обо мне — и половине населения мира — из-за того, что мы любим еду, в которой слишком много сахара?

— Ну, склонность к симягоднику чаще всего предполагает любовь к открытому воздуху.

— Ах, открытый воздух, — вздохнула Шаллан. — Как-то раз я посетила это мистическое место. Но это было так давно, что я почти забыла его. Скажи мне, солнце еще светит или оно существует только в моих мечтах?

— Конечно, твои занятия не настолько плохи!

— Джаснах без ума от пыли, — сказала Шаллан. — Я верю, что она наслаждается ею, поглощая в любых количествах, как чулла, грызущая камнепочку.

— А ты, Шаллан? Чем наслаждаешься ты?

— Углем.

Сначала он непонимающе посмотрел на нее, потом перевел взгляд на фолио.

— Ах, да. Я просто поражаюсь, как быстро твое имя и рисунки распространились по Конклаву.

Шаллан съела последний кусок хлеба и вытерла руки мокрой тряпкой, которую принес с собой Кабзал.

— Звучит так, как будто бы ты говоришь о болезни. — Она пробежала пальцами по волосам и состроила гримасу. — Неужели у меня сыпь?

— Глупости, — резко сказал он. — Ты не должна говорить таких слов, светлость. Это непочтительно.

— По отношению ко мне?

— К Всемогущему, который сотворил тебя.

— Он и крэмлингов сотворил тоже. Не говоря уже о сыпи и других болезнях. Так что сравнение с одним из них — честь.

— Не могу понять твою логику, светлость. Он сотворил все, так что сравнения бессмысленны.

— Как утверждения «Вкусов Личностей»?

— Очко в твою пользу.

— Быть больным не так уж плохо, — лениво сказала Шаллан. — Ты вспоминаешь, что еще жив, и начинаешь бороться. А когда болезнь в разгаре, нормальная здоровая жизнь кажется чудом.

— А ты не испытываешь чувства эйфории? Принося приятные чувства и радость тем, кого заражаешь?

— Эйфория проходит. Она длится обычно очень недолго, и мы проводим больше времени, предвкушая ее, чем наслаждаясь ею. — Она вздохнула. — Посмотри на меня. Сейчас я расстроена, но занятие любимым делом способно вдохнуть в меня силы и вдохновение.

Он задумчиво посмотрел на ее книги.

— Мне казалось, что тебе нравится учиться.

— Раньше. А потом в мою жизнь ворвалась Джаснах Холин и доказала, что нечто приятное может быть и скучным.

— Вижу. Она что, суровый наставник?

— На самом деле нет, — призналась Шаллан. — Но я очень люблю гиперболы.

— А я нет, — сказал он. — Это ублюдки заклинаний.

— Кабзал!

— О, извини, — сказал он и поглядел вверх. — Извини.

— Я уверена, что потолок прощает тебя. Но чтобы привлечь внимание Всемогущего, ты должен вознести молитву.

— Я много чего ему должен, — сказал Кабзал. — Что ты сказала?

— Ее Светлость Джаснах не суровая учительница. В ней все прекрасно. Блестящая, красивая, загадочная. Я счастлива быть ее ученицей.

Кабзал кивнул.

— Я бы сказал, что она совершенная женщина, за исключением одной мелочи.

— Ты имеешь в виду, что она еретичка?

Он кивнул.

— Для меня это совсем не так плохо, как ты думаешь, — сказала Шаллан. — Она редко говорит о своей вере, только если ее провоцируют.

— Значит, она стыдится.

— Сомневаюсь. Просто тактична.

Он посмотрел на нее.

— Тебе не надо беспокоиться обо мне, — сказала Шаллан. — Джаснах не пытается убедить меня перестать верить.

Кабзал, помрачнев, наклонился вперед. Он был старше ее — молодой человек лет двадцати пяти, уверенный в себе, серьезный, искренний. Практически единственный мужчина, близкий ей по возрасту, с которым она когда-нибудь говорила без докучливого надзора отца.

Но он был ардентом. И, конечно, ничего из этого не выйдет. Или?..

— Шаллан, — мягко сказал Кабзал, — разве ты не видишь, как мы — особенно я — озабочены? Ее Светлость Джаснах — очень могущественная и влиятельная женщина. Мы все боимся, что ее идеи заразят многих.

— Заразят? Мне показалось, что ты считаешь источником болезни меня.

— Я никогда так не говорил!

— Да, но я притворилась, что говорил. А это одно и то же.

Он нахмурился.

— Шаллан, арденты очень беспокоятся о тебе. Мы отвечаем за души детей Всемогущего. А Джаснах портит души всех, кто общается с ней.

— Кого? — Шаллан заинтересовалась по-настоящему. — Других учениц?

— Я не в таком месте, чтобы мог сказать.

— Пойдем в другое.

— Я тверд в своем решении. Я не могу сказать.

— Тогда напиши.

— Светлость… — сказал он страдальческим голосом.

— Ладно. — Она вздохнула. — Могу уверить тебя, что моя душа совершенно здорова и ничем не заражена.

Он уселся, потом откусил еще один кусок хлеба. Она обнаружила, что снова изучает его, и снова рассердилась на свою девчоночью глупость. Вскоре она вернется домой, и если и увидит его, то только из-за своего Призвания. Но ей по-настоящему нравилось его общество. Здесь, в Харбранте, он был единственным, с кем она могла свободно говорить. И довольно симпатичным; простая одежда и выбритая голова только подчеркивали его мужественное лицо. Как и многие молодые арденты, он коротко стриг бороду и держал ее в полном порядке. Он говорил приятным голосом и был хорошо начитан.

— Ну, если ты так уверена в своей душе, — наконец сказал он, повернувшись к ней, — тогда, возможно, я смогу заинтересовать тебя нашим девотарием.

— Я уже состою в девотарии Чистота.

— Чистота — не место для ученых. Слава, которую они поддерживают, не имеет ничего общего с твоими занятиями или искусством.

— Девотарий, которому ты принадлежишь, не обязан сосредотачиваться на твоем Призвании.

— Однако было бы замечательно, если бы они совпали, верно?

Шаллан подавила гримасу. Девотарий Чистота — как и можно было предположить по названию, — учил, как подражать честности и благотворности Всемогущего. Арденты девотария не знали, что делать с ее увлечением искусством. Они всегда хотели, чтобы она рисовала только «чистые» предметы, вроде статуй Герольдов или Двойного Глаза.

И этот девотарий выбрал ей отец, конечно.

— Я спрашиваю себя, не сделала ли ты выбор по незнанию, — сказал Кабзал. — В конце концов менять девотарий разрешено.

— Да, но разве это не похоже на вербовку новых рекрутов? Выглядит так, как будто арденты сражаются из-за новых членов?

— Действительно, на это смотрят косо. Прискорбный обычай.

— И все равно ты пытаешься?

— Иногда я ругаюсь тоже.

— Не заметила. Ты очень странный ардент, Кабзал.

— Тогда ты удивишься. Мы совсем не такие скучные, как кажемся. За исключением брата Хабсанта, конечно; он проводит все время, приглядывая за всеми нами. — Он заколебался. — На самом деле он действительно может быть скучным. Даже не знаю, видел ли я его улыбающимся…

— Мы отвлеклись. Ты действительно пытаешься переманить меня в свой девотарий?

— Да. И это не так необычно, как ты думаешь. Все девотарии занимаются этим. Мы делаем много гадостей друг другу из-за полного отсутствия этики. — Он наклонился вперед и заговорил более серьезно. — В моем девотарии сравнительно мало членов, и мы менее известны, чем другие. Однако мы всегда помогаем тем, кто приходит в Паланиум за знаниями.

— Переманиваете их.

— Даем им возможность увидеть то, что они пропустили. — Он откусил еще немного хлеба с джемом. — В девотарии Чистота рассказывали ли они тебе о природе Всемогущего? О божественной призме, чьи десять граней представлены Герольдами?

— Они касались этого, — сказала Шаллан. — Но мы больше говорили о достижении моих целей в… чистоте.

Очень скучно, согласна, потому что у меня мало возможностей стать нечистой.

Кабзал покачал головой.

— Всемогущий дает таланты всем, и, выбирая Призвание, мы выполняем его волю. Девотарий — и его арденты — должны помочь тебе взрастить твой удар, побуждать тебя к достижению совершенства. — Он махнул рукой на стопку книг, стоявшую на столе. — Вот в этом твой девотарий должен помогать тебе, Шаллан. История, логика, наука, искусство. Быть доброй и честной очень важно, но мы должны поощрять таланты людей, а не заставлять их принять те Славу и Призвание, которые мы считаем самыми важными.

— Да-а, разумный аргумент.

Кабзал с задумчивым выражением кивнул.

— Разве удивительно, что такая женщина как Джаснах Холин отвернулась от этого? Многие девотарии чуть ли не требуют, чтобы женщины оставили ардентам трудные вопросы теологии. Вот если бы Джаснах сумела увидеть истинную красоту нашего учения… — Он улыбнулся и вынул из корзины с хлебом толстую книгу. — И вначале я действительно надеялся, что смогу переубедить ее.

— Сомневаюсь, что ей это понравилось.

— Возможно, — равнодушно сказал он, поднимая том. — Но вот это наконец убедит ее!

— Брат Кабзал, звучит так, словно ты хочешь отличиться.

Он покраснел, и она сообразила, что по-настоящему задела его. Она поморщилась, проклиная свой язык.

— Да, — сказал он, — я действительно хочу отличиться. Я не должен так сильно хотеть стать тем, кто обратит ее. Но я так и делаю. И она должна выслушать мои доказательства.

— Доказательства?

— У меня есть настоящее свидетельство того, что Всемогущий существует.

— Я бы хотела посмотреть на него. — Она подняла палец, обрывая его. — И не потому, что я сомневаюсь в его существовании, Кабзал. Просто мне интересно.

Он улыбнулся.

— С удовольствием тебе объясню. Но вначале не хочешь ли еще один кусок хлеба?

— Я должна сказать нет, чтобы не потолстеть. Так учили меня преподавательницы. Но вместо этого я скажу да.

— Из-за варенья?

— Конечно, — сказала она, беря очередной кусок. — Как твоя книга предсказывающих продуктов описывает меня? Импульсивной и непосредственной? Я могу такой быть. Ради джема.

Он отрезал для нее кусок, вытер пальцы об одежду, открыл книгу и стал перелистывать страницы, пока не нашел рисунок. Шаллан наклонилась вперед, чтобы лучше видеть. Рисунок представлял собой узор — треугольник, с остроконечным центром и тремя отходившими от него крыльями.

— Узнаешь? — спросил Кабзал.

Узор казался знакомым.

— Мне кажется, я это где-то видела.

— Это Холинар, — сказал он. — Столица Алеткара, вид сверху. Видишь вершины здесь и гребни здесь? Она построена на каменном основании, которое уже было. — Он перевернул страницу. А это Веденар, столица Джа Кеведа. — Узор из шестиугольников. — Акинах. — Круги. — Тайлен Сити. — Узор из четырехконечных звезд.

— И что это означает?

— Доказательство того, что за всем стоит Всемогущий. Ты можешь видеть его здесь, в этих городах. Ты видишь симметрию?

— Города построены людьми, Кабзал. Они добивались симметрии, потому что она священна.

— Да, но в каждом случае они строили на существующем каменном основании.

— Это ничего не значит, — сказала Шаллан. — Я верю во Всемогущего, но не уверена, является ли это доказательством. Ветер и вода могут сотворить симметрию; ты можешь увидеть ее повсюду. Люди выбрали области, которые уже были грубо симметричны, потом так спроектировали города, чтобы компенсировать любые ошибки природы.

Он повернулся к своей корзине и начал копаться в ней. И — из всех вещей — выбрал металлическую тарелку. Она открыла рот, чтобы спросить, но он опять поднял палец вверх и поставил тарелку на маленькое деревянное основание, на несколько дюймов возвышавшееся над столом.

Кабзал посыпал белым рассыпчатым песком металлическое дно тарелки, полностью покрыв его. Потом достал смычок, похожий на те, которыми водят по струнам скрипки.

— Ты хорошо подготовился к демонстрации, — заметила Шаллан. — Ты действительно хотел показать это Джаснах.

Он улыбнулся, потом провел смычком по краю металлической тарелки, заставив ее задрожать. Песчинки запрыгали, как крошечные насекомые, опущенные на что-то горячее.

— Это, — сказал он, — называется киматика. Изучение узоров, которые получаются при взаимодействии звука с физической средой.

Он снова провел смычком, и блюдо стало издавать почти чистую ноту. Этого оказалось достаточно, чтобы привлечь один спрен музыки, который на мгновение покрутился в воздухе над ним и исчез. Кабзал закончил и жестом указал на блюдо, которое расцвело.

— Что..? — спросила Шаллан.

— Холинар, — сказал он, открыв книгу на нужном рисунке для сравнения.

Шаллан вздернула голову. Узор из песка выглядел в точности как Холинар.

Он насыпал на тарелку еще песка и провел смычком в другой точке; песок перестроился.

— Веденар, — сказал он.

Она опять сравнила. Точное совпадение.

— Тайлен Сити, — сказал он, повторив процесс в новой точке. — Он тщательно выбрал еще одну точку и провел смычком в последний раз. — Акинах. Шаллан, доказательство существования Всемогущего — города, в которых мы живем. Посмотри на совершенную симметрию!

Ей пришлось согласиться, что в этих узорах есть что-то неотразимое.

— Это может быть ложная взаимосвязь. Два процесса вызывают одинаковые результаты.

— Да, по одной причине. Всемогущий, — сказал он, садясь. — Наш язык очень симметричен. Посмотри на глифы — каждый идеально складывается посредине. И алфавит. Сложи текст вдоль любой линии, и ты обнаружишь полную симметрию. Конечно, ты знаешь рассказ о том, что все глифы и буквы пришли от Певцов Зари?

— Да.

— Посмотри на имена, Шаллан. Поправь одну букву, и получишь идеальное имя для светлоглазой женщины. Не слишком священно, но очень близко. А возьми первоначальные имена для Серебряных Королевств. Алетела. Валав. Син Как Нис. Совершенно. Симметрично.

Он потянулся вперед и взял ее руку.

— Он здесь, среди нас. Не забывай это, Шаллан, и неважно, что она говорит.

— Не забуду, — сказала она, только сейчас сообразив, куда он привел разговор. Он сказал, что верит ей, но все равно пришел со своими доказательствами. Трогательно и неприятно одновременно. Она не любила высокомерие. Но можно ли обвинять ардента за проповедь?

Внезапно Кабзал посмотрел вверх и отпустил ее руку.

— Я слышу шаги.

Кабзал встал, и Шаллан повернулась к Джаснах, вошедшей в альков; идущий следом паршмен тащил корзину с книгами. Джаснах не выказала удивления, увидев ардента.

— Прощу прощения, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, вставая. — Он…

— Ты не в тюрьме, дитя, — резко прервала ее Джаснах. — Ты можешь принимать посетителей. Но тщательно проверяй свою кожу — нет ли на ней отметин от зубов. Эти типы имеют привычку затаскивать свои жертвы в море.

Кабзал покраснел. Потом стал собирать свои вещи.

Джаснах махнула рукой паршмену, тот поставил ее книги на стол.

— Может ли твоя тарелка воспроизвести киматический узор Уритиру, священник? Или только узоры четырех основных городов?

Кабзал поглядел на нее, очевидно пораженный тем, что она в точности знает, для чего он использовал блюдо. Он взял свою книгу.

— Уритиру — только легенда.

— Странно. Обычно считают, что ваш брат ардент привык верить в легенды.

Он покраснел еще больше. Быстро собрал вещи, коротко кивнул Шаллан и вылетел из комнаты.

— Прошу прощения, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, — это было очень грубо.

— Я горжусь таким взрывом неучтивости, — сказала Джаснах. — Я уверена, что он слышал, какова я собою. Я хотела, чтобы он получил то, что заслужил.

— Вы не ведете себя так с другими ардентами Паланиума.

— Другие арденты не пытаются настроить мою подопечную против меня.

— Он не… — Шаллан умолкла. — Он заботится о моей душе.

— Он еще не просил тебя украсть мой Преобразователь?

Шаллан как обухом по голове хватили. Рука метнулась к мешочку на поясе. Неужели Джаснах знает?

Нет, сказала она себе. Нет, слушай вопрос.

— Нет, не просил.

— В конце концов попросит, — сказала Джаснах, открывая книгу. — Я уже имела дела с такими людьми. — Она посмотрела на Шаллан, выражение ее лица смягчилось. — Ты ему не интересна. С любой стороны. И речь идет не о твоей душе. О моей.

— Вам не кажется, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, — что в вас есть что-то самонадеянное?

— Только если я ошибаюсь, дитя, — рассеянно сказала Джаснах, поворачиваясь к своей книге. — А это бывает крайне редко.

Глава тридцать четвертаяСтена Шторма

Я шел из Абамабара в Уритиру.

Эта цитата из Восьмой Притчи «Пути Королей» противоречит Варале и Симбиану, которые оба утверждают, что в город нельзя дойти пешком. Возможно, дорога была все-таки построена, или Нохадон выразился метафорически.

Мостовики не обязаны выживать…

В голове один туман. Он знал только, что ему плохо; больше ничего. Как если бы голову отделили от тела и долго били ею по стенам и потолку.

— Каладин, — прошептал озабоченный голос. — Каладин, пожалуйста. Пожалуйста, не умирай.

Мостовики не обязаны выживать… Почему эти слова его так волнуют? Он вспомнил, что, используя мост как щит, сорвал атаку армии.

Отец Штормов, подумал он. Я — идиот.

— Каладин?

Голос Сил. Он рискнул открыть глаза и увидел перевернутый вверх тормашками мир — небо простиралось под ним, знакомый склад леса висел над головой.

Нет. Это он вверх ногами. Висит на стене барака Четвертого Моста, здания, созданного Преобразователями, — пятнадцать футов в высоту, слегка скошенная крыша. Щиколотки Каладина были связаны веревкой, которую — в свою очередь — привязали к кольцу, вделанному в покатую крышу. Он уже видел, как такое делали с другими мостовиками. Один убил кого-то в лагере; другой пытался бежать в пятый раз.

Он висел лицом на восток, спина упиралась в стену. Руки свободны, он почти касался ими земли. Он опять застонал, болело везде.

Как и учил его отец, он потыкал пальцем в бок, проверяя, нет ли сломанных ребер. И поморщился, когда обнаружил несколько чувствительных, по меньшей мере треснувших. А скорее всего, сломанных. И плечо тоже болело, так что, похоже, ключица сломана. Один глаз заплыл. Время покажет, не получил ли он серьезные внутренние повреждения.

Он потер лицо, на землю полетели хлопья засохшей крови. Рана на лбу, окровавленный нос, раздробленные губы. Сил приземлилась на его груди, поставила ноги на грудную кость, сцепила руки перед собой.

— Каладин?

— Я жив, — пробормотал он, слова с трудом вышли из распухших губ. — Что случилось?

— Тебя избили эти солдаты, — сказала она, на глазах став меньше. — Я им отомстила. Заставила одного из них три раза споткнуться. — Она выглядела озабоченной.

Он обнаружил, что улыбается. Сколько времени человек может провисеть вот так, когда вся кровь течет к голове?

— Было много крика, — тихо сказала Сил. — Я думаю, нескольких человек наказали. Этого солдата, Ламарила, его…

— Что?

— Его убили, — еще тише сказала Сил. — Кронпринц Садеас сделал это лично, когда армия возвращалась с плато. Он что-то сказал об огромной ответственности, которая падает на светлоглазых. А Ламарил кричал, что ни в чем не виноват и это дело рук Газа.

Каладин ухмыльнулся.

— Он не должен был избивать меня до потери сознания. А Газ?

— Его оставили в прежней должности. Не знаю почему.

— Ответственность. В случае катастрофы вроде этой ответственность должны брать на себя светлоглазые. Если им выгодно, они любят делать вид, что подчиняются старым заповедям вроде этой. Почему я еще жив?

— Он говорил что-то о примере, — сказала Сил, охватывая себя полупрозрачными руками. — Каладин, мне холодно.

— Ты можешь чувствовать температуру? — сказал Каладин сквозь кашель.

— Обычно нет. Но сейчас да. Я не понимаю. Я… мне это не нравится.

— Все будет в порядке.

— Ты не должен врать.

— Иногда нужно соврать, Сил.

— Сейчас один из таких случаев?

Каладин поморщился, пытаясь заставить себя сосредоточиться и позабыть о ранах и давлении на голову. Не получилось.

— Да, — прошептал он.

— Мне кажется, я поняла.

— Значит, — сказал Каладин, откидывая голову назад и темечком касаясь стены, — меня осудили на сверхшторм. Они разрешили убить меня шторму.

Сейчас Каладин открыт ветрам и всему, что они несут с собой. Если быть осторожным и делать то, что нужно, можно выжить в сверхшторм даже находясь снаружи, но это тяжелое испытание. Несколько раз Каладину удалось пережить его, скорчившись за подветренной стороной каменной скалы. Но висеть на стене головой вниз, лицом к сверхшторму? Его разрежет на куски и разобьет об камни.

— Я сейчас вернусь, — сказала Сил и спрыгнула с его груди, превратившись в падающий камень. Около земли она превратилась в несомые ветром листья, изогнулась и улетела. Склад был пуст. Каладин мог чувствовать свежий холодный воздух, земля оживала перед сверхштормом. Затишье, так его называли: ветра еще нет, холодный воздух, давление упало, влажность поднимается.

Через несколько секунд из-за стены высунулась голова Камня, на его плече сидела Сил. Он осторожно подошел к Каладину, за ним нервничающий Тефт. Потом появился Моаш; несмотря на все его недоверие к Каладину, он выглядел не менее озабоченным, чем остальные двое.

— Лордишка, — сказал он. — Ты очнулся?

— Оклемался, — каркнул Каладин. — Как люди? Все вернулись после сражения?

— Все наши в порядке, — сказал Тефт, почесывая бороду. — Но сражение проиграно. Катастрофа. Погибло больше двухсот мостовиков. Тех, кто выжил, едва хватило, чтобы принести обратно одиннадцать мостов.

Двести человек, подумал Каладин. Моя вина. Я защитил своих за счет других. Поторопился.

Мостовики не обязаны выживать. Что в этой фразе такого?

Ламарила уже не спросишь. Впрочем, он получил то, что заслужил. Если бы Каладину дали выбирать, все бы светлоглазые так кончили, включая короля.

— Мы пришли к тебе, — начал Камень. — От всех людей. Большинство не вышло. Сверхшторм идет и…

— Все в порядке, — прошептал Каладин.

Тефт ткнул Камня локтем.

— Давай, говори.

— Ну вот. Мы тебя будем помнить. Четвертый Мост, мы не вернемся к тому, что было. Может быть, мы все помрем, но покажем новеньким. Костер по вечерам. Смех. Жизнь. Сохраним традицию. Ради тебя. — Камень и Тефт знали о черном васильке. Они могли добывать дополнительные деньги для того, чтобы оплатить еду.

— Ты сделал это для нас, — вмешался Моаш. — Мы бы умерли на том поле. Как люди из других бригад. А так мы потеряем только одного.

— То, что они делают, неправильно, — сердито сказал Тефт. — Мы можем перерезать веревку…

— Нет, — прошептал Каладин. — Тогда они подвесят вас.

Три человека посмотрели друг на друга. Похоже, они пришли к тому же заключению.

— Что сказал Садеас? — спросил Каладин. — Обо мне?

— Дескать, он понимает, что мостовики хотят сохранить свою жизнь, — сказал Тефт, — даже за счет других. Он назвал тебя эгоистом и трусом, от которого можно было ожидать всего, чего угодно.

— Он сказал, что предоставит суд над тобой Отцу Штормов, — сказал Моаш. — Джезере, королю Герольдов. Он сказал, что если ты заслужил жизнь, ты ее получишь… — Он умолк. Он, как и другие, знает, что незащищенный человек не может пережить сверхшторм.

— Я хочу, чтобы вы трое сделали кое-что для меня, — сказал Каладин и закрыл глаза, заливаемые кровью, бежавшей из разбитых губ.

— Все, Каладин, — сказал Камень.

— Я хочу, чтобы вы все трое вернулись в барак и сказали людям выйти после шторма. Скажите им, чтобы они увидели меня, связанного. Скажите им, что я открою глаза и посмотрю на них. Скажите им, что я выживу.

Трое мостовиков молчали.

— Да, конечно, Каладин, — наконец сказал Тефт. — Мы скажем.

— Скажите им, — продолжал Каладин более твердым голосом, — что ничто не кончено. Скажите им, я выбрал жизнь, и — клянусь Бездной! — никакой Садеас ее у меня не заберет.

Камень улыбнулся одной из своих широких улыбок.

— Клянусь Ули'теканаки, Каладин. Я почти верю, что ты справишься.

— Вот, — сказал Тефт. — На счастье.

Каладин взял предмет слабой окровавленной рукой. Сфера, полная небесная марка. Тусклая, Штормсвет покинул ее.

В шторм носи с собой сферу, гласила старая мудрость, и по меньшей мере у тебя будет свет, радующий глаз.

— Это все, что мы смогли спасти из твоего мешочка, — сказал Тефт. — Газ и Ламарил забрали остальное. Мы жаловались, но что мы могли сделать?

— Спасибо, — сказал Каладин.

Моаш и Камень вернулись в барак, в безопасность. Сил слетела с плеча Камня и осталась с Каладином. Тефт медлил, как если бы собирался провести шторм с Каладином. Но, наконец, покачал головой и, что-то бормоча, присоединился к другим. Каладину показалось, что Тефт ругал себя за трусость.

Дверь барака захлопнулась. Каладин крепко охватил пальцами гладкую стеклянную сферу. Небо потемнело, и не потому что село солнце. Надвигалась тьма. Сверхшторм.

Сил подошла к краю стены, уселась на него и посмотрела на Каладина, ее крошечное личико помрачнело.

— Ты сказал, что выживешь. А что случится, если нет?

В голове Каладина пульсировала боль.

— Моя мать пришла бы в ужас, если бы узнала, как быстро другие солдаты научили меня играть. Первая ночь в лагере Амарама, и они уже играли со мной на сферы.

— Каладин? — спросила Сил.

— Извини, — сказал Каладин, поворачивая голову из стороны в сторону. — То, что ты сказала, напомнило мне ту ночь. Есть такой термин в игре. Ва-банк. Это когда ты ставишь все свои деньги на одну ставку.

— Не понимаю.

— Я поставил все на одну длинную ставку, — прошептал Каладин. — Если я умру, они придут, покачают головами и скажут себе, что так и знали. Но если я выживу, они это запомнят. И это даст им надежду. Они будут смотреть на меня, как на чудо.

Сил какое-то время молчала.

— А ты хочешь быть чудом?

— Нет, — прошептал Каладин. — Но ради них стану.

Отчаянная, глупая надежда. Восточный горизонт, который он видел перевернутым, все больше и больше темнел. С этой точки зрения шторм казался тенью какого-то гигантского зверя, загородившего землю. Голова кружилась, как у того, кого слишком сильно ударили по голове. Контузия. Так это называется. Думать было трудно, но он не хотел терять сознание. Он хотел глядеть на сверхшторм в упор, хотя тот и пугал его. Он чувствовал такой же страх, как и тогда, когда стоял на краю расщелины, собираясь прыгнуть вниз. Страх перед тем, чего он не мог ни видеть, ни знать.

Стена шторма приближалась, накрытая занавесом из дождя и ветра. Она походила на огромную — сотни футов в высоту — волну воды, грязи и камней, перед которой метались тысячи спренов ветра.

В битве, сражаясь копьем и кинжалом, он мог спасти себя. И даже на краю пропасти у него была возможность отступить. Здесь не было ничего. Совсем. Никакой возможности сразиться или убежать от этого огромного черного зверя, тень которого накрыла горизонт, погрузив мир в преждевременную ночь. Восточный край кратера, в котором находился лагерь, уже сгладился, и Четвертый Мост стоял первым на пути урагана. Между Каладином и Равнинами не осталось ничего. Ничего, кроме шторма.

Глядя на ярящуюся бушующую волну воды и каменных осколков, Каладин чувствовал себя так, как если бы на него надвигался конец мира.

Он глубоко вздохнул, забыв о боли в ребрах; волна шторма в мгновение ока пересекла склад и обрушилась на него.

Глава тридцать пятаяСвет, радующий глаз

Многие хотели построить Уритиру в Алетеле, но, конечно, это было невозможно. Так что мы выпросили место на востоке, самое близкое к Чести.

Возможно, старейшее упоминание города. Процитировано в «Вавибрар», строчка 1804. Чего бы я не отдала за перевод Песен Зари.

От первого же удара стены шторма он едва не потерял сознание, но помогло потрясение от внезапного холода.

На какое-то мгновение этот холод вытеснил все чувства Каладина. Волна воды прижала его к стене барака. Камни и куски дерева бились о стену вокруг него; он слишком оцепенел и не мог судить, сколько раз они полоснули его по коже.

Он выдержал, ошеломленный, закрыв глаза и задержав дыхание. Потом стена прошла, с грохотом покатилась вперед. Следующий порыв ветра ударил сбоку — и пошло, ветер крутился и налетал со всех направлений сразу. Ветер швырял его из стороны в сторону, бил спиной о камень, поднимал вверх. Потом ветер установился, задул с востока. Каладин висел в темноте, веревка удерживала его за ноги. В панике он осознал, что парит в воздухе, как воздушный змей, привязанный к кольцу на крыше барака.

Если бы не веревка, ветер понес бы его над Рошаром, переворачивая и кидая, вместе с другими обломками. Несколько ударов сердца он не думал, не мог думать. Только чувствовал панику и холод — первая бурлила у него в груди, второй пытался заморозить его до костей. Уцепившись за единственную сферу, как за спасательный трос, он закричал. Это была ошибка — холод проник в рот. Как будто дух сунул руку в горло.

Ветер кружил, как водоворот, налетая со всех направлений. Один удар подхватил его, поднял высоко в воздух и ударил о крышу барака. Тут же ужасный ветер попробовал опять поднять его, осыпая кожу волнами льдинок. Прогрохотал гром, удар сердца зверя, проглотившего его. Темноту расколола молния, сверкнувшая как белые зубы в ночи. Ветер выл и стонал настолько громко, что почти заглушал гром.

— Хватайся за крышу, Каладин!

Голос Сил. Такой нежный и тихий. Как он вообще услышал его?

Оцепенелый, он сообразил, что лежит вниз лицом на крыше, наклонной, но не настолько крутой, чтобы немедленно сбросить его вниз, да и ветер в основном дул сзади. Он тут же схватился за край холодными скользкими пальцами и спрятал голову между руками. Сфера по-прежнему находилась в руке, прижатая к каменной крыше. Пальцы начали соскальзывать. Ветер изо всей силы пытался утащить его на запад. Если он уступит, опять повиснет в воздухе. А веревка слишком коротка, чтобы можно было повиснуть с другой стороны крыши, где он был бы в безопасности.

Рядом с ним о крышу ударился валун — он не слышал удара и не увидел его во тьме, но почувствовал, как все здание задрожало. Камень покатился вперед и с грохотом упал на землю. Шторм стал слабее, но отдельные порывы могли поднимать большие предметы и бросать их на сотни футов.

Пальцы соскользнули еще дальше.

— Кольцо, — прошептала Сил.

Кольцо. Веревка, стягивавшая его ноги, привязана к стальному кольцу, находившемуся прямо за ним. Каладин дал пальцам соскользнуть и, когда его потянуло вниз, ухватился за кольцо. Веревка шла вдоль всего тела вниз, к щиколоткам. Вспыхнула мысль — развязать веревку, но он побоялся отпустить кольцо. Он бился, как флаг на ветру, но держался за кольцо обеими руками, сфера в правой ладони, прижата к стали.

Сражение с ветром не прекращалось ни на мгновение — его бросало то вправо, то влево. Он не знал, сколько длится борьба; время не имело значения посреди ярости стихии. Он окоченел, избитый разум стал думать, что все происходящее — ночной кошмар. Ужасный сон, происходящий в голове, но полный черных живых ветров. Крики в воздухе. Яркие белые вспышки молний на миг освещали покоробленный мир хаоса и ужаса. Казалось, что даже здания накренились; земная твердь зашаталась в безжалостных объятьях шторма.

В те краткие мгновения света, когда он осмеливался глядеть вперед, ему казалось, что он видит Сил, стоявшую прямо перед ним, лицом к ветру, крошечные ручки протянуты вперед. Словно она пыталась сдержать шторм и разделить ветер, как камень разделяет быстрый поток реки.

Холод дождевой воды заморозил порезы и раны. И пальцы. Он даже не почувствовал, как они соскользнули. Его опять бросило в воздух, перевернуло и ударило о крышу барака.

Очень сильно ударило. В глазах вспыхнули искры, смешались между собой и погасли.

Не беспамятство. Полная темнота.

Каладин мигнул. Тишина. Шторм замолчал, вокруг тьма.

Я умер, в первую секунду подумал он. Но тогда почему я чувствую под собой мокрую каменную крышу?

Он тряхнул головой, по лицу покатились капли дождя. Но не было ни дождя, ни молний, ни ветра. Ничего. Только неестественная тишина.

Он поднялся на ноги, ухитрившись встать на покатой крыше. Мокрый камень скользил под пятками. Он не чувствовал ран. Боль была где-то в другом месте.

Он открыл рот, чтобы крикнуть в темноту, но заколебался. Это молчание нельзя прерывать. Сам воздух, казалось, весил меньше его. Он чувствовал себя пушинкой, которая может взлететь в любое мгновение.

И в этой темноте перед ним возникло огромное лицо. Лицо тьмы, слабо очерченное. Широкое, величиной со штормовое облако, далеко протянувшееся в каждую сторону, но каким-то образом видимое. Нечеловеческое. Улыбающееся.

Каладин почувствовал, как глубокий холод, словно ледяной шар с тысячей остроконечных шипов, прокатился по спине и всему телу. Сфера в руке внезапно ожила, из нее полилось синее сапфировое пламя, озарившее каменную крышу под ним, превращенную в лохмотья рубашку, изодранную кожу. Он, потрясенный, осмотрел себя, потом опять взглянул на лицо в небе.

Оно исчезло, оставив за собой темноту.

Сверкнула молния, и вместе с ней вернулась боль. Он выдохнул, падая на колени. Полил дождь, налетел ветер. Он скользнул вниз, прижавшись лицом к крыше.

Что это было? Видение? Иллюзия? Сил улетела от него, мысли опять смешались. Ветер ослаб, но дождь по-прежнему леденил тело. Обессиленный, растерянный, почти побежденный болью, он поднял руку и посмотрел на сферу. Она светилась. Нет, ярко сияла, смоченная его кровью.

Все, силы кончились. Закрыв глаза, он почувствовал, как на него наваливается вторая тьма. Тьма беспамятства.

* * *

Камень первым выскочил за дверь, как только сверхшторм утих. Тефт за ним, но более медленно, ворча про себя. Колени ныли. Они всегда ныли в сверхшторм. Незадолго до смерти дедушка жаловался на то же самое, и Тефт назвал его идиотом. А теперь они болели у него.

Штормовая Бездна, подумал он, устало выходя наружу.

Дождь еще шел, конечно. Как всегда, после ярости сверхшторма настало избавление — спокойный моросящий дождик. Несколько спренов дождя, похожих на голубые свечки, сидело в лужах, в воздухе танцевали спрены ветра. Лил холодный дождь. Он шлепал по лужам ногами, одетыми в сандалии, и холод пробирал до костей. Он ненавидел быть мокрым. Но, откровенно говоря, он много чего ненавидел.

Жизнь ненадолго улучшилась. Но очень ненадолго.

Почему все плохое приходит так быстро, подумал он, медленно плетясь за Камнем, прижав руки к себе и внимательно глядя под ноги. Некоторые солдаты, одетые в плащи, уже вышли из казарм и стояли неподалеку, наблюдая. Вероятно, хотели увериться, что никто не отвязал тело Каладина раньше времени. Однако они не пытались остановить Камня. Шторм прошел.

Камень завернул за угол барака. Остальные бригадники тоже вышли наружу, когда Тефт пошел за Камнем. Штормов рогоед. Как огромная чулла. Он действительно верил, что они найдут глупого молодого бригадира живым. Наверное, думал, что все это время тот попивал чай в тенечке вместе с Отцом Штормов.

А ты не верил? спросил себя Тефт, все еще глядя под ноги. Если нет, почему идешь за ним? Но если верил, взгляни. Не гляди на свои ноги, ублюдок. Подними глаза и посмотри.

Может ли человек верить и не верить одновременно? Тефт остановился рядом с Камнем и — пересилив себя, — посмотрел на стену барака.

Он увидел именно то, что ожидал и чего боялся. Тело висело, как туша на скотобойне, окровавленное, с содранной кожей. Это вообще человек? На коже Каладина были сотни ран, капли крови смешивались с ручейками дождевой воды, бежавшими по стене барака. Тело парня было по-прежнему привязано за лодыжки. Рубашка разорвана, штаны висели клочьями. Ирония, но чище всего было лицо, обмытое штормом.

Тефт достаточно повидал людей, убитых на поле боя, и знал, как они выглядят.

Бедный мальчик, подумал он, тряхнув головой.

Весь Четвертый Мост уже собрался вокруг него и Камня, тихий, устрашенный.

Ты почти заставил меня поверить в тебя.

Глаза Каладина открылись.

Собравшиеся бригадники вздохнули, некоторые выругались и упали на землю, расплескивая лужи. Каладин начал дышать, трудно, с хрипом, его глаза глядели вперед, ничего не видя. Он выдохнул, из разбитых губ полилась кровавая слюна. Рука, висевшая под ним, разжалась.

Что-то покатилось по камням.

Сфера, которую Тефт дал ему.

Она плюхнулась в лужу и остановилась. Мутная, ни капли Штормсвета.

Что это, во имя Келека? подумал Тефт, становясь на колени.

Если вы оставляете сферу Сверхшторму, она всегда заряжается. Всегда. Каладин держал ее в руке, она должна была зарядиться. Что произошло?

— Умалакай'кри! — заревел Камень. — Кама мохорай намавау… — Он остановился, сообразив, что его никто не понимает. — Помогите снять его. Жив! Лестницу и нож! Быстро!

Мостовики всполошились. Подошли солдаты, переговариваясь между собой, но никто не остановил мостовиков. Сам Садеас объявил, что судьбу Каладина решит Отец Штормов. Все знали, что это означает смерть.

Если только… Тефт выпрямился, держа в руке мутную сферу.

Пустая сфера после шторма, подумал он. Человек, который жив, хотя должен быть мертв. Две невозможности.

Вместе они говорят о кое-чем, еще более невероятном.

— Где эта лестница! — Тефт сообразил, что орет. — Шторм вас побери, быстрей, быстрей! Нужно его перевязать. Эй, кто-нибудь, принесите бальзам, который он всегда кладет на раны!

Он повернулся к Каладину и сказал, значительно тише:

— А тебе лучше выжить, сынок. Потому что я хочу знать ответы.

Глава тридцать шестаяЛекция

Взяв Осколок Зари, который может связывать любое создание, смертное или пустотелое, он пополз к великому храму по лестнице, сделанной для Герольдов, каждая ступенька высотой в десять шагов.

Из «Поэмы Исты». Я не нашла никакого современного объяснения, что такое «Осколки Зари». Похоже, ученые не обращали на них особого внимания, хотя они часто упоминаются теми, кто записывал ранние мифы.

Путешествуя через Ничейные Холмы, мы весьма редко видели местных жителей, читала Шаллан. Тем не менее когда-то эти древние земли были одним из Серебряных Королевств. Можно спросить себя, водились ли там тогда звери с огромными панцирями, или эти твари развелись уже после того, как отсюда ушли люди.

Она сидела на стуле, окруженная теплым влажным воздухом. Слева от нее Джаснах Холин беззаботно плавала в бассейне, вделанном в пол ванной комнаты. Она любила поплескаться в бассейне, и Шаллан понимала, какое это блаженство. В представлении девушки мытье было тяжким испытанием, требующим дюжины паршменов, которые тащили ведра с горячей водой, и ускоренного скобления кожи в медной ванне, пока вода не остыла.

Дворец Харбранта был обустроен с большим комфортом. Каменный бассейн напоминал маленькое личное озеро, вода в котором подогревалась умными фабриалами. Шаллан мало что знала о фабриалах — пока, но была очень заинтригована. Их можно было видеть повсюду. И как-то раз персонал Конклава прислал один прибор для Джаснах, чтобы согревать ее апартаменты.

Не нужно было носить воду. Один поворот рычага — и из трубы лилась теплая вода, а фабриалы, вделанные в стенки бассейна, поддерживали ее температуру. Шаллан сама мылась в этой ванне и ошалела от новых впечатлений.

Стены ванной украшали только маленькие цветные камни. Ожидая, когда понадобится Джаснах, Шаллан сидела рядом с бассейном, полностью одетая, и читала. Воспоминания Гавилара о первой встрече со странными паршменами, которых позже стали называть паршенди. Эту историю несколько лет назад под диктовку короля записала сама Джаснах.

Иногда, во время наших экспедиций, мы встречались с местными, прочитала она. Не паршменами. У народа Натана бледно-голубая кожа, широкие носы и похожие на шерсть белые волосы. В обмен на подарки — обычно еду — они показывали нам места охоты на большепанцирников.

А потом мы встретили паршменов. К тому времени я побывал около полудюжины раз в Натане, но никогда не видел ничего подобного! Паршмены, живущие сами по себе? Все — логика, опыт, наука — кричали, что это невозможно! Паршменам нужна рука цивилизованного человека, который поведет их. Каждый прожитый день доказывает это, снова и снова. Оставь одного из них в глуши, и он будет сидеть, ничего не делая, пока кто-нибудь не придет и не отдаст ему приказ.

И тем не менее здесь была группа, которая научилась охотиться, делать оружие, строить здания и в конечном итоге — создала свою собственную цивилизацию. Очень скоро мы сообразили, что это открытие может расширить или полностью опрокинуть все знания о наших скромных слугах.

Шаллан обратила внимание на отделенное линией примечание внизу страницы. Заметки мелким неразборчивым почерком встречались в большинстве книг, продиктованных мужчинами. Авторами комментариев были женщины или арденты, записывавшие текст.

По негласному соглашению примечания никогда не читали вслух. В этих сносках жене иногда приходилось пояснять или даже опровергать слова мужа. Что ж, единственный способ не соврать будущим ученым и не нарушить при этом таинства письма.

Нужно заметить, писала Джаснах в примечании к этому месту, что я, по собственному почину, подобрала другие слова для передачи мыслей отца, более подходящие для записи. Это означало, что она сделала диктуемый ей текст более ученым и выразительным. Надо добавить, что, судя по большинству докладов, вначале король Гавилар не обращал внимания на этих странных самостоятельных паршменов. Только после объяснений его ученых и секретарей он понял важность того, что обнаружил. Это примечание не имеет целью подчеркнуть невежество моего отца; он был и есть воин. Он никогда не обращал внимание на антропологический аспект экспедиции, но только на охоту, ради которой она была предпринята.

Шаллан закрыла книгу и глубоко задумалась. Том принадлежал самой Джаснах — в Паланиуме было несколько копий, но Джаснах не разрешала приносить книги из Паланиума в ванную.

Джаснах оставила одежду на скамье у стены комнаты. Наверху маленькой стопки вещей лежал золотой мешочек с Преобразователем. Шаллан посмотрела на Джаснах. Принцесса, закрыв глаза, лежала в воде лицом вверх, черные волосы разметались по воде за ее головой. Во время ежедневной ванны она, казалось, расслаблялась полностью. Сейчас она выглядела намного моложе, избавившись от одежды и напряженности, нежась как ребенок, отдыхающий после целого дня энергичного плавания.

Тридцать четыре года. Далеко не молодая — в таком возрасте некоторые женщины имели детей старше Шаллан. И в то же время такая юная. Многие восхищались ее красотой, a мужчины считали личным позором то, что не сумели увлечь ее.

Горка воздушных тканей — одежда Джаснах. Сломанный Преобразователь в потайном мешочке Шаллан. Вот возможность, которую она ждала. Наставница настолько доверяет своей подопечной, что, полностью расслабленная, лежит в воде, не думая о фабриале.

Но способна ли Шаллан сделать это? Готова ли она предать эту женщину, принявшую ее с открытым сердцем?

Это ничто по сравнению с тем, что я уже сделала, подумала она.

Не в первый раз она предает того, кто доверяет ей.

Она встала. Джаснах приоткрыла глаз.

Бум, подумала Шаллан, взяла книгу под мышку и пошла в сторону Джаснах, стараясь выглядеть задумчивой.

Джаснах наблюдала за ней. Не с подозрением. С интересом.

— Почему ваш отец хотел заключить договор с паршенди? — Шаллан обнаружила, что говорит на ходу.

— Почему бы ему не хотеть?

— Это не ответ.

— Конечно ответ. Но не тот, который хоть что-нибудь говорит.

— Мне бы помогло, Ваша Светлость, если бы вы дали мне полезный ответ.

— Задай полезный вопрос.

Шаллан стиснула зубы.

— Паршенди владели чем-то таким, что хотел получить король Гавилар. Чем?

Джаснах улыбнулась и закрыла глаза.

— Теплее. И ты, вероятно, сама можешь угадать ответ.

— Осколки?

Джаснах, по-прежнему расслабленная, кивнула.

— В тексте о них ничего нет, — заметила Шаллан.

— Отец никогда и не упоминал о них, — сказала Джаснах. — Но из того, что он говорил… В общем, я подозреваю, что он заключил договор только из-за них.

— Но можете ли вы быть уверенной, что он знал? Быть может, он хотел гемсердца.

— Возможно, — сказала Джаснах. — Паршенди, похоже, забавлял наш интерес к драгоценным камням, которые они вплетали в бороды. — Она улыбнулась. — Ты бы видела наше потрясение, когда мы обнаружили, где они добывают гемсердца. Когда, во время прочесывания Эймии, был убит лансерин, мы дружно решили, что больше никогда не увидим большое гемсердце. И вот, пожалуйста, оказывается, есть еще животные с огромной раковиной, живущие не так далеко от Холинара. В любом случае паршенди были готовы поделиться ими с нами, с тем, чтобы и они сами могли охотиться на них. Если уж алети решили, несмотря на опасность, промышлять на скальных демонов, то и их сердца пусть достаются им, так рассуждали паршенди. Очень сомневаюсь, что для этого нужен какой-то договор. И, тем не менее, прежде чем вернуться в Алеткар, отец с жаром стал говорить о соглашении.

— Что же случилось? Что-то изменилось?

— Я не уверена. Однако как-то раз отец рассказал мне о том, как странно действовал один паршенди во время охоты на скального демона. Воин не наставил на появившегося большепанцирника копье, а отвел руку в сторону, очень подозрительным образом, как если бы собирался призвать Клинок. Как мне представляется, никто не видел этого, кроме отца. Паршенди сообразил, что отец смотрит на него, и остановился. Отец не добавил ни слова, но я предполагаю, что он не хотел, чтобы на Разрушенные Равнины пришел еще кто-то третий.

Шаллан коснулась книги.

— Кажется очень незначительным. Он должен был видеть намного больше, чтобы быть уверенным в отношении Клинков.

— Согласна. После его смерти я самым внимательным образом изучила договор. Статьи о преимущественном торговом статусе и взаимном пересечении границы вполне могли быть первым шагом к включению паршенди в Алеткар как отдельной нации. По соглашению паршенди категорически запрещалось продавать Осколки в другие королевства, вначале не предложив их нам. Весьма важный пункт. Возможно, король Гавилар добивался именно этого.

— Почему тогда они его убили? — сказала Шаллан, приближаясь к одежде Джаснах. — Неужели паршенди решили, что он собирается завладеть всеми их Клинками Осколков, и опередили его?

— Не уверена, — скептически ответила Джаснах.

Почему она считает, что именно паршенди убили Гавилара?

Шаллан чуть было не произнесла это вслух, но почувствовала, что ответа не получит, ведь, по мнению своей наставницы, должна самостоятельно думать, анализировать и делать выводы.

Девушка остановилась около скамьи. Мешочек с Преобразователем был открыт, завязки распущены. Подменить его сейчас проще простого. Она потратила почти все свои деньги и купила камни, в точности похожие на камни Джаснах, и вставила их в сломанный Преобразователь. Сейчас фабриалы совершенно одинаковы.

Она все еще ничего не знала о том, как пользоваться Преобразователем; она пыталась найти способ спросить, но Джаснах вообще не любила говорить о Преобразователе. Давить сильнее было очень опасно. Надо получить информацию по-другому. Возможно, от Кабзала или из книг.

Не имеет значения, пришло ее время. Шаллан обнаружила, что ее рука тянется к потайному мешочку, забирается в него и пальцы ощупывают кольца сломанного фабриала. Сердце забилось быстрее. Она взглянула на Джаснах, но та все еще лежала на воде с закрытыми глазами. А что, если она откроет их?

Не думай об этом! сказала себе Шаллан. Делай. Поменяй приборы местами. Так близко…

— Ты движешься вперед быстрее, чем я ожидала, — внезапно сказала Джаснах.

Шаллан повернулась, глаза Джаснах по-прежнему были закрыты.

— Я ошибалась, когда судила о тебе так строго из-за твоего предыдущего образования. Я сама часто говорила, что страсти помогают воспитанию. У тебя есть решимость и способности стать серьезным ученым, Шаллан. Я понимаю, что ответы приходят медленно, но ты должна продолжать исследование. В конце концов ты к ним придешь.

Шаллан постояла какое-то время, не вынимая руку из мешочка, сердце молотилось как сумасшедшее. Внезапно ее затошнило.

Я не могу, сообразила она. Отец Штормов, какая же я дура. Я проделала весь этот путь… и сейчас я не могу.

Она вытащила руку из мешочка и вернулась на свое место.

Что она скажет братьям? Что она только что вынесла обвинительный приговор семье?

Она села на стул, отложила книгу в сторону и вздохнула, побудив Джаснах открыть глаза. Джаснах какое-то время глядела на нее, потом выпрямилась в воде во весь рост и рукой показала на волосы.

Стиснув зубы, Шаллан встала, взяла поднос с мылом, подошла к краю бассейна и встала на колени. Джаснах взяла рассыпчатое мыло для волос, раскрошила его и обеими руками посыпала на свои черные блестящие волосы. Даже обнаженная, Джаснах Холин в совершенстве владела собой.

— Возможно, мы слишком много времени проводим внутри, — сказала принцесса. — Ты выглядишь какой-то загнанной, Шаллан. Обеспокоенной.

— Я в порядке, — резко бросила Шаллан.

— Хмм, да. Особенно если судить по твоему «совершенно спокойному, расслабленному тону». Очевидно, нам надо перейти от истории к чему-нибудь более прикладному, более интуитивному.

— Вроде естественных наук? — сказала Шаллан, воспрянув духом.

Джаснах откинула голову. Шаллан положила полотенце на край бассейна, встала на него коленями и свободной рукой стала намыливать пышные волосы.

— Я думала о философии, — сказала Джаснах.

Шаллан мигнула.

— Философия? Что в ней хорошего?

Разве это не искусство — сказать так много слов, как только возможно?

— Философия — важная область знания, — резко сказала Джаснах. — Особенно если тебя вовлекают в придворную политику. Она рассматривает природу морали и особенно те ситуации, когда требуется принять трудное решение.

— Да, Ваша Светлость. Хотя не понимаю, почему философия более «прикладная», чем история.

— Историю, по определению, нельзя изведать на своем опыте. То, что происходит сейчас, — настоящее, царство философии.

— Вопрос определения.

— Да, — сказала Джаснах, — все слова имеют склонность быть тем, чем их определили.

— Согласна, — сказала Шаллан, наклоняясь назад и давая возможность Джаснах смыть мыло с волос.

Принцесса стала тереть кожу колючим мылом.

— Слишком вежливый ответ, Шаллан. Что случилось с твоим остроумием?

Шаллан посмотрела на скамью и драгоценный фабриал. Итак, она оказалась слишком слабой и не в состоянии сделать то, что необходимо.

— У него короткий перерыв, Ваша Светлость, — сказала она. — Мое остроумие ожидает решения своего дела от коллег, моей искренности и моего безрассудства.

Джаснах подняла бровь.

Шаллан, не вставая с полотенца, откинулась на пятки.

— Откуда вы знаете, что правильно, а что нет, Джаснах? Если вы не слушаете девотариев, как вы решаете?

— Это зависит от философии человека. Что самое важное для тебя?

— Не знаю. Вы можете сказать мне?

— Нет, — ответила Джаснах. — Если я дам тебе ответ, я буду ничем не лучше девотариев, предписывающих веру.

— Они не зло, Джаснах.

— За исключением того, что пытаются править миром.

Шаллан поджала губы. Война Потерь уничтожила Теократию, единое учение Ворин разбилось на девотарии. Неизбежный конец религии, пытающейся править. Девотарии учили морали, но никого не заставляли верить. Принуждение — дело светлоглазых.

— Вы сказали, что не можете дать мне ответ, — сказала Шаллан. — Но разве я не могу спросить совета у кого-нибудь мудрого? Кто многое понял? Для чего писать философские труды, приходить к заключениям, если не делиться ими с другими? Вы сами сказали мне, что знания бессмысленны, если мы не используем их для принятия решений.

Джаснах улыбнулась, смочила руки и стала смывать мыло.

Шаллан уловила в глазах принцессы победный свет. Эта женщина не собиралась защищать идеи, в которые верила; она хотела подтолкнуть девушку к раздумьям. Шаллан пришла в ярость. Как узнать, что на самом деле думает Джаснах, если она принимает конфликтующие точки зрения?

— Ты действуешь так, как будто существует только один ответ, — сказала Джаснах, жестом приказала Шаллан взять полотенце и выбралась из бассейна. — Вечный, Единственный и Совершенный.

Шаллан торопливо встала и взяла большое пушистое полотенце.

— Разве это не дело философии? Находить ответы? Искать правду, настоящее значение событий?

Джаснах вытерлась полотенцем и подняла бровь.

— Что? — спросила Шаллан, внезапно смутившись.

— Я считаю, что пришло время для занятий в поле, — сказала Джаснах. — Вне Паланиума.

— Сейчас? — удивилась Шаллан. — Уже поздно!

— Я же сказала тебе, что философия — прикладное искусство, — сказала Джаснах, завернулась в полотенце, наклонилась и вынула Преобразователь из мешочка. Она надела цепочку на пальцы и закрепила камни на задней стороне ладони. — Я докажу тебе. Помоги мне одеться.

* * *

Еще ребенком Шаллан наслаждалась теми вечерами, когда удавалось улизнуть в сад. Под покровом темноты он казался совершенно другим, и она представляла себе, что вместо камнепочек, сланцекорников и деревьев растут невиданные чужедальние растения. Царапанье крэмлингов, выбирающихся из трещин, превращалось в шаги загадочных людей из далеких стран — большеглазых торговцев из Синовара, охотников на большепанцирников из Кадрикса, моряков из Чистозера.

Но, идя по ночному Харбранту, ничего такого она себе не представляла. Вообразить себе загадочных странников в ночи — увлекательная игра, но здесь этих зловещих теней было видимо-невидимо, вполне себе настоящих. Ночью Харбрант становился не более интересным, а скорее более опасным.

Джаснах, не обращая внимания на рикш и носильщиков паланкинов, медленно шла вперед в своем великолепном фиолетово-золотом платье, Шаллан следом, в голубом шелковом. Джаснах не стала укладывать волосы после ванны, и они ниспадали ей на плечи, вольность на грани приличия.

Они шли по Ралинсе, главной улице Харбранта, которая, беря свое начало в Конклаве, извиваясь, спускалась к порту. Несмотря на позднее время, улица была переполнена народом. В толпе встречались мужчины с грубыми мрачными лицами, которые несли внутри себя ночь. В темноте каждый звук казался приглушенным вскриком. Зданий, построенных на крутом склоне холма, не прибавилось, но они тоже наполнились ночью и почернели, как камни, обожженные огнем. Пустые руины самих себя.

Колокольчики все еще звенели, нет, скорее вопили. Они делали ветер осязаемым, живым; каждый его порыв вызывал какофонию, и на Ралинсу обрушивалась целая лавина звуков. Шаллан обнаружила, что почти наклоняется, чтобы избежать его.

— Ваша Светлость, — сказала Шаллан, — может быть, лучше взять паланкин?

— Паланкин может помешать занятию.

— Я была бы рада выучить все днем, если вы не возражаете.

Джаснах остановилась и посмотрела в темную боковую улицу.

— Что ты думаешь об этом переулке, Шаллан?

— Что меня не тянет войти в него.

— И, тем не менее, это самая короткая дорога от Ралинсы в область театров.

— Мы туда идем?

— Мы не «идем», — ответила Джаснах, сворачивая в переулок. — Мы действуем, размышляем и учимся.

Шаллан с опаской пошла за ней. Ночь поглотила их; свет шел только из неплотно запертых дверей таверн и лавок. Джаснах надела на Преобразователь черную перчатку, спрятав свет камней.

Шаллан обнаружила, что не идет, а крадется. Ноги чувствовали каждую неровность под ногами, каждый булыжник, каждую выбоину. Она нервно посмотрела на группу рабочих, собравшихся у двери таверны. Темноглазые, конечно. Ночью разница казалась более очевидной.

— Ваша Светлость? — еле слышно спросила Шаллан.

— В юности мы хотим простых ответов, — сказала Джаснах. — Быть может, самый верный индикатор молодости человека — желание, чтобы все было как должно. Как было всегда.

Шаллан нахмурилась, через плечо глядя на людей у таверны.

— Чем старше мы становимся, — продолжала Джаснах, — тем больше спрашиваем. Мы начинаем спрашивать почему. И, тем не менее, мы по-прежнему хотим простых ответов. Мы предполагаем, что люди вокруг нас — взрослые, предводители — имеют эти ответы. И часто вполне удовлетворяемся тем, что они говорят.

— Я никогда не была удовлетворена, — тихо сказала Шаллан. — Никогда. Я всегда хотела больше.

— Значит, ты созрела, — сказала Джаснах. — Это случается с большинством из нас, когда мы становимся старше. Лично мне представляется, что зрелость, мудрость и желание узнать — синонимы. И чем старше мы становимся, тем чаще отвергаем простые ответы. А потом на нашем пути появляется некто и требует, чтобы мы приняли их, несмотря ни на что. — Глаза Джаснах сузились. — Ты спрашиваешь меня, почему я отвергла девотарии.

— Конечно.

— Большинство из них хотело, чтобы я перестала задавать вопросы. — Джаснах остановилась и резко сняла с руки перчатку, улица вокруг осветилась. Драгоценные камни на ее руке — каждый больше брума — сияли как факелы, красные, белые и серые.

— Разумно ли показывать ваше сокровище здесь, Ваша Светлость? — тихо спросила Шаллан и боязливо оглянулась.

— Нет, — ответила Джаснах. — Конечно нет. Особенно здесь. Видишь ли, сравнительно недавно эта улица приобрела определенную репутацию. За последние два месяца на трех человек, шедших в театр, напали бандиты. В каждом случае люди были убиты.

Шаллан почувствовала, как бледнеет.

— Городская стража бездействует, — продолжала Джаснах. — Таравангиан несколько раз делал выговор капитану стражи, но, поскольку тот родственник многих влиятельных светлоглазых, ничего не добился; Таравангиан — не очень могущественный король. Некоторые даже подозревают, что бандиты подкупили стражу. В любом случае сейчас важно только то, что, как ты видишь, здесь нет ни одного стражника, несмотря на репутацию улицы.

Джаснах опять надела перчатку, погрузив улицу в темноту. Шаллан мигнула, привыкая.

— Разве не глупо, — сказала Джаснах, — прийти сюда нам, двум беззащитным женщинам, одетым так дорого и богато?

— Очень глупо. Джаснах, мы можем уйти? Пожалуйста. Какую бы лекцию вы ни имели в виду, она того не стоит.

Джаснах поджала губы и посмотрела на темный узкий проход. Теперь, когда Джаснах надела перчатку, они стояли почти в полной темноте.

— Ты находишься в очень интересной поре своей жизни, Шаллан, — сказала Джаснах, сгибая руку. — Ты достаточно взрослая, чтобы удивляться, спрашивать и отвергать то, что тебе навязывают. Именно потому, что его тебе навязывают. Но в тебе еще много идеализма юности. Ты чувствуешь, что должна быть единственная всеобъемлющая Правда — и что, когда ты найдешь ее, твои сомнения исчезнут, внезапно все станет ясным.

— Я… — Шаллан захотелось поспорить, но слова Джаснах были до невозможности точными. Ужасные дела, которые Шаллан уже сделала, и еще более ужасные дела, которые она собиралась сделать, преследовали ее. Возможно ли сделать нечто настолько ужасное ради чего угодно, самого чудесного?

Джаснах вошла в темный узкий переулок.

— Джаснах! — сказала Шаллан. — Что вы делаете?

— Философия в действии, ребенок, — ответила Джаснах. — Идем со мной.

Шаллан заколебалась у входа в переулок, ее сердце билось, мысли перепутались. Задул ветер, и колокольчики зазвенели, как замерзшие капли дождя, разбивающиеся о камни. Решившись, она бросилась за Джаснах, предпочитая оказаться в темноте, но не одной. Сияние закрытого Преобразователя едва пробивалось сквозь ткань, слабо освещая дорогу, и Шаллан шла в тени Джаснах.

Шум сзади. Шаллан повернулась и увидела несколько темных фигур, сгрудившихся у входа в переулок.

— О, Отец Штормов, — простонала она.

Почему? Почему Джаснах делает это?

Потрясенная, Шаллан схватилась свободной рукой за платье Джаснах. В дальней стороне переулка появились другие тени и начали приближаться, шлепая по грязным стоячим лужам. Холодная вода окатила туфли Шаллан.

Джаснах остановилась. Слабый свет прикрытого Преобразователя отражался на металле в руках разбойников. Мечи или ножи.

То есть эти люди собрались убивать. Нельзя ограбить женщин вроде Шаллан или Джаснах, женщин с могущественными связями, и оставить в живых свидетелей. Эти злодеи — не джентльмены из романтических историй о благородных разбойниках. Они живут, зная, что в любой момент их могут поймать и повесить.

Парализованная страхом, Шаллан не могла даже закричать.

Отец Штормов, Отец Штормов, Отец Штормов!

— А теперь, — твердым мрачным голосом сказала Джаснах, — лекция. — Она сорвала с себя перчатку.

Внезапный свет почти ослепил Шаллан. Она подняла руку, защищаясь от него, отшатнулась и ударилась спиной о стену переулка. Вокруг них стояли четверо. Не те из таверны, другие. Она их раньше не видела. В руках бандитов были ножи, в глазах — убийство.

Наконец она сумела закричать.

При появлении света грабители заворчали, но не остановились. Широкогрудый человек с темной бородой бросился к Джаснах, подняв нож. Она спокойно протянула ладонь вперед — пальцы растопырены — и прижала ее к груди бандита; тот взмахнул ножом. Шаллан сжало горло.

Рука Джаснах погрузилась в тело нападавшего, и тот замер. Мгновением позже он вспыхнул.

Нет, превратился в огонь. В мгновение ока. Казалось, что Джаснах держит в руке пылающий контур человека с откинутой головой и открытым ртом. На миг сияние мертвого затмило свет камней Джаснах.

Шаллан перестала кричать. Вид пламенной фигуры завораживал. В следующее мгновение она исчезла, огонь рассеялся в ночном воздухе, оставив только оранжевое послесвечение в глазах Шаллан.

Остальные трое бросились бежать, громко ругаясь и спотыкаясь на ходу. Один упал. Джаснах повернулась к нему и вскользь провела по его плечу пальцами, пока он пытался встать на колени. И бандит, вместе с одеждой, превратился в кристалл, кусок чистого безупречного кварца в форме человека. Кристалл она оставила стоять на коленях с руками, поднятыми вверх. Навсегда. Бриллиант в Преобразователе Джаснах потух, но в остальных камнях еще было полно Штормсвета, и вокруг преобразованного трупа заискрилась радуга.

Двое разбежались в разные стороны. Джаснах глубоко вздохнула, закрыла глаза и подняла руку над головой. Шаллан прижала свободную руку к груди, пораженная и смущенная. Напуганная.

Штормсвет вырвался из руки Джаснах как две одинаковые симметричные молнии. Они ударили в спины бандитов, и те исчезли, стали дымом. Их пустые одежды упали на землю. Все, что осталось от беглецов, — два серых облачка грязного дыма. С резким хлопком дымчатый кварц Преобразователя треснул и потух, горели только рубин и бриллиант.

Джаснах открыла глаза, выглядя сверхъестественно спокойной. Она вновь надела перчатку — безопасной рукой прижала ее к животу и скользнула внутрь пальцами свободной. Потом, не говоря ни слова, пошла назад тем же путем, каким пришла.

Шаллан оторвала себя от стены и поторопилась за ней, потрясенная и шокированная. Арденты запрещали применять Преобразователь против людей. И очень редко использовали их перед непосвященными. И как Джаснах сумела достать двух людей на расстоянии? Преобразование требует физического контакта. Так следовало из того немногого, что удалось найти Шаллан.

Слишком ошеломленная, чтобы требовать ответа, она продолжала молчать — прижав свободную руку к голове и пытаясь успокоить прерывистое дыхание, — и тогда, когда Джаснах громко потребовала паланкин. Он появился почти немедленно, и две женщины забрались в него.

Носильщики легко подняли груз из двух женщин, сидевших друг напротив друга, и понесли их к Ралинсе. Джаснах рассеянно вынула треснувший дымчатый кварц из Преобразователя и сунула его в карман. Его можно продать ювелиру, который вырежет камни поменьше из уцелевших частей.

— Это было ужасно, — наконец выдохнула Шаллан, все еще держа руку у груди. — Одно из самых ужасных событий в моей жизни. Вы убили четырех человек.

— Четырех злодеев, которые собирались избить, ограбить, убить и, возможно, изнасиловать нас.

— Вы спровоцировали их!

— Неужели я заставляла их совершить преступление?

— Вы показали им камни.

— Неужели женщина не может пройти по улице города с камнями на руке?

— Ночью? — спросила Шаллан. — Через квартал преступников? Сверкая драгоценностями? Вы буквально умоляли их напасть на вас!

— И что же здесь неправильного? — сказала Джаснах, наклоняясь вперед. — Неужели надо мириться с тем, что эти бандиты собирались сделать?

— Конечно нет. Но все равно вы поступили неправильно!

— Но теперь эти бандиты исчезли с лица Рошара. Горожане почувствуют себя намного безопаснее. Решена проблема, которая так беспокоила Таравангиана, и эти убийцы больше не смогут нападать на людей, идущих в театр. Сколько жизней я спасла?

— Я знаю, сколько жизней вы отняли, — сказала Шаллан. — Благодаря силе того, что должно быть священным!

— Философия в действии. Важный урок для тебя.

— Вы совершили это для того, чтобы доказать свою точку зрения, — тихо сказала Шаллан. — Для того, чтобы показать мне вашу силу. Клянусь Бездной, Джаснах, как вы могли пойти на такое?

Джаснах не ответила. Шаллан глядела на принцессу, стараясь найти хоть какие-то эмоции в бесстрастных глазах.

Отец Штормов. Я же ничего не знаю об этой женщине. Кто она на самом деле?

Джаснах откинулась назад, глядя на город.

— Я сделала это не для того, чтобы доказать что-то кому-то, дитя. Я здесь уже довольно давно и пользуюсь гостеприимством Его Величества. Он не понимает, как много неприятностей приобрел, обретя союзника вроде меня. Кроме того, люди вроде этих…

Было что-то в ее голосе, стальные ноты, которых Шаллан никогда не слышала раньше.

Что с тобой сделали? с ужасом спросила себя Шаллан. И кто?

— Кроме того, — продолжала Джаснах, — сегодня я действовала так не потому, что ты должна была что-то увидеть. Я выбрала свой путь давно. Однако представилась возможность и для обучения, и для вопросов. Итак, кто я? Чудовище или герой? Убила ли я четырех мужчин, или остановила четырех убийц, наводивших ужас на жителей города? Заслужила ли женщина право делать зло, если оказалась в таком положении, когда зло может настигнуть ее? Имела ли я право защищать себя? Или я должна была смотреть, как нас убивают?

— Не знаю, — прошептала Шаллан.

— Ты проведешь следующую неделю, думая об этом и исследуя это. Если ты хочешь быть ученым — настоящим ученым, изменяющим мир, — ты должна научиться находить ответы на подобные вопросы. Будут случаи, когда тебе придется принимать трудные решения, которые возмутят твой желудок, Шаллан Давар. Я хочу, чтобы ты была готова к таким решениям.

Джаснах замолчала, глядя в сторону, пока носильщики несли паланкин к Конклаву. Слишком взволнованная, чтобы сказать что-то еще, Шаллан молча вытерпела остаток поездки. Потом, вслед за Джаснах, она пошла тихими коридорами в их комнаты, проходя мимо ученых, занятых какими-то полуночными исследованиями.

В их апартаментах Шаллан помогла Джаснах раздеться, хотя ей не хотелось даже прикасаться к этой женщине. Она не должна чувствовать себя так. Мужчины, которых убила Джаснах, были кошмарными созданиями, и не было никаких сомнений, что они убили бы их обеих. Значит, ее скорее смущало не само убийство, а хладнокровие, с которым оно было совершено.

Пока принцесса снимала с себя драгоценности и клала их на туалетный столик, Шаллан, чувствуя себя оцепенелой, сходила за ночной рубашкой Джаснах.

— Вы должны были дать троим из них убежать, — сказала Шаллан, возвращаясь к Джаснах, которая сидела и расчесывала свои волосы. — Вы должны были убить только одного из них.

— Нет, — ответила Джаснах.

— Они были так напуганы, что вряд ли рискнули сделать что-либо подобное впредь.

— Ты не можешь знать этого наверняка. Я на самом деле хотела, чтобы эти мужчины исчезли. Беспечная официантка, выбравшая неправильную дорогу домой, не сможет защитить себя. А я могу. И буду.

— У вас нет права на такие поступки. И ни у кого в этом городе.

— Верно, — сказала Джаснах. — Еще один вопрос, о котором стоит подумать, я полагаю. — Она подняла щетку к волосам и отвернулась. И еще закрыла глаза, как если бы отгородилась от Шаллан.

Преобразователь стоял на туалетном столике рядом с серьгами. Шаллан, державшая мягкую шелковую рубашку, стиснула зубы. Джаснах сидела в белом исподнем, расчесывая волосы.

Будут случаи, когда тебе придется принимать трудные решения, которые возмутят твой желудок, Шаллан Давар…

Я уже стояла перед ними.

Я стою перед одним сейчас.

Как Джаснах осмелилась поступить так? Как осмелилась привлечь к этому Шаллан? Как осмелилась использовать такую святую и прекрасную вещь для уничтожения?

Джаснах не имеет права владеть Преобразователем.

Одним быстрым движением Шаллан, прикрыв безопасную руку рубашкой, запустила ее в потайной мешочек и вытащила неповрежденный дымчатый кварц из Преобразователя отца. Затем подошла к столику и, отгородив его рубашкой от возможного взгляда Джаснах, поменяла Преобразователи. Потом мгновенно сунула работающий Преобразователь в рукав безопасной руки и отступила обратно, когда Джаснах открыла глаза и посмотрела на рубашку, невинно лежавшую рядом с испорченным Преобразователем.

Шаллан затаила дыхание.

Джаснах снова закрыла глаза и протянула щетку Шаллан.

— Пятьдесят раз, пожалуйста, Шаллан. Сегодня я очень устала.

Шаллан, двигаясь механически, стала расчесывать волосы своей наставницы, одновременно сжимая украденный Преобразователь безопасной рукой и каждую секунду боясь, что Джаснах обнаружит подмену.

Но она не обнаружила. Даже когда надела рубашку. Даже когда положила сломанный Преобразователь в ящик с драгоценностями и закрыла его на ключ. Даже когда повесила ключ себе на шею и пошла спать.

Шаллан вышла из комнаты остолбенелая, в полном смущении. Усталая, больная, сбитая с толку.

Но не раскрытая.

Глава тридцать седьмаяСтороны

Пять с половиной лет назад

— Каладин, погляди на этот камень, — сказал Тьен. — Он меняет цвет, когда ты смотришь на него с разных сторон.

Кал, отвернувшись от окна, посмотрел на брата. Тьену исполнилось тринадцать, и он из восторженного мальчика превратился в восторженного юношу. Он вырос, но все равно был слишком мал для своего возраста, а его копна черно-коричневых волос сопротивлялась любым попыткам привести себя в порядок. Он сидел на корточках около лакированного обеденного стола из глиндерева, так, чтобы его глаза были на одном уровне с блестящей поверхностью, и глядел на маленький нескладный камень.

Кал сидел на стуле, коротким ножом счищая кожуру с корневиков. Грязные коричневые корни становились липкими, когда он разрезал их, все его пальцы покрывал толстый слой крэма. Закончив с очередным корнем, он передал его матери, которая вымыла его и накрошила в кастрюлю.

— Мама, взгляни, — сказал Тьен. Свет послеполуденного солнца, сочившийся сквозь окно, находившееся на подветренной стороне дома, омывал стол. — С этой стороны камень сверкает красным, а с других сторон он зеленый.

— Возможно, магия, — сказала Хесина. Кусок за куском плюхался в воду, плеща своей, слегка отличной от других, нотой.

— Может быть, — сказал Тьен. — Или спрен. В камнях живут спрены?

— Спрены живут везде, — ответила Хесина.

— Они не могут жить везде, — сказал Кал, бросая кожуру в ведерко у его ног. Он посмотрел в окно, ведущее из города к дому лорд-мэра.

— Могут, — ответила Хесина. — Спрены появляются, когда что-то изменяется — человек пугается или начинается дождь. Они — спутники перемен и есть везде.

— И в этом корневике? — скептически спросил Кал, поднимая длинный корень.

— И в нем.

— А если ты нарезаешь его?

— В каждом кусочке есть спрен. Только поменьше.

Кал задумался, глядя на длинный клубень. Они росли в трещинах камней, в которых собиралась вода. У них был слабый вкус минералов, но их было легко выращивать. А сейчас семья нуждалась в дешевой пище.

— Так что мы едим спрены, — ровно сказал Кал.

— Нет, мы едим корни.

— Когда нет ничего другого, — с гримасой сказал Тьен.

— И спренов? — настаивал Каладин.

— Они высвобождаются. И возвращаются туда, где живут спрены, что бы это ни было.

— У меня есть спрен? — спросил Тьен, глядя себе на грудь.

— У тебя есть душа, дорогой. Ты личность. Но в разных частях твоего тела могут жить спрены. Очень маленькие.

Тьен ущипнул себя за кожу, как если бы попытался извлечь крошечного спрена.

— Говно, — внезапно сказал Кал.

— Кал, — резко сказала Хесина. — Об этом не говорят за обедом.

— Говно, — упрямо повторил Кал. — В нем есть спрен?

— Да, как мне кажется.

— Спрен говна, — сказал Тьен и хихикнул.

Мама продолжала нарезать корни.

— Почему ты спрашиваешь, дорогой, и так внезапно?

Кал пожал плечами.

— Я только… не знаю. Потому.

Он совсем недавно думал о том, как устроен мир и какое место отведено ему. Другие мальчики его возраста не заботились о своей судьбе. Они знали, что их ждет. Работа на полях.

Однако у Каладина была возможность выбора. И в последние несколько месяцев он сделал выбор. Он будет солдатом. Ему уже пятнадцать, и он пойдет в армию, когда в городе появятся вербовщики. Все, с колебаниями покончено. Он научится сражаться. И это будет конец. Или нет?

— Я хочу понять, — сказал он. — Я хочу найти смысл всего.

Мать улыбнулась, стоя в своем коричневом рабочем платье; волосы, заплетенные в косу, падают на спину, затылок скрыт под желтой косынкой.

— Что? — спросил он. — Почему ты улыбаешься?

— Ты хочешь найти смысл всего, такую малость?

— Да.

— Хорошо, в следующий раз, когда в город приедут арденты, чтобы сжечь моления и Возвысить людей к Призванию, я передам им твое желание. — Она опять улыбнулась. — А пока продолжай чистить корни.

Кал вздохнул, но подчинился. Он посмотрел в окно и от удивления едва не выронил корень. Карета Рошара. Спускается по дороге от особняка. Его затрясло. Он собирался, он думал, но вот пришло время, а он сидит и чистит корни. Будут и другие возможности, конечно…

Нет. Он встал, пытаясь сдержать беспокойство в голосе.

— Мне нужно вымыть руки. — Он поднял облепленные крэмом пальцы.

— Тебе надо еще промыть корни, как я тебе сказала, — заметила мать.

— Знаю, — сказал Кал. Неужели его вздох сожаления прозвучал фальшиво? — Я вымою остаток корней прямо сейчас.

Хесина ничего не сказала, он собрал оставшиеся корни, с бьющимся сердцем подошел к двери и вышел на улицу.

— Смотри, — в спину ему сказал Тьен, — с этой стороны зеленый. Я не думаю, что это спрен, мама. Это свет. Он заставляет камень измениться…

Дверь хлопнула за спиной Кала. Он положил клубни на землю и побежал по улицам Хартстоуна, пробегая мимо мужчин, рубивших дерево, женщин, выливающих помои, и группы стариков, сидевших на ступеньках и глядевших на солнце. Он вымыл руки в дождевой бочке и, и не останавливаясь, двинул дальше, на ходу стряхивая воду. Он обежал дом Маброу Свинопаса, обогнул водосбор — большую дыру в камне в самом центре города, в которой собиралась дождевая вода, — и побежал вдоль ветролома, крутого склона холма, защищавшего город от штормов.

Здесь росла небольшая роща узловатых, почти в рост человека тяждеревьев. Листья у них росли только с подветренной стороны, располагаясь на стволе как ступеньки лестницы. Большие, похожие на флаги листья плавно раскачивались на ветру, но когда Кал пронесся мимо, захлопали по стволам, как будто бич защелкал.

Отец Кала стоял с другой стороны, заложив руки за спину. Он ждал там, где дорога из особняка упиралась в ворота Хартстоуна. Заметив сына, Лирин вздрогнул и повернулся. Он надел свой лучший костюм: синий пиджак с пуговицами по бокам, похожий на мундир светлоглазого. Но пара белых брюк казалась поношенной. Он посмотрел на Кала сквозь очки.

— Я пойду с тобой, — выпалил Кал. — В особняк.

— Откуда ты знаешь?

— Все знают, — сказал Кал. — Люди только и болтают, что светлорд Рошон пригласил тебя к обеду. Одного из всех!

Лирин поглядел в сторону.

— Я сказал твоей матери, чтобы она задержала тебя.

— Она пыталась. — Кал скривился. — И на меня, скорее всего, обрушится шторм, когда она найдет горку корневика, брошенную у входной двери.

Лирин ничего не сказал. Карета остановилась неподалеку, колеса заскрежетали по камню.

— Там не будет ничего приятного, обычный обед, — сказал Лирин.

— Я не дурак, папа. — Когда Хесина сказала, что город больше не нуждается в ее работе… Да, это причина, по которой они стали есть корни. — Если ты собираешься встретиться с ним, то должен быть кто-то, кто поддержит тебя.

— И этот кто-то — ты?

— Я все, что у тебя есть.

Кучер прочистил горло. Он не собирался выходить из кареты и открывать дверь — такую честь он оказывал только светлорду Рошону.

Лирин смерил Кала взглядом.

— Если ты прикажешь, я уйду, — сказал Кал.

— Нет. Поедем со мной, если ты должен. — Лирин подошел к карете и открыл дверь. Это был не тот модный, украшенный золотом экипаж, в котором ездил Рошон. Второй, коричневый, более старый. Кал забрался внутрь, чувствуя возбуждение от маленькой победы и одновременно страх.

Они предстанут перед Рошоном лицом к лицу. Наконец-то.

Внутри находились потрясающие покрытые красной материей скамьи, поразительно мягкие. Он уселся на удивительно упругое сидение. Лирин сел напротив Кала и захлопнул дверь, кучер огрел лошадей кнутом. Экипаж развернулся и загрохотал по дороге. Несмотря на мягкое сидение, трясло немилосердно, и зубы Кала ужасно стучали. Даже хуже, чем ехать в фургоне, хотя, возможно, только из-за того, что они ехали слишком быстро.

— Почему ты не хотел, чтобы мы знали? — спросил Кал.

— Я не был уверен, что пойду.

— А что еще ты можешь сделать?

— Уехать, — ответил Лирин. — Взять тебя и уехать в Харбрант, убежать из этого города, этого королевства, от мелочной зависти Рошона.

Кал, пораженный, мигнул. Он никогда не думал об этом. Внезапно мир расширился, стал больше. Будущее изменилось, распахнулось, приобрело новую форму. Отец, мать, Тьен… с ним.

— Серьезно?

Лирин рассеянно кивнул.

— Даже если мы не доберемся до Харбранта, я уверен, многие города Алеткара с радостью примут нас. В большинстве из них никогда не было хирурга. Есть только люди, чьи умения не выходят за рамки народных суеверий и опыта ухода за ранеными чуллами. Мы можем даже уехать в Холинар; моих знаний вполне хватит, чтобы получить работу помощника врача.

— Тогда почему мы еще здесь?

Лирин поглядел в окно.

— Не знаю. Мы должны уехать. Это разумно. У нас есть деньги. Нас здесь не хотят. Лорд-мэр ненавидит нас, люди не доверяют нам, сам Отец Штормов, похоже, хочет вышвырнуть нас отсюда.

В голосе Лирина что-то мелькнуло.

Сожаление?

— Однажды я уже пытался уехать отсюда, — тихо сказал Лирин. — Но, похоже, есть связь между домом человека и его сердцем. Я забочусь об этих людях, Кал. Принимаю их детей, вправляю кости, лечу раны. В последние несколько лет ты видел от них только плохое, но раньше были другие времена, намного лучшие. — Он повернулся к Калу, сжав руки перед собой, карету тряхнуло. — Они мои, сынок. И я нужен им. Теперь, когда Уистиоу ушел, за них отвечаю я. И не могу оставить их Рошону.

— Даже хотя им нравится то, что он делает?

— В том числе и из-за этого. — Лирин поднял руку ко лбу. — Отец Штормов. Похоже, большей глупости я не говорил за всю жизнь.

— Нет. Я тебя понимаю. — Кал пожал плечами. — Они все равно обращаются к тебе, когда им плохо. Они жалуются, что резать людей неестественно, но все равно приходят. Раньше я спрашивал себя почему.

— И нашел ответ?

— Можно сказать, да. В конце концов я решил, что люди предпочитают прожить подольше. Ругая тебя, они приходят к тебе. А ты, ты любишь лечить их. И раньше они давали тебе сферы. Человек может говорить все что угодно, но его сердце с тем, кому он дает сферы. — Кал нахмурился. — Я думаю, что они ценили тебя.

Лирин улыбнулся.

— Мудрые слова. Я и забыл, что ты почти взрослый, Кал. Когда ты успел вырасти?

В ту ночь, когда нас едва не ограбили, мысленно ответил Кал. В ту ночь, когда ты осветил людей снаружи и показал, что можно быть храбрым, не умея держать копье в руках.

— Однако в одном ты ошибаешься, — сказал Лирин. — Ты сказал, что они ценили меня. Но они все еще ценят. Да, они ворчат — они всегда ворчали. Но и оставляют нам еду.

Кал вздрогнул.

— Неужели?

— Как ты думаешь, что мы ели последние четыре месяца?

— Но…

— Они боятся Рошона, поэтому не говорят об этом вслух. Они оставляют продукты твоей матери, когда она идет работать в город, или кладут в пустую дождевую бочку.

— Они пытались ограбить нас.

— И некоторые из этих грабителей теперь оставляют нам продукты.

Кал еще размышлял, когда карета подкатилась к особняку. Он очень давно не был в этом длинном двухэтажном здании со стандартной крышей, слегка скошенной к штормовой стороне и намного больше обычных. Знакомые стены из толстого белого камня, величественные квадратные колонны с подветренной стороны.

Увидит ли он Ларал? Его самого смущало, что в последнее время он очень редко вспоминал о ней.

Сад поместья был огорожен низкой каменной стеной, заросшей экзотическими растениями. Верх стены усеяли камнепочки, их лозы спадали наружу. Внутри росли пучки лукообразного сланцекорника, самых разных цветов — оранжевые, красные, желтые и голубые. Некоторые участки сада выглядели как вороха одежд с веерами складок, другие, казалось, заросли рогами. Большинство сланцекорников имело похожие на нитки усики, которые вились на ветру. Светлорд Рошон уделял саду намного больше внимания, чем Уистиоу.

Они прошли мимо свежепобеленных колонн и вошли в толстые деревянные штормдвери. Вестибюль с низким потолком был богато украшен керамикой; циркониевые сферы освещали его бледно-голубым светом.

Их приветствовал высокий слуга в длинном черном сюртуке и блестящем фиолетовом галстуке — Натир, ставший управляющим после смерти Милива. Он приехал сюда из Далинака, большого города на северном побережье.

Натир привел их в столовую, где за длинным столом из темного дерева сидел Рошон. Он набрал вес, хотя и не настолько, чтобы его можно было назвать жирным. Все та же борода, цвета соли с перцем, седоватые волосы свисают до воротника. На нем были желтые штаны и тесный красный жилет, из-под которого выглядывала белая рубашка.

Светлорд уже приступил к трапезе; ароматные запахи заставили желудок Кала забурчать. Когда он в последний раз ел свинину? На столе стояло пять разных соусов, в бокале Рошона искрилось прозрачное оранжевое вино. Он ел один, без сына и Ларал.

Слуга указал на стол, стоявший в комнате, смежной с обеденным залом. Отец посмотрел на него, потом подошел к столу Рошона и сел за него. Рошон перестал есть, шампур замер на полдороге к губам, острый коричневый соус капал на стол перед светлордом.

— У меня второй нан, — сказал Лирин, — и личное приглашение от вас. Безусловно, вы достаточно разбираетесь в рангах и дадите мне место за вашим столом.

Рошон стиснул зубы, но возражать не стал. Глубоко вздохнув, Кал уселся рядом с отцом. Прежде чем уехать воевать на Разрушенные Равнины, он должен узнать, кто его отец — трус или мужественный человек?

Дома, при свете сфер, Лирин всегда казался слабым. Он работал в операционной, не обращая внимания на то, что говорили о нем в городе. Он сказал сыну, что тот не должен тренироваться с копьем, и запретил ему даже думать о войне. Были ли это действия труса? Но пять месяцев назад Кал увидел в нем мужество, о котором и не подозревал.

В спокойном голубом свете дворца Рошона Лирин возразил человеку, намного превосходящему его рангом, богатством и властью. И не отступил. Сердце Кала встревоженно билось. Он положил руки на колени, пытаясь не выдать другим, насколько он взволнован.

Рошон махнул рукой слугам, и мгновенно появились новые приборы, для них. Конец зала тонул во мраке. Стол Рошона напоминал освещенный остров посреди огромной пустой темноты.

Рядом с ними стояли чаши с водой, в которые полагалось окунать пальцы, и стопки белоснежных салфеток. И еда светлоглазых. Кал редко ел такую изысканную пищу; он попытался не показать себя невежей, взял шампур и, подражая Рошону, ножом отрезал самый нижний кусок мяса, поднял его и стал есть. Мясо, как и следовало ожидать, оказалось сочным и нежным, хотя немного острее, чем он привык.

Лирин не ел вообще. Он поставил локти на стол и глядел, как ужинает светлорд.

— Я хотел бы дать тебе возможность спокойно поесть, — наконец сказал Рошон, — прежде чем мы поговорим о серьезных делах. Но ты, похоже, не намерен воспользоваться моей щедростью.

— Да, не намерен.

— Очень хорошо, — сказал Рошон, взял кусок хлебца из корзины и, обернув его вокруг шампура, стащил несколько кусков овощей одновременно и съел их с хлебом. — Тогда скажи мне, сколько еще времени ты собираешься не повиноваться мне? Твоя семья на грани голода.

— Мы в полном порядке, — вмешался Кал.

Лирин посмотрел на него, но не стал ругать.

— Мой сын прав. Мы можем прожить. А если не сможем, то уедем. Я не склонюсь перед вашей волей, Рошон.

— Если ты уедешь, — сказал Рошон, подняв палец, — я напишу лорду-мэру твоего нового города и скажу ему, что сферы украдены у меня.

— Я выиграю любое расследование. Кроме того, как хирург, я защищен от большинства ваших требований. — Это была правда. Темноглазые и их подмастерья, работавшие по своей профессии в городах, наделялись специальной защитой, даже от светлоглазых. Впрочем, юридические аспекты гражданства в странах Ворин были достаточно сложными, и Каладин не до конца понимал их.

— Да, ты можешь выиграть расследование, — сказал Рошон. — Ты был настолько дотошен, что приготовил совершенно точные правильные документы. И ты был там только один, когда Уистиоу поставил на них печать. Странно, что ни одна из его клерков не была при этом.

— Клерки прочитали ему документы.

— И потом вышли из комнаты.

— Так приказал светлорд Уистиоу. Я уверен, что они подтвердят это.

Рошон пожал плечами.

— Мне не надо доказывать, что ты украл сферы, хирург. Я просто буду продолжать делать то, что делаю. Я знаю, что твоя семья питается отбросами. Как долго они будут страдать из-за твоей гордости?

— Их не запугаешь. Как и меня.

— Я не спрашиваю, боятся ли они. Я спрашиваю, голодают ли они.

— Ни в коем случае, — сказал Лирин сухим голосом. — Даже если нам не хватает еды, мы наслаждаемся вниманием, которое вы расточаете нам, светлорд. Мы чувствуем на себе ваши ищущие взгляды и слышим ваш шепоток горожанам. Судя по тому, как вы следите за нами, вы опасаетесь нас.

Рошон молчал, держа в руке шампур, яркие зеленые глаза сузились, губы поджались. В темноте эти глаза почти светились. Калу пришлось сделать над собой усилие, чтобы не съежиться под весом этого неодобрительного взгляда. С таким видом светлоглазые вроде Рошона отдают приказы.

Он не настоящий светлоглазый. Он отверженный. Я еще увижу настоящих. Людей чести.

Лирин даже не моргнул.

— Уже который месяц мы испытываем давление с вашей стороны. Арестовать меня вы не можете — я выиграю расследование. Вы попытались натравить на меня народ, но это мой город, меня здесь все знают и глубоко внутри осознают, что я им нужен.

Рошон наклонился вперед.

— Я ненавижу твой маленький город.

Лирин нахмурился при таком странном ответе.

— Меня приводит в ярость то, что на меня смотрят как на ссыльного, — продолжал Рошон. — Я сатанею от того, что вынужден жить в глуши. Но больше всего я ненавижу темноглазых, которые забыли свое место.

— Я тоже не испытываю к вам теплых чувств.

Рошон хмыкнул, потом посмотрел на мясо так, как если бы потерял к нему интерес.

— Очень хорошо. Давай пойдем на… компромисс. Я возьму девять десятых сфер. Ты сможешь сохранить остальные.

Кал возмущенно вскочил.

— Мой отец никогда…

— Кал, — прервал его Лирин. — Я могу говорить за себя.

— Но ты, конечно, не заключишь такую позорную сделку.

Лирин какое-то время молчал.

— Иди на кухню, — наконец сказал он. — Попроси у поваров еды, больше подходящей тебе.

— Отец, но…

— Иди, сын, — твердо повторил Лирин.

Неужели правда? После всего, неужели отец просто сдался?

Кал побагровел и вылетел из зала. Он знал дорогу на кухню. В детстве он часто обедал там с Ларал.

Он убежал не потому, что его выставили; он не хотел, чтобы отец и Рошон видели его чувства: досаду от того, что он встал и наорал на Рошона, хотя отец собирался заключить сделку; унижение от того, что отец мог даже подумать о сделке; расстройство от того, что его прогнали. Кал обнаружил, что плачет, и постарался взять себя в руки. Он прошел мимо пары солдат Рошона; желтый свет висевших на стенах тусклых масляных ламп подчеркивал грубые черты их лиц.

Проскочив мимо них, Кал повернул за угол и только здесь остановился около кадки с растением, сражаясь со своими эмоциями. В кадке стояла комнатная винопочка, до полного раскрытия которой оставалось еще одно поколение; несколько конусообразных цветков тянулись вверх из ее последней раковины. На стене над ней горела лампа, слабым задыхающимся светом. В задних помещениях особняка, рядом с комнатами слуг, сферы для освещения не использовали.

Кал прислонился к стене, дыша тяжело и неровно. Он чувствовал себя как Кабин — один из десяти дураков, — который вел себя как ребенок, хотя был взрослым. Но что он должен думать о поступках Лирина?

Он вытер глаза, прошел через несколько распахнутых дверей и очутился на кухне. Рошон все еще пользовался услугами главного повара Уистиоу, Барма, высокого худого человека с черными волосами, которые он заплетал в косы. Барм ходил по кухне, отдавая распоряжения младшим поварам; пара паршменов вносила через задние двери особняка корзины с провизией. Барм не расставался с длинным металлическим черпаком, которым стучал по висевшим на стенах сковородкам или кастрюлям, отдавая приказы.

Бросив на Кала небрежный взгляд своих темно-коричневых глаз, он приказал одному из слуг принести хлебец и таллиевый рис. Детская еда. Кал еще больше смутился, сообразив, что Барм мгновенно понял, почему его послали на кухню.

Кал подошел к специально выделенному для еды уголку и стал там ждать. Это был свежепобеленный альков, в котором стоял покрытый графитом стол. Он уселся, положил локти на камень, а голову на руки.

Почему он так разозлился от одной мысли, что отец может отдать большинство сфер в обмен на безопасность? Верно, если это произойдет, его не пошлют в Харбрант. Но он уже и так решил стать солдатом. Так что это не имеет значения. Или имеет?

Я завербуюсь в армию, подумал Кал. Я убегу, я…

Внезапно мечта — план — показалась невероятно детской. Она принадлежала мальчику, которого заслуженно послали на кухню есть рис, пока взрослые говорили о важных делах. В первый раз ему стало обидно, что он не сможет учиться на хирурга.

Дверь кухни резко распахнулась. Вошел сын Рошона, Риллир, разговаривая с кем-то.

— …не знаю, почему отец требует, чтобы здесь было так мрачно. Масляные лампы в коридорах? Что может быть более провинциальным? Ему бы полегчало, если бы я смог вытащить его поохотиться. Тогда мы смогли бы хоть как-то развлечься в этом захолустье.

Риллир заметил сидящего Кала, но прошел мимо, как будто тот был стулом или полкой для вина: заметил, но в остальном игнорировал.

Кал обнаружил, что смотрит на спутницу Риллира. Ларал. Дочь Уистиоу.

Так много изменилось. Он давно не видел ее, но вот внезапно возникли старые чувства. Стыд, возбуждение. Она знает, что родители собирались поженить их? Один взгляд на нее, и он опять почти полностью смутился. Но нет. Его отец может глядеть Рошону прямо в глаза. Значит, и сам Кал может взглянуть в глаза Ларал.

Кал встал и кивнул ей. Она посмотрела на него, слегка покраснела и пошла дальше, волоча за собой старую няню — компаньонку.

Что случилось с той Ларал, которую он знал, — девочкой с распущенными черно-желтыми волосами, которая любила лазать по камням и носиться по полям? Она надела желтое шелковое платье — модную одежду светлоглазых женщин, — аккуратно зачесала волосы и еще покрасила их, чтобы спрятать светлые пряди. Левая рука скромно скрывалась в рукаве. Она стала выглядеть как светлоглазые.

Богатство Уистиоу — то, что от него осталось, — перешло к ней. И когда Садеас вручил Рошону власть над Хартстоуном — а также подарил особняк и сад, — кронпринц предоставил ей приданое, в качестве компенсации.

— Ты, — сказал Риллир, кивая на Кала и говоря с быстрым городским акцентом. — Будь хорошим мальчиком и принеси нам ужин. Мы будем есть в уголке.

— Я не кухонный слуга.

— Ну и что?

Кал покраснел.

— Если ты ожидаешь, будто я тебе что-то дам за то, что ты принесешь еду…

— Нет… я хотел сказать… — Кал посмотрел на Ларал. — Скажи ему, Ларал.

Она отвернулась.

— Делай, как тебе приказано, мальчик, — сказала она. — Мы голодны.

Кал уставился на нее и почувствовал, как краска полностью залила щеки.

— Я… я не собираюсь ничего тебе приносить! — сумел выговорить он. — И не имеет значения, сколько сфер ты собираешься мне предложить. Я не мальчик на побегушках. Я хирург.

— А, ты сын его.

— Да, — ответил Кал, поражаясь, как гордо прозвучало простое слово. — И я не дам тебе запугать меня, Риллир Рошон. Как твоему отцу не удалось запугать моего.

Не считая того, что они как раз сейчас заключают сделку…

— Отец не говорил, насколько ты смешной, — сказал Риллир, прислоняясь к стене. Он казался лет на десять старше Кала, а не на два года. — Значит, тебе стыдно носить людям еду? Хирург разве чем-то лучше кухонного слуги?

— Э, нет. Но это не мое Призвание.

— И какое у тебя Призвание?

— Делать больных людей здоровыми.

— Но я заболею, если не поем! Разве ты не исполнишь свой долг, принеся мне еду?

Кал задумался.

— Это… это совсем не то.

— А мне кажется, очень похоже.

— Тогда почему бы тебе не принести еду самому?

— Это не мое Призвание.

— И какое у тебя Призвание? — вернул Кал, вспомнив слова Риллира.

— Я — наследник правителя города, — сказал Риллир. — Мой долг — руководить, следить, чтобы работа была сделана и люди не ленились. И я даю важные задачи темноглазым бездельникам, чтобы они приносили пользу.

Кал колебался, понемногу закипая.

— Видишь, как медленно проворачиваются его мозги, — сказал Риллир Ларал. — Как гаснущий костер, сжегший все свое топливо и могущий только дымиться. И, смотри, костер заставил его лицо покраснеть.

— Риллир, пожалуйста, — сказала Ларал, кладя свою руку на его.

Риллир посмотрел на нее и округлил глаза.

— Иногда ты такая же провинциальная, как и мой отец, дорогая.

Он выпрямился и с выражением покорности на лице провел ее мимо алькова в саму кухню.

Кал с такой силой плюхнулся на скамью, что едва не ушиб ноги. Мальчик-слуга принес ему еду и поставил на стол, но это только напомнило Калу, что все его считают ребенком. Он не стал есть, только глядел, пока, наконец, на кухню не пришел отец. Риллир и Ларал давно ушли.

Лирин подошел к алькову и поглядел на Кала.

— Ты ничего не ел.

Кал покачал головой.

— Ты мог бы поесть. Это бесплатно. Пошли.

Они молча вышли из особняка в темноту. Карета ждала их, и вскоре Кал опять сидел напротив отца. Кучер вскарабкался на козлы, заставив экипаж вздрогнуть, взмахнул кнутом, и лошади побежали вперед.

— Я хочу стать хирургом, — внезапно сказал Кал.

Скрытое темнотой лицо отца осталось непроницаемым. Однако, когда он заговорил, голос прозвучал слегка растерянно.

— Я это знаю, сынок.

— Нет. Я хочу стать хирургом. Я не хочу убегать и становиться солдатом.

Молчание в темноте.

— Ты обдумывал такое? — наконец спросил Лирин.

— Да, — признался Кал. — Ребячество. Но сегодня я решил, что хочу учиться на хирурга.

— Почему? Что заставило тебя измениться?

— Мне нужно было узнать, как думают они, — сказал Кал, кивая на особняк. — Они умеют красиво говорить, и я должен научиться отвечать им тем же. Не как… — Он заколебался.

— Не как я? — со вздохом спросил Лирин.

Кал закусил губу, но должен был спросить.

— Сколько сфер ты согласился отдать ему? Мне хватит оставшихся для поездки в Харбрант?

— Ни одной.

— Но…

— Рошон и я какое-то время спорили о количестве. Я сделал вид, что разгорячился, и ушел.

— Сделал вид? — спросил пораженный Кал.

Отец наклонился вперед и перешел на шепот, чтобы не услышал кучер. Впрочем, колеса с таким шумом катились по дороге, что опасности и так не было.

— Он должен подумать, что я собираюсь сдаться. Сегодня я сделал вид, что пришел в отчаяние. Сильный отпор вначале, разочарование потом, и он решил, что достал меня. В конце — позорное отступление. Он пригласит меня через несколько месяцев, дав мне «перегореть».

— Но ты не подчинишься ему, верно? — прошептал Кал.

— Да. Дать ему несколько сфер — только разжечь его жадность; он все равно потребует все остальные. Эти земли приносят намного меньше дохода, чем раньше, и Рошон почти сломлен, проиграв в политических сражениях. Я все еще не знаю, какой из высших лордов послал его сюда мучить нас, но я бы очень хотел встретиться с ним в темной комнате…

Кала буквально потрясла жестокость в голосе Лирина. Он никогда не слышал, чтобы отец всерьез угрожал кому-то.

— Но почему ты пошел на это? — прошептал Кал. — Ты сказал, что мы можем сопротивляться ему. И мама так думает. Может быть, мы не так сытно едим, но и не голодаем.

Отец не ответил, хотя и выглядел озабоченным.

— Ты хотел заставить его подумать, что мы сдаемся, — сказал Кал. — Или готовы сдаться. Чтобы он перестал искать способ уничтожить нас? Чтобы он сосредоточился на сделке и не на…

Кал застыл. Он увидел что-то незнакомое в глазах отца. Что-то вроде вины. Внезапно все обрело смысл. Холодный ужасный смысл.

— Отец Штормов, — прошептал Кал. — Ты действительно украл эти сферы.

Отец молчал, старая темная карета грохотала по ухабистой дороге.

— Вот почему ты был таким возбужденным, когда умер Уистиоу, — прошептал Кал. — Пил, переживал… Ты вор! Мы — семья воров.

Карета повернула, фиолетовый свет Саласа осветил лицо Лирина. С этого угла он не выглядел и наполовину таким грозным — наоборот, скорее слабым. Руки сжаты перед собой, в глазах отражается свет луны.

— В последние дни перед смертью Уистиоу был не в себе, — прошептал он. — Я знал, что его смерть разрушит все надежды на брачный союз. Ларал еще не достигла совершеннолетия, и новый лорд-мэр города не позволит темноглазому завладеть ее наследством через брак.

— И ты ограбил его? — Кал почувствовал, что съеживается.

— Он нам обещал. Я должен был что-то сделать, позаботиться, чтобы он выполнил свое обещание. Я не доверял щедрости нового лорд-мэра. Мудро, как ты можешь видеть.

Все это время Кал считал, что Рошон преследует их из-за злобы и зависти. Но, как оказалось, он был прав.

— Не могу в это поверить.

— Тебе это так важно? — прошептал Лирин. Его лицо казалось призрачным в полумраке. — Что изменилось?

— Все.

— И ничего. Рошон все еще хочет эти сферы, и мы все еще заслуживаем их. Уистиоу, будь он в своем уме, безусловно бы отдал их нам. Я уверен.

— Но он этого не сделал.

— Да.

Все то же самое и все другое.

Один шаг, и мир перевернулся с ног на голову. Негодяй стал героем, герой стал негодяем.

— Я… — сказал Кал, — я не могу решить, сделал ли ты что-то очень храброе или очень плохое.

Лирин вздохнул.

— Я знаю, что ты чувствуешь. — Он откинулся назад. — Пожалуйста, не рассказывай Тьену о том, что мы сделали. Станешь старше, поймешь.

Что мы сделали! Мама помогала ему!

— Может быть, — сказал Кал, мотнув головой. — Но одно не изменилось. Я хочу поехать в Харбрант.

— Даже на украденные сферы?

— Я найду способ заплатить за них. Но не Рошону. Ларал.

— Скоро она тоже будет принадлежать Рошону, — сказал Лирин. — Мы ожидаем помолвку между ней и Риллиром до конца этого года. Рошон не даст ей ускользнуть, особенно сейчас, когда он потерял все свое влияние в Холинаре. Она — одна из немногих возможностей для его сына заручиться поддержкой хорошего дома.

Кал почувствовал, как его желудок скрутило узлом при упоминании Ларал.

— Я должен учиться. Возможно, я смогу…

Смогу что? подумал он. Вернуться и убедить ее оставить Риллира ради меня? Смешно.

Он внезапно посмотрел на отца, который, наклонив голову, выглядел очень печальным. Он был герой. И негодяй. Но герой для своей семьи.

— Я не скажу Тьену, — прошептал Кал. — Я хочу использовать сферы, поехать учиться в Харбрант.

Отец поднял голову.

— Я хочу научиться смотреть в лицо светлоглазым, как ты, — сказал Кал. — Любой из них может выставить меня дураком. Я хочу научиться говорить как они и думать как они.

— Я хочу, чтобы ты научился помогать людям, сынок. А не мстить светлоглазым.

— Я думаю, что я смогу и то, и другое. Если научусь быть достаточно умным.

Лирин фыркнул.

— Ты и так достаточно умный. В тебе достаточно много от твоей матери, и ты сможешь разговаривать со светлоглазыми. Университет покажет тебе, насколько я прав, Кал.

— Я хочу, чтобы меня называли полным именем, — сказал он, удивив самого себя. — Каладин.

Имя мужчины. Ему оно всегда не нравилось, потому что звучало как имя какого-нибудь светлоглазого. Но сейчас, похоже, вполне подходило.

Он не темноглазый фермер, но и не светлоглазый лорд. Нечто среднее. Кал вел себя как ребенок, желая поступить в армию только потому, что все мальчишки мечтают об этом. Каладин будет мужчиной, который познает хирургию и пути светлоглазых. И однажды он вернется в город и докажет Рошону, Риллиру и Ларал, что они ошиблись, прогнав его.

— Договорились, — сказал Лирин. — Каладин.

Глава тридцать восьмаяОбдумыватель

Рожденные из тьмы, они все еще несут на себе ее тавро, отмечающее их тела, как огонь клеймит их души.

Я считаю Гашашсон-Наваммис заслуживающим доверия источником, хотя не уверена в переводе. Может быть, ты найдешь оригинальную цитату в четырнадцатой книге «Селд» и переведешь ее заново, для меня?

Каладин плавал.

Постоянный жар, сопровождаемый холодным потом и галлюцинациями. Вероятно, это вызвано воспалившимися ранами. Обработай антисептиком, чтобы предохраниться от спренов горячки. Постоянно пои пациента водой.

Он опять вернулся в Хартстоун, к семье. Только взрослым. Солдат, вот кем он стал. И он больше не подходил им. Отец постоянно спрашивал: «Как это случилось? Ты говорил, что хочешь стать хирургом. Хирургом…»

Сломанные ребра, рана в боку — результат избиения. Перевязать грудь и не давать больному заниматься требующей усилий деятельностью.

Как-то раз он открыл глаза и обнаружил себя в темной холодной комнате — каменные стены, высокий потолок. Другие люди лежали в ряд, накрытые одеялами. Трупы. Магазин, где они выставлены для продажи. Кто покупает трупы?

Кронпринц Садеас. Он покупает трупы. Они все еще ходят, после того как он купил их, но они уже трупы. Хотя и глупые, отказывающиеся это понять и утверждающие, что они живы.

Рваные раны на лице, руках и груди. Несколько лоскутов кожи снято. Вызвано длительным нахождением под ветрами сверхшторма. Положи мазь из деносакса, чтобы ускорить рост новой кожи. Перевяжи раны.

Время летело. Много времени. Он должен быть мертвым. Почему он не умер? Он хотел откинуться на кровати и дать этому случиться.

Но нет. Нет. Он потерял Тьена. Он потерял Гошела. Он потерял родителей. Он потерял Даллета. Дорогого Даллета.

Он не потерял Четвертый Мост. И не потеряет.

Гипотермия, вызванная исключительным холодом. Согрей пациента и заставь его сидеть. Не давай ему спать. Если он проживет несколько часов, скорее всего избежит плохих последствий.

Если он проживет несколько часов…

Мостовики не обязаны выживать…

Почему Ламарил сказал это? Почему армия использует людей, которые обязаны умереть?

Он смотрит слишком узко и слишком близко. Он должен понять цели армии. Он увидел ход битвы и испугался. Что он наделал?

Он должен вернуться и все исправить. Но нет. Он ранен, не так ли? Он истекает кровью, лежа на земле. Он один из погибших копьеносцев. Он один из мостовиков Второго Моста, преданный идиотами из Четвертого, которые защитились от лучников.

Как они осмелились? Как они осмелились?

Как они осмелились выжить, убив меня?

Деформированные сухожилия, разорванные мышцы, треснувшие кости и сильные боли, вызванные исключительными условиями. Любыми способами заставить оставаться в покое. Проверь большие постоянные синяки и бледные участки кожи на предмет внутренних кровотечений. Они могут угрожать жизни. Приготовь к операции.

Он видел спренов смерти. Размером с кулак, черные и многоногие, с красными горящими глазами, они оставляли за собой следы пылающего света. Они собрались вокруг него и носились взад и вперед. Он слышал их скрипучий шепот, как будто рвалась бумага. Они пугали его, но он не мог убежать. Он не мог даже пошевелиться.

Только умирающие видят спренов смерти. Ты видишь их, потом умираешь. Только очень-очень счастливые люди переживают встречу с ними. Спрены смерти знают, когда конец близок.

Пальцы рук и ног покрыты волдырями, вызванными обморожением. Обработай все волдыри антисептиком, потом вскрой. Дай телу пациента возможность излечить себя. Постоянные повреждения маловероятны.

Перед спренами смерти стояла крошечная фигурка, сделанная из света. Не полупрозрачная, какой она всегда представала раньше, нет, чистый белый свет. Мягкое женское лицо стало благородным и суровым, как у воина из забытых времен. Никакого ребячества. Она стояла на страже у его груди, держа в руке сделанный из света меч.

И она светилась — чистое мягкое сияние. Сияние самой жизни. Как только один из спренов смерти подходил слишком близко, она бросалась на него, размахивая светящимся мечом.

Свет отпугивал их.

Но их было слишком много. И каждый раз, когда он приходил в себя, он видел все больше и больше спренов смерти.

Бредовые видения, вызванные травмой головы. Продолжай наблюдать за пациентом. Не разрешай принимать алкоголь внутрь. Поддерживай покой. Для уменьшения опухоли в голове давай кору фатома. В исключительных случаях используй огнемох, но ни в коем случае не дай пациенту к нему привыкнуть.

Если медикаменты не помогают, сделай трепанацию черепа для уменьшения внутричерепного давления.

Обычно необратимо.

* * *

Тефт зашел в барак в полдень. Как будто вошел в темную промозглую пещеру. Он посмотрел налево, где обычно спали остальные раненые. Все были снаружи, наслаждаясь солнцем. Все пять чувствовали себя хорошо. Даже Лейтен.

Тефт прошел мимо рядов скатанных одеял к задней стене, где лежал Каладин.

Бедолага, подумал Тефт. Что хуже: быть избитым до смерти или лежать здесь, далеко от солнца?

Четвертый Мост пошел на риск. Каладина разрешили снять, и пока никто не пытался помешать лечить его. И практически вся армия слышала, что Садеас отдал Каладина на суд Отца Штормов.

Газ, пришедший посмотреть на Каладина, довольно хмыкнул. Похоже, он сказал своим начальникам, что Каладин должен умереть. С такими ранами люди долго не живут.

И тем не менее Каладин выжил. Солдаты приходили и глазели на него. Никто не верил своим глазам. Люди в лагере шушукались. Отец Штормов пощадил человека, отданного ему на суд. Чудо. Садеасу это не понравилось. Сколько времени пройдет, прежде чем один из светлоглазых решит освободить кронпринца от этой проблемы? Сам Садеас не мог ничего сделать в открытую — не потеряв доверия окружающих, — но яд или удавка могли быстро убрать источник недовольства.

По этой причине Четвертый Мост решил держать Каладина подальше от чужих глаз. И никогда не оставлять одного. Никогда.

Клянусь штормом, подумал Тефт, вставая на колени рядом с пылающим жаром больным, закутанным в грубое одеяло. Глаза закрыты, лицо в поту, все тело в бинтах, большинство из которых пропитано кровью. У них не было денег на то, чтобы менять их почаще.

Сейчас за ним присматривал Шрам. Невысокий человек с твердым лицом сидел у ног Каладина.

— Как он? — спросил Тефт.

— Похоже, ему стало хуже, Тефт, — тихо ответил Шрам. — Он бормотал о темных фигурах, дергался и просил держать их подальше. Он открывал глаза. И видел не меня, а что-то. Клянусь.

Спрены смерти, подумал Тефт с холодом в груди. Келек, сохрани нас.

— Я подежурю, — сказал Тефт садясь. — Иди поешь.

Шрам встал, бледный и несчастный. Их всех сокрушала мысль, что Каладин, выживший во время сверхшторма, умирает от ран. Шрам, сутулясь и шаркая ногами, вышел из барака.

Тефт долго глядел на Каладина, пытаясь собрать мысли и чувства.

— Почему сейчас? Почему здесь? — прошептал он. — Так много людей ждали тебя. И ты появился.

Но, конечно, Тефт забежал вперед. Он не был уверен. Он мог только предполагать и надеяться. Нет, не надеяться — бояться. Он отверг Обдумывателей. И вот он здесь. Он пошарил в кармане и вынул три маленькие бриллиантовые сферы. Уже давно он ничего не оставлял из своей зарплаты, но сейчас сохранил и держал их в руках, медля и нервничая. Они горели Штормсветом.

Он действительно хочет знать?

Стиснув зубы, Тефт наклонился к Каладину и посмотрел на лицо человека, лежавшего без сознания.

— Ты, ублюдок, — прошептал он. — Штóрмов ублюдок. Ты взял банду висельников, снял их с веревок и дал вдохнуть полной грудью. А теперь собираешься бросить нас на произвол судьбы? Я тебе не позволю, слышишь. Не позволю!

Он вложил сферы в ладонь Каладина, заставил безвольные пальцы охватить их и положил руку на живот. Потом выпрямился. Что произойдет? Обдумыватели рассказывали истории и легенды. Дурацкие истории, так называл их Тефт. Пустые мечты.

Он ждал. И, конечно, ничего не произошло.

Ты такой же набитый дурак, как и все, сказал себе Тефт.

Он протянул руку к ладони Каладина. За три сферы он сможет купить себе пару кружек покрепче.

Внезапно Каладин сделал короткий, но сильный вздох.

Свет в его ладони погас.

Тефт застыл, широко открыв глаза. Из покалеченного тела полились слабые, но безошибочно узнаваемые лучики Штормсвета. Как если бы Каладина опустили в горячую ванну и от его кожи стал подниматься пар.

Глаза Каладина открылись, и из них тоже полился свет, слабо окрашенный в желтый. Он опять вдохнул, громче, и лучи света закрутились вокруг глубоких ран на груди. Некоторые из них немедленно закрылись и зарубцевались.

Потом все кончилось, свет в крошечных обломках иссяк. Глаза Каладина закрылись, и он расслабился. Раны по-прежнему выглядели ужасно, он еще горел, но кожа перестала быть мертвенно-бледной. И страшная краснота вокруг некоторых ран уменьшилась.

— Бог мой, — сказал Тефт, сообразив, что весь дрожит. — Всемогущий, сошедший с небес в наши сердца… Это правда. — Он склонил голову к каменному полу и закрыл глаза, из которых сочились слезы.

Почему сейчас? опять подумал он. Почему здесь?

И, во имя небес, почему я?

Сто ударов сердца он стоял на коленях, думая, считая, волнуясь. Наконец заставил себя подняться на ноги и взял сферы — уже темные — из руки Каладина. Он должен обменять их на заряженные. Потом он вернется и даст Каладину выпить их.

И нужно быть очень аккуратным. Несколько сфер каждый день, но не слишком много. Если мальчик выздоровеет слишком быстро, будет слишком много вопросов.

И мне нужно рассказать Обдумывателям, подумал он. Мне нужно…

Обдумыватели ушли. Мертвы, по его вине. Если и есть другие, он понятия не имел, где их искать.

И кому он расскажет? Кто ему поверит? Скорее всего, Каладин сам не понимает, что делает.

Лучше всего молчать, по меньшей мере до тех пор, пока он не решит, что с этим делать.

Глава тридцать девятаяГорящее внутри

И за один удар сердца Элезарв очутился там, преодолев четырехмесячный путь.

Еще одна сказка, записанная Калинам в ее книге «Среди Темноглазых», страница 102. Все эти сказки наполнены рассказами о мгновенных путешествиях и Вратах Клятв.

Рука Шаллан летала над чертежной доской, двигаясь сама по себе, грифель скреб, царапал, оставлял пятна. Сначала толстые линии, похожие на следы крови, оставленные большим пальцем, ободранным о гранит. Потом тонкие, похожие на царапины, сделанные булавкой.

Она сидела в своей похожей на шкаф каменной комнате в Конклаве. Ни окон, ни украшений на гранитных стенах. Только кровать, сундук, тумбочка и маленький столик, который заменял чертежную доску.

Единственный рубиновый брум бросал кровавый свет на ее рисунок. Обычно, чтобы сделать точный рисунок, она должна была тщательно запечатлеть сцену в памяти. Прищуриться, остановить мир, впечатать его в сознание. Но в тот момент, когда Джаснах уничтожала воров, ей было не до того. Страх и болезненное любопытство заморозили ее.

Тем не менее она помнила каждую деталь так живо, как если бы не спеша запоминала их. И воспоминания, перенесенные на бумагу, не исчезли. Она не могла избавиться от них. Мертвые горели внутри нее. Она откинулась на спинку стула, рука дрожала, рисунок углем перед ней представлял удушающий ночной пейзаж, зажатый между стенами переулка, перекошенная фигура из пламени поднималась к небу. В это мгновение лицо еще не потеряло свою форму, глаза были широко открыты, пылающий рот распахнут. Джаснах протянула к фигуре руку, то ли защищая ее, то ли молясь.

Шаллан прижала запачканные углем пальцы к груди и уставилась на свое творение. Один из дюжины рисунков, которые она сделала за последние несколько дней. Один человек превратился в пламя, другой в кристалл, двое стали дымом. Только одного из этих двоих она могла нарисовать полностью; она глядела вдоль переулка, на восток. На ее рисунке от четвертого человека осталось только облачко дыма и одежда, лежащая на земле.

Она чувствовала себя виноватой, что не смогла запечатлеть его смерть. И ужасно глупой, из-за чувства вины.

Умом Шаллан могла понять Джаснах. Да, она сознательно подвергла себя опасности, но это не снимает ответственности с тех, кто решил ограбить ее. Действия этих мужчин достойны всякого порицания. Шаллан провела несколько дней над книгами по философии, и самые серьезные произведения по этике полностью оправдывали принцессу.

Но Шаллан была там. Она видела, как умерли эти люди. Она видела ужас в их глазах и сама почувствовала ужас. Был ли другой путь?

Убить или быть убитым. Философия Сильного. И она оправдывала Джаснах.

Действие — не зло. Намерение — зло. И Джаснах хотела остановить этих людей, не дать им вредить другим. Философия Цели. Она восхваляла Джаснах.

Мораль существует отдельно от идеалов человека. Она парит где-то высоко, и смертные приближаются к ней, хотя и никогда не могут полностью достичь. Философия Идеалов. Она утверждает, что уничтожение зла в высшей степени морально, поэтому, уничтожив злого человека, Джаснах полностью права.

Цель должна быть уравновешена средствами. Если цель достойна, тогда и шаги к ней достойны, даже если некоторые из них — сами по себе — предосудительны. Философия Стремления. И она, более чем любая другая, называла действия Джаснах этичными.

Шаллан взяла лист и присоединила его к другим, раскиданным по кровати. Пальцы опять задвигались, схватили угольный карандаш и начали новый рисунок на белом листе бумаге, прикрепленном к столу и неспособном убежать.

Собственное воровство беспокоило ее не меньше убийства. Ирония, но требование Джаснах изучить философию морали заставило Шаллан обдумать собственные ужасные действия. Она приехала в Харбрант для того, чтобы украсть фабриал и использовать его для спасения дома Давар от огромных долгов и гибели. И, тем не менее, она украла его только потому, что разозлилась на Джаснах.

Если намерения более важны, чем действия, она обязана осудить себя. Возможно, Философия Стремления — утверждавшая приоритет цели над шагами, ведущими к ней, — примирила бы ее с тем, что она сделала, но именно эта философия казалась ей самой предосудительной. Шаллан сердцем осуждала Джаснах, но ведь именно она предала эту женщину, которая приняла ее и доверилась ей. А сейчас еще собирается впасть в ересь, используя Преобразователь, хотя она не ардент.

Преобразователь лежал в потайном отделе сундука Шаллан. Три дня, и Джаснах еще ничего не сказала об исчезновении. Каждый день она молча надевала фальшивый фабриал. В ее поведении ничего не изменилось. Быть может, она не пыталась Преобразовывать. Да поможет Всемогущий, чтобы она больше не выходила наружу и не ставила себя в опасное положение, надеясь при помощи фабриала убить людей, которые нападут на нее.

Конечно, был и другой аспект в этом вечере, о котором Шаллан должна подумать. Она носит скрытое оружие, которым не пользуется. Тогда она настолько растерялась, что даже и не подумала достать его. Но она же не привыкла к…

Шаллан застыла, в первый раз осознав, что рисует не еще одну сцену в переулке, а богато обставленную комнату с толстым красивым ковром и мечами на стенах. Длинный обеденный стол, блюда с наполовину съеденной едой.

И мертвого мужчину в пышной одежде, лежавшего на полу лицом вниз, в луже крови. Она подпрыгнула, отбросила карандаш, потом смяла рисунок. Содрогнувшись, отошла от стола и села на кровать среди рисунков. Бросив скомканную бумагу на пол, она обхватила руками голову, чувствуя под пальцами холодный пот.

Что-то не так с ней и с рисунками.

Она должна выйти. Убежать от смерти, философии и вопросов. Она встала и торопливо вошла в главную комнату апартаментов Джаснах. Принцессы не было, она занималась исследованиями, как обычно. Сегодня она не потребовала, чтобы Шаллан пришла в Вуаль. Быть может, потому что понимала — ее подопечной нужно время, чтобы подумать одной? Или потому что подозревала Шаллан в краже Преобразователя и больше не доверяла ей?

Шаллан быстро пересекла комнату, очень скромно обставленную. Рывком открыла дверь в коридор и чуть не врезалась в женщину-мажордома, которая как раз собиралась постучать.

Женщина вздрогнула, а Шаллан невольно вскрикнула.

— Ваша Светлость, — сказала женщина, кланяясь. — Прошу меня извинить. Но ваше самоперо мигает.

Она держала в руках перо, к которому был прикреплен маленький мигающий рубин.

Шаллан глубоко вздохнула и выдохнула, успокаивая сердце.

— Благодарю тебя, — сказала она. Как и Джаснах, она оставляла самоперо на попечение слугам, потому что часто выходила из комнаты и могла пропустить вызов.

Ей очень хотелось не трогать перо и пойти дальше. Но надо было поговорить с братьями, особенно с Нан Балатом, которого не было, когда она последние несколько раз связывалась с домом.

Она взяла перо и закрыла дверь. Не осмеливаясь вернуться в комнату, где все рисунки обвиняли ее, она уселась за стол для самоперьев в главной комнате и повернула рубин.

Шаллан, написало перо.

Тебе удобно?

Это была кодовая фраза, означавшая, что с другой стороны находится Нан Балат — или по меньшей мере его невеста.

Спина болит, и запястья чешутся, ответила она второй половиной кода.

Прости, что пропустил другие сеансы связи, послал Нан Балат. Я должен был присутствовать на празднике от имени отца. Там был Сур Камар, и я не мог его пропустить, хотя пришлось ехать целый день в каждую сторону.

Все в порядке, написала Шаллан. Потом глубоко вздохнула. Он у меня. Она повернула гемму.

Долгое мгновение перо молчало. Потом торопливо написало. Слава Герольдам. О, Шаллан. Ты молодчина. Значит, ты уже на пути к нам, да? Как ты используешь перо в океане? Или ты в порту?

Я еще не уехала, написала Шаллан.

Что? Почему?

Не хочу вызывать подозрения, написала она. Подумай как следует, Нан Балат. Если Джаснах попробует использовать его и обнаружит, что он сломан, она не должна меня заподозрить. Все изменится, если я внезапно уеду.

Я должна подождать, пока она не заметит поломку. Вот тогда и увидим, что она сделает. Если она сообразит, что фабриал заменили, я смогу направить ее на других подозреваемых. Она и так очень подозрительно относится к ардентам. Если же она предположит, что фабриал просто сломался, тогда я буду знать, что мы свободны.

Она повернула гемму и поставила перо в начало.

Следующим пришел вопрос, который она ожидала. А если она немедленно предположит, что это ты? Если прикажет обыскать твою комнату и они найдут потайное отделение?

Она подняла перо.

Тем более для меня лучше быть здесь, написала Шаллан. Балат, я многое узнала о Джаснах Холин. Она невероятно волевая и целеустремленная. Она ни за что не даст мне ускользнуть, если заподозрит, что я ограбила ее. Она будет охотиться за мной и использует все свои возможности для возмездия. Через несколько дней король и все наши кронпринцы уже будут в имении, требуя, чтобы мы вернули фабриал. Отец Штормов! Я уверена, что у Джаснах есть доверенные люди в Джа Кеведе, и она свяжется с ними раньше, чем я вернусь. Меня арестуют в то же мгновение, как я сойду с корабля.

Наша единственная надежда — отвлечь ее. Если не получится, лучше мне быть здесь и принять на себя весь ее гнев. Скорее всего, она заберет Преобразователь и прогонит меня. А вот если мы заставим ее гоняться за мной… Она может быть совершенно безжалостной, Балат. И нам придется очень плохо.

Ответа долго не было. Когда это ты набралась такой логики, малышка? Я вижу, что ты все обдумала. Лучше, чем я, по крайней мере. Но, Шаллан, наше время стремительно истекает.

Я знаю, написала она. Ты говорил, что можешь продержаться еще несколько месяцев. Держись, прошу тебя. Дай мне две-три недели по меньшей мере. Я должна увидеть, что сделает Джаснах. Кроме того, пока я здесь, я постараюсь понять, как он работает. Я не нашла ни одной книги, где есть даже намек на это, но их так много, может быть, я просто не нашла правильной.

Очень хорошо, написало перо. Несколько недель. Будь осторожнее, малышка. Люди, давшие фабриал отцу, приходили опять. Они спрашивали о тебе. Меня они тревожат даже больше, чем наши финансы. Намного больше. Прощай.

Прощай, ответила она.

Все это время принцесса даже не упоминала Преобразователь. Шаллан все больше нервничала. Она хотела, чтобы Джаснах хоть что-нибудь сказала. Ожидание терзало ее. Все эти дни в присутствии Джаснах ее живот крутило от беспокойства, пока не начинало тошнить. Впрочем, после убийства прошло всего несколько дней — у нее есть законный повод выглядеть обеспокоенной.

Холодная трезвая логика. Сама Джаснах могла бы гордиться.

Стук в дверь. Шаллан быстро собрала листы разговора с Нан Балатом и бросила их в камин. Мгновением позже вошла служанка с корзиной на сгибе локтя и улыбнулась Шаллан. Время ежедневной уборки.

Шаллан, увидев девушку, почему-то испугалась. Эту служанку она не знала. Что, если Джаснах послала кого-то обыскать комнату Шаллан? А что, если та уже обыскала? Шаллан кивнула женщине и потом — чтобы успокоить свои подозрения, — ушла в свою комнату и закрыла дверь. Метнувшись к сундуку, она проверила потайное отделение. Фабриал на месте. Она подняла его, проверяя. Быть может, Джаснах каким-то образом поменяла его назад?

Не будь такой глупой, сказала она себе. Джаснах проницательна, но не настолько.

Тем не менее Шаллан положила Преобразователь в потайной мешочек. Он великолепно поместился туда. И она почувствовала себя безопаснее, зная, что он лежит там, хотя бы на время уборки. Да и в любом случае потайной мешочек лучше подходит для того, чтобы что-то спрятать, чем сундук.

По традиции, женщина хранила в потайном мешочке самые интимные или самые драгоценные вещи. Искать там — все равно что обыскивать ее голую, а это, учитывая ранг их дома, совершенно невозможно, пока ее не обвинят в конкретном преступлении. Джаснах, быть может, могла бы потребовать такого. Но тогда Джаснах скорее потребовала бы обыскать ее комнату и тщательно проверить сундук. Увы, если Джаснах действительно заподозрит ее, Шаллан не сможет спрятать фабриал. И потайной мешочек ничем не лучше и не хуже любого другого места.

Она собрала рисунки и положила их на столик, изображением вниз, пытаясь не смотреть на них. Она не хотела, чтобы служанка увидела их. Потом вышла из комнаты, взяв с собой сумку. Она чувствовала, что ей нужно уйти и успокоиться. Нарисовать что-нибудь другое, а не смерть и убийство. Разговор с Нан Балатом расстроил ее еще больше.

— Ваша Светлость? — спросила девушка.

Шаллан застыла, но служанка протянула ей корзину.

— Мажордом просила передать вам вот это.

Она с сомнением взяла корзину и заглянула внутрь. Хлеб и джем. И записка, прикрепленная к одному из кувшинчиков: «Варенье из синеягодника. Если оно тебе понравится, значит, ты загадочная, скрытная и глубокомысленная. Кабзал».

Шаллан повесила корзину на локоть безопасной руки. Кабзал. Быть может, она должна найти его. Она всегда чувствовала себя лучше после разговора с ним.

Нет. Она собирается уехать; она не должна привязываться к нему. Страшно подумать, куда такая связь может завести. Она вышла в главную пещеру и оттуда — за ворота Конклава. Очутившись на солнце, она глубоко вздохнула и поглядела на небо. Вокруг суетились слуги и служанки, входя и выходя из Конклава. Она прижала к себе сумку и почувствовала, как ветер холодит ее щеки, а солнце греет волосы и лоб.

Самое противное — Джаснах права. Мир простых ответов, в котором жила Шаллан, — глупое детское место. Она отчаянно цепляется за надежду, что сможет найти правду, сможет объяснить — и, возможно, оправдать — свои поступки в Джа Кеведе. Но правда — даже если и есть такая вещь, — должна быть намного более сложной и мрачной, чем она предполагает.

Похоже, на некоторые вопросы нет правильных ответов. Зато много неправильных. Она может выбрать источник вины, но не способ от нее избавиться.

* * *

Спустя два часа — и около двадцати быстрых набросков — Шаллан почувствовала себя намного спокойнее.

С блокнотом на коленях, рисуя улиток, она сидела в садах дворца, которые, уступая в размерах садам ее отца, были намного более разнообразными и — слава Герольдам — более уединенными. Как и в большинстве современных садов, в них присутствовал лабиринт из живого камня. Стены из окультуренного сланцекорника были не слишком высокими, и, встав в полный рост, она видела вход. Но, сидя в одиночестве на одной из многочисленных скамеек, она чувствовала себя полностью невидимой.

Она спросила у смотрителя название самого известного вида сланцекорника, и он назвал его «тарельчатый камень». Подходящее имя, потому что он рос тонкими секциями, лежавшими друг на друге как тарелки в буфете. Со стороны он напоминал выветрившийся камень, открывший миру сотни тонких слоев. Из его пор росли крошечные усики, развевавшиеся на ветру. Растение отливало синим, но усики казались скорее желтоватыми.

Сейчас она рисовала маленькую улитку с низким горизонтальным панцирем, окруженным маленькими рубчиками. Шаллан коснулась ее, и та забралась в щель сланцекорника, идеально слившись с ним. Потом что-то съела — не само растение — и поползла дальше.

Она чистит сланцекорник, поняла Шаллан, продолжая рисовать. Ест лишайник и плесень. И действительно, за ней тянулась чистая полоса.

Рядом с тарельчатым камнем росли сланцекорники другого вида — их похожие на пальцы выступы торчали из центрального узла. Вглядевшись, она заметила крошечных многоногих крэмлингов, бегающих по ним и пожирающих их. Тоже чистильщики?

Любопытно, подумала она, начиная рисовать миниатюрных крэмлингов. Их панцири выглядели как пальцы сланцекорника, в то время как раковина улитки полностью воспроизводила желтые и синие цвета тарельчатого камня. Как если бы Всемогущий создавал их парами: растение, дающее безопасный приют животным, и животные, чистящие растения.

Несколько спренов жизни — крошечные светящиеся зеленые пятна — плавали вокруг сланцекорника. Некоторые танцевали в трещинах коры, другие носились в воздухе как соринки, падая и поднимаясь снова и снова.

Тонко заточенным карандашом она записала свои мысли о связи между животными и растениями. Она не знала ни одной книги, где бы об этом говорилось. Ученые предпочитали изучать больших подвижных животных вроде большепанцирников или белоспинников. Открытие показалось Шаллан замечательным и удивительным.

Улитки и сланцекорник могут помогать друг другу, подумала она. Но я предала Джаснах.

Она поглядела на рукав безопасной руки, со спрятанным внутри мешочком. Она чувствовала себя более уверенно, зная, что Преобразователь внутри. Она еще не осмелилась использовать его. Слишком уж она нервничала, думая о воровстве, да и боялась использовать фабриал рядом с Джаснах. Сейчас, однако, она одна, внутри лабиринта, в ее тупик ведет только одна извилистая тропинка. Она встала и огляделась. В садах никого не было, и, даже если кто-нибудь появится, ему потребуется несколько минут, чтобы добраться до нее.

Шаллан села на скамейку и отложила в сторону блокнот и карандаш. Я должна проверить, могу ли я использовать его, подумала она. Может быть, и не надо ничего искать в Паланиуме. Если она будет время от времени вставать и оглядываться, можно быть уверенным, что никто не подойдет к ней незамеченным.

Она вынула запрещенное устройство. Тяжелое. Надежное. Глубоко вздохнув, она застегнула цепочку вокруг пальцев и запястья, геммы оказались на задней поверхности ладони. Металл был холодным, цепочка провисала. Она согнула руку, фабриал натянулся.

Она ожидала почувствовать покалывание по коже или ощущения силы и могущества. Ничего.

Она коснулась трех камней — свой дымчатый кварц она вставила в третье гнездо. Другие фабриалы, вроде самопера, работали, когда их камней касалась рука. Но нет, Джаснах никогда такого не делала. Принцесса закрывала глаза и касалась предмета, Преобразовывая его. Дым, хрусталь и огонь, вот что у нее получалось лучше всего. Только однажды она создала что-то другое.

Поколебавшись, Шаллан подняла из-под одного из деревьев кусок сломанного сланцекорника. Она взяла его свободной рукой, встала и закрыла глаза.

Стань дымом! скомандовала она.

Ничего.

Стань хрусталем! скомандовала она опять.

Шаллан приоткрыла глаза. Никаких изменений.

Огонь! Гори! Ты огонь! Ты…

Она остановилась, осознав свою глупость. Загадочно сожженная рука? Нет, это не должно быть подозрительным. Она опять сосредоточилась на хрустале, закрыла глаза и четко представила его себе. Сланцекорник должен захотеть измениться.

Ничего не произошло. Раз за разом она пыталась, представляя себе, как сланцекорник изменяется. После нескольких минут неудач она попыталась воздействовать на мешочек, потом на скамейку, потом на один из своих волосков. Ничего не сработало.

Шаллан убедилась, что она одна, и, разочарованная, уселась на скамью. Однажды Нан Балат спросил Льюиша, как работает устройство, и тот ответил, что легче показать, чем объяснять. Он обещал дать ответ, как только она сумеет украсть фабриал Джаснах.

А сейчас он мертв. Неужели она обязана отвезти фабриал домой только для того, чтобы отдать его этим опасным людям, и даже не попытаться получить средства и спасти семью? И только потому, что они не знают, как его активировать?

Она часто использовала другие фабриалы, и всеми ими было очень просто управлять. Да, но их сделали современные мастера. Преобразователи же пришли из древности. Они не использовали современные методы активации. Она долго глядела на сверкающие камни, висевшие с обратной стороны ладони. Как научиться пользоваться прибором, который создан тысячи лет назад и запрещен для всех, кроме ардентов?

Она положила Преобразователь обратно в мешочек. Придется поискать в Паланиуме. Или спросить Кабзала. И как она это сделает, не вызвав подозрений? Она вынула хлеб и джем и начала рассеянно есть. А если Кабзал не знает и она не сможет найти ответ до отъезда из Харбранта, что же делать? Быть может, если она привезет артефакт королю — или его ардентам, — они защитят дом Давар в обмен на подарок. В конце концов ее не могут обвинить в краже у еретички, и, пока Джаснах не знает, кто взял Преобразователь, они в безопасности.

Но почему-то она почувствовала себя еще хуже. Украсть Преобразователь ради спасения семьи — это одно, но отдать его тем самым ардентам, которых так презирала Джаснах? Это похоже на сверхпредательство.

Да, еще одно трудное решение.

Даже хорошо, подумала она, что Джаснах решила научить меня принимать трудные решения. К тому времени, когда все закончится, я буду знатоком…

Глава сороковаяГлаза из красного и синего

Смерть на губах. Звук в воздухе. Зола на коже.

Из «Последнего Опустошения» Амбриан, строчка 335.

Каладин, спотыкаясь, вышел на свет, защищая глаза от палящего солнца, его босые ноги почувствовали переход от холодного камня внутри барака к горячему камню снаружи. Воздух был слегка влажным, но не удушливым, как в предыдущие недели.

Он положил руку на дверную раму, ноги предательски дрожали, а руки болели так, как если бы он три дня подряд нес мост. Он глубоко вздохнул. Бок должен был взорваться, но он ощутил только остаточную боль. Некоторые из самых глубоких ран еще шелушились, но остальные полностью исчезли. Голова была совершенно ясной, на удивление. И никакой головной боли.

Он обогнул угол барака, чувствуя себя сильнее с каждым шагом, хотя и приходилось держаться рукой за стену. Сзади шел Лоупен; хердазианин приглядывал за Каладином с того мгновения, как тот очнулся.

Я должен быть мертв, подумал Каладин. Что происходит?

На другой стороне барака он с удивлением обнаружил свою бригаду, тренирующуюся в переноске моста. Камень бежал впереди, задавая темп, как раньше Каладин. Они добежали до другой стороны склада, повернули и направились обратно. Только когда они почти добежали до барака, один из бежавших впереди — Моаш — заметил Каладина. Он застыл на месте, едва не заставив споткнуться всю бригаду.

— Что с тобой? — крикнул сзади Торфин, ничего не видевший из-за перемычки моста, окружавшего его голову.

Моаш не слушал. Согнувшись под тяжестью моста, он глядел на Каладина круглыми глазами. Камень быстро крикнул поставить мост. Большинство, увидев его, глядели с таким же почтительным выражением, как и Моаш. Хоббер и Пит, чьи раны зажили, тренировались вместе со всеми. Очень хорошо. Значит, они опять будут получать зарплату.

Люди стали подходить к Каладину, молча. Однако никто не подошел совсем близко, как если бы он был слишком хрупкий. Или святой. Каладин стоял с голой грудью, подставив солнцу почти зажившие раны; на нем были только короткие, до колен, штаны мостовика.

— Вам действительно надо отработать ситуацию, когда один из вас споткнется или упадет, парни, — сказал Каладин. — Моаш внезапно остановился, а за ним едва не повалились все. В поле это будет катастрофой.

Мостовики недоверчиво уставились на него, и он поневоле улыбнулся. Все мгновенно окружили его, смеясь и похлопывая по спине. Не слишком подходяще для больного человека, особенно когда это проделал Камень, но Каладин оценил энтузиазм.

Только Тефт не подошел к нему. Пожилой бригадник стоял в стороне, скрестив руки на груди. Он казался озабоченным.

— Тефт? — спросил Каладин. — Что с тобой?

Тефт фыркнул, но потом слегка улыбнулся.

— Я как раз подумал, что эти парни принимают ванну не настолько часто, чтобы дать им обнимать меня. Не обижайся.

Каладин засмеялся.

— Понимаю.

Его последней «ванной» был сверхшторм.

Сверхшторм.

Остальные бригадники смеялись, спрашивали, как он себя чувствует, кричали, что Камень должен будет приготовить что-нибудь этакое на их ночные посиделки у костра. Каладин улыбался и кивал, уверяя, что чувствует себя хорошо, но сам вспоминал сверхшторм.

Он вспомнил его совершенно отчетливо. Он вспомнил, как под проливным дождем лежал на крыше, держась за кольцо и закрыв глаза. Вспомнил Сил, стоявшую перед ним с таким видом, как если бы она пыталась отогнать шторм. Сейчас он ее не видел. Где она?

Он также вспомнил лицо. Сам Отец Штормов? Конечно нет. Иллюзия. Да… да, конечно иллюзия. Воспоминания о спренах смерти смешались с вновь пережитыми кусками жизни — а они переплелись со странными внезапными толчками силы, ледяными, но освежающими. Как будто после долгой ночи в душной комнате он вдыхал холодный воздух ясного утра или ему натерли гудящие мускулы соком листьев галкета, заставлявшим их чувствовать тепло и холод одновременно.

Он совершенно отчетливо вспомнил эти моменты. Что вызвало их? Горячка?

— Как долго? — спросил он, считая бригадников. Ровно тридцать три, включая Лоупена и молчаливого Даббида. Почти все. Немыслимо. Если его ребра срослись, значит, он был без сознания по меньшей мере три недели. Сколько же было забегов?

— Десять дней, — сказал Моаш.

— Невозможно, — сказал Каладин. — Мои раны…

— Вот почему мы все так удивились, когда ты встал и пошел, — сказал Камень, громко смеясь. — Кости из гранита. И вообще тебя надо назвать моим именем!

Каладин прислонился к стене. Никто не поправил Моаша. Вся бригада не может потерять счет неделям.

— Идолир и Трефф? — спросил он.

— Мы потеряли их, — ответил Моаш, помрачнев. — Два забега, пока ты был без сознания. Никого тяжело не ранило, но… двое мертвых. Мы… мы не знали, как помочь им.

Все вокруг тоже помрачнели. Но смерть — дорога мостовика, и они не могут позволить себе остановиться при потере. Однако Каладин решил, что он должен обучить некоторых самым простым способам лечения.

Но каким образом он встал и ходит? Неужели он пострадал меньше, чем думал? Поколебавшись, он ткнул пальцем в бок, проверяя сломанные ребра. Слабая боль. Не считая слабости, он чувствовал себя таким же здоровым, как всегда. Возможно, он должен был уделять больше внимания религиозным урокам мамы.

Люди вернулись к мосту, разговаривая и радуясь, но он заметил, как они глядели на него. Почтительно, даже благоговейно. Они помнили, что он сказал перед сверхштормом. Вспоминая то мгновение, Каладин понимал, что тогда он был слегка в бреду. Сейчас то заявление казалось невероятно самоуверенным, не говоря уже о том, что от него несло пророчеством. Если арденты узнают…

Ну, что сделано, то не воротишь. Надо продолжать.

Ты всегда балансировал на краю пропасти, сказал он себе. Но не взобрался ли ты на слишком высокую скалу?

Внезапно по лагерю пронесся мрачный сигнал рога. Мостовики замолчали. Рог прозвучал еще дважды.

— Цифры, — сказал Натам.

— Сегодня мы дежурим? — спросил Каладин.

— Да, — ответил Моаш.

— Стройся! — рявкнул Камень. — Вы знаете, что надо делать! Давайте покажем капитану Каладину, что мы не забыли, как носить мост.

— «Капитан» Каладин? — спросил Каладин, когда люди выстроились.

— Конечно, мачо, — сказал Лоупен, стоявший рядом с ним, говоря в темпе, который никак не вязался с его беспечной позой. — Они попытались сделать бригадиром Камня, конечно, но мы только стали называть тебя «капитан» и его «командир взвода». Газ ужасно злится. — И Лоупен ухмыльнулся.

Каладин кивнул. Остальные были в отличном настроении, но ему было трудно разделить радость с ними.

Они выстроились вокруг моста, и он понял, почему ему грустно. Бригада вновь очутилась в том же положении, из которого яростно пыталась выбраться. Или стало еще хуже. Он ослабел, ранен и оскорбил самого кронпринца. Садеас не обрадуется, узнав, что Каладин выжил.

Мостовики по-прежнему должны умирать, один за другим. Нести мост боком теперь невозможно. Он не спас своих людей, только слегка отложил казнь.

Мостовики не обязаны выживать…

И он стал подозревать почему. Сжав зубы, он отклеился от стены барака и подошел к бригаде, стоящей в линию; командиры подразделений быстро проверяли жилеты и сандалии.

Камень заметил Каладина.

— Что ты здесь делаешь?

— Собираюсь бежать с вами, — сказал Каладин.

— И что бы ты сказал, если бы один из нас встал после недели жара?

Каладин заколебался.

Я не как другие, подумал он, потом раскаялся.

Он никак не мог поверить, что стал непобедимым. Однако бежать сейчас с бригадой — полный идиотизм, он слишком слаб.

— Ты прав.

— Эй, мачо, ты можешь помочь мне и Неми везти воду, — сказал Лоупен. — Сейчас мы — команда. Сопровождаем каждый забег.

Каладин кивнул.

— Хорошо.

Камень внимательно поглядел на него.

— Если я почувствую себя плохо в конце постоянных мостов, я вернусь. Обещаю, — сказал Каладин.

Камень недовольно кивнул. Люди подняли мост и пошли на площадку для построения, а Каладин, вместе с Лоупеном и Даббидом, стал набирать воду в меха.

* * *

Каладин стоял на краю пропасти — руки сцеплены за спиной, кончики сандалий нависают над обрывом. Расщелина глядела на него, но он не собирался меряться с ней взглядами. Он сосредоточился на битве, кипевшей на следующем плато.

Сегодня был легкий забег; они прибыли одновременно с паршенди, которые, не обращая внимания на мостовиков, заняли оборону в середине плато, вокруг куколки. Сейчас люди Садеаса сражались с ними.

Солнце припекало, лоб Каладина стал скользким от пота, и он еще чувствовал себя слабым, не выздоровевшим. И, тем не менее, ему намного лучше, чем должно было быть. Сына хирурга это сбивало с толку.

Однако сейчас солдат победил хирурга. Он был заворожен битвой. Копейщики алети в коже и нагрудниках образовали изогнутую линию и давили на воинов паршенди. Большинство паршенди использовали боевые топоры или молоты, хотя кое-кто имел мечи или дубины. Все имели красно-оранжевые доспехи, росшие прямо из тела; они сражались парами и пели без перерыва.

Самый худший вид сражения — ближний бой. Часто, если вы теряете в сражении слишком много людей, враг приобретает численное преимущество. Если такое произошло, командир должен отдать приказ отступить, чтобы уменьшить потери. Но ближний бой… ужасное, кровопролитное дело. Картина сражения — лежавшие на камнях тела, сверкающее оружие, люди, падающие с плато, — напомнила ему его первый бой. Его командир был потрясен, увидев, как легко Каладин перенес вид крови. Отец Каладина был бы потрясен, если бы увидел, как легко Каладин пролил ее.

Однако сражения в Алеткаре мало чем походили на битвы на Разрушенных Равнинах. Там вокруг него сражались плохие или малообученные солдаты. Люди, которые не умели держать строй. И, тем не менее, несмотря на весь беспорядок, те битвы он понимал. Эти, на Разрушенных Равнинах, еще нет.

Его ошибка, неправильный расчет. Он изменил тактику боя, не поняв его сути. Больше такое не повторится.

Камень подошел и встал рядом с Каладином, за ним Сигзил. Огромный рогоед рядом с маленьким тихим азийцем. Забавный контраст. Кожа Сигзила была темно-коричневой, но не черной, как у некоторых паршменов. Обычно он предпочитал молчать.

— Плохое сражение, — сказал Камень, сложив могучие руки на груди.

— Солдаты не будут счастливы, победят они или проиграют.

Каладин рассеянно кивнул, слушая крики, стоны и ругательства.

— Почему они сражаются, Камень?

— Ради денег, — ответил Камень. — И ради мщения. Ты должен знать. Разве паршенди не убили вашего короля?

— О, я понимаю, почему мы сражаемся, — ответил Каладин. — Но паршенди! Почему они сражаются?

Камень оскалился.

— Может быть, их не радует перспектива лишиться головы за убийство вашего короля! Очень неожиданно с их стороны.

Каладин улыбнулся, хотя и считал неестественным веселиться, наблюдая гибель сотен людей. Однако отец слишком долго обучал его не принимать смерть близко к сердцу.

— Возможно. Но почему они бьются за гемсердца? В таких сражениях их число уменьшается.

— Откуда ты знаешь? — спросил Камень.

— Они предпринимают вылазки намного реже, чем раньше, — сказал Каладин. — Так говорят в лагере. И не проникают на территорию алети так далеко, как раньше.

Камень задумчиво кивнул.

— В этом-то и весь смысл. Ха! Возможно, мы скоро выиграем войну и уедем домой.

— Нет, — тихо сказал Сигзил.

Он говорил совершенно правильно, без намека на акцент. А на каком языке вообще говорят в Азире? Их королевство так далеко, что Каладин никогда не встречал других азиан.

— Очень сомневаюсь. И я могу тебе сказать, почему они сражаются, Каладин.

— И почему?

— У них должны быть Преобразователи. Они используют гемсердца в точности как и мы — делают еду.

— Звучит разумно, — сказал Каладин, руки сцеплены за спиной, ноги широко расставлены. Парадная стойка, наиболее естественная для него. — Только предположение, но очень разумное. Тогда я еще кое-что спрошу. Почему мостовикам не дают щиты?

— Потому что тогда мы будем слишком медленно бежать, — сказал Камень.

— Нет, — сказал Сигзил. — Они могли бы послать мостовиков со щитами, бегущих перед нами. И это никого бы не замедлило. Да, в поле надо было бы вывести больше мостовиков — но эти щиты сохранили бы столько жизней, что вполне компенсировали большее число людей.

Каладин кивнул.

— Садеас и так выводит в поле больше людей, чем нужно. Чаще всего ставят мостов больше, чем ему нужно.

— Тогда почему? — спросил Сигзил.

— Потому что мы — хорошие цели, — тихо сказал Каладин, наконец сообразив. — Мы отвлекаем на себя внимание паршенди.

— Естественно, — пожал плечами Камень. — Армии всегда делают такое. Самые несчастные и менее подготовленные отряды идут первыми.

— Я знаю, — сказал Каладин, — но обычно их хоть как-то защищают. Разве вы не видите? Мы даже не первая волна, которую не жалко потерять. Мы — приманка. Мы ничем не защищены, и паршенди ничего не остается, как только стрелять по нам. Пока лучники стреляют по мостовикам, регулярные солдаты могут без потерь подойти поближе.

Камень задумался.

— Щиты сделают нас менее привлекательной мишенью, — сказал Каладин. — Вот почему он запретил их.

— Возможно, — задумчиво сказал Сигзил. — Но мне это кажется глупой тратой людей.

— На самом деле не такой уж глупой, — возразил Каладин. — Если вы раз за разом атакуете защищенную позицию, вы не можете позволить себе терять обученные войска. Понимаете? У Садеаса не так уж много хорошо обученных солдат. Каждая стрела, которая попадает в мостовика, не попадает в солдата, на подготовку и обучение которого он потратил уйму денег. Вот почему Садеасу лучше вывести в поле побольше беззащитных мостовиков, чем поменьше, но защищенных.

Он должен был понять это намного раньше. Но ему казалось, что мостовики играют важную роль в сражениях. Если через расщелины не перебросить мосты, вся армия никуда не пойдет. Но в каждой бригаде полно людей, и обычно посылают вдвое больше бригад, чем нужно.

Паршенди очень нравилось видеть, как падают мосты, и во время плохого забега они уничтожали полностью две-три бригады. Иногда больше. Пока мостовики умирали и паршенди не стреляли по солдатам, Садеас имел все основания держать мостовиков незащищенными. Паршенди наверняка понимали это, но очень трудно не стрелять в невооруженных людей, несущих приспособления для обеспечения атаки. Про паршенди говорили, что они хорошие бойцы, но наивные. И действительно, глядя на сражение, кипевшее на другом плато, — и изучая его, — он увидел, что так оно и есть.

Алети выстраивались в боевой порядок — каждый человек прикрывает товарища, превосходя противника в умении и тактике. Солдаты Садеаса были обучены сражаться в самых разных современных построениях. Как только они получали плацдарм — и могли продолжать битву — дисциплина чаще всего приносила им победу.

Да, каждый воин паршенди превосходил в силе воина алети и великолепно орудовал своим топором, но их войско распадалось на пары, между которыми не было взаимодействия.

До этой войны паршенди не вели боевых действий такого масштаба, решил Каладин. Они привыкли к мелким стычкам — против других деревень или кланов.

Кое-кто из мостовиков присоединился к Каладину, Камню и Сигзилу. Вскоре здесь уже стояла почти вся бригада, некоторые подражали стойке Каладина.

Через час сражение было выиграно. Садеас гордился победой, но — как и предсказывал Камень, — солдаты выглядели угрюмыми; сегодня они потеряли слишком много боевых товарищей.

Бригады мостовиков сопровождала до лагеря усталая и потрепанная группа копейщиков.

* * *

Спустя несколько часов Каладин сидел на деревянной колоде около ночного костра Четвертого Моста. Сил расположилась у него на коленях, став маленькими полупрозрачными языками сине-белого пламени. Она появилась во время обратного пути, с радостью закружилась вокруг него, но никак не объяснила свое отсутствие.

Поленья трещали в огне, кипел больший котел Камня, вокруг танцевало несколько спренов огня. Каждые несколько секунд кто-нибудь спрашивал Камня, не готово ли его варево, часто добродушно барабаня ложкой по миске. Камень ничего не отвечал, помешивая в котле. Все знали, что никто ничего не получит, пока сам повар не объявит, что похлебка готова; он очень заботился, чтобы не подать «неправильную» еду.

В воздухе пахло варящимися клецками. Люди смеялись. Их бригадир пережил казнь, и в сегодняшнем бою они не потеряли никого. Все были в приподнятом настроении.

Кроме Каладина.

Только сегодня к нему пришло горькое осознание, насколько безнадежна их борьба. Он сообразил, почему Садеас даже не позаботился признать тот факт, что Каладин выжил. Он был мостовиком, а значит, смертником.

До этого дня Каладин надеялся показать Садеасу, что его бригада может быть очень полезной. И доказать, что они заслужили защиту — щиты, доспехи, подготовку. Каладин думал, что, если они будут действовать, как солдаты, может быть, на них будут смотреть, как на солдат.

Напрасные надежды. Выживший мостовик — плохой мостовик, по определению.

Его люди смеялись и радовались огню. Они доверяли ему. Он, раненый, привязанный к стене, сделал невозможное — пережил сверхшторм. Конечно, он совершит и еще одно чудо, на этот раз для них. Они были хорошими людьми, но рассуждали как обычные пехотинцы, полагая, что офицеры и светлоглазые позаботятся обо всем. Люди ели и веселились и не думали ни о чем другом.

Но только не Каладин.

Он стоял лицом к лицу с человеком, которого оставил позади. С тем, от которого ушел той ночью, когда решил не прыгать в пропасть. Мостовиком с испуганными глазами, который сдался, перестал надеяться и беспокоиться. С ходячим трупом.

Я потеряю их, подумал он.

Он не мог дать им бегать дальше с мостом и умирать одному за другим. Их смех мучил его.

Один из бригадников — Карта — встал и поднял руку, призывая к молчанию. Одна луна уже ушла с неба, вторая еще не взошла, и его освещал только свет костра и немногих случайных звезд. Некоторые из них двигались — крошечные огоньки, охотящиеся друг за другом и мечущиеся, как далекие светящиеся насекомые. Спрены звезд. Очень редкие.

Карта был плосколицым парнем с лохматой бородой и густыми бровями. Его называли Карта из-за родимого пятна на груди, которое — по его словам — было точной картой Алеткара, хотя Каладин, например, не видел никакого сходства.

Карта прочистил горло.

— Сегодня хорошая ночь, особая и все такое. Мы получили бригадира назад.

Некоторые захлопали. Каладин попытался не показать, что он чувствует на самом деле.

— И сейчас будет хорошая еда, — сказал Карта. Он поглядел на Камня. — Скоро? А, Камень?

— Скоро, — буркнул Камень, помешивая в котле.

— А ты уверен? Быть может, нам пока еще раз сбегать с мостом? Дать тебе еще немного времени, часов пять-шесть…

Камень сердито посмотрел на него. Люди засмеялись, колотя ложками по мискам. Карта хихикнул, потом наклонился к земле за камнем, который служил ему стулом. Вынув оттуда завернутый в бумагу пакет, он бросил его Камню.

Удивленный, высокий рогоед едва успел схватить его, чуть не уронив в котел.

— От всех нас, — немного запинаясь, сказал Карта. — Ты варишь нам похлебку каждый вечер. Не думай, что мы не знаем, как тяжело ты работаешь. Мы отдыхаем, а ты вкалываешь. И ты всегда во всем первый. Вот мы и купили тебе это, в знак нашей благодарности.

Он вытер рукой нос, немного испортив момент, и уселся. Некоторые из других бригадников похлопали его по спине, поздравляя с замечательной речью.

Камень развернул пакет и долго глядел на него. Каладин наклонился вперед, пытаясь разглядеть содержимое. Наконец Камень поднял его вверх. Оказалось, что это прямая бритва из полированной стали; длинный деревянный футляр закрывал лезвие. Камень снял его и проверил кромку.

— Опьяненные воздухом дураки, — мягко сказал он. — Великолепно.

— Там еще есть кусок полированной стали, — сказал Пит. — Зеркало. И еще мыло и кожаный ремень для правки бритв.

На глазах пораженного Камня появились слезы. Он отвернулся от котла, держа в руках подарки.

— Готово, — сказал он и убежал в барак.

Какое-то время все сидели тихо.

— Отец Штормов, — наконец нарушил молчание юный Данни. — Как вы думаете, мы поступили правильно? Ну, я хочу сказать, он заплакал и…

— Я думаю, все отлично, — сказал Тефт. — Просто надо дать нашему здоровяку время прийти в себя.

— Извините, что ничего не приготовили вам, сэр, — сказал Карта. — Мы не знали, что вы проснетесь, и все такое.

— Все в порядке, — сказал Каладин.

— Ну, — сказал Шрам, — кто-нибудь собирается раздавать мясо или так и будем сидеть голодными, пока оно не сгорит?

Данни вскочил на ноги и схватил черпак. Люди сгрудились вокруг, напирая и подшучивая, пока Данни наделял их супом с мясом. Без Камня, который рявкал на всех и выстраивал в очередь, получилась толкучка. Только Сигзил остался сидеть. Спокойный темнокожий человек сидел в стороне, задумчиво глядя на огонь.

Каладин встал. Он тревожился — боялся на самом деле, — что опять может сломаться. Потерять интерес к жизни, потому что не видит выхода. Он посмотрел, с кем можно поговорить, и подошел к Сигзилу. Движение потревожило Сил, которая фыркнула и перелетела на плечо. Она все еще была мерцающим пламенем; горящий на плече костер смущал еще больше. Но он не сказал ничего; если бы она узнала, что ему это не нравится, она бы стала делать так чаще. Она все еще была спреном ветра, в конце концов.

Каладин сел рядом с Сигзилом.

— Не голоден?

— Им хочется больше, чем мне, — сказал Сигзил. — Если взять за образец предыдущие вечера, мне вполне хватит того, что останется, когда все наполнят миски.

Каладин кивнул.

— Я признателен тебе за анализ обстановки на плато.

— Иногда у меня хорошо получается.

— Ты получил образование. Ты говоришь и действуешь как образованный человек.

Сигзил заколебался.

— Да, — наконец сказал он. — Мой народ не считает грехом для мужчины быть образованным.

— Алети тоже.

— Судя по моему опыту, вы учитесь только войне и искусству убивать.

— А что ты видел у нас, кроме армии?

— Немного, — признался Сигзил.

— Итак, образованный человек, — сказал Каладин. — Среди мостовиков.

— Мое образование осталось незаконченным.

— И мое.

Сигзил с любопытством посмотрел на него.

— Я учился на хирурга, — объяснил Каладин.

Сигзил кивнул, густые черные волосы упали на плечи. Он, единственный из бригадников, брился. Теперь, когда бритва появилась у Камня, их станет двое.

— Хирург, — сказал он. — Не могу сказать, что я удивлен, учитывая, как ты лечишь раны. Люди говорят, что ты тайный светлоглазый высокого ранга.

— Что? У меня глаза темно-коричневые!

— О, прости, — сказал Сигзил. — Я неверно выразился — но в вашем языке нет правильного слова. У вас светлоглазый означает предводитель. В других королевствах, однако, другие качества делают человека… шторм побери этот язык алети. Человеком высокого рождения. Светлордом, только без светлых глаз. В любом случае люди считают, что тебя вырастили и обучили не в Алеткаре. На предводителя.

Сигзил посмотрел на остальных. Люди начали садиться и энергично штурмовать похлебку.

— Для тебя так же естественно руководить, как для остальных естественно хотеть тебя слушаться. Такое обычно связывают со светлоглазыми. И они изобрели для тебя прошлое. Тебе придется непросто, если захочешь их разубедить. — Сигзил смерил его взглядом. — Пусть это выдумка. Но я был в расщелине в тот день, когда ты взял в руки копье.

— Копье, — сказал Каладин. — Оружие темноглазого солдата, не меч светлоглазых.

— Для многих бригадников разница минимальна. Рядовые солдаты намного выше нас.

— Как ты очутился здесь?

Сигзил улыбнулся.

— Я все ждал, когда же ты спросишь. Другие говорили, что ты пытался узнать у них то же самое.

— Я хочу понимать людей, которыми руковожу.

— А что, если некоторые из нас убийцы? — спокойно спросил Сигзил.

— Тогда я в хорошей компании, — сказал Каладин. — Если ты убил светлоглазого офицера, с меня выпивка.

— Не светлоглазого, — сказал Сигзил. — И он еще жив.

— Тогда ты не убийца, — сказал Каладин.

— Но не потому, что не хотел. — Взгляд Сигзила стал отсутствующим. — Я был уверен, что у меня получится. Не самый мудрый выбор. Мой учитель… — Он умолк.

— Ты его хотел убить?

— Нет.

Каладин какое-то время ждал, но не дождался.

Ученый, подумал он. Или по меньшей мере очень опытный человек. Надо использовать его знания.

Найди выход из смертельной ловушки, Каладин. Собери все, что у тебя есть. Выход должен быть.

— Ты был прав в отношении мостовиков, — сказал Сигзил. — Нас посылают умирать. И этому существует только одно разумное объяснение. В этом мире есть одно особое место. Марабетия. Ты слышал о ней?

— Нет, — ответил Каладин.

— Это за морем, к северу, в землях силаев. Тамошний народ очень любит спорить. На каждом городском перекрестке стоят маленькие возвышения, на которые человек может забраться и говорить, все равно что. Говорят, что каждый человек в Марабетии носит с собой мешочек с перезрелыми фруктами, на случай если придется пройти мимо оратора, с которым он не согласен.

Каладин задумался. Столько слов от Сигзила он не слышал никогда.

— То, что ты сказал на плато, — продолжал Сигзил, — заставило меня вспомнить о Марабетии. Видишь ли, у них очень любопытный способ обращаться с преступниками. Они подвешивают их на утесе, стоящем на берегу моря, недалеко от города, так что вода доходит до щек во время высокого прилива. В воде водится несколько видов большепанцирников, известных своим великолепным мясом и, конечно, гемсердцами. Они не такие большие, как местные скальные демоны, но все же совсем не маленькие. Так вот, эти преступники, они становятся приманкой. Преступник может потребовать, чтобы его убили, но тех, кто ухитряется провисеть неделю и остаться в живых, освобождают.

— И часто такое случается? — спросил Каладин.

Сигзил покачал головой.

— Никогда. Но преступники почти всегда выбирают надежду. У марабетян есть поговорка о тех, кто отказывается видеть правду: «У него глаза из красного и синего». Красное — льющаяся кровь. Синее — вода. Говорят, что пленники видят только их. Обычно на них нападают в первый же день. И, тем не менее, большинство выбирают последний шанс. Они предпочитают ложную надежду.

Глаза из красного и синего, подумал Каладин, представив себе ужасную картину.

— Ты хорошо поработал, — сказал Сигзил, вставая и беря в руки миску. — Вначале я ненавидел тебя за ложь, которую ты говорил людям. Но сейчас… Ложная надежда делает их счастливыми. Ты даешь смертельно больному лекарство, которое уменьшает его боль. И люди могут весело провести последние дни. Ты действительно целитель, Каладин Благословленный Штормом.

Каладин хотел было возразить, сказать, что это не ложная надежда, но не смог. Не с сердцем в желудке. Не с тем, что он знал.

В следующее мгновение из барака вылетел Камень.

— Я опять чувствую себя как алил'тики'и! — объявил он, поднимая вверх бритву. — Друзья мои, вы не понимаете, что сделали! Однажды я возьму вас с собой, на Пики, и покажу, что такое настоящее королевское гостеприимство!

Несмотря на все жалобы, он, тем не менее, не стал полностью сбривать бороду, но оставил длинные рыже-белые бакенбарды, спускавшиеся на подбородок. Однако сам подбородок он выбрил начисто и губы. Теперь его высокое овальное лицо выглядело совсем по-другому.

— Ха! — сказал он, шагнув к костру. Он схватил ближайших людей и крепко обнял их, так что Бизик едва не пролил суп. — Я вас всех сделаю своей семьей. Хумака'абан жителя Пиков — его гордость. Я опять почувствовал себя настоящим человеком. Эта бритва, она принадлежит не мне, но всем. Ею могут пользоваться все, кто пожелает. Сочту за честь разделить ее с вами.

Кое-кто засмеялся, а кто-то крикнул, что согласен. Но не Каладин. Как-то… как-то это не важно. Он взял миску с похлебкой, которую принес Данни, но не стал есть. Сигзил решил не возвращаться к нему и уселся по другую сторону костра.

Глаза из красного и синего, подумал Каладин. Не знаю, подходит ли это к нам.

Иметь такие глаза — значит иметь маленькую надежду на спасение бригады. Однако сегодня Каладину не удалось убедить самого себя.

Он никогда не был оптимистом. Он знал, что из себя представляет мир, или пытался понять. И страдал, когда видел вокруг себя настоящий кошмар.

О, Отец Штормов, подумал он, чувствуя груз отчаяния, повисший на плечах. Я опять становлюсь ходячим мертвецом. Я теряю себя.

Он не мог нести на себе надежды всех бригадников.

У него нет сил.

Глава сорок перваяОб Элдсе и Милпе

Пять с половиной лет назад

Каладин протиснулся мимо ревущей Ларал и споткнулся у входа в операционную. Он уже много лет работал с отцом, но столько крови не видел никогда. Как если бы кто-нибудь выплеснул на пол ведро свежей красной краски.

В воздухе висел запах паленой плоти. Лирин бешено работал над светлордом Риллиром, сыном Рошона. Из живота молодого человека торчало что-то очень страшное, похожее на клык, нижняя часть правой ноги была раздавлена и висела только на нескольких сухожилиях, обломки костей торчали, как тростники из пруда. Сам светлорд Рошон, закрыв глаза, лежал на боковом столе и стонал, держась за ногу, пронзенную еще одним костяным копьем. Из-под неумело наложенной повязки сочилась кровь, текла по столу и падала на пол, смешиваясь с кровью сына.

Каладин стоял у двери, раскрыв рот. Ларал продолжала вопить. Она схватилась за дверную раму, а несколько охранников Рошона пытались ее оттащить.

— Сделай что-нибудь! — захлебываясь слезами, кричала она. — Быстрее! Он не может! Он был там, когда это случилось, и дал мне уйти! — Спутанные фразы перешли в невнятные крики. Стражникам удалось увести ее прочь.

— Каладин! — рявкнул отец. — Ты мне нужен!

Потрясенный, Каладин вошел внутрь, вымыл руки, потом собрал бинты, хлюпая по луже крови. Он бросил взгляд на лицо Риллира; с правой стороны кожи почти не было. Веко исчезло, сам голубой глаз был разрезан и сморщился, как выжатая виноградина. Каладин поторопился к отцу, с бинтами в руке. В следующее мгновение в двери появилась мать, за ней Тьен. Хесина зажала рукой рот, потом вытолкнула Тьена наружу. Тот запнулся, едва не упал и выглядел ошалелым. Она немедленно вернулась обратно, без него.

— Воды! — крикнул Лирин. — Хесина, принеси еще. Быстрее!

Мать засуетилась, хотя она редко помогала во время операций. Трясущимися руками она схватила одно из ведер и метнулась наружу. Каладин взял другое, полное, и принес отцу. Лирин в это время удалял огромную кость из живота юного светлоглазого. Оставшийся глаз Риллира мигнул, голова затряслась.

— Что это? — спросил Каладин, прижимая бинт к ране, пока отец убирал в сторону странный предмет.

— Зуб белоспинника, — сказал отец. — Воды.

Каладин взял губку, окунул ее в ведро и выдавил воду в рану на животе. Вода смыла кровь, и Лирин внимательно оглядел рану. Он стал прощупывать ее пальцами, а Каладин держал наготове иголку и нитку. На ноге уже был жгут. Ногу придется ампутировать, но позже.

Лирин колебался, пальцы что-то искали в зияющей дыре на животе Риллира. Каладин опять прочистил рану. Он посмотрел на отца, озабоченный.

Лирин вынул пальцы и подошел к светлорду Рошону.

— Бинты, Каладин, — коротко сказал он.

Каладин быстро подошел ко второму столу, хотя и посмотрел через плечо на Риллира. Когда-то красивый юный светлоглазый опять задрожал, конвульсивно подергиваясь.

— Отец…

— Бинты! — повторил Лирин.

— Что ты делаешь, хирург? — проревел Рошон. — Что с моим сыном? — Спрены боли крутились вокруг него.

— Твой сын умирает, — сказал Лирин, выдергивая зуб из ноги Рошона.

От страшной боли светлоглазый заорал, хотя Каладин не мог сказать, из-за зуба или из-за сына. Рошон стиснул зубы, когда Каладин сдавил повязкой его ногу. Лирин вымыл руки в ведре, потом быстро протер соком черного василька, чтобы отогнать спренов горячки.

— Мой сын еще жив, — простонал Рошон. — Я вижу, он шевелится! Займись им, хирург.

— Каладин, оглушающей воды, — приказал Лирин, беря иглу.

Каладин, шлепая по лужам крови, метнулся к задней стене комнаты, открыл крайний стенной шкаф и достал маленькую бутылочку с прозрачной жидкостью.

— Что ты делаешь? — проревел Рошон, пытаясь сесть. — Займись моим сыном. О, Всемогущий, лечи его!

Каладин нерешительно повернулся, не переставая капать успокоительным на бинт.

— Я работаю согласно трем руководящим указаниям, Рошон, — сказал Лирин, прижимая светлоглазого к столу. — Хирурги используют их, выбирая между двумя пациентами. Если есть два пациента с одинаковыми ранами, хирург должен выбрать более юного.

— Тогда иди к моему сыну!

— А если раны не одинаково угрожают жизни, — продолжал Лирин, — надо лечить более тяжелые.

— Как я тебе и сказал!

— Но третье указание подавляет оба первых, Рошон, — сказал Лирин, наклонясь к нему. — Хирург должен знать, когда он не в силах помочь. Прости, Рошон, я бы спас его, если бы мог. Но я не в силах.

— Нет! — крикнул Рошон и попытался встать.

— Каладин! Быстрей! — приказал Лирин.

Каладин уже бежал к ним. Он прижал бинт с оглушающей водой ко рту и подбородку Рошона, прямо под носом, заставив светлоглазого вдохнуть испарения. Сам Каладин, как и положено, затаил дыхание.

Рошон выл и кричал, но его держали двое, и он ослаб от потери крови. Вскоре крик стал тише, и через несколько секунд он расслабился, понес чепуху и стал улыбаться себе. Лирин вернулся к ране, а Каладин понесся выбрасывать бинт.

— Нет. Дай ее Риллиру, — сказал отец, не отрываясь от работы. — Это единственное, что мы можем для него сделать.

Каладин кивнул и повторил процедуру для раненого юноши. Дыхание Риллира стало менее беспорядочным, но и только — юный светлоглазый, похоже, ничего не сознавал. Потом Каладин бросил бинт в жаровню; тепло уничтожало эффект. Белый пухлый бинт сморщился, стал коричневым и задымился, его края вспыхнули.

Каладин вернулся с губкой и промыл рану Рошона, над которой работал отец. Несколько осколков зуба застряли внутри, и Лирин, что-то бормоча себе под нос, начал удалять их щипцами и острым как бритва ножом.

— Бездна их всех забери, — проворчал Лирин, вытаскивая первый кусочек зуба. За его спиной Риллир замолчал. — Они посылают половину нас на войну, и все им мало. Как они ухитряются найти смерть, живя в самом тихом из городов? Лучше бы Рошону не искать этого проклятого штормом белоспинника.

— Они искали его?

— Да, они охотились, — сплюнул Лирин. — Уистиоу и я обычно шутили о том, почему светлоглазые так любят охоту. Если ты не можешь убить человека, ты убиваешь зверей. Да, ты нашел то, что искал, Рошон.

— Отец, — тихо сказал Каладин. — Очнувшись, он вряд ли отплатит тебе добром.

Светлорд, лежавший на спине с закрытыми глазами, что-то тихо мямлил.

Лирин не ответил. Он выдернул еще один кусок зуба, и Каладин промыл рану. Потом отец прижал пальцы к стенке большой дыры, проверяя ее.

Да, еще один кусок клыка, торчащий из мышцы внутри раны. Прямо за ним проходит бедренная артерия, самая крупная на ноге. Лирин протянул нож и очень аккуратно вырезал обломок. Потом задержался на мгновение, с кончиком ножа на волосок от артерии.

Если он перережет… подумал Каладин. Рошон умрет за несколько минут. Он жив только потому, что клык не попал в артерию.

Обычно уверенная рука Лирина дрогнула. Он посмотрел на Каладина и вынул нож, не коснувшись артерии, потом щипцами вытащил окровавленный обломок кости. Отложив ее в сторону, он спокойно протянул руку за иголкой и ниткой.

За его спиной Риллир перестал дышать.

* * *

Этим вечером Каладин сидел на ступеньках своего дома, сложив руки на коленях.

Рошона отвезли в имение, там за ним будут ухаживать его личные слуги. Тело его сына — в холод подземелья, и гонец уже мчался к Преобразователям с требованием заняться трупом.

Над горизонтом стояло солнце, красное как кровь. И куда бы Каладин ни посмотрел, мир был красным.

Дверь операционной хлопнула, и отец — такой же усталый, как и Каладин, — неверной походкой вышел наружу. Он глубоко вздохнул, сел рядом с Каладином и тоже уставился на солнце. Интересно, ему тоже оно видится кровавым?

Они молчали, пока солнце медленно опускалось за горизонт. Почему оно красивее всего именно тогда, когда готово исчезнуть в ночи? Быть может, оно злится, что приходится уходить? Или, как балаганщик, дает представление перед отъездом?

Почему самая яркая субстанция человеческого тела — кровь — скрыта под кожей, и никто не видит ее, пока не произойдет что-нибудь плохое?

Нет, подумал Каладин. Кровь не самое яркое, что есть в человеке. Глаза тоже могут быть очень красочными. Кровь и глаза. И то и другое человек наследует от родителей. Как и принадлежность к аристократии.

— Сегодня я видел человека изнутри, — наконец сказал Каладин.

— Не в первый раз, — ответил Лирин, — и, конечно, не в последний. Я горжусь тобой. Я ожидал, что ты заплачешь, как обычно делаешь, когда мы теряем пациента. Ты учишься.

— Я не имел в виду раны, — сказал Каладин.

Лирин какое-то время не отвечал.

— Да, понимаю.

— Ты бы дал ему умереть, если бы меня здесь не было, верно?

Молчание.

— И почему нет? — спросил Каладин. — Это бы спасло нас!

— Я бы не просто позволил ему умереть. Я бы убил его.

— Ты мог бы дать ему истечь кровью, а потом сказать, что не сумел спасти его. Никто бы не стал тебя спрашивать. Ты мог.

— Нет, — ответил Лирин, глядя на закат солнца. — Не мог.

— Почему?

— Потому что я не убийца, сын.

Каладин задумался.

Лирин поглядел куда-то вдаль.

— Кто-то должен начать. Кто-то должен сделать шаг вперед и поступать правильно, только потому, что это правильно. Если никто не начнет, остальные не пойдут за ним вслед. Светлоглазые изо всех сил убивают друг друга и убивают нас. Из леса принесли не всех. Элдс и Милп. Рошон бросил их там.

Элдс и Милп. Два горожанина, которые тоже участвовали в охоте; команда, несшая двух раненых светлоглазых, не взяла их с собой. Рошон, боявшийся за Риллира, приказал оставить их, чтобы передвигаться быстрее.

— Светлоглазые не заботятся о жизни, — сказал Лирин. — А я обязан. Вот почему я бы не дал Рошону умереть, даже если бы тебя здесь не было. Хотя благодаря тебе я перестал сомневаться.

— Очень жаль, — сказал Каладин.

— Ты не должен так говорить.

— Почему?

— Сын, мы должны быть лучше их. — Он вздохнул и встал. — Иди спать. Ты мне можешь понадобиться, если принесут Милпа и Элдса.

Очень маловероятно; скорее всего, оба давно мертвы. Те, кто принес светлоглазых, сказали, что у них очень плохие раны. Да и белоспинники все еще там.

Лирин пошел внутрь, но Каладин остался.

Дал бы я ему умереть? спросил себя Каладин. Легкое движение ножа, и он был бы там.

Рошон принес городу и их семье только вред, но оправдывает ли это убийство?

Нет. Прямое убийство ничем нельзя оправдать. А что с обязанностью помогать? Не помочь — совсем не то же самое, что убить. Совсем другое.

Каладин все думал-думал, самыми разными способами взвешивая слова отца. И, наконец, с ужасом понял. Он бы дал Рошону умереть на столе. Это было бы лучше для семьи Каладина; это было бы лучше для всего города.

Когда-то отец высмеял его желание идти на войну. И сейчас, когда Каладин сам решил стать хирургом, мысли и поступки Кала казались ему ребяческими. Но Лирин считал, что Каладин не способен на убийство.

Ты даже не можешь наступить на крэмлинга без чувства вины, сын, говорил он. Вонзить копье в человека совсем не так легко, как ты думаешь.

Отец ошибался. Пугающее, ошеломляющее открытие. Не глупые мечты или сны наяву о боевой славе. Реальность.

В это мгновение Каладин понял, что может убить, если понадобится. Некоторых людей — как гниющий палец или раздробленную ногу — необходимо уничтожить.

Глава сорок втораяНищие и официантки

Как и сверхштормы, они появляются регулярно, но непредсказуемо.

Слово Опустошение дважды применяется в рассказах об их появлениях. Смотри страницы 57, 59 и 64 «Рассказов при свете камина».

— Я пришла к выводу, — объявила Шаллан.

Джаснах, оторвавшись от исследования, посмотрела на нее. С необычным для нее уважением она отложила книгу в сторону и уселась спиной к Вуали, разглядывая Шаллан. — Очень хорошо.

— То, что вы сделали, легально и справедливо, в юридическом смысле, — сказала Шаллан. — Но не морально и, безусловно, не этично.

— Итак, ты разделяешь мораль и закон?

— Почти все философы согласны с этим.

— Ты тоже так думаешь?

Шаллан заколебалась.

— Да. Можно быть моральным, не следуя закону, и, наоборот, можно действовать аморально, следуя закону.

— Но ты сказала, что я действовала «справедливо», хотя и «аморально». Мне кажется, что определить различие между ними не так-то легко.

— Действие может быть справедливым, — сказала Шаллан. — Это что-то сделанное, его можно рассматривать независимо от намерений. Убийство четырех человек с целью самозащиты — справедливо.

— Но аморально?

— Моральность имеет дело с вашим намерением и рассматривает ситуацию в более широком контексте. Искать человека только для того, чтобы убить его, аморально, Джаснах, независимо от возможного результата.

Джаснах постучала по столу кончиком ногтя. Она надела перчатку, камни на сломанном Преобразователе распирали ее. Прошло уже две недели. Конечно, она уже обнаружила, что прибор не работает. Почему она так спокойна?

Почему пытается сохранить это в тайне? Возможно, боится, что потеряет политическую силу. Или сообразила, что ее Преобразователь подменили. А может быть, Джаснах, несмотря ни на что, вообще не пыталась использовать Преобразователь? Шаллан должна была уехать, давно. Но если она уедет до того, как Джаснах откроет подмену, все подозрения падут прямо на нее. Беспокойное ожидание почти свело Шаллан с ума.

Наконец Джаснах кивнула и вернулась к книге.

— Вам нечего сказать? — удивилась Шаллан. — Я только что обвинила вас в убийстве.

— Нет, — ответила Джаснах. — Убийство — юридическое определение. Ты сказала, что я убила неэтично.

— Вы думаете, что я ошибаюсь, верно?

— Да, — ответила Джаснах. — Но, во-первых, ты веришь в то, что говоришь, и, во-вторых, за твоими словами стоит разумная мысль. Я просмотрела твои заметки и поняла, что ты разобралась в различных философских системах. И, в некоторых случаях, высказала очень проницательные замечания. Урок оказался очень поучительным. — Она открыла книгу.

— И это все?

— Конечно нет, — сказала Джаснах. — Мы еще вернемся к философии; но сейчас я удовлетворена тем, что ты заложила твердую основу для будущего изучения.

— Но я все еще считаю, что вы не правы. Я все еще думаю, что в этом случае существует абсолютная Правда.

— Да, — сказала Джаснах, — и тебе потребовалось две недели борьбы, чтобы прийти к такому заключению. — Джаснах посмотрела Шаллан в глаза. — Это было не просто, а?

— Да.

— И ты все еще сомневаешься?

— Да.

— Вполне достаточно. — Джаснах слегка сузила глаза, на ее губах появилась мягкая утешающая улыбка. — Пойми, дитя, что я пытаюсь делать добро. Будем надеяться, что это поможет тебе сражаться со своими чувствами. Иногда я спрашиваю себя, не могу ли я достичь большего со своим Преобразователем. — Она повернулась и углубилась в чтение. — На остаток дня ты свободна.

Шаллан мигнула.

— Что?

— Свободна, — повторила Джаснах. — Можешь идти. Делай все, что придет в голову. Обычно ты рисуешь нищих и официанток, но выбирай сама. Уходи.

— Да, Ваша Светлость. Спасибо.

Джаснах рассеянно махнула рукой, и Шаллан, схватив сумку, поторопилась выйти из алькова. У нее не было свободного времени с того дня, когда она рисовала в садах. Тогда Джаснах мягко пожурила ее и разрешила отдыхать в своей комнате, а не идти рисовать.

Шаллан беспокойно ждала, пока паршмены-лифтеры опускали ее на пол Вуали, потом поспешила в центральную пещеру. Долгая дорога пешком, и она добралась до района гостевых апартаментов, кивая мажордомам, служившим здесь. Наполовину слуги, наполовину стражники, они наблюдали за входом и выходом гостей.

Толстым медным ключом она открыла дверь в апартаменты Джаснах, скользнула внутрь и закрыла дверь за собой. Маленькая гостиная — ковер на полу и два стула перед камином — освещалась топазами. На столе еще стоял бокал, наполовину наполненный оранжевым вином, которое Джаснах исследовала прошлым вечером; на блюдце осталось несколько крошек хлеба.

Шаллан поторопилась в свою комнату, закрыла дверь и вынула Преобразователь из потайного мешочка. Теплое сияние камней омыло ее лицо белым и красным светом. Они были достаточно большими — и поэтому настолько яркими, что на них было трудно смотреть. Каждый стоил брумов десять-двадцать.

Пришлось спрятать их снаружи для того, чтобы последний сверхшторм зарядил их; еще один источник беспокойства. Она глубоко вздохнула, встала на колени и достала из-под кровати маленькую деревянную палочку. Полторы недели попыток, и она все еще не сумела заставить Преобразователь сделать… да, хоть что-нибудь. Она касалась гемм, крутила и встряхивала их и сгибала руку в точности, как Джаснах. Она изучила картинку за картинкой, на которых нарисовала процесс. Она пробовала говорить, концентрироваться и даже молиться.

Однако как раз вчера она нашла книгу, где предлагался полезный совет. Утверждалось, что гудение может сделать Преобразователь более эффективным. Замечание, сделанное вскользь, но и это больше, чем она нашла в любом другом месте. Она села на кровати и заставила себя сосредоточиться. Закрыв глаза, она подняла палочку и представила себе, как она превращается в кварц. Потом начала гудеть.

И ничего не произошло. Она продолжала гудеть, пробуя разные ноты и концентрируясь изо всех сил. Добрых полчаса она пыталась и пыталась, но, наконец, внимание стало рассеиваться. И тут ее кольнуло новое опасение. Джаснах была одной из самых блестящих и проницательных ученых мира. И она оставила Преобразователь там, где его было легко поменять. Не одурачила ли она Шаллан, подсунув ей фальшивку?

Это казалось слишком сложным, чтобы быть правдой. Почему бы просто не захлопнуть ловушку и не объявить Шаллан воровкой? Можно придумать множество правдоподобных объяснений того, что она не может заставить Преобразователь работать.

Она перестала гудеть и открыла глаза. Палочка не изменилась.

Я так надеялась на этот совет, со вздохом подумала она, откладывая ее в сторону. Слишком надеялась.

Она легла на кровать и уставилась в коричневый каменный потолок, вырезанный — как и весь Конклав, — прямо из горы. Здесь камень оставили преднамеренно необработанным, и он напоминал потолок пещеры. Довольно красиво, хотя она никогда не замечала этого раньше — цвета и контуры камня переливались, как рябь на пруду.

Она взяла лист из сумки и начала рисовать каменный узор. Рисунок успокоит ее, и она вернется к Преобразователю. Возможно, она опять должна попробовать надеть его на другую руку.

Угольным карандашом она никак не могла воспроизвести цвета слоев, но она могла передать очаровательный переход одного в другой. Настоящее произведение искусства. Неужели какой-нибудь каменщик умышленно вырезал такой потолок, создавая это изящное творение, или это случайное явление природы? Она улыбнулась, представив себе какого-нибудь переутомленного резчика, заметившего замечательную структуру камня и решившего вырезать — ради собственного развлечения и чувства прекрасного — узор из волн.

— Что ты такое?

Шаллан взвизгнула и выпрямилась, блокнот слетел с коленей. Кто-то прошептал эти слова. Она совершенно отчетливо слышала их!

— Кто это? — спросила она.

Молчание.

— Кто это? — повторила она громче, с бьющимся сердцем.

Что-то послышалось за дверью, из гостиной. Шаллан подпрыгнула и спрятала руку с Преобразователем под подушку. В то же мгновение дверь открылась, и в комнату вошла сморщенная темноглазая служанка, одетая в черно-белую дворцовую униформу.

— Ой, — воскликнула она. — Я не знала, что вы здесь, Ваша Светлость. — Она низко поклонилась.

Дворцовая служанка. Пришла убирать комнату, как обычно. Задумавшись, Шаллан не услышала, как она вошла.

— Почему ты заговорила со мной?

— Заговорила с вами, Ваша Светлость?

— Ты…

Нет, тот голос не говорил, а шептал и абсолютно точно прозвучал в комнате Шаллан. И совершенно не походил на голос служанки.

Она вздрогнула и огляделась. Полная глупость. Комната крошечная, спрятаться негде. Никаких Несущих Пустоту в углах или под кроватью.

Что же я слышала?

Наверное, шум уборки, который Шаллан приняла за слова.

Заставив себя расслабиться, Шаллан поглядела мимо служанки, в гостиную. Женщина убрала крошки и вымыла стакан с вином. К стене прислонена метла. Дверь в комнату Джаснах была приоткрыта.

— Ты была в комнате Джаснах? — спросила Шаллан.

— Да, Ваша Светлость, — ответила служанка. — Привела в порядок стол, заправила кровать…

— Ее Светлость Джаснах очень не любит, когда заходят в ее комнату. Всем служанкам сказали, чтобы они не убирали там. — Король пообещал, что очень тщательно отберет служанок, и здесь никогда никто не воровал, но Джаснах по-прежнему требовала, чтобы никто из них не входил в ее спальню.

Женщина побледнела.

— Прошу прощения, Ваша Светлость. Я не слышала! Мне не сказали…

— Тише, не волнуйся, — сказала Шаллан. — Но тебе лучше пойти к ней и рассказать, что ты наделала. Она всегда замечает, когда ее вещи двигают. Самое лучшее для тебя — объяснить все ей самой.

— Д-да, Ваша Светлость. — Женщина опять поклонилась.

— На самом деле, — сказала Шаллан так, как будто ее осенило, — ты должна идти прямо сейчас. Нечего откладывать.

Пожилая женщина вздохнула.

— Да, конечно, Ваша Светлость.

Она вышла. Спустя несколько секунд наружная дверь лязгнула, закрываясь.

Шаллан подпрыгнула, сняла Преобразователь и сунула его в потайной мешочек. Потом с бьющимся сердцем выбежала в гостиную, забыв про странный голос, — появилась возможность поглядеть на комнату Джаснах. Вряд ли Шаллан узнает что-нибудь полезное о Преобразователе, но она не могла упустить такой шанс — со служанкой, которую можно обвинить в том, что она двигала вещи.

На мгновение вспыхнуло чувство вины. Впрочем, она уже обокрала Джаснах. По сравнению с этим осмотр комнаты — ничто.

Спальня была больше, чем у Шаллан, но все равно она казалась тесной из-за неизбежного отсутствия окон. Половину комнаты занимало огромное чудовище — кровать с пологом на четырех столбиках. Раковина на дальней стене, рядом с ней туалетный столик, с которого Шаллан украла Преобразователь. Комод с зеркалом и стол, на левой стороне которого лежала высокая стопка книг.

Шаллан еще ни разу не удавалось увидеть заметки Джаснах. Быть может, ей удастся найти что-нибудь о Преобразователе? Шаллан уселась за стол, выдвинула верхний ящик и стала рыться среди кистьперьев, угольных карандашей и листов бумаги. Все лежало очень аккуратно, бумага была совершенно чистой. В нижнем правом ящике хранились чернила и пустые блокноты. В нижнем левом — маленькая коллекция справочников.

Оставались книги на столе. Скорее всего, Джаснах взяла с собой записные книжки, с которыми работала. Но… да, несколько осталось здесь. С трепещущим сердцем Шаллан взяла три тонких тома и положила перед собой.

«Заметки об Уритиру», объявляла надпись на первом. Том был наполнен — похоже — цитатами и выписками из различных книг, которые нашла Джаснах. Все они говорили об одном месте, Уритиру. Джаснах упоминала о нем в разговоре с Кабзалом.

Отложив том в сторону, Шаллан взяла следующий, надеясь найти заметки о Преобразователе. Блокнот, без заглавия, был исписан до конца. Шаллан быстро пробежалась по нему, выбирая отдельные фразы.

«Те, которые из пепла и огня, кто убивали ядовитым роем, безжалостные перед Герольдами…» Заметки в Машли, стр. 337. Подтверждено Колдвином и Хасавой.

«Они забирали свет везде, где бы ни скрывались. Кожа — то, что сгорело». Кормшен, страница 104.

Инния в своих записях о детских сказках говорит о Несущих Пустоту как о существах, которые, «как и сверхштормы, появляются регулярно, но непредсказуемо». Слово Опустошение дважды применяется в рассказах об их появлениях. Смотри страницы 57, 59 и 64 «Рассказов при свете камина».

«Они изменялись даже тогда, когда мы сражались с ними. Они были тенями, могущими меняться, как танцующие языки пламени. Никогда не недооценивайте их из-за первого впечатления». Взято из речи Талатина, Сияющего из Ордена Каменных Стражей. Источник — «Воплощенный» Гавлоу — обычно считается надежным, хотя именно этот отрывок взят из утраченной «Поэмы о Седьмой Заре».

И так далее. Страницы и страницы. Джаснах обучила ее такому методу делать заметки — как только записная книжка заполняется, каждая запись оценивается на достоверность и полезность и копируется в другие, более специфические блокноты.

Нахмурившись, Шаллан взялась за последний том. Записи о Натане, Ничейных Холмах и Разрушенных Равнинах. Джаснах собрала открытия охотников, исследователей или купцов, искавших водную дорогу в Новый Натан. Самым толстым из всех трех блокнотов был том, посвященный Несущим Пустоту.

Опять Несущие Пустоту. Много людей, особенно в деревнях, шептались о них и других чудовищах, рыскавших в темноте. Скрежещущие голоса, шепот штормов или даже пугающие спрены ночи. Суровые преподавательницы, учившие Шаллан, были полны суеверий и лживых рассказов о Падших Сияющих, якобы использовавших монстров, чтобы оправдать господство над человечеством.

Арденты учили иначе. Они говорили о Падших Сияющих — которых раньше называли Сияющими Рыцарями, — как о сражавшихся с Несущими Пустоту в войне за Рошар. Они учили, что только тогда, когда Несущие Пустоту были побеждены — и Герольды ушли, — Сияющие пали.

Обе группы соглашались с тем, что Несущие Пустоту исчезли. Выдумка или давно побежденные враги — результат не изменялся. Шаллан допускала, что некоторые люди — и даже некоторые ученые — могли верить, что Несущие Пустоту еще существуют и охотятся на людей. Но Джаснах, скептик? Джаснах, которая отрицала существование Всемогущего? Разве может женщина настолько запутаться, что одновременно отрицать существование Бога и принимать существование его мифических врагов?

Стук во внешнюю дверь. Шаллан вскочила, прижав руки к груди. Быстро выстроив книги в прежнем порядке, она понеслась к двери.

Джаснах бы не постучала, набитая ты дура, сказала она себе, отпирая замок и приоткрывая дверь.

Снаружи стоял Кабзал. Симпатичный светлоглазый ардент держал в руках корзину.

— Я услышал, что у тебя свободный день. — Он соблазнительно тряхнул корзиной. — Не хочешь немного джема?

Шаллан, успокоившись, посмотрела на открытую комнату Джаснах. Ей действительно нужно посмотреть ее заметки. Она повернулась к Кабзалу, намереваясь сказать ему «нет», но его глаза так манили. И еще намек на добрую улыбку, расслабленная поза.

Если она сейчас пойдет с Кабзалом, быть может, появится возможность спросить его о Преобразовании. Но не это заставило ее решиться. Нет, ей необходимо расслабиться. Она и так на грани срыва, мозги набиты философией, каждую свободную минуту она пытается заставить Преобразователь работать. Ничего удивительного, что она слышит голоса.

— Я люблю джем, — объявила она.

* * *

— Варенье из правдягоды, — сказал Кабзал, поднимая маленькую зеленую баночку. — Из Азира. Легенды говорят, что тот, кто съест эти ягоды, будет говорить правду, во всяком случае до следующего заката солнца.

Шаллан подняла бровь. Они сидели на накрытых одеялами подушках в садах Конклава, недалеко от того места, где она впервые экспериментировала с Преобразователем.

— Это действительно так?

— Не думаю, — сказал Кабзал, открывая баночку. — Сами ягоды безвредны. Но если сжечь листья и стебли растения, то получается дым, опьяняющий людей и ввергающий их в эйфорию. Так что люди часто собирают стебли, разжигают из них костер, садятся вокруг него и едят ягоды и получают… интересную ночь.

— Это чудо… — начала Шаллан, потом укусила себя за губу.

— Что? — подтолкнул он.

Она вздохнула.

— Чудо, что их не называют рождьягоды, учитывая… — Она покраснела.

Он улыбнулся.

— Хорошая мысль!

— Отец Штормов, — сказала она, еще больше краснея. — Мне ужасно трудно держаться в рамках приличия. Дай мне еще варенья.

Он улыбнулся и протянул ей кусок хлеба с намазанным на него толстым слоем зеленого варенья. Паршмен с мутными глазами — позаимствованный из Конклава, — сидел на земле рядом со стеной из сланцекорника, играя роль импровизированной компаньонки. Она чувствовала себя так странно, находясь рядом с мужчиной почти ее возраста в присутствии одного-единственного паршмена. Освобожденной. Раскрепощенной. Но, может быть, все дело в солнечном свете и свежем воздухе.

— Мне ужасно трудно быть ученым, тоже, — сказала она, закрывая глаза и дыша полной грудью. — Мне слишком часто хочется быть снаружи.

— Многие из великих ученых всю жизнь путешествовали.

— И на каждого из них приходятся сотни тех, кто сидел в дырах и библиотеках, зарывшись в книги.

— Но они и не хотели другой жизни. Большинство людей со склонностью к исследованию предпочитают свои дыры и библиотеки. Но не ты. И это делает тебя такой интригующей.

Она открыла глаза, улыбнулась ему и взяла восхитительный кусок хлеба с вареньем. Этот тайленский хлеб такой рассыпчатый, больше похож на пирожное.

— Ну, — сказала она, пока он жевал кусок, — ты чувствуешь себя более правдивым?

— Я ардент, — ответил он. — Мой долг и призвание — быть правдивым всегда.

— Конечно, — сказала она. — Я тоже все время говорю правду. Вообще говоря, я настолько наполнена правдой, что иногда она буквально выдавливает ложь изо рта. Для нее нет места внутри, видишь ли.

Он сердечно улыбнулся.

— Шаллан Давар, я не могу представить себе, что такая милая девушка как ты может сказать хоть одно слово неправды.

— Тогда, что бы не свести тебя с ума, я буду выдавать их пáрами. — Она улыбнулась. — У меня сейчас кошмарное время, и эта еда ужасна.

— Ты только что опровергла всю науку и мифологию, сопровождающую процесс поедания джема из правдягоды!

— Замечательно, — сказала Шаллан. — У варенья не должно быть ни науки, ни мифологии. Оно должно быть сладким, красивым и нежным.

— Как и юные дамы.

— Брат Кабзал! — Она опять вспыхнула. — Это не совсем прилично.

— Зато заставило тебя улыбнуться.

— Ничего не могу поделать, — лукаво сказала она. — Я сладкая, красивая и нежная.

— Насчет красоты не могу спорить, — сказал он, очевидно довольный ее румянцем на щеках. — И о сладости тоже. Но что касается нежности…

— Кабзал! — воскликнула она, хотя и не была слишком возмущена. Она как-то сказала себе, что он интересуется ею только для того, чтобы защитить ее душу. Однако сейчас все меньше и меньше верила себе. Он приходил по меньшей мере раз в неделю.

Он хихикнул, глядя на ее замешательство, но только заставил ее покраснеть еще больше.

— Хватит! — Она закрыла глаза рукой. — Мое лицо, наверно, краснее, чем волосы. Ты не должен говорить такого; ты человек религии.

— Но все еще мужчина, Шаллан.

— Который сказал, что интересуется мной чисто академически.

— Да, академически, — рассеянно сказал он. — Включая множество экспериментов и личных полевых исследований.

— Кабзал!

Он громко рассмеялся и откусил хлеб.

— Прошу прощения, светлость Шаллан. Но ты так смешно реагируешь!

Она заворчала, опуская руку, но знала, что он — частично — сказал все это только потому, что она поощряет его. И она ничего не могла с собой поделать. Никто не проявлял к ней такого все увеличившегося интереса. Он ей нравился — с ним было интересно поговорить и интересно послушать. Замечательный способ нарушить однообразие учебы.

Но, конечно, никакой надежды на союз. Ей нужен хороший политический брак, хотя бы для того, чтобы защищать свою семью. Флирт с ардентом, принадлежащим королю Харбранта, не поможет ничему.

Скоро я намекну ему на правду, подумала она. Но он и так знает, что ему ничего не светит. Или нет?

Он наклонился к ней.

— Ты действительно та, кем кажешься, Шаллан?

— Способная? Умная? Очаровательная?

Он улыбнулся.

— Искренняя.

— Я бы так не сказала, — ответила она.

— И тем не менее. Я вижу тебя насквозь.

— Я не искренняя. Я наивная. Я провела все детство в поместье отца.

— Ты не выглядишь, как отшельница. С тобой так легко говорить.

— Я стала такой. Но все детство я провела в компании с самой собой и ненавижу скучных собеседников.

Он улыбнулся, но глаза остались озабоченными.

— Просто позор, что такой девочке не хватало внимания. Все равно что повесить замечательную картину лицом к стене.

Она откинулась назад, облокотилась на безопасную руку и прикончила хлеб.

— Я бы не сказала, что мне не хватало внимания, по меньшей мере количественно. Отец уделял мне много внимания.

— Я слышал о нем. Жесткий человек, судя по репутации.

— Он… — Она должна сделать вид, что он жив. — Мой отец — человек страсти и добродетели. Но никогда одновременно.

— Шаллан! Это, наверно, самое остроумное замечание, которое я от тебя слышал.

— И самое правдивое. К сожалению.

Кабзал заглянул ей в глаза, как если бы что-то искал. Что он там увидел?

— Похоже, ты не слишком переживаешь за своего отца.

— Опять правда. Я вижу, что ягоды подействовали на нас обоих.

— Он тяжелый человек, а?

— Да, но не со мной. Я была слишком драгоценной. Его идеал, совершенная дочка. Видишь ли, мой отец из тех людей, которые всегда вешают картину неправильно. Так, чтобы ее не могли видеть недостойные глаза и трогать недостойные пальцы.

— Какой позор. Мне ты кажешься очень… трогательной.

Она смерила его взглядом.

— Я же сказала тебе, не дразнись.

— Я вовсе не дразню тебя, — сказал он, глядя на нее глубокими голубыми глазами. Очень серьезными глазами. — Ты интересуешь меня, Шаллан Давар.

Она обнаружила, что ее сердце стучит. Странно, но одновременно в ней поднялась паника.

— Я совсем не такая интересная.

— Почему?

— Логические задачи — интересные. Математические вычисления могут быть интересными. Политические маневры всегда интересны. Но женщины… они должны быть загадочными.

— А если я решу, что начал понимать тебя?

— Тогда у тебя большое преимущество надо мной, — сказала она. — Потому что я себя не понимаю.

Он улыбнулся.

— Мы не можем так говорить, Кабзал. Ты — ардент.

— Мужчина может перестать быть ардентом, Шаллан.

Она почувствовала удар. Он серьезно глядел на нее, не мигая.

Красивый, с великолепной речью, остроумный. Очень быстро он может стать слишком опасным, сказала она себе.

— Джаснах считает, что ты стараешься сблизиться со мной только для того, чтобы украсть ее Преобразователь, — выпалила Шаллан. И поморщилась.

Дура! Так ты отвечаешь человеку, который намекнул, что ради тебя может бросить службу Всемогущему.

— Ее Светлость Джаснах — очень умная женщина, — сказал Кабзал, отрезая себе еще один кусок хлеба.

Шаллан мигнула.

— Ого. Ты хочешь сказать, что она права?

— И права и не права, — ответил Кабзал. — Девотарий хочет получить этот фабриал. Очень хочет. И я действительно собирался попросить у тебя помощи, со временем.

— Но?

— Но мои начальники считают, что это ужасная мысль. — Он состроил гримасу. — Они считают короля Алеткара совершенно непредсказуемым и боятся, что за одно это он может пойти войной на Харбрант. Преобразователи — не Клинки Осколков, но тоже очень важны. — Он тряхнул головой и откусил кусок хлеба. — Элокар Холин должен стыдиться, что разрешает сестре использовать этот фабриал, особенно так примитивно. Но если мы украдем его… Последствия почувствуют на себе все последователи Ворин на Рошаре.

— Ты уверен? — спросила она, чувствуя тошноту.

Он кивнул.

— Большинство людей даже не думают об этом. Но не я. Короли воюют и владеют Осколками, но их армии существуют только благодаря Преобразователям. Ты когда-нибудь думала, сколько всего — от еды до материалов — производят фабриалы? Без них война стала бы невозможной. Одной еды понадобилось бы сотни фургонов, каждый месяц!

— Да… ты прав. — Она глубоко вздохнула. — Эти Преобразователи, они очаровывают меня. Я всегда хотела знать, на что это похоже — использовать его.

— Я тоже.

— Ты никогда не пользовался им?

Он покачал головой.

— В Харбранте нет ни одного.

Точно, подумала она. Ну конечно. Вот почему королю понадобилась Джаснах, чтобы помочь внучке.

— А кто-нибудь говорил об этом, в твоем присутствии?

Она внутренне съежилась. Слишком смелый вопрос, не заподозрит ли он чего?

Он рассеянно кивнул.

— Это секрет, Шаллан.

— Неужели? — спросила она, сердце билось где-то в горле.

Он поглядел на нее заговорщическим взглядом.

— На самом деле это совсем не трудно.

— Что?

— Чистая правда, — сказал он. — Я слышал это от нескольких ардентов. Вокруг Преобразователей напустили слишком много тумана. Они хранят все в тайне и не используют там, где их могут увидеть. На самом деле надо просто надеть прибор на руку, прижать руку к предмету и коснуться камня пальцем. Очень просто.

— Джаснах действует совсем не так, — сказала она, быть может слишком явно возражая.

— Да, и меня это смущает, но если ты пользуешься им уже давно, то учишься, как управлять им лучше. — Он покачал головой. — Мне не нравится тайна, которая выросла вокруг них. От нее пахнет мистицизмом старой Теократии. Лучше нам не идти по этому пути во второй раз. Что плохого, если люди узнают, как просто пользоваться Преобразователем? Принципы и дары Всемогущего зачастую очень просты.

Шаллан уже не слушала его. Итак, к сожалению, Кабзал знает так же мало, как и она. Может быть, даже меньше. Она пробовала метод, о котором он говорил, и он не сработал. Возможно, арденты лгали, чтобы защитить секрет.

— В любом случае, — сказал Кабзал, — это не слишком важно. Ты спросила меня о краже Преобразователя, и, будь уверена, я никогда не попрошу тебя об этом. Я был глупцом, думая об этом, и мне очень быстро запретили даже пытаться. Мне приказали заботиться о твоей душе, чтобы учеба у Джаснах не испортила тебя. Ну и, возможно, постараться спасти душу Джаснах.

— Ну, последнее крайне трудно.

— А я не заметил, — сухо ответил он.

Она улыбнулась, хотя еще не решила, как к этому относиться.

— Ну, вроде между нами больше нет недомолвок?

— Я очень этому рад, — сказал он, стряхивая крошки с рук. — Я серьезно увлекся, Шаллан. Иногда мне так же трудно быть ардентом, как тебе держаться в рамках приличия. Но я не хочу быть самонадеянным. От твоих слов моя голова идет кругом и язык начинает говорить все что попало.

— Значит…

— Значит, мы должны отложить все на день, — сказал Кабзал, вставая. — Мне нужно время, чтобы подумать.

Шаллан тоже встала, протянув свою безопасную руку к нему за помощью; встать в роскошном платье Ворин — не самая легкая задача.

Они находились в той части сада, где стены из сланцекорника были достаточно низкими, и, встав, Шаллан увидела, что неподалеку гуляет сам король, разговаривая с ардентом среднего возраста, с длинным узким лицом.

Король часто прохаживался по саду в середине дня. Она махнула ему, но он, увлеченный разговором, не заметил ее. Кабзал повернулся, заметил короля и пригнулся до земли.

— Что случилось? — спросила Шаллан.

— Король внимательно следит за тем, что делают его арденты. Он и брат Иксил уверены, что сегодня я дежурю в каталоге.

Она обнаружила, что улыбается.

— Ты пренебрег своей работой ради пикника со мной?

— Да.

— А я думала, что тебе предписано проводить время со мной, — сказала она, скрестив руки на груди. — Чтобы защитить мою душу.

— Да. Но среди ардентов есть люди, которые утверждают, что я чересчур интересуюсь тобой.

— Они правы.

— Я зайду к тебе завтра, — сказал он, выглядывая из-за сланцекорника. — При условии, что меня не заставят весь день делать указатели, в наказание. — Он улыбнулся ей. — Если я решу уйти из ардентии, это будет мой выбор, и они не могут запретить мне — хотя могут попытаться отговорить.

И он быстро ушел, как раз тогда, когда она готовилась сказать ему, что он действительно чересчур самонадеянный.

Она не смогла заставить себя произнести эти слова. Возможно, потому, что все меньше и меньше понимала саму себя. Ее цель — помочь семье. Или нет?

Скорее всего, Джаснах уже узнала, что ее Преобразователь не работает, но не видит смысла открывать это. Шаллан должна уехать. Она может пойти к Джаснах и под предлогом ужасного происшествия в переулке заявить об отъезде.

И все-таки ей ужасно не хотелось. И даже не из-за Кабзала. Несмотря на отдельные недоразумения, ей нравилось учиться. Она хотела стать ученым. Даже после философского урока Джаснах, даже после дней непрерывного чтения. Несмотря на замешательство и напряжение, Шаллан часто чувствовала себя такой довольной, как никогда раньше. Да, Джаснах поступила неправильно, убив этих людей, но Шаллан хотела настолько изучить философию, чтобы мгновенно доказать почему. Да, рыться в исторических записях может быть скучно, но зато Шаллан выработала в себе терпение и запаслась знаниями; они безусловно понадобятся, когда она сама, в будущем, займется глубокими исследованиями.

Днем учиться, за ленчем болтать с Кабзалом, вечерами говорить и спорить с Джаснах. Вот что она хочет. И все эти части ее жизни наполнены ложью.

Взволнованная и смущенная, она взяла корзину с хлебом и вареньем и отправилась в Конклав, в комнаты Джаснах. В корзине для почты ее ждал конверт. Шаллан нахмурилась, сломала печать и быстро прочитала письмо.

Девонька, мы получили ваше письмо. «Удовольствие Ветра» скоро будет в Харбранте. Конечно же, мы возьмем вас и отвезем домой. С большим удовольствием. Мы — люди дома Давар. По гроб жизни в долгу перед вашей семьей.

Сейчас у нас быстрая поездка через материк, а потом мы поспешим в Харбрант. Ожидайте нас через неделю.

Капитан Тозбек

И приписка, рукой жены Тозбека, более отчетливо. Мы будем счастливы предоставить вам бесплатный проезд, Ваша Светлость, особенно если вы во время пути поможете нам. Нужно заново переписать все гроссбухи.

Шаллан долгое время глядела на лист бумаги. Она-то хотела узнать, где он и когда собирается приплыть в Харбрант, но он воспринял ее письмо как требование ее забрать.

Очень подходящий последний срок. С момента кражи пройдет ровно три недели, как она и сказала Нан Балату. Если Джаснах до сих пор никак не отреагировала на подмену Преобразователя, значит, Шаллан вне подозрений.

Неделя. И она ступит на борт корабля. Внутри все оборвалось, но она обязана это сделать. Уничтожив письмо, она вышла из района гостей и по запутанным коридорам отправилась в Вуаль.

Очень скоро она уже входила в альков Джаснах. Принцесса, сидя за столом, что-то писала в записной книжке. Она посмотрела на Шаллан.

— По-моему, я разрешила тебе делать сегодня то, что ты хочешь.

— Да, — ответила Шаллан. — И я поняла, что хочу учиться.

Джаснах улыбнулась, хитро и понимающе. Почти самодовольно.

Если бы она знала.

— Ну, я не буду тебя бранить за это, — сказала принцесса и вернулась к своему исследованию.

Шаллан села и предложила Джаснах хлеб и варенье, но та только покачала головой. Шаллан отрезала себе еще кусок и намазала его джемом. Потом открыла книгу и удовлетворенно вздохнула.

Через неделю ей придется уехать. Но тем временем она разрешает себе притворяться чуть дольше.

Глава сорок третьяХодячий мертвец

Они жили в диких землях, ожидая Опустошения — или, иногда, глупого ребенка, потерявшегося в темноте.

Детская сказка, но в то же время цитата из «Сохраненных в памяти Теней», похожая на намек на правду, которую я ищу. Смотри страницу 82, четвертый рассказ.

Каладин проснулся с привычным чувством тревоги.

Большую часть ночи он пролежал на твердом полу, уставившись во тьму и думая.

Зачем пытаться? Зачем беспокоиться? Надежда — не для этих людей.

Он чувствовал себя как странник, который отчаянно ищет дорогу в город, пытаясь спастись от диких зверей. Но город стоит на вершине высокой горы, и, с какой бы стороны он ни подходил, везде отвесный склон. Взобраться невозможно. Сотни разных путей. Тот же самый результат.

Его наказание — выживать, но не спасать его людей. Он научил их бегать быстрее, но не спас их. Они — приманка. Эффективность приманки не изменяет ее цель и судьбу.

Каладин заставил себя встать на ноги. Он чувствовал себя как жернов, который слишком долго использовали. Он все еще не понимал, как выжил.

Зачем ты сохранил мне жизнь, Всемогущий? Спас меня, чтобы я мог видеть, как они умирают?

Предполагалось, что он должен вознести молитвы. Они достигнут Всемогущего, ждущего Герольдов, чтобы вместе с ними отвоевать Залы Спокойствия. Каладину это всегда казалось глупостью. Предполагается, что Всемогущий все видит и все знает. Зачем ему молитвы? Неужели без них он ничего не может сделать? И, самое главное, зачем ему вообще нужны люди, сражающиеся вместо него?

Каладин вышел из барака на утренний свет. И застыл.

Мостовики, одетые в рваные кожаные жилеты и короткие, до колен штаны, выстроились в линию и ждали. Грязные рубашки, зашнурованные на груди, с закатанными по локоть рукавами. Грязная кожа, нечесаные волосы. Хотя, благодаря подарку Камня, аккуратно подровненные бороды или чисто выбритые лица. Все в них было старым и потрепанным. Но лица — чистые.

Каладин неуверенно поднял руку к собственной неопрятной бороде. Люди, казалось, чего-то ждали.

— Что случилось? — спросил он.

Люди беспокойно задвигались, глядя в сторону склада. Конечно, они ждали его, чтобы тренироваться. Но все тренировки бесполезны. Он открыл рот, собираясь им это сказать, но заколебался, увидев, что приближается паланкин, который несли четыре человека. Впереди шел высокий тощий человек в фиолетовой одежде светлоглазого.

Люди глядели на него во все глаза.

— Кто это? — спросил Хоббер, почесывая толстую шею.

— Замена Ламарилу, — сказал Каладин, протискиваясь сквозь линию бригадников. Сил спорхнула сверху и приземлилась у него на плече, как раз тогда, когда носильщики остановились прямо перед Каладином. Они развернули паланкин, и стала видна темноволосая женщина в блестящем фиолетовом платье, отделанном золотыми глифами, с бледно-голубыми глазами. Она полулежала на диване, опираясь спиной о подушку.

— Я — Ее Светлость Хашаль, — сказала она, с легким холинарским выговором. — Мой муж, светлорд Матал, ваш новый капитан.

Каладин придержал язык, проглотив ядовитый ответ. У него уже был опыт общения со светлоглазыми, которых «повысили» до должности вроде этой. Сам Матал не сказал ничего; он стоял, положив руку на рукоятку меча. Высокий — почти как Каладин, — но очень худой. Холеные руки. Не похоже, что он много тренируется с мечом.

— Нам передали, — продолжала Хашаль, — что эта бригада — источник неприятностей. — Ее глаза сузились, она внимательно осмотрела Каладина. — Кажется, это ты пережил суд Всемогущего. У меня есть для тебя послание от тех, кто лучше тебя. Всемогущий дал тебе еще одну возможность доказать, что ты хороший мостовик. Это все. Многие пытались придать слишком большое значение тому, что произошло, но кронпринц Садеас запретил любопытным приходить сюда.

— Мой муж не намерен обходиться с вами так же снисходительно, как его предшественник, — продолжала она. — Мой муж — высокоуважаемый почтенный коллега самого кронпринца Садеаса, а не черноглазый-полукровка вроде Ламарила.

— Неужели? — сказал Каладин. — И каким же образом он попал в эту выгребную яму?

На лице Хашаль не появилось даже намека на гнев. Она только щелкнула пальцами, и один из солдат ударил Каладина тупым концом копья в живот.

Каладин поймал его, сработали старые рефлексы. В мозгу вспыхнула картина, он увидел все сражение прежде, чем оно произошло.

Дернуть за копье, ошеломив солдата.

Шаг вперед, удар локтем в предплечье — солдат вынужден выронить оружие.

Подхватить копье и ударить им в голову сбоку.

Повернуться, присесть и подсечь копьем двух его товарищей, которые бросятся на помощь.

Поднять копье и…

Нет. В результате его убьют.

Каладин отпустил копье. Солдат захлопал глазами от изумления — обычный мостовик блокировал его удар. Засопев, он резко поднял копье и ударил тупым концом сбоку по голове Каладина.

Каладин позволил ему попасть и сбить себя на землю. Голова ударилась о камень, в ушах зазвенело, мир закружился, но в следующее мгновение зрение восстановилось. Голова будет болеть, больше никаких последствий.

Лежа на земле, он несколько раз глубоко вздохнул, сжав кулаки. Пальцы горят, там, где он перехватил копье. Солдат отступил назад и встал рядом с паланкином.

— Никакой снисходительности, — спокойно сказала Хашаль. — Если ты так хочешь знать, мой муж потребовал эту должность. Бригады мостовиков — основное преимущество светлорда Садеаса в Войне Возмездия. Халатность Ламарила — позор.

Камень встал на колени и помог Каладину подняться, хмуро глядя на светлоглазых и их солдат. Каладин встал, качаясь, прижав руку к голове. Пальцы стали мокрыми и скользкими, струйка крови сбегала по шее на плечо.

— Отныне, — сказала Хашаль, — помимо обычного бега с мостами, каждая бригада будет выполнять только один тип работы. Газ!

Маленький сержант, прежде прятавшийся за носильщиками и солдатами, вынырнул из-за паланкина.

— Да, Ваша Светлость? — Он низко поклонился, несколько раз.

— Мой муж хочет, чтобы Четвертый Мост постоянно занимался поиском в расщелинах. Я хочу, чтобы они работали там, если им не нужно нести мост. Это будет намного более эффективно. Они будут знать, какие части исследовали в последний раз, и не будут дважды искать на одном месте. Понял? Эффективность. Пусть начинают немедленно.

Она слегка постучала по стенке паланкина, носильщики повернулись и понесли ее обратно. Муж шел рядом, по-прежнему не произнося ни слова, Газ семенил за ними. Каладин, прижав руку к голове, какое-то время глядел, как они уходят. Прибежал Данни и принес бинт.

— Расщелины, — пробормотал Моаш. — Большая работа, лордишка. Поскольку нас не берут стрелы паршенди, она хочет, чтобы нас убил скальный демон.

— И что же делать? — спросил лысый Пит с оттенком беспокойства.

— Работать, — сказал Каладин, беря у Данни бинт.

И пошел прочь, оставив напуганную толпу.

* * *

Спустя немного времени Каладин стоял на краю расщелины, глядя вниз. Полуденное солнце жгло шею и бросало тень вниз, в пропасть.

Я могу полететь, подумал он. Шагнуть вперед и упасть, и ветер будет дуть мне в лицо. Буду лететь несколько мгновений. Прекрасных замечательных мгновений.

Он встал на колени, взялся за веревочную лестницу и начал спускаться в темноту. Остальные бригадники молча последовали за ним. Все заразились его настроением.

Каладин знал, что с ним происходит. Шаг за шагом он превращался в ходячего мертвеца, которым был раньше. Он всегда знал, что находится в опасности. И держался за мостовиков, как за спасательный трос. Но сейчас понемногу отпускал его.

Он спускался по ступенькам, и полупрозрачная бело-голубая фигура спускалась рядом, на похожем на качели сидении. Веревки качелей исчезали в нескольких дюймах над головой Сил.

— Что с тобой? — мягко спросила она.

Каладин продолжал спускаться.

— Ты должен быть счастлив. Ты выжил в шторм. Другие мостовики были очень возбуждены.

— У меня руки чесались сразиться с этим солдатом, — прошептал Каладин.

Сил вздернула голову.

— Я мог побить его, — продолжал Каладин. — Я мог уложить их, всех четверых. Я всегда хорошо орудовал копьем. Нет, не хорошо. Дарк назвал меня потрясающим. Прирожденным солдатом, художником копья.

— Тогда почему ты не сразился с ними?

— Мне казалось, что ты не любишь убийства.

— Ненавижу, — подтвердила она, став еще прозрачнее. — Но я уже помогала убивать людей.

Каладин застыл на лестнице.

— Что?

— Да, — подтвердила она. — Я помню, хотя и смутно.

— Как?

— Не знаю. — Она побледнела. — Я не хочу говорить об этом. Но я чувствую, что действовала правильно.

Каладин помедлил еще мгновение. Сверху донесся голос Тефта, спрашивающий, все ли в порядке. Каладин продолжил спуск.

— Я не стал сражаться с солдатами, — сказал Каладин, глядя на стену пропасти, — потому что это было бесполезно. Отец говорил, что невозможно протестовать убийством. Он ошибался.

— Но…

— Он имел в виду, что можно защитить людей по-другому. Нет. Этот мир хочет, чтобы вся бригада погибла; пытаться спасти их — бессмысленно.

Он добрался до дна и ступил в темноту. Тефт спустился следующим и зажег факел; мелькающий оранжевый свет залил покрытые мхом каменные стены.

— Так вот почему ты не принял ее? — прошептала Сил, перелетая на плечо Каладина. — Славу. Много месяцев назад.

Каладин покачал головой.

— Нет. Там было кое-что другое.

— Что ты сказал, Каладин? — Тефт поднял факел. В его мигающем свете лицо пожилого бригадника выглядело старше, чем обычно; от теней морщины щек казались глубже.

— Ничего, Тефт, — сказал Каладин. — Ничего важного.

Сил фыркнула. Каладин, не обращая на нее внимания, от факела Тефта зажег свой. Один за другим появлялись остальные бригадники. Наконец все собрались внизу, и Каладин повел их в темную расщелину. Бледное небо казалось невообразимо далеким, как слабый крик в темноте. Это место — могила, с гниющими корнями и лужами застоявшейся воды, в которых могли расти только личинки крэмлингов.

Бригадники бессознательно держались вместе, как всегда. Каладин шел впереди, Сил молча сидела на плече. Он отдал Тефту мелок, которым тот отмечал направление, и не останавливался, чтобы подобрать трофеи.

Но шел не слишком быстро. Остальные бригадники молча шли сзади, а если и говорили, то тихим шепотом, не вызывая эха. Как если бы темнота душила слова.

Камень постепенно пробился вперед и пошел рядом с Каладином.

— Трудная работа, а? Но мы — мостовики! Жизнь, она же не пикник, верно? Ничего нового. Мы должны разработать план, как сражаться дальше.

— Нечего сражаться, Камень.

— Но мы одержали грандиозную победу. Смотри, еще несколько дней назад ты был в бреду. Должен был умереть, я знаю, о чем говорю. Но вместо этого ты идешь, такой же сильный, как все. Ха. Сильнее. И Ули'теканаки ведет тебя.

— Это не чудо, Камень, — сказал Каладин. — Скорее проклятье.

— Как это может быть проклятьем, друг мой? — спросил Камень, хихикнув. Он прыгнул в лужу и громко засмеялся, облив Тефта, шедшего сзади. Иногда огромный рогоед вел себя как ребенок. — Жизнь, эта штука не проклятье!

— Нет, если мне придется увидеть, как вы все умрете, — сказал Каладин. — Лучше бы мне не переживать шторм. И я собираюсь умереть от стрелы паршенди. Как и все мы.

Камень встревоженно посмотрел на него. И отступил назад, когда Каладин не предложил ничего другого. Они шли и шли, поеживаясь, когда проходили мимо участков стен, на которых скальные демоны оставили глубокие следы когтей. Наконец они наткнулись на груду тел, принесенных сверхштормом. Каладин остановился, поднял факел повыше, бригада собралась вокруг него. В каменную нишу, маленький тупиковый проход в стене, принесло около пятидесяти трупов.

Тела лежали стеной, из которой высовывались руки и ноги; между ними застряли тростники и разнообразные обломки. С первого взгляда Каладин понял, что тела уже начали разлагаться. Одного из бригадников вырвало, несколько других немедленно подхватили. Стоял ужасный запах, крэмлинги и другие хищники, побольше, рвали и кромсали тела; свет спугнул зверей, заставил разбежаться. Рядом с Каладином лежала рука, оторванная от тела, к ней вела кровавая дорожка. На высоте пятнадцати футов лишайник был содран когтями скального демона. Наверное, он утащил одно из тел, чтобы спокойно сожрать. И в любое мгновение мог вернуться за другими.

Каладина не вырвало. Воткнув наполовину сгоревший факел между двумя большими камнями, он принялся за работу, вытаскивая тела из кучи. По меньшей мере они не настолько разложились, чтобы расползаться на куски. Бригадники медленно взялись за работу, наполняя область вокруг него. Каладин, с оцепеневшим сознанием, работал, не думая.

Мостовики выложили тела в линию. Потом начали снимать с них доспехи, искать в карманах, вынимать ножи из пояса. Каладин, оставив сбор копий другим, работал в стороне.

Тефт встал на колени рядом с Каладином и перевернул тело, голову которого разбило при падении, и начал расстегивать ремни на броне трупа.

— Хочешь поговорить?

Каладин ничего не ответил.

Просто продолжай работать. Не думай о будущем. Не думай о том, что произойдет. Выживай. Не заботься и не отчаивайся. Живи.

— Каладин, — голос Тефта, как нож, вонзился в череп Каладина, заставив его вздрогнуть.

— Если бы я хотел поговорить, — проворчал Каладин, — я бы не работал здесь, в одиночестве.

— Достаточно честно, — сказал Тефт. Он развязал последний ремень нагрудника. — Остальные смущены, сынок. Они хотят знать, что мы собираемся делать.

Каладин вздохнул и встал лицом к бригадникам.

— Я не знаю, что делать! Если мы опять попытаемся защитить себя, Садеас нас накажет. Мы приманка и должны умирать. Я ничего не могу сделать. Ничего. Надежды нет.

Бригадники ошеломленно смотрели на него.

Каладин отвернулся от них, встал на колени рядом с Тефтом и вернулся к работе.

— Вот, — сказал он. — Я им объяснил.

— Идиот, — тихо сказал Тефт. — Ты столько сделал и теперь хочешь бросить нас?

Бригадники вернулись к работе. Каладин уловил ворчание Моаша.

— Ублюдок, — сказал Моаш. — Я говорил, что это произойдет.

— Бросить вас? — прошипел Каладин Тефту.

Дай мне быть. Дай стать безразличным ко всему. По меньшей мере не будет так больно.

— Тефт, я провел много часов, пытаясь найти выход, но так ничего и не придумал! Садеас хочет, чтобы мы умерли. Светлоглазые всегда получают то, что хотят, — так устроен мир.

— И?

Каладин, не обращая на него внимания, вернулся к работе, стаскивая сапог с солдата, чья берцовая кость была сломана в трех разных местах.

— Ну, может быть, мы все умрем, — сказал Тефт, — но речь идет не о выживании.

Почему Тефт — один из всех! — пытается подбодрить его?

— Если не о выживании, то о чем? — Каладин наконец сумел снять сапог. Он перешел к следующему в линии и замер.

Мостовик. Каладин не знал его, но трудно было не узнать жилет и сандалии. Он лежал сгорбясь около стены, руки в стороны, рот слегка открыт, веки впали. На одной из ладоней кожи не было.

— Я не знаю о чем, — проворчал Тефт. — Но это удел труса — просто сдаться. Мы должны бороться. Пока в нас не вонзятся стрелы. Ты знаешь, «путь перед целью».

— И что это значит?

— Не знаю, — быстро сказал Тефт, глядя вниз. — Как-то раз слышал.

— Так говорили Падшие Сияющие, — негромко заметил Сигзил, проходя мимо.

Каладин поглядел в его сторону. Азианин поставил щит в общую кучу. Он посмотрел на Каладина, в свете факелов его коричневая кожа казалась черной.

— Их девиз. По меньшей мере часть. «Жизнь перед смертью. Сила перед слабостью. Путь перед целью».

— Падшие Сияющие? — спросил Шрам, несший охапку сапог. — Кто упомянул их?

— Тефт, — ответил Моаш.

— Нет! Я только повторил то, что когда-то слышал.

— Но что это означает? — спросил Данни.

— Я же сказал — не знаю! — ответил Тефт.

— Быть может, один из их символов веры, кредо, — сказал Сигзил. — В Юлае есть группы людей, говорящих о Сияющих. И ждущих их возвращения.

— Кто хочет их возвращения? — спросил Шрам, прислоняясь к стене и скрещивая перед собой руки. — Они предали нас Несущим Пустоту.

— Ха! — сказал Камень. — Несущие Пустоту! Глупость низинников. Сказки для детей у лагерного костра.

— Они были, — сказал Шрам, защищаясь. — Это все знают.

— Все, кто слушал сказки, сидя вокруг костра! — со смехом сказал Камень. — Слишком много воздуха! Расслабляет умы. Но все в порядке — вы по-прежнему моя семья. Но очень тупая!

Тефт нахмурился, а все остальные продолжали говорить о Падших Сияющих.

— Путь важнее цели, — прошептала Сил с плеча Каладина. — Мне нравится.

— Почему? — спросил Каладин, становясь на колени и развязывая сандалии мертвого мостовика.

— Потому, — ответила она, как если бы и так объяснила достаточно. — Тефт прав, Каладин. Я знаю, ты хочешь сдаться. Но ты не можешь.

— Почему?

— Потому что не можешь.

— Нас заставили постоянно работать в расщелинах, — сказал Каладин. — Больше мы не можем собирать тростник и зарабатывать деньги. Значит, больше не будет ни бинтов, ни антисептиков, ни еды для вечерних посиделок. Работая с этими трупами, мы обязательно наткнемся на спренов горячки и станем болеть — если нас раньше не съест скальный демон или не смоет сверхшторм. И мы будем таскать этот проклятый мост, теряя человека за человеком, пока сама Бездна не провалится. Надежды нет.

Люди продолжали переговариваться.

— Падшие Сияющие перешли на другую сторону, — продолжал спорить Шрам. — Они запятнали свою честь.

Тефта как кипятком обожгло. Жилистый мостовик вскочил и, ткнув пальцем в Шрама, закричал:

— Ты, ты не знаешь ничего! Это было много лет назад. Никто не знает, что произошло на самом деле.

— Тогда почему все рассказывают одни и те же истории? — спросил Шрам. — Они бросили нас. Как светлоглазые бросили нас сейчас. Может быть, Каладин прав. Может быть, надежды нет.

Каладин уставился в землю. Слова зазвучали в ушах.

Может быть, Каладин прав. Может быть, надежды нет.

Он уже делал так. С последним владельцем, до того, как его продали Твилакву и он стал мостовиком. Он сдался той тихой ночью, после того как восстал вместе с Гошелом и другими рабами. Их всех убили. Но он выжил каким-то образом, хотя и был предводителем.

Шторм меня побери, почему я всегда выживаю, подумал он, зажмурившись. Я не могу сделать это опять. Я не могу помочь им.

Тьен. Туккс. Гошел. Даллет. Безымянный раб, которого он пытался вылечить в фургоне Твилаква. Всегда все кончалось одинаково. Каладин приносил одно несчастье. Иногда он дарил им надежду, но надежда — предвестник несчастья. Сколько раз человек должен упасть, прежде чем не сможет встать?

— Я думаю, что мы крайне невежественны, — проворчал Тефт. — Я не люблю слушать то, что светлоглазые говорят о прошлом. Их женщины написали все эти истории, сам знаешь.

— Не могу поверить, что ты споришь, Тефт, — сказал Шрам, доведенный до белого каления. — Что дальше? Мы должны дать Несущим Пустоту украсть наши сердца? Может быть, мы неправильно судим о них? Или паршенди. Может быть, мы должны были дать им убить нашего короля, если уж им так захотелось?

— Что вы двое завелись, шторм вас побери? — рявкнул Моаш. — Это все ерунда. Вы слышали Каладина. Даже он думает, что мы все почти покойники.

Каладин больше не мог слышать их голоса. Он бросился во тьму, подальше от света факелов. Ни один из бригадников не пошел за ним. Он оказался в почти полном мраке, с далекой ленточкой неба над головой.

Здесь, наконец, он один. Он подбежал к огромному валуну и остановился. Скользкий, покрытый мхом и лишайником. Он уперся в него руками, потом повернулся и облокотился на него спиной. Внезапно перед ним появилась Сил, видимая, несмотря на темноту. Она уселась в воздухе, кокетливо одернув платье.

— Я не могу спасти их, Сил, — с болью в голосе прошептал Каладин.

— Ты уверен?

— У меня не получалось, много раз.

— И ты думаешь, что не получится и сейчас?

— Да.

Она помолчала.

— Хорошо, — наконец сказала она. — Допустим, что ты прав.

— Тогда зачем сражаться? Я сказал себе, что попробую, последний раз. Но опять потерпел поражение, и раньше, чем начал. Спасти их невозможно.

— А разве сама борьба ничего не значит?

— Да, если им предназначено умереть. — Он потупился.

И тут у него в ушах зазвучали слова Сигзила.

Жизнь перед смертью. Сила перед слабостью. Путь перед целью.

Каладин взглянул наверх, на узкую полоску неба. Как далекая река с чистой голубой водой.

Жизнь перед смертью.

Что они хотели сказать? Человек должен искать жизнь, а потом уже смерть? Банально. Или они имели в виду что-то другое? Что жизнь приходит перед смертью? Опять банально. И, тем не менее, эти простые слова что-то говорили ему. Смерть придет, шептали они. Смерть придет ко всем. Но жизнь приходит раньше. Храни ее.

Смерть — место назначения. Цель. Но путь — это жизнь. Вот что важно.

Холодный ветер пробежал по каменному коридору, омыл его, принес запах свежести, унес зловоние гниющих трупов.

Мостовики не нужны никому. Никто не заботится о темноглазых, находящихся на самом дне. И, тем не менее, ветер шептал ему, опять и опять.

Жизнь перед смертью. Жизнь перед смертью. Живи, прежде чем умрешь.

Нога ударилась обо что-то. Он нагнулся и поднял его. Маленький камень. Едва различимый в темноте. Он знал, что происходит с ним: меланхолия, приступ отчаяния. Она часто нападала на Каладина, главным образом в недели Плача, когда облака закрывали все небо. Тогда Тьен пытался приободрить его, помочь сбросить с себя отчаяние. И Тьену это всегда удавалось.

С того времени, как он потерял брата, справляться с приступами стало тяжелее. Он стал ходячим трупом; не о ком заботиться — нечего отчаиваться. Лучше уж не чувствовать ничего, чем чувствовать только боль.

Я потеряю их всех, подумал Каладин, крепко зажмуриваясь. Почему я должен пытаться?

Разве он не дурак, пытающийся удержать их? Если бы он победил, хотя бы однажды! Этого бы хватило. Если бы он поверил, что может помочь, что в мире существуют пути, ведущие не в темноту, он мог бы надеяться.

Ты обещал себе, что попробуешь, в последний раз, подумал он. Они еще не мертвы.

Еще живы. Пока.

Есть еще кое-что, что можно попробовать. То, что всегда пугало его. Каждый раз, когда он пытался сделать так, терял все.

Перед ним стоит несчастный человек. И предлагает освобождение. Апатию. Неужели Каладин действительно хочет опять стать ходячим трупом? Ложный побег. Не защитит ни от чего. Он будет все глубже и глубже погружаться в апатию, пока самоубийство не станет лучшим выходом.

Жизнь перед смертью.

Каладин встал, открыл глаза, выпустил из рук камень. И медленно вернулся к свету факелов. Бригадники посмотрели на него, не переставая работать. Некоторые насмешливо, некоторые сомневаясь, другие ободряюще. Камень, Данни, Хоббер, Лейтен. Они верили в него. Он пережил шторм. Одно чудо уже есть.

— Есть еще кое-что, что можно попробовать, — сказал Каладин. — Но, скорее всего, в результате нас убьет собственная армия.

— Нам все равно подыхать, — заметил Карта. — Вы сами сказали. — Некоторые бригадники кивнули.

Каладин глубоко вздохнул.

— Мы должны попытаться убежать.

— Но военные лагеря хорошо охраняются, — возразил Безухий Джакс. — И мостовикам не разрешают выходить без надзора. Они знают, что мы сбежим.

— Мы умрем, — мрачно сказал Моаш. — До цивилизации много миль. Здесь нет ничего, кроме большепанцирников, и нет укрытия от сверхштормов.

— Я знаю, — сказал Каладин. — Но либо это, либо стрелы паршенди.

Люди замолчали.

— Каждый день мы будем грабить трупы, — сказал Каладин. — И они не посылают с нами никого, потому что боятся скальных демонов. Большинство работ мостовиков служат одной цели — занять наше время, отвлечь от ожидающей нас судьбы, так что мы можем приносить обратно не слишком много трофеев.

— Ты думаешь, что мы можем выбрать одну из этих расщелин и ускользнуть? — спросил Шрам. — Они пытались составить карту. Команды никогда не выходили по другую сторону Равнин — их убивали скальные демоны или вода сверхштормов.

Каладин тряхнул головой.

— Нет, я предлагаю кое-что другое. — Он ударил ногой по предмету, лежавшему на земле перед ним, — упавшему копью. Копье полетело к Моашу, который, удивленный, поймал его.

— Я могу научить вас им пользоваться, — тихо сказал Каладин.

Люди молча глядели на оружие.

— Что это нам даст? — спросил Камень, забирая копье у Моаша и внимательно оглядывая его. — Мы не можем сражаться с армией.

— Нет, — сказал Каладин. — Но, если я обучу вас, мы сможем напасть на стражников у ворот, ночью. Мы сможем пробиться наружу. — Каладин посмотрел на них, встретившись глазами с каждым. — Как только мы освободимся, они пошлют за нами солдат. Садеас не допустит, чтобы какие-то мостовики, убив его людей, безнаказанно скрылись. Будем надеяться, что он недооценит нас и вышлет маленькую группу. Если мы и их сумеем убить, то сможем уйти достаточно далеко и спрятаться. Очень рискованный план. Садеас сделает все, чтобы поймать нас, и, скорее всего, отправит в погоню целую роту. Шторм его побери, но нам вряд ли удастся даже выйти из лагеря. Но это хоть что-то.

Он молчал, пока мостовики обменивались неуверенными взглядами.

— Я с тобой, — сказал Тефт, выпрямляясь.

— И я, — шагнул вперед приободрившийся Моаш.

— И я, — сказал Сигзил. — Лучше мне плюнуть в лица алети и умереть от их мечей, чем оставаться рабом.

— Ха! — сказал Камень. — Я приготовлю вам столько еды, что вы будете убивать с полным желудком.

— А ты не будешь сражаться вместе с нами? — удивленно спросил Данни.

— Ниже меня. — Камень задрал подбородок.

— Ну, а я буду, — сказал Данни. — Я с вами, капитан.

Заговорили и другие, каждый вставал, некоторые уже подобрали копья с земли. Они не кричали от возбуждения и не ревели, как некоторые отряды, которые Каладин вел. Они — рабы и низко стоящие рабочие — боялись самой мысли о восстании. Но хотели.

Каладин шагнул вперед и начал обрисовывать план.

Глава сорок четвертаяПлач

Пять лет назад

Каладин ненавидел Плач. Он знаменовал конец старого года и начало нового, четыре недели дождя, беспрерывно лившего с мрачных небес. Никогда яростного, никогда страстного, как сверхшторм. Медленного, непрекращающегося. Как кровь умирающего года, делающего последние спотыкающиеся шаги к поворотному знаку. Остальные сезоны уходили и приходили совершенно непредсказуемо, но Плач всегда возвращался в то же самое время, каждый год. К сожалению.

Каладин лежал на скошенной крыше своего дома в Хартстоуне. Рядом стояло небольшое ведро смолы, прикрытое куском дерева. Оно было почти пусто — он закончил конопатить крышу. Плач — не самое лучшее время для такой работы, но что делать, если крыша постоянно протекает. Они просмолят ее заново, когда Плач закончится, но по меньшей мере следующие несколько недель ему не придется раздражаться при виде ручейка, льющегося на обеденный стол.

Он лежал на спине, глядя в небо. Возможно, надо спуститься и уйти внутрь, но он уже и так промок. Он остался. Чтобы посмотреть и подумать.

Рядом с городом расположилась еще одна армия. В эти дни их было много — они часто шли именно в Плач, чтобы запастись припасами и перейти на новые поля сражений. Редкий случай, Рошону довелось приветствовать знаменитого военачальника: сам сверхмаршал Амарам, вероятно далекий родственник Рошона, глава обороны алети в этом районе и самый известный из всех воинов, оставшихся в Алеткаре; большинство остальных сражалось на Разрушенных Равнинах.

Шел дождь, мелкий, как всегда. Многие любили эти недели — не было сверхштормов, за исключением одного, прямо в середине. Жители города отдыхали от полевых работ и расслаблялись. Но Каладин скучал по солнцу и ветру. Ему не хватало сверхштормов, с их жестокостью и энергией. Мрачные, безрадостные дни, и ему было трудно делать что-нибудь полезное. Как если бы отсутствие штормов лишало его сил.

Мало кто видел Рошона со времени злополучной охоты на белоспинника и смерти его сына. Он спрятался в особняке, став настоящим отшельником. Однако люди в Хартстоуне старались не привлекать к себе внимания, как если бы ожидали, что он в любое мгновение может взорваться и обрушить на них свой гнев. Каладина это не волновало. На шторм — с неба или от человека — можно отреагировать. Но этот удушливый дождь, медленно и постоянно заливавший жизнь… Хуже, намного хуже.

— Каладин, — позвал его голос Тьена. — Ты наверху?

— Да, — отозвался он, но не пошевелился.

Облака, они такие равнодушные во время Плача. Может ли что-нибудь быть более безжизненным, чем эта убогая серость?

Тьен обошел дом и подошел к тому месту, где покатая крыша касалась земли. Он держал руки в карманах длинного плаща, шляпа с широкими полями защищала от дождя голову. Обе вещи выглядели слишком большими для него, но любая одежда казалась слишком большой для Тьена. Даже если идеально подходила.

Брат вскарабкался на крышу и подошел к нему, потом лег и уставился вверх. Кто-нибудь другой мог бы попытаться подбодрить Каладина и, безусловно, ничего бы не добился. Но Тьен каким-то образом всегда знал, что нужно делать. Сейчас надо было молчать.

— Ты любишь дождь, верно? — наконец спросил Каладин.

— Да, — ответил Тьен. Конечно, Тьен любил все на свете. — Но трудно глядеть вверх вот так. Мне приходится прищуриваться.

Каладин улыбнулся, сам не понимая почему.

— Я сделал для тебя кое-что, — сказал Тьен. — В лавке.

Родители Каладина беспокоились о будущем Тьена; плотник Рал взял его в подмастерья, хотя на самом деле не нуждался в нем и был постоянно недоволен работой мальчика. «Тьен слишком часто отвлекается», — жаловался Рал.

Каладин сел, и Тьен выудил что-то из кармана. Маленькая деревянная лошадь, затейливо вырезанная.

— Она не промокнет, — сказал Тьен, отдавая ему безделушку. — Я ее запечатал.

— Тьен, — сказал потрясенный Каладин. — Она великолепна. — Каждая деталь удивляла — глаза, копыта, линии хвоста. Она походила на тех величественных животных, которые тащили карету Рошона. — Ты показал ее Ралу?

— Он сказал, что она неплоха, — сказал Тьен, улыбаясь из-под слишком огромной шляпы. — Но он сказал, что я должен был сделать стул вместо нее. Теперь у меня неприятности вроде как.

— Но как… я хотел сказать, разве он не видит, как она прекрасна!

— О, ничего не знаю об этом, — усмехнулся Тьен. — Обыкновенная лошадь. Мастер Рал любит вещи, которые можно применить с пользой. Сидеть на них или вешать одежду. Но, надеюсь, завтра я сделаю ему хороший стул, которым он сможет гордиться.

Каладин посмотрел на невинное лицо брата, подумал о его легком дружелюбном характере. Он не растерял ничего, хотя уже стал юношей.

Как ты можешь всегда улыбаться, подумал Каладин. На улице кошмар, твой хозяин смотрит на тебя, как на крэм, лорд-мэр медленно душит твою семью. А ты улыбаешься. Как, Тьен?

И почему ты всегда заставляешь улыбаться меня?

— Отец истратил еще одну сферу, Тьен. — Каладин обнаружил, что говорит. Каждый раз, когда отец был вынужден поступать так, он, казалось, становился немного более бледным и немного ниже ростом. В это время сферы быстро темнели, свет в них кончался. Во время Плача зарядить сферы невозможно. Они все погаснут, постепенно.

— Осталось еще много, — сказал Тьен.

— Рошон пытается взять нас измором, — сказал Каладин. — Задушить нас постепенно.

— Не все так плохо, как кажется, Каладин, — ответил брат, взяв его за руку. — Дела никогда не обстоят так плохо, как кажется. Вот увидишь.

В голове Каладина возникло множество возражений, но улыбка Тьена прогнала их все. Сейчас, в самое мрачное время года, Каладин на мгновение почувствовал себя так, как если бы выглянуло солнце. Он мог поклясться, что вокруг стало светлее, дождь отступил, и небо посветлело.

У задней стены дома появилась мать. Она посмотрела на них так, как если бы обрадовалась, найдя обоих своих сыновей сидящими на крыше в дождь. Она встала на часть крыши, доходящую до земли. Там маленькая группа хасперов облепила камень; во время Плача маленькие двухпанцирные зверьки быстро размножались. Казалось, они появлялись ниоткуда, как и их кузины, улитки, усеивавшие все камни.

— О чем вы разговариваете? — спросила она, подходя и садясь рядом с ними. Хесина редко вела себя как другие матери в городе. Разве она не должна была послать их домой под предлогом, что они могут простудиться? Вместо этого она уселась с ними, потуже натянув коричневый кожаный дождевик.

— Каладин беспокоится, что отец тратит сферы, — сказал Тьен.

— О, не беспокойся, дорогой, — ответила она. — Ты сможешь поехать в Харбрант. Ты уже достаточно большой и через два месяца сможешь уехать.

— Вы двое должны поехать со мной, — сказал Каладин. — И отец.

— Уехать из города? — сказал Тьен с таким видом, как если бы никогда не думал об этом. — Мне здесь нравится.

Хесина улыбнулась.

— Что? — спросил Каладин.

— Большинство молодых людей вашего возраста сделают все, что возможно, лишь бы избавиться от родителей.

— Я бы не смог уехать и оставить вас, — заявил Тьен. — Мы — семья.

— Он пытается задушить нас, — сказал Каладин, поглядев на Тьена. Разговор с братом немного приободрил его, но возражения никуда не исчезли. — Никто не платит за лечение, и, я уверен, никто не заплатит тебе за работу. И что отец может купить за эти сферы? Овощи по десятикратной цене и гнилое зерно по двойной?

Хесина улыбнулась.

— Ты очень наблюдательный.

— Отец научил меня замечать детали. Взгляд хирурга.

— Ну и, — сказала она, и на мгновение ее глаза вспыхнули, — заметил ли твой взгляд хирурга, когда мы в первый раз платили одной из этих сфер?

— Конечно, — ответил Каладин. — На следующий день после случая на охоте. Отец купил новую материю и сделал бинты.

— А нам действительно были нужны новые бинты?

— Нет. Но ты знаешь отца. Он не любит, когда у нас не хватает хоть самой малости.

— И он потратил одну из этих сфер, — сказала Хесина. — Одну из тех, которые хранил много месяцев, бодаясь за них с лорд-мэром.

Не говоря уже о тех ухищрениях, на которые пошел, чтобы украсть их, подумал Каладин. Но ты об этом знаешь все.

Он посмотрел на Тьена, который опять уставился на небо. Насколько знал Каладин, отец еще не открыл ему правду.

— Твой отец сопротивлялся так долго, — сказала Хесина, — только для того, чтобы сломаться и потратить сферы на бинты, которые нам не понадобятся еще несколько месяцев.

Она была права. Почему отец внезапно решил?..

— Он заставил Рошона думать, что тот побеждает, — с удивлением сказал Каладин, глядя на нее.

Хесина сухо улыбнулась.

— В конце концов Рошон найдет способ отомстить, хотя это будет не так-то легко. У твоего отца высокий ранг, и он имеет право на расследование. Он спас Рошону жизнь, и многие смогут подтвердить серьезность ран Риллира. Но Рошон все равно будет давить. Пока не почувствует, что сломал нас.

Каладин повернулся к поместью. Его скрывала пелена дождя, но он различил палатки армии, разбившей лагерь на поле перед ним. На что это похоже: жить как солдат, быть открытым штормам и дождю, ветрам и бурям? Когда-то такая жизнь очень интересовала Каладина, но сейчас ему уже не хотелось становиться копейщиком. Голова была полна диаграммами мышц, списками симптомов и болезней.

— Мы будем тратить эти сферы, — сказала Хесина. — По одной каждые несколько недель. Частично на жизнь, хотя моя семья предлагает нам продукты. Пускай Рошон думает, что мы гнемся. А потом мы отошлем тебя. Неожиданно. Ты уедешь, и сферы — деньги за обучение за несколько лет — окажутся в руках ардентов.

Каладин мигнул от изумления. Они не проигрывают. Наоборот, они побеждают.

— Ты только представь себе, Каладин, — сказал Тьен. — Ты будешь жить в одном из величайших городов мира! Столько новых впечатлений! И ты станешь ученым человеком, как отец. И у тебя будут писцы, которые будут читать тебе любую книгу, какую только захочешь.

Каладин откинул со лба мокрые волосы. Картина получилась намного величественнее, чем он думал. Тьен, конечно, мог найти величие и в наполненной крэмом луже.

— Да, — сказала мать, все еще глядя вверх. — Ты сможешь изучать математику, историю, политику, тактику, технику…

— Но их же изучают женщины? — удивленно спросил Каладин.

— Светлоглазые женщины. Но есть и мужчины-ученые, хотя и немного.

— И все это для того, чтобы стать хирургом?

— Ты не обязан становиться хирургом. Твоя жизнь принадлежит тебе, сынок. Если ты выберешь путь хирурга, мы с отцом будем гордиться тобой. Не чувствуй себя так, будто ты обязан жить как твой отец. — Она поглядела на Каладина, стряхнув с глаз капли дождя.

— А кем еще я могу стать? — изумленно спросил Каладин.

— Есть множество профессий, открытых для умных и образованных людей. Если ты захочешь все это изучать, ты можешь стать ардентом или, возможно, штормстражем.

Штормстраж. Он машинально коснулся благодарственной молитвы, пришитой к левому рукаву и ждущей того дня, когда надо будет сжечь ее, для помощи Всемогущего.

— Они пытаются предсказать будущее.

— Это не одно и то же. Ты сам поймешь. Есть так много всего, что можно исследовать, так много мест, куда твой ум может проникнуть. Мир изменяется. Последнее письмо моей семьи описывает потрясающие фабриалы, вроде перьев, которые могут писать на расстоянии. Быть может, вскоре мужчины начнут учиться читать.

— Никогда не хотел изучать ничего подобного, — с ужасом сказал Каладин, поглядев на Тьена. Неужели мать действительно такое сказала? Но она всегда была особенная. Свободная, в мыслях и словах.

Тем не менее, стать штормстражем… Они не только изучали сверхшторма и — увы — предсказывали их, но и пытались открыть их тайны. И изучали ветра.

— Нет, — сказал Каладин. — Я хочу быть хирургом. Как отец.

Хесина улыбнулась.

— Если ты действительно выберешь это, тогда — как я уже сказала — мы будем городиться тобой. Но отец и я хотим, чтобы ты знал — у тебя есть выбор.

Они еще посидели какое-то время, давая дождю промочить их до последней нитки. Каладин внимательно разглядывал серые облака, спрашивая себя, что интересного нашел в них Тьен. Наконец он услышал, как кто-то шлепает по лужам, и рядом с домом появился Лирин.

— Что?.. — начал он. — Все трое? Что вы там делаете?

— Празднуем, — безразлично ответила мать.

— Что?

— Случайности жизни, дорогой.

Лирин вздохнул.

— Дорогая, ты иногда бываешь такой странной.

— Разве я это скрывала?

— Очко в твою пользу. Слазьте. На площади собрание.

Хесина нахмурилась. Она встала и спустилась вниз по склону крыши. Каладин взглянул на Тьена, и они оба встали. Каладин засунул в карман деревянную лошадь и аккуратно заскользил вниз по мокрому камню, его ботинки хлюпали, по щекам бежал холодный дождь. Наконец он добрался до земли.

Вслед за Лирином они поплелись на площадь. Отец выглядел озабоченным и шел сгорбившись, с побитым видом, как всегда в последнее время. Может быть, он и притворялся, чтобы обмануть Рошона, но Каладин подозревал, что нет. Отцу не хотелось расставаться со сферами, даже если это была хитрость. Слишком похоже на поражение.

Впереди, на площади, собралась толпа, каждый держал зонтик или был одет в плащ.

— Что это, Лирин? — обеспокоенно спросила Хесина.

— Рошон сам собирается появиться, — сказал Лирин. — Он попросил Вабера собрать всех. Весь город.

— В дождь? — спросил Каладин. — Не мог подождать до Прояснения?

Лирин не ответил. Семья шла молча, даже Тьен притих. Они прошли мимо спренов дождя, стоявших в луже и светившихся слабым голубым светом; они напоминали тающую свечу без пламени, высотой по щиколотку, и появлялись только в Плач. Говорили, что эти сияющие цилиндры — всегда тающие, но никогда не становящиеся меньше, с единственным голубым глазом на верхнем конце — души дождевых капель.

К тому времени, когда появилась семья Каладина, большинство горожан уже собрались на площади и встревоженно переговаривались. Были там и Джост с Наджетом, но они не махнули Каладину; казалось, прошли годы с тех пор, как они чем-то напоминали друзей. Каладин поежился. Родители называли этот город домом, отец отказывался уезжать, но он чувствовал себя все более и более чужим в этом «доме».

Скоро я уеду, подумал он, с удовольствием представляя себе, как бросит Хартстоун и этих недалеких людей. Поедет туда, где живут настоящие светлоглазые — красивые люди с честью и совестью, достойные высокого положения, данного им Всемогущим.

Подъехала карета Рошона. За годы в Хартстоуне она потеряла почти весь свой лоск, золотая краска отслоилась, темное дерево покорежилось. Как раз тогда, когда карета выехала на площадь, Вабер и его сыновья сумели натянуть маленький навес. Дождь усилился, капли громко забарабанили по полотну.

Со всеми этими людьми вокруг воздух пах иначе. На крыше он был свежий и чистый. А сейчас казался удушливым и влажным. Дверь кареты открылась. Рошон стал еще толще, и его костюм светлоглазого пришлось перекраивать, чтобы он смог втиснуть в него свое пузо. К культе правой ноги крепился деревянный протез, скрытый за обшлагом его штанов. Он неуклюже выбрался из кареты и, недовольно ворча, забрался под полог.

С жидкой бородой и мокрыми тягучими волосами он почти не походил на себя прежнего, но глаза — они остались теми же самыми. Из-за округлившихся щек они казались меньше, но все еще горели, когда он бросил взгляд на толпу. Как если бы он ударился о незамеченный камень и искал виноватого.

Была ли Ларал в карете? Кто-то задвигался внутри, но наружу выбрался худой мужчина с чисто выбритым лицом и светло-коричневыми глазами. Сей достойный господин носил тугой военный мундир, на бедре висел меч. Неужели сверхмаршал Амарам? Он, безусловно, выглядел впечатляюще — сильная фигура, квадратное лицо. Какая разница между ним и Рошоном!

И, наконец, показалась Ларал, в светло-желтом платье старинного фасона, с широкой юбкой и закрытым лифом. Она посмотрела на небо, потом подождала, пока лакей не принес зонтик. Каладин почувствовал, как его сердце забилось. Они не разговаривали с того времени, как она унизила его в особняке Рошона. И, тем не менее, она была великолепна. Они росли вместе, и она становилась все красивее и красивее. Некоторые находили непривлекательными ее темные волосы, обрызганные белыми кудрями — намек на смешанную кровь, — но Каладин находил их великолепными.

Отец, стоявший рядом, внезапно закостенел и негромко выругался.

— Что? — спросил Тьен, вытягивая шею.

— Ларал, — сказала мать. — На ее рукаве молитва невесты.

Каладин вздрогнул, увидев белый лоскут с голубой глифпарой, пришитый на рукаве ее платья. Она сожжет его, когда о помолвке будет объявлено официально.

Но… кто? Риллир мертв.

— До меня дошли слухи, — сказал отец. — Похоже, Рошон не хочет упускать возможности, которые сулит брак с ней.

— Он? — спросил пораженный Каладин. Рошон хочет жениться на ней сам?

— Светлоглазые постоянно женятся на женщинах значительно младше себя, — сказала мать. — Брак для них чаще всего — способ получить дополнительных союзников.

— Он? — недоверчиво спросил Каладин и шагнул вперед. — Мы должны остановить его. Мы должны…

— Каладин, — резко одернул сына отец.

— Но…

— Это их дело, не наше.

Каладин замолчал, чувствуя, как большие дождевые капли бьют его по голове; ветер уносил капли поменьше, над площадью висел туман. Вода бежала по земле и скапливалась в рытвинах. Рядом с Каладином возник спрен дождя, как бы выпрыгнув из лужи. Он уставился вверх, не мигая.

Рошон оперся о трость и кивнул Натиру, управляющему. Мужчину сопровождала жена, сурово выглядевшая женщина по имени Алаксия. Натир ударил в худые ладоши, прося толпу замолчать, и вскоре над площадью повисло молчание, нарушаемое только шелестом дождя.

— Светлорд Амарам, — сказал Рошон, кивая на светлоглазого человека в военном мундире, — временный сверхмаршал нашего княжества. Он руководит защитой наших границ, пока король и Садеас сражаются в другом месте.

Каладин кивнул. Все знали Амарама. Самый значительный из военных, когда-либо появляющихся в Хартстоуне.

Амарам шагнул вперед.

— У вас отличный город, — сильным глубоким голосом сказал Амарам собравшимся темноглазым. — Спасибо за гостеприимство.

Каладин нахмурился и посмотрел на горожан. Они казались такими же сбитыми с толку, как и он.

— Обычно, — продолжал Амарам, — я поручаю это одному из моих офицеров. Но поскольку я в гостях у своего кузена, я решил поговорить с вами сам. Задача не настолько утомительная, чтобы я выставил их вместо себя.

— Извините меня, светлорд, — сказал Каллинс, один из фермеров. — О чем идет речь?

— О новобранцах, конечно, добрый фермер, — сказал Амарам, кивая Алаксии, которая вышла вперед с листом бумаги, прикрепленным к доске. — Король взял с собой большинство наших армий и теперь исполняет Пакт Мщения. Мне не хватает людей, и я вынужден набирать новобранцев во всех городах и деревнях, через которые мы проходим. Конечно, предпочтение отдается добровольцам.

Горожане молчали. Мальчишки болтали о том, как бы сбежать в армию, но мало кто действительно хотел туда идти. Хартстоун должен был поставлять еду, и только.

— Я сражаюсь далеко не в такой славной войне, как война мщения, — продолжал Амарам, — но наш священный долг — защищать нашу землю. Служба продлится четыре года, и в конце вы получаете бонус — одна десятая годовой зарплаты. Можете вернуться домой, а можете служить дальше. Если покажете себя героями и подниметесь в ранге, увеличите нан, для себя и своих детей. Ну, есть добровольцы?

— Я пойду, — сказал Джост.

— И я, — добавил Абри.

— Джост! — Мать Джоста схватила его за руку. — Урожай…

— Урожай очень важен, черноглазая женщина, — сказал Амарам, — но далеко не так, как защита нашего народа. Король посылает нам богатства, которые он добыл на Равнинах, и эти гемсердца могут обеспечить Алеткару еду в случае крайней необходимости. Добро пожаловать, вы двое. Кто-нибудь еще?

Еще три мальчика шагнули вперед и один взрослый, Харл, жена которого умерла от шрамлихорадки. Именно его дочь Каладин пытался спасти после падения, но не сумел.

— Замечательно, — сказал Амарам. — Еще?

Горожане молчали. Довольно странно. Каладин часто слышал, как многие из мальчиков говорили, что хотят присоединиться к армии. Сейчас они все стыдливо отвернулись. Каладин чувствовал, как сердце бьется, нога дергается, все тело зудит, так ему хотелось шагнуть вперед.

Нет. Он будет хирургом. Лирин поглядел на него, в его темно-коричневых глазах промелькнул намек на озабоченность. Но Каладин не шагнул вперед, и он расслабился.

— Очень хорошо, — сказал Амарам, кивая Рошону. — Значит, мы возьмем тех, кто в списке.

— Списке? — громко спросил Лирин.

Амарам посмотрел на него.

— Армии нужно много людей, темнорожденный. Первыми я беру добровольцев, но армию необходимо пополнять. Лорд-мэр, мой кузен, взял на себя обязанность — и честь — решить, каких людей можно послать.

— Прочитай первые четыре имени, Алаксия, — сказал Рошон. — И последнее.

Алаксия посмотрела на список и сухим голосом прочитала:

— Аджил, сын Марфа. Каулл, сын Талеба.

Каладин с мрачным предчувствием посмотрел на Лирина.

— Он не может взять тебя, — сказал Лирин. — У нас второй нан, и мы выполняем важные функции в городе: я хирург, ты — мой помощник. По закону нас не могут призвать. Рошон это знает.

— Хабрин, сын Арафика, — продолжала Алаксия. — Джорна, сын Лутса. — Она помедлила. — Тьен, сын Лирина.

На площади воцарилась тишина. Казалось, даже дождь на мгновение прекратился. Потом все глаза обратились к Тьену. Мальчик выглядел огорошенным. Лирин и Каладин — хирург и его единственный подмастерье — не подлежали призыву.

Но не Тьен. Третий подмастерье плотника, совсем не важный и не защищенный никаким законом.

Хесина изо всех сил обняла Тьена.

— Нет!

Лирин шагнул вперед, как если бы хотел защитить их. Каладин стоял, как громом пораженный, и глядел на Рошона. Самодовольного, улыбающегося Рошона.

Мы взяли его сына, прочитал в его глазах-бусинках Каладин. Это месть.

— Я… — сказал Тьен. — Армия?

На мгновение он потерял всю свою уверенность, весь свой оптимизм. Его глаза широко открылись, он стал бледным, как смерть. Он падал в обморок, когда видел кровь. Он ненавидел драться. И был слишком мал и слаб для своего возраста.

— Он слишком молод, — заявил Лирин. Соседи робко расступились, оставив семью Лирина в одиночестве.

Амарам нахмурился.

— В городах в армию идут молодые люди восьми и девяти лет.

— Дети светлоглазых! — выкрикнул Лирин. — И их только записывают в офицеры. Их не посылают в бой!

Амарам нахмурился еще больше. Он вышел из-под навеса и подошел к семье Лирина.

— Сколько тебе лет, сынок? — спросил он у Тьена.

— Ему тринадцать, — ответил за сына отец.

Амарам взглянул на Лирина.

— А, хирург. Я слышал о тебе. — Он вздохнул и посмотрел на Рошона. — У меня не было времени разбираться в вашей мелкой политике, кузен. Разве не ты говорил о другом мальчике?

— Это мой выбор! — твердо сказал Рошон. — Дарованный мне законом. Я посылаю тех, без кого город может обойтись, — и этот мальчик первый из них.

Лирин, полный гнева, шагнул вперед. Сверхмаршал Амарам схватил его за руку.

— Не делай того, о чем будешь потом сожалеть, темнорожденный. Рошон действует согласно закону.

— Ты спрятался за законом, ты издевался надо мной, хирург, — крикнул Рошон. — А теперь закон повернулся против тебя. Храни свои сферы! Выражение на твоем лице стоит их всех вместе взятых!

— Я… — снова пролепетал Тьен.

Каладин никогда не видел брата таким испуганным.

Каладин чувствовал себя бессильным что-либо изменить. Толпа во все глаза глядела на Лирина, схваченного рукой светлоглазого генерала. А Лирин не сводил взгляда с Рошона.

— Я возьму парня курьером на год или два, — пообещал Амарам. — Он не будет сражаться. Это самое лучшее, что я могу сделать. В эти времена мне нужна любая пара рук.

Лирин сгорбился, потом склонил голову. Рошон засмеялся и жестом указал Ларал идти в карету. Она, не глядя на Каладина, поднялась внутрь. Рошон последовал за ней, и, хотя он все еще смеялся, выражение на его лице стало суровым. Безжизненным. Как безрадостные облака. Он отомстил, но его сын мертв, а сам он застрял в Каменном Очаге.

Амарам оглядел толпу.

— Рекруты могут взять с собой две смены белья и до трех стоунов веса всего остального. Они будут взвешены. Через два часа они обязаны явиться в лагерь и доложиться сержанту Хаву.

Он повернулся и последовал за Рошоном.

Тьен глядел на них, бледный, как свежепобеленный дом. Каладин ясно видел ужас в его глазах. Брат, единственный, кто заставлял его улыбаться во время дождя. Каладину было физически больно видеть его испуганным. Неправильно, это неправильно. Тьен должен улыбаться. Иначе он не он.

Он почувствовал деревянную лошадь в кармане. Тьен всегда помогал ему, когда становилось слишком больно. Внезапно он сообразил, что может кое-что сделать.

Пришло время перестать прятаться в комнате, выжидая, когда кто-то другой поднимет вверх сияющий шар, подумал Каладин. Пришло время стать мужчиной.

— Светлорд Амарам! — крикнул Каладин.

Генерал замер, стоя на подножке кареты, одна нога внутри. Он поглядел через плечо.

— Я хочу пойти вместо Тьена, — сказал Каладин.

— Не разрешаю, — отозвался Рошон из кареты. — Закон говорит, что я могу выбирать.

Амарам мрачно кивнул.

— Тогда берите меня тоже, — сказал Каладин. — Могу я стать добровольцем? — Тьен по меньшей мере будет не один.

— Каладин! — крикнула Хесина, хватая его руку.

— Это разрешено, — сказал Амарам. — Я не отказываюсь ни от одного солдата, сынок. Если хочешь — добро пожаловать в армию.

— Каладин, нет! — воскликнул Лирин. — Только не оба. Не…

Каладин посмотрел на брата, на его лицо, мокрое под широкополой шляпой. Тьен покачал головой, но в его глазах появилась надежда.

— Да, — сказал Каладин, поворачиваясь к Амараму. — Я иду.

— Тогда у тебя два часа, — сказал Амарам, забираясь в карету. — Все то же самое, что и у остальных.

Дверь кареты закрылась, но Каладин успел поймать еще более довольное выражение лица Рошона. Громыхая по булыжникам и разбрызгивая лужи, карета покатилась прочь, пролив с крыши маленькое озеро.

— Почему? — дрожащим голосом спросил Лирин, поворачиваясь к Каладину. — Почему ты так поступил со мной? После всех наших усилий!

Каладин повернулся к Тьену. Мальчик схватил его руку.

— Спасибо тебе, — прошептал он. — Спасибо тебе, Каладин.

Спасибо.

— Я потерял вас обоих, — хрипло сказал Лирин и зашлепал прочь. — Шторм побери весь этот мир!

По его лицу катились слезы. Мать тоже плакала, схватив Тьена за руку.

— Отец! — крикнул Каладин, поражаясь самому себе — насколько уверенно он себя чувствовал.

Лирин остановился, одной ногой в луже, в которой собрались спрены дождя. Они попятились от него, как стоящие вертикально слизни.

— Через четыре года я привезу его домой, целым и невредимым, — сказал Каладин. — Клянусь штормами и десятым именем самого Всемогущего.

Я привезу его обратно.

Клянусь…

Глава сорок пятаяШейдсмар

Йелинар, называемый Ветром Погибели, единственный, кто может говорить человеческим языком; однако его голос часто сопровождается воплями тех, кого он съедает.

Этот Несотворенный, очевидно, создание фольклора. Любопытно, что большинство из них рассматриваются не как личности, но, скорее, как персонификации различных видов разрушения. Цитата взята из Траксила, строчка 33, считающегося первоисточником, хотя я сомневаюсь в его подлинности.

Эти дикие паршмены, они странно приветливы, читала Шаллан. Опять сообщение короля Гавилара, записанное за год до его смерти. Прошло уже почти пять месяцев после нашей первой встречи. Далинар требует, чтобы мы вернулись домой, дескать, наша экспедиция продолжается слишком долго.

Паршмены обещают взять меня на охоту за большепанцирниками, которых они называют ун мас вара, что, по словам наших ученых, грубо переводится как «Чудовища Расщелин». Если их описания точны, эти создания имеют большие гемсердца, и даже одна их голова является весьма впечатляющим трофеем. Они также говорят о своих ужасных богах, и мы считаем, что они имеют в виду каких-то особых огромных большепанцирников.

Мы поразились, обнаружив у этих паршменов религию. Само существование у паршменов достаточно цивилизованного общества — со своей культурой и уникальным языком — совершенно удивительно. Мои штормстражи начали называть этот народ «паршенди». Эта группа резко отличается от наших обычных слуг-паршменов и, несмотря на совершенно одинаковую кожу, может быть другой расой. Возможно, они являются далекими родственниками и так же отличаются от обычных паршменов, как алетийские громгончие от селайской породы.

Паршенди видели наших слуг, и те поставили их в тупик.

— Где их музыка? — часто спрашивал меня Клейд. Я не знаю, что он имеет в виду. Но наши слуги вообще не реагируют на паршенди и не подражают им. Это утешает.

Вопрос о музыке может быть как-то связан с гудением и песнями, которые они часто поют. Они обладают сверхъестественной способностью петь вместе. Клянусь, я часто оставлял одного паршенди, поющего самому себе, и потом проходил мимо другого, находящегося вне пределов слышимости первого, но поющего ту же самую песню — или, во всяком случае, невероятно близкую по ритму, мелодии и словам.

Их любимый инструмент — барабаны. Очень грубо сделанные, с отпечатками рук на боках. Они под стать своим простым домам, сделанным из камня и крэма. Они строят их в похожих на кратер каменных выемках, находящихся на краю Разрушенных Равнин.

Я спросил Клейда, не боятся ли они сверхштормов, но он только рассмеялся:

— Чего бояться? Если дом сдует, мы можем построить его заново, верно?

На другой стороне алькова зашелестела книга — Джаснах перевернула страницу. Шаллан отложила в сторону свой собственный том, потом поискала среди книг, лежавших перед ней. Ее обучение философии закончилось на время, и она вернулась к расследованию убийства короля Гавилара.

Она выудила из-под стопки маленький том: отчет, продиктованный штормстражем Матейном, одним из ученых, сопровождавших короля. Шаллан пролистала страницы в поисках нужного места — описания самой первой встречи с охотничьим отрядом паршенди.

Это произошло после того, как мы остановились на берегу реки в очень лесистой области, идеально подходившей для разбивки долговременного лагеря: толстые стволы глиндеревьев защищали от сверхштормов, излучина реки гарантировала безопасность при наводнении. Я предложил отправить разведчиков вверх и вниз по реке, и Его Величество мудро принял мой совет.

Разведывательный отряд кронпринца Далинара первым повстречал этих странных неприрученных паршменов. Он вернулся в лагерь с этой историей, и я — как и многие другие, — отказался верить ему. Мы все решили, что светлорд Далинар повстречался с паршменами из другой экспедиции, вроде нашей.

И только тогда, когда на следующий день они посетили наш лагерь, мы больше не могли сомневаться в их существовании. Их было десять — обыкновенные паршмены, только большие. Мраморная кожа некоторых была черно-красной, а других — бледно-красной, более типичной для паршменов Алеткара. Они носили великолепное оружие — мечи из полированной стали с вытесненными на них сложными узорами — и самую простую одежду, вязанную из шерсти нарбина.

Эти странные паршмены очень быстро очаровали Его Величество, и он приказал мне изучить их язык и структуру общества. Признаюсь, вначале мне хотелось разоблачить их, доказать, что мы имеем дело с мистификацией или розыгрышем. Но чем больше мы узнавали, тем больше я понимал, насколько ошибочной была моя первоначальная оценка.

Шаллан постучала по странице, думая. Потом достала толстый том, озаглавленный «Король Гавилар Холин, Биография», опубликованный вдовой Гавилара, Навани, два года назад. Шаллан пролистала его и нашла нужную страницу.

Мой муж был превосходным королем — блестящий военачальник, бесподобный дуэлянт, гений в тактике боя. Но не ученый, даже на кончик пальца левой руки. Он никогда не интересовался причинами сверхштормов, скучал во время разговоров о науке и не замечал фабриалы, если их нельзя было использовать в битве. Классический идеал мужчины.

— Почему он так заинтересовался ими? — вслух спросила Шаллан.

— Хмм? — спросила Джаснах.

— Король Гавилар, — пояснила Шаллан. — В его биографии ваша мать настаивает, что он не был ученым.

— Верно.

— Но он заинтересовался паршенди. До того, как мог узнать о Клинках Осколков. Согласно отчету Матейна, он хотел побольше узнать об их языке, обществе, музыке. Неужели только для того, чтобы выглядеть более ученым в глазах будущих читательниц?

— Нет, — сказала Джаснах, опуская на стол свою собственную книгу. — Чем дольше он оставался в Ничейных Холмах, тем больше очаровывался паршенди.

— Очевидное противоречие. Как может человек, никогда не интересовавшийся наукой, внезапно стать таким одержимым?

— Да, — сказала Джаснах. — Я тоже неоднократно спрашивала себя об этом. Но иногда люди меняются. После возвращения с Холмов я поощряла его интерес, и мы провели много вечеров, разговаривая о его открытиях. Почти единственное время, когда я чувствовала, что действительно связана с отцом.

Шаллан закусила губу.

— Джаснах, — наконец спросила она. — Почему вы заставили меня изучать это событие? Вы жили там в это время; вы и так знаете все, что я «открываю».

— Я чувствую, что мне нужна свежая точка зрения. — Джаснах отложила книгу и посмотрела на Шаллан. — Не думаю, что ты сможешь найти точные ответы. Однако, я надеюсь, ты обратишь внимание на детали, которые я пропустила. Ты уже обнаружила, что сама личность моего отца изменилась в течение нескольких месяцев; значит, ты копнула достаточно глубоко. Веришь ты мне или нет, но мало кто заметил противоречие, которое обнаружила ты, — хотя позже, когда он вернулся в Холинар, многие заметили, что он изменился.

— И все равно, мне кажется немного странным изучать это. Возможно, я все еще нахожусь под влиянием моих преподавательниц, которые утверждали, что юным дамам прилично изучать только классиков.

— Классика не зря занимает свое место, и я еще пошлю тебя изучать классические работы, как сделала с изучением морали. Но они — только дополнения к твоим текущим проектам. Ты должна сосредоточиться на современности, а не на исторических головоломках, ключи к разгадке которых давно потеряны.

Шаллан кивнула.

— Но, Джаснах, разве вы не историк? Разве не вы изучаете эти исторические головоломки в первую очередь?

— Я — Искательница Истины, — сказала Джаснах. — Мы находим ответы в прошлом, реконструируя произошедшие события. Очень многие, писавшие историю, были озабочены не правдой, а тем, как представить себя и свои побуждения в самой лестной форме. Мои сестры и я выбрали проекты, которые, как мы чувствуем, непоняты или искажены, и изучаем их в надежде лучше понять настоящее.

Тогда почему ты проводишь так много времени, изучая сказки и злых духов?

Нет, Джаснах ищет что-то настоящее. И настолько важное, что она покинула Разрушенные Равнины и сражения. Она собирается что-то сделать с этими сказками, и исследование Шаллан — часть этого, каким-то образом.

Вот это влекло ее. Именно о таком она мечтала еще ребенком, когда, огорченная тем, что отец выгнал очередную преподавательницу, перелистывала немногие книги его библиотеки. Здесь, с Джаснах, Шаллан была частью чего-то очень большого — принцесса не разменивалась на мелочи.

И тем не менее, подумала она, корабль Тозбека прибывает завтра утром. Я уеду.

Мне нужно начать жаловаться. Мне нужно убедить Джаснах, что все обстоит намного серьезнее, чем я предвидела; тогда она не удивится, когда я уеду. Мне нужно заплакать, отказаться, чуть ли не потерять сознание. Мне нужно…

— Что такое Уритиру? — Шаллан обнаружила, что вместо этого спрашивает.

К ее удивлению, Джаснах ответила мгновенно:

— Говорят, что Уритиру был центром Серебряных Королевств. В городе стояло десять тронов, по одному для каждого короля. Это был самый величественный, самый потрясающий, самый важный город в мире.

— Неужели? Почему я никогда не слышала о нем?

— Он был покинут еще до того, как Падшие Сияющие обратились против человечества. Большинство ученых считает его мифом. Арденты отказываются говорить о нем, потому что он ассоциируется с Сияющими и, следовательно, с первой большой неудачей воринизма. Большинство того, что мы знаем о городе, происходит из фрагментов утраченных работ, процитированных в работах классиков. И многие из этих классических трудов тоже сохранились в отрывках. На самом деле у нас есть единственная полная работа из ранних времен, «Путь Королей», и то только благодаря усилиям Ванриаль.

Шаллан медленно кивнула.

— Если где-то и существуют руины этого великолепного древнего города, то Натан — неисследованный, безлюдный, огромный — был бы естественным местом для поиска.

— Уритиру не в Натане, — улыбнулась Джаснах. — Но это хорошая догадка, Шаллан. Возвращайся к занятиям.

— Оружие, — сказала Шаллан.

Джаснах подняла бровь.

— Паршенди. Они носят замечательные мечи из прекрасной закаленной стали. Тем не менее они используют барабаны из кожи с грубыми отпечатками рук на боках и живут в хижинах из камня и крэма. Вам не кажется это несовместимым?

— Да. Я бы определенно описала бы это как странность.

— Тогда…

— Уверяю тебя, Шаллан, — сказала Джаснах. — Город не там.

— Но вы интересуетесь Разрушенными Равнинами. Вы говорили о них со светлордом Далинаром через самоперо.

— Да.

— И что такое Несущие Пустоту? — Сейчас, когда Джаснах ответила на один вопрос, возможно, ответит и на другой. — Что они такое на самом деле?

Джаснах какое-то время глядела на нее со странным выражением.

— Никто точно не знает. Большинство ученых считает их — как и Уритиру — мифом, однако теологи считают их темными двойниками Всемогущего, монстрами, живущими в сердцах людей, где когда-то жил Всемогущий.

— Но…

— Возвращайся к учебе, дитя, — сказала Джаснах, раскрывая книгу. — Возможно, в другое время мы еще поговорим об этом.

Все, разговор закончен. Шаллан закусила губу, с трудом удержав себя от резкого замечания, которое могло бы заставить Джаснах заговорить опять.

Принцесса не доверяет мне, подумала она. Возможно, не без причины. Ты уезжаешь, опять сказала она себе. Завтра. Ты уплываешь от всего этого.

И это означает, что у нее остался только один день. Всего один день в великом Паланиуме. Всего один день с книгами, с их силой и знаниями.

— Мне нужна копия биографии вашего отца, написанная Тифандор, — сказала Шаллан, роясь среди книг. — Я постоянно вижу ссылки на нее.

— На одном из нижних этажей, — равнодушно сказала Джаснах. — У меня где-то записан ее индекс.

— Нет необходимости, — сказала Шаллан, вставая. — Я сама поищу ее. Заодно попрактикуюсь.

— Как хочешь, — ответила Джаснах.

Шаллан улыбнулась. Она точно знала, где находится книга, но хотела воспользоваться предлогом поиска, чтобы покинуть Джаснах. Попробовать откопать что-либо о Несущих Пустоту самой.

* * *

Два часа спустя Шаллан сидела за столом, стоящим у стены одной из комнат Паланиума, ее фонарь из сфер освещал стопку наугад выбранных томов, оказавшихся абсолютно бесполезными.

Казалось, все что-то знали о Несущих Пустоту. Люди в деревнях говорили о них как о загадочных созданиях, приходящих по ночам, крадущих у неудачников и наказывающих глупцов. Эти Несущие Пустоту казались скорее озорниками, чем настоящим злом. Но был и странный рассказ о Несущем Пустоту, который прикинулся сбившимся с пути торговцем и, будучи сердечно принят фермером, убил всю семью, выпил их кровь, а потом углем нарисовал на стенах бессмысленные символы.

Горожане, однако, считали Несущих Пустоту духами, крадущимися в ночи, вроде спренов зла, которые овладевали сердцами людей и заставляли их совершать ужасные преступления. Если добрый человек внезапно начинал орать как сумасшедший, говорили, что это дело рук Несущих Пустоту.

Ученые открыто издевались над всем этим. Однако и настоящие исторические отчеты — которые она смогла быстро найти — противоречили друг другу. Были ли Несущие Пустоту обитателями Бездны? Если так, не означает ли это, что Бездна пуста, ведь Несущие Пустоту завоевали Залы Спокойствия и изгнали человечество в Рошар?

А на что я надеялась? Ох, как трудно будет натолкнуться на надежный источник, подумала Шаллан, откидываясь на спинку стула. Джаснах добывала информацию месяцы, быть может, годы. Что я могу найти за несколько часов?

Так что она добилась только одного — запуталась еще больше. Какие бродячие ветры подтолкнули Джаснах исследовать этот предмет? Бессмыслица, полная бессмыслица. Изучать Несущих Пустоту — все равно что пытаться при жизни увидеть спрены смерти. В чем же дело?

Она покачала головой и закрыла книги. Арденты сами расставят их по нужным полкам. Ей нужно найти том Тифандор и вернуться в альков. Она встала и пошла к выходу из комнаты, держа фонарь свободной рукой. Она не стала звать паршмена — нести только одну книгу не составляло труда. Дойдя до двери, она заметила еще один огонек, приближающийся со стороны балкона. И не успела она выйти, как в проеме возникла фигура, кто-то вошел в дверь, в высоко поднятой руке горел гранатовый фонарь.

— Кабзал? — спросила Шаллан с удивлением, разглядев знакомое лицо, ставшее фиолетовым в свете фонаря.

— Шаллан? — спросил он, глядя на указатель, выгравированный над входом. — Что ты делаешь здесь? Джаснах сказала, что послала тебя за томиком Тифандор.

— Я… я заблудилась.

Он поднял бровь.

— Неудачная ложь? — спросила она.

— Ужасно, — ответил он. — Ты выше на два этажа и тысячу номеров индекса. Я не смог найти тебя внизу. Тогда я спросил у лифтеров, куда они подняли тебя. И вот я здесь.

— Учеба у Джаснах очень утомительна, — сказала Шаллан. — Иногда я забираюсь в тихий уголок, где можно расслабиться и успокоиться.

Кабзал задумчиво кивнул.

— Теперь лучше? — спросила она.

— Все еще верится с трудом. Ты, безусловно, можешь передохнуть, но два часа? Кроме того, насколько я помню, ты говорила, что учиться у Джаснах вовсе не так ужасно.

— Она не ограничивает мою свободу, — сказала Шаллан. — Она считает себя гораздо более требовательной, чем является. Или… да, она требовательна. Но я порой пропускаю ее наставления мимо ушей.

— Допустим, — смягчился он. — Но что ты делаешь здесь?

Шаллан закусила губу, заставив его рассмеяться.

— Что? — спросила она, краснея.

— Ты выглядишь чересчур невинной, когда так делаешь.

— Я невинна.

— Хотя соврала мне дважды подряд.

— Невинные выдумщики — противоположность изощренных лжецов. — Она состроила гримасу. — Кроме того, у них всегда в запасе более убедительная ложь. Идем. Прогуляйся со мной, пока я ищу Тифандор. Если мы поторопимся, мне даже не придется врать Джаснах.

— Достаточно честно, — согласился он.

Они вместе пошли по периметру Паланиума. Гигантская полость в форме пирамиды, вершина которой находилась внизу, а основание терялось на большой высоте. Четыре наклонные стены вздымались ввысь. Самые верхние уровни блестели огнями и были легко различимы; крошечные огоньки раскачивались в руках ардентов или ученых, которые, как и Шаллан с Кабзалом, двигались вдоль перил.

— Пятьдесят семь уровней! — воскликнула Шаллан. — Не могу себе представить, сколько нужно было всего сделать, чтобы создать такое чудо!

— Мы не создавали его, — сказал Кабзал. — Он уже был, когда мы пришли. Пирамида по меньшей мере. Жители Харбранта только вырезали комнаты для книг.

— Это создано природой?

— Как и города Холинара. Или ты забыла мою лекцию?

— Нет. Но почему ты не упомянул это место среди своих примеров?

— Мы еще не подобрали правильного песчаного узора, — признался он. — Но мы уверены, что это место сотворил Всемогущий, как и города.

— А что с Певцами Зари? — спросила Шаллан.

— А они тут причем?

— Быть может, они сотворили Паланиум?

Кабзал хихикнул, они как раз добрались до лифта.

— Певцы Зари на такое не способны. Они были целителями, добрыми спренами, посланными Всемогущим, чтобы излечить человечество, вынужденное уйти из Залов Спокойствия.

— Что-то противоположное Несущим Пустоту?

— Ну, полагаю, можно сказать и так.

— Два уровня вниз, — сказала она паршменам-лифтерам. Они начали опускать платформу, заскрипели блоки, дерево под их ногами задрожало.

— Если ты думаешь отвлечь меня этим разговором, — заметил Кабзал, сложив руки на груди и опершись спиной о перила, — у тебя ничего не получится. Добрый час я просидел с твоей учительницей, которая меня на дух не переносит. И, я должен тебе сказать, это были не самые приятные моменты моей жизни. Думаю, она поняла, что я все еще пытаюсь обратить ее.

— Конечно поняла. Это же Джаснах. Она знает почти все.

— За исключением того, что исследует сейчас.

— Носители Пустоты, — сказала Шаллан. — Сейчас она изучает их.

Он задумался. Спустя несколько мгновений лифт остановился на нужном этаже.

— Носители Пустоты? — спросил он изменившимся голосом.

Она ожидала насмешек или удивления.

Нет, подумала она. Он же ардент. Он верит в них.

— Что они такое? — спросила она, выходя из лифта. Казалось, что совсем рядом огромная пещера сходилась в точку, отмеченную большим заряженным бриллиантом.

— Мы не любим говорить об этом, — сказал Кабзал, присоединяясь к ней.

— Почему? Вы же арденты. Это часть вашей религии.

— Не пользующаяся любовью часть. Люди предпочитают слушать о Десяти Божественных Атрибутах или Десяти Человеческих Слабостях. Мы тоже любим рассказывать о них, а не о далеком прошлом.

— Потому что… — подтолкнула она его.

— Потому что, — вздохнул он, — это история нашего падения. Шаллан, девотарии — в сущности — классический воринизм. То есть Теократия и измена Падших Сияющих — наш позор.

Он поднял темно-синий фонарь повыше. Шаллан пошла рядом с ним, заинтересованная, дав ему говорить.

— Мы верим, что Несущие Пустоту существовали на самом деле, Шаллан. Бич и чума человечества. Они приходили сотни раз. Сначала выгнали нас из Залов Спокойствия, потом пытались полностью уничтожить, здесь, на Рошаре. Они не спрены, прячущиеся под камнями, и они не крадут свежевыстиранное белье у нерадивых женщин. Они создания, обладающие ужасной разрушительной силой, выкованные в Бездне, созданные из ненависти.

— Кем? — спросила Шаллан.

— Что?

— Кем созданные? Я хочу сказать, что Всемогущий не мог «создать кого-нибудь из ненависти». Так кто же создал их?

— Все имеет свою противоположность, Шаллан. Всемогущий — сила добра. Чтобы уравновесить его доброту, космер создал Несущих Пустоту.

— То есть чем больше добра делает Всемогущий, тем больше зла он создает, как побочный продукт?

— Я вижу, Джаснах продолжает учить тебя философии.

— Это не философия, — возразила Шаллан. — Простая логика.

Он вздохнул.

— Не думаю, что ты хочешь углубляться в теологические бездны. Достаточно сказать, что чистая доброта Всемогущего сотворила Несущих Пустоту, но люди могут выбрать делать добро без зла, потому что, как смертные, имеют двойственную природу. Добра в космере может стать больше, и оно может перевесить зло, но единственный способ для этого — дела людей.

— Замечательно, — сказала она. — Но я не принимаю объяснение Несущих Пустоту.

— Я думал, что ты верующая.

— Я верю во Всемогущего. Но это не означает, что я принимаю на веру любое объяснение, Кабзал. Религия религией, но все должно иметь смысл.

— Разве ты однажды не сказала, что не понимаешь сама себя?

— Ну… да.

— И ты ожидаешь, что в состоянии понять тонкую работу Всемогущего?

Она поджала губы.

— Хорошо, допустим. Но я все еще хочу узнать о Несущих Пустоту побольше.

Он пожал плечами. Она привела его в архив, наполненный книжными полками.

— Я рассказал тебе основы, Шаллан. Несущие Пустоту — воплощенное зло. Мы сражались с ними девяносто девять раз, ведомые Герольдами и десятью орденами избранных рыцарей, которых мы сейчас называем Сияющими Рыцарями. В конце концов настал Ахаритиам, Последнее Опустошение.

Несущие Пустоту были изгнаны обратно в Залы Спокойствия, Герольды последовали за ними, чтобы изгнать их с небес, и Эпоха Герольдов закончилась. Настала Эра Одиночества. Современная эра.

— Но почему все, что мы знаем об этих событиях, так отрывочно?

— Прошли тысячи и тысячи лет, Шаллан, — сказал Кабзал. — Люди умели ковать сталь и тогда, когда письменная история еще не началась. Нам дали Клинки Осколков, иначе нам пришлось бы сражаться с Несущими Пустоту дубинками.

— И, тем не менее, у нас были Серебряные Королевства и Сияющие Рыцари.

— Сформированные и ведомые Герольдами.

Шаллан задумалась, отсчитывая нужную полку. Она остановилась у нужной, передала фонарь Кабзалу, вошла в проход и сняла биографию с полки. Кабзал шел следом, держа фонари.

— Должно быть что-то больше, — сказала Шаллан. — Иначе Джаснах не стала бы рыть так усердно.

— Я могу сказать тебе, почему она так делает.

Шаллан посмотрела на него.

— Неужели ты не видишь? — сказал он. — Она пытается доказать, что Несущих Пустоту не было. Что они не более чем выдумка Сияющих. — Он шагнул вперед и повернулся к ней лицом. Свет фонарей, отражавшийся от рядов книг по обеим сторонам, выбелил его лицо. — Она хочет доказать, раз и навсегда, что все девотарии — и воринизм — гигантский обман. Вот о чем идет речь.

— Может быть, — задумчиво сказала Шаллан. Довольно подходяще. Может ли быть лучшая цель у откровенной еретички? Разрушить глупые верования и опровергнуть религию. Это бы объяснило, почему Джаснах изучает что-то настолько неуместное, как Несущие Пустоту. Найдя прямое свидетельство в исторических записях, Джаснах могла бы доказать свою правоту.

— Разве мы мало наказаны? — сказал Кабзал со злостью в глазах. — Арденты ничем не угрожают ей. Сейчас мы вообще не угрожаем никому. Мы не можем иметь собственность… Проклятие, мы владеем только самими собой. Мы исполняем малейшие капризы лорд-мэров и генералов, мы боимся сказать им правду об их грехах, боясь возмездия. Мы белоспинники без клыков и когтей, мы должны сидеть у ног наших хозяев и петь им хвалы. Вот это реальность. Это все реальность, они не обращают на нас внимания и…

Внезапно он остановился, поглядел на нее, сжав губы и стиснув зубы. Она никогда не видела такой страсти, такого гнева от веселого ардента. Она даже не подозревала, что он способен на такое.

— Извини, — сказал он, выходя из прохода между полками.

— Ничего страшного, — сказала она, торопясь за ним, чувствуя себя подавленной. Она ожидала, что за тайным исследованием Джаснах скрывается нечто намного более грандиозное и загадочное. Неужели речь идет только о доказательстве лживости воринизма?

Они молча вышли на балкон, и только там она сообразила, что должна сказать ему.

— Кабзал, я уезжаю.

Он, удивленный, посмотрел на нее.

— Я получила новости из дому, — сказала она. — Я не могу говорить о них, но и не могу оставаться дольше.

— Что-то о твоем отце?

— С чего ты взял? Ты что-нибудь слышал?

— Только то, что последнее время он живет отшельником. Ненормально для него.

Она подавила дрожь. Неужели новости разошлись так далеко?

— Мне очень жаль, что это произошло так внезапно.

— Ты вернешься?

— Не знаю.

Он посмотрел в ее глаза ищущим взглядом.

— Когда ты уезжаешь? — спросил он внезапно холодным деловым голосом.

— Завтра утром.

— Хорошо, — сказал он. — Окажешь мне честь, нарисуешь меня? Ты ни разу не попыталась сделать мой портрет, хотя нарисовала многих других ардентов.

Она вздрогнула, осознав, что это чистая правда. За все время, проведенное вместе, ей даже в голову не приходило нарисовать Кабзала. Она подняла безопасную руку ко рту.

— О, прости!

Он, кажется, смутился.

— Я не хотел обидеть тебя, Шаллан. Это совсем не важно…

— Нет, важно, — сказала она, схватив его руку и волоча его по коридору. — Я оставила все свои принадлежности для рисования наверху. Идем.

Они быстро пошли к лифту. Шаллан приказала паршменам поднять их. Лифт пошел вверх. Кабзал посмотрел на свою руку, которую она все еще сжимала. Шаллан поспешно отпустила ее.

— Ты непостижимая женщина, — сухо сказал он.

— Я предупреждала тебя. — Она прижала книгу к груди. — Вроде бы ты говорил, что понимаешь меня.

— Теперь я так не думаю. — Он посмотрел на нее. — Ты действительно уезжаешь?

Она кивнула.

— Прости, Кабзал. Я не та, кем ты меня считаешь.

— Я считаю тебя прекрасной умной женщиной.

— Да, что касается женской части, ты прав.

— Твой отец болен, верно?

Она не ответила.

— Я понимаю, почему ты хочешь вернуться к нему, — сказал Кабзал. — Но, безусловно, ты не перестанешь учиться. Ты вернешься к Джаснах.

— Но она не останется в Харбранте навсегда. Последние два года она постоянно переезжает с места на место.

Он выглянул из лифта, который их поднимал. Скоро надо будет перейти в другой лифт, который поднимет их на следующую группу этажей.

— Я не должен был проводить с тобой столько времени, — наконец сказал он. — Старшие арденты думают, что я стал слишком рассеянным. Они не любят, когда один из нас начинает отдаляться от ардентии.

— У тебя есть право ухаживать.

— Мы — собственность. Человек может иметь права, но не пользоваться ими — это не поощряется. Я избегаю работы, не подчиняюсь старшим… Ухаживая за тобой, я навлекаю на себя неприятности.

— Я тебя об этом не просила.

— Но ты не отвергала меня.

Она ничего не ответила, но почувствовала поднимающееся беспокойство. И укол паники, желание убежать, спрятаться, скрыться. Во время ее почти одинокой жизни в поместье отца она никогда даже не думала о таких отношениях.

Что это? подумала она, паника нарастала. Отношения?

Она приехала в Харбрант совсем не для того. Как же она оказалась в таком положении, что рисковала разбить сердце мужчины?

И, к стыду, она призналась себе, что ей будет больше не хватать исследований, чем Кабзала. Что она за чудовище, если так чувствует? Он нравился ей. Милый. Интересный.

Он глядел на нее с тоской в глазах. Кажется… Отец Штормов, кажется, он влюбился в нее. А она? Влюблена ли она в него? Нет, не похоже. Только смущена.

Добравшись до самого верхнего этажа Паланиума, она практически выбежала в Вуаль. Кабзал еле поспевал за ней. Им потребовался еще один лифт, чтобы добраться до алькова Джаснах, и на какое-то время она опять оказалась с ним наедине.

— Я поеду с тобой, — тихо сказал Кабзал. — В Джа Кевед.

Паника Шаллан возросла. Она почти не знала его. Да, они говорили часто, но очень редко о чем-нибудь важном. Если он бросит ардентию, его понизят до десятого дана, он станет почти темноглазым. Без денег и дома, он окажется в почти таком же бедственном положении, как и ее семья.

Ее семья. Что скажут братья, если она привезет с собой незнакомца? Еще один человек станет частью их проблем, узнает их тайны?

— Судя по выражению твоего лица, это невозможно, — сказал Кабзал. — Похоже, я неправильно понял нечто очень важное.

— Нет, дело не в этом, — быстро сказала Шаллан. — Просто… О, Кабзал! Как ты можешь понять смысл моих поступков, если я сама не понимаю их. — Она коснулась его руки, повернув его к себе. — Я не была честной с тобой. И с Джаснах. И, самое противное, сама с собой. Извини.

Он пожал плечами, очевидно пытаясь казаться безразличным.

— По меньшей мере я получу рисунок. Да?

Она кивнула, лифт наконец-то вздрогнул и остановился. Она вышла в темный коридор, Кабзал шел следом. Джаснах испытующе посмотрела на Шаллан, вошедшую в альков, но не спросила, почему ее не было так долго. Кабзал застыл у двери.

На столе он оставил корзину с хлебом и вареньем. Ткань, закрывавшая ее, казалась нетронутой — Джаснах не прикоснулась к ней, хотя он всегда предлагал хлеб как искупительную жертву. Без джема, потому что Джаснах ненавидела его.

Шаллан с пылающими щеками собрала свои принадлежности для рисования.

— Где я должен сесть? — спросил Кабзал.

— Стой там. — Шаллан села, положила на колени альбом, придерживая его безопасной рукой. Потом взглянула на ардента, прислонившегося плечом к раме. Выбритая голова, светло-серые одежды, короткие рукава, белый кушак, завязанный на поясе. Смущенные глаза. Она прищурилась, сняла Воспоминание и начала рисовать.

Одно из самых неприятных переживаний в ее жизни. Она не предупредила Кабзала, что он может двигаться, и он замер на месте. И не говорил. Возможно, думал, что испортит рисунок. Шаллан обнаружила, что ее руки дрожат, хотя — к счастью, — ей удалось сдержать слезы.

Слезы, подумала она, продолжая рисовать. Почему мне хочется плакать? Не меня же только что отвергли. Быть может, изредка следует отдаваться во власть чувств?

— Вот, — сказала она, вырывая лист и отдавая ему. — Но он смажется, если ты не отлакируешь его.

Кабзал помедлил, потом подошел и благоговейно взял рисунок.

— Изумительно, — прошептал он.

Он взглянул вверх, поспешил к своему фонарю, открыл его и вытащил гранатовый брум.

— Вот, — сказал Кабзал, протягивая сферу Шаллан. — Плата.

— Я не возьму. Хотя бы потому, что это не твой.

Все вещи ардентов принадлежали королю.

— Пожалуйста, — сказал Кабзал. — Я хочу дать тебе хоть что-нибудь.

— Рисунок — мой подарок, — сказала она. — Если ты попытаешься заплатить, то не получишь его.

— Тогда я заказываю новый, — сказал он, вкладывая сверкающую сферу в ее ладонь. — Пусть первый портрет — бесплатно, но сделай еще один, пожалуйста. Где мы вдвоем.

Она заколебалась. Она редко рисовала саму себя. Это казалось таким странным. Она взяла сферу и украдкой сунула ее в потайной мешочек рядом с Преобразователем. Казалось немного необычным носить там такую тяжесть, но она привыкла и к выпуклости, и к весу.

— Джаснах, у вас есть зеркальце? — спросила она.

Принцесса явственно вздохнула, досадуя, что ей помешали. Она пошарила среди своих вещей и вынула зеркальце. Кабзал взял его.

— Держи рядом с головой, — сказала Шаллан, — чтобы я могла видеть себя.

Он вернулся на место и поднял зеркальце, выглядя смущенным.

— Поверни немного под другим углом, — сказала Шаллан. — Вот так. — Она прищурилась, запоминая свое собственное лицо рядом с ним. — Садись. Больше оно тебе не нужно. Я использую его только вначале — таким образом у меня лучше получается вставить мое лицо в сцену. Я нарисую себя сидящей рядом с тобой.

Он сел на пол, и она начала работать, стараясь отвлечься от противоречивых чувств. Она испытывала не вину перед Кабзалом, несмотря на все то, что он был готов сделать ради нее, а скорее грусть, ведь больше она не увидит его. Но сильнее всего ее терзала тревога за Преобразователь.

Изобразить себя рядом с ним — интересное испытание. Она яростно работала, смешивая реального Кабзала, сидевшего на полу, с выдуманной собой, одетой в платье с вышитыми цветами и сидящей на полу с подобранными ногами. Лицо в зеркале стало точкой отсчета. Слишком вытянутое, чтобы быть красивым, с чересчур светлыми волосами, веснушками на щеках.

Преобразователь, рассуждала она. Держать его при себе в Харбранте — опасно. Нет ли третьего варианта? Что, если я отошлю его?

Она задумалась, угольный карандаш задрожал над рисунком. Осмелится ли она послать фабриал — запакованный и тайно переданный Тозбеку, — обратно в Джа Кевед без себя? Тогда, даже если бы ее комнату — или ее саму — обыскали, ее не в чем обвинить, хотя придется уничтожить все рисунки Джаснах с Преобразователем. И на нее не падет подозрение тогда, когда Джаснах откроет подмену.

Она продолжала работать, погрузившись в свои мысли, пальцы сами летали над бумагой. Отослав Преобразователь, она сможет остаться в Харбранте. Очень соблазнительная мысль, превратившая все ее чувства в запутанный клубок. Что ей делать с Кабзалом? И Джаснах. Сможет ли Шаллан продолжать учиться — бесплатно! — у Джаснах, после всего того, что сделала?

Да, решила Шаллан. Да, я смогу.

Ее саму поразила та радость, которая охватила ее при этой мысли. Ей придется жить с чувством вины, день за днем. Ужасно эгоистично с ее стороны и постыдно. Зато она продолжит заниматься науками, хотя бы еще немного. В конце концов, конечно, придется вернуться назад. Она не может оставить братьев одних, лицом к лицу с опасностью. Они нуждаются в ней.

Вслед за эгоизмом пришла храбрость. Она удивилась последней почти так же, как и первому. Не слишком часто она связывала эти качества с собой. Но она уже давно решила, что ничего не знала о себе. Пока не оставила за спиной Джа Кевед и все то, кем являлась.

Она рисовала все более и более яростно. Закончила фигуры и перешла к фону. Быстрые уверенные линии стали полом и аркой входа. Смазанное темное пятно справа — столом, от которого падала тень. Четкие тонкие линии — и на рисунке появился фонарь, стоящий на полу. Стремительные линии образовали ноги и одежду создания, стоявшего за…

Шаллан застыла, но пальцы дорисовали фигуру, стоявшую прямо за Кабзалом. Фигуру, которой не было, с острым угловатым символом, повисшим над воротником и заменявшим голову.

Шаллан вскочила на ноги, уронив на пол стул, альбом и угольный карандаш, зажатый в пальцах свободной руки.

— Шаллан? — спросил Кабзал, вставая.

Она нарисовала ее опять. Почему? Покой, который она чувствовала во время рисования, испарился в мгновение ока, сердце забилось быстрее. Давление вернулось. Кабзал. Джаснах. Братья. Решение. Выбор. Проблема.

— Что случилось? — сказал Кабзал, шагнув к ней.

— Извини, — сказала она. — Я… я сделала ошибку.

Он нахмурился. Сбоку Джаснах, сморщив лоб, посмотрела на нее.

— Ничего страшного, — сказал Кабзал. — Смотри, здесь хлеб и джем. Успокойся, а потом закончишь. Мне не так важно…

— Мне нужно выйти, — прервала его Шаллан, чувствуя, что задыхается. — Извини.

Она пролетела мимо сбитого с толку ардента, обогнув то место, где на ее рисунке стояла фигура. Что с ней происходит?

Она бросилась к лифту, призывая паршменов. Оглянувшись через плечо, она увидела Кабзала, глядящего на нее. Шаллан вбежала в лифт, крепко держа в руке альбом с набросками.

Надо успокоиться, подумала она, опираясь спиной о деревянные перила платформы, которую паршмены уже начали опускать.

Она посмотрела на пустую площадку над собой.

И прищурилась, запоминая сцену. И снова взялась за карандаш.

Она стала точными движениями делать набросок, держа альбом безопасной рукой. Платформу освещали только две маленькие сферы, установленные с каждой стороны, где двигались тугие канаты. Она действовала бездумно, по наитию, не отрывая взгляда от верхней площадки.

А потом опустила глаза на рисунок. Ее собственной рукой были начертаны две фигуры, которые наклонились вниз, глядя, как она опускается. Складки их одежд были сверх меры прямыми, как будто выкованными из металла.

Она опять посмотрела вверх. Пустая площадка.

Что со мной происходит? подумала она с увеличивающимся ужасом.

Наконец лифт ударился о землю, и она так стремительно понеслась прочь, что ее юбка развевалась, словно от сильного ветра. И только за дверью Вуали она остановилась, не обращая внимания на мажордомов и ардентов, удивленно глядящих на нее. Пот струйками стекал по лицу.

Куда идти? Куда бежать, если сходишь с ума?

Она врезалась в толпу, заполнившую главную пещеру. Настал полдень, и началась обеденная суматоха — слуги везли тележки с едой, светлоглазые спешили в свои комнаты, с руками, сложенными за спиной, неспешно шествовали ученые.

Шаллан мчалась, не замечая ничего, рыжие волосы вырвались из пучка и развевались сзади, заколка со звоном упала на камни. Тяжело дыша, она добежала до коридора, ведущего в их комнаты, откинула волосы и оглянулась назад. Люди в замешательстве смотрели ей вслед.

Почти против воли она прищурилась и Запомнила. Подняла альбом, скользкими пальцами схватила карандаш и быстро набросала толпу, наводнившую пещеру. Мимолетные впечатления. Мужчины — прямые линии, женщины — изогнутые, стены из гладкого камня, ковровый пол, круги света от сфер, висящих на стенах.

И пять фигур с головами-символами, одетых в черное, в слишком прямых одеждах и плащах. У каждой — свой символ, изогнутый и незнакомый, висящий над торсом, лишенным шеи. Невидимые создания пробирались сквозь толпу. Как хищники. Сосредоточившись на Шаллан.

Они существуют только в моем воображении, попыталась убедить себя девушка. Я переволновалась, слишком многое на меня свалилось.

Быть может, это символы ее вины? Знаки того, что она предала Джаснах и солгала Кабзалу? Всего того, что она натворила перед возвращением в Джа Кевед?

Она попыталась замереть, не двигаться, но пальцы не хотели успокаиваться. Она прищурилась и начала рисовать на новом листе. Закончила дрожащей рукой и посмотрела. Фигуры никуда не делись — угловатые страшные не-головы висели там, где должны были быть лица.

Логика подсказывала, что она слишком резко реагирует, но теперь она не могла не верить себе. Они были реальны. И шли за ней.

Она метнулась прочь, удивив нескольких слуг, которые подошли с предложением о помощи. Она побежала, скользя по коврам, и, наконец, добралась до апартаментов Джаснах. С альбомом под мышкой Шаллан трясущимися пальцами открыла замок, влетела внутрь и захлопнула за собой дверь. Повернув ключ, она бросилась в свою комнату. Она закрыла и ее, потом повернулась, отступая. Комнату освещал большой хрустальный кубок с тремя бриллиантовыми марками, стоявший на ночном столике.

Она бросилась на кровать и, тяжело и беспорядочно дыша, поползла по ней, пока не уткнулась в стену. Подальше от двери. Она все еще держала под мышкой альбом, хотя и потеряла карандаш. Впрочем, на ночном столике были другие.

Не делай этого, сказала она себе. Просто посиди и успокойся.

Она почувствовала холодный поднимавшийся ужас. Она должна знать. Она доползла до столика, взяла карандаш и начала рисовать комнату.

Сначала потолок. Четыре прямые линии. Под ним стены. Линии и углы. Пальцы двигались, рисуя сам альбом и закрытую рукавом руку, державшую его. А потом их. Существа, стоящие вокруг нее, — перекошенные символы, парящие над неровными плечами, не-головы с невероятными углами, поверхности, стыкующиеся самым странным и невозможным образом.

Тварь перед ней протянула слишком гладкие пальцы к Шаллан. В дюймах от правой стороны альбома.

О, Отец Штормов… подумала Шаллан, карандаш выпал из рук. Комната была пуста, но она нарисовала толпу созданий, сгрудившихся перед ней. Они стояли настолько близко, что она должна была чувствовать их дыхание, если они вообще дышали.

Неужели в комнате похолодало? Неуверенно — полная ужаса, но неспособная остановить себя, — Шаллан отпустила карандаш и протянула свободную руку вправо.

И что-то почувствовала.

Она закричала, не сходя с кровати вскочила на ноги, уронила альбом и вжалась спиной в стену. Не успев осознать то, что она делает, она стала сражаться с рукавом, пытаясь вынуть Преобразователь — единственную вещь, которую можно было назвать оружием. Нет, слишком глупо. Она не умеет им пользоваться. Она беспомощна.

За исключением…

Штормы! с яростью подумала она. Я не могу этого сделать. Я обещала себе.

Она все равно потянулась к потайному мешочку. Десять ударов сердца породили плод ее греха, результат самого ужасного поступка. На полпути ее прервал голос, жуткий, но отчетливый.

Что ты такое?

Она прижала руку к груди, потеряла равновесие на мягкой кровати и упала на колени, на смятое одеяло. Протянув руку в сторону, схватилась за ночной столик, пальцы задели большой кубок.

— Кто я? — прошептала она. — Я испуганная девочка.

Это правда.

Все вокруг нее изменилось.

Кровать, ночной столик, альбом, потолок — все схлопнулось, превратилось в крошечные и темные стеклянные сферы. Она оказалась в мрачном месте с черным небом и маленьким белым солнцем, висевшим высоко над горизонтом.

И закричала, обнаружив, что падает, окруженная целым роем бусин. Светящиеся, они трепетали рядом, дюжины, может быть, сотни. Языки пламени, плавающие в воздухе и влекомые ветром.

Она ударилась обо что-то. Бесконечное темное море, хотя и не мокрое. Оно было сделано из маленьких бусин, целый океан крошечных стеклянных сфер. Они волновались вокруг нее, поднимались и опускались, как настоящие волны. Она выдохнула и забила руками по «воде», каким-то образом оставшись на поверхности.

Хочешь Преобразовать меня? прозвучал теплый голос в ее сознании, далекий и непохожий на холодный шепот, который она слышала раньше. Глубокий и глухой, он заставлял думать о бесчисленных веках. Казалось, он шел из ее ладони, и она сообразила, что сжимает в руке какой-то предмет. Бусину.

Движение стеклянного океана угрожало уволочь ее на дно; она хаотически забила ногами и сумела остаться на поверхности.

Я очень долго был таким, сказал теплый голос. Я так долго спал. Я могу измениться. Дай мне то, что я хочу.

— Я не знаю, о чем ты говоришь! Пожалуйста, помоги мне!

Я изменяюсь.

Внезапно она почувствовала холод, как если бы из нее стали выкачивать все тепло. Она закричала, и тут внезапно сфера в ее пальцах вспыхнула нестерпимым жаром. Она разжала пальцы, и океанская волна накрыла ее, сферы-бусины катились одна по другой с тихим звоном.

Шаллан упала вниз и ударилась о кровать, опять оказавшись в комнате. Кубок, стоявший перед ней, таял, превращаясь в красную жидкость, все три сферы выплыли на мокрую поверхность столика. Красная жидкость переливалась через края и лилась на пол. Испуганная Шаллан отшатнулась к стене.

Кубок превратился в кровь.

От ее неловкого движения столик вздрогнул. Пустой кувшин, стоявший рядом с кубком, упал на каменный пол и разбился вдребезги, разбрасывая брызги крови.

Преобразование, это было Преобразование! подумала она.

Она превратила кубок в кровь, одну из Десяти Сущностей. Она подняла руку ко лбу, глядя на все увеличивающуюся лужу красной жидкости. Весьма большую лужу.

Она была ошарашена. Голос, твари, море стеклянных бусин и темное холодное небо. Все обрушилось на нее слишком быстро.

Я — Преобразователь, ликовала она. Я Преобразовала!

Есть ли какая-то связь с этими созданиями? Но она начала видеть их в своих рисунках до того, как украла фабриал. Как… что? Она посмотрела на безопасную руку и Преобразователь, спрятанный в мешочке внутри рукава.

Я не вынимала его, подумала она. И, тем не менее, использовала.

— Шаллан?

Голос Джаснах. За дверью комнаты Шаллан. Наверное, принцесса шла за ней. Шаллан содрогнулась от ужаса, увидев струйку крови, текущую к двери. Еще один удар сердца, и она будет снаружи.

Что делать с кровью? Чувствуя тошноту, Шаллан вскочила на ноги, промочив в красной жидкости домашние тапочки.

— Шаллан? — сказала Джаснах, голос приблизился. — Что это за звуки?

Шаллан бешеным взглядом посмотрела на кровь, потом на альбом, наполненный рисунками странных тварей. Что, если они действительно связаны с Преобразователем? Джаснах немедленно узнает их. Тень уже под дверью.

Она запаниковала, сунула альбом в сундук. Но кровь, она выдаст ее с потрохами. Только из смертельной раны может вытечь столько. Джаснах увидит, никаких сомнений. Кровь, где ее нет? Одна из Десяти Сущностей?

И Джаснах сразу узнает, что сделала Шаллан!

И тут Шаллан осенило. Не самая блестящая мысль, но другого выхода нет. Она прыгнула на пол, встала на колени и схватила осколок разбитого стеклянного кувшина, через материю рукава безопасной руки. Она глубоко вздохнула, отдернула правый рукав и полоснула себя стеклом по коже. В панике ей показалось, она едва ранила себя, но кровь хлынула рекой.

Ручка двери повернулась, и дверь открылась. Шаллан уронила осколок и повалилась на бок. Закрыв глаза, она сделала вид, что потеряла сознание.

Джаснах вскрикнула и немедленно позвала на помощь. Подбежав к Шаллан, она схватила ее руку и зажала рану. Шаллан забормотала, как если бы только что пришла в себя, схватив потайной мешочек — с Преобразователем внутри, — безопасной рукой. Они же не откроют его, верно? Она прижала руку к груди, съеживаясь, когда послышались шаги множества людей, в комнаты вбежали слуги и паршмены, а Джаснах все еще звала на помощь.

Это, подумала Шаллан, добром не кончится.

Глава сорок шестаяДитя Танаваста

Хотя тем вечером я должен был ужинать в Веден Сити, я настоял на том, чтобы побывать в Холинаре и поговорить с Тивбетом. Тарифы Уритиру стали совершенно непомерными. Эти так называемые Сияющие начали показывать свою истинную природу.

Из-за пожара в первоначальном Паланиуме от биографии Терксима осталась всего одна страница, и только эта строчка оказалась полезной для меня.

Каладину снилось, что он стал штормом.

Он яростно несся вперед, его дорожный плащ — бушующая стена шторма — развевался за спиной, он парил над волнующимся черным пространством. Океан. Он вспенивал воду, волны бились друг о друга, поднимая белые шапки пены, которые срывал его ветер.

Он приблизился к темному континенту и устремился вверх. Выше. Еще выше. Море осталось сзади. Огромный континент простирался перед ним, бесконечный океан камня. Такой большой, с благоговением подумал он. Непонятно. Как такое может быть?

С ревом он пронесся над Разрушенными Равнинами. Они выглядели так, как если бы что-то очень большое ударилось в их середину, послав во все стороны рябь разломов. Они оказались намного больше, чем он ожидал; ничего удивительного в том, что никто не сумел найти дорогу через расщелины.

В центре находилось большое плато, но в темноте он мало что сумел разглядеть. Хотя нет, он увидел свет, огоньки. Кто-то там жил.

Он подметил, что восточная часть равнин очень отличается от западной, отмеченной высокими тонкими колоннами, стоявшими на почти полностью разрушенных плато. Несмотря на это, симметрия Разрушенных Равнин сохранялась. Сверху они казались произведением искусства.

В одно мгновение он миновал их, продолжая лететь на северо-запад над Морем Копий, узким внутренним морем, его волны бились о сломанные каменные пальцы. Он пролетел над Алеткаром, бросив взгляд на великий город Холинар, построенный среди гранитных образований, которые были похожи на плавники, поднимавшиеся из камня. Потом повернул на юг, удаляясь от тех мест, которые ему знакомы. Он перевалил через величественные горы с густо населенными пиками, деревни толпились вокруг кратеров, из которых поднимался дым или изливалась лава. Пики Рогоедов?

Он оставил им дождь и ветра и, громыхая, устремился в чужие земли. Он проносился над городами и открытыми равнинами, деревнями и изгибающимися реками. Всюду виднелись армии. Каладин пролетал над палатками, поставленными с подветренной стороны каменных холмов; вбитые в землю колья крепко удерживали их. Внутри прятались люди. Много людей. На склонах холмов люди скрывались в трещинах. Он спускался пониже к огромным деревянным фургонам, ставшим домами светлоглазым на время боевых действий. Сколько же войн идет по всему свету? Неужели нигде нет мира?

Он отправился на юго-запад и принес ветер в город, спрятавшийся в длинных рвах, похожих на следы гигантских когтей, процарапавших ландшафт. В мгновение ока он миновал его и полетел над внутренними районами страны, где сам камень был ребристым и покрытым пеной, как застывшая волна воды. Люди в королевстве были темнокожими, как Сигзил.

Материк простирался все дальше и дальше. Сотни городов. Тысячи деревень. Люди с едва заметными голубыми венами под кожей. Место, где давление приближающегося сверхшторма заставило воду забить струей из земли. Город, где люди жили в гигантских полых сталактитах, свисавших с титанического кряжа.

Он дул и дул на запад. Земля такая просторная. Такая огромная. Так много разных людей. Сбивало с толку. На Западе, похоже, воевали меньше, чем на Востоке, и это успокоило его, хотя он все еще волновался. На Рошаре мир оказался редким товаром.

Что-то привлекло его внимание. Странные вспышки света. Он направил к ним передний край шторма. Что это за огни? Они появлялись во множестве, образуя странные узоры. Почти физические тела, которых он мог бы коснуться, сферические пузыри света, с пиками и впадинами.

Каладин пересек странный треугольный город с высокими башнями, которые, как часовые, вздымались из центра и углов. Вспышки света появлялись из здания, находившегося в центральном парке. Каладин знал, что он должен быстро пролететь мимо, — шторм никогда не возвращается. Он всегда несется на запад.

Своим ветром он распахнул настежь дверь здания, влетел в длинный коридор с блестящими стенами, покрытыми красным кафелем, и пронесся мимо мозаичных фресок, слишком быстро, чтобы можно было что-то разобрать. Он зашелестел юбками высоких златовласых служанок, несших подносы с едой или дымящиеся полотенца. Они говорили на странном языке, возможно спрашивая друг друга, кто оставил незакрытым окно в сверхшторм. Источник света прямо впереди, вспышки пронзали его. Каладин пролетел мимо красивой златовласой женщины, которая боязливо вжалась в угол, и ворвался в дверь. У него было мгновение, чтобы увидеть следующую картину.

Над двумя трупами стоял человек. Бледная выбритая голова, белая одежда. В руке убийца держал тонкий длинный меч. Оторвав взгляд от жертв, он посмотрел вверх и, кажется, увидел Каладина. У него были большие глаза сина.

Нет времени. Каладин вылетел в окно, широко распахнув ставни, и помчался в ночь.

Под ним проплывали города, горы, леса. При его приближении растения сворачивали листья, камнепочки закрывали раковины, кусты втягивали в себя ветки. Вскоре он достиг западного океана.

ДИТЯ ТАНАВАСТА. ДИТЯ ЧЕСТИ. ДИТЯ ТОГО, КТО ДАВНО УМЕР.

Внезапный голос потряс Каладина. Он забарахтался в воздухе.

ПАКТ МЩЕНИЯ РАЗРУШЕН.

Грохочущий бас заставил задрожать саму стену шторма. Каладин ударился о землю, отделившись от сверхшторма. Он заскользил и остановился, ноги окатили струи воды. Ветра накинулись на него, но он слишком долго был их частью, и они не сумели навредить ему.

ЛЮДИ БОЛЬШЕ НЕ ЕЗДЯТ НА ШТОРМАХ.

Голос стал громом, сотрясшим воздух.

ПАКТ МЩЕНИЯ РАЗРУШЕН, ДИТЯ ЧЕСТИ.

— Я не понимаю, — крикнул Каладин урагану.

Перед ним появилось лицо, то самое, которое он уже видел, старое, широкое как небо, с глазами, полными звезд.

ИДЕТ ЗЛОБА. САМЫЙ ОПАСНЫЙ ИЗ ВСЕХ ШЕСТНАДЦАТИ. А СЕЙЧАС ТЫ МОЖЕШЬ ИДТИ.

Что-то пронеслось мимо него.

— Подожди! — крикнул Каладин. — Почему так много войн? Мы должны воевать, всегда?

Он сам не знал, почему спросил. Вопросы сами вышли из него.

Шторм заворчал, как задумчивый престарелый отец. Лицо исчезло, рассыпалось на капли воды.

И голос ответил, тише.

ЗЛОБА ПРАВИТ.

* * *

Каладин выдохнул и проснулся. Его окружали темные фигуры, прижимавшие его к твердому каменному полу. Он закричал, и заработали старые рефлексы. Он мгновенно выбросил руки в стороны, схватил двух нападавших за щиколотки и дернул на себя, сбив врагов с ног.

Они, ругаясь, рухнули на пол. Каладин, используя момент, изогнулся и взмахнул рукой. Сбросив с себя руки прижимавших его к полу, он бросился вперед, врезавшись в человека, стоявшего перед ним.

Перекатившись через него, Каладин вскочил на ноги, освободившись от тюремщиков. Обернувшись, он смахнул пот со лба. Где копье? Одновременно он схватился за нож, висевший на поясе.

Нет ножа. Нет копья.

— Шторм тебя побери, Каладин!

Тефт.

Каладин прижал руку к груди и не торопясь выдохнул, сбрасывая с себя странный сон. Он был в бараке Четвертого Моста. Королевские штормстражи предсказали сверхшторм перед рассветом.

— Все в порядке, — сказал он ругающейся куче бригадников, которые только что держали его. — Что произошло?

— Ты пытался выскочить на шторм, — обвиняюще сказал Моаш, выползая из-под горы тел. Полутемный барак освещала одна-единственная сфера, которую держал сидевший в углу человек.

— Ха! — добавил Камень, вставая и приводя себя в порядок. — Открыл дверь, выглянул наружу и так уставился на дождь, как если собирался удариться головой о камень. Мы с трудом оттащили тебя назад. Хочешь еще две недели проваляться в кровати, а?

Каладин успокоился. Шло избавление — моросящий дождь в конце сверхшторма, капли били по крыше.

— Ты никак не просыпался, — сказал Сигзил.

Каладин посмотрел на азианина, сидевшего на полу и опиравшегося спиной о каменную стену. Он не пытался удержать Каладина.

— У тебя было что-то вроде горячечного сна.

— Я себя отлично чувствую, — сказал Каладин. Не совсем правда: голова болела, сил не было. Он глубоко вздохнул и откинул плечи назад, пытаясь избавиться от усталости.

Сфера в углу замигала. Потом свет потух, оставив их в темноте.

— Клянусь штормом, — пробормотал Моаш. — Этот угорь Газ. Опять дал нам тусклые сферы.

Каладин, аккуратно ступая, пересек черный как смоль барак. От головной боли не осталось и следа. Дойдя до двери, он открыл ее, впустив внутрь слабый утренний свет.

Ветер ослаб, но дождь еще лил. Он вышел наружу и моментально промок до нитки. Остальные бригадники последовали за ним, Камень кинул Каладину небольшой кусок мыла. Как и большинство остальных, Каладин был одет только в набедренную повязку; он намылился. Мыло пахло маслом, в нем попадались песчинки. Мостовикам не полагалось мягкого душистого мыла.

Каладин предал мыло Бисигу, худому бригаднику с угловатым лицом. Тот с благодарностью взял его — Бисиг почти не говорил — и начал намыливаться, а Каладин дал холодному дождю смыть мыло с тела и волос. Сбоку от него Камень, используя миску с водой, побрился и подровнял бакенбарды, длинными прядями спускавшиеся вниз; подбородок и губы он выбрил начисто. Они странным образом контрастировали с его головой, которую он выбривал в середине, прямо над бровями. Потом подровнял остальные короткие волосы.

У Камня были гладкие и умелые руки, и он сам не очень походил на свое прозвище. Закончив, он встал и махнул людям, ждавшим рядом с ним. Один за другим он выбрил всех, кто того хотел. Время от времени он останавливался и точил бритву.

Каладин поднял пальцы к собственной бороде. Последний раз он брился в армии Амарама, очень давно. Он подошел к Камню и стал ждать. Огромный рогоед засмеялся, когда пришла очередь Каладина.

— Садись, мой друг, садись. Хорошо, что ты пришел. У тебя на лице какие-то ветки пестрокорника, а не настоящая борода.

— Выбрей меня начисто, — сказал Каладин. — И я не хочу такое странное не-знаю-что, как у тебя.

— Ха, — сказал Камень, затачивая бритву. — Ты же низинник, мой добрый друг. Ты не можешь носить хумака'абан. Я должен избить тебя до потери сознания, если ты только попытаешься.

— Мне кажется, ты говорил, что драться — ниже твоего достоинства.

— Возможны важные исключения, — сказал Камень. — А теперь хватит болтать, если не хочешь остаться без губ.

Камень начал с того, что подровнял бороду, потом намылил его и побрил, начав с левой щеки. Раньше Каладин не разрешал никому брить себя; вначале, когда он очутился в армии, брить было нечего. Потом он подрос и стал брить себя сам.

Камень работал очень искусно, и Каладин не почувствовал никаких порезов. Через несколько минут рогоед кончил. Каладин поднял пальцы к подбородку и коснулся гладкой чувствительной кожи. Лицо было холодным, странным на ощупь. Оно превратило его — на чуть-чуть — в человека, каким он был.

Странно, как может бритье изменить человека. Я должен был побриться недели назад.

Успокоение перешло в изморозь, предвещавшую последний шепот шторма. Каладин встал, дав возможность дождю смыть остриженные волосы с груди. Данни — последний в очереди — сел на его место. Его детское лицо едва ли нуждалось в бритве.

— Так тебе лучше, — сказал голос. Каладин повернулся и увидел Сигзила, опершегося о стену барака, прямо под свесом крыши. — У тебя сильное лицо. Квадратное и твердое, с гордым подбородком. В моем народе такие лица называют командирскими.

— Я не светлоглазый, — сказал Каладин, сплевывая.

— Ты слишком сильно ненавидишь их.

— Я ненавижу их ложь, — сказал Каладин. — А раньше я считал их людьми чести.

— А ты бы хотел сбросить их? — сказал Сигзил, в его голосе проскользнул искренний интерес. — Править самому?

— Нет.

Сигзил, похоже, удивился. Появилась Сил, закончив проказничать с ветрами сверхшторма. Он всегда беспокоился — немножко, — что однажды она улетит с ними и забудет вернуться.

— Неужели тебе не хочется наказать тех, кто так обращался с тобой? — спросил Сигзил.

— О, я был бы счастлив наказать их, — сказал Каладин. — Но я не собираюсь ни занимать их место, ни присоединяться к ним.

— Я бы присоединился к ним за один удар сердца, — сказал Моаш, подходя к ним. Он сложил руки на своей мускулистой груди. — Будь моя воля, все бы изменилось. Светлоглазые работали бы на шахтах и в полях, носили мосты и умирали под стрелами паршенди.

— Этому не бывать, — сказал Каладин. — Но я не стал бы обвинять тебя, если бы ты попытался.

Сигзил задумчиво кивнул.

— Кто-нибудь из вас слышал о стране Бабатарнам?

— Нет, — сказал Каладин, глядя в сторону лагеря. Солдаты уже встали. Многие из них тоже мылись. — Смешное имечко для страны, а?

Сигзил фыркнул.

— Лично я всегда считал смешным слово Алеткар. Как мне кажется, зависит от того, где человек вырос.

— Так причем здесь Бабаб… — спросил Моаш.

— Бабатарнам, — сказал Сигзил. — Однажды я был там, с моим учителем. Там растут очень необычные деревья. Все растение — ствол и ветки — ложатся, когда приближается сверхшторм, словно откидывается на петлях. За время, что я там был, меня трижды бросали в тюрьму. Бабаты очень следят за тем, как ты говоришь. Моему учителю пришлось платить за меня очень приличные суммы, и он был крайне недоволен. Лично мне кажется, что они используют любой предлог, чтобы бросить иностранца в тюрьму. И к тому же они знали, что у моего учителя глубокие карманы. — Он мечтательно улыбнулся. — Но один раз я попал в тюрьму действительно за дело. Видите ли, вены тамошних женщин лежат очень неглубоко под кожей. Некоторых иностранцев это нервирует, но лично мне этот узор из вен кажется великолепным. Почти неотразимым.

Каладин нахмурился. Не видел ли он нечто подобное во сне?

— Я вспомнил о бабатах потому, что у них очень интересная система правления, — продолжал Сигзил. — Власть у них принадлежит старикам. И чем ты старше, тем бóльшей властью обладаешь. Каждый имеет возможность править, если проживет достаточно долго. Короля они называют Самый Древний.

— Звучит честно, — сказал Моаш, подходя и становясь рядом с Сигзилом под скосом. — Намного лучше, чем разделять людей на основе цвета глаз.

— Да, — сказал Сигзил. — Бабаты очень честный народ. Сейчас правит династия Монаваках.

— Какая может быть династия, если предводителей выбирают, основываясь на возрасте? — спросил Каладин.

— Очень просто, — ответил Сигзил. — Надо просто убить всех, кто достаточно стар.

По телу Каладина пробежал озноб.

— Они так и делают?

— Да, к сожалению, — сказал Сигзил. — Сейчас Бабатарнам очень неспокойное место. И нам пришлось пережить немало опасностей. Монавакахи делают все, чтобы именно члены их семьи жили дольше всего; в течение пятидесяти лет Самым Древним становился только один из них. Все остальные были убиты наемными убийцами, сосланы или погибли на поле боя.

— Ужасно, — сказал Каладин.

— Очень сомневаюсь, что кто-нибудь с тобой не согласится. Но я рассказал об этом ужасе не просто так. Видишь ли, согласно моему опыту, куда бы ты ни пришел, ты всегда найдешь тех, кто злоупотребляет властью. — Он пожал плечами. — Цвет глаз — не самый странный метод по сравнению с тем, что я видел. Даже если ты сбросишь светлоглазых, Моаш, и займешь их место, я сомневаюсь, что мир изменится. Злоупотребления останутся. Только других людей.

Каладин медленно кивнул, но Моаш тряхнул головой.

— Нет. Этот мир надо менять, Сигзил. И я собираюсь это сделать.

— И как ты собираешься их сбросить? — озадаченно спросил Каладин.

— Я пошел на войну, чтобы раздобыть Клинок Осколков, — сказал Моаш. — И я все еще собираюсь это сделать, так или иначе. — Он покраснел и отвернулся.

— Так ты хотел стать копейщиком, верно? — спросил Каладин.

Моаш заколебался, но потом кивнул.

— Некоторые из тех, кто присоединился ко мне, стали солдатами, но большинство из нас послали в мостовики. — Он мрачно посмотрел на Каладина. — Лучше бы твой план сработал, лордишка. В последний раз, когда я пытался бежать, меня избили до полусмерти. И сказали, что в следующий раз я получу глиф раба.

— Я никогда не обещал, что он сработает, Моаш. Если у тебя есть мысль получше, я бы хотел ее услышать.

Моаш заколебался.

— Ну, если ты действительно собираешься обучить нас владеть копьем, я пока подожду.

Каладин настороженно огляделся, проверяя, нет ли поблизости Газа или мостовиков из других бригад.

— Держи язык за зубами, — прошептал он Моашу. — И не говори об этом на поверхности.

Дождь уже перестал, облака начали расходиться.

Моаш посмотрел на него, но ничего не сказал.

— Неужели ты действительно думаешь, что они дадут тебе завладеть Клинком Осколков?

— Любой человек может завладеть Клинком Осколков, — сказал Моаш. — Раб или свободный. Светлоглазый или темноглазый. Так гласит закон.

— Если верить тому, что светлоглазые следуют закону, — вздохнул Каладин.

— Я добуду его, — твердо повторил Моаш.

Он посмотрел туда, где Камень, закрыв бритву, смахивал дождевую воду со своей выбритой головы.

Рогоед подошел к ним.

— Я слышал о месте, о котором ты рассказывал, Сигзил, — сказал он. — Бабатарнам. Мой троюродный кузен как-то побывал там. Он говорил, что у них очень вкусные улитки.

— Долгая дорога для рогоеда, — заметил Сигзил.

— Почти такая же, как для азианина. На самом деле много дольше, потому что у вас такие короткие ноги.

Сигзил засопел.

— Я видел таких, как ты, раньше, — сказал Камень, сложив руки на груди.

— Азиан? — переспросил Сигзил. — Нас довольно много.

— Нет, не твою расу, — ответил Камень. — Людей твоего типа. Как же их называют? Ездят из одного места в другое и рассказывают другим о том, что видели. А, миропевцы. Да, это правильное имя. Верно?

Сигзил застыл на месте. Потом внезапно выпрямился и, не оборачиваясь, пошел прочь.

— Почему он так поступил? — удивленно спросил Камень. — Я не стыжусь того, что я повар. Почему он стыдится быть миропевцом?

— Миропевцом? — переспросил Каладин.

Камень пожал плечами.

— Я знаю не так-то много. Странные люди. Говорят, они должны путешествовать из королевства в королевство и рассказывать о своих странствиях людям. Вроде рассказчиков, хотя они считают себя кем-то намного большим.

— В своей стране он что-то вроде светлорда, наверно, — сказал Моаш. — Судя по тому, как он говорит. И поражается, что живет с крэмлингами.

— Эй, — сказал Данни, подходя к ним. — Что вы сделали с Сигзилом? Он обещал рассказать мне о моей родине.

— Родине? — удивился Моаш. — Ты же из Алеткара.

— Сигзил говорит, что в Алеткаре не бывает таких фиолетовых глаз, как у меня. Он думает, что во мне есть кровь веденов.

— У тебя не фиолетовые глаза, — сказал Моаш.

— Фиолетовые! — возразил Данни. — Посмотри на них днем, на солнце. Увидишь, какие они темные.

— Ха! — сказал Камень. — Если ты из Веденара, мы — кузены. Пики — почти Веденар. Там у некоторых людей настоящие рыжие волосы, как у нас!

— Радуйся, что кое-кто не считает твои глаза красными, Данни, — сказал Каладин. — Моаш, Камень, соберите ваши отделения и передайте мое распоряжение Тефту и Шраму. Пусть люди пропитают маслом жилеты и сандалии от сырости.

Люди вздохнули, но выполнили приказ. Армию хорошо обеспечивали маслом. Мостовики были дешевым товаром, а хорошая свиная кожа и металл для пряжек — дорогим.

Пока люди собирались на работу, солнце прорвалось сквозь тучи. Его лучи согрели пропитанную дождем кожу Каладина. Было что-то освежающее, когда за холодом сверхшторма следовало солнечное тепло. Крошечные полипы камнепочек на стенках бараков открылись и пили мокрый воздух. Их было необходимо отскрести, потому что они ели камень, испещряя стены ямками и трещинами.

Почки были ярко-красными. Сегодня шашель, третий день недели. На рынок рабов пригонят новый товар. То есть новых мостовиков. В бригаде Каладина была серьезная нехватка людей. Во время последнего забега Йейк получил стрелу в руку, а Делп — в шею. Каладин ничего не смог сделать для него, и в бригаде осталось только двадцать восемь человек, способных таскать мост.

И, как и ожидалось, после часа бурной утренней деятельности — надо было подготовить оборудование, промаслить мост, а Лоупену и Даббиду сходить за утренней кашей и принести ее на склад, — Каладин увидел солдат, ведущих к складу цепочку грязных оборванных людей. Каладин кивнул Тефту, и они оба отправились за Газом.

— Прежде чем ты начнешь кричать на меня, — сказал Газ, — пойми, что я не могу ничего изменить.

Рабы сбились в кучу, за ними присматривала пара солдат в измятой зеленой форме.

— Ты — мостовой сержант, — сказал Каладин.

Тефт подошел и встал рядом с ним. Он не брился, а аккуратно подстригал свою короткую седую бороду.

— Да, — сказал Газ, — но больше я не распределяю людей по бригадам. Ее Светлость Хашаль хочет делать это сама. Именем своего мужа, конечно.

Каладин стиснул зубы.

Она хочет истощить Четвертый Мост.

— То есть мы не получим ничего.

— Я этого не говорил, — сказал Газ и сплюнул. — Она дает тебе одного.

Хоть что-то по меньшей мере, подумал Каладин.

В новой группе было человек сто.

— Какого? Надеюсь, он достаточно высок, чтобы нести мост.

— О, он достаточно высок, — сказал Газ и взмахом руки приказал новым рабам отойти в сторону. Люди задвигались, открывая одного, стоявшего сзади. Он был немного ниже среднего роста, но все же достаточно высок, чтобы носить мост.

И у него была мраморная черно-красная кожа.

— Паршмен? — удивился Каладин.

Тефт рядом с ним тихонько выругался.

— Почему нет? — сказал Газ. — Идеальные рабы. Никогда не возражают.

— Мы воюем с ними! — воскликнул Тефт.

— Мы воюем со шторм знает кем, — сказал Газ. — Эти, на Разрушенных Равнинах, совсем не такие, как их товарищи, работающие на нас.

Правда по меньшей мере. В военлагерях было множество паршменов, и — несмотря на пятнистую кожу, — они мало чем походили на воинов паршенди. И у них не рос панцирь из кожи. Каладин посмотрел на крепкого лысого мужчину. Паршмен, одетый только в набедренную повязку, уставился в землю; он весь был какой-то плотный. Пальцы толще, чем у обычного человека, руки сильнее, бедра шире.

— Не волнуйся, он прирученный, — заверил Газ.

— Мне казалось, что паршмены слишком ценны, чтобы использовать их для бега с мостом, — сказал Каладин.

— Эксперимент, — ответил Газ. — Ее Светлость Хашаль хочет знать, можно ли их использовать. В последнее время находить мостовиков стало довольно трудно, и паршмены могут заткнуть дыры.

— Чистейшей воды глупость, Газ, — сказал Тефт. — Мне плевать, «прирученный» он или нет. Просить его воевать против своих братьев — полный идиотизм. Что, если он предаст нас?

Газ пожал плечами.

— Посмотрим.

— Но…

— Хватит, Тефт, — сказал Каладин. — Ты, паршмен, иди за мной.

Он повернулся и стал спускаться по склону. Паршмен покорно пошел следом. Тефт выругался и двинул за ними.

— Что они задумали? — спросил Тефт у Каладина.

— Как мне кажется, именно то, что он сказал. Проверить, можно ли доверить паршмену бежать с мостом. Возможно, он подчинится. Возможно, откажется. А возможно, попытается убить нас. Она выиграет в любом случае.

— Дыхание Келека, — выругался Тефт. — Темнее, чем в желудке у рогоеда, вот наше положение. Она хочет, чтобы нас всех убили, Каладин.

— Знаю. — Каладин оглянулся и посмотрел на паршмена. Этот был немного выше, чем обычные, и лицо вроде пошире, но Каладину все они казались одинаковыми.

Остальные члены бригады Четвертого Моста выстроились, ожидая возвращения Каладина. С удивлением и недоверием они глядели на приближающегося паршмена. Каладин остановился перед ними, Тефт сбоку, паршмен за ними. Каладину показалось, что у него спина свербит от того, что один из них стоит сзади. Он ненароком отступил в сторону. Паршмен остался где стоял, глаза смотрят вниз, плечи опущены.

Каладин взглянул на остальных. Все они гадали, что происходит, и понемногу распалялись.

Отец Штормов, подумал Каладин. Оказывается, в нашем мире есть что-то ниже мостовика. Паршмен-мостовик.

Паршмен может стоить дороже большинства рабов, не меньше чуллы. Хорошее сравнение, кстати, потому что паршмены работают, как животные.

Реакция остальных заставила Каладина пожалеть создание. И немедленно разозлиться на самого себя. Неужели он всегда будет так реагировать? Этот паршмен опасен, он отвлекает остальных, на него нельзя положиться.

Обуза.

«Превращай обузу в преимущество всякий раз, когда сможешь…» Эти слова сказал человек, который заботился только о своей шкуре.

Шторм побери, подумал Каладин. Я дурак. Абсолютно размякший идиот.

Это не то же самое. Совсем не то же самое.

— Паршмен, — спросил он. — Как тебя зовут?

Мужчина покачал головой. Паршмены редко говорили. Они могли, но для этого их нужно было как следует подтолкнуть.

— Хорошо, но мы должны как-то назвать тебя. Шен?

Паршмен пожал плечами.

— Хорошо, — сказал Каладин. — Это Шен. Он — один из нас.

— Паршмен? — спросил Лоупен, лениво стоявший у стены барака. — Мне он не нравится, мачо. Ты только посмотри, как он на меня смотрит.

— Он убьет нас, пока мы спим, — добавил Моаш.

— Нет, это хорошо, — возразил Шрам. — Мы поставим его впереди. Пускай получит стрелу вместо одного из нас.

Сил приземлилась на плечо Каладина и посмотрела вниз, на паршмена, печальным взглядом.

«Даже если ты сбросишь светлоглазых и займешь их место, злоупотребления останутся. Только других людей».

Но это же паршмен.

«Делай все, чтобы остаться в живых…»

— Нет, — сказал Каладин. — Отныне Шен — один из нас. Для меня не имеет значения, кем он был раньше. Для меня не важно, кем вы были раньше. Мы — Четвертый Мост. И он.

— Но… — начал Шрам.

— Нет, — сказал Каладин. — Мы не собираемся обращаться с ним так, как светлоглазые обращаются с нами, Шрам. Хватит разговоров. Камень, найди ему жилет и сандалии.

Бригадники разошлись, за исключением Тефта.

— А как же… как же наши планы? — шепотом спросил Тефт.

— Все в силе, — так же тихо ответил Каладин.

Тефт беспокойно оглянулся.

— Что он может нам сделать, Тефт? — спросил Каладин. — Рассказать о нас? Я никогда не слышал, чтобы паршмен сказал больше одного слова за раз. Очень сомневаюсь, что его подослали к нам в качестве шпиона.

— Не уверен, — пробурчал Тефт. — Я никогда не любил их. Похоже, они умеют разговаривать друг с другом беззвучно. И мне не нравится, как они смотрят.

— Тефт, — спокойно сказал Каладин, — если бы мы отвергали бригадников на основании того, как кто смотрит, мы бы вышибли тебя много недель назад.

Тефт фыркнул. Потом улыбнулся.

— Что? — спросил Каладин.

— Ничего, — ответил Тефт. — Просто… просто ты на мгновение заставил меня вспомнить лучшие дни. До того, как на меня обрушился этот шторм. Ты понимаешь, насколько малы наши шансы? Силой проложить дорогу к свободе, убежать от человека вроде Садеаса?

Каладин мрачно кивнул.

— Хорошо, — сказал Тефт. — Тогда, поскольку ты не собираешься этим заниматься, я сам буду присматривать за этим «Шеном». И ты еще поблагодаришь меня, когда я остановлю его прямо перед тем, как он воткнет тебе нож в спину.

— Не думаю, что стоит этого бояться.

— Ты еще молод, — сказал Тефт. — А я стар.

— И, по-видимому, мудрее?

— Нет, клянусь бездной, — сказал Тефт. — Но, значит, у меня больший опыт выживания, чем у тебя. Я послежу за ним. А ты обучай остальных несчастных… — Он замолчал и огляделся. — Не путаться в собственных ногах, когда им кто-то угрожает. Понял?

Каладин кивнул. Примерно так же говорил один из его старых сержантов. Тефт упорно не рассказывал о своем прошлом, но, похоже, жизнь не так избила его, как остальных.

— Хорошо, — сказал Каладин. — А пока присмотри за тем, как люди готовят снаряжение.

— А что будешь делать ты?

— Ходить, — сказал Каладин. — И размышлять.

* * *

Часом позже Каладин все еще бродил по лагерю Садеаса. Вскоре надо будет возвращаться на склад; сегодня опять они работают в расщелинах и им дали только несколько свободных часов, чтобы позаботиться об оборудовании.

В юности он не понимал, почему отец так часто уходит, чтобы подумать. Но чем старше становился Каладин, тем больше обнаруживал, что подражает привычкам отца. Движение, прогулка, они чем-то помогали думать. Сменяющие друг друга палатки, суетящиеся люди, круговорот красок — все это создавало чувство изменения, и мысли двигались лучше.

«Не ограничивай ставки, когда играешь на свою жизнь, Каладин, всегда говорил Дарк. Не ставь обломки, когда у тебя полный карман марок. Ставь их все или уходи из-за стола».

Сил танцевала перед ним, прыгая с плеча на плечо людей, заполонивших улицу. Иногда она приземлялась на голову кого-нибудь, идущего в другом направлении, и сидела, скрестив ноги, пока тот проходил мимо Каладина. Все его сферы на столе. Он решил помочь мостовикам. Но что-то заботило его и не давало покоя, и он не мог понять что.

— Ты кажешься озабоченным, — сказала Сил, приземляясь на его плечо.

Подражая владельцам магазинов, она надела шляпу и куртку на свое обычное платье. Сейчас они проходили мимо лавки аптекаря. Каладин даже не посмотрел на нее. У него не было черного василька на продажу. Скоро у него кончатся свои запасы.

Он сказал своим людям, что научит их сражаться, но для этого нужно время. И даже если он натренирует их, как они поднимут копья из расщелины? Их обыскивают каждый раз, а копье не иголка. Можно начать сражаться во время обыска, но тогда весь лагерь будет поднят по тревоге.

Трудности, трудности. Чем больше он думал, тем более невозможной казалась задача.

Он уступил дорогу паре солдат в зеленых мундирах. Коричневые глаза — обычные граждане; белые узлы на плечах — офицеры. Командиры взводов и сержанты.

— Каладин? — спросила Сил.

— Вытащить отсюда мостовиков — самая большая задача, с которой я когда-либо сталкивался, — сказал Каладин. — Намного более трудная, чем побег в одиночку. И меня всегда ловили, заметь. Быть может, сейчас я навлеку на себя еще одно несчастье.

— На этот раз будет по-другому, Каладин, — сказала Сил. — Я чувствую.

— Ты говоришь, как Тьен. Но его смерть доказала, что слова ничего не изменяют, Сил. Я не собираюсь опускать руки, но не могу не думать о том, что уже случалось со мной. Все началось с Тьена. И с этого мгновения все люди, которых я хотел защитить, умирали, несмотря на все мои усилия. Каждый раз. Вполне достаточно, чтобы заставить меня задуматься, почему сам Всемогущий ненавидит меня.

Сил нахмурилась.

— Я думаю, что ты говоришь глупости. Кроме того, он скорее ненавидел людей, которые умерли, не тебя. Ты-то жив.

— Слишком эгоистично предполагать, что все это из-за меня. Но, Сил, я выживаю, каждый раз, чуть ли не единственный из всех. Опять и опять. Мой старый взвод копейщиков; первый состав бригады мостовиков; многочисленные рабы, с которыми я пытался убежать. Вот тебе примеры. Все труднее и труднее не обращать на это внимания.

— Быть может, Всемогущий хранит тебя, — сказала Сил.

Каладин даже остановился; проходящий мимо солдат выругался и отшвырнул его в сторону. Каладин быстро встал рядом с дождевой бочкой, стоявшей между двумя лавками. Что-то во всем этом разговоре было необычным.

— Сил, — сказал он. — Ты упомянула Всемогущего.

— Ты первый.

— Пусть. Ты веришь во Всемогущего? Ты знаешь, что он действительно существует?

Сил вздернула голову.

— Нет, не знаю. Ух. Есть много такого, чего я не знаю. Но это я должна знать. Я думаю. Может быть? — Она казалась ошеломленной.

— Лично я не уверен, что верю, — сказал Каладин, глядя на улицу. — Мать верила, и отец говорил о Герольдах с большим уважением. Значит, он тоже верил, но, наверно, только потому, что традиции целительства восходят к Герольдам. Во всяком случае так говорят. Арденты не обращают внимания на нас, мостовиков. Они приходят к солдатам, и я часто видел их, пока был в армии Амарама, но за все это время на склад не пришел ни один. И я вообще не думаю об этом. Вера никогда не спасла ни одного солдата.

— Если ты не веришь, значит, нет никакой причины думать, что Всемогущий ненавидит тебя.

— Не считая того, — сказал Каладин, — что и без Всемогущего в этом мире есть много всякой всячины. Я знал очень много суеверных солдат. Они говорили о Старой Магии и Смотрящей в Ночи, которые приносят человеку несчастье. Я смеялся над ними. Но сколько же можно не обращать внимания на такую возможность? Что, если все мои неудачи вызваны чем-то вроде этого?

Сил выглядела растерянной. Ее шляпа и куртка растаяли в тумане, и она охватила себя руками, как если бы ей стало холодно от его слов.

Злоба правит…

— Сил, — сказал он, вспомнив странный сон. — Ты когда-нибудь слышала о ком-то, кого зовут Злоба? Я не имею в виду чувство, я имею в виду человека — или кого-то другого — кого так называют?

Сил внезапно зашипела. Дикий, будоражащий душу звук. Потом метнулась прочь, стала стремительной полоской света и исчезла под карнизом стоящего рядом здания.

Он мигнул.

— Сил? — Пара проходивших мимо прачек удивленно посмотрела на него. Спрен не появилась. Каладин сложил руки на груди. Слово прогнало ее. Почему?

Громкие ругательства прервали его мысли. Каладин посмотрел туда и увидел, как из красивого каменного дома на другой стороне улицы вылетел мужчина, толкая перед собой полуодетую женщину. Блестящие голубые глаза, мундир — сейчас перекинутый через руку, — с красными узлами на плечах. Светлоглазый офицер, не очень высокого ранга. Возможно, седьмой дан.

Полуодетая женщина упала на землю. Она плакала, прижимая к груди свое платье; длинные черные волосы, перевязанные двумя красными ленточками, растрепались и свисали вниз. Платье было почти как у светлоглазой женщины, только рукава коротковаты — безопасная рука останется обнаженной. Куртизанка.

Офицер, продолжая ругаться, натянул на себя мундир. Он не стал застегивать пуговицы. Вместо этого он подошел к шлюхе и ударил ее ногой в живот. Она выдохнула, спрены боли появились из-под земли и собрались вокруг нее. На улице никто не остановился, все торопились по своим делам, опустив голову вниз.

Каладин заворчал, прыгнул на дорогу и пролетел мимо группы солдат. И остановился. Три человека в синем вышли из толпы и встали между лежавшей женщиной и офицером в красном. Один из них был светлоглазым офицером, судя по узлам на плечах. Золотым узлам. Высокий ранг, третий дан или даже второй. И все не из армии Садеаса, судя по аккуратным синим мундирам.

Офицер Садеаса заколебался. Офицер в синем положил руку на рукоятку меча, двое других держали прекрасные алебарды со сверкающими топориками в виде полумесяца.

Группа солдат в красном вышла из толпы и окружила синих. Напряжение сгустилось, и Каладин осознал, что улица — мгновение назад запруженная народом, — быстро опустела. Он в одиночестве смотрел на трех людей в синем, окруженных семью в красном. Женщина, всхлипывая, все еще лежала на земле. Только жалась поближе к офицеру, одетому в синее.

Ударивший ее человек — бровастый здоровяк с густой гривой нечесаных черных волос — начал медленно застегивать правые пуговицы мундира.

— Друзья, вы ошиблись лагерем, — заявил он.

— Мы здесь на законных основаниях, — сказал офицер в синем.

Яркие рыжие волосы, смешанные с черными локонами алети, красивое лицо, твердый взгляд. Он вытянул руку вперед, как если бы хотел обменяться рукопожатием с офицером Садеаса.

— Успокойся, — по-дружески сказал он. — Я уверен, что можно обойтись без криков и побоев.

Каладин мгновенно шагнул назад, под тот самый скос крыши, где укрылась Сил.

— Она шлюха, — сказал человек Садеаса.

— Я заметил, — ответил человек в синем. Он по-прежнему держал ладонь открытой.

Офицер в красном плюнул на нее.

— Понял, — сказал блондин. Он отвел ладонь назад, в воздухе появились скрещенные линии тумана и соединились в его руке, которую он поднял вверх защитным движением. В то же мгновение в ней появился массивный меч, длиной в рост человека.

На его холодном сверкающем лезвии сгустились капли воды. Великолепная, изогнутая как угорь кромка, кончавшаяся острием. Задняя сторона черная, рубчатая, похожая на хрусталь.

Офицер Садеаса побледнел, отшатнулся назад и упал. Солдаты в красном исчезли в мгновение ока. Офицер выругался — самое грязное ругательство, которое Каладин слышал в жизни, — но никто из них не вернулся помочь ему. Бросив последний взгляд на Клинок Осколков, он заполз по лестнице в здание.

Дверь захлопнулась, оставив улицу странно тихой и пустой — никого, кроме солдат в синем, упавшей куртизанки и Каладина. Носитель Осколков подозрительно взглянул на Каладина, но, очевидно, решил, что тот не опасен. Он воткнул меч в камень; клинок легко вошел внутрь и замер рукояткой к небу.

Юный Носитель Осколков протянул руку шлюхе.

— Любопытно, что ты ему сделала?

Она неуверенно взяла его руку и разрешила поставить себя на ноги.

— Он отказался платить, сказав, что я уже должна быть довольна, когда со мной спит человек его положения. — Она скорчила гримасу. — Он ударил меня ногой в живот, как только я кое-что сказала о его «репутации». Вероятно, он известен вовсе не за то, за что думает.

Светлорд рассмеялся.

— Полагаю, что впредь ты должна требовать деньги вперед. Мы проводим тебя до границы. И советую тебе не торопиться возвращаться в лагерь Садеаса.

Женщина кивнула, прижимая платье к груди. Ее безопасная рука была все еще обнажена. Гладкая, загорелая, пальцы длинные и изящные. Каладин обнаружил, что глазеет на нее, и смешался. Женщина робко подошла к светлорду, пока двое его спутников настороженно глядели вокруг, держа алебарды наготове. С растрепанными волосами и смазанным макияжем она все равно казалась очень симпатичной.

— Большое спасибо, светлорд. Возможно, я могу отблагодарить вас? Бесплатно.

Молодой светлорд поднял бровь.

— Очень соблазнительно, — сказал он, — но отец убьет меня. Он придерживается старинных взглядов на такие вещи.

— Жаль, — сказала она, отошла от него и стала засовывать руку в рукав, неловко прикрывая грудь. Потом надела на безопасную руку перчатку. — Ваш отец, он очень щепетильный, верно?

— Можно сказать и так. — Офицер повернулся к Каладину. — Эй, парнишка.

Парнишка?

Лордишка выглядел всего на несколько лет старше него.

— Беги и передай сообщение светлорду Рералу Макораму, — сказал Носитель Осколков, бросив что-то через улицу Каладину. Сфера. Она сверкнула в свете солнца; Каладин едва успел схватить ее. — Он в Шестом Батальоне. Скажи ему, что Адолин Холин не сможет встретиться с ним сегодня. Я извещу его, когда мы сможем увидеться.

Каладин посмотрел на сферу. Изумрудный осколок. Больше, чем он зарабатывает за две недели. Он поднял голову. Юный светлорд и два его спутника уже уходили, проститутка семенила за ними.

— Ты бросился ей на помощь, — сказал голос. Он посмотрел вверх. Сил спустилась сверху и остановилась на его плече. — Очень благородно.

— Эти меня опередили, — сказал Каладин.

И один из них светлоглазый, не больше и не меньше. Что с ним произошло?

— Ты пытался помочь.

— Очень глупо, — сказал Каладин. — Что я мог сделать? Сражаться со светлоглазыми? На меня накинулась бы половина лагеря, а шлюху избили бы до полусмерти за то, что она вызвала такой скандал. Скорее всего, ее бы убили благодаря моим усилиям.

Он замолчал. Слишком похоже на то, о чем он говорил несколько минут назад.

Он отметал мысль о том, что проклят, осужден на неудачи или еще что-то в этом роде. Суеверия до добра не доведут. Но — он должен был признаться себе — картина получалась тревожной. Если действовать как обычно, можно ли ожидать других результатов? Он должен попробовать что-нибудь новое. Другое. Более продуманное.

Каладин пошел к складу леса.

— Ты не собираешься делать то, о чем тебя попросил светлорд? — спросила Сил.

Похоже, она уже забыла о своем внезапном страхе. Или делала вид, что ничего не произошло.

— После того, как он обошелся со мной? — рявкнул Каладин.

— Ну, не так уж и плохо.

— Я не собираюсь кланяться им, — сказал Каладин. — И бегать по их прихотям только потому, что они ожидают, будто я побегу. Если бы он действительно хотел, чтобы я передал сообщение, мог бы и подождать, пока я не соглашусь.

— Он дал тебе сферу.

— Заработанную пóтом темноглазых, которых он эксплуатирует.

Сил какое-то время молчала.

— Меня пугает тьма, возникающая в тебе, когда ты говоришь о них. Ты перестаешь быть самим собой, когда думаешь о светлоглазых.

Он не ответил, продолжая идти. Он ничего не должен этому светлорду, и, кроме того, ему нужно как можно скорее вернуться на склад.

Но этот светлоглазый шагнул вперед и защитил женщину.

Нет, с яростью одернул себя Каладин. Он хотел только унизить одного из офицеров Садеаса. Все знают о трениях, существующих между лагерями.

Он разрешает себе думать об этом только так и не иначе.

Глава сорок седьмаяБлагословение штормом

Год назад

Каладин покрутил камень между пальцами, давая возможность граням кристалла кварца поймать свет. Он опирался спиной о большой валун, одна нога прижата к камню, копье рядом.

Кварц, пропустив свет, разлагал его на разные цвета, в зависимости от направления. Замечательный миниатюрный кристалл переливался, как упоминаемые в преданиях города, сделанные из драгоценных камней.

Вокруг него готовилась к бою армия Амарама. Шесть тысяч человек острили копья или подтягивали кожаные доспехи. Поле боя находилось неподалеку, и, если сверхшторм не ожидался, армия проводила ночь в палатках.

Прошло почти четыре года с того дождливого вечера, когда он присоединился к армии Амарама. Четыре года. Вечность.

Мимо него прошла группа солдат. Некоторые взмахом руки поздоровались с ним. Он кивнул им, опустил камень в карман и скрестил руки на груди, ожидая. Недалеко уже развевался штандарт Амарама — на красном поле зеленая глифпара в форме белоспинника с оскаленными клыками. Мерем и хах, честь и решимость. Восходящее солнце освещало трепещущий флаг, утренний холод уступал место дневной жаре.

Каладин повернулся и посмотрел на восток. К дому, в который он не вернется никогда. Он так решил, несколько месяцев назад. Его договор закончится через несколько недель, но он подпишет его снова. Он не сможет смотреть в глаза родителям после того, как не сумел уберечь Тьена.

Плотный темноглазый солдат подошел к нему, к спине приторочен боевой топор, на плечах белые узлы. Нестандартное оружие — привилегия командира взвода. У Гара были толстые мясистые предплечья и пышная черная борода, хотя на правой части головы не хватало большого куска кожи. За ним шли два его сержанта — Налем и Корабет.

— Каладин, — сказал Гар. — Отец Штормов, парень! Почему ты надоедаешь мне? В день сражения!

— Я знаю, что будет сегодня, Гар, — сказал Каладин, все еще скрестив руки на груди. Несколько рот уже строились, равняя ряды. Даллет присмотрит, чтобы собственный взвод Каладина встал на место. Впереди, как они решили. Их враг — армия светлоглазого по имени Халлау — занимал длинные долины. Армия Амарама уже несколько раз сражалась с ними. Один раз особенно врезался в память и душу Каладина.

Он вступил в армию Амарама, ожидая, что будет защищать границы алети, — и действительно защищал их. От других алети. Лендлордов поменьше, которые постоянно пытались отрезать себе кусок земель Садеаса. Время от времени армия Амарама пыталась захватить кусок территории других кронпринцев; в таких случаях Амарам утверждал, что эти земли принадлежали Садеасу и были украдены у него много лет назад. Каладин не знал, какой случай сейчас. Из всех светлоглазых он верил только Амараму. Но, похоже, и тот занимался тем же самым, что и все остальные.

— Каладин? — нетерпеливо спросил Гар.

— У тебя есть кое-что, что мне надо, — сказал Каладин. — Новый рекрут, он присоединился к тебе вчера. Галан говорит, что его зовут Кенн.

Гар засопел.

— Ты опять хочешь сыграть со мной в эту игру? Сейчас? Поговорим после боя. Если парень выживет, я отдам его тебе, может быть. — Он повернулся, собираясь идти, сержанты за ним.

Каладин выпрямился и подобрал копье. Гар, услышав шум, остановился.

— Никаких неприятностей для тебя, — тихо сказал Каладин. — Просто пришли парня в мой взвод. Возьми мои деньги. И держи язык за зубами.

— Быть может, я не собираюсь продавать его, — сказал Гар, поворачиваясь.

— Ты его не продаешь. Передаешь.

Гар посмотрел на мешочек.

— Я не восторге от того, что каждый делает все, что бы ты ни сказал. Мне наплевать, что ты хорош с копьем. Это мой взвод.

— Мне от тебя больше ничего не нужно, Гар, — сказал Каладин, бросая мешочек на землю. Сферы звякнули. — Мы оба знаем, что парень тебе не нужен. Необученный, плохо экипированный, слишком юный, чтобы быть хорошим солдатом. Пришли его ко мне.

Каладин повернулся и пошел прочь. Через несколько секунд он услышал звон сфер — Гар поднял мешочек.

— Нельзя обвинять человека за попытку.

Каладин продолжал идти.

— Зачем тебе все эти рекруты? — крикнул Гар уходящему Каладину. — Твой взвод и так наполовину состоит из людей, слишком неопытных, чтобы сражаться по-настоящему. Можно подумать, что ты хочешь быть убитым!

Каладин не обернулся. Он прошел через лагерь, отвечая тем, кто махал ему. Большинство, однако, просто уступало ему дорогу, то ли потому, что знали и уважали его, то ли потому, что слышали о его репутации. Самый молодой командир взвода, только четыре года в армии, и уже командир. Темноглазые должны были ехать на Разрушенные Равнины, чтобы достичь еще большего ранга.

Сейчас лагерь напоминал бедлам; солдаты метались взад и вперед, готовясь к сражению. Все больше и больше рот выстраивалось в линию, и Каладин уже видел врагов, строящихся на узком кряже за полем, на западе.

Враги. Так их называли. Однако если будет настоящий пограничный спор с Веденом или Реши, эти люди выстроятся рядом с войсками Амарама и будут сражаться вместе. Как если бы Смотрящая в Ночи забавлялась с ними, играя в запрещенную азартную игру, то ставя их на одну доску как союзников, то на следующий день заставляя убивать друг друга.

Копейщик не должен думать об этом. Так ему говорили. Постоянно. Он делал вид, что слушает, однако на самом деле заботился только о том, чтобы его взвод остался в живых. Победа — дело десятое.

Ты не можешь убивать, чтобы защитить…

Он легко нашел место хирургов; там пахло антисептиками и горели маленькие костры. Запах напомнил ему юность, которая сейчас казалась далекой, невообразимо далекой. Неужели он действительно собирался стать хирургом? Что случилось с его родителями? И Рошоном?

Не имеет значения сейчас. Он послал им письмо через писцов Амарама, очень короткое, и оно стоило ему недельной зарплаты. Они знали, что он потерпел поражение и не собирается возвращаться. И они не ответили.

Вен, глава хирургов, высокий человек с носом в форме луковицы и длинным лицом, стоял, наблюдая за тем, как его подмастерья складывают бинты. Как-то раз Каладин задумался, не ранить ли себя, чтобы присоединиться к ним; у всех подмастерьев был какой-нибудь дефект, не разрешавший им сражаться. Но он не смог ранить себя. Ему это казалось трусостью. Кроме того, хирургия осталась в старой жизни. Он не заслужил ее.

Каладин потянул мешочек со сферами из пояса, собираясь бросить его Вену. Мешочек, однако, застрял и не захотел выходить. Каладин выругался, покачнулся, с трудом удержался на ногах и дернул опять, изо всех сил. На этот раз неожиданно он вышел совершенно свободно, и Каладин опять потерял равновесие. Из него с беззаботным видом выпорхнула полупрозрачная белая фигурка.

— Проклятый спрен ветра, — выругался он. Здесь, на каменистой равнине, их было хоть пруд пруди.

Каладин прошел дальше в павильон и бросил мешочек со сферами Вену. Высокий человек ловко поймал его, и тот исчез во вместительном кармане белой одежды. Теперь людей Каладина первыми обслужат на поле боя, при условии, что не будет раненых светлоглазых.

Пришло время присоединиться к линии. Он побежал, медленно, с копьем в руке. Никто не упрекал его, что он носит штаны под кожаной юбкой копейщика — он сделал это для того, чтобы его люди могли узнать его сзади. На самом деле никто не упрекал его ни за что сейчас. Ему все еще это казалось странным, учитывая то, через что он прошел в первые годы в армии.

И он до сих пор не чувствовал, что принадлежит ей. Он резко выделялся среди всех, но что было делать? Зато над его людьми никто не насмехался, и после нескольких лет непрерывной борьбы с несчастьями у него появилось время остановиться и подумать.

Он не был уверен, что ему это нравится. Думать — опасное занятие. Прошло много времени с того мгновения, как он вынимал камень и думал о Тьене и доме.

Он проложил себе дорогу в первые ряды, найдя своих людей именно там, где и приказал им быть.

— Даллет, — позвал Каладин, подойдя к горообразному копейщику, сержанту взвода. — Сейчас подойдет новобранец. Я хочу, чтобы ты…

Он замолчал. Юноша, не больше четырнадцати лет, стоял рядом с Даллетом, выглядя крошечным в своей одежде копейщика.

Вспышка. Воспоминание. Еще один мальчик, со знакомым лицом, который не знает, что делать с копьем. Два обещания, которые он не сдержал.

— Буквально несколько минут назад нашел нас, сэр, — с улыбкой сказал Даллет. — Я подготовил его.

Каладин тряхнул головой.

Тьен мертв. Но, Отец Штормов, этот парень так похож на него!

— Отлично, — сказал Каладин Даллету, заставив себя отвести взгляд от Кенна. — Я хорошо заплатил, чтобы забрать у Гара этого мальчика. Тот человек оказался настолько невежественным, что он вполне мог сражаться на той стороне.

Даллет хрюкнул, соглашаясь. Его люди знали, что делать с Кенном.

Все в порядке, подумал Каладин, внимательно оглядывая поле боя в поисках хорошей позиции для атаки.

Займемся делом.

Он слышал истории о солдатах, сражавшихся на Разрушенных Равнинах. Настоящих солдатах. Если ты хорошо показал себя в пограничных стычках, тебя посылали туда. Считалось, что там безопаснее — намного больше солдат, но меньше сражений. Так что Каладин очень хотел оказаться там со своим взводом — и чем быстрее, тем лучше.

Он поговорил с Даллетом, и они вместе выбрали подходящее место. Наконец запели рога.

Взвод Каладина бросился в атаку.

* * *

— Где парень? — крикнул Каладин, выдергивая копье из груди человека в коричневом. Вражеский солдат со стоном повалился на землю. — Даллет!

Здоровенный сержант сражался. Он не мог повернуться и только что-то проорал.

Каладин выругался и вгляделся в хаос, царивший на поле битвы. Копья били в щиты, тела, кожаные доспехи; люди кричали и падали. Из-под земли, прямо сквозь лужи крови, торчали спрены боли, похожие на маленькие оранжевые руки или куски сухожилий.

Взвод Каладина не потерял еще ни одного человека, все раненые были надежно укрыты в середине. Все, за исключением нового мальчика. Тьена.

Кенна, подумал Каладин. Его зовут Кенн.

Внезапно посреди вражеского коричневого мелькнуло зеленое. Искаженный ужасом голос каким-то образом прорезал сумятицу. Он.

Каладин рванулся вперед, бросив строй; только удивленно вскрикнул Ларн, сражавшийся рядом. Каладин пригнулся, пропуская над собой копье, и помчался по каменистой земле, перепрыгивая через трупы.

Кенна сбили на землю, вражеский солдат стоял над ним, нацелив копье.

Нет.

Каладин отбил удар в сторону, копье вонзилось в землю прямо перед Кенном. Их было шестеро, все одетые в коричневое. Он закрутился между ними, защищаясь и нападая. Копье, казалось, металось в воздухе само по себе. Он заплел ноги одному, брошенный нож вонзился в бедро другому.

Он был водой, бегущей вниз с холма, всегда движущейся, переливающейся. Наконечники копий вспыхивали в воздухе вокруг него, их рукоятки шипели от скорости ударов. И ни один не ударил его. Он был неудержим. В те минуты, когда он так себя чувствовал. Тогда, когда он должен был защитить упавшего, одного из своих людей.

Каладин встал в завершающую стойку — одна нога слегка выставлена вперед, другая сзади, копье под мышкой. Со лба текла струйка пота, ветер приятно холодил лицо. Странно. Вроде бы ветра не было. А сейчас он обдувал разгоряченное тело.

Все шесть вражеских солдат лежали на земле, мертвые или раненые. Каладин вздохнул, выдохнул и повернулся к Кенну, чтобы осмотреть его рану. Воткнув копье в землю, он опустился на колени. Рана была совсем не такая серьезная, хотя, наверно, доставляла сильную боль. Бедный мальчик.

Вынув из кармана бинт, Каладин быстро оглядел поле боя. Рядом шевелился вражеский солдат, но он был тяжело ранен и опасности не представлял. Даллет и остальные люди Каладина гнали прочь отставших врагов. Недалеко вражеский светлоглазый высокого ранга собирал маленький отряд, собираясь контратаковать. Полный доспех. Не Доспехи Осколков, конечно, но посеребренная сталь. Богатый человек, судя по лошади.

В следующий удар сердца Каладин уже бинтовал ногу Кенна, хотя и краем глаза поглядывал на раненого врага.

— Каладин, сэр! — воскликнул Кенн, указывая на вставшего солдата в коричневом.

Отец Штормов! Совсем «зеленый» мальчик, только сейчас заметил опасность! Неужели когда-то сам Каладин был таким, не чувствовал пульс сражения?

Даллет оттолкнул раненого врага. Весь взвод образовал кольцо вокруг Каладина, Даллета и Кенна. Каладин закончил перевязку, встал и поднял копье.

Даллет протянул ему ножи.

— Вы заставили меня поволноваться, сэр. Так рванули.

— Я знал, что ты не отстанешь, — сказал Каладин. — Поднимите красный флаг. Кин, Коратер, вы пойдете с мальчиком. Даллет, останешься здесь. Линия Амарама выгибается в нашем направлении. Скоро будем в безопасности.

— А вы, сэр? — спросил Даллет.

Светлоглазый, находившийся недалеко, не сумел собрать хороший отряд. Он стоял почти один, как камень посреди стремительного потока.

— Носитель Осколков, — сказал Кенн.

Даллет фыркнул.

— Нет, хвала Отцу Штормов. Обыкновенный светлоглазый офицер. Носители Осколков слишком ценны, чтобы использовать их в заурядном приграничном конфликте.

Каладин, стиснув зубы, рассматривал светлоглазого воина. Каким сильным этот человек считал себя, сидя на дорогой лошади, защищенный великолепным доспехом и глядя на копейщиков сверху вниз. Он махал палицей, убивая тех, кто находился вокруг.

Вот из-за таких ненасытных лордишек и шли все эти стычки; они пытались украсть побольше земли, пока люди получше сражались с паршенди. Со светлоглазыми почти никогда ничего не случалось, а они сами без счета тратили жизни других.

Все эти важные особы напоминали Каладину Рошона, и чем дальше, тем больше. Только Амарам стоял особняком. Амарам, который хорошо обошелся с отцом Каладина, пообещав спасти жизнь Тьену. Военачальник, который всегда говорил уважительно, даже с самыми рядовыми копейщиками. Он, наверно, такой, как Далинар и Садеас. А не как этот сброд.

Конечно, Амарам не сумел защитить Тьена. Как и Каладин.

— Что вы задумали, сэр? — нерешительно сказал Даллет.

— Отделения два и три, построиться клешней, — сказал Каладин жестким голосом. — Скинем-ка светлорда с трона.

— Разумно ли это, сэр? У нас раненые.

Каладин повернулся к Даллету.

— Это один из офицеров Халлау. Может быть, он сам.

— Вы не знаете этого наверняка, сэр.

— В любом случае он как минимум батальонлорд. Если мы подстрелим офицера такого ранга, нас всех со следующей партией гарантированно отправят на Разрушенные Равнины. Сделаем это. — Его глаза сделались отрешенными. — Только представь себе, Даллет. Настоящие солдаты. Дисциплина в военлагере и честные светлоглазые. Место, где сражение имеет смысл.

Даллет вздохнул, но кивнул в знак согласия. Каладин махнул группе своих солдат, и те присоединились к нему, такие же нетерпеливые, как и он. Действительно ли они ненавидели этих вздорных светлоглазых, или заразились ненавистью от Каладина?

Этого светлорда он взял на удивление легко. Такие как он — почти все — недооценивали темноглазых. Быть может, в чем-то он был прав. Скольких этот лордик убил за свою жизнь?

Третье отделение отвлекло внимание почетной гвардии, второе — самого светлоглазого. И он не заметил, как Каладин приблизился с третьего направления. И упал, с ножом в глазу; его лицо не было ничем защищено. Он закричал, ударившись о землю, еще живой. Его конь унесся прочь, и Каладин трижды ткнул копьем в лицо упавшего человека.

Солдаты почетной гвардии запаниковали и убежали к своей армии. Каладин ударил копьем о щит — знак двум отделениям «держать позицию». Они развернулись, и невысокий Турим — в свое время спасенный Каладином из другого взвода, — подбежал к телу, якобы для того, чтобы убедиться, что тот мертв. На самом деле он незаметно обыскал его, в поисках сфер.

Грабить мертвых категорически запрещалось, но Каладин решил, что, если Амарам хочет эту добычу, пускай убивает врагов сам. Каладин уважал Амарама больше, чем других — хорошо, почти всех — светлоглазых, но подкуп — дело дорогое.

Турим подошел к нему.

— Ничего, сэр. То ли он не взял с собой сферы, то ли спрятал их под доспехами.

Каладин коротко кивнул, внимательно оглядывая поле боя. Армия Амарама восстанавливалась после неудачного начала. Скорее всего, она выиграет сражение. Очевидно, сейчас сам Амарам возглавит решающую атаку. Обычно он вступал в битву в самом конце.

Каладин вытер со лба пот. Он должен послать Норби, их капитану, сообщение об уничтожении офицера. Но сначала надо позаботиться о раненых…

— Сэр! — внезапно крикнул Турим.

Каладин посмотрел на линии врага.

— Отец Штормов! — воскликнул Турим. — Сэр!

Турим смотрел не на вражеские линии. Каладин повернулся и посмотрел на ряды своей армии. Там — на лошади цвета смерти — скакало нечто невозможное, убивая всех перед собой.

Человек в сверкающих доспехах. Совершенных золотых доспехах, как если бы все остальные были только подделкой, неумелым подражанием. Каждый кусок идеально прилегал; ни единой щелочки, из которой торчали бы ремни или кожа. Всадник выглядел невероятно огромным и могущественным. Богом. Он держал величественный меч, казавшийся слишком большим, чтобы им можно было пользоваться. Меч, с выгравированными на нем изображениями, походил на движущийся язык пламени.

— Отец Штормов… — выдохнул Каладин.

Носитель Осколков разметал боевые линии Амарама. Он пронесся сквозь них, убивая всех, до кого смог дотянуться. Какое-то мгновение сознание Каладина отказывалось считать это создание — божественно великолепное — врагом. Носитель Осколков уничтожает их резервы? Иллюзия.

Мистическая отстраненность Каладина испарилась только тогда, когда Носитель Осколков растоптал Кенна и Клинок Осколков прошел сквозь голову Даллета.

— Нет! — заревел Каладин. — Нееет!

Тело Даллета лежало на земле, глаза вспыхнули, из них поднимался дым. Носитель Осколков сразил Кина и растоптал Линдела и только потом поскакал дальше. И все это он проделал равнодушно и небрежно, как женщина, на мгновение остановившаяся, чтобы вытереть пятно со стола.

— НЕТ! — заорал Каладин и побежал к мертвым воинам своего взвода. В этом бою он не потерял ни одного! А он поклялся защитить их всех!

Он упал на колени рядом с Даллетом, уронив копье. Пульса нет, выжженные глаза… Мертв. Горе угрожало поглотить его.

Нет, сказала его часть, обученная отцом. Спасай тех, кого можешь.

Он повернулся к Кенну. Конь наступил на него, раздробив грудную кость и ребра. Мальчик тяжело дышал, невидяще смотря вверх. Каладин вытащил бинт и замер, глядя на него. Бинт? Для чего? Перевязать раздробленную грудь?

Кенн перестал хрипеть. Он содрогнулся, не закрывая глаз.

— Он смотрит! — прошипел мальчик. — Черный дудочник в ночи. Он держит нас в ладони… играя мелодию, которую никто не может услышать!

Глаза Кенна остекленели. Он перестал дышать.

У Линдела было раздроблено лицо. Глаза Кина дымились, он тоже не дышал. Каладин стоял на коленях в крови Кенна, полный ужаса, а Турим и два отделения сгрудились вокруг, выглядя такими же потрясенными, как и Каладин.

Это невозможно. Я…

Крики.

Каладин посмотрел вперед. Флаг Амарама — зеленое и красное — стремительно удалялся на юг. Носитель Осколков, прорубившийся через взвод Каладина, скакал к флагу. Копейщики с криками разбегались в стороны, освобождая ему дорогу.

В Каладине закипел гнев.

— Сэр? — спросил Турим.

Каладин подобрал копье и встал. Его колени были испачканы в крови Кенна. Его люди глядели на него, смущенные, испуганные. Они стояли в центре хаоса и, насколько мог судить Каладин, были единственными, кто не бежал. Носитель Осколков превратил всю армию в кашу.

Каладин ударил копьем по воздуху и сорвался с места. Его люди издали воинственный крик, выстроились в строй и припустили вслед за ним по плоской каменистой поверхности. Копейщики в форме обеих армий разбегались с их дороги, бросая копья и щиты.

Каладин мчался так быстро, что его взвод с трудом поспевал за ним. Впереди — прямо перед Носителем Осколков — большая группа солдат в зеленом бросилась врассыпную. Почетная гвардия Амарама. Оказавшись лицом к лицу с Носителем Осколков, они потеряли всю свою храбрость. Амарам остался в одиночестве, сидя на вставшей на дыбы лошади. На нем были серебряные доспехи, такие обычные, по сравнению с Доспехами Осколков.

Взвод Каладина двигался против течения армии, клин солдат, бегущий не в ту сторону. Единственный. Некоторые из солдат приостановились, заметив их, но никто не присоединился.

Носитель Осколков догнал Амарама. Мгновение — и Клинок прошел через шею коня. Глаза животного вспыхнули двумя большими огнями, и конь вместе со всадником повалился на землю.

Носитель Осколков заставил своего боевого коня описать небольшой круг и на полной скорости спрыгнул с него. Со скрежетом ударившись о землю, он каким-то образом остался на ногах и, заскользив, остановился.

Каладин помчался с удвоенной скоростью. Пытался ли он отомстить или защитить своего сверхмаршала? Единственного светлоглазого, обладавшего хоть толикой человечности? Какое это имеет значение?

Труп лошади придавил ногу Амарама, громоздкие доспехи мешали высвободиться.

Носитель Осколков, держа Клинок обеими руками, поднял его, собираясь закончить дело.

Каладин закричал и, используя инерцию движения, изо всех сил ударил его тупым концом копья. Древко, ударившись о ногу Носителя Осколков, разлетелось на куски.

Отдача бросила Каладина на землю; руки тряслись, сломанное копье зажато в руках. Носитель Осколков покачнулся и опустил меч. Он повернул лицо в шлеме к Каладину, его поза выражала невероятное изумление.

Двадцать оставшихся людей из взвода Каладина появились спустя один удар сердца и яростно напали на Носителя Осколков. Каладин прыгнул на ноги и бросился поднимать копье мертвого солдата. Отбросив сломанное, он подхватил новое, выхватил из ножен нож и, повернувшись, увидел, что его люди атакуют так, как он их учил. Рассредоточившись, они напали с трех направлений, ударив копьями в сочленения Доспехов. Носитель Осколков озадаченно посмотрел на них, как человек мог бы глядеть на стаю щенков, тявкающих на него. Ни одно копье не пробило его броню. Он покачал головой.

И потом ударил.

Несколько широких смертельных взмахов, и десять копейщиков легли на месте.

Каладин, парализованный ужасом, увидел, как Турим, Асис, Гамел и еще семеро упали, с горящими глазами и разрубленными доспехами. Оставшиеся отшатнулись, пораженные ужасом.

Носитель Осколков ударил опять, убив Ракшу, Навара и еще четверых. Каладин выдохнул. Его люди — его друзья — мертвы, как и все остальные. Четверо оставшихся бросились бежать, Хаб споткнулся о труп Турима и упал, выронив копье.

Носитель Осколков, не обращая на них внимания, повернулся и пошел убивать Амарама.

Нет, подумал Каладин. Нет, нет, НЕТ. Что-то толкнуло его вперед, вопреки всякой логике, вопреки здравому смыслу. Бессильного, испуганного, разъяренного.

Ложбина, в которой они сражались, давно опустела, не осталось никого, кроме них. Разумные копейщики сбежали. Его четыре человека забрались на край ложбины, недалеко, но не убежали. Они окликнули его.

— Каладин! — крикнул Риш. — Каладин, нет!

Каладин только заорал. Носитель Осколков увидел его, повернулся и невообразимо быстро взмахнул мечом. Каладин пригнулся, пропуская Клинок над собой, и тупым концом копья ударил Носителя в колено.

Копье отлетело. Каладин выругался и отскочил в сторону, Клинок разрезал воздух прямо перед ним. Каладин сместился в сторону, а потом бросился вперед и направил копье точно в шею врага. Горжет Доспехов отбил удар, острие едва оцарапало металл.

Носитель Осколков развернулся, держа меч двуручной хваткой. Каладин метнулся в сторону, уходя от этого невероятного меча. Амарам сумел освободиться и пополз, волоча за собой ногу — сложные переломы и вывих.

Каладин остановился, прокрутился и стал рассматривать Носителя Осколков. Эта тварь не бог. Но в ней воплощена суть ничтожности светлоглазых. Способность убивать безнаказанно людей вроде Каладина.

В каждом доспехе есть щель. У каждого человека есть изъян. Каладину показалось, что он видит через прорезь шлема глаза человека. Прорезь достаточно широка для ножа, но бросок должен быть идеально точным. Надо подойти близко. Смертельно близко.

Каладин опять бросился в атаку. Носитель Осколков ударил, тем же широким плоским ударом, которым убил так много людей Каладина. На этот раз Каладин бросился на колени, скользя вперед и откинув корпус назад. Клинок Осколков сверкнул над ним, срубив кончик его копья. Наконечник закувыркался в воздухе.

Каладин напрягся и подпрыгнул. Взмахнув рукой, он послал нож в глаза, глядевшие из-за великолепных доспехов. Кинжал ударил в лицевой доспех слегка не под тем углом, отразился от прорези и отлетел назад.

Носитель Осколков выругался и опять махнул гигантским Клинком в сторону Каладина.

Каладин приземлился на ноги, инерция все еще толкала его вперед. Что-то сверкнуло в воздухе, падая на землю.

Наконечник копья.

Каладин заревел, уходя от удара, и перехватил наконечник своего копья в полете. Тот падал острием вниз; он схватил оставшийся четырехдюймовый кусок древка и сжал его ладонью. Носитель Осколков широко замахнулся мечом, но опоздал: Каладин уже был прямо перед ним, он ткнул наконечником прямо в прорезь шлема.

На мгновение все остановилось.

Каладин стоял, тяжело дыша, сжимая древко копья, рука перед лицом Носителя Осколков, и Носитель Осколков тоже замер на месте. Амарам застыл на полдороге до края неглубокой лощины, товарищи Каладина стояли, разинув рты, на самом краю.

Наконец Носитель Осколков пошатнулся, издал странный звук и повалился на землю. Клинок выпал из его руки и, ударившись о камень, вошел в него и остался стоять.

Каладин, спотыкаясь, отступил назад. Он чувствовал себя истощенным. Пораженным. Оцепенелым. Его люди подбежали и остановились, глядя на упавшего, потрясенно и слегка уважительно.

— Он мертв? — спросил Алабет.

— Да, — ответил голос сбоку.

Каладин повернулся. Амарам все еще лежал на земле, но сумел снять шлем, его темные волосы и борода были пропитаны потом.

— Клинок бы исчез, будь он жив. И Доспехи падают с него. Он мертв. Кровь моих предков… ты убил Носителя Осколков!

Странно, но Каладин не был удивлен. Все, что он сейчас чувствовал, — смертельную усталость. Он оглянулся и посмотрел на тела тех, кто был его лучшими друзьями.

— Возьми его, Каладин, — сказал Кореб.

Каладин повернулся и посмотрел на Клинок, торчавший в камне рукояткой к небу.

— Возьми его, — повторил Кореб. — Он твой. Отец Штормов, Каладин. Ты — Носитель Осколков.

Каладин, потрясенный, шагнул вперед, протянув руку к рукоятке Клинка. И остановился в дюйме от нее.

Нет, неправильно.

Если он возьмет Клинок, он станет одним из них. Даже глаза изменят цвет, если, конечно, мифы не врут. Хотя Клинок сверкал, чистый, несмотря на все совершенные им убийства, Каладину он показался красным. Запятнанным кровью Турима. Кровью Даллета. Кровью всех тех, кто жил еще несколько мгновений назад.

Это сокровище. Люди меняли королевства на Клинки Осколков. Светлоглазые, добывшие их, попадают в историю, о них слагают легенды.

Но коснуться Клинка… Его затошнило. Клинок Осколков воплощал в себе все, что Каладин ненавидел в светлоглазых, и мгновение назад он убил самых дорогих Каладину людей. Нет, он не собирается войти в легенды таким образом. Каладин поглядел на свое отражение в безжалостном металле, опустил руку и отвернулся.

— Он твой, Кореб, — сказал Каладин. — Я даю его тебе.

— Что? — спросил Кореб из-за спины.

Впереди, на краю ложбины, появилась почетная гвардия Амарама, солдаты выглядели пристыженными.

— Что ты делаешь? — спросил Амарам, когда Каладин проходил мимо него. — Что… Ты не хочешь Клинок?

— Не хочу, — тихо сказал Каладин. — Я отдаю его своим людям.

И Каладин пошел прочь, эмоционально опустошенный, со слезами на щеках. Он выбрался из лощины и прошел сквозь почетную гвардию.

В лагерь он вернулся один.

Глава сорок восьмаяКлубника

Они забирали свет везде, где бы ни скрывались. Кожа — то, что сгорело.

Кормшен, страница 104.

Шаллан сидела, опираясь о спинку кровати, застеленной белоснежными простынями. Она находилась в одной из многочисленных больниц Харбранта. Рука была перевязана стерильным бинтом. Перед собой она держала доску для рисования. Няни недовольно разрешили ей рисовать, пока она не «напрягается».

Рука болела; она порезала себя сильнее, чем собиралась. Она собиралась представить все так, как будто случайно поранилась осколком разбитого кувшина; и даже не подумала, насколько это может походить на попытку самоубийства. Хотя она утверждала, что просто упала с кровати, ни няни, ни арденты ей не поверили. И трудно было обвинять их в этом.

Да, стыдно, но по меньшей мере никто не подумал, что эта кровь появилась в результате Преобразования. Стыд глаза не ест, а подозрений она избежала.

Шаллан продолжала рисовать. Она лежала в длинной, скорее похожей на коридор палате, вдоль стен стояло много кроватей. Не считая мелких неприятностей, эти два дня в больнице прошли просто замечательно. У нее было достаточно времени, чтобы подумать о странных событиях того дня, когда она видела призраков, преобразовала стекло в кровь и говорила с ардентом, собравшимся ради нее отречься от ардентии.

Она уже сделала несколько рисунков больничной палаты. Призраки прятались в рисунках, теснились в углах комнаты. Поначалу ей было трудно засыпать с ними неподалеку, но постепенно она привыкла.

Воздух пах мылом и листеровым маслом; она регулярно принимала ванну, а няни смачивали руку антисептиком, опасаясь спренов горячки. На половине кроватей лежали больные женщины, вокруг которых стояли ширмы на колесиках; их можно было задернуть, обеспечивая относительное уединение. Шаллан носила простое белое платье, застегивающееся спереди, с длинным левым рукавом, защищавшим ее безопасную руку.

Потайной мешочек она перенесла в это платье и пристегивала его изнутри к рукаву. Никто не заглядывал в мешочек. Во время ванны они отстегивали его и, ни слова не говоря, отдавали ей, несмотря на его необычную тяжесть. Никто не заглянет в потайной мешочек женщины. Тем не менее она старалась ни на миг не расставаться с ним.

Для нее делали все, что она хотела, но из больницы не выпускали. Как в имении отца. И это пугало ее не меньше, чем головы-символы призраков. Она попробовала независимость и не хотела опять становиться такой, какой была. Избалованной. Изнеженной. Предметом для хвастовства.

К сожалению, скорее всего, она не сможет учиться у Джаснах. И предполагаемая попытка самоубийства дала ей великолепный предлог для возвращения домой. Она должна уехать. Остаться, отослав Преобразователь, было бы слишком самоуверенно, учитывая возможность уехать, не вызвав подозрений. Кроме того, ей удалось привести в действие Преобразователь. Во время долгой дороги домой она разберется, как сделала это, и, вернувшись, поможет семье.

Она вздохнула и, добавив немного теней, закончила рисунок. То самое странное место, где она побывала. Далекий горизонт с ярким, но холодным солнцем. Облака сверху, бесконечный океан внизу, солнце выглядит так, словно находится в конце длинного тоннеля. Над океаном порхают сотни огней, море света над морем стеклянных бусин.

Она подняла рисунок и посмотрела на другой, под ним. Он изображал ее саму, скорчившуюся на кровати и окруженную странными созданиями. Она не осмелилась рассказать Джаснах о том, что видела, — вдруг это как-то связано с кражей и использованием Преобразователя.

Следующая картинка. Она лежит в луже крови.

Она оглянулась. Одетая в белое женщина-ардент сидела около ближайшей стены, делала вид, что шьет, но на самом деле наблюдала за Шаллан. На всякий случай. Шаллан поджала губы.

Отличное прикрытие, сказала она себе. Великолепно работает. И перестань смущаться.

Она повернулась к последнему из сегодняшних рисунков. Одна из голов-символов. Нет ни глаз, ни лица, только зазубренный чужой символ, как будто вырезанный из кристалла. Они должны быть как-то связаны с Преобразованием. Или нет?

Я была в другом месте, подумала она. Я считаю… я считаю, что говорила с душой кувшина. Неужели кувшин, как и все другие вещи, имеет душу? Открыв мешочек и проверив Преобразователь, она обнаружила, что сфера, данная ей Кабзалом, потухла. Она припомнила слабое чувство света и красоты, бушующий шторм внутри себя.

Она забрала свет из сферы и отдала его кувшину — спрену кувшина — как взятку за Преобразование. Неужели именно так и работает Преобразователь? Или ее догадка неверна?

В палату вошли посетители. Шаллан опустила доску. Большинство женщин возбужденно уселись на кровати, увидев короля Таравангиана, одетого в оранжевые одежды. Он, как добрый дедушка, подходил к каждой кровати и разговаривал с больными. Шаллан слышала, что он часто появляется здесь, по меньшей мере раз в неделю.

Постепенно он достиг кровати Шаллан. Он улыбнулся ей и сел на мягкий стул, который ему поставил кто-то из его многочисленной свиты.

— А, юная Шаллан Давар. Я ужасно опечалился, узнав о происшествии. Извиняюсь, что не пришел раньше. Государственные дела.

— Вам не за что извиняться, Ваше Величество.

— Нет, есть, — сказал он. — Но ничего не поделаешь. И так многие жалуются, что я провожу здесь слишком много времени.

Шаллан улыбнулась. Она знала, что эти жалобы были притворными. Лендлорды, игравшие при дворе в политику, предпочитали, чтобы король как можно больше времени проводил вне дворца, не вмешиваясь в их интриги.

— Потрясающая больница, Ваше Величество, — сказала она. — Не верю своим глазам, здесь все так хорошо устроено…

Король широко улыбнулся.

— Мой величайший триумф. Светлоглазые или темноглазые, неважно, мы не отказываем никому — ни нищему, ни шлюхе, ни заморскому моряку. Все оплачивает Паланиум. Кстати, даже самые темные и бесполезные записи оттуда иногда помогают лечить.

— Я рада, что оказалась здесь.

— Очень сомневаюсь, дитя. Больница вроде этой, быть может, единственное место, на которое правитель тратит столько денег и был бы рад, если бы его никогда не использовали. Настоящая трагедия, что ты стала ее пациентом.

— Я хотела сказать, что предпочитаю болеть здесь, а не где-нибудь еще. Хотя это все равно что сказать — лучше захлебнуться вином, чем водой.

Король засмеялся.

— Что ты за прелесть! — воскликнул он, вставая. — Что я могу для тебя сделать?

— Выпустить отсюда.

— Боюсь, что я не могу разрешить, — сказал он, его глаза увлажнились. — Я должен положиться на мудрость моих хирургов и нянь. Они говорят, что ты все еще в опасности. Мы должны думать о твоем здоровье.

— Мое физическое здоровье улучшается в ущерб душевному, Ваше Величество.

Он покачал головой.

— Мы не можем допустить еще одного такого происшествия.

— Я… я понимаю. Но я уже чувствую себя намного лучше. Просто я слишком много работала. Сейчас я расслабилась и отдохнула. Нет больше никакой опасности, уверяю вас.

— Очень хорошо, — сказал он. — Но мы должны подержать тебя здесь еще несколько дней.

— Хорошо, Ваше Величество. Но, по крайней мере, разрешите мне принимать посетителей.

Персонал больницы настаивал, чтобы ее никто не тревожил.

— Да… Я подумаю, как помочь тебе. Я поговорю с ардентами и попрошу их разрешить посещения, хотя бы несколько человек в день. — Он заколебался. — Как только ты выздоровеешь, быть может, тебе стоит сделать перерыв в учебе.

Она изобразила на лице гримасу, стараясь не упасть в обморок от стыда.

— Мне очень не хочется, Ваше Величество, но я очень скучаю по семье. Возможно, мне придется вернуться к ним.

— Замечательная идея. Мои арденты, я уверен, более охотно освободят тебя, когда узнают, что ты едешь домой. — Он дружески улыбнулся и положил руку ей на плечо. — В этом мире иногда бушуют шторма. Но помни, после них всегда встает солнце.

— Благодарю вас, Ваше Величество.

Король перешел к другим пациенткам, потом тихо поговорил с ардентами. Не прошло и пяти минут, как в дверях появилась Джаснах, идущая характерным твердым шагом, выпрямив спину. На ней было великолепное платье, темно-синее, с золотой вышивкой. Свои блестящие черные волосы она заплела в косы, их поддерживало шесть золотых заколок; щеки нарумянены, губы тщательно подкрашены, ноги скрыты под свободными складками серебряной юбки, под мышкой толстая книга. В белой комнате она выглядела как цветок на поле из голого камня.

Наставница села на стул, где только что сидел король.

Джаснах с непроницаемым лицом поглядела на Шаллан.

— Мне сказали, что, возможно, мое обучение слишком жесткое. Одна из причин, по которой я часто отказываюсь брать подопечных.

— Я извиняюсь за свою слабость, Ваша Светлость, — сказала Шаллан, потупив взгляд.

Джаснах, казалось, ее слова не понравились.

— Я не имела в виду, что дело в тебе, дитя. Напротив. К сожалению, я… я не привыкла так поступать.

— Извиняться?

— Да.

— Видите ли, — сказала Шаллан, — для того, чтобы стать мастером в этом деле, вы сначала должны совершать ошибки. Вот это и есть ваша проблема, Джаснах. Вы абсолютно не умеете их делать.

Выражение лица принцессы смягчилось.

— Король упомянул, что ты хочешь вернуться домой.

— Что? Когда он успел?

— Мы встретились в коридоре, — пояснила Джаснах, — и мне в конце концов разрешили навестить тебя.

— Звучит так, как если бы вы ждали снаружи.

Джаснах не ответила.

— Но ваше исследование!

— Может продолжаться в зале ожидания больницы. — Она заколебалась. — В последние дни мне было трудно сосредоточиться.

— Джаснах! Вы вели себя почти как человек!

Джаснах с упреком посмотрела на нее, и Шаллан мигнула, немедленно пожалев о своих словах.

— О, извините. Я нерадивая ученица, верно?

— Или, возможно, тебе надо практиковаться в искусстве извинения. Чтобы не мямлить, когда возникнет необходимость. Как я.

— Очень умно с моей стороны.

— Действительно.

— Тогда, быть может, я могу остановиться? — спросила Шаллан. — Мне кажется, мы достаточно попрактиковались.

— Я склонна считать, — сказала Джаснах, — что извинение — искусство, которое могут использовать только несколько знатоков. Не используй меня как модель. Гордость часто по ошибке принимают за совершенство. — Она наклонилась вперед. — Я прошу прощения, Шаллан Давар. Заставив тебя работать слишком усердно, я чуть было не украла у мира великого ученого нового поколения.

Шаллан покраснела, чувствуя себя глупой и виноватой. Взгляд Шаллан метнулся к руке принцессы, черная перчатка которой скрывала подделку. Пальцами безопасной руки Шаллан сжимала мешочек с Преобразователем. Если бы Джаснах только знала…

Джаснах взяла книгу, которую держала под мышкой, и положила на кровать рядом с Шаллан.

— Для тебя.

Шаллан взяла ее и открыла на первой странице. Пусто. Следующая тоже, и еще, и еще. Она нахмурилась и посмотрела на Джаснах.

— Она называется «Книга Бесконечных Страниц», — сказала принцесса.

— Но, Ваша Светлость, я уверена, что у нее есть конец. — Она перелистнула последнюю страницу.

Джаснах улыбнулась.

— Это метафора, Шаллан. Много лет назад один очень дорогой для меня человек попытался обратить меня в воринизм. Эта книга — метод, который он использовал.

Шаллан вздернула голову.

— Ты ищешь правду, — сказала Джаснах, — но ты и держишься своей веры. Можно только восхищаться. Поищи в Девотарии Искренности. Один из самых маленьких девотариев, а эта книга — их учебник.

— Учебник с пустыми страницами?

— Да. Они поклоняются Всемогущему, но верят, что всегда остается больше вопросов, чем ответов. Книгу нельзя наполнить, всегда есть то, что можно узнать. В этом девотарии никогда не наказывают за вопросы, даже за такие, которые бросают вызов догматам воринизма. — Она покачала головой. — Я не могу объяснить их пути. Быть может, ты найдешь их в Веденаре, в Харбранте их нет.

— Я… — Шаллан замолчала, заметив, как нежно рука Джаснах лежала на книге. Она была слишком драгоценна для нее. — Я не думаю, что найду ардентов, которые захотят обсуждать основы своей веры.

Джаснах подняла бровь.

— Мудрого человека можно найти в любой религии, Шаллан, а хорошего — в любой нации. Тот, кто на самом деле ищет мудрость, всегда признает добродетель в своих оппонентах и будет учиться у тех, кто рассеял его заблуждения. Все остальные — еретики, воринисты, исперисты или макиане — ограниченные умы. — Она сняла руку с книги и шевельнулась, как если бы собиралась встать.

— Он ошибался, — внезапно сказала Шаллан, что-то поняв.

Джаснах повернулась к ней.

— Кабзал, — пояснила Шаллан, покраснев. — Он уверен, что вы исследуете Несущих Пустоту только для того, чтобы опровергнуть воринизм.

Джаснах презрительно фыркнула.

— Я бы никогда не посвятила четыре года моей жизни такому глупому исследованию. Пытаться доказать что-то отрицательное — идиотизм. Пускай последователи Ворин верят во что хотят — самые мудрые среди них найдут доброту и успокоение в их вере; а дураки останутся дураками независимо от веры, к которой принадлежат.

Шаллан нахмурилась.

Тогда почему Джаснах так интересны Несущие Пустоту?

— О! Заговори о шторме — и он уже ревет, — сказала Джаснах, поворачиваясь ко входу в палату.

С первого взгляда Шаллан узнала Кабзала, одетого в обычную серую одежду. Он тихо спорил с няней, которая указывала на корзину в его руках. Наконец няня всплеснула руками и отошла в сторону, а торжествующий Кабзал подлетел к Шаллан.

— Победа! — радостно крикнул он. — Старик Мунгам — настоящий тиран.

— Мунгам? — удивилась Шаллан.

— Ардент, который управляет больницей, — сказал Кабзал. — Мне должны были немедленно разрешить войти к тебе. В конце концов только я знаю, что тебе надо! — Широко улыбаясь, он вытащил баночку с вареньем.

Джаснах осталась сидеть на стуле, через кровать глядя на Кабзала.

— Я думаю, — сухо заметила она, — что вам стоит дать Шаллан передышку, учитывая, что именно ваше внимание довело ее до отчаяния.

Кабзал покраснел. Он с мольбой посмотрел на Шаллан.

— Это не из-за тебя, Кабзал, — сказала Шаллан. — Просто… просто я оказалась не готова к жизни вне имения отца. Я до сих пор не понимаю, что на меня нашло. Я никогда не делала такого раньше.

Он улыбнулся и взял себе стул.

— Люди так долго болеют в таких местах только потому, — сказал он, — что здесь не хватает света. И подходящей еды. — Он подмигнул и поставил перед Шаллан банку темно-красного джема. — Клубника.

— Никогда не слышала о таком, — сказала Шаллан.

— Исключительно редкий, — сказала Джаснах и протянула руку к банке. — Как и большинство растений из Синовара, в других местах клубника не растет.

Кабзал удивленно смотрел, как Джаснах сняла крышку и зачерпнула пальцем варенье. Помедлив, она поднесла палец к носу и понюхала его.

— Мне казалось, что вы не любите варенье, Ваша Светлость, — сказал Кабзал.

— Так оно и есть, — ответила Джаснах, — но мне интересен его запах. Я слышала, что у клубники очень специфический запах. — Она закрутила крышку и тщательно вытерла палец платком.

— Я принес и хлеб, — сказал Кабзал. Он вытащил маленький каравай рассыпчатого хлеба. — Как великолепно, что ты не обвиняешь меня, Шаллан, но, увы, мое внимание зашло слишком далеко. Вот я и подумал, принесу это и…

— И что? — резко перебила ардента Джаснах. — Оправдаюсь? «Ах, извини. Я довел тебя до самоубийства. Вот хлеб».

Он смутился и отвел взгляд.

— Конечно, я возьму, — сказала Шаллан, глядя на Джаснах. — И она тоже, немного. Очень мило с твоей стороны, Кабзал. — Она взяла хлеб, отломила кусок для Кабзала, один для себя и один для Джаснах.

— Нет, — сказала Джаснах. — Спасибо.

— Джаснах, по меньшей мере попробуйте, — попросила Шаллан.

Ей было неприятно, что они оба так плохо относились друг к другу.

Принцесса вздохнула.

— Хорошо. — Она взяла кусок хлеба и какое-то время держала его в руке, пока Шаллан и Кабзал ели. Хлеб был свежий и вкусный, но все равно Джаснах скривилась, когда взяла кусочек в рот и разжевала его.

— Ты должна попробовать джем, — сказал Кабзал Шаллан. — Клубнику так трудно найти. Мне пришлось побегать.

— И, без сомнения, подкупить торговцев деньгами короля, — съязвила Джаснах.

Кабзал вздохнул.

— Ваша Светлость Джаснах, я знаю, что вы не в восторге от меня. Но я изо всех сил пытаюсь быть вежливым и терпимым. Неужели вы не можете ответить мне тем же?

Джаснах посмотрела на Шаллан, очевидно вспомнив, что думал Кабзал о целях ее исследования. Она не извинилась, но и не возразила.

Уже хорошо, подумала Шаллан.

— Варенье, Шаллан, — сказал Кабзал, протягивая ей кусок хлеба.

— О, да. — Держа баночку коленями, она свободной рукой открыла крышку.

— Ты пропустила корабль, верно? — сказал Кабзал.

— Да.

— О чем речь? — спросила Джаснах.

Шаллан сжалась.

— Я собиралась уехать, Ваша Светлость. Прошу прощения. Я должна была сказать вам.

Джаснах откинулась на спинку стула.

— Учитывая все обстоятельства, этого можно было ожидать.

— Варенье? — еще раз предложил Кабзал.

Шаллан нахмурилась.

Почему он так настаивает?

Она подняла баночку и понюхала ее, потом поставила обратно.

— Ужасный запах. Это действительно варенье? — Пахло уксусом и тиной.

— Что? — обеспокоенно спросил Кабзал. Он взял баночку, понюхал и отставил в сторону. Его чуть не вырвало.

— Похоже, ты взял негодную банку, — сказала Джаснах. — И запах должен быть совсем другим, верно?

— Нет, именно таким, — настаивал Кабзал.

Он помедлил, потом сунул палец в джем и демонстративно запихнул в себя целый красный шар.

— Кабзал! — крикнула Шаллан. — Он отвратителен.

Он закашлялся, но заставил себя проглотить.

— Не так уж плохо. Ты должна попробовать.

— Что?

— Действительно, — сказал он, поднося банку к ней. — Я имею в виду, что добыл это для тебя. И все повернулось так ужасно.

— Я не собираюсь пробовать его, Кабзал.

Он заколебался, как если бы собирался заставить ее силой съесть варенье. Почему он ведет себя так странно? Он поднял руку к голове, встал и шатаясь пошел прочь.

Потом рванулся из комнаты, но не успел пробежать и полпути, как упал на пол и его тело заскользило по безупречно чистому камню.

— Кабзал! — воскликнула Шаллан, выпрыгнула из кровати и, одетая только в белое платье, подбежала к нему. Его трясло. И… и…

И ее тоже. Комната закружилась. Внезапно она почувствовала себя очень усталой. Она попыталась остаться на ногах, но голова кружилась, и она соскользнула на пол, даже не почувствовав, как ударилась о камень.

Кто-то, ругаясь, встал на колени рядом с ней.

Джаснах. Далекий голос.

— Ее отравили. Мне нужен гранат. Быстро, принесите мне гранат.

В моем мешочке, подумала Шаллан. Она нащупала его, пытаясь развязать завязки рукава безопасной руки. Но зачем, зачем она его хочет.

Преобразователь. Нет, я не могу показать его.

Мысли еле ворочались.

— Шаллан, — сказала Джаснах, встревоженно и очень нежно. — Сейчас я Преображу твою кровь, чтобы очистить ее. Это опасно. Очень опасно. И я не очень хорошо это умею. Мои таланты лежат в совсем другой области.

Он нужен ей. Чтобы спасти меня. Очень слабая, она протянула правую руку и вытащила потайной мешочек. — Вы… вы не сможете…

— Тише, дитя. Где этот гранат!

— Вы не сможете Преобразовать, — еле слышно сказала Шаллан, развязывая завязки потайного мешочка. Она перевернула его и смутно увидела, как на пол скользнули золотой предмет и гранат, который ей дал Кабзал.

Отец Ветров! Почему комната закружилась еще быстрее?

Джаснах выдохнула. Очень далеко.

Мир вокруг начал исчезать…

Что-то произошло. Теплая вспышка, где-то в коже, как будто ее опустили в дымящийся горячий котел. Она закричала, спина выгнулась, мышцы свело.

И все стало черным.

Глава сорок девятаяЗаботиться

Сияющий / из места рождения / глашатая приходит / огласить / рождение места Сияющих.

Хотя я не очень люблю поэтическую форму кетек как средство передачи информации, именно эта строчка Аллахна часто цитируется, как ссылка на Уритиру. Как мне представляется, некоторые путают дом Сияющих с местом их рождения.

Пламя его факела танцевало, свет отражался на гладком, смоченном дождем камне, выхватывая из темноты стены пропасти, усеянные серо-зеленым мхом. Влажный воздух холодил кожу. После недавно прошедшего сверхшторма остались лужи и пруды. Тонкие кости — локтевая и лучевая — торчали из глубокой лужи, мимо которой проходил Каладин. Он не стал смотреть, остался ли там весь скелет.

Внезапные наводнения, подумал Каладин, слушая шаркающие шаги бригадников позади себя. Эта вода должна куда-то уходить, иначе мы бы пересекали каналы, а не расщелины.

Каладин не знал, доверять своему сну или нет, но он осторожно поспрашивал, и, как оказалось, западный край Разрушенных Равнин действительно был более ровным, чем восточный. Плато там сходились в точки. Если бригадники сумеют добраться туда, им, может быть, удастся убежать на восток.

Может быть. В той области живет множество скальных демонов, и разведчики алети патрулируют границы. Если отряд Каладина повстречается с ними, будет очень трудно объяснить, что группа вооруженных людей — многие с метками раба на лбу — делает там.

Сил шла вдоль стены расщелины, на уровне головы Каладина. Спрены земли не пытались стащить ее вниз, как в других местах. Она шагала с руками, сложенными за спиной, ее крошечную юбку по колено развевал неосязаемый ветер.

Убежать на восток. Невозможно. Кронпринцы приложили множество усилий, пытаясь найти дорогу в центр Равнин. И ничего не добились. Одни исследовательские партии были съедены скальными демонами. Других внизу застал сверхшторм, несмотря на все меры предосторожности. Невозможно идеально точно предсказать сверхшторм.

Некоторые исследователи, однако, избежали и того, и другого. При помощи огромных переносных лестниц они забирались на плато во время сверхшторма. Однако они теряли слишком много людей, потому что на плато нет почти никакой защиты от сверхшторма, да и в расщелины не возьмешь с собой фургоны или другие укрытия. Проблема пострашнее — патрули паршенди. Они уничтожили дюжины разведывательных отрядов.

— Каладин? — спросил Тефт, торопливо шагая через лужу, в которой плавали куски пустой скорлупы крэмлинга. — Как ты?

— В порядке.

— Ты выглядишь задумчивым.

— Скорее наполненным завтраком, — сказал Каладин. — Сегодняшняя каша не такая жидкая, как обычно.

Тефт улыбнулся.

— Никогда не считал тебя бойким на язык.

— У меня были все шансы стать еще более речистым. Но я унаследовал от матери лишь частицу ее удивительных способностей. Редко когда можно было что-то сказать ей и не получить в ответ все перекрученное и перетолкованное.

Тефт кивнул. Какое-то время они шли молча; бригадники сзади смеялись, слушая рассказ Данни о том, как он в первый раз поцеловал девушку.

— Сынок, — сказал Тефт, — ты не чувствуешь ничего странного в последнее время?

— Странного? Какого сорта?

— Не знаю. Просто… странное? — Он кашлянул. — Ну, вроде прилива силы? Чувство, что ты… э, легкий?

— Я что?

— Легкий. Ну, может быть, голова легкая. Быть может, кружится. Так странно. Шторм побери, парень, я хотел бы знать, не болит ли у тебя что-нибудь. Сверхшторм избил тебя до полусмерти.

— Я великолепно себя чувствую, — сказал Каладин. — Даже больше чем великолепно.

— Странно, а?

Да, действительно странно. И еще один повод для беспокойства. Быть может, он каким-то образом — сверхъестественным — проклят? Говорили, что такое случалось с теми, кто искал Старую Магию. И со злыми людьми, которых сделали бессмертными, а потом мучили вновь и вновь — вроде Экстеса, которому каждый день отрывали руки за то, что он отдал Несущим Пустоту своего сына в обмен на точное знание дня своей смерти. Конечно, сказка, но даже сказки не рождаются на пустом месте.

Каладин выживал там, где погибал любой другой. Дело рук какого-то спрена из Бездны, игравшего с ним, как спрен ветра, но бесконечно более гнусного? Разрешающего ему думать, что он может сделать немного добра, а потом убивающего всех, кому он пытался помочь? Предполагалось, что существуют тысячи видов спренов, многих из которых люди никогда не видели и ничего о них не знали. Сил последовала за ним. Почему бы какому-нибудь злому спрену не поступить так же?

Очень неприятная мысль.

Глупые суеверия! яростно сказал он себе. Думай об этом слишком настойчиво, и ты закончишь как Дарк, настаивая, что необходимо перед каждой битвой надевать счастливые сапоги.

Они достигли места, где расщелина разветвлялась, обходя плато над ними. Каладин повернулся к бригадникам.

— Эта площадка вполне подходит.

Все остановились, сбились в кучки. В их глазах он видел предчувствие и возбуждение.

Он сам был таким, прежде чем узнал на собственной шкуре боль и пот тренировок. Сейчас — еще одна странность — Каладин чувствовал больше почтительного страха к копью и одновременно разочарования, чем в юности. Во время боя приходили чувство уверенности и сосредоточенности. Но они не спасли тех, кто шел за ним.

— Сейчас я должен был бы рассказать вам, насколько вам не повезло, — обратился Каладин к своему отряду. — Именно так говорит сержант, начиная обучать восторженных рекрутов. Он показывает их слабости, возможно, сражается с некоторыми из них и даже бьет их по задницам, приучая к покорности. Я сам так делал, когда обучал новобранцев.

Каладин покачал головой.

— Но сегодня мы начнем с другого. Вас не нужно унижать. Никто из вас не жаждет славы. Вы мечтаете только о том, как выжить. Почти все вы не желторотые новобранцы, которых забрали в армию. Вы все сильны и выносливы. Я видел, как вы бежали мили с мостом на плечах. Вы все храбры. Я видел, как вы бежали на линию лучников. Вы все решительны. Иначе вас не было бы здесь, со мной.

Каладин прошел вдоль стены пропасти и подобрал выброшенное копье из принесенной потоком кучи. Взяв его в руки, он заметил, что наконечник обломан. Он хотел выбросить его, но передумал.

Ему опасно брать копье в руки. Оружие воспламеняет в нем желание сражаться, а это может заставить его захотеть опять стать тем, кем он был прежде: Каладином Благословленным Штормом, уверенным в себе командиром взвода. Он не хотел больше быть таким человеком.

Как только копье оказывалось у него в руке, люди вокруг него начинали умирать — как друзья, так и враги. Но сейчас он держит кусок дерева, просто палку. Ничего большего. Палку, которую можно использовать для тренировки.

Однажды он повернется лицом к копью. В другой раз.

— Очень хорошо, что вы готовы физически, — сказал Каладин. — Потому что у нас нет шести недель, которые я обычно тратил на подготовку рекрутов. Через шесть недель половина из нас будет мертва. Однако я надеюсь, что через шесть недель вы будете пить шлакпиво в какой-нибудь далекой отсюда таверне.

Некоторые из его людей сдавленно хихикнули.

— Вы должны обучиться быстро, — сказал Каладин. — И я буду давить на вас сильно, очень сильно. Только тогда у нас будет надежда на спасение. — Он посмотрел на древко копья. — Первое, чему вам надо научиться, это волноваться.

Двадцать три мостовика выстроились перед ним колонной по двое. Все захотели прийти. Даже Лейтен, несмотря на тяжелую рану. Впрочем, сейчас лежачих раненых среди них не было, хотя Даббид по-прежнему глядел в никуда. Камень сложил руки на груди, его поза говорила о том, что у него нет желания учиться сражаться. Шен, паршмен, стоял позади всех, глядя в землю. Каладин не собирался давать ему в руки копье.

Некоторые из бригадников выглядели растерянными, но Тефт поднял бровь, а Моаш зевнул.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Дрехи.

Долговязый мускулистый блондин, он говорил со слабым акцентом и утверждал, что приехал с дальнего запада, из местности, которая называется Рианал.

— Многие солдаты, — продолжил Каладин, пробегая пальцем по древку и чувствуя зернистость дерева, — думают, что сражаться хорошо можно только тогда, когда ты бесстрастен и холоден. Штормовое заблуждение! Да, необходимо не расслабляться ни на миг. Да, эмоции опасны. Но если ты не волнуешься ни о чем, кто ты такой? Животное, одержимое жаждой крови. Наши страсти делают нас людьми. У нас должно быть то, за что мы сражаемся. Вот почему я сказал, что нужно волноваться. Мы будем говорить о том, как управлять своим страхом и яростью, но запомните этот первый урок.

Некоторые из его людей кивнули, другие растерялись еще больше. Он помнил, как сам недоуменно спрашивал себя, почему Туккс тратит время, говоря о чувствах. Тогда Каладин думал, что понимает эмоции, — он хотел научиться владеть копьем ради эмоций. Мщение. Ненависть. Желание стать сильным и отомстить Варту и солдатам его взвода.

Он посмотрел на них, пытаясь прогнать воспоминания. Нет, бригадники не поняли его слова о заботе, но, возможно, поймут позже, как и сам Каладин.

— Второй урок, — сказал Каладин, так сильно ударяя обезглавленным концом копья по камню рядом с собой, что эхо заполнило пропасть, — более утилитарный. — Прежде чем научиться сражаться, вы должны научиться стоять. — Он отбросил копье на землю. Бригадники разочарованно посмотрели на него.

Каладин принял основную стойку копейщика: ноги стоят широко — хотя и не слишком, — повернуты в сторону, колени согнуты.

— Шрам, подойди и попробуй толкнуть меня.

— Что?

— Попытайся вывести меня из равновесия. Сбей с ног.

Шрам пожал плечами и шагнул вперед. Он попытался толкнуть Каладина, но тот одним резким поворотом запястья отвел его руку в сторону. Шрам выругался и попробовал опять, но Каладин, перехватив его руку, заставил его самого отшатнуться назад.

— Дрехи, помоги ему, — сказал Каладин. — И ты, Моаш. Попробуйте повалить меня.

Вызванные двое присоединились к Шраму. Каладин шагнул в сторону, оставаясь точно в середине атаки, и усилил стойку, чтобы дать резкий отпор любой попытке. Схватив Дрехи за руку, он резко дернул его вперед; тот чуть не упал. Поднырнув под руку Шрама, он пропустил мимо себя тяжелое тело и отбросил его назад. И толкнул Моаша, поймав его руку своей; Моаш едва не свалился.

Каладин неуклонно держал стойку, лавируя между ними; только смещал центр тяжести, смягчая колени и пружиня стопами.

— Бой начинается с ног, — сказал он, избежав всех атак. — Не имеет значения, насколько быстро и точно ты бьешь. Если противник сумеет обмануть тебя или заставить покачнуться, ты проиграл. А проигрыш означает смерть.

Некоторые из бригадников попробовали повторить стойку Каладина, полуприсев. Шрам, Дрехи и Моаш решили скоординировать атаку и напасть на Каладина одновременно. Каладин поднял руку.

— Вы, трое, отличная мысль. — Он указал им назад, на колонну. Они недовольно остановились.

— Я собираюсь разбить вас на пары, — сказал Каладин. — Мы проведем весь день — и каждый день этой недели — работая над стойкой. Научитесь удерживать ее, научитесь не напрягать колени в то мгновение, когда вас атакуют, научитесь держать центр равновесия. Это займет время, но, обещаю, если мы начнем именно с этого, вы быстро станете смертельно опасными для врага. Даже если вам покажется, что вы ничего не делаете и просто стоите.

Бригадники кивнули.

— Тефт, — приказал Каладин, — разбей их на пары по росту и весу, потом заставь выполнять элементарные стойки копейщика.

— Есть, сэр! — рявкнул Тефт.

Потом застыл, сообразив, что выдал себя. Скорость, с которой он ответил, означала, что Тефт был солдатом. Он встретился с Каладином взглядом, поняв, что тот заметил его оплошность, нахмурился. В ответ Каладин только ухмыльнулся. Он уже командовал ветеранами; с ними все шло значительно проще.

Тефт не стал притворяться и легко взял на себя роль сержанта-наставника. Он разбил людей на пары и стал ходить между ними, исправляя ошибки в стойках.

Ничего удивительного, что он никогда не снимает рубашку, подумал Каладин. Скорее всего, под ней множество шрамов.

Пока Тефт обучал бригадников, Каладин махнул рукой Камню.

— Да? — спросил Камень. У него была такая широкая грудь, что жилет едва налезал на него.

— Ты кое-что говорил раньше, — сказал Каладин. — Дескать, сражаться ниже тебя.

— Именно. Я не четвертый сын.

— Что это значит?

— Первый и второй сын занимаются приготовлением еды, — объяснил Камень, поднимая палец. — Самое важное. Без еды никто не живет, а? Третий сын — ремесленник. Я. Я прилежно работал. Только четвертый сын — воин. Воины, их не нужно так много, как ремесленников и поваров. Понял?

— То есть профессию определяет порядок рождения?

— Да, — гордо сказал Камень. — Лучший способ. На Пиках еда — первое дело. Не в каждой семье есть четверо сыновей. И солдаты нужны далеко не всегда. Я не могу сражаться. Да и как человек может заниматься таким перед Ути'теканаки?

Каладин бросил взгляд на Сил. Она пожала плечами; похоже, ее не волновало, что делает Камень.

— Хорошо, — сказал он. — Тогда я хочу, чтобы ты кое-что сделал. Возьми Лоупена, Даббида и… — Он запнулся. — И Шена. Да, возьми и его тоже.

Камень так и сделал. Лоупен стоял в колонне, учась стойкам, хотя Даббид — как обычно, — стоял в стороне, глядя в никуда. Что бы с ним ни произошло, это было намного хуже, чем обычный шок после битвы. Шен стоял рядом, колеблясь и не зная, что делать.

Камень вытащил из колонны Лоупена, потом взял Даббида и Шена и вернулся к Каладину.

— Мачо, — сказал Лоупен, лениво отдавая честь. — Похоже, из меня выйдет плохой копейщик, с одной-то рукой.

— Все в порядке, — сказал Каладин. — Но мне нужно, чтобы вы сделали кое-что другое. У нас будут неприятности с Газом и новым капитаном — точнее его женой, — если мы не принесем обратно добычу.

— Мы четверо не сможем сделать работу тридцати, Каладин, — сказал Камень, почесывая подбородок. — Это нереально.

— Может быть, и нет, — сказал Каладин. — Но мы обязаны работать намного быстрее, если собираемся и дальше тренироваться с копьем. Вы знаете, что большая часть времени уходит не на сбор трофеев, а на поиск трупов, которых еще не ограбили до нас. К счастью, есть способ сделать это намного быстрее.

Он поднял руку, и на нее приземлилась Сил. Он уже поговорил с ней, и она согласилась помочь. Он не заметил, чтобы она сделала что-то необычное, но Лоупен внезапно выдохнул. Сил показалась ему.

— А… — сказал Камень, почтительно кланяясь Сил. — Как при сборе тростника.

— Как следует дайте мне по голове, — сказал Лоупен. — Камень, ты никогда не говорил, что она так прекрасна.

Сил широко улыбнулась.

— Будь почтительнее, — сказал Камень. — Не должен говорить с ней так свободно, малыш.

Оказалось, что вся бригада знала о Сил. Разумеется, не от Каладина. Мостовики видели, как бригадир разговаривает с воздухом, пришлось Камню их успокоить.

— Лоупен, — сказал Каладин, — Сил способна двигаться намного быстрее мостовика. Она будет указывать вам места, где вы четверо быстро наберете достаточно добычи.

— Опасно, — заметил Камень. — А что, если мы повстречаемся со скальным демоном, одни?

— Мы не можем вернуться назад с пустыми руками. Мы же не хотим, чтобы Хашаль послала Газа вниз для надзора за нами, верно?

Лоупен фыркнул.

— Он никогда не сделает этого, мачо. Здесь слишком много работы.

— И очень опасной, — добавил Камень.

— Все так говорят, — возразил Каладин. — Но я никогда не видел ничего, кроме этих царапин на стенах.

— Они здесь, Каладин, — сказал Камень. — И это не выдумки. Прямо перед тем, как ты появился, половина одной из бригад была убита. Съедена. Большинство зверей водятся в районе центральных плато, но некоторые заходят очень далеко.

— Я очень не хочу подвергать вас опасности, но, если мы не попробуем, у нас заберут расщелины и мы будем чистить сортиры.

— Не беспокойся, мачо, — сказал Лоупен. — Я иду.

— Как и я, — сказал Камень. — И, быть может, под защитой али'и'камура будет не так опасно.

— Со временем я научу тебя сражаться, — сказал Каладин. Камень нахмурился, и Каладин быстро добавил: — Я имел в виду тебя, Лоупен. Одна рука — вовсе не значит, что ты бесполезен. Да, недостаток, но я покажу тебе, как сражаться одной рукой. Однако сейчас сбор трофеев важнее для нас, чем добавочное копье.

— Очень лестно для меня. — Лоупен сделал знак Даббиду, и они пошли за мешками. Камень шевельнулся, чтобы присоединиться к ним, но Каладин взял его за руку.

— Я еще не теряю надежды, что мы найдем способ полегче, чем пробиваться с боем, — сказал ему Каладин. Если мы не вернемся, Газ и все остальные предположат, что нас съел скальный демон. Вот если бы выбраться с той стороны…

На лице Камня появилось скептическое выражение.

— Многие пытались.

— Восточный край открыт.

— Да, — сказал Камень смеясь. — Мой друг, если тебе удастся провести нас по расщелинам так далеко, что ни скальные демоны, ни наводнения ничего не смогут сделать тебе, я назову тебя моим калук'и'ики.

Каладин поднял бровь.

— Только женщина может быть калук'и'ики, — объяснил Камень, очевидно считая, что после этого его шутка стала понятней.

— Жена?

Камень засмеялся еще громче.

— Нет, нет. Опьяненные воздухом низинники. Ха!

— Отлично. Возможно, тебе удастся запомнить эти расщелины, сделать карту. Я подозреваю, что большинство тех, кто ходит здесь, придерживаются основных проходов. И значит, мы сможем найти больше добычи в боковых проходах; во всяком случае я пошлю Сил именно туда.

— Боковые проходы? — переспросил Камень с новым приступом смеха. — Можно подумать, что ты хочешь, чтобы меня съели. Ха-ха, и именно большепанцирник. Что ж, повар, который все пробует, заслужил, чтобы и его кто-нибудь попробовал на вкус.

— Я…

— Нет, нет, — сказал Камень. — Хороший план. Пошутил. Я могу быть аккуратным, и, поскольку не хочу сражаться, даже хорошо, что мне придется этим заняться.

— Спасибо. Может быть, тебе удастся найти место, где можно взобраться наверх.

— Буду глядеть во все глаза, — кивнул Камень. — Но мы не можем просто выбраться наружу. По Равнинам бродят отряды разведчиков алети. Иначе откуда они узнаю´т о скальных демонах, которые собираются окуклиться? Они увидят нас, а без моста мы не сможем пересекать трещины.

Хороший довод, к сожалению. Если они взберутся вверх здесь, то их увидят. Если где-нибудь посреди, то они окажутся запертыми на плато, без всякой надежды куда-то уйти. А если взобраться ближе к паршенди, то их найдут разведчики алети. К тому же из пропасти выбраться невозможно. В самых низких местах высота футов сорок-пятьдесят. А в большинстве больше ста.

Сил метнулась прочь, Камень и его команда последовали за ней, а Каладин вернулся к бригаде и стал помогать Тефту со стойками. Трудная работа; первый день всегда такой. Мостовики выполняли движения неуверенно и неточно.

Но предельно решительно. Каладин никогда не работал с группой, которая так мало жаловалась. Мостовики не просили перерывов. И не смотрели на него обиженно, когда он давил на них сильнее. Скорее они ругали себя за недостаток ловкости и злились на себя, что не получается научиться быстро.

И они учились. Буквально через несколько часов самые талантливые — с Моашем во главе — стали превращаться в бойцов. Стойки стали тверже, более четкими и уверенными. Они должны были устать и разочароваться, а у них прибавилось упорства.

Каладин отступил назад, глядя, как Моаш становится в стойку после того, как Тефт толкнул его. Он выполнял упражнение на восстановление — Тефт сбивал его на спину, а он должен был быстро перекатиться и вскочить на ноги. Раз за разом. Цель упражнений такого рода — научиться быстро возвращаться в стойку. Обычно Каладин начинал эти упражнения не раньше второго и даже третьего дня. Моаш освоил их за два часа. Двое других — Дрехи и Шрам — учились почти так же успешно.

Каладин прислонился к каменной стене. Холодная вода стекала по камню неподалеку; рядом с его головой оборцвет раскрыл свои похожие на веер листья: два широких оранжевых листа, с шипами по краям, развернулись, как открывшиеся кулаки.

Для мостовиков это просто тренировка? спросил себя Каладин. Или страсть? Он дал им шанс сражаться. А такая возможность изменяет мужчину.

Глядя на их твердые и решительные стойки, которым они научились за пару часов, Каладин кое-что понял. Эти люди — отбросы армии, вынужденные балансировать на грани жизни и смерти, которые смогли достичь приличной физической формы только благодаря дополнительной еде Каладина, — самые лучшие и жаждущие учиться рекруты из тех, кого ему привелось тренировать в своей жизни.

Садеас хотел сбросить их вниз, но подготовил их взлет.

Глава пятидесятаяСпинолом

Пламя и уголь. Кожа так ужасна. Глаза — как ямы с тьмой.

Цитата из «Ивейда». Ссылка, вероятно, не нужна, но это 482 строка, если потребуется быстро ее найти.

Шаллан проснулась в маленькой белой комнате.

Она уселась на кровати, чувствуя себя странно здоровой. Солнечные лучи, пробившись сквозь занавеску, нарисовали на полу тонкую паутинку из белых нитей света. Шаллан нахмурилась и тряхнула еще тяжелой головой. Она чувствовала себя так, как если бы ее обожгли от кончиков ног до ушей, кожа отслаивалась. Но это было только воспоминание. Порез на руке никуда не делся, в остальном она чувствовала себя великолепно.

Шуршание. Она повернулась и увидела няню, быстро идущую по белому коридору снаружи; скорее всего, женщина увидела, как Шаллан села, и торопилась сообщить новость. Кому-то.

Я в той же больнице, подумала Шаллан. Только в отдельной палате.

Внутрь заглянул солдат, проверив Шаллан взглядом. Комната охранялась.

— Что произошло? — окликнула она его. — Меня отравили, да? — Внезапно она не на шутку испугалась. — Кабзал? Что с ним?

Охранник, не говоря ни слова, вернулся на пост. Шаллан начала было спускаться с кровати, но он опять заглянул внутрь и посмотрел на нее. Она невольно вскрикнула, натянула на ноги одеяло и уселась обратно. На ней все еще было больничное платье, похожее скорее на мягкий купальный халат.

Сколько же времени она была без сознания? Почему она?..

Преобразователь! вспомнила она. Я отдала его Джаснах.

Следующие полчаса были чуть ли не самыми ужасными в жизни Шаллан. Стражник периодически заглядывал в палату, и каждый раз ее тошнило. Что произошло?

Наконец на том конце коридора появилась Джаснах. На этот раз она надела другое платье, черное, с бело-серой окантовкой. Она, как стрела, ворвалась в палату, отослав стражника. Он поспешил прочь, сапоги громко затопали по камню.

Джаснах вошла и поглядела на Шаллан так враждебно, что ей захотелось сжаться и заползти под одеяло. Нет. Ей захотелось заползти под кровать, зарыться в пол и положить камень между собой и этими жгучими глазами.

Она со стыдом опустила взгляд.

— Ты поступила очень мудро, вернув мне Преобразователь, — сказала Джаснах ледяным голосом. — Это спасло тебе жизнь. Я спасла тебе жизнь.

— Спасибо, — слабо прошептала Шаллан.

— На кого ты работала? Какой девотарий настолько сильно захотел Преобразователь, что решил подкупить тебя?

— Ни на кого, Ваша Светлость. Я украла его по своей воле.

— Защищать воров — нехорошо. Со временем ты все равно скажешь мне правду.

— Это и есть правда, — сказала Шаллан, чувствуя намек на сопротивление. — Именно для этого я и стала вашей подопечной. Чтобы украсть Преобразователь.

— Да, но для кого?

— Для себя, — сказала Шаллан. — Неужели так трудно поверить, что я действовала ради самой себя? Неужели я настолько жалкая неудачница, что меня можно легко обмануть или заставить исполнять чью-то волю?

— Нет никакой необходимости кричать на меня, дитя, — спокойно сказала Джаснах. — И не забывай, в каком ты положении.

Шаллан опять посмотрела вниз.

Какое-то время Джаснах молчала. Наконец вздохнула.

— О чем ты думала, дитя?

— Мой отец умер.

— И?

— Его не очень любили, Ваша Светлость. На самом деле его ненавидели, и наша семья разорена. Мои братья пытаются создать видимость, что он еще жив. Но… — Осмелится ли она сказать Джаснах, что отец обладал Преобразователем? Шаллан это ничем не поможет, а вот семью заведет в еще более глубокую яму. — Мы в критическом положении, нам необходимо что-нибудь сделать. Найти способ быстро заработать деньги. Или их создать.

Джаснах опять помолчала. Наконец она заговорила, слегка озадаченным голосом.

— Неужели ты думала спасти семью, разъярив не только всю ардентию, но и Алеткар? Ты понимаешь, что сделал бы мой брат, если бы узнал об этом?

Шаллан отвернулась, чувствуя себя глупой и пристыженной.

Джаснах вздохнула.

— Иногда я забываю, насколько ты молода. Теперь я понимаю, насколько воровство манило тебя. И все-таки это было глупо. Я устроила твой проезд в Джа Кевед. Ты уплывешь завтра утром.

— Я… — Это было больше, чем она заслужила. — Спасибо, Ваша Светлость.

— Твой друг, ардент, он мертв.

Шаллан испуганно взглянула на принцессу.

— Что произошло?

— Хлеб был отравлен. Этот порошок называется спинолом. Смертельный. Его посыпали на хлеб, и он выглядел как пудра. Я подозреваю, что Кабзал отравлял хлеб каждый раз, когда посещал тебя. Цель — заставить меня съесть хотя бы кусок.

— Но я постоянно ела этот хлеб!

— К варенью он добавлял противоядие, — сказала Джаснах. — Мы нашли несколько пустых банок.

— Не может быть!

— Я немедленно начала расследование, — сказала Джаснах. — Никто не помнит, откуда этот «Кабзал» приехал. Хотя он запросто говорил о других ардентах, они припоминают его очень смутно.

— Значит, он…

— Он играл с тобой, ребенок. Все время он использовал тебя, чтобы добраться до меня. Выведать, что я делаю. Убить, если получится. — Она говорила ровным бесстрастным голосом. — Как мне представляется, во время последней попытки он использовал больше порошка, возможно надеясь, что я вдохну его. Он понимал, что другой возможности у него не будет. Однако все повернулось против него самого, яд сработал раньше, чем противоядие.

Кто-то едва не убил ее.

Не кто-то, Кабзал. Ничего удивительного, что он хотел заставить ее попробовать джем!

— Ты очень разочаровала меня, Шаллан, — сказала Джаснах. — Теперь я понимаю, почему ты пыталась покончить с собой. Вина едва не убила тебя.

Она не пыталась покончить с собой. Но что хорошего будет, если она не согласится? Джаснах жалеет ее; лучше не давать ей повод думать иначе. Но что за странности, которые Шаллан видела и с которыми экспериментировала? Быть может, Джаснах может объяснить их?

Вид Джаснах, холодный гнев, кипевший за ее спокойной внешностью, настолько пугали Шаллан, что все вопросы о головах-символах и странном месте с бусинами умерли у нее на губах. Неужели Шаллан когда-то считала себя храброй? Она никакая не храбрая. Она дура. Она вспомнила времена, когда эхо отцовского гнева разносилось по всему дому. Спокойный и более оправданный гнев Джаснах пугал не меньше.

— Тебе придется научиться жить с твоей виной, — сказала Джаснах. — Тебе не удалось украсть мой фабриал. Ты загубила свою карьеру, быть может блестящую. Эта глупая интрига запятнала твою жизнь на десятилетия. Никакая женщина больше не возьмет тебя в учебу. Ты загубила ее своими руками. — Она с отвращением тряхнула головой. — Я ненавижу ошибаться.

И она повернулась, чтобы уйти.

Шаллан подняла руку.

Я должна извиниться. Я должна что-то сказать.

— Джаснах?

Принцесса не повернула голову, стражник не вернулся.

Шаллан свернулась калачиком под одеялом, желудок сжался в комок, и она почувствовала себя настолько плохо, что — на мгновение — ей захотелось, чтобы осколок стекла впился в руку немного глубже. Или, может быть, чтобы Джаснах, несмотря на Преобразователь, не сумела спасти ее.

Она потеряла все. Фабриал, который мог защитить семью. Опеку, благодаря которой она училась. Кабзала. Хотя он никогда не стоял на первом месте.

Одеяло промокло от слез. Солнечный свет начал таять, потом исчез. Никто не пришел проведать ее.

Никому она не нужна.

Глава пятьдесят перваяШаш нан

Год назад

Каладин молча сидел в приемной деревянного передвижного штаба Амарама. Постройка состояла из дюжин крепких панелей, которые можно было легко разъединить и перевезти на чуллах. Каладин сидел у окна, глядя наружу, на лагерь. На месте, где раньше стояли палатки взвода Каладина, зияла пустота. Их разобрали и отдали другим взводам.

От его взвода осталось четверо. Из двадцати шести. И эти люди называли его счастливым, Благословленным Штормом. Он сам начал верить в это.

Сегодня я убил Носителя Осколков, равнодушно подумал он. Как Ланасин Твердоногий. Или Эвод Знакодел. Я. Я убил его.

И ему было все равно.

Он положил руки на деревянный подоконник. В окне не было стекла, и он почувствовал дуновение ветра. Спрен ветра порхал от одной палатки к другой. На стенах комнаты висели щиты, пол покрывал толстый красный ковер. Вдоль стен стояло несколько мягких стульев, таких же, как и тот, на котором сидел Каладин. Комната — «малая» приемная — была больше всего их дома в Хартстоуне, включая операционную.

Я убил Носителя Осколков, опять подумал он. И отдал Клинок и Доспехи.

Уникальное событие, самая монументальная глупость, сделанная в любой эпохе и в любом королевстве. Как Носитель Осколков он стал бы важнее Рошона — и самого Амарама. И смог бы поехать на Разрушенные Равнины, чтобы сражаться в настоящей войне.

И никаких стычек из-за границ. Никаких мелочных капитанов-светлоглазых, принадлежащих малозначимым семьям, озлобленных, что их карьера не удалась. Ему не пришлось бы заботиться о волдырях из-за неподходящих сапог, обедах, отдававших крэмом, или других солдатах, постоянно затевавших ссоры.

Он мог бы стать богатым. И все отдал, вот так, запросто.

И тем не менее, от одной мысли об этом Клинке его тошнило. Он не хотел богатства, титулов, армии, даже хорошей еды. Он хотел быть способным вернуть все назад и защитить людей, которые верили ему. Почему он погнался за Носителем Осколков? Он должен был сбежать, как и все. Но нет, он погнался за штормовым Носителем.

Ты защитил своего сверхмаршала, сказал он себе. Ты герой.

Но почему жизнь Амарама стоит больше, чем жизнь его людей? Каладин служил Амараму только потому, что тот был человеком чести. Он разрешал копейщикам укрываться в своем штабе во время сверхштормов, каждый раз другому взводу. В его армии людей хорошо кормили и им щедро платили. Он не относился к своим людям, как к грязи.

Однако разрешал делать это своим подчиненным. И не защитил Тьена, хотя и обещал.

Как и я. Как и я…

Внутри Каладина бушевал шторм из горя и вины. Но одно оставалось ясным, как пятно света на стене темной комнаты. Он не хотел иметь хоть что-нибудь общее с Осколками. Даже прикасаться к ним.

Дверь хлопнула, открываясь, и Каладин повернулся на своем стуле. Вошел Амарам. Высокий, худощавый, с квадратным лицом, в длинном военном пальто, темно-зеленом. Он шел, помогая себе костылем. Каладин критически осмотрел лубок.

Я бы сделал лучше, сказал он себе. И, конечно бы, настоял, чтобы пациент остался в кровати.

Амарам говорил с одним из своих штормстражей, человеком среднего возраста, с квадратной бородой, одетым в черное.

— …почему Тайдакар пошел на такой риск? — сказал Амарам тихим голосом. — Но кто еще, кроме него? Кровьпризраки наглеют с каждым днем. Нам нужно найти, кто это был. Что мы знаем сейчас?

— Только то, что он веден, — ответил штормстраж. — Больше ничего узнать не удалось. Но я продолжу расследование.

Амарам кивнул и замолчал. За ними вошла группа светлоглазых офицеров, один из них нес Клинок Осколков, завернутый в белое полотно. Потом вошли все четыре оставшихся солдата Каладина: Хэб, Риш, Алабет и Кореб.

Каладин встал, чувствуя себя усталым до предела. Амарам остался у двери, сложив руки на груди, ожидая, пока не вошли два последних человека и не закрыли за собой дверь. Тоже светлоглазые, но ниже рангом — офицеры почетной гвардии Амарама. Интересно, они были среди тех, кто сбежал?

И все-таки я поступил умно, подумал Каладин. Самое умное из всего, что я сделал.

Амарам оперся о костыль, вперившись в Каладина блестящими светло-коричневыми глазами. Он несколько часов совещался со своими советниками, пытаясь узнать, кем был Носитель Осколков.

— Сегодня ты поступил храбро, солдат, — наконец обратился он к Каладину.

— Я… — Что ему сказать? Как жаль, что я не оставил вас умирать, сэр. — Спасибо.

— Все сбежали, включая мою почетную гвардию. — Два человека, самые близкие к двери, со стыдом опустили взгляд. — Но ты бросился в атаку. Почему?

— Я вообще ни о чем не думал, сэр.

Амараму ответ не понравился.

— Тебя зовут Каладин, верно?

— Да, светлорд. Из Хартстоуна. Вы помните?

Амарам задумался, слегка смутившись.

— Ваш кузен, Рошон, местный лорд-мэр. Он послал в армию моего брата. И я… я присоединился к брату.

— А, да, — сказал Амарам. — Сейчас я вспомнил. — Он не спросил о Тьене. — Ты все еще не ответил на мой вопрос. Почему ты напал на него? Не из-за Клинка Осколков, верно? Ты отказался от него.

— Да, сэр.

Штормстраж поднял бровь, как если бы не верил, что Каладин отказался от Клинка. Солдат, державший Клинок, с почтительным страхом посмотрел на него.

— Почему? — спросил Амарам. — Почему ты отказался от него? Я должен знать.

— Я не хочу его, сэр.

— Да, но почему?

Потому что он сделает меня одним из вас. Потому что я не могу взглянуть на это оружие и не увидеть лица людей, которых его носитель небрежно зарубил.

Потому что… потому что…

— Я не могу ответить на ваш вопрос, сэр, — сказал Каладин, вздохнув.

Штормстраж покачал головой, подошел к жаровне, стоявшей у стены, и начал греть руки.

— Да, эти Осколки мои, — сказал Каладин. — И я отдал их Коребу. У него самый высокий ранг среди моих оставшихся солдат, и он самый лучший боец среди них. — Остальные трое поймут. Кроме того, став светлоглазым, он позаботится о них.

Амарам посмотрел на Кореба и кивнул людям свиты. Один закрыл ставни окна. Остальные вытащили мечи и шагнули к оставшимся солдатам Каладина.

Каладин закричал и прыгнул вперед, но два офицера почетной гвардии уже стояли рядом. Один из них изо всех сил ударил его в живот. Каладин, застигнутый врасплох, только и успел, что выдохнуть.

Нет.

Сражаясь с болью, он повернулся к человеку. Глаза того широко открылись, когда кулак Каладина ударил его в живот, отбросив назад. Несколько человек тут же навалились на него. Безоружный, усталый после сражения, он и так еле стоял на ногах. Они стали бить его в спину и бока, и он повалился на пол. Все болело, но он мог видеть, как солдаты набросились на его людей.

Первым зарезали Риша. Каладин выдохнул и вытянул руку, пытаясь встать на колени.

Это не произойдет. Пожалуйста, нет!

Хэб и Алабет вытащили ножи, но быстро упали — один солдат пронзил живот Хэба, а двое других зарубили Алабета. Нож Алабета с глухим шумом ударился о пол, за ним его рука и, наконец, тело.

Кореб прожил дольше других, отскочив к стене и выставив вперед руки. Он не кричал. Похоже, все понял. По лицу Каладина текли слезы, но его крепко держали сзади и он ничем не мог помочь.

Кореб упал на колени, умоляя о пощаде. В ответ один из людей Амарама с такой силой ударил его по шее, что почти отрубил голову. Все это заняло несколько секунд.

— Ты ублюдок! — крикнул Каладин, задыхаясь от боли и пытаясь высвободиться. Бесполезно, его крепко держало четверо. Кровь мертвых копейщиков смочила доски пола.

Все мертвы. Все! Отец Штормов! Весь его взвод!

Амарам с мрачным выражением на лице шагнул вперед. И опустился на колено перед Каладином.

— Прошу прощения.

— Ублюдок! — крикнул Каладин, так громко, как только смог.

— Я не могу рисковать. Они бы рассказали то, что видели. Я сделал только то, что должен был сделать, солдат. То, что хорошо для армии. Они бы всем рассказали, что с Носителем Осколков разобрался твой взвод. А люди должны поверить, что его убил я.

— Так ты берешь Клинок Осколков себе?

— Я хороший мечник, — сказал Амарам, — и привык носить доспехи. Так что для Алеткара будет намного лучше, если Осколки достанутся мне.

— Ты мог бы попросить меня, шторм тебя побери!

— А что будет, когда новость разойдется по лагерю? — мрачно спросил Амарам. — Что Носителя Осколков убил ты, а Клинок у меня? Никто не поверит, что ты отдал мне его добровольно. Есть и еще кое-что, сынок. Ты бы все равно не дал бы мне сохранить его. — Амарам покачал головой. — Через день-два ты бы захотел богатства и славы; другие убедили бы тебя. И ты бы потребовал, чтобы я отдал его тебе. Я мучился несколько часов, но Рестарес прав — это необходимая жертва. Ради Алеткара.

— Тебе нет дела до Алеткара! Ты думаешь только о себе! Шторм тебя побери, я-то думал, что ты лучше остальных! — Слезы текли по подбородку Каладина.

Амарам виновато посмотрел на Каладина, как если бы знал, что тот сказал правду. Потом отвернулся, махнув штормстражу. Человек отвернулся от жаровни, держа в руках что-то, что он подогревал на углях. Маленькое железное тавро.

— И ты собираешься так поступить? Достойный светлорд, который так заботится о своих людях? Ложь? Все ложь?

— Это для моих людей, — сказал Амарам. Он взял Клинок Осколков и поднял его вверх. Драгоценный камень на эфесе полыхнул белым светом. — Тебе не понять тяжесть, которую я несу, копейщик. — Он уже не говорил спокойно и рассудительно. Скорее защищался. — Меня не волнует жизнь нескольких темноглазых копейщиков, если мое решение спасет тысячи.

Штормстраж подошел к Каладину и поднял раскаленное тавро на уровень лба. Глифы, если прочитать наоборот, шаш нан. Клеймо раба.

— Ты пришел ко мне на выручку, — сказал Амарам, хромая к двери и обходя тело Риша, — и спас мне жизнь. Поэтому я оставляю тебя в живых. Если пять человек расскажут одну и ту же историю, им поверят, но на слова одинокого раба никто не обратит внимания. А в лагере я скажу, что ты предал своих товарищей, даже не попытался остановить их. Ты бросился бежать и был схвачен моей почетной гвардией.

Амарам задержался у двери и положил тупой конец украденного Клинка на плечо. Вина еще не исчезла из его глаз, но лицо стало твердым, покрывая ее.

— Тебя уволят из армии и заклеймят клеймом раба. Но скажи мне спасибо, что вообще остался жив.

Он открыл дверь и вышел наружу.

Тавро вонзилось в лоб Каладина, выжигая на коже его судьбу. И наконец он завопил, яростно и бессильно.

Интерлюдия