В последний раз мы виделись давно, еще на похоронах отца. Разговор вышел формальный, мне было не до общения. Но я видела, что папина безвременная смерть потрясла его. Они были близки: Илья считал папу не свекром, а почти отцом. Илья принес огромный траурный венок, и глаза у него были красные и воспаленные. Наверное, чувствовал себя виноватым, потому что избегал отца в последние месяцы, отталкивал и не оказался рядом, когда был так нужен.
Смерть близкого человека – всегда тяжкий удар, но если к горю примешивается чувство вины, то горечь утраты становится еще горше, а тяжесть еще неподъемнее.
В тот день в торговом центре мы с Ильей встретились взглядами, кивнули и улыбнулись друг другу. Оба почти одновременно сделали какое-то неловкое движение, вроде бы рванувшись навстречу один к другому. Я хотела крикнуть, чтобы он подождал меня, что я сейчас спущусь, и, по-моему, он хотел сделать то же самое.
Однако мы оба промолчали.
Движущаяся лента унесла нас в разные стороны, на разные уровни, и Илья затерялся в толпе. Жалела ли я, что мы так и не перебросились ни словом? Пожалуй, нет. Что могли мы сказать? О чем нам было разговаривать? В прошлом нас связывало слишком многое, но ни мне, ни ему не хотелось об этом вспоминать. А в дне сегодняшнем точек соприкосновения не было.
Да и вообще есть что-то нездоровое в том, чтобы говорить о погоде и ценах с человеком, который видел, как твоя сестра прыгнула вниз с высоты почти пятидесяти метров.
С момента, когда я узнала о трагедии с Жанной и Дашей, мне казалось, что в районе солнечного сплетения у меня заложена бомба. Я почти слышала тиканье часового механизма и постоянно ожидала взрыва. Засыпала с трудом, просыпалась по утрам с ощущением противного холодка в желудке и готовилась к худшему. Худшее наступало, подтверждая мои опасения. Отсчет не прекращался.
Но спустя год тиканье стало значительно тише. А спустя почти три года я начала думать, что смогу вернуть свою жизнь в относительно нормальное русло.
Постепенно я смирялась со своим одиночеством, сживалась с ним. Как написал в одном рассказе Михаил Зощенко, человек не блоха – ко всему может привыкнуть. То, что вчера казалось невозможным и мучительным, сегодня составляет часть жизни.
Мои любимые: отец, сестра, племянница – были мертвы; мама лишилась рассудка, оказалась в психиатрической лечебнице. Я же, которая и представить себе не могла, что могу лишиться родных, свыклась с этим фактом и продолжала жить. А временами даже получала от этой жизни удовольствие.
Любимых не было больше со мной, но еда не теряла вкуса, фильмы и книги оставались занимательными, шутки смешили, желание путешествовать манило в дорогу. Деньги зарабатывались. Вещи покупались и хорошо сидели на фигуре. Я общалась с друзьями, ходила на работу, погружалась в новые проекты.
Иногда я ненавидела себя за это врожденное умение предавать, за способность забывать, перешагивать через прошлое. Но потом думала: если не готова умереть, то надо радоваться, что способна на такое предательство.
Призрак сестры больше не напоминал о себе, трагедия становилась достоянием истории.
Тем оглушительнее был грохот взрыва, который прогремел в середине июля.
Глава 8
В знаменитом письме Курта Воннегута, адресованном выпускникам, есть гениальная фраза о том, что не стоит напрасно беспокоиться о чем-то, что может случиться в будущем, просто потому, что плохое обычно наступает без предупреждения, в один из самых обычных вторников, и предугадать его (а тем более предотвратить) невозможно…
Обстановка в редакции с утра была накаленная: разразился скандал с фирмой, разместившей у нас рекламный текст. Гендиректор «Грани», некто Колесов, легко пошел на контакт, рассказывал расстроенный Дамир, а когда текст был готов, похвалил его и разрешил разместить в Журнале. Устно.
– Как я прокололся? – сетовал коммерческий директор, и в глубине души я костерила его почем зря, хотя вслух старалась ободрить. Разумеется, нужно письменно согласовывать с заказчиком каждый чих – это аксиома.
Колесов получил положенное ему количество экземпляров, мы стали ждать оплаты. Которая не поступила. Гендиректор «Грани» заявил, что в материале допущены грубейшие ошибки, текст корявый, поэтому платить он не будет.
– Ясно же, этой скотине халявы захотелось! – Дамир бушевал, но поделать ничего не мог. В договоре было предельно четко написано про необходимость согласования.
Корреспондентка, которая писала текст, горестно рыдала в углу, и Ася отпаивала ее успокоительным. Все боялись реакции учредителя, а обязанность сообщить ему о случившемся лежала на мне.
К обеду буря улеглась. Денег эта окаянная «Грань», чтоб ей прибыли не видать, конечно, не выплатит: мы подарили нечестному заказчику журнальный разворот с хвалебной статьей. Но шеф отнесся с пониманием, так что головы с плеч не полетят.
В обеденный перерыв мы – Саша, Ася, я и Дамир, который в этот раз присоединился к нам, – продолжали обсуждать случившееся и строить планы мести. Изощреннее всех был осознававший свой промах руководитель рекламного отдела.
Зал ресторанчика был небольшой, немного тесный, но уютный. Посетители сидели не на стульях, а на коричневых диванчиках, так что гости были отделены друг от друга высокими спинками. Официант принес наш заказ.
Я сидела спиной к входной двери, лицом к огромному телевизору, подвешенному под потолком. Время от времени я возвращалась к нему взглядом: там крутили музыкальные клипы. Исполняли в основном рэп: на экране красивые девушки вертели попами и выпячивали губки, а парни, покрытые сетью татуировок, разводили в стороны и скрещивали руки, будто аплодируя самим себе, щурили глаза и по-птичьи склоняли набок головы.
Мы уже заканчивали обедать, когда картинка сменилась, пошел блок местных новостей. Сначала, как водится, говорили о политике и экономике, а под конец вспомнили о культуре и криминальных происшествиях. Я вставала из-за стола, когда прозвучали слова, заставившие меня застыть на месте. Так и замерла на полусогнутых, а на экране хаотично мелькали кадры, и захлебывающийся женский голос скороговоркой произносил:
– Ужасная трагедия произошла сегодня в Нижнекамске. Погибли молодая женщина и грудной ребенок. По предварительным данным, мать утопила новорожденного сына в ванной, а после покончила с собой, перерезав вены. Тела обнаружил муж женщины, который, как обычно, пришел с работы на обед около двенадцати дня. По данному эпизоду возбуждено уголовное дело, начались следственные мероприятия. Позже мы вернемся с подробностями.
Новостной блок завершился прогнозом погоды, а я плюхнулась на кожаный диванчик, чувство было такое, будто меня оглушили. Коллеги столпились возле стола, они говорили что-то, я видела, как их рты открываются и закрываются, но не понимала ни слова.
Мать жестоко убивает маленького ребенка, без видимых причин совершает самоубийство. В моей жизни уже была подобная история.
«Она не одна такая. Есть другие кроме нее!» – всплыли в памяти полузабытые слова.
– Марьяна, что случилось? – пробился ко мне откуда-то из другой вселенной голос Аси.
– Все нормально, я просто… Душно здесь, повело как-то, – пробормотала я, снова пытаясь встать и выбраться из-за стола.
– Может, салат несвежий? – озабоченно нахмурился Дамир. – Мне вроде показалось, от него был какой-то душок. Я сейчас позову менеджера и попрошу, чтобы мне…
– Не надо никого звать! Все прошло. Мне просто на воздух нужно.
Саша подхватил мою сумку, и мы направились к выходу. Конечно, они с Асей поняли, что меня выбила из колеи новость про трагическую гибель матери и младенца. Только вот они решили, что дело в тяжелых воспоминаниях о смерти Жанны и Даши.
Друзья и предположить не могли, до какой степени история, рассказанная в новостях, была схожа с обстоятельствами гибели моих родных. Никто, кроме Ильи и меня, не знал правды.
Всю дорогу до редакции я молчала. Ася и Саша тоже притихли, и только Дамир разглагольствовал о чем-то – я и под страхом смерти не смогу вспомнить, о чем. Мысли были заняты лишь одним: что толкнуло ту несчастную убить себя и собственного ребенка?
Все, что казалось похороненным на дне памяти, вылезло наружу. Прошлое вернулось, мертвецы вышли из могил.
Я не могла думать ни о чем другом, хотелось поскорее вернуться домой и сесть за компьютер, чтобы узнать подробности происшествия. Два случая – с Жанной и той женщиной из Нижнекамска – должны быть как-то связаны!
Уйти пораньше не получилось: неотложные дела требовали внимания, люди обращались с вопросами. Я пыталась сосредоточиться, собрать мысли в кучу, но это удавалось плохо, я сердилась и на себя, и на окружающих.
Как назло, еще и Люция, новая корреспондентка, которая работала у нас месяца четыре, притащила свою заметку. Я сразу поняла, что приняли мы эту девушку зря: намучаемся, а отдачи будет ноль. Взять ее попросил друг нашего шефа, отец Люции. Девушка окончила журфак, причем с отличием. Бог знает, как ей это удалось, по всей видимости, снова помог папаша, но журналист из нее – как из меня балерина.
Зачем Люция являлась на работу, никто не понимал. Каждое утро она, нарядная, в новом платьице или кофточке, с густо подведенными влажными глазами, вытянутыми к вискам, с идеальной укладкой роскошных черных волос и тонной грима на симпатичной мордашке, впархивала в редакцию, обдавая нас запахом дорогущего парфюма.
Люция радовалась: ее фамилией подписаны несколько публикаций в Журнале. Она старалась ни с кем не ссориться, хотела угодить мне и Саше, слушалась Асю – наглости и заносчивости в ней не наблюдалось. Беда в том, что писать девушка не умела совершенно. Любая информация в ее голове превращалась в кашу, и она вываливала эту приторную массу на страницы, не в силах увязать один факт с другим. Читать ее материалы было невыносимо.
Я бы охотнее всего вообще ничего ей не поручала, но это было бы несправедливо по отношению к другим журналистам: не может же кто-то сидеть и трещать по телефону с подружками, а кто-то пахать. Поэтому Люция ходила на встречи и брифинги, портила бумагу, а после покорно брала из моих рук исчерканные листы и пыталась вносить изменения. И делала это раз за разом, пока от ее первоначального варианта не оставалось и следа.