.
И словно бы для наглядности между страниц лежали цветки. Желтые лютики. Пурпурные фиалки. Память о давних выходных, долгих прогулках на каникулах и свежем воздухе. Ленты бурой ветхой травы. Записи солнечного света. Материальные свидетельства ушедшего лета. И не только его цветов – запахов тоже! Засушенные веточки розмарина, чабреца, лаванды. А лепестки роз все еще давали аромат! Они сохранились между слоями бумаги и слов, будто в броне. Каждый попадавшийся мне цветок примулы и вьюнка я бережно укладывала на место.
Не оставляя поста у плиты, бабушка что-то сказала; голос на последних словах ушел вверх – это был вопрос.
– Что, извини? – не расслышала я.
Она отняла сигарету от губ, пустила клуб дыма и повторила:
– И как тебе «Зов предков»?
Я вытаращилась на бабушку.
– Роман, – подсказала она, кивнув на раскрытую книгу. Бабушка, видимо, не вглядывалась в обложку и настоящего названия не знала.
– Прочитала уже, где пес дает себя украсть и увезти на Аляску?
Да, кивнула я и опустила глаза в книгу. Я согласилась с тем, что жизнь у песика выдалась увлекательной.
– А то место… – продолжала бабушка, – где колли заманивают марсиане на летающей тарелке?
Я снова кивнула, сказав, что этот эпизод зацепил.
– Ну а… – раскручивала меня бабушка, – было страшно, когда космические пришельцы оплодотворили ирландского сеттера эмбрионами радиоактивного шимпанзе из Крабовидной туманности?
Я машинально согласилась, сказала, жду не дождусь, когда снимут кино, потом посмотрела бабушке в лицо – не лукавит ли. Но она просто стояла на месте. Ее аскетичное тело селянки было одето в привычный ситцевый передник поверх балахонистого хлопчатобумажного платья в клеточку, которое от бесчисленных стирок утратило и вид, и цвет. Я заметила для себя, что «Зов предков», должно быть, крутейшая книжка.
Бабушка снова запустила ложку в кипящий котел, поднесла к сложенным трубочкой губам, подула на исходящее паром варево, и тут в гостиной зазвонил телефон. Как и много раз до этого, она отложила капающую столовую утварь и поковыляла из кухни через коридорчик. Скрипнули диванные пружины, звонки смолкли, и бабушка прокашляла: «Аллё-о?», потом перешла на заговорщический шепот: «Да, она взяла что надо – книжку про эволюцию. Мэдди – молоток». Срываясь на кашель, она проговорила: «Да, я рассказала ей про остров…» – и совсем придушенным голосом добавила: «Нисколечко не беспокойся, Леонард. Девчушечка еще как готова сразиться со злом!»
Тут, милый твиттерянин, я перевернула страницу «Бигля» и обнаружила еще более древние слова. На полях синей шариковой ручкой было написано: «Леонард обещает, что я выращу дочь, которая однажды станет великим воином. Он велит назвать ее Мэдисон».
21 декабря, 9:05 по восточному времени
Вперед, мореплаватель!
Отправила Мэдисон Спенсер (Madisonspencer@aftrlife.hell)
Милый твиттерянин!
Вот так и вышло, что тем летом в ссылке в унылой глуши, в тот солнечный и уже давно минувший день я оказалась у разбитой асфальтовой кромки шоссе номер такой-то, на границе шести полос, по которым на север, гудя и ревя, беспрерывно ехали фуры. Утренний воздух вонял загрязнениями: смазкой, гудроном, горячим маслом и дымом сжигаемого сока из динозавров.
Еще ни одному исследователю не доводилось пускаться в более опасные моря.
Мой путь лежал поперек потока машин, их инерции, шипения и рыка радиальных покрышек и заикающегося выхлопного грома дроссельных заслонок. На другом берегу этой смертоносной и быстрой металлической процессии я видела цель: остров, где машины останавливались, испускали из себя людей, а те бежали в шлакоблочные клозеты испускать уже свое содержимое.
Один шаг, и я буду обязана пересечь шоссе; только один – и всю себя вложу в полсотни следующих шагов, чтобы очутиться в безопасности на далеком туалетном островке. Там прогуливались домашние собаки и выкладывали кучки экскрементов – неторопливо и продуманно, как черепахи, которым грозит вымирание, выкладывают свои драгоценные яйца.
До чего, должно быть, странное зрелище представляла я для водителей: одиннадцатилетняя девочка в джинсах и синей рубахе из шамбре, полы которой свисают до колен, а слишком длинные рукава закатаны до пухлых локтей.
Я стояла, прижав к груди «Бигль» и громоздкую банку с бабушкиным оконным чаем. Мутный напиток тяжело плескался в хрупкой галлоновой таре. Прежде чем ее изъять, я накидала в золотистую жидкость сахара без счета. Теперь чай протекал через плохо присаженную крышку, и руки у меня были липкими; пальцы склеило так, будто я сунула их в паутину, будто эволюционировала для жизни в воде. То бишь сцепило меня с банкой до того крепко, что, если бы эта хватка вдруг ослабла, бултыхающийся стеклянный пузырь, похоже, так и остался бы висеть на рубахе.
После того как я вошла в поток автомобилей, даже крохотная заминка повлекла бы смертельный удар, мне раздробило бы все кости и швырнуло в дымный и застойный летний воздух. Или меня переехали бы колеса, и девичью кровь размазало на мили и мили зигзагообразными, похожими на молнии отпечатками гигантских шин. Любое промедление означало смерть, а в те давние дни я относилась к смерти с крайним предубеждением. Как многие во плоти живущие, я стремилась таковой и оставаться.
Я сделала глубокий вдох (возможно, последний) и ринулась в хаос.
«Басс виджуны» шлепали по горячему асфальту, со всех сторон бесновались мусоровозы. Выли сирены, рявкали гудки. Длинные автоцистерны, под верх залитые горючими жидкостями, ревущие лесовозы – эти чудища проносились мимо, потоки воздуха швыряли крохотную меня, словно пробку по бурному морю. Монструозные «грейхаунды», волоча за собой клубы жалящего крошева, осыпали меня картечью острых камешков. Жгучие сирокко, поднимавшиеся за автоплатформами, обдирали кожу и рвали волосы.
Люди, чья семейная жизнь удалась, не садятся на корабль и не плывут на Аляску или Галапагосы. Они не уходят от любящей родни и не запирают себя в мастерских или студиях. Ни одна душевно здоровая персона не будет а-ля Мария Кюри подставляться под радиацию до тех пор, пока не облучится насмерть. Цивилизация – это условия, которые асоциальные личности создают для остального успешного, беспроблемного и семейно-ориентированного человечества. Только неудачники, несчастные и отвергнутые, станут дни напролет сидеть в засаде, чтобы понаблюдать за брачным поведением саламандр. Или изучать кипение чайника.
Авангард в любой области состоит из одиночек – нежеланных и не имеющих друзей. Всякий прогресс – результат труда непопулярных.
Те, кого любят – чьи родители не кинозвезды, а заботливые, внимательные люди, – таким никогда не открыть гравитацию. К настоящему успеху ведет лишь глубокое страдание.
Предыдущие наблюдения придавали мне стойкости, пока перед самым носом проносились тягачи с прицепами. Живи моя мама счастливо, как Ребекка с фермы Саннибрук[14], она никогда не сделалась бы блистательным идолом кинозрителей. Если бы мечтой всей моей жизни было стоять рядом с бабушкой и уваривать невинные абрикосы до гадкого желеобразного экстракта, теперь я не мчалась бы поперек враждебной среды переполненного шоссе номер такой-то.
Я перебирала пухлыми ножками, суматошно продвигалась и отступала, я увертывалась, иначе меня бы сбили, мое упитанное детское тельце размазало бы по хромированным бамперам и радиаторным решеткам, мчащим в Пенсильванию и Коннектикут, а мой джинсово-рубашечный ансамбль порвало бы в лоскуты и раскатало по раскаленному асфальту. Одна заминка – и я бы погибла. Один неверный шаг вперед вынуждал сделать два назад. Мой чайный груз колыхался и своей тяжестью тянул меня за собой. Меня мотнуло в сторону – наперерез гигантской фуре. Та заревела во весь свой могучий гудок, размытые покрышки завизжали и пошли юзом. Кузов с обреченным на гибель скотом проскользнул так близко, что я ощутила запах бычьего мускуса, – ужасно близко. Тысяча больших коричневых глаз посмотрели на меня с состраданием.
Тут же ко мне устремились другие грузовики, направляя меня, как пастухи, заставляя перебирать коротенькими ножками то в одну сторону, то в другую. На одном инстинкте самосохранения, ничего не соображая, я рванула вперед. Зажмурившись и втянув голову в плечи, я неслась, бежала, летела. Я уворачивалась, подныривала и прошмыгивала, едва избегая столкновений и слыша только воющие гудки. Фары гнавшихся за мной машин, негодуя, сверкали, освещая мой трясущийся толстый живот.
Меня преследовали, хотели перехватить, мне отсекали путь. Я обливалась потом, обмякшие ручищи болтались, а складки на поясе так и подскакивали, когда я резко меняла направление. Атака разгневанных водителей разогнала мой пульс так, как этого не сделали бы и два года занятий с дорогими личными тренерами.
Наконец-таки я споткнулась. Носок налетел на преграду, и я повалилась вперед, готовая принять смерть от ближайшего транспортного средства. Я невольно выбросила руки и скрючилась, прикрывая хрупкую бутылку и «Бигль», однако приземлилась не на твердый асфальт, а на что-то мягкое. Препятствие, о которое я запнулась (я раскрыла глаза и посмотрела), было бетонным бордюром; мягкое – газоном. Я добралась до дорожного острова. Трава, высохшая до желтизны, лежала придавленная собственным весом, а то податливое, во что я рухнула, оказалось теплым холмиком жидковатых собачьих какашек.
21 декабря, 9:07 по восточному времени
Нечерепаший мочевой пузырь ноет так, что сводит с ума
Отправила Мэдисон Спенсер (Madisonspencer@aftrlife.hell)
Милый твиттерянин!
Дабы не впасть в усыпляющую манеру повествования мистера Дарвина, не стану описывать каждую молекулу дорожного островка. Довольно сказать, что он имел яйцевидную форму, со всех сторон его окружали сумасшедшие водители, которые гнали свой транспорт на бешеной скорости. Местность была типичной для севера штата, унылой. Пейзаж, куда ни глянь, – скучным (геология – сплошная тоска). Тощий слой газона покрывал остров, и каждая поверхность – трава, неработающие питьевые фонтанчики, бетонные дорожки – излучали жар не хуже солнца. Уточню: