Остальная часть собрания собиралась долго и упорно заседать[210].
Бесцеремонно оттеснив старейшего члена Учредительного собрания С. П. Швецова, избранного от партии социалистов-революционеров, бразды правления взял в свои руки Я. М. Свердлов[211], выразив надежду «на полное признание Учредительным собранием всех декретов и постановлений Совета народных комиссаров». Затем он зачитал проект Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа, подготовленный ВЦИКом от имени Учредительного собрания, в котором, в частности, говорилось: «1. Россия объявляется Республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Вся власть в центре и на местах принадлежит этим Советам. 2. Советская Российская республика учреждается на основе свободного союза свободных наций, как федерация советских национальных республик».
Также в тексте проекта этой декларации говорилось об отмене частной собственности на землю и о национализации всех лесов, ресурсов, вод общегосударственного значения и сельскохозяйственных предприятий; о переходе фабрик, заводов, рудников, железных дорог и прочих средств производства и транспорта в собственность Советской Рабоче-Крестьянской Республики; о переходе всех банков в собственность рабоче-крестьянского государства; о введении всеобщей трудовой повинности; декларировались вооружение трудящихся, образование социалистической Красной Армии рабочих и крестьян и полное разоружение имущих классов, а также разрыв тайных договоров, организация самого широкого братания с рабочими и крестьянами воюющих ныне между собой армий и достижение во что бы то ни стало мира между народами без аннексий и контрибуций, на основе свободного самоопределения наций[212].
И вообще: «Будучи выбрано на основе партийных списков, составленных до Октябрьской революции, когда народ еще не мог всей массой восстать против эксплуататоров, не зная всей силы их сопротивления при отстаивании ими своих классовых привилегий, не взялся еще практически за создание социалистического общества, Учредительное собрание считало бы в корне неправильно, даже с формальной точки зрения, противопоставить себя Советской власти… Власть должна принадлежать целиком и исключительно трудящимся массам и их полномочному представительству – Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов»[213].
Только затем, несмотря на давление вооруженных и в большинстве своем нетрезвых «гостей», председателем Учредительного собрания был избран лидер эсеров В. М. Чернов. В результате последовавших прений, быстро превратившихся во взаимные обвинения и оскорбления, навязываемая большевиками декларация (а точнее, ультиматум) была отклонена 237 голосами против 146. В знак протеста против этого решения большевики, а затем и левые эсеры покинули зал заседаний, хотя делегаты готовы были принять демократические постановления о мире, земле и рабочем контроле.
Легитимация большевистской власти посредством Учредительного собрания не состоялась. Оставалось только, предвосхищая манеры незабвенного Остапа Бендера, перевернуть шахматную доску.
4Разгон Учредительного собрания
6 января 1918 года был издан декрет Всероссийского центрального исполнительного комитета «О роспуске Учредительного Собрания»[214]. В нем в вину собранию ставился отказ от принятия декларации, а также содержался намек, что после ухода с заседания большевиков и левых эсеров оно не имеет кворума.
Несмотря на то что охране был дан подписанный Лениным и Урицким приказ: «…Товарищам солдатам и матросам не допускать насилия по отношению к контрреволюционным членам Учредительного собрания и свободно выпускать из Таврического дворца. Никого не впускать без особого приказа», П. Е. Дыбенко отдал устное распоряжение разогнать Учредительное собрание[215]. Матрос Железняк (Анатолий Железняков), произнеся легендарную фразу: «Караул устал», этот приказ и осуществил.
Эсеры призвали своих сторонников и всех, кому небезразлична была судьба демократии в России, к демонстрации в поддержку Учредительного собрания. Демонстранты не имели огнестрельного оружия, их протест против большевистского произвола был мирным. Тем не менее по мирной демонстрации был открыт огонь – красногвардейцы стреляли залпами, без всякого предупреждения.
В. И. Ленин встретил известие о разгоне Учредительного собрания с восторгом. Как рассказывал член Учредительного собрания от партии большевиков Н. И. Бухарин, Ленин радовался, хохотал неудержимо, до слез, и «мы не сразу поняли, что это истерика. В ту ночь мы боялись, что потеряем его»[216]. Так мучительно выходили из вождя мирового пролетариата, хоть и сомнительного, но все-таки юриста, остатки присущего этой профессии легализма.
Троцкий описал ситуацию просто и цинично: «В лице эсеровской учредилки февральская республика получила оказию умереть вторично»[217].
Разверзалась бездна произвола и беззакония. Сугубо харизматическая, революционная легитимность Советской власти означала появление в системе управления революционеров, героев, фанатиков, полусумасшедших и просто бандитов.
По существу, 6 января 1918 года можно считать датой окончательного осуществления большевистского переворота и провальным завершением первого в истории России демократического эксперимента, а роспуск Учредительного собрания можно сравнить с выдачей свидетельства о смерти Временного правительства. Вместе с тем так называемое Рабоче-крестьянское правительство перестало быть временным, а «роспуск Учредительного собрания был новым унижением заветной мечты многих поколений и наивного благоговения веривших в него масс»[218].
Глава 4Юристы – деятели Временного правительства
1Два председателя – Львов и Керенский
Выдающийся правовед Серебряного века П. И. Новгородцев[219] так описал связь трех лидеров Великой русской революции и, между прочим, своих коллег по юридическому цеху: «Кн. Львов, Керенский и Ленин связаны между собой неразрывной связью. Кн. Львов так же повинен в Керенском, как Керенский в Ленине (выделено авт.). Если сравнить этих трех деятелей революции, последовательно возглавлявших революционную власть, по характеру их отношения к злому началу гражданской вражды и внутреннего распада, то это отношение можно представить в следующем виде. Система бесхитростного непротивления злу, примененная князем Львовым в качестве системы управления государством, у Керенского обратилась в систему потворства злу, прикрытого фразами о „сказке революции“ и о благе государства, а у Ленина – в систему открытого служения злу, облеченную в форму беспощадной классовой борьбы и истребления всех, неугодных властвующим. <…> Прочнее всех овладел массами тот, кто более всего взывал к массовым инстинктам и страстям. В условиях общей анархии путь к власти и к деспотизму всего более открыт для наихудшей демагогии. Отсюда и вышло, что легализованная анархия кн. Львова и Керенского с естественной неизбежностью уступила место демагогическому деспотизму Ленина»[220].
Во времена Советской власти и Львов, и Керенский изображались как «жалкие, ничтожные личности», и о их жизни и деятельности мало кто знал. Пожалуй, нет события в новейшей истории России более искаженного и умышленно фальсифицированного, чем история Великой русской революции. К сожалению, эта традиция продолжается до сих пор. Однако постичь историю нашей страны во всей ее непрерывности без осмысления роли этих деятелей Великой русской революции невозможно.
Львов
Георгий Евгеньевич Львов происходил из дворянской семьи, родился в 1861 году в г. Дрездене Королевства Саксония, где жила тогда его семья и старшие братья получали образование. Львовы принадлежали к высшей аристократии, вели свой род от Рюрика, но с падением крепостного уклада жизни разорились.
Георгий окончил в Москве гимназию Поливанова (1881), имевшего репутацию выдающегося педагога и автора знаменитой хрестоматии, и юридический факультет Московского университета (1885). На его мировоззрение огромное влияние оказал Лев Николаевич Толстой, друживший с семьей князей Львовых.
«Мне всегда легче было в демократических кругах. Я тяготился всяким общением с так называемым высшим светом. Мне претил дух аристократии. <…> Духовное родство мое не совпадало с кровным. Друзья мои, поистине близкие мне люди, были люди новой формации освободительного времени, люди либерального демократического склада. Корни такой духовной трансформации лежали не только в условиях времени, но и в самой семье нашей»[221].
Практическая хватка и деловитость князя Львова не только позволили ему быстро поднять заложенное-перезаложенное имение, сделать его доходным, но и принесли известность в земской среде.
Георгий Евгеньевич работал земским начальником, избирался гласным в уездных и губернских земствах Тульской губернии. За заслуги на этом поприще он был награжден орденом Св. Станислава 2-й степени.
В 1903 году Львов был избран председателем тульской губернской земской управы. Это назначение совпало с трагедией в его семье: тяжело заболела его супруга Юлия Алексеевна, урожденная графиня Бобринская. Ее лечили лучшие московские специалисты, потребовалась срочная операция, но все это не помогло. Княгиня скончалась 12 мая 1903 года, и совершенно потрясенный князь укрылся в Оптиной пустыни. До конца своих дней он оставался вдовцом и не имел детей.
Всероссийскую известность Георгий Евгеньевич приобрел как руководитель земских санитарных отрядов на Русско-японской войне. С тех пор он возглавлял объединенную земскую организацию – предтечу Всероссийского земского союза.
В 1906 году Львов был избран в Государственную думу от Конституционно-демократической партии. В Думе входил в аграрную, продовольственную комиссии, а также комиссию по росписи доходов и расходов (по бюджету). Интересно, что Львов, в отличие от однопартийцев, после роспуска первой Думы Выборгское воззвание[222] не подписал, соответственно, не был осужден и ограничен в правах. «Сомнительный кадет», по определению П. Н. Милюкова, он находился на правом фланге партии. «Сомнителен» он оказался и для властей предержащих. В 1913 году Львов баллотировался на пост московского городского головы, однако его кандидатура была отклонена министром внутренних дел Н. А. Маклаковым[223].
Георгий Евгеньевич активно занимался политической и общественной, в том числе благотворительной, деятельностью, участвовал в организации оказания помощи голодающим, переселенцам. Звездным часом Львова стала его деятельность на посту главноуполномоченного Всероссийского земского союза, возникшего 30 июля 1914 года. Здесь в полной мере развернулись все его таланты как организатора и практика земской работы.
Земский союз и Главный по снабжению армии комитет Всероссийских земского и городского союзов (Земгор), которые он возглавлял, наряду с Городским союзом и военно-промышленными комитетами внесли огромный вклад в военные усилия страны и стали влиятельными общественными организациями[224]. К концу 1915 года деятельность Земского союза и Земгора получила такое развитие, что популярность главы обеих этих организаций не могла остаться в тени. Популярность эта необыкновенно быстро росла в армии. Оттуда она перешла в тыл и широкие общественные круги[225]. К концу 1916 года Львов из аполитичного руководителя ВЗС, каким он был в 1914 году, превратился в яркого политика.
В декабре 1916 года правительство запретило проведение съезда ВЗС. Когда полиция разгоняла делегатов, Львов обратился к собравшимся земцам:
«Верьте, мы победим!» В те же дни царица писала супругу: «Я бы спокойно и с чистою совестью перед всей Россией отправила бы Львова в Сибирь»[226].
После возникновения в Госдуме так называемого Прогрессивного блока[227] с новой силой воскресли мечты об «ответственном министерстве», зароненные еще М. М. Сперанским[228]. В разных кружках в Петрограде и Москве стали составляться многочисленные списки этого самого министерства. В среде земцев и деятелей военно-промышленных комитетов Георгий Евгеньевич считался единственным претендентом на пост председателя Совета министров. На фронте, в армии шли те же разговоры, но там интересовались главным образом двумя должностями – премьера и военного министра: кандидатами на эти должности в 1916 году неизменно называли князя Львова и Гучкова.
2 марта 1917 года, в день своего отречения от престола, император Николай II назначил Г. Е. Львова председателем Совета министров, в этот же день Временный комитет Государственной думы назначил его председателем правительства.
Князю Львову казалось, что он дожил наконец-то до счастливых дней, когда можно творить новую жизнь – не для народа, а «вместе с народом». Он «впал в эти дни в совершенно экстатическое состояние. Вперив взор в потолок, он проникновенно шептал: „Боже, как все хорошо складывается!.. Великая, бескровная…“[229]
Князь был склонен придавать событиям вселенский масштаб, предрекая всеевропейскую демократическую революцию: «Известия из Болгарии производят сильнейшее впечатление. Туда уже перекинулась революция из России, и немцы „усмиряют“ болгарских солдат. Глубоко надеюсь, что скоро революция перекинется и в Турцию, и в Австрию. А тогда немцы останутся одни усмирителями против всех народов. Дай Бог! Тогда „смысл войны“ осуществится с той стороны, с которой его никто не ждал…»[230]
На вершину власти нашего героя вознес прежде всего его авторитет эффективного управленца. Однако князь обладал весьма своеобразными организаторскими способностями, как нельзя лучше подходившими к свободному творчеству общественных организаций, но малопригодными для обуздания разбушевавшихся революционных и партийных страстей. Ни войск, ни полиции в его распоряжении не было. Бороться с охлократией, просыпающейся со всех сторон, растущей и крепнущей под влиянием беззастенчивой, злобной, бешеной пропаганды, Временное правительство не могло прежде всего в силу своей идеологии[231].
«В области практической работы он умел чутьем нащупать назревавшую задачу, наметить для выполнения ее подходящего человека, поставить перед ним это задание в самых общих чертах, дать полную свободу в осуществлении, всячески поощрять свободную инициативу… Организационные формы его не интересовали. Единообразия, заранее надуманных схем он не только не добивался, но даже боялся как чего-то искусственного, нежелательного. Он чувствовал себя совершенно свободно среди разнообразия экспромтного творчества сотрудников, которое принимало подчас почти хаотические формы. Он умел на ходу дела, со стороны, сказать в помощь всегда умное и веское слово. Его деликатное общее руководство необычайно возбуждало энергию, самодеятельность, инициативу сотрудников. У него не было равного в умении привлечь к делу обильные средства. И наконец, одним из главных его талантов являлось умение внести мир и единение в среду своих многочисленных сотрудников»[232], – писал активный деятель земского движения Тихон Иванович Полнер.
Однако в качестве министра-председателя Львову приходилось иметь дело не столько с людьми, сколько с партийными установками, проводившимися в жизнь министрами, занимавшими порой антагонистические позиции. Какое тут может быть единение…
В конфликте между Керенским и Милюковым он был ближе к эмоциям Керенского, чем к уму Милюкова. «К Керенскому Львова привлекало очень многое: и пламенный патриотизм, и вера в русский народ, и лихорадочная, полная экстазов энергия, и отрицательное отношение к „партийному византийству“, и многое другое. Даже любовь к помпе, к сценическому действу не отталкивала князя Львова: он чувствовал, что для разыгрывавшихся грандиозных событий его собственный будничный, серый обиход, его всегдашняя скромность недостаточны: требовалось что-то более яркое, действующее на воображение. Жить и действовать во Временном правительстве – без веры в чудо – было невозможно, а ждать чуда казалось вернее от энтузиазма Керенского, чем от умственных выкладок Милюкова»[233].
Когда вооруженные рабочие и часть петроградского гарнизона в июле 1917 года выступили с оружием в руках против Временного правительства, по предложению Г. Е. Львова были вызваны значительные силы с фронта. Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов нехотя присоединился к этой мере, но в ответ потребовал, чтобы правительство немедленно опубликовало новую программу своей деятельности, учитывающую мечты социалистов. Временное правительство обязывалось руководствоваться решениями Всероссийских съездов Советов. Львов протестовал, но, не поддержанный большинством, вынужден был сложить свои полномочия председателя и министра внутренних дел.
На другой день князь Львов прислал в правительство следующее письмо: «…После подавления вооруженного мятежа в Петрограде под влиянием представителей крайних социалистических течений Временное правительство приняло решение о немедленном осуществлении предложенной министрами-социалистами программы дальнейшей деятельности правительства. <…> Но она неприемлема для меня в целом – ввиду явного уклонения ее от непартийных начал в сторону осуществления чисто партийных социалистических целей… К таковым относятся немедленное провозглашение республиканского образа правления в Российском государстве, являющееся явной узурпацией верховных прав Учредительного собрания, единого действительного выразителя народной воли. Также вторжением в права Учредительного собрания является проведение намеченной аграрной программы. Давая на это согласие, я нарушил бы обязательство, принятое мною на себя по долгу присяги перед народом. <…> Я выхожу из состава Временного правительства и слагаю с себя обязанности министра председателя и министра внутренних дел. 8 июля 1917 года. 3 часа»[234].
Князь Львов предложил заместить его как министра-председателя Керенским. Предложение это было принято.
Осенью 1917 года князь долго лечился, затем переменил имя, отпустил бороду и уехал в Сибирь, которую всегда считал краем безграничных хозяйственных возможностей. Поселился в Тюмени. 28 февраля 1918 года его опознали и арестовали. Затем последовали тюрьма в Екатеринбурге и вызволение из нее[235]. По словам адвокатов, хлопотавших за Георгия Евгеньевича в Москве, Ленин якобы послал телеграмму в Екатеринбург с предложением либо предъявить Львову определенное обвинение, либо выпустить его на свободу. Обвинение сформулировать так и не смогли. Вскоре Екатеринбург захватили чехословацкие военные.
После освобождения Львов прибыл в Омск. Он участвовал во 2-м Челябинском совещании (20–25 августа 1918 года) представителей Комитета членов Всероссийского Учредительного собрания, Сибирского и Уральского временных правительств. Затем покинул страну с полномочиями от Уфимской директории – Временного Всероссийского правительства, которое решило направить его в США для переговоров с американским правительством о военной и материально-технической помощи сибирским антибольшевистским силам. В условиях Гражданской войны Львов сумел не замарать свои руки кровью, а в эмиграции всемерно помогал сотням тысяч российских беженцев, создавая для их поддержки различные фонды[236].
Умер Георгий Евгеньевич Львов в 1925 году в Париже. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа недалеко от Парижа.
Керенский
Александр Фёдорович Керенский не выпрыгнул как черт из табакерки, не выпал как снег на голову и не ушел так же неожиданно, как и пришел. Его путь во власть был трудным, но целеустремленность, образование и опыт сделали свое дело. Помогал ли ему случай в конкретных жизненных и политических ситуациях? Конечно, да. А кому из политиков не помогал?
Александр Фёдорович родился в Симбирске 22 апреля 1881 года. Его отец Фёдор Михайлович, директор Симбирской мужской, а затем и женской гимназий, был подчиненным директора (инспектора) симбирских училищ Ильи Николаевича Ульянова. Семьи Керенских и Ульяновых связывали дружеские отношения, у них было много общего в образе жизни, положении в обществе, интересах, происхождении. Фёдор Михайлович, после того как умер Илья Николаевич, принимал участие в жизни детей Ульяновых. В 1887 году, уже после того, как был арестован и казнен Александр Ульянов, он дал брату революционера Владимиру Ульянову положительную характеристику для поступления в Казанский университет.
Александр Керенский и Владимир Ульянов не только родились в Симбирске, но и высшее образование оба получили на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета. Правда, в отличие от Ульянова, который обучался экстерном, Керенский был добросовестным студентом: слушал лекции многих известных ученых и даже посещал кружок Петражицкого[237].
Из-за большой разницы в возрасте (Владимир был старше на 11 лет) Александр и Владимир, скорее всего, лично никогда не общались. Впрочем, эта разница не помешала Керенскому на целых четыре месяца раньше, чем Ульянову, но в одном и том же 1917 году возглавить российское правительство.
В 1889 году Ф. М. Керенского отправили в Туркестанский край, где он стал главным инспектором училищ. В 1899 году Александр окончил гимназию с золотой медалью в Ташкенте и поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, а затем перевелся на юридический. Именно в университете Керенский усвоил максиму своего учителя – профессора Л. И. Петражицкого: «Подлинная мораль – это внутреннее осознание долга, выполнению которого человек должен посвятить всю свою жизнь, при одном обязательном условии: чтобы на него не оказывали никакого внешнего давления», которой следовал всю жизнь[238].
В Санкт-Петербурге Александр Керенский начал успешную адвокатскую карьеру в качестве помощника присяжного поверенного. Рекомендацию в адвокаты ему дал сам А. Ф. Кони. Керенский этого не забыл и, став министром юстиции в 1917 году, назначил Анатолия Фёдоровича руководить Кассационным уголовным департаментом Сената, затем председательствующим (первоприсутствующим) в общем собрании кассационных департаментов Сената.
Александр Фёдорович быстро понял веяния времени и с удовольствием брался за политические процессы. Особенной симпатией у него пользовались революционеры-бунтари, которых он пламенно защищал в судах. Участвовал он и в работе комитета помощи жертвам 9 января 1905 года, созданного объединением адвокатов.
Во время событий 1905–1907 годов Керенский примыкал к эсерам, оправдывал тактику индивидуального террора и якобы пытался вступить в Боевую организацию Партии социалистов-революционеров, но получил отказ.
21 декабря 1905 года в квартире Керенского был произведен обыск, в ходе которого были найдены листовки «Организации вооруженного восстания» и револьвер, предназначавшийся для самообороны. В предварительном заключении в «Крестах» по обвинению в принадлежности к Боевой организации эсеров он находился до 5 апреля 1906 года, когда за недостатком улик был освобожден и выслан с женой и годовалым сыном в Ташкент, где тогда жили его родители. В середине августа 1906 года благодаря своим семейным связям вернулся в Санкт-Петербург.
С 22 декабря 1909 года Керенский стал присяжным поверенным в Санкт-Петербурге. Участвовал в ряде крупных политических процессов. В 1910 году Александр Фёдорович был главным защитником на процессе туркестанской организации социалистов-революционеров, обвинявшихся в антиправительственных вооруженных акциях. Процесс для эсеров прошел благополучно, адвокату удалось не допустить вынесения смертных приговоров. В начале 1912 года Керенский защищал на судебном процессе в Санкт-Петербурге террористов из армянской партии «Дашнакцутюн». Из 145 обвиняемых 95 были оправданы.
В 1912 году А. Ф. Керенский был избран депутатом IV Государственной думы от города Вольска Саратовской губернии. Поскольку партия эсеров приняла решение бойкотировать выборы, он формально вышел из нее и вступил во фракцию трудовиков, которую возглавил в 1915 году. В 1912 году был избран председателем Общественной комиссии при Государственной думе, которая расследовала Ленский расстрел[239].
В 1913 году Керенский подписал резолюцию коллегии столичных адвокатов с протестом против дела Бейлиса[240] и в числе других инициаторов этой акции («Дело 25 адвокатов» об оскорблении Киевской судебной палаты) в 1914 году был осужден на восемь месяцев тюремного заключения[241]. По кассационной жалобе тюремное заключение депутату Госдумы (попытки властей вывести Керенского из состава Думы не увенчались успехом) было заменено запретом заниматься адвокатской практикой в течение восьми месяцев.
В 1915–1917 годах Александр Фёдорович исполнял обязанности Генерального секретаря Верховного совета «Великого Востока народов России» – секретной организации, вышедшей из масонского «Великого Востока Франции». Российская организация не признавалась другими масонскими послушаниями как масонская ложа, так как приоритетной задачей для себя ставила политическую активность.
К 1917 году Керенский уже был довольно известным политиком. В своей думской речи 16 декабря 1916 года он фактически призвал к свержению самодержавия, назвав действующий режим оккупационным, после чего императрица Александра Фёдоровна заявила, что «Керенского следует повесить».
В первый день последней думской сессии, 15 февраля 1917 года, за две недели до революции, Александр Фёдорович сказал: «…Исторической задачей русского народа в настоящий момент является задача уничтожения средневекового режима немедленно, во что бы то ни стало… Как можно законными средствами бороться с теми, кто сам закон превратил в орудие издевательства над народом? <…> С нарушителями закона есть только один путь – физического их устранения»[242]. Это было истолковано общественным мнением и властями как призыв к цареубийству.
В момент крушения самодержавия наш герой сумел усидеть не просто на двух стульях, а на стульях, разъезжавшихся в разные стороны: будучи заместителем председателя Петросовета, вошел в состав Временного правительства в качестве министра юстиции. При этом он нарушил прямой запрет исполкома Петросовета, согласно которому представителям «революционной демократии» было запрещено входить во Временное правительство.
Добавим, что на посту министра юстиции его поддерживала значительная часть юридического сообщества, чего не скажешь о его деятельности в качестве военного министра и председателя Временного правительства. В правовых вопросах он опирался на адвокатуру и часть выдающейся русской профессуры – таких ее представителей, как Л. И. Петражицкий, В. И. Сергеевич, А. Ф. Кони. Впоследствии, уже в советское время, Анатолий Фёдорович Кони отказался от того, что имел хорошие отношения с Керенским.
Во втором созыве Временного правительства Керенский возглавил военно-морское министерство. Был одним из организаторов неудачного июньского наступления Русской армии и активным сторонником автономии Финляндии и Украины, вел переговоры с украинской Центральной радой, в знак протеста против уступок которой Временное правительство в июле 1917 года покинули министры-кадеты. В то же время на I Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов был избран в постоянно действующий орган съезда – Всероссийский центральный исполнительный комитет.
7 июля 1917 года после отставки Г. Е. Львова Керенский возглавил Временное правительство, сохранив при этом пост военного и морского министра. 19 июля он назначил Л. Г. Корнилова Верховным главнокомандующим России. Проработав чуть больше месяца, 26 августа 1917 года третье Временное правительство ушло в отставку, предоставив Керенскому чрезвычайные полномочия для подавления выступлений назначенного им Верховного главнокомандующего.
Уже с весны Керенский воспринимался как символ Временного правительства и – в широком смысле – всей революции. Вся образованная публика того времени бредила социализмом, и первый социалист в правительстве стал ее кумиром.
Газеты были полны приветственными телеграммами в адрес Керенского, ему посвящались статьи, стихи[243] и прочие произведения, великие художники рисовали его портреты[244]. Энтузиазм его поклонников не знал границ. В мае 1917 года газеты серьезно обсуждали вопрос о создании специального «Фонда имени Друга Человечества А. Ф. Керенского». Тогда же московская фабрика Д. Л. Кучкина, специализировавшаяся на изготовлении памятных знаков, выпустила жетон с портретом Керенского. На реверсе красовалась надпись: «Славный, мудрый, честный и любимый вождь свободного народа»[245].
С назначением на должность военного министра к числу восторженных поклонников Керенского примкнули миллионы солдат на фронте и в тылу. Никогда – ни раньше, ни позже – ни один из российских лидеров не удостаивался такого масштабного и беззаветного обожания.
Этим обожанием Александр Фёдорович был обязан прежде всего своему ораторскому искусству, которое он начал осваивать будучи адвокатом и затем оттачивал на трибуне Государственной думы.
Вообще, «вербальное недержание» было распространенным симптомом среди интеллигенции и мещанства начала ХХ века. После Февраля эта эпидемия охватила широкие слои населения[246], и фантастическая популярность наиболее искушенных представителей этого оригинального жанра вполне объяснима. На популярных ораторов «ходили», как прежде на талантливого певца или артиста.
Впрочем, головокружительный успех Керенского-политика объясняется не только и не столько этим. Сами речи его были довольно-таки бессодержательными и наполненными банальными, но сверхэмоциональными штампами. Его выступления внушали надежду на скорое счастье, на то, что свобода покончит со «свинцовыми мерзостями жизни», принесет немедленные духовные и материальные плоды. В общем, всем будет все и сразу. Эмоциональное воздействие выступлений Керенского было настолько сильно, что действовало не только на непосредственных слушателей, но и через них на более широкую аудиторию. А если бы тогда были радио и телевидение? Александру Фёдоровичу безоговорочно верили и за это в буквальном смысле носили его на руках.
В общем, был наш герой типичным политиком-популистом. Он не предлагал публике, подобно князю Львову, совместно строить новую Россию, а говорил ей (публике) то, что она хотела услышать. В общем-то, нормальная тактика в условиях патернализма населения империи, укорененного столетиями самодержавия. Люди ждали лидера, способного совершить чудо, и он был явлен в лице Керенского. Однако управлять возбужденной толпой невозможно, ее можно только возглавить, потворствуя проявлениям анархии и охлократии.
Между тем время шло, причем очень быстро, а желанное счастье все не наступало. Наоборот, становилось еще хуже. Неудачное наступление на Западном фронте, мятеж Корнилова, вооруженное выступление большевиков, разраставшаяся анархия и нараставшие бытовые трудности – все это убило надежду, которую проповедовал Керенский. А такое не прощается. Да и от любви до ненависти, как известно, один шаг.
К тому же публика, на которую гипнотически действовали зажигательные речи Керенского, наполненные штампами вроде демократических прав и свобод, принесенных бескровной революцией, призывов к продолжению войны до победного конца и прочих восхвалений завоеваний революции, состояла в основном из городского населения и на первых порах из военных. Для остальных все эти ценности были пустым звуком.
Крестьяне требовали отнять землю у помещиков, церкви и аграрных предпринимателей и поделить среди общинников, а рабочие – таких социальных условий, которые при существовавшей тогда производительности труда означали неминуемое разорение промышленности. Нашлись куда более крутые, чем Керенский, популисты, которые все это и пообещали народным массам. Конечно, большевики тоже всех обманули, но когда это выяснилось, было уже поздно.
В общем, слегка ошибся Александр Фёдорович адресом, по которому посылал свои флюиды, действовавшие, как утверждают очевидцы, не столько на головной мозг (мышление и эмоции), сколько на спинной (нервы). Интересно, что одним из секретарей министра-председателя Керенского был будущий великий социолог Питирим Сорокин, но он тогда был скорее юристом и не подсказал своему патрону, что тот бьет из пушки по воробьям[247].
Вокруг личности Керенского, а точнее, явления под брендом «А. Ф. Керенский», образовалось огромное количество мифов и инсинуаций. Державники уверяли, что он развалил страну и вообще почти цареубийца, левые называли его жалким прислужником буржуазии, либералы – фриком и неудачником.
Конечно, империю Александр Фёдорович не разваливал: она уже находилась в таком крутом пике, что вывести ее из него не мог никто. Развитие России по капиталистическому пути предписывалось даже классическим марксизмом, а удача, как известно, дама капризная и непредсказуемая[248].
Современники Керенского не могли относиться к нему равнодушно: либо безоглядное обожание, либо глубокий, вплоть до ненависти, скепсис, либо «любовь революции», либо «несостоявшийся актер императорских театров», и ничего посередине.
Злопыхатели глумились над некоторыми личными особенностями Керенского, делая из них далекоидущие выводы. Например, увековеченная на сотнях фотографий деталь – правая рука, заложенная между пуговицами френча, – порождала обвинения в бонапартизме. На самом деле во время поездок на фронт Керенскому пришлось здороваться за руку с тысячами поклонников[249]. Результатом бесчисленный рукопожатий стала тяжелая форма невралгии, не позволявшая ему даже пошевелить пальцами.
Александр Фёдорович был склонен часто падать в обморок и порой бывал смертельно бледен, что недоброжелателями трактовалось либо как истеричность натуры, либо как злоупотребление алкоголем и наркотиками. Он и правда не обладал богатырским здоровьем. В 1916 году перенес тяжелую операцию, в результате которой лишился одной почки, и в 1917-м почти все время у него были сильные боли. От них он и был бледен, и падал в обморок[250].
Много злословили насчет его амурных похождений. Александр Фёдорович женился в 1904 году на Ольге Львовне Барановской (1886–1975), дочери генерала. У них было два сына – Олег (1905–1984) и Глеб (1907–1990), оба стали инженерами-строителями. Однако наш герой и вправду был дамским угодником, а отнюдь не целомудренным мужем. У него была дочь от внебрачной связи с двоюродной сестрой жены.
Брак распался в 1917 году, когда Керенского увлек за собой революционный поток. Если Николай II пожертвовал державным скипетром ради любви к семье, то Керенский сжег любовь в топке своих политических амбиций. Он фактически бросил семью, сбежав из столицы. Ольга осталась в стране – нищая, с двумя маленькими детьми. Гонимая и преследуемая властями, она переехала в провинцию. Через два года ей удалось по поддельным документам уехать за границу – в Эстонию (по неподтвержденной информации, эмиграцией семьи Керенского занимался Питирим Сорокин). Затем Ольга Львовна с детьми перебралась в Швецию, а оттуда – в Лондон, где встретилась с Керенским и наконец официально оформила развод. Интрижки Ольга мужу прощала, но предательство не смогла.
Во время захвата большевиками Зимнего дворца 25 октября 1917 года А. Ф. Керенский выехал в штаб Северного флота, расположенного в Пскове, с целью организовать подавление большевистского мятежа, но потерпел неудачу[251]. Затем он скрывался в Новгородской губернии, Финляндии, Петрограде и Москве. Намеревался выступить на открытии Учредительного собрания в Петрограде, членом которого был избран, однако руководство Партии социалистов-революционеров запретило ему публично представлять партию. От сотрудничества с Керенским отказалось и Белое движение в лице донского атамана Алексея Каледина.
В июне 1918 года Александр Фёдорович эмигрировал. Ему было 37 лет.
В 1918–1940 годах Керенский жил в Европе, преимущественно во Франции, выступал с лекциями перед различными аудиториями. В 1939 году женился во второй раз на австралийской журналистке Лидии Терезе Триттон (1899–1946) и переехал в США.
В апреле 1970 года престарелый герой нашего рассказа упал с лестницы, получив перелом руки и шейки бедра. После обследования оказалось, что у него рак. Узнав об этом, он не только отказывался от лечения, но и всячески ему противодействовал.
Александр Фёдорович Керенский умер 11 июня 1970 года в возрасте 89 лет в больнице в Нью-Йорке. В православной церкви отказались его отпевать, считая виновником падения России. Старший сын доставил тело отца в Лондон и похоронил на кладбище Патни-Вейл.
Известие о смерти Керенского удивило советских людей: никто не предполагал, что персонаж такой, казалось, древней истории, оказывается, до сих пор был жив.