Собачьи личности
Я уже упоминал, что некоторые художественные произведения дают кинологу больше пользы, чем наукообразные учебники. Гениальные наблюдения К. Лоренца сконцентрированы в его книге «Человек находит друга», почти полностью посвященной собакам, и отчасти в более раннем произведении «Кольцо царя Соломона». По происхождению он разделяет собак на «шакальих» и «волчьих», что вполне соответствует различиям в характере и поведении. «Если первые, — пишет он, — относятся к хозяевам как к собакам родителям, то вторые видят в них скорее вожаков стаи и ведут себя с ними соответственно».
И еще цитата оттуда же: «Покорности инфантильной шакальей собаки у волчьей собаки соответствует гордая „мужская“ лояльность, в которой подчинение играет весьма малую роль, а рабская покорность — никакой. Волчья собака в отличие от шакальной вовсе не видит в хозяине чего-то вроде помеси отца и бога, для нее он скорее товарищ, хотя ее привязанность к нему гораздо прочнее и не переносится с легкостью на кого-нибудь другого».
Позволю себе рассказать о некоторых своеобразных собаках, с которыми сводила меня жизнь. Они запомнились своей исключительностью.
Мичман
Мичман — это огромный волкодав. Жил в частном доме, но не на привязи. Бегал по двору, вел себя культурно. Гостей пропускал только до темноты, позже пропускал только в сопровождении хозяев. Чистоплотный был очень. В любую погоду бегал на речку купаться. Ледяная ангарская вода его не пугала. А с речки приносил дрова здоровенные чурки приволакивал, ухватив за боковой сучок.
Среди собак микрорайона, примыкающего к городу деревянными домами, был абсолютным лидером. Но не особенно интересовался общением с собратьями. Игривость в нем сочеталась с серьезностью. С ребятами играл и баловался по-щенячьи. А со взрослыми гулял настороженно и сурово. В лесу с ним ружья не надо было: догонял косулю, зайца, давил, приносил хозяину.
Пять лет прожил он полноправным членом семьи. И пропал. Всякое думали, но предположить, что Мичмана украли, не смогли. И лишь спустя шесть лет после пропажи узнали его историю.
Мичмана увел сосед. Пес его хорошо знал, доверял. Сосед надел намордник, цепь и за большие деньги продал уезжающему полярнику. На Таймыре Мичман ходил в упряжке, быстро стал вожаком, пользовался уважением нового хозяина. Но любви между ними не возникло.
Через шесть лет полярник вышел на пенсию и вернулся в Иркутск. Мичмана забрал с собой. Купил дом в совсем другом районе города, посадил собаку на цепь. Тут и наткнулись на него старые хозяева.
Не они узнали его, поседевшего, сурового. Он сам узнал их, мгновенно, заскулил детским голосом. Потом целовал подошедших, извивался от полноты чувств. Ошеломленный нетипичным поведением грозного и угрюмого пса, полярник вернул его старым хозяевам безропотно, рассказал историю приобретения.
Мичман обежал старый двор, заглянул в дом и привычно лег на пороге, будто выходил на минуту.
Он стал медлительней и злей, но сохранил старые привычки, память о которых хранил бережно и любовно. И в первые же дни обеспечил русскую печь отличными дровами.
Ничего не подозревающий сосед пришел во двор через дня четыре. За те секунды, пока его оттаскивали, Мичман успел раздробить соседу кисть, изорвал лицо, грудь. И никто не стал его ругать за это.
Старый боксер
Дик — боксер из ФРГ. Десять лет не расставался он с хозяином — военным летчиком; на десятом году летчика перевели из Красноярска в Афганистан, собаку взять с собой он не смог, родственники тоже отказались, пришлось сдать Дика в питомник.
Я в это время проводил творческий отпуск на маленькой точке железнодорожной охраны в самой глуши Красноярского края. Была договоренность с руководством ВОХРа, имелась свободная квартирка с некоторыми удобствами.
О моей увлеченности собаками руководство знало, поэтому звонок из красноярского питомника меня не удивил. Я сразу выехал, ругая себя: зачем, мол, мне нужен чужой пес, тем более боксер, представитель породы, крайне мучительно меняющей хозяев. Но по телефону сказали, что пес неделю не ест, подохнет…
Дик оказался настоящим гигантом. Такой, наверное, была собака, сидящая в известной сказке на третьем сундуке. И истощен он был до прозрачности. В вольере валялось множество мисок с засохшей пищей — Дик не давал их забирать. На выгул тоже не выходил — по всей территории вольера валялись фекалии.
Кинологи питомника одели дресскостюмы, надели на Дика глухой намордник, подцепили поводок. Я повел его на вокзал, то и дело преодолевая сопротивление ослабшего пса. В дороге мы нашли некий компромисс в отношениях: я то и дело снимал намордник, давая псу попить, а он великодушно не кусался.
Ввел я Дика в нашу временную квартирку, с женой познакомил, место определил. А Дик после всего пережитого превратился вдруг в автомат, робота. Все время лежал, вяло и очень мало ел, гадил где попало, ни на что не реагировал. Шестимесячный овчар Антей мог его оттолкнуть от миски. Дик не жил, а равнодушно существовал.
Я старался не быть назойливым. Но много с ним разговаривал, старался почаще почистить, выгуливать. Спустя две недели я уехал на день-два по делам, когда вернулся и сошел на нашем полустанке, увидел у дома жену с Диком. В тот же миг Дик увидел меня. Он внезапно ожил, вырвал из рук жены поводок, и крупным наметом бросился в мою сторону.
Я присел на корточки и чуть не заплакал, ощущая на лице поцелуи шершавого языка.
С этой минуты Дик изменился мгновенно и неузнаваемо. Первое, что он сделал, придя домой, — задал трепку Антею и выгнал его на улицу. Потом взял в зубы свою подстилку и приволок ее к кровати, видимо, так он привык спать у старого хозяина.
У Дика проснулся отменный аппетит, он много и охотно гулял, быстро набрал тело. О возрасте напоминали только сильно стертые, желтоватые зубы. Пес стал упругим, шустрым.
И тут проявилась некая тяжелая черта его надломленной страданием личности он начал бояться, что потеряет и меня, как первого хозяина. Почти везде приходилось брать его с собой. Нет, он не скулил, оставаясь один, не лаял. Просто впадал в тоску, становился вялым, стонал как-то по-человечески.
Кроме того, он стал охранять меня от всех. Любое движение в мою сторону, попытка знакомого к контакту — Дик бросается с яростью. Даже в глухом наморднике он пугал людей своими размерами и этой отчаянной ненавистью.
Потом Дик добрался до жены. Она стояла рядом, когда я вы вел пса и еще не надел на него намордник, собирался просто поводить на поводке. Было прохладно, и она натянула на кисти рукава пальто. И в тот же миг Дик бросился, впился и начал перебирать челюстью, ползя к горлу. Я почти задушил его сгибом локтя, пока он выпустил руку.
Слава богу, что клыки его сточила старость. Но покалечил руку все равно сильно. Жена после этого эпизода много лет побаивалась боксеров.
Короче, Дик добился своего. Уехала жена, забрав с собой овчара, знакомые в гости заходить избегали, на прогулках мы были как в вакууме — все при виде нас быстро ретировались. А отпуск мой кончался, надо было возвращаться в город.
В городе Дика пришлось держать на балконе на привязи. Мама, братья, балконом пользоваться перестали. Спускать во время выгула даже в наморднике Дика было опасно — он и без зубов был достаточно опасен: броски, удары мощного тела отнюдь не подарок для случайных прохожих.
И Дику, и мне стало плохо жить. Меня захлестывала обычная журналистская текучка, назревали серьезные командировки. Дик даже во время недолгих отлучек впадал в полусонную тоску, отказывался от еды. Брать его повсюду с собой не представлялось возможным из-за все возрастающей агрессивности.
Это сейчас, на склоне лет, переоценив многие человеческие ценности и показав их ложность, я бы не задумываясь уехал в глушь и дал бы Дику счастливо дожить свой век. Тогда я только входил в мир, жаждал впечатлений, карьеры, знакомств. Я усыпил Дика. Единственно хорошо, что он не почувствовал боли, просто заснул.
Бродяга
Антей, тот самый, которого в свое время выгнал из дома Дик, подрос и стал красавцем. Очень крупный даже для восточно-европейской овчарки, необычайно смышленый и какой-то заведомо доброжелательный к окружающим: будь то люди, собаки, даже кошки.
Игрун он был неутомимый. Так, в игре, освоил к году полный курс обучения, только на задержание ходить отказался. И охранял тоже понарошку: рычал грозно, но глаза смеялись. И, если охраняемую вещь у него пытались отобрать настойчиво, хватал ее сам и отбегал: попробуй, мол, отбери.
И как-то раз, перед Новым годом, Антей, вдруг не послушал подзыва и ушел в ночь. Ушел деловой походкой, не оглядываясь.
Вернулся через неделю. Отощавший, грязный. Поскреб лапой дверь, прошел в ванную, где ему вытерли лапы, потом на кухню — стал над миской. Слопал двойную порцию и завалился спать почти на сутки. Причем вел себя так, будто отлучился на минут ку.
После этого он начал исчезать ежемесячно. Всегда отсутствовал не более недели-полутора. И всегда приходил независимо, без малейшего угрызения совести.
К. Лоренц пишет о таких «волчьих» собаках, что они «…интересны своей независимостью, но хозяину особой радости не доставят, так как они — неисправимые бродяги и лишь время от времени снисходят до посещения дома своего владельца (слово „хозяин“ тут явно не подходит). И возрастом такие собаки часто становятся опасными, так как, лишенные типичной собачьей покорности, они могут искусать или сбить с ног человека, словно другую собаку».
Забегая вперед, скажу, что Антей с возрастом остался неизменно добродушным, его доброжелательность ко всем живым существам не подверглась ни малейшим изменениям.
В городе бродячей собаке небезопасно, и я до сих пор удивляюсь, как Антей адаптировался в сложном окружении транспорта, собаколовов и просто собаконенавистников. Впрочем, мне довелось наблюдать за ним, когда он переходил проспект. Просто наглядное пособие для ГАИ по поведению пешеходов. Именно на переходе у пешеходной дорожки, внимательно сверяя свои действия со светофором. И никогда я его этому не учил!