Кое-где на лавочках чинно восседали старушки, провожая взглядами незнакомую машину. Сейчас дело к полудню, жарковато, все прячутся по домам, а вот к вечеру бабушек на завалинках наверняка станет больше.
На окраине деревни примостилось небольшое озерцо: в мутной зеленоватой воде возле самого берега бултыхались несколько ребятишек, а чуть поодаль плавали гуси и утки. На траве тут и там словно хлопья снега виднелись птичьи перья.
«Ни за что не полезла бы в такую грязную воду!» – подумала я. И эта была единственная сильная эмоция от увиденного в Кирях.
Кири не умирали, как многие села и деревни в наши дни. Здесь, как я позже узнала, выращивали горох и вику: если проехать по главной улице до конца, как раз попадешь на зерноток, там же еще какие-то сельскохозяйственные постройки вроде амбаров. Но, думаю, в относительном процветании деревни немалую роль сыграло не это, а близость к Киреевскому монастырю.
Для жителей, скорее всего, находилась работа на подворье: ведь не монахи же убирают номера в гостинице и стоят за прилавками магазинов. Школе закрытие тоже не грозило: помимо местных ребятишек здесь обучались сироты-воспитанники из обители.
Покружив немного по деревне, помозолив глаза бабушкам, я подъехала к зданию сельсовета, которое заприметила, как только въехала в Кири. Одноэтажное синее деревянное здание было длинным и имело два входа: над одним висела табличка «Администрация», над другим – «Почта».
Я поднялась по ступенькам и оказалась в небольшом помещении, куда выходили три двери. Вдоль стены стояло несколько стульев. Больше ничего и никого в коридоре не было. Опознавательные таблички на дверях тоже отсутствовали, но одна из дверей оказалась открытой, туда я и направилась.
В небольшой комнатке, уставленной разномастной обшарпанной мебелью и цветочными горшками, сидела пухлая женщина лет пятидесяти в клетчатом платье. Возле носа у нее была крупная бордовая родинка, которая приковывала к себе взгляд, как я ни старалась на нее не смотреть.
– Добрый день! – улыбнулась я.
– Исанмесез, – поздоровалась она по-татарски, и я припомнила, что деревня-то кряшенская.
Конечно, когда пытаешься вызвать у человека симпатию и доверие, лучше говорить на его родном языке, но, к сожалению, моих познаний хватит лишь на самое элементарное. Поддерживать полноценную беседу на татарском языке не смогу.
– Простите, не очень хорошо говорю по-татарски… – Улыбка моя стала еще шире, хотя и с оттенком смущения. – Меня зовут Марьяна. Я приехала из Казани.
– Здравствуйте, – проговорила она, не назвав своего имени. Акцента не было, по-русски женщина говорила очень чисто. – Что-то хотели?
Поначалу я собиралась сказать, что работаю в журнале, готовлю материал о выходцах из деревни Кири, которые добились успеха в жизни, но позже отказалась от этой мысли. Пойдут вопросы: с чего вдруг такой интерес именно к Кирям? Ведь не президент же здесь родился, прославив тем самым ничем не примечательное место. Да и вопросы мне придется задавать весьма специфического характера. Так что лучше не врать.
– Видите ли, в деревне Кири когда-то жил мой родственник, Илья Ильич Ивлев. Вы его не знали?
– Знала, – кивнула женщина. – Я тут всех знаю. Илья уехал, как школу окончил, и больше не появлялся.
– Да, он говорил, тут никого из родных не осталось. Родители и тетя умерли…
– Она уже после умерла, как он уехал, – сухо заметила женщина, в голосе звучал весьма ощутимый холодок. – Лет через пять. Хорошая женщина была. Золотая просто. Мало таких.
Надо же. Выходит, Илья слукавил. Он рассказывал, что тетя умерла, когда он заканчивал выпускной класс, это и подтолкнуло его к отъезду в Казань. Говорил, что после ее смерти теткин сын решил продать дом, позволив двоюродному братишке пожить, пока не окончит школу.
Наверное, это не имело никакого значения. Но то, что Илья легко «похоронил» тетю, которая была еще жива, когда он стал встречаться с Жанной и познакомился с нашей семьей; то, что он ни разу не навестил женщину, которая заменила ему мать, характеризовало Илью с совершенно иной стороны. Я привыкла думать о нем несколько иначе.
– Недавно Илья умер, – продолжила я.
– Ой-ой-ой! – Женщина зацокала, закачала головой. Как известно, мертвые сраму не имут – нельзя осуждать покойников. А Илья к тому же ушел молодым. – А вы ему кто будете – не жена?
– Родная сестра жены. А жена тоже умерла, и дочка.
Женщина переполошилась окончательно, даже привстала на стуле и принялась выражать мне соболезнования. Я не ожидала этого внезапного потока сочувствия и подозревала, что обсуждений того, о чем я поведала, всей деревне хватит надолго.
Когда страсти немного улеглись, Галина Ивановна (хозяйка кабинета наконец решила открыть тайну своего имени) предложила мне чаю. Я с благодарностью согласилась и немедленно извлекла из сумки припасенную заранее большую коробку шоколадных конфет и банку кофе. Вчера специально купила.
Теперь дело пошло веселее. В чашках у нас плескался чай – хозяйка заварила пакетик на двоих, кроме принесенных мною конфет на столе появились домашний пирог с мясом и земляничное варенье. Кофе Галина Ивановна убрала в тумбочку.
Она оказалась словоохотливой женщиной и, накрывая на стол, постоянно говорила: рассказывала, как людям нынче живется-можется в деревне. Потом Галина Ивановна спохватилась и спросила, что привело в Кири меня. Я вкратце поведала печальную историю нашей семьи, под конец коснувшись цели своего визита.
– Илюша говорил, что в детстве близко дружил с тремя ребятами. А потом уехал, и жизнь развела. Больше не встречались, но он так хотел найти друзей! У него остались фотографии и еще кое-какие вещи, Илюша все собирался встретиться, передать им, но видите, как вышло. – Я изобразила горестный вздох, а моя собеседница выдала новую порцию охов и ахов. – Я подумала, что должна передать вещи его друзьям. Выкинуть рука не поднимается, а чего они лежать будут? Вот, выдался денек – и решила съездить.
История выглядела немного несообразно и отдавала мелодрамой. Хотя это еще как посмотреть. Если человек и в самом деле оставляет после смерти нереализованное желание, разве его близкие не должны попытаться исполнить его просьбу? По крайней мере, Галине Ивановне мой порыв неестественным или глупым не показался.
– Кого найти-то хочешь? – Она обращалась ко мне на «ты», и это было не фамильярностью, а знаком симпатии.
Честно сказать, я ждала, что Галина Ивановна сама назовет мне имена приятелей Ильи. Мне казалось, эти четверо были друзьями – не разлей вода, этакой тесной компанией, сплоченной веселой ватагой деревенских парнишек. Но Галина Ивановна выжидательно глядела на меня, давая понять, что моя фантазия не имела под собой реальной почвы.
– Валерий Гаранин, Михаил Рогов и Александр Сомов.
Воцарилась пауза. Галина Ивановна потрогала пальцем свою выдающуюся родинку и сказала:
– Он, Илья-то, как сказать… Не как все другие был. Видный, точно артист, себя выше всех ставил. Остальные-то ребята попроще, хулиганили, бывало, все по молодости дурью маются. А Илья серьезный, весь в себе. Ребята ему в рот заглядывали – учился лучше всех, на язык острый. Девчонки за ним бегали… Я даже удивилась, как ты про друзей сказала – друзья ему не больно-то нужны были. Хотя с Валей Гараниным он с детства дружил. А у того вся деревня в друзьях ходила. Такой шебутной был! Хороший парнишка. Тебе бы с ним поговорить, только… – Она замялась. Я прекрасно знала, что она скажет, но делала вид, что ни о чем не догадываюсь. – Валя тоже помер. И жена его с дочкой… Прямо напасть какая-то.
Глава 14
Спустя полчаса я колесила по деревне: мне нужна была улица Крайняя, дом десять, где жила мать Валерия Гаранина. Адресом меня снабдила Галина Ивановна, посоветовав напоследок быть аккуратнее со старухой. Мол, всю жизнь такая цаца была, а после смерти сына и его семьи стала малость того – не в себе.
День перевалил полуденный рубеж, но до заката оставалось много светлых часов. На экране сотового высвечивалось 13:36, так что впереди у меня еще полно времени.
Кроме старухи Гараниной (так ее называла Галина Ивановна, которая почему-то не испытывала к матери Валерия теплых чувств) общаться мне в Кирях было практически не с кем.
Как выяснилось, Роговы давным-давно переехали в Нижнекамск. Про трагедию Галина Ивановна, видимо, не слышала, потому что ничего мне о ней не сказала. Про Сомовых ей тоже ничего не было известно, поскольку и они уехали из деревни, даже раньше Роговых.
– Даже и не знаю, кому ты вещички-то передашь, – посетовала Галина Ивановна. – Разве что старухе Гараниной?
У меня язык чесался спросить, не знал ли кто-то Илью и его приятелей получше, не мог ли этот «кто-то» помочь в моих поисках. Ведь все как в сказке: пойди туда, не знаю куда; принеси то, не знаю что. Но пока я думала, как половчее сформулировать вопрос, моя собеседница вдруг воскликнула:
– Слышь-ка, а ты еще с нашим директором музея поговори! Он раньше в школе директором был. Ефимом Борисовичем его звать. Такой умный мужчина, наполовину еврей – по матери. Может, ему для музея пригодится – он собирает старые фотографии, вещи. Выставку хочет сделать про историю деревни.
Галина Ивановна наговорила еще много лестных слов про бывшего директора Киреевской школы. И образованный, и детей любит – походы им организует да экспедиции, и человек хороший: неженатый, правда, но порядочный.
Похоже, Ефим Борисович мог помочь мне, и я заочно прониклась к нему симпатией, собираясь встретиться с ним после визита к матери Валерия Гаранина. Хотела прежде зайти в музей, да на двери висела табличка: «Закрыто до 14:00».
Странно вообще-то, что здесь есть музей, подумала я поначалу. Вряд ли у дверей выстраиваются очереди из желающих осмотреть экспозицию: местные все наизусть знают, а приезжие… Маловероятно, что кому-то придет в голову ехать в Кири, чтобы побольше узнать о местном герое – писателе-фронтовике Валентине Светлове.